III. Вавилон

Вавилон означает смешение. Смешение множества народов в единую расу, смешение чувств и лиц... Множество людей, играющих друг с другом, улыбающихся нежно и хищно... говорящих на одном языке, но давным-давно не понимающих друг друга... связавших воедино свои веры, и верующие в итоге лишь в одно - в продажность веры...
Все дороги города ведут к его сердцу. Самая короткая дорога оказывается самой долгой... со всех сторон умело накрашенные искусные девочки всех возрастов и полов предлагают тебе жареную рыбу, виски и себя... этот путь похож на лабиринт - рискуешь заблудиться, потерять себя самого...
Он не потеряется - его голос выразителен, а шаги - ритмичны. У него миллионы лиц, но его никогда не спутать ни с кем иным. Он настоящий вавилонянин - а потому всегда, всегда-всегда узнает дорогу на эшафот... спляшет тарантеллу над костями неверных волхвов, если нужно, он и сам умеет волховать - превратиться в снег или в волка? Взлететь ввысь ласточкой? Или устроить битву...
Всё это не имеет смысла - ничто не воспринимается всерьёз, покуда ты в стенах Вавилона.
Вавилон и сам не серьёзен - он - молодая танцовщица с лицом старухи, умело скрывающая хрупкую кожу под золочёной парчой. Её нежно любимое, несущее смерть тело укутано алым траурным бархатом, и сама она сидит на оскалившемся звере... но людишки не знают этого, не знают, чьим мехом они укрываются от ветра... а потому она смеётся и пьёт вино... и подкидывает им всё новые ничтожные тайны, чтобы они, не дай Бог, не посмотрели в зеркало!
Как и большинство жителей Вавилона, зеркал он не любил. Как предполагали, из-за паралича правой половины лица. Это и правда выглядело жутковато: красивое худое лицо точно пополам расколото: левая половина смеётся, гримасничает, получает удовольствие от игры... она очаровательна! Правая же, точно застывший колосс, обречённо-монументальна... она тяжёлым грузом тянет творческое начало левой половины в бездну, не давая в полной мере раскрыться, расцвести... и лишь иногда вяло подёргивалась, точно полудохлая рыба, когда живую половину сотрясал смех...
Однако именно его уродство стало его хлебом, именно уродство дало ему свободу действий, свободу слова, мысли и эмоции в псевдо-живом, душном городе. Когда он говорил о том, что  цивилизованные города отнюдь не цивилизованны, что они всего лишь разлагающиеся шлюхи, ему прощали... Когда он заявлял, что во всей империи не найдёшь ни единого лица без пластики, его слова принимали за шутку... Когда он плясал жигу на новом неописуемо дорогом столе его высочества, а потом заявлял, что человеческая плоть - не лучший танцпол, его гуманнейшее высочество предлагал ему испить вина... старейший букет, лучший в винных погребах императора... А он, набирая напиток в щёки, затем извергал его вон алым фонтаном, крича, что вино по вкусу напоминает кровь...
И всё же человек с расколотым лицом был одним из любимейших героев Вавилона. Именно поэтому человек и взошёл на эшафот, зная заранее, что багряная королева за одну ночь любви берёт цену жизни... Зная, что скоро его облачат в багряный, человек сам накинул на плечи алый плащ и звонким ритмичным шагом направился вперёд и вверх.
Справа и слева от него рассыпаны георгины улыбок, прелестных лиц, напоминающих оскалы. Он шутит с девочками, пьёт вино с мальчиками... Левая сторона лица заходится от веселья и восторга радостным хохотом, правая трагически висит на левой.
В  городском порту пристают корабли, слышен пьяный говор матросов. В сердце города стремятся караваны иномарок. Над городом собираются на пир тучи.
