Землежитель
Крыгин стал дремучим домоседом. Про него судачат: «Сидит. Как пень, аж мхом зарос!» Да, это правда, но только не вся: то, что он по заграницам не шастает, ещё ни о чём не говорит; а ведь он какой-никакой садовод («садист» по-нынешнему), почти лесничий, правда по душе, а не по должности. Разве этого мало? Понятно, Игорю батьковичу не до горячих туров по Франции или Гуаму, даже не до затоптанного Египта или замызганной Турции – у него, как говорится, мошна тоща: не только баксов, а и рублей-то кот наплакал. В общем, не ездок он – пень замшелый в глазах шустрых загрантуристов, несметными тучами пролетающих по континентам…
Увы, во всём этом наш Игорь Крыгин никогда не участвовал, но зато хорошо знает из прессы и теленовостей, до коих весьма охоч. Да, он знает о загранзагулах соотечественников да и Крым как нельзя кстати подоспел. А этим натовским акулам того и надо: глядите, мол, что за дикий народ, настоящая путинская орда – так что пора готовиться к её набегу. И готовятся, да ещё как!
Крыгин шкурой чует враждебную ненависть, нависающую над родной Россией. В бараний рог согнуть – вот коварная задумка всяких обам, да только хрен им – не дождутся, пускай спросят у наполеонов с гитлерами, каков он русский авось!
И живёт Игорь Крыгин в своём захолустье пусть и бедно, да только в ус не дует – знает своё незавидное место и так прочно обжил его, так сроднился с его жестковатым антуражем, что поди выковыри его, пусти по ветру – кишка тонка окажется, и всё тут. А проживает он на городской окраине впритык к лесу, а за этим лесом – поля, луга и деревни, что издали пестрят крышами и курятся дымками. Подле одной из них, на пригорке по-над озером – шесть игоревых соток. Как ни крути, а подмога по дополнению – как её? – «потребительской корзины» А потому вполне ощутимые корзины с разным овощем – это в аккурат по его мужицкому горбу. Но Игорь не в претензии – как потопаешь, так и полопаешь!
А кормятся он с женой Екатериной Ивановной, бабёнкой недристой и неохватной, неплохо да ещё внукам с детьми перепадает – за этим толстолицая и рыжеволосая хозяйка следит по-прокурорски. Правда, поводов для агрессии смиренный супруг не предоставляет – сам души не чает в неутомимом потомстве. Да и что толку противиться? У него с супругой разные весовые категории: в отличие от её мясного дородства, наш мужичёк телесно незначителен – метр с кепкой; он и лицом не вышел: тощ, но большерот, не считая курносости. Не смотря на плюгавость, почти зверски вынослив – послевоенное детство и рабочая юность, не говоря о сорокалетней заводской зрелости, выковали Крыгина, ровно дюймовый гвоздь.
Потому он если и гнётся, то не ломается. А гнуться приходилось – попробуй выстоять на крутых госвиражах, когда Сталин гнул в одну сторону, Хрущ в другую, а бровастый Леонид подпустил гнилостную ржу. Но ничего, русскому мужику это на пользу – ни одна хворь не возьмёт!
Х х х
Квартируют Крыгины в хрущобе, в обустроенной «двушке». Обстановка небогатая, но устланная любимыми жениными коврами-пылесосами. В прихожей, на кухне, в зале и даже в спальне – всюду шерстистые или лысые подстилки; зато на стене опочивальни – нарядный вид на море с пальмами и парусами. Можно думать: отчасти именно этот изошедевр авансом отвратил нашего Крыгина от заморских турпоездок, с чего мы начали наше безыскусное повествование.
Оба Крыгины – пенсионеры: Екатерина – начинающая, Игорь – со стажем.
Муж – в свободном плавании, жена подрабатывает поварихой в детском садике; неравное материальное положение компенсируется индивидуальной домашней нагрузкой: Екатерине – облегчённая, Игорю батьковичу – повышенная, вплоть до сугубо женских дел (варка и жарение) Кроме того, за хозяином – демисезонные садовые работы, грибная и ягодная страда, обустройство сарая с погребом и прочие сугубо мужицкие обязанности электромонтажного и плотницкого свойства. При этом не надо думать об Игоревой закабалённости – вовсе нет, он находит время от души пообщаться со своим кобельком Кузей, рыжевато-белым, с вислыми ушами и томными человечьими глазами. Они, собака и мужик, - дружки не разлей вода, Кузя даже умудряется спать на семейном ложе, когда Екатерина отсутствует. Каждое утро, чуть свет, Игорь выводит Кузю на прогулку; как заведено, они идут в лес, какие б погоды ни стояли; если сентябрь, Игорь сдваивает удовольствие: есть у него на примете два местечка, где сокровенно произрастают подберёзовики и опята; если ж лето или весна, тогда они безмятежно углубляются в лесную чащу; Кузя, задрав хвост и лая, носится по подлеску, Игорь подбадривает его, свистя в три пальца.
Эта животно-человеческая идиллия не прерывается день ото дня, год от года. Игорю начинает казаться, будто Кузя почти очеловечился, когда внимательно слушает философствующего хозяина, скажем, на тему политики и почти отвечает, правда, не словами, но одобрительным потявкиванием. В такие счастливые моменты как-то не верится, будто человек произошёл от обезьяны, кукиш! – мы произошли от собаки, так что Дарвин пусть себе отдыхает!
