На пороге

НА   ПОРОГЕ

1
   В нём вспыхнула сверхпамять. Он поражён: сквозь смутную толщу тяжких семидесяти лет он ясно видел каждый бугорок, каждую ямину, не говоря о широких шляхах, холмах и оврагах родной деревни с её Нагорицей, Подгорицей и Дунькиным выселком у перелеска. Всё яснее ясного, как на киноэкране, причём памятные шабры, всякий наособицу, движутся среди порядков деревни, кто широко шагает, кто в три погибели копошится на картофельном усаде, кто отдохновенно посиживает на завалинке с цигаркой во рту.
   Бог ты мой! Ему под восемьдесят, он полуслеп, полуглух, но чётко видит себя, тринадцатилетнего пацана,  с соплёй до губы, на телеге среди межевых колышков, которые развозит по распоряжению председателя дяди Калистрата. Землемер (помнится, Игнат Горбунов) размечает земельные наделы, а Ванятка шустро втыкает в рыхлый чернозём берёзовые колышки. И всё-то видно, как на ладони, закрой глаза, а каждый участок с клевером ли, с лебедой или репьём отчётлив, как свои пять. И всё-то слышно: каждый округлый звук, каждый порыв горьковатого от полыни ветра.
   Журавиха двухэтажна: один порядок длится по крутой кромке оврага, другой простёрт в его туманном лоне; и оба длиной в километр, а то и поболе. Водоёма здесь нет, зато бьют чистейшие ключи; их больше в Подгорице, они здесь холодней и слаще. Может, оттого, что ни реки, ни озера в Журавихе нет, а, возможно, по давнишнему обычаю, идущему от прадедов, бань в деревне отродясь не ставили – парятся в русских печах. Да, вынут из пышащего зева чугуны и кастрюли, сгребут стынущие угли в уголок, разоблачатся до гола и лезут в узкий проём с веником и тазом… Ах, как занятно было наблюдать в окно за какой-нибудь молодухой во всей красе, как она, неловко раскорячась, «раскрытым цветком» втискивается в полуовальный, пышущий жаром загнёток, сама розовая от молодого жара!..
   Мальчишеское детство озоровало; всегда, даже в глухие военные годы, по счастью, шедшие стороной, у Ванятки с дружками находились поводы или объекты для оглядчивого озорства – чужой ли это огород, соседская ли девчонка или рассеянная старушка. Понятное дело, не всегда это проходило безнаказанно – попадало лихим озорникам то отцовским ремнём, то натруженной материнской ладонью. И всё равно те баснословные времена теперь видятся в некоем радужной мареве, в сплошных солнечных отсветах.

2
   Правда, чуть позднее они несколько притухали. Помнится, в начале пятидесятых Ванятка подвергся нешуточному наказанию. Уже тогда в нём проснулась тяга к радиотехнике; все пацаны сходили с ума от детекторных приёмников, Ванятка в особенности. К тому времени его тётка Пелагея, бывшая церковная старостиха, по реабилитации вернулась из лагеря. Ну так вот, Ванятке было доподлинно известно, где она хранит деньги; в один укромный день, когда тётка куда-то отлучилась, он вынул матерчатый свёрток из-за иконы и взял нужную банкноту или две. Сбегав в магазин, купил заветный детектор, вручную намотал катушку, смастерил картонный корпус и забросил на соседнюю высоченную берёзу проволочную антенну. По договорённости  с одногодком Витюхой, тоже деревенским радиолюбителем, не медля организовали радиосеанс  Удивительно! Сквозь шелестевшие радиопомехи они услышали друг друга. А потом, усовершенствовав «приборы», стали ловить область и даже далёкую Москву.
   Пелагея подозрительно следила за «творчеством» племянника, и когда семейные допросы по поводу внезапно обозначившихся материальных средств ничего не разъяснили, естественно, спохватилась о своей денежной заначке… Хорошая порка прояснила истину – Ванятка признался в нечаянной краже… Зато по сей день престарелый Иван  досконально помнит (и запросто способен повторить) внутреннее устройство того сногсшибательного аппарата.
   Кстати сказать, всю последующую, как оказалось, долгую жизнь Иван Краснов так или иначе был связан с радиопромышленностью. Живя в крупном среднерусском мегаполисе, он без малого полвека работал регулировщиком секретных изделий, в которых до сих пор остро нуждается армия.

