Когда в цветенья час
Не расцветают сливы,
А лишь в бутонах прячут лепестки,
Быть может, так они любовь скрывают?
А может, снег они с тревогой ждут?
Неизвестный японский поэт
Пролог
Говорят, что раз в несколько сотен лет система всё же даёт сбой, и в Вавилон приходит Ангел – человек, катастрофически неприспособленный к жизни под маской. И Вавилон ему мстит – Ангела распинают за стенами города...
0
Устало и презрительно маэстро Да Винчи швырнул прочь свежую газету.
- До чего мерзкая история! – Новая ночь прошла без сна, новая полная волнений ночь и новое жестокое утро. На его лице, украшенном изысканной росписью маски, едва заметно пульсировала болезненная жилка. Да Винчи сосредоточенно потёр висок.
Цезарь лишь расхохотался в ответ — нарочито громко, но вовсе не радостно.
- А разве не ты добивался публичной казни намедни? Разве не ты мне слёзно доказывал, что это Арлекин всё подстроил, разве не ты добивался возмездия?
Его императорское величество аж раздулся от ощущения собственной важности. Да Винчи почему-то вспомнилась фотография из старой книжки - огромный дирижабль плывёт по небу. Как жаль, что Да Винчи не может уплыть вместе с ним!
- Похоже, я был не в себе… Столько смертей всего за несколько дней… Это утомляет. И Коломбина… Мне уже вторую ночь снится её обожжённый скелет в обгорелых руинах… Должно быть, она мучилась, - Да Винчи снова старательно потёр висок. Боль не унималась.
- Кстати, о скелете…
Гулко прозвучал тяжёлый, напоминающий гром, голос цезаря. Повернувшись спиной к Да Винчи, он вглядывался в панораму города, открывавшуюся его взору с веранды особняка. Руки за спиной скрещены, седеющие волосы треплет ветер, веющий песком и облетевшими лепестками. Небо тяжелым шлейфом нависло над городом: дожди, дожди… льют, не переставая, с самой карнавальной ночи. Хляби небесные разверзлись сразу же после смерти Шута, точно оплакивая безвременно ушедшего. Не ожидавшие грозы представители вавилонского высшего общества ещё несколько часов толкались под крышей театра, не отваживаясь добежать до авто. С тех пор минула почти неделя, а дождь всё лил и лил, давая людям передохнуть лишь часок-другой, и то не каждый день.
- Кстати о скелете… - Повторил глубокомысленно цезарь, нагнетая атмосферу. - Его не нашли.
- То есть, как это не нашли? – приподнялся на плетёном кресле Да Винчи. – Она что, сгорела дотла?!
- Ну, разумеется, нет. Я думаю, это очередной сценарий Арлекина – как игрушечные пистолеты и рассыпавшаяся голограмма на сцене. Хотя, признаюсь, зрелище феерическое.
Леонардо на минуту задумался. Недавно в ночном угаре одна из его неугомонных девочек (надо признать, впрочем, она немного не от мира сего), захлёбываясь собственным смехом и вином, предрекла Да Винчи посещение Вавилона Ангелом… В прошлый раз Он, якобы, являлся в зените високосного года, чуть более ста пятидесяти лет назад.
Хотя Да Винчи и не признался бы в том Винсенту, он был по-своему религиозен. И дело было вовсе не в доверии пьяным женским бредням. Душа Да Винчи давно уже жила предчувствием чуда, ожидала его, как ждёт своей короткой благоуханной весны растрескавшаяся плоть пустыни. Поэтому необычайные события, и даже хитроумные фокусы заставляли маэстро насторожиться.
- То есть, ты считаешь, что на сцене создавалась лишь иллюзия смерти, а настоящие Арлекин и Коломбина - живы? – Широко раскрыв карие глаза, переспросил Леонардо и, подавшись чуть вперёд, долил вина в свой бокал.
- Конечно. Не исключаю, что они всё ещё живы и сейчас где-нибудь празднуют удачный финал. Но для Вавилона они мертвы. Перебрали Уникума - и на этом точка.
- То есть, мы их отпустим, Ви? Не будем разыскивать? – Осторожно уточнил Леонардо.
- А для этого есть веские причины? Эль, посмотри правде в глаза: твою Лизу сбил наркоман. С Арлекином и Коломбиной парень не знаком. С чего ты вообще решил, что они причастны? Даже если пару месяцев назад показали аналогичный сюжет? – Цезарь, повернувшись к Да Винчи вполоборота, пристально смотрел ему в глаза.
- Да я сейчас и сам не уверен… Постой! То есть, ты и не собирался устраивать казнь? – Леонардо от неожиданности аж подпрыгнул.
- Наконец-то дошло! Твоя горячая голова хороша в постели, но судья из тебя вышел бы отвратительный, Эль!
- Хочешь сказать, перед каждым убийством или заключением ты устраиваешь тщательнейшее дознание? – Насмешливые нотки зазвенели в мелодичном барионе маэстро.
- Я – нет. Но ты бы устроил, правда, себе и, как всегда, пост фактум. – Взгляд цезаря вновь обратился к городу.
- Понятно, ты всё просчитал... По правде сказать, я тебе благодарен.
Да Винчи задумался. Впервые за много-много лет он снова узнавал в этом отчуждённом холодном человеке Винсента, своего друга детства, нескладного, решительного и молчаливого, но при этом самого верного и самого доброго друга.
-Пожалуйста, - кивнул цезарь. – Но теперь твоя помощь нужна мне.
Выдержав довольно долгую паузу, Винсент продолжил:
- Видишь ли, в нашем городе гораздо более охотно прислушиваются к шутам, нежели к правителям. И это не удивительно. Мы живём в городе тайн, в городе масок. Вавилон – это город людей, которые убивают, работают, спят и даже любовью занимаются, не снимая маски. Иные здесь просто не выживают - не могут пить нашу воду, дышать нашим воздухом. Тем не менее, наш город долгое время был центром культуры и развлечений, но сейчас – взгляни, всё больше и больше он напоминает центр цинизма, лжи, насилия и разврата…
- Винсент, ты драматизируешь! Ну, есть тут пара притонов — а где их нет? Зато помотри, как в городе красиво, празднично, сколько интересных людей, а карнавалы наши чего стоят! Наши маски – так это вообще всемирный бренд! – Возмутился Да Винчи.
- Всё так, всё так. Но участившиеся смерти – уже превратились в некую закономерность. Люди ищут спасения в смерти. Да Винчи, это эпидемия - знаешь чего? – Ску-ки! – По слогам произнёс правитель, подливая вина себе и другу. – Люди не хотят больше так жить, им тесно, им подавай хлеба и зрелищ! Знаешь, почему о смерти Арлекина и Коломбины трубят все газеты? Потому что люди, осознают они это или нет, на миг оживают, узнавая о чьей-то смерти. Смерти любимых героев будят в их душе, пусть и мимолётное, но чувство: после этого они, как всегда, взбунтуются - поджоги старинных зданий, каракули с угрозами на стенах… Пусть себе бунтуют - эта игра позабавит их какое-то время, лишь бы не затянулась. Но потом - перебив всё и вся и пресытившись кровью, знаешь, Эль, что они почувствуют? Всё ту же скуку… Только ещё более ядовитую.
