Китайская реликвия из жизни Семена Михалыча

Вот ведь как бывает, привяжется к тебе какая-нибудь вещь, и деться от нее некуда.  И ладно еще, если вещь стоящая, а то ведь так, сущая пустяковина. Например, башмаки, которые еще при царе Горохе куплены. Давно уже стоят под лавкой за ненадобностью, как щенята дворовые, которых утопить жалко. И подошва на них прохудилась, и запятники стоптались, да и от колеру первоначального одни воспоминания остались. А новые ботинки надену – жмут и все тут! То ли ноги модная колодка давит, то ли сердце тоска – не понять. Сложная штука – жизнь. Лида моя ох как за те башмаки сердится! Я их в сарае, под ящичком схоронил, думаю, на рыбалку ходить сгодятся. Так бабка моя их случайно нашла,  на помойку-то и выбросила. Я и виду не подал, что расстроился. Стыдно как-то по башмакам горевать. Так Жулька, собака наша, через день их назад принесла!
А бывает и наоборот. Попадется вдруг предмет дорогостоящий, редкий по красоте. Глядишь на него, и наглядеться не можешь. Самое видное место для него определяешь, то на полку поставишь, то на комод, то на телевизор – пусть все любуются! Ан нет, непременно с ним что-то случится, поломается, разобьется или чего похуже…
Тут как-то Иваныч вспомнил про пятьсот рублей, которые  задолжал с прошлого года еще. Пришел ко мне в сарай, держа под мышкой что-то, завернутое в пожелтевшую «Правду», и шепчет:
 – Я тебе кое-что получше принес, чем деньги!
 – Что же это лучше денег может быть-то?  –  удивился я тоже шепотом.
 – А вот, погляди сам!  – опять шепчет и сверточек свой разворачивает.
Отложил я инструмент, руки вытер, а Иваныч уже коробочку открывает и вынимает на свет чашку с блюдцем. Я чашку в руки взял  и обомлел от изумления. Золотой ободок, роспись перламутром так и играет красками! На солнце фарфор насквозь светится! Картинки красивые, правда, мелкие дюже, пришлось очки надеть.  Пригляделся я: ох ты, мать честная, женщины-то на ней написаны как натурально!
 – Осторожно!  Вещь хрупкая, китайский фарфор. Реликвия! – шепнул мне в самое ухо Иваныч. – Ты на блюдце, на блюдце погляди, что творят вакханки!
– Кто?! – я прямо растерялся от такого натурализма.
 – Вакханки, жрицы такие, любвеобильные,  – пояснил сосед.
Что ни говори, Иваныч — человек начитанный. А я глаз оторвать от этой красоты не могу, хоть и рассматривать ее откровенно неловко. Вокруг блюдца, как и на чашке, женщины изображены без всякого прикрытия, прямо так, в чем мать родила. Их позы описать  у меня не хватает ни смелости, ни темперамента. Вакханки, или как их там, кокетливо улыбались и имели такой вид, что если бы не наш с Иванычем почтенный возраст, спрыгнули бы с фарфора и устроили прямо тут, в сарае, дебош, о котором даже и думать неприлично.
Я снял очки и сложил все это обратно в коробку:
 – Знаешь что, Иваныч, забери-ка ты эти охальные картинки. На что они мне?
 – Как это на что? У тебя важная дата на носу – золотая свадьба! Забыл? Преподнесешь супруге к юбилею. Простенько и со вкусом, а главное – со смыслом, для выражения чувств, так сказать.  – Иваныч снова вытащил чашку и поднес ее к моему лицу.  – Ты погляди, какое искусство! Всю жизнь прожил, а такого не подозревал даже. Лучше подарка не найти! – Он снова понизил голос и хитро подмигнул:  –  А если в чашку чая налить, там, на дне такое… Но я тебе не буду рассказывать. Сам увидишь потом.
 – Нет, не могу. Она, поди, деньжищ огромных стоит, бабка моя рассердится. Не любит  пустых трат.
 – Бери, говорю, дурак! За твои пятьсот отдаю. Седьмой десяток живешь на свете, а в бабах ничего не понимаешь! Ты ей расскажи, что из этой чашки пила сама китайская принцесса тыщу лет назад.  Порадуй супругу-то!
 – Ишь ты! И впрямь принцесса?! Дай-ка погляжу повнимательней! –  Я снова очки нацепил и чашку давай разглядывать. А Иваныч меня просвещает уже в полный голос:
 – Принцессу звали Камасютра, из династии Дзинь. Ты вот сюда погляди… О такой гимнастике и догадаться невозможно. А ведь это только одна чашка. Был-то целый сервиз. На тридцать шесть персон! Представляешь, что эти китайцы вытворяли?!  А ты думаешь, почему их так много на земле-то?! Самая многочисленная нация!
Я подивился, откуда Иваныч столько про китайцев знает. Потом мне любопытно стало, как это сокровище к нему-то попало.
 – Да как? Очень просто,  – ответил сосед.  Он высморкался в клетчатый платок и уселся на перевернутое ведро. –  Зять мой в Китай ездил по обмену опытом. Привез реликвию жене. А та молодая да глупая, в мать вся. Не любит восточного искусства. Ей этот, хай-тек подавай. Пришлось мне принять дар сей… Вот. Теперь тебе отдаю, как человеку тонкому, понимающему.