3
   Но разве забыть, как в романтической юности, шестнадцатилетним, он страстно захотел быть лесоводом. С большими трудами, чуть ли не умоляя до слёз, выправив в колхозе документы, они с тем же Витюхой Горбуновым, помнится, поехали в Саранск. Та памятная поездка до сих пор переживается во всех ярких подробностях. Билетов у друзей, конечно, не было; сперва они устроились на узкой вагонной подножке, а потом на каком-то заброшенном полустанке перебрались на крышу, уже густо населённую; там-то их чуть было не ограбили чужаки-бандиты: обыскали карманы и тощие котомки да, ничего стоящего не найдя, плюнули, за что им испуганное спасибо.
   И вот приехали-таки в Саранск, нашли лесной техникум, да враз передумали: комарья было видимо-невидимо! Смешно, этакий крошечный паразит, а круто повернул большую судьбу. Да, резко изменилось настроение тогдашних пилигримов, и они твёрдо решили ехать в Горький, по слухам, напичканный всевозможными заводами. Не растеряв горького радиоопыта, Ванятка вознамерился учиться в радиотехникуме, туда же сманил и Витюху. На удивление, легко сдали вступительные экзамены и, поди, не в последнюю очередь из-за послевоенного демографического провала. Но как бы то ни было, обосновались в незнакомом городе, среди на разные лады по утрам гудящих заводов, больших и малых зданий, несметных людских толп, где ни одного знакомого человека.
   Прочные способности и природная сельская сметка помогли благополучно преодолёть пёстрые ученические годы.  В общежитии, несмотря на постоянную проголодь, было далеко не скучно. Крепкие новые дружеские союзы, исподволь скрепляемые отчаянными винопитиями и драками против чужаков, как оказалось скрепились на года вперёд. Приходили редкие письма из деревни. Жирных даров оттуда Иван никогда не ждал: чего взять с матери, надрывающейся на тощей колхозной ниве?! Но ничего, сдюжил, не сломался. И потом, на заводе, ни в чём не уронил марку незабвенной Журавихи.

   4
   Только вовсе не заводские, до предела насыщенные, с командировками по секретным полигонам, с угрозами облучения СВЧ, - нет, не они! –а тихие деревенские дни, месяцы и годы, неотступно преследуют, но не тревожат, а несказанно радуют утомлённую душу и надорванное тело. Туда, в благословенную Журавиху, всё дальше и дальше из городской квартиры с детьми и внуками, кажется. Отлетает он, всё пристальнее всматривается в каждую травинку и кустик, в каждый плетень, колодец, избу – туда, в начало начал путей земных. Он точно знает, что небесных не будет…
   После недавней операции Ивану сказали, что матастазы удалить не удалось, что в его случае, в последней стадии болезни, медицина бессильна. Нам. Мол. Очень жаль, только химиотерапия вам противопоказана – слишком слабое сердце. Всё зависит от вашего организма, насколько у него хватит ресурсов.
   Он предательски слабеет день ото дня, его истощают непрестанные боли, а лекарства их ничуть не утишают. За мужем  скорбно наблюдает жена, безмолвной тенью, едва не на цыпках, ходит по квартире, когда он спит или упорно делает вид. Он безаппетитно ест, безвкусно пьёт. Отстранённо говорит.
   По началу, когда стал известен диагноз, его сковывал ужас – так во что бы то ни стало хотелось жить; а теперь, спустя пять месяцев, он смирился. Что поделать, надо готовиться туда, где пребывают многие из заводских коллег; Витя Горбунов, недавно умерший от инсульта, тоже поджидает – не гоже оставлять закадычного дружка детства в одиночестве.
   Сожалеет ли он о чём? Пожалуй, нет – что было, то было и ничего не убавить, не прибавить.