- По-моему, ты преувеличиваешь, Винсент! Поджоги устраивает всего лишь горстка фанатов – ещё пара дней, и они, наигравшись в войнушку, сами разбегутся кто куда. А каракули — вот, тоже мне, придумал! Ещё бы мы с тобой на каракули не обращали внимания! Я тут недавно видел в паре кварталов карикатуры на себя и, притом, уникальной художественной ценности!
; Ну-ну, смейся! Не каракуль я боюсь. Просто люди выбирают разрушение. Они не верят в себя, в Вавилон, не верят в силу правительства, в частности, мою силу. За своё правление я всякого повидал – ты знаешь, Эль, и покушения, и убийства, и интриги… Но никогда ещё, никогда я не чувствовал настолько остро запах пороха – и днём, и ночью – постоянно!..
Винсент выдержал паузу. Затем добавил неожиданно тихо и печально:
- Знаешь, глядя на Вавилон, я представляю себе порой, что я Нерон, а подо мной – пожар в великом городе.
Взглянув на огромную, тучную фигуру цезаря, царственными манерами напоминающего льва, Да Винчи вдруг осознал, насколько постарел друг за последние несколько дней. Всё время рядом, плечо к плечу… Сколько раз этот похожий на нерушимую скалу человек как брат оберегал Да Винчи от катастроф, от предательств, от врагов, самым коварным из которых по иронии судьбы, частенько оказывался сам Да Винчи. И только теперь маэстро чувствовал, какая огромная пропасть лет, жизненных потрясений и переживаний разделяет их. Раньше Винсент представлялся Леонардо ребёнком, игривым и творческим, как и он сам, правда, немного ворчливым. А сейчас сама старость Винсента всей тяжестью навалилась на плечи. Его игры с Леонардо имели скорее оттенок нежности очень старого человека к глубоко любимому, но немного надоедливому ребёнку. Винсент стар, как сам Хронос. Пожалуй, это самый старый человек, которого Да Винчи доводилось встретить. Неожиданно для себя Да Винчи проникся жалостью к этому печальному, усталому человеку.
- Ви, а чем я-то помогу? – Да Винчи заглянул доверительно в глаза Винсенту, положив руку на широкое плечо цезаря.
- О, Эль… всего лишь будь собой и занимайся тем же, чем обычно - твори – не дай им продышаться! Ты – игрок, ты красив, талантлив и лёгок, как и они. И вдобавок, ты молод и тебе хочется славы. Если кто-то и может помочь и Вавилону, и мне сейчас – то это ты, Эль, и я в тебя верю - правда! Стань их воздухом, Да Винчи! Внуши им, что маска, которую они носят – это единственный способ жизни, весёлой жизни, игривой жизни, цветной, как маскарад. Заставь их жить твоим искусством, дышать твоими шоу, музыкой, картинами… и масками! Научи их играть самой жизнью, стань их кровотоком – увлеки за собой! Увлечь их будет нетрудно – эти глупцы изголодались по активным играм. Надо-то всего лишь вынести на поверхность то, что уже произошло, но ещё не осознано… Но сделай это так, словно они сами пришли к этой игре, как к очередному закономерному событию своей жизни, понимаешь?
Винсент перешёл на полушёпот: - Стань их Ангелом, Леонардо!
Сердце Да Винчи ёкнуло.
- Правительственный заказ, как я понимаю? – Полушутя, полусерьёзно поинтересовался Леонардо с несколько агрессивной улыбкой на раскрашенном лице.
- Нет, дружеская просьба… - С прежним печальным выражением проговорил Винсент, тяжело вздохнул и протянул широкую ладонь Да Винчи.
- Сделаю, что смогу, Ви. – Кивнул в ответ Леонардо, отвечая на рукопожатие. Постаревшее лицо Винсента осветила надежда.
Взгляд Да Винчи скользнул в сторону панорамы фиолетово-серого неба, затянутого массивными тучами, и каменных лабиринтов улиц, и домиков, придавленных тяжёлым телом небес. Вдалеке на чёрно-фиолетовом фоне расползалось радостное пятно оранжево-золотой вечерней зари. Да Винчи подумал, что это, вероятно, к потеплению.
- Винсент, смотри, какое зарево! – Да Винчи указал в сторону главной площади.
Цезарь вслед за другом повернулся в сторону города. Ветер всё так же засыпал террасу песком и лепестками, доносил далёкий запах моря, едва различимый аромат маков… и что-то новое, тревожное… запах дыма.
- О, чёрт! – поражённо выругался Винсент, осознав, что означало зависшее над театром невообразимо тяжёлое, празднично подсвеченное тёплыми солнечными тонами, облако.
1
Кисть синей краски нарушила чистоту холста. Раз, другой, ещё раз… немного тёмно-синего кобальта, растяжка в светло-фиолетовый, с легчайшей ноткой ультрамарина … всего одна линия и десятки прикосновений, лёгких мазков нежнейшим инструментом по туго натянутой плоти холста… Новая линия – путь от светло-фиолетового кобальта к тёмно-фиолетовому, даже темнее, с нарастанием черноты в конце. Но чёрного совсем немного – грань между таинственностью и жестокостью порой так легко перейти… Линия за линией, на холсте постепенно появлялась изящная, летящая женщина. Портрет схематичен – всего несколько нежных тёмных линий – точно набросанный второпях. Лишь на перьях роскошной маски слегка играл свет – светло-фиолетовый и нежный неаполитанский розовый сплетены в единую форму причудливой паутиной мазков… И снова схематичное движение – и девушка-призрак на картине прикладывает худой пальчик к губам, призывая к молчанию. Критический взгляд широких внимательных зрачков и финальный росчерк «L.V.» в уголке холста.
- Спасибо, Эмилия! Ты свободна, можешь одеваться.
Работа заняла вместе с приготовлением палитры не более полутора часов. Да Винчи ясно представлял себе, какой именно должна воплотиться девушка на холсте, да и годы работы художником-декоратором в театре не прошли зря. Решение, что Вавилон – таинственная женщина в маске пришло внезапно. Одновременно в сознании возник её эфемерный образ, и прозвучала фраза, несколько раз услышанная когда-то на разных языках мира в песнях – мой Вавилон. Необычным было то, что по контексту в песнях говорилось о женщинах – влекущих и при этом излучающих опасность. В самом слове Babylon уже содержался этот смысл – «Baby» - «детка». Удивительно, что аналогичное выражение Да Винчи встречал не раз, и не в одном языке. Что это? Возможно, общая память о матери-Вавилоне до её растления и распада, до её развенчания в «детку»? Этого Да Винчи не знал. Но, слыша слово Babylon, он ясно представлял себе женщину-ночь, эфемерную и таинственную, прекрасную, но хранящую ключ от сундучка, в котором спрятан грех, дорогой её сердцу, – надёжно скрытый от глаз любопытных.