Хочется заметить, что на этом зоологические откровения Крыгина вовсе не заканчиваются. Есть у него ещё одна подруга, на этот раз из сообщества пернатых. Три года тому Игорь пожалел воронёнка, выпавшего из пригородного гнезда: сперва подкармливал его, а потом аккуратно, под истошный вороний карк старших водрузил в покинутое пристанище, что чернело на осине. Правда, когда спускался, порвал штаны; только что это за утрата, когда воцарилась высшая природная справедливость!.. В общем, с тех пор и вороны-родители, и повзрослевший воронёнок уважают Игоря: на первый же призыв прилетают на блатную кормёжку. Особенно привязан спасённый – он смело садится на Игорево плечо, а то и на ладонь, где водружена горка пшена или хлебных крошек.
- Варька! – бывало, крикнет Игорь, и, глядишь, с упомянутой осины летят трое с любимым выкормышем во главе. – Варька, Варька! – сентиментальничает наш мужик. – Ешь, поправляйся!..
А Варька оглядывается на Крыгина, посматривает чёрным полунахальным глазом: всё ништяк, мол, давай и впредь жить дружно.
Х х х
Наверное, благодаря дружбе с Варварой, а, может, из-за удлинившегося досуга Игорю стало интересно наблюдать за птицами и вообще за всякой живностью. Известно, что она испокон ютится возле человека, да и он издавна рядом с нею, только или по рассеянности, или по многозаботности живёт, почти не видя эту самую живность: мне, мол, не до тебя, я, мол, глобализмом по мозгам ударен… Но не таков Крыгин! Ему занятно наблюдать за головастыми галками, обворовывающими даже прытких воробьёв; смешно видеть голубей, вышагивающих красноватыми лапками т в такт дёргающих точёными головками. Про умнейших ворон мы уж не говорим – они почти Игорева родня…
В общем, с утра до вечера Крыгин в окружении окраинной живности; а как-то летом в чаще он наткнулся на лису, она остановилась было, глядя на человека, а потом промелькнула меж кустов и растворилась во влажном овраге, заросшем крапивой и репейником. Игорь знал, что пригородный лес был когда-то непроходимым и живности в нём обитало не в пример временам нынешним, так что случайная лиса – это слабенький довесок довоенного прошлого.
Если вдуматься, Игорь – тоже довесок своих дедов и прадедов. Раньше, в пору заводской страды, об этом он и не помышлял, а в пенсионную «вольницу» всё яснее ясного. Да, он – незавидный отпрыск новгородского рода Крыгиных. Кто знает, почему они когда-то перебрались с севера в края среднерусские, только почитай лет двести как укоренились в Светлогорске, точнее – на его окраине, там, где городское плавно перетекает в деревенское.
Зато Екатерина – тутошная до мозга костей; светлогорские её деды и прадеды, а то и прапрадеды. От них её нелинючая рыжая масть, обширные телеса, которым тесно в одёжке.
- Хорошего человека должно быть много, - часто шутит она, оглаживая крутые бока. – А чего в тебе? Дух один…
Игорь отмалчивается – ему крыть нечем. В самом деле, что он пеерд ней? Сморчок да и только! Зато настругал-таки сына и дочь, а это было не так просто… Это сейчас молодеческий задор выдохся, хоть озолоти, - а на неё не встанет. Правда, Екатерине Ивановне теперь не до глупостей – надо, хоть кровь из носа, ставить на ноги внуков, которые вроде в одном городе, а всё равно, как отрезанные.
Крыгины так и живут: вроде бок о бок, а как бы и отдельно – у неё свои заботы, у него – свои. И это хорошо, уверен Игорь; не дай бог вернуться в молодые годы – проходу б не давала властная супружница: делай то, что я прикажу, так надо и всё тут! А куда денешься? На этом, не на чем ином, стоит семейная крепость.
Х х х
Быт окреп, и корней его из земли не выдернуть, как и самого Брыкина из окраинного посёлка. Ему по душе ряды двухэтажных домишек с обязательными палисадами, дорожками, вдоль которых – шеренги тополей, рябин и берёз. В их тени – череда сараев с разномастными крышами, обильно поросшие крапивой и беленой; этим постройкам – многие десятилетия, так что они сизые от времён и непогод: старенькие, а добросовестно служащие по хозяйству. Куда денешься без того же погреба? Там и картошка-выручалочка, и капустка с лучком, и солёности всякие – зимы-то у нас долгие, всё в дело уйдёт!
Ближайший лес, как уже сказано,; дольние поля и луга, пригорки и овраги, озерца, поросшие рогозом, - всё дорого Игорю Крыгину, всё – его местожительство… А разные страны, моря с пальмами и прочее – это как бы далёкая окраина его родного посёлка; не раз видел он всё это по телевизору, знает, что к чему, и как люди живут. Да всё так же, как и мы; разве одёжки да языки другие, лица и кожа, - а жизнь, она везде одна! Как ни крути, а когда-нибудь закончится, сложишь руки на груди, чтоб тебя землицей засыпали.
Всякий умрёт – кто от старости, кто от болезни. Кто от вина зелёного, а кто и от войны – гляди, как мир полыхает! Простые люди, они ничего, не жадные; это всё политики, растак их, воду мутят. Поглядишь-поглядишь и скажешь про себя: экие вы слепые дурни, чего палачитесь, чего глотки дерёте? Спросите у тех же космонавтов, они отсоветуют драться – больно хороша планета, если глянуть со стороны; всем на ней места хватит, всех она накормит и напоит, всех примет, когда придут сроки.
Свидетельство о публикации №215111800980