День рождения сына

День рождения сына
Каждое второе число месяца я разношу пенсии. Район у нас небольшой, еще времен старой застройки. Широкие улицы, дома – сплошь пятиэтажки-хрущевки, вдоль тротуаров – высокие тополя да притулившиеся друг к другу новенькие ларьки с разноцветными вывесками. Рядом с почтой, где я работаю, есть даже подземный переход. Только кому он тут нужен? Собакам бездомным да тете Паше, которая иногда здесь продает мед с собственной пасеки. Тихо у нас, без городской суеты и излишеств.
Мы с мужем и дочкой перебрались сюда в конце восьмидесятых. Уехали из родного города, чтобы оставить там память о случившемся в нашей семье несчастье. И быстро прижились.  Двадцать пять лет прошло, а почти ничего не изменилось за эти годы, разве что адреса моих подопечных. 
…Июнь 1990 года выдался дождливым. Я захлопнула зонт, стряхнула с него мокрые холодные  капли и вошла в подъезд.  Этот адрес последний. Отдам пенсию Марии Назаровне и домой, скорее греться и лечиться – кажется, я все-таки простудилась. Жму звонок раз, другой – за дверью тишина. Странно, обычно мне открывают сразу, ведь я всегда прихожу к старикам в одно и то же время. Может быть, хозяйки нет дома? Да куда ей деться в такую непогоду? Наверное, сериал смотрит, не слышит звонка. Я постучала в дверь и в растерянности замялась. Из квартиры напротив вышла молодая женщина в длинном халате.
 – Чего шумите? Ее уже несколько дней дома нет, –  сказала она.
 – А где же она? Уехала?
 – А я почем знаю? Может, и уехала. Она обычно через день площадку моет, как будто уборщицы ей мало. А на этой неделе ни разу не выходила.
 – Что же,  приду завтра,  – я повернулась, чтобы уйти, как что-то заставило меня остаться.  – Послушайте…  –  обратилась я к женщине, но  она уже закрыла за собой дверь.
Я снова позвонила и прислушалась – тихо. Нет  так нет. Может быть, Мария Назаровна гостит у родственников или у подруги.  Есть ли у нее кто-нибудь? А ведь я ничего о ней не знаю, хотя она всегда была так приветлива и разговорчива. Я же вечно спешу, вечно бегом…
 В подъезд вошел мужчина, вымокший до нитки.
 – Ну и погодка, –  улыбнулся он мне, как будто «погодка» доставила ему немало удовольствия.
 –  Простите, вы Марию Назаровну давно видели? Я – почтальон, принесла пенсию, а ее нет.
 – Вчера вечером дома была, оладьи жарила. У меня окно как раз над ее кухней. А оладушки у нее знатные, имел счастье попробовать, когда кран ей чинил.
Мужчина, улыбаясь еще счастливее, прошел мимо меня и поднялся на этаж выше.
 – Подождите!  – окликнула я его. – Почему же она не открывает? Может,  случилось что? Мало ли кто вчера оладьи жарил,  – я в самом деле разволновалась, все-таки за год моей работы Марии Назаровны впервые нет дома.
На шум снова вышла соседка.
 – Нет, не могла она  уехать.  Нет у нее никого, - промурлыкала она, выглядывая из-за моей спины, потом шепотом добавила: –  Видать, она это, того!
Через час слесарь из ЖЕКа под недовольным взглядом участкового ловко вскрыл замок и распахнул дверь.
 – Мария Назаровна!  – позвала я.
В квартире никого не оказалось. Аккуратно застеленная кровать, в кухне чайник с остывшим чаем и накрытая салфеткой тарелка с оладьями. Участковый осмотрел квартиру, потрогал горшок с геранью и заключил, показывая нам выпачканный мокрой землей палец:
 – С хозяйкой все в порядке. Кто за замок платить будет?
В этот момент в дверях кухни появилась Мария Назаровна. Маленькая, сухонькая, с гладко зачесанными волосами и в светлой блузе с высоким воротничком, она, казалось, нисколько не удивлена присутствию странной компании  в ее квартире. Спокойно со всеми поздоровалась,  повесила на спинку стула мокрый плащ и прошла в комнату.
 – Леночка, простите меня, старуху. Совсем забыла, что сегодня ваш день,  – она присела к столу на самый краешек стула и тяжело вздохнула.