Проблема возникла лишь с поиском модели. Разумеется, Да Винчи знал многих красивых женщин. И, разумеется, он мог изобразить девушку-Вавилон и доверившись лишь собственной фантазии. Но ему хотелось непридуманной истории в синих контурах ночи, настоящей жизни под маской. А что может быть труднее, чем найти настоящую жизнь в городе притворства? Леонардо даже собрался вновь привлечь к работе Жозефину Раж, так неожиданно покинувшую Вавилон совсем недавно. Но затем вспомнил Эмилию.
С худощавой, напоминающей балерину, Эмилией Да Винчи был знаком уже давно. Девушка принадлежала к одному из любимых типажей Да Винчи – среднего роста брюнеточка астенического телосложения с глазами необъятной синевы. И пусть, в этих прелестных глазах нет той глубины и богатства внутренней жизни, излучаемых взглядом Жозефины даже с фотографий, зато в Эмилии больше порочной изысканности, жёсткости и даже жестокости, заключённых в хрупкое хрустальное тельце – честно говоря, Леонардо её даже побаивался. Но почти непреодолимо влекла её колкая непредсказуемость, её ядоточивость. Она никогда не позировала ему прежде. Раньше его музой была Лиза… А вот теперь приходится начинать жить заново – и именно теперь Леонардо захотелось написать Эмилию – почему бы и нет?
Да, Эмилия притворщица, в ней настоящей жизни не больше, чем в канделябре… но она может искусно сыграть жизнь. Такая женщина, пожалуй, и была той самой, псевдо-живой женщиной с тайной, которую искал Леонардо. Более того, по мере воплощения портрета, художник с чувством лёгкого онемения в кончиках пальцев осознавал, что Эмилия, по-видимому, и является тем неповторимым вызывающе-порочным существом, которое Да Винчи мог бы именовать «мой Вавилон»...
Наслаждаясь изгибами её тела, приобщаясь к ним в искусстве, Да Винчи, неожиданно для себя самого вспомнил, как рисовал на лице Лизы, как рассказывал ей сказку – ту самую, которую другой Да Винчи когда-то поведал другой Лизе – о четырёх братьях и девушке, высеченной из дерева. Старая-старая история… Очень часто Леонардо называл свою Лизу «моя Джоконда» - она и правда чем-то походила на госпожу с бессмертного полотна – нежной, почти детской улыбкой, тёмными мягкими волосами, обезоруживающим взором глубокого кофейного оттенка. Но его Лиза была совсем худенькой, похожей на оленёнка… И никто не играл Офелию лучше, чем она.
Уже после ухода Эмилии, Да Винчи снова погрузился в тяжёлый дым воспоминаний о том недавнем, страшном вечере, когда… А ведь всё началось, как всегда, со сказки…
***
Его пальцы нежно перетекали по грифу виолончели. Густой медовый туман тёк по комнате...
Она сидела перед зеркалом и накладывала на лицо пудру... Его глаза следили за её взглядом в стекле зеркала...
- Я всё же не понимаю, Да Винчи... я не могу этого понять… - Её очи подёрнуты дымкой лёгкого сожаления.
Виолончель вопросительно мяукнула в ответ. Да Винчи пожал плечами и повёл смычком по струнам. Ему просто нравилось смотреть, как она рисует маску.
Солнечный туман застилал глаза.
Идеально ровная кожа напоминала холст, на котором несмело расцветал под кисточкой алый лепесток её рта...
Он продолжал играть, словно окаменевший, и живыми казались только руки. Они судорожно цепляются за жизнь, разлитую по шёлку музыки.
Пока она рисует рот, в комнате становится темно, и новый музыкальный пассаж жалобно плачет в темноте. Она зажигает свечу у зеркала. Когда он открывает глаза, её бледное лицо в пламени свеч кажется ему лицом ночи...
Да Винчи становится одиноко, по спине пробежал холодок... Он прерывает мелодию на самой вершине... Печаль виолончели льётся по стенам и дождём падает с потолка.
Макияж на её лице уже почти закончен... Он подходит к зеркалу и целует её алый, будто неживой рот, ощущая тепло дыхания и щекотку от выбившихся волосинок.
Она любит, когда глаза рисует он. У него самые красивые на земле маски. И он лучше всех на свете гримирует её глаза. Лиза улыбается, пока он вдохновенно работает над её лицом... она счастлива, хотя и не понимает чего-то... Бог знает, что...
В темноте не хватает виолончели.
- Твой образ завершён, моя Джоконда... - устало шепчет он.
Она задувает свечу.
- Я не уйду... не пойду сегодня в театр. Пропущу репетицию - скажу им, что больна. И мы останемся вдвоём, только ты и я – и ты мне расскажешь сказку, нашу сказку – хорошо? - В её голосе спрятался смех. На какое-то мгновение его золотые искры мерцают в темноте. Потом потухли...
- Ну что ты всё молчишь? Я не понимаю… неужели, так трудно просто рассказать мне сказку? Просто сказать мне что-нибудь – хорошее, нежное… Не любишь ты меня уже, Да Винчи…
Да Винчи садится на подоконник, пряди длинных волос прилипли к лицу. Хочется молчать, тишина царствует ночью... Да и что ответить – он ведь только сейчас щедро дарил любовь её выразительным чертам – дарил любовь в искусстве – искусстве рисования лиц. Если она этого не понимает…
Лиза молча встаёт и берёт маленькую чёрную сумочку. Её алое платье поблекло в темноте, увяло. Лицо одинокой луной плывёт по комнате и скрывается за дверью. Уходя, она впускает ветер. Да Винчи поёжился и слез с подоконника.
- Надо приготовить кофе...
Жаль, что остался только растворимый. Задумчиво он сыпет две ложки кофе в чашку и думает о пледе. Он наливает кипяток и думает ни о чём...
Когда он входит в комнату, он слышит визг тормозов из открытого окна, резкий и внезапный, затем глухой влажный удар и ...долгожданная ночная тишина.
На полу – осколки разбитой чашки, разлитый кофе… Ветер тихо играет с занавесками.
Виолончель кричит, разрывая сердце, но никто её больше не слышит. Дом пуст...
