Письмо в никуда

ПИСЬМО  В  НИКУДА

  «Вовсе не обида мною движет и не желание во что бы то ни стал оправдаться – обижаться мне не на кого и оправдываться не перед кем – и всё равно пишу скорее для себя. Хорошо понимаю это, много раз убедился в этом, но чувства переполняют, а высказать их некому, кроме моих четвертушек бумаги .Давно отвращают чистые новенькие листы, покоящиеся в фирменных упаковках – не для меня они, я привык и сроднился со случайными мятыми клочками: слово, писаное на них, видится непреднамеренным, непарадным, не претендующим на «ВЕЧНОСТЬ»; оно простецки скромное, даже застенчивое: ни к чему выпячивать свою значимость, хотя слово извлечено из глубин болящей души…
   Не признаю железной логики изложения. К лешему! Сейчас смотрю в утреннее окно и описываю видимое. Какое нежно лазоревое небо с бледно розовыми горизонтальными полосами! Оно так трепетно, что даже пролетающая птица воспринимается грубым остроугольным излишеством. Сквозь редеющую рыжую крону берёзы различаю разбухшие реактивные следы, они наискось прочерчены в высоте, но ничуть не портят утреннюю чистоту небес – они бело-пуховые, невесомые, нездешние.
   Семь часов утра. Я – ранняя птичка и просыпаюсь в пять, полшестого. Летом в этот час уже  светит солнце, сейчас октябрь и рассвет задерживается. К чему я это? Всё просто:  в восемь открывается наш пивной бар и я отправлюсь туда, возьму сто пятьдесят портвейна и, отпивая, посижу, посмотрю на людей. Помимо чтения и письма, это моё любимое занятие. Почти все завсегдатаи мне знакомы; издали, а то и через рукопожатие здороваются, спрашивают, как оно, ничего? Действительно, пока ничего неприятного, тем более трагического: жив-здоров, выпиваю вино, чего и вам желаю. Забавно, как по-разному они это делают! Один молча уединяется, сосредоточенно опрокидывает стакан водки и, не закусив, уходит. Другие кучкуются по двое-трое, шумно усаживаются за столик, пьют портвейн, закусывают конфетами, громко обмениваются новостями, а то обсуждают вчерашнее подпитие и хрипло смеются. Ежедневно ровно в девять ноль-ноль в бар заявляется женская компания во главе с серьёзной старухой лет семидесяти . Более молодые товарки, дворничихи или уборщицы, сосредоточенно слушают её, чинно восседают вокруг лидерши, выкладывают их сумок походный закусон; умилительно видеть их пристойное застолье с неторопливым разговором на темы семейные. Мужская половина ведёт себя не так:  после многократных повторов она повышает голос, переходит на крутые матюги, отчего визгливая продавщица вопит из-за стойки: «Нахрюкались, голубчики! Больше ни грамма н продам. Пошли вон отсюда!»
   Эти санкции не раз распространялись и на меня .Бывало, придёшь со вчерашнего бодуна, махнёшь свои сто пятьдесят – и тебя развезёт вдрызг. Нет бы уйти восвояси, так нет, подобревшая душа требует русского размаха – я начинаю направо-налево угощать, сорить деньгами; мужики несказанно рады, а продавщица – наоборот. Сначала она жалеет меня («Всё просадишь, касатик!»), у убедившись, что её жалость бесполезна, гонит всех нас в шею…
   Я – добровольный раб бара, и не скрываю этого. Я вообще ничего не  скрываю. Да, я любитель выпить, Да, возможно, Я болен русской народной болезнью. Когда выпадают трезвые недели (из –за безденежья, конечно), я чувствую: жизнь слишком пресна, в ней чего-то не хватает. К слову сказать, мне многого, а теперь и многих не хватает: все закадычные друзья – в сырой земле. Трое умерли от запоя, двое от болезни, один попал под машину. Я, как перст, один –одинёшенек. Но тосковать некогда: я упорно, вопреки всему пишу, а планы у меня большие! Ну и что из того, что уже не могу без винного допинга? Приму энное количество, голова ясная, настроение боевое – и дело движется. Конечно, часто хочется прочесть написанное кому-нибудь, но как-то обхожусь –привык к одиночеству.
   Ведь оно, одиночество, только усугубляется, когда выбираюсь «в люди». Коллеги с читают меня совсем пропащим, я доподлинно знаю это; у него, мол, одно на уме, ни на что другое он не способен. Более того, предрекают мне скорую смерть под забором. Не дождутся! Я отлично понимаю их, малопьющих и благополучных, нацеленных на деньги и карьеру, хотя в давние годы они более чем благоволили ко мне грешному; помнится, вместе выпивали и на этой почве тесно 
сближались, и вообще я был для них самым компанейским собратом «Мысль изречённая есть ложь», - и всё-таки попытаюсь солгать… Нельзя сравнивать искусство и жизнь – это слишком разные стихии: обычная жизнь соотносится с искусством, как виноград с вином. Значит, изначальное «сырьё» едино! А раз так. то истинное искусство и быт – многослойны; грубоватой аналогией – кочан капусты. Талантливый читатель обязательно проникнет в тайное тайных той же литературы: в ней всегда – некий надтекст, поверхностный повествовательный слой, а под ним – подтексты, и чем больше. Тем величавее произведение. К чему веду? Да очень просто: в быту, если человек одарён он отыщет так же несколько подтекстов. Восприниматель должен быть по-человечески незауряден, исполнен глубокой любви… Меня мои соратники явно недолюбливают, считая примитивным алкашом. Я это давно понял, даже подыгрываю им: хотите видеть таковым – нате!!! Зачем я это делаю, в точности не могу ответить. Наверное, в этом моя своеобразная месть. В общем, достоевщина какая-то….
   Жизнь нас разъединяет. Сожалею ли об этом? Сейчас уже нет. Даль судьбы полностью прояснилась, особенно после того, как потерял последнюю женщину. Две предыдущие жены меня. Откровенно говоря, предали, а последняя стала не только надёжной подругой, верной любовницей, но и матерью. Да-да, именно так! И вот теперь, на  третий год после её кончины, никаких контактов с женщинами не хочу, не вижу  в этом надобности: ни одна из них не сможет заменить потерянную подругу…
   Точно так же новые приятели никогда не заменят покойных друзей. Ни завсегдатаи бара, ни даже «примерные» соратники – никто! Поэтому смиренно обретаюсь в своём однокомнатном углу с видом на старую берёзу и неопрятный двор, густо заставленный машинами. Мои надёжные соседи – книжные полки и обширные архивы из газетных и журнальных вырезок разных лет, из моих разрозненных записей, фотографий. Это – воплощённая память о прочитанном и прожитом; это мой спасительный мостик в неясное будущее. В общем, всё не так безнадёжно, уважаемые  господа-товарищи!..
   А сейчас уже девятый час, бар-спаситель открыт. На скорую руку облачусь в свои поношенные одежды и потрёпанную обувку и двинусь с Богом. Вы хожу на гулкую улицу. Боже мой, первый утренник! Крыши и травы в инеевой седине, лужи в молодом хрустком ледке, почва тверда, как асфальт. Как хорошо дышится – лёгкий морозец бодрит! Небеса полностью очистились от облачной взвеси и реактивных борозд, они прямо-таки сияют! В эти минуты мне кажется – нет. Я уверен! -, что проживу до ста лет…»

                Х            х              х
   Эти записки случайно обнаружил сын – единственный наследник внезапно умершего автора, когда рассеянно рылся в бумажном архиве, чтобы вынести его на помойку.