Я прошла за ней, поставила на стол свою сумку в то время, как участковый махнул рукой с явной досадой, потом, глядя на меня, выразительно покрутил пальцем у виска и увлек за дверь непрошенных гостей.
А я в тот вечер задержалась у Марии Назаровны допоздна. Она поила меня чаем, пересказывала телевизионные новости, расспрашивала о моей семье. Я было занервничала, но ей хватило такта не задавать вопросы, на которые мне не хотелось отвечать. Провожая меня, она уговорила взять баночку варенья, а прощаясь, отвела глаза, будто смущаясь своего порыва:
 – Спасибо тебе, Леночка. Ты заходи ко мне и просто так, я тебе всегда рада.
Ночью я долго не могла уснуть. Прислушиваясь к дыханию мужа, представляла себе, как сейчас спит Мария Назаровна, –  одна в своей уютной квартирке. Одна на всем свете! Как это должно быть холодно, странно и грустно. Она не говорила о себе, но ее одиночество чувствовалось так же сильно, как аромат испеченных вчера оладьев. Как хорошо, что у меня есть семья. Должно быть, я счастливый человек, счастливый, несмотря ни на что.
Дни побежали своим чередом. Через неделю я снова навестила старушку и, как в прошлый раз, не застала ее дома. Так ведь лето на улице, размышляла я, вот она и ходит на прогулки. Может быть, сидит где-нибудь в сквере, на людей смотрит, книжки читает. Все лучше, чем дома, одной в четырех стенах скучать. 
Когда через месяц  я принесла ей очередную пенсию, она приняла меня с прежним радушием.
 – Мария Назаровна, меня временно переводят в другое отделение, в центральный район, там людей не хватает. Так что в следующий раз к вам придет другой почтальон. Но это ненадолго, осенью я вернусь.
 – А ты, Леночка, приходи просто так,  – она повторила свое приглашение, и я заверила ее, что обязательно приду.
До глубокой осени мне пришлось ездить на работу далеко от дома. Уезжала рано, возвращалась поздно, нередко засыпая в трамвае, прислонившись к дребезжащему окну.  Дома ждали обычные заботы и хлопоты, которые не оставляли места для терзающих сердце мыслей. А пока трамвай вез меня к покою и семейному теплу, я закрывала глаза и видела в зеркале памяти озорную улыбку сына, дорогу возле дома, забрызганную алыми пятнами, и маленькое, хрупкое деревце, вздрагивающее под каплями осеннего дождя.  С мужем мы договорились никогда не говорить о прошлом, раз и навсегда попрощавшись с сыном, который слишком рано ушел из жизни. Сереже было всего двенадцать, учился отлично, мечтал в военное училище поступить, пограничником стать.  Первого сентября он возвращался из школы, на пешеходном переходе его сбила машина. Он умер через два дня, не приходя в сознание. Водитель получил условный срок. Муж тогда слег, а дочери было всего четыре, малышка совсем. Ради нее мы решили уехать из города, где все напоминало о трагедии, и начать новую жизнь. Только от себя-то разве уедешь? Здесь эта боль, в самом сердце, невыплаканная и невысказанная.  Рядом с его могилкой я рябину посадила, оградку покрасила. Никто теперь не приходит к моему сыночку, один он там, Сереженька…
Дорога, растянутая горькими думами, оборвалась равнодушным голосом кондуктора: «Остановка ''Родина''», – мне нужно выходить. Пробираясь к выходу, я вдруг замечаю знакомую гладко зачесанную прическу и высокий кружевной воротничок. Мария Назаровна? Женщина набрасывает на голову платок, а я с потоком людей выхожу из трамвая. Оглядываюсь на окна: точно она. До ее улицы еще четыре остановки. Я задумалась: «Откуда она возвращается? Не похоже на прогулки в сквере – слишком далеко для старенькой женщины. Да и осень на дворе, холодно, сыро. Надо бы ее навестить».
На следующий день, возвращаясь с работы, я высматривала среди пассажиров трамвая Марию Назаровну, но ее не было. В ближайший выходной я приехала к ней.
 – Леночка, вот молодец, что зашла!  – обрадовалась она.  –  Проходи, проходи, чаевничать будем.
Мария Назаровна с трудом передвигалась, тяжело опираясь на трость.
 – Ноги совсем не слушаются, вот беда-то.
 – Так вам к врачу надо. Давайте съездим в больницу. Или на дом врача  вызовем? – предложила я.