2
С той поры он никогда не выходил из дому без маски. По случаю праздников, карнавалов или просто ради хорошего настроения маэстро созидал недолговечные тщательно прорисованные живые картины на собственном лице. Однако чаще он одевал простую силиконовую маску, имитирующую лицо молодого человека – очаровательное и свежее, изготовленное со всем присущим Да Винчи мастерством, идеально прилегающее к живому лицу, благодаря специальному раствору, изобретённому самим маэстро, повторяющее естественные мимические волны до практически неуловимых микровыражений. В последнее время всё большую неприязнь вызывали у Леонардо собственные черты. И, как некогда этот человек сменил надоевшее и изжившее себя детское имя на звучное имя флорентийского мастера Возрождения, так и теперь – легчайшим жестом маэстро решил проблему изжившего себя лица.
Да Винчи не стремился насаждать своё искусство в массы, как на то рассчитывал Винсент. И с самим Винсентом после того тревожного дня видеться, откровенно говоря, не хотелось. Всё, что делал Да Винчи, он делал лишь для собственного удовольствия или выгоды, либо повиновался неким теневым течениям души. Но уж точно не собирался браться за госзаказ, пусть и ради спасения «невинной» души своего друга и цезаря. Уже после разговора Да Винчи понял, зачем властному цезарю вдруг понадобилась вся эта клоунада с убийством Арлекина – Винсент просто-напросто плёл паутину вокруг самого Леонардо. Арлекин был всего лишь козлом отпущения. Иногда Да Винчи всерьёз задумывался о том, не нанял ли убийцу Лизы сам Винсент за дозу кокса.
Однако, несмотря на нежелание Да Винчи выручать цезаря, популярность искусства Леонардо росла. По городу всё больше людей ходило в масках от Да Винчи. Его мировидение постепенно превращалось в вавилонскую субкультуру, и со временем распустило липкие щупальца, которые достигали сердец людей, вне зависимости от стран, языка и вероисповедания. Маска Да Винчи постепенно приобрела статус языка международного общения, точно повернув вспять историю падения вавилонской башни. В Вавилон стекались гигантские потоки людей, финансов и энергетик, превращая старинный город в чёрное солнце, питающееся жизнями. Официально же чёрный гигант именовался международным центром развлечений. Цезарь, должно быть, ликовал. Город пестрел масками, грохотал нескончаемыми маскарадами, балами, искрился фейерверками…
Да Винчи же словно бы не замечал происходящего, точно новое смешение в старинном колдовском котле и не его это рук дело вовсе. Всё более задумчивым становился Да Винчи, всё более устремлённым в творчество - в собственных стенах. По ту сторону непроницаемых стен дома маэстро считался необычайно остроумным и очаровательным мужчиной авантюрного склада ума – с одной стороны, с другой же невыносимо удачливым, эпатажным, капризным и инфантильным человечком, влюблённым лишь в себя да свои жутковатые детища.
Всё более гротескные маски изобретал Да Винчи во время своего затишья – и всё больше восхищённых и возмущённых откликов вызывали порождённые работой души произведения искусства. Но даже те, кто считал поведение и творчество маэстро лишь игрой на публику, дешёвым эпатажем, всё же скупали его маски и картины – из зависти, из ревности, чтобы исследовать секреты мастерства, чтобы не выглядеть белой вороной, чтобы разбить о камни мостовой, в конце концов. Таким образом, Да Винчи обожали даже ненавистники.
Конечно же, одной гениальности Да Винчи было не достаточно для подобного ошеломляющего итога. В его жизнь, как очень часто случается, вовремя вмешалась женщина.
В тот период своей жизни Да Винчи изо всех сил старался вырвать сознание из нежных рук полурастворившегося призрака госпожи Лизы и из цепких обгорелых рук убитой Коломбины, к которой при жизни чувствовал нечто, напоминающее чувства старшего брата по отношению к одарённой и живой сестрёнке (а порой и нечто большее, но подходящего слова подобрать не мог).
На первой цветной постановке Арлекина и Коломбины Леонардо не присутствовал, зато знакомые после представления рассказали ему, что в новом фильме некто, очень похожий на него, неожиданно для зала разрыдался чёрными слезами. Идея, показавшаяся тогда Коломбине комичной, глубоко потрясла Да Винчи. Посетив несколько постановок парочки шутов, Да Винчи почувствовал, как нечто новое зашевелилось в дотоле непознанном уголке его души. Испытав к неуловимым актёрам чувство, напоминающее привязанность и глубокую симпатию, Да Винчи всё же поймал их после фильма за кулисами, вручил Арлекину и Коломбине две великолепных карнавальных маски собственной работы и предложил выпить вместе вина в романтичном уличном ресторанчике на набережной. Воспоминание о том, уже непомерно далёком, невероятно светлом вечере некоторое время освещало микрокосмос Леонардо живым теплом, являлось перед его глазами как едва уловимая картина импрессиониста, полная тёплых тонов радости, родства и глубокой синевы неба и воды. Сейчас же, из-за порыва бессмысленного гнева картина омрачилась алым, сочилась нескончаемой болью изнутри. Как бы много отдал Да Винчи, чтобы забыть всё!
Измотанный бесконечным противостоянием внутри себя и немилосердными демонами алкоголя и бессонницы, Да Винчи стал избегать людей, даже считавшихся друзьями прежде, и всю свою лучезарную жизненную силу вливал теперь в творчество – днями и ночами, без конца.
Во время работы над новым циклом картин, которым он был полностью захвачен, Да Винчи пригласил поработать натурщицей свою давнюю знакомую Эмилию. Страстно вырисовывая на белом холсте точёные ключицы и бёдра и нестерпимо синие озёра бесстыдных очей женщины-Вавилона, маэстро и сам не заметил, как подсознательно попал в в зависимость от белой кожи Эмилии.
Полотно следовало за полотном, их количество росло с невероятной скоростью. Когда идеи картин перестали преследовать Да Винчи, маэстро, уже не в силах отказаться от общения со своей новой музой, с ещё большей энергией принялся за коллекцию женских масок. Когда же и с масками было покончено, Да Винчи сел за недавно приобретённую электровиолончель, преследуемый желанием написать электронную сюиту всё о той же безмерно опасной и влекущей женщине, имя которой – Вавилон. И её образ, точно медленно действующий яд, постепенно выживал из Леонардова сердца иных призраков, однако бесконечным пламенем скрытого страдания постепенно выжигал жизнь маэстро, оставляя за собой лишь чёрные рельефы обожжённой земли. Сам Да Винчи даже не осознавал, что подпал под действие особого излучения - манящего и отравляющего, что порождалось полупрозрачными тонкими пальцами Эмилии, когда она нежно и задумчиво касалась волн его тяжёлых тёмных волос во время творчества. Зато эта тихая и властная девушка прекрасно осознавала, что означает всё чаще по невнимательности роняемая фраза Да Винчи «мой Вавилон» применительно к ней.
Любила ли она его? Думала, что любила. Её влекло к нему, как к источнику сильной космической энергии, питаясь которой она расцветала, источая ядовитую музыку аромата, так дурманящую маэстро. Для себя же Эмилия решила, что её маэстро (она уже считала его своим) прославится, что его имя будет греметь в веках, затмевая славу предшествующего Да Винчи. И она прославится как его бессмертная муза.
Будучи талантливым организатором, Эмилия заключала контракт за контрактом о выставке картин, продаже масок, организации концертов, использовании музыки в телепередачах, часто – даже тайно от Да Винчи. Она готова была на любое преступление ради совместной славы – её и Да Винчи – и своим природным очарованием и бесстыдством добивалась бешеных успехов в кратчайшие сроки. Девушка и сама часто и с удовольствием, присутствуя на балах и маскарадах, всё чаще вместе со «своим маэстро», выгуливала новейшие маски и аксессуары от Да Винчи. А что может служить лучшей рекламой, чем излучающая жизнь женщина, молодая и прекрасная, чью красоту выгодно подчёркивает умело подобранный аксессуар? А уж в этом-то Да Винчи был настоящий мастер.
Самого Леонардо Эмилия завоёвывала так же планомерно, как и пьедестал всемирного признания, с тем же змеиным спокойствием, шаг за шагом. Слушая его полуосознанные речи во время творчества, псевдоискренне реагируя на них, она, точно некий дьявольский механизм, постоянно анализировала слова и выдавала, исходя из результатов тщательнейшей сверхбыстрой экспертизы, точнейшие действия, подобные удару иглы во время сеанса акупунктуры. Она знала, как подарить радость и вдохновение и как отнять, как охладить боль и как возобновить её. Муза играла со «своим маэстро» подобно котёнку, поймавшему бабочку.
Поэтому момент, когда она впервые услышала «мой Вавилон», не был для неё удивительным. Она скорее испытала удовлетворение и гордость, достигнув «нового этапа взаимоотношений» с Да Винчи. Теперь она чувствовала сладкую власть, когда её вены щекотало электричество ежедневного мучительного ожидания Леонардо. Она чувствовала себя богиней, почти неземным существом, когда крошечные разряды напряжения лопались на её пальчиках, запущенных в густую тёмную гриву волос её преданного кроткого льва. Она приходила, принося с собой вдохновение на коже, и уходила, оставляя ветер и ожидание. И вот, однажды вечером он не отпустил её, и она осталась, «даже сама от себя этого не ожидая».
3
Внешне они были счастливы, и всё чаще сверхлёгкое слово «любовь» слетало с её ярко накрашенных уст. Но никто и никогда не видел лица Да Винчи под маской. Никто не видел того, что избегал видеть даже сам Да Винчи: никто не знал о том, что пухлые с радостными ямочками щёки постепенно впали, обнажив резкую линию скул и мужественного подбородка, что огромные, почти детские глаза, напоминающие георгины, превратились в глаза волка, глядящие отчаянной яростной звериной храбростью из-под напряжённых, низко опущенных век, оттенённых пухом густых длинных ресниц. Никто не заметил когда и как пухлые, нежные, чувственные губы сжались в жёсткую ниточку, напоминавшую рисунок последнего удара сердца на кардиограмме. Двумя же ниточками, напоминающими очертания гор, стали и его брови, раньше двумя нежными пушистыми пёрышками украшавшие светлое чело. Между бровями поселилась – не морщинка, но едва заметная складка напряжения, свидетельствующая о приближающемся душевном недуге. Никто не знал и о лёгких сиреневатых кругах, высвечивающих бессознательное нечеловеческое истощение сквозь тонкую, напоминавшую первый осенний снег, кожу век.
За закрытыми стенами дома всё тише и холоднее становился Да Винчи. И Эмилия, всё острее ощущая одиночество и энергетический кризис собственной системы, начала бунтовать, скандалить с Да Винчи по любому поводу, пытаясь таким образом хоть немного восстановить равновесие. Но ничто не помогало. И однажды в пылу гнева женщина разбила маску – с первого же дня ненавидимую маску Джоконды, некогда сотворённую Леонардо для возлюбленной госпожи Лизы. На тысячи крошечных черепков раскололась таинственная улыбка совершенного лица. Да Винчи лишь молча собрал черепки и похоронил их в саду у корней заботливо выращенной Лизой японской вишни. Он ни слова не сказал Эмилии. И вообще перестал замечать её. Палимая гневом, ненавистью, ревностью, она стала совершать безумные поступки – напиваться до потери сознания, раздеваться перед ним, выкрикивая гнуснейшие выражения, умолять, избивать его до синяков, угрожать порезать вены то себе, то ему, сжечь все картины, маски и ноты. Но ничто не помогало – Да Винчи оставался неумолим. Подобно святому Востока, сидел он целыми днями под вишней с виолончелью, в обществе выставленной на улице среди цветов армии барабанов, больших и крошечных, и задумчиво вглядывался в бледную линию горизонта.
Не сказал он ни слова и когда Эмилия съезжала. Он тяжело температурил и рыдал, скрытый маской, как младенец, но удерживать её не стал.
Позже, пересматривая полотна своего тёмного периода, Да Винчи назвал их лаконично - «Babylon-lines» - «Линии Вавилона». Но для него эта коллекция носила иное имя, отзывавшееся в душе лаской и горечью – «Baby-Loneliness» - «Малышка-Одиночество».
***
...Удар за ударом.
Они без конца сыпались прямо с неба слезами на армию барабанов, выстроившихся в саду. Под мутным взором Луны дождинки разбивались о туго натянутую телячью кожу и бесновались в последний миг подобно буйным ногам цыганки. Полчище испуганных грозою невидимых коней гарцевало по саду Да Винчи в ту ночь. Молнии вспыхивали без конца и тонули в помутившейся глади пруда.
Но даже ярость природы, бившая прямо в открытые окна, не в силах была разбудить в ту ночь обычно чуткого маэстро. Да Винчи после опустошающего дня уснул, даже не раздевшись. Последний бокал вина был явно лишним. Оглушённый и опьянённый, он даже не слышал жалобного треска дерева в саду - молния вонзилась в его любимую нежную, цветущую сакуру, вывезенную им и Лизой из Японии ещё совсем крошечным деревцем. Всю ночь до рассвета дождь и огонь терзали разноцветные ленты на её ветвях...густой вишнёвый дым призраком витал над садом...
Утро следующего дня на удивление было тёплым и солнечным. Когда Да Винчи проснулся, от дерева остался лишь чёрный обгоревший скелет. Спросонья долго-долго Да Винчи разглядывал свой Сад дождя с покосившимися в грязи барабанами и сломанной изуродованной вишней. Растрёпанный, в заляпанной краской и вином белой рубахе, он и сам чем-то напоминал свой сад. Задумчиво обошёл Леонардо скелет дерева, коснулся нервной рукой к его обгоревшей кожи, подобрал с земли намокшие рваные ленты и решительно направился в дом. Печальная вишня была, должно быть, ужасно удивлена, когда он возвратился в сад с палитрой и принялся разрисовывать её чёрную кору. Нежно щекотя деревце кисточкой и перевязывая его раны лентами, старыми и новыми, художник вдохновенно создавал ей новое тело - прекрасной девушки в наряде из пёстрого шёлка. Вот уже чёрная, обгорелая, вытянутая в небо ветвь, стала изящной и нежной рукой, на которую он одевает шёлковую перчатку, вот и парик мягких тёмно-русых волос украсил верхушку дерева. Не хватает только лица. Придирчиво оглядев своё творение, добавив несколько штрихов, маэстро снова исчезает в душном доме.
На этот раз он возвращается неторопливо, мягко и торжественно. Приблизившись к дереву, он осторожно убирает пряди тёмных волос и принимается за резьбу умелыми руками. Затем вновь созданные черты тщательно покрываются живейшими, светящимися изнутри оттенками краски. Возродившийся в дереве лик Джоконды Да Винчи вдохновенно обрамляет лентами и прядями каштановых волос. Затем маэстро приближается лицом к лицу своего творения и тихо шепчет: "Тебе, моя Лиза...", - в третий раз бесшумно исчезает в потемневшем дверном проёме, и уже не возвращается. В саду маэстро теперь живёт древесная девушка.
***
В опустевшем тихом доме шелестел нотной бумагой на пюпитре ветер, и вечер набирал синеву. Да Винчи впервые за долгое-долгое время мысленно поблагодарил Творца за синеву в окне и тишину в доме. Как же мало надо человеку для счастья – всего-то момент тишины, глоток свежего воздуха и аромат глинтвейна из столовой – после стольких месяцев нескончаемого неосознанного ада. Впервые за целую вечность Да Винчи снова с удовольствием касался ступнями тёплого деревянного пола, вдыхал с нежностью вечер и ветер. Сегодня эти два похожих слова стали для него синонимами свободы.
Налив себе кружку горячего пряного вина, Да Винчи устроился в уютном уличном кресле на веранде наблюдать закат. До самого подбородка натянут потёртый старый плед, таящий почти уже неуловимый запах духов его возлюбленной Лизы. Тонкий аромат и скульптура древесной феи в саду навевают воспоминания. Когда-то он был не одинок в этом городе дождей и безумия. Когда-то давным-давно на уличном столике две кружки глинтвейна стояли рядом, и колокольчиком ласкал слух маэстро любимый мелодичный голос:
- И как вот ты так много всего умеешь, Лёвушка?
- Ну, умею, да умею… Тебя чтобы радовать!
- Нет, любимый, я серьёзно! А вот ты мне всё свои сказки рассказываешь. Признайся, Леонардо, с тобой ведь, наверняка, что-то необычное происходило… Почему-то ведь ты стал таким, какой ты сейчас…
Да Винчи задумался и отхлебнул глинтвейн. Даже в темноте он чувствовал, как два тёмных глаза, напоминающих глаза оленёнка, буравили его лицо, освещали его огнём любопытства.
- Я помню один сон. Во сне ко мне пришла Она… До того прекрасная, что плакать хотелось. Впрочем, я не уверен, что это Женщина… Но мне так показалось. Её руки точно были сотканы из лучей Солнца. Она взяла меня на руки и поцеловала в лоб, чуть выше бровей. И я проснулся тут же, понимая, что узнал что-то важное. Ужасно досадно, что я так и не запомнил Её лица. Но, наверное, она была похожа на Мадонну с полотен великих мастеров – сама ласка и притом чистота, тепло, непорочность… Мне кажется, с этим единственным невинным поцелуем – первым в моей жизни, Она вошла в моё сердце и осталась там навсегда, освещая таинственным огнём мою жизнь изнутри.
Лиза помолчала, слушая пустоту вечернего воздуха. Должно быть, ей казалось, что они больше не одни в этом мире, но некто всемогущий заботится об их любви и покое. Затем её голос снова зазвенел, ещё мелодичнее и тише:
- Я уверена, что это правда, Да Винчи. Как и все твои сказки. Потому, что я в жизни не слышала ничего прекраснее, чем они… Лёвушка?
- Да?
- А если бы твоя Мадонна воплотилась в реальном мире, на кого бы Она была похожа – какой бы Она была, с каким лицом, с каким голосом, как бы Она вела себя?
- Она…
Да Винчи снова задумался. Слово «Она» с заглавной буквы – вот первое, что вырисовывалось в его мозгу, как и у многих бывших учащихся католических учебных заведений. А ещё – запах роз, которые часто стояли у Её изображения. Но вот каким Она должна быть человеком? Кротким, должно быть… А вообще, даже если для Божьей Матери и возможно стать человеком, к чему Ей это?
- Лиза, милая, это невозможно… - И он заранее ощутил ответ Лизы, пронёсшийся быстрее скорости реального звука по духовной магистрали.
- Фуу, Да Винчи! Да тебе просто лень думать после вина! Ну, давай, сосредоточься! Ты же творческий! Ну, порадуй меня, пожалуйста!..
Прикосновение нежнейших губ к покрытой мягкой щетиной щеке.
- Да я серьёзно, Лиза! Она бы не выжила в таком захламлённом мире – этот постоянный лязг и боль, должно быть, тысячекратно усилились бы, вливаясь в Её искреннее сердце, разрывая его…
- Ну а вот представь себе, что Она выжила и даже научилась любоваться миром – человек с прекрасным сердцем не может ведь не научиться. И какая бы Она была, а, Да Винчи? – Настаивала любознательная Лиза.
- Она была бы похожей на тебя! – С улыбкой в голосе произносит Да Винчи, – с такими же сияющими глазами и звенящим золотом голоском!
Силуэт Лизы на фоне потемневшего неба покачал головой.
- Какой ты у меня бываешь всё-таки маленький! Совсем невозможно серьёзно разговаривать…
Да Винчи тихонько смеётся и проводит кончиками пальцев по нежной, покрытой воздушным, практически неосязаемым пушком, щеке Лизы.
- Ну кто же может быть красивее тебя в этом мире? – Примирительно мурлычет Да Винчи.
- Подлиза ты, Лёвушка… - И Лиза глубоко вдохнула аромат вечера. Её тёмная фигурка полна радостной меланхолии. – Хорошо-то как! Дышать – не надышаться! – И снова глубоко вдыхает аромат вечера и цветущей вишни. Той весной она расцвела впервые…
Перед мысленным взором Да Винчи снова явилось далёкое, зыбкое, почти забытое видение. В тот вечер, встреченный в одиночестве, он уже не был уверен в том, что Лиза была похожа на его неуловимую Богиню. Однако в одном он не сомневался – на синеглазую женщину-Вавилон Она не похожа и отдалённо. Тысячеликая Она, удивительная...
4
Ничего не доставляло Да Винчи такого удовольствия в последнее время, как просто ходить по старинным улицам, любуясь фонтанами и женщинами, звеня украшениями, рассыпанными инеем по его наряду, при каждом шаге. Летом город играл всеми красками, расцветал радостными улыбками, люди точно снова начинали верить в жизнь, плясали на улицах, шутили. Да Винчи нравилось танцевать у пульсирующих фонтанов с дамами в изысканных масках, слушать обрывки разговоров в жарких летних кафешках на набережной, фотографировать красивые расписные лица вавилонян.
Иногда мягким шлейфом падал дождь – тогда улицы были пусты – игривые жители опасались за свои маски и дорогие наряды. Да и танцевать под дождём нравилось отнюдь не всем. А Да Винчи любил и дождь, с удовольствием наступал в зеркальные лужицы звонкими башмаками, любовался отсветами фонарей на влажных камнях… В такую погоду город с его колодцами дворов становился на удивление камерным, уютным.
Прогуливаясь в один из дождливых летних дней, маэстро, углубившись в воспоминания, неожиданно оказался в одном из тёмных, напоминающих колодец, городских дворов. В этом квартале он не был уже много лет, а вот сейчас последовал зову тёмной арки.
Двор был уникален не только благодаря знаменитой вавилонской архитектуре, увидеть которую можно было только здесь. Мистическая аура наполняла темноту. Из портала церквушки Девы Марии доносились тихие звуки органа. Да Винчи показалось, что темнота благоухает розами.
Церковь была практически необитаема, однако торжественная латынь и задумчивый орган продолжали звучать – пусть и среди пустоты. Летящие из портала певучие звуки наполняли закрытое пространство двора мистическим ощущением междумирья, в котором печаль и радость суть одно.
Из стрельчатого витража с изображением розы из цветных стёклышек на каменную мостовую лилось многоцветное сияние, тая на мостовой мёдом. Воздушное пространство замерло от ощущения чего-то нездешне прекрасного, и при этом пугающего в своём величии. Да Винчи хотелось войти, но его сковал страх. Внезапно он ощутил чьё-то влажное дыхание на коже. Маэстро оглянулся и встретился взглядом с рубиновыми очами старинной статуи мистического зверя. Взгляд, фокусирующий блики витража, казался исполненным кровавых слёз. Странно было видеть его здесь, такого необычного прихожанина – огромного волка из потемневшего камня, видимо, некогда белого, с разметавшейся на ветру гривой льва, огромными напряжёнными крыльями летучей мыши и страдальчески искажённым, почти человеческим, выражением на оскаленной морде. Да Винчи буквально на секунду показалось, что немой защитник храма жив… К счастью, только показалось.
Ударил гром, и стало тревожно. Дождь хлестал Да Винчи по искусственному лицу с новой силой. Леонардо, ещё раз окинув взором таинственную панораму двора, развернулся и медленно направился в сторону тёмной каменной арки.
- Измучился ты, красавец мой… Измучился да испачкался… Кровью плачешь. Ну да потерпи немножко, скоро улетишь уже, освободишься…
Размытый дождём, еле слышный голос властно остановил Да Винчи. Медленно он развернулся и сделал шаг вперёд из темноты арки.
Да Винчи сам не до конца осознал, что же за видение посетило его. Ему внезапно показалось, что сквозь серую пелену дождя крупное белое пятно, напоминающее человеческий силуэт, практически не касаясь земли, быстро плывёт в сторону одного из намокших серых домов, отдаляясь от напряжённо застывшего зверя.
Поражённый Леонардо почувствовал, как холод щекочущими волнами разливается от живота и до макушки, и до кончиков пальцев рук и ног. Должно быть, это Лиза затосковала по нему, или Арлекин с Коломбиной хулиганят. Не к добру увидеть призрака под потемневшим от скорби, льющим слёзы ликом небес.
Да Винчи поспешно, не оглядываясь, покинул таинственную обитель Мадонны и Её каменного стража.
5
Леонардо лежал на земле, распятый снегом и замёрзший. Просто шёл долго-долго, а потом – упал. И мириады снежинок водили хороводы перед его глазами. Становилось невыносимо больно, когда их острые каблучки опускались на радужную оболочку, но закрыть глаза он был не в силах – власть над телом испарилась. Скоро он услышал их голоса, ведь у каждой снежинки есть голос, разглядел как две капли похожие друг на друга идеально пропорциональные белые лица.
- Как радостно, у нас теперь есть братик, - пели они, - и мы теперь не одиноки, мы теперь одно целое – навечно…
Их тоненькие голоса нескончаемым каноном звенели в мозгу, их тела микроуколами сливались с его телом. А затем стало тепло, но видеть он больше не мог – толща снега накрыла лицо – и пришёл покой, идеальный первозданный покой белого света.
Где-то наверху слышны шаги – по снежной обители Да Винчи ходят люди, даже не догадываясь, что где-то глубоко внизу, почти что в земных недрах, бьётся всё медленнее живое сердце, и оно в любую минуту может остановиться по воле случая. Они не слышат и не хотят знать, что один из их братьев, запутавшись в лентах собственного пути, упал и заключён теперь в снежный кокон, что он ожидает весны, которая не наступит… И снова лишь вечные шаги.
Да Винчи услышал, как какой-то зверь, должно быть, чуя кровь, роет снег прямо над ним. Ну, по крайней мере, снежный плен, длиною в несколько вечностей, закончится…
Дыхание, похожее на тёплый ветер, согрело бесчувственное от нескончаемого холода лицо. Прежде, чем чувствительность вернулась к нему, тепло мягких ладоней обожгло хрупкую кожу. Нежно-нежно эти руки сомкнули его измученные очи. Затем легчайшее прикосновение ощутил он на своих волосах. Он не мог подняться навстречу пришедшему существу, но это и не нужно было – тепло окутало его бессильное тело, и благословенная темнота наполнила сознание. В последний миг, до того, как проснулся в своей кровати, он вспомнил, что перед тем, как обнять его, эти добрые чудные руки опустили нечто на землю рядом с ним. Кажется, это были цветы. Открывая глаза навстречу раннему утру, он упустил этот драгоценный момент, этот аромат, а вспомнить так и не смог. Но ощущение тепла на веках и щеках не покидало его ещё долгое время.
6
Всё чаще и чаще в свободное от срочных заказов время Да Винчи прогуливался неподалёку от церкви Девы Марии, бессознательно повинуясь таинственному притяжению мистического квартала. Во двор, впрочем, не заходя. Душа Леонардо, после призрачных явлений, потрясений и необычных снов, всё томительней ожидала чуда, ожидала события, которое перевернёт его жизнь. Проходя по улицам города, всё более напряжённо с каждым днём вглядывался он в накрашенные глаза, приветливо раскрывавшиеся навстречу красивому лицу, известному человеку. Всё больше новых знакомых появлялось у маэстро, но они вряд ли были тем живым существом, которое Да Винчи ожидал как ветер перемен – эти люди сами искали свои перемены – в нём. Но зато прежде стеснительный Леонардо понял, наконец-то, что люди – это отнюдь не закрытые двери, напротив, в каждом тысячи входов и выходов, и если тебя интересует что-то, иногда достаточно просто встретиться взглядом, чтобы получить ответ.
Благодаря своему непомерному каждодневному ожиданию света в жизни, Да Винчи внутренне расцветал. Даже его маска словно бы начинала излучать свет, когда он улыбался, когда тёмно-карие глаза согревали окружающий мир своим нежным закатным сиянием из-под пушистого облака ресниц.
Он уже почти не помнил себя прежнего – то безбрежно весёлого, то чрезмерно замкнутого и строгого. Волна популярности настигла маэстро внезапно. Ещё не успев пережить смерть жены, он оказался беззащитным перед океаном жаждущих голосов и рук. Лишь в себе одном искал он в ту пору поддержку и утешение. На Эмилию, увы, надежды не было. Всё стремительней превращался маэстро в жестокого вольного волка. Несмотря на скрытое лицо, окружающие его люди, отходя на пару шагов после общения с ним, чувствовали себя так, словно чудом избежали удара клинка, тайно сжатого рукой Да Винчи.
Сейчас же, напротив, хотелось приблизиться к этому чудесному цветущему молодому господину, излучавшему надёжность и нежность, подобно чистому и спокойному ясно-синему озеру, совсем недавно освободившемуся ото льда.
Итак, однажды свободным утром Да Винчи, уже повинуясь привычке, свернул в узкий переулок, один из тех, что ведёт к кварталу Мадонны. Его взгляд упал на притаившуюся под черепичным скатом крыши кофейню, и Леонардо тут же отчётливо ощутил на губах обжигающий дым свежесваренного кофе.
Звон китайского бубенчика над дверью разнёс по полутёмному пространству крошечной кофейни весть о новом посетителе. Да Винчи сел за самый дальний столик, у окна, и ожидал официанта, блуждая взглядом по узорным обоям, замысловатым фотографиям экзотических мест и африканским маскам на стенах. Говорят, что эти маски крадут душу.
- Доброе утро! Можно принять ваш заказ? – Возникла перед Леонардо невысокая стройная рыжая девушка в простенькой модной маске с нарисованной улыбкой, с длинной чёлкой на пол-лица и стрижкой под мальчика. Надо же, даже в крошечных кафешках официантки скрывают лица под радостными масками. Похоже, план Винсента всё же удался, и маски стали лицами людей. Взгляд Да Винчи упал на фартучек с оборками - «Лита» - прочитал он на бейджике. Звонкое эхо имени колокольчиком отразилось в лабиринтах сознания Леонардо. Ему показалось, что они уже виделись где-то, но ощущение тут же растворилось, уступив место симпатии.
- Привет, Лита! – Леонардо располагающе улыбнулся девушке, встретившись с ней взглядом. – Мне, пожалуйста, колумбийский кофе с Амаретто и пирог с вишней.
- Кофе с Амаретто и вишнёвый пирог, - записала официантка в блокноте. – Может быть, шарик ванильного мороженого к пирогу?
- Да, так правда лучше. Спасибо, Лита!
Девушка удалилась и вскоре вернулась с чашкой ароматного кофе и кусочком вишнёвого пирога. Да Винчи следил за каплями дождя, медленно стекающими по оконному стеклу.
- Простите, пожалуйста! – Обратилась к нему официантка.
- Да? – Отвлёкся от созерцания капель Да Винчи.
- Сегодня так темно и дождливо. Может, вам свечу зажечь?
Лицо Леонардо снова озарилось улыбкой.
- Вы просто читаете мои мысли!
Лита явно смущена. Маэстро был почти уверен, что девичьи щёки под маской зарделись.
Скоро девушка вернулась с фонариком и своим маленьким блокнотом в руках. Сбивчиво Лита пояснила, что сразу же узнала маэстро и попросила оставить автограф. Леонардо тут же, очаровательно улыбнувшись, выполнил просьбу, после чего пригласил девушку присоединиться к нему за чашечкой кофе. Смутившись ещё сильнее, Лита отказалась и неловким шагом направилась назад за стойку. Да Винчи мысленно пожал плечами – ну конечно, малышка ведь работала в это утро. Тем не менее, он ещё какое-то время чувствовал горячо любопытный взгляд серых глаз на плече. Как же долго не мог он вести себя свободно и непринуждённо в пытливых лучах подобных взглядов! И до чего хорошо, что тяжёлые дни адаптации позади…
Да Винчи расправил плечи и уселся на мягком диване поудобнее. Свет свечи уютно проглядывал сквозь стёкла фонарика и отверстия в форме звёздочек на его крышке. Ритмическое мерцание огня словно бы укачивало – так же мерцает свет ночника перед полуприкрытыми глазками ребёнка в колыбели, пробирается искорками сквозь сумрак ресниц. Леонардо показалось, что детство и волшебство вернулись.
Наслаждаясь кофе с пирогом, Да Винчи сонно блуждал взглядом по пустым кофейным столикам. Похоже, он первый посетитель. Этим дождливым утром жизнь в городе остановилась. Отблески свечи гонялись друг за дружкой, не замечая узоров на стенах и масок. Маэстро достал из кармана мобильный телефон и быстро выключил. Сейчас, пожалуйста, без надоедливых трелей. Пусть через час или день всё начнётся заново, но только не сейчас, когда Да Винчи вдали от заполошного мира нервно спешащих людей наслаждается ароматом кофе.
7
Звон колокольчика неожиданно снова расколол тишину и ароматный полумрак кофейни. Влажный ветер впорхнул в наполненное теплом помещение. Ритмичные шаги каблуков по бревенчатому полу. Да Винчи сидел спиной к двери, его тело напряглось от змеящегося по комнате сквозняка и острых звучных шагов. Странное ощущение холодка и щекотки в позвоночнике вырвало Да Винчи из нежного полумрака воспоминаний, и заставило сосредоточиться. Прошлое растворилось, потревоженное прямолинейным требованием настоящего момента.
Намокший чёрный плащ пролетел мимо, легонько касаясь полой Леонардова колена. Да Винчи впивается взглядом в блестящую каплями спину. Волна собранных в хвост снежно-белых волос ритмично колышется при каждом шаге, вновь и вновь омывая влажный острый утёс воротника.
Удивительное полумифическое создание, не снимая плаща, расположилось в вальяжной позе на мягком диване за столиком через проход от Леонардо. Девушка, худенькая и белокожая, повернулась к нему ничего не выражающим лицом, а затем склонилась над меню. На ней тёмные очки с зеркальными стёклами. Её руки выглядят бледными. Продрогла, должно быть. А на лице маска невероятной красоты – имитирует снежно-белую кожу, какой не бывает. Маска явно не из тех, что изготовил Да Винчи. И это