Не смог я отказаться от такой вещицы. Дело не в деньгах, подумаешь, пятьсот рублей. Ведь Иваныч от чистого сердца, с лучшими побуждениями, так сказать. В общем, взял я эту чашку, на кухонный стол поставил, а сам у окошка притаился. Сюрприз решил своей принцессе сделать, не дожидаясь юбилейной даты.
И вот Лида вошла в кухню, заметила коробку. Достала из нее чашку, потом блюдце. Покрутила фарфор в руках, полюбовалась. Потом взяла лупу, с которой обычно крестиком вышивает, поднесла ее к чашке. Я аж зажмурился, ей-богу! А она-то присела к столу и разглядывает то чашку, то блюдце, то снизу, то сбоку, то подальше отступит, то к глазам поднесет. И головой так покачивает, мол, красиво-то как, загляденье, а не посуда. Потом вдруг будто вздрогнула, оглянулась по сторонам и снова лупу к чашечке поднесла. Вижу, нравиться ей китайский фарфор. Ну, думаю, угодил я  Лидушке! Дождался, когда она с чашечкой наигралась, и в приподнятом настроении поспешил к ней. Хотел войти с серьезным лицом, как ни в чем не бывало, но не сумел совладать со своей физиономией, так и расплылся в улыбке, как взаправдашний китаец.
 – Что это за срамота?!  – встретила меня Лидушка неожиданным вопросом.
– Фарфор! Китайский!  – выговорил я, все еще улыбаясь. Сглотнул подкатившее волнение и выдал главный аргумент:  – Из этого фарфора сама принцесса Камасюстра чай пила!  – Бабка моя зачем-то взяла полотенце, хлопнула им по столу, потом полотенце поменяла на скалку. Я  добавил без всякого энтузиазму:  – Из династии Дзинь! Последняя чашка из старинного сервиза…
И тут я понял, что реликвию спасать надо. Схватил чашку и побег на двор. Бегал я недолго, потому как Лидушка, хоть и справная бабенка, а годы уже не те… Набегавшись, она до вечера мне слова не сказала. А как спать ложиться время пришло, она и спрашивает:
 – И сколько же это, прости-господи, стоит? Поди, всю пенсию отдал?
 – Да нет, что ты, Лида! Это же старая очень чашка, и на блюдце там трещинка есть. Незаметная совсем. Она мне по случаю досталась, задаром почти. Я сюрприз хотел… тебе…
 – Раз задаром, то и выбросить не жалко. Чтобы завтра же этого неподобства в доме не было. Ишь ты, сюрпизер выискался!
Лида взяла свою подушку и спать в баню ушла, напоследок обидные слова сказав:
 –  За мной не ходи!
 Видно, сильно впечатлила ее эта Камасютра.  И за что мне в душу такой букет? Сложная штука – жизнь.
Утром я чашку в руки и к Иванычу. Пусть забирает назад, я и про долг забыть готов. Только Иваныча дома не оказалось. Что делать? Пошел я на речку, лодку спустил, думаю, утоплю реликвию на самой глубине. Глядишь, и рыба плодиться начнет, а то последнее время клюет плохо. Достал чашку, поглядел на нее и жалко стало. Как-никак вещь ценная, а главное – редкая. Решил я ее не губить, а на базаре продать. С оказией до города добрался, пришел на базар и предложил фарфор одной бабенке. Она сначала заинтересовалась, а как разглядела само-то искусство, как завопила! Бабы сбежались, набросились на меня, еле ноги унес. За воротами меня мужик догнал.
 – Почем антиквариат отдашь? – спрашивает и руки к моей посуде тянет.
 – Не продается вещь. Потому как цены ей нет, редкая очень,  – отвечаю я без всякой надежды.  – Про принцессу из династии Дзинь слыхал? Так вот она из этой чашки каждый вечер чай пила.
 – Слушай, дед, договоримся! У моей невесты день рождения нынче, а она ох как старинные вещи любит. Только у меня одна тысяча, больше нет. Уступишь?
Вот привязался. Молодой, неопытный, жизни не знает. Уступил я ему, как не уступить, когда человек так просит…
Ох и серьезные страдания принял я через эту китайскую реликвию, скажу я вам, чуть по зубам не получил! Повезло, что  избавился от нее и даже с прибылью –  в утешение претерпевшей души. И вот, возвращаюсь  домой, а сам  все про того жениха думаю,  его счастливые глаза вспоминаю. Ох, достанется же ему на орехи! А может,  увернется?
Иванычу я ничего не сказал, зачем друга расстраивать? А ровно через неделю к нам на юбилей вся родня съехалась – дети, кумовья, сваты да браты  со всем семейством – кажется, некоторых гостей я и по имени-то не знал! На улице столы накрывали, кто пришел, тому и рады были. Лида моя, ну прямо голубкой ворковала, как в молодости! А на следующий день мы посуду перемыли, да подарки взялись распаковывать. И вот я раскрываю коробку и достаю из нее (что бы вы думали?) ту самую злополучную чашку с блюдцем. На блюдце едва заметная трещина по краю…
 Не успел я ее в коробку спрятать, как Лида ее заметила:
 – Семен, ты опять за свое?
 – Да нет, что ты. Я ту чашку в речке утопил, нет ее больше!
 – Утопил?! Жалко… А то была бы пара. Китайский фарфор все-таки…