В огромном городе традиционный ежегодный карнавал. Город украшен гирляндами, его лицо чумы прячется под личиной Dama di Venezia. Пока звенящие ноги несут человека вверх по серпантину улиц, его левая половина искренне восхищается ряжеными людьми, несущими факелы, правая трагически напряжена, неестественно изогнута, застыла, неспособная выдавить из своих недр нечто, даже отдалённо напоминающее улыбку...  Когда твоя плоть тяжелее стали, начинаешь понимать, какой это дар, просто бежать с улыбкой по грязным улицам грешного города, украшенного искуснейшими узорами из каменных цветов, в то время как живые цветы захлёбываются мутной жижей, теряя аромат своих тел и душ, раздавленные, истерзанные и задушенные топотом копыт и рокотом колёс по мостовой.
Никогда ты не была такой красивой, Клеопатра!
А вот и твоё сердце... цезарь уже вошёл в него, сопровождаемый величественно несущим его морем рук, глаз и голосов...
Высокий и тонкий, человек с разбитым лицом механически легко, подобно марионетке, входит в тёмный портал театра с чёрного входа.
Под опущенным занавесом ощущение скорой грозы... но он не боится удара шторма и молнии... нет смысла бояться поломки, когда ты уже старинный поломанный Пульчинелла, заботливо хранимый как необычный, уродливый раритет.
Сцена одета будто невеста... покрыта белой вуалью и убрана лилиями. Осветители вносят финальные коррективы...
Разбитый человек задумчиво курит в гримёрке. Дрожащий и звенящий, подобно злому насекомому, светильник наносит на лицо резкие тени. Живое и странное, лицо человека в подобном освещении ещё бледнее, чем белый пепел, бледнее кладбищенских ангелов, бледнее бледного Пьеро, льющего слёзы по сбежавшей Коломбине. Нос выглядит удлинённым и острым, лицо на мгновение становится невероятно гармоничным и задумчивым. Вечно брызжущий злобным весельем, человек становится похожим на печального Ангела. В живом левом глазу замирает слеза волнения... правая сторона, как костяная нога ведьмы, - не слушается...
Дробный стук в дверь.
- Через 5 минут выход, маэстро!
Он молча гасит сигарету, прикладывает бумажное полотенце к воспалённому от волнения лицу... белый пепел грима оседает на белую бумагу. Сегодня можно и без грима...
Виртуозно контролируя мимику левой стороны лица и каждое, самое тонкое и невесомое движение тела, маэстро пружинисто поднялся и лёгким счастливым шагом юной пантеры, не ведающей железного ада клетки, уверенно двинулся по тёмному лабиринту закулисья, минуя десятки вещей непонятного назначения и их теней.
Вот он направляется прямо к занавесу, раздвигает тонкими белыми красивыми руками тяжёлые волны занавеса и... шелест голосов сменяется давящей на перепонки тишиной... только глаза блестят в темноте. Вон и цезарь! Зажравшийся хряк, довольно улыбающийся, мнящий себя великим покровителем искусств... Все эти дамы... прелестные цветы из щербета и пепла, мнящие себя богинями неги... До чего же они стары и больны, хотя и сами того не ведают! Не заметили, как чистые пруды их душ замутились пышными сифилитическими соцветиями...
Он захохотал, ибо увидел весь зал нагим и убогим. Как попрошайки, тянут они трясущиеся ладони к Солнцу, не ведая, что это не звёзды больше не дают тепла, но их кожа огрубела. Его сердце разрывалось от жалости, в глазах стояли слёзы, но несчастная глотка изрыгала лишь оскорбительный и ужасающий хохот демона.
- Чего пришли? - Прокричал он в неистовстве. - На шута смотреть пришли, на урода?! На человека в маске? Так посмотрите друг на друга!!! А лучше в зеркало!!! Разуйте, наконец, свои глаза!!!.. - Дальше слов было не разобрать в удушающей волне отравленного смеха.
Прыгая, точно зверь, размахивая худыми руками, тыкал он пальцами налево и направо, бился в агонии на полу сцены, не в силах унять смеха и боли. Весь зал точно взбесился. Люди кричали, зверски хохотали, тыкали пальцами на сцену, а потом и друг на друга... Не скоро ряженые заметили, что смех на сцене стих...
Королевский шут лежал на полу с широко раскинутыми руками, доверчиво раскрытые ладони ещё белее в свете софитов... Когда сердце человека остановилось, обе половины его измученного лица слились, наконец, в едином выражении покоя, печали, мира...