 – Что ты, детка, – она  грустно улыбнулась. – Кто же старость лечить возьмется? Видно, пришло мое время.
 – Мария Назаровна, вы ложитесь, отдыхайте. А я сбегаю в магазин, супчик вам сварю, котлеток приготовлю. А то одним чайком-то душу не согреешь!  – взялась я хлопотать.
После ужина, когда я собралась уходить, Мария Назаровна обратилась ко мне с просьбой:
 – Леночка, милая. Ходить я уже совсем не могу, одной мне из дома больше не выйти. А через три дня у сыночка моего день рождения. В гости мне к нему надо. В последний раз. Проводишь?
Она взяла меня за руку своей сухонькой, прозрачной ладошкой и посмотрела  в глаза – умоляюще, робко, с надеждой.
И вот мы отправились в дорогу, которая стала последней для Марии Назаровны. Я не спрашивала ее ни о чем: куда мы едем, где живет ее сын, почему он сам не приедет к ней. Почему, в конце концов, он не может позаботиться о своей старенькой матери?  «Ну, ничего, —  думала я, —  все ему выскажу, популярно объясню, как мать уважать следует».
Через сорок минут мы вышли в центре, еще минут двадцать шли пешком, время от времени останавливаясь, чтобы Мария Назаровна могла отдохнуть.
 –  Вот мы и пришли. Нам сюда, Леночка,  – Мария Назаровна остановилась рядом со зданием бывшей городской администрации.
 – Так это же музей! Музей Великой Отечественной войны, открыт 9 мая 1990 года в честь 45-й годовщины со дня Победы… - прочла я надпись на табличке у входа.
В просторном холле моя спутница поздоровалась с охранником, а я подошла к кассе.
 – Вы с Марией Назаровной? Проходите так,  – сказали мне.
Посетителей в музее было немного. Группа школьников с молодым преподавателем рассматривали стенд с пожелтевшими фотографиями. Двое мальчишек перешептывались, разглядывая пулемет и другие экспонаты. В большом зале на огромном, во всю стену экране шла военная хроника «Взятие Берлина». Моя спутница присела на стул у стены, смотритель зала поприветствовал ее кивком головы,  она тут же будто забыла и обо мне, и обо всем на свете, кроме того, что происходило на экране. Я остановилась рядом.
Вот поднимаются в атаку бойцы, санитарка перевязывает раненого, разворачивает орудие тяжелый танк. А вот вокзал, глаза женщин вглядываются в лица солдат, которые спрыгивают с военного эшелона. Объятия, слезы. Самолеты в небе и разрывы снарядов. Молоденький боец, мальчишка совсем, важный генерал прикрепляет к его гимнастерке медаль. Какое хорошее лицо у этого мальчика, светлое…
 – Здравствуй, сынок,  – прошептала Мария Назаровна.  – С днем рождения, родной.
Мое горло сжал плотный комок. Изображение сменилось через три секунды. Мария Назаровна промокнула платочком глаза и тихо сказала:
 – Пойдем, Леночка, пора.
Мы вышли на улицу. Осень уже давно заигралась золотом опадающей листвы, ветер лениво подбрасывал ей шуршащие монеты, а низкое небо обещало скорые холода.
 – На мужа похоронка пришла еще в сорок первом. Сын тогда стал рваться на фронт, отомстить за смерть отца хотел. Я сказала: «Исполнится восемнадцать, отпущу». А сама надеялась, что к тому времени война уже закончится… Осенью сорок четвертого ему восемнадцать, ребят его возраста уже и не призывали.  Да куда там! Уехал, записку оставил, мол, вернусь с победой. Не вернулся, сынок. Погиб в Германии. За Родину погиб. Мне сказали, что там он и похоронен, в братской могиле.  Все сердце изболелось, где та могилка, кто за ней смотрит? А когда у нас музей открыли, пригласили и меня с другими ветеранами. Узнала я своего сыночка в том кино… живой, худенький такой… Сереженька…
С того дня, 9-го мая,  Мария Назаровна  в течение полугода каждый день отправлялась на другой конец города, чтобы увидеть улыбку своего сына  – три секунды свидания с сыном!
Скоро ее не стало.  А следующей весной, в день рождения моего Сережи, ноги сами повели меня к музею Победы.
Я присела на знакомый стул у стены.
 –  Здравствуй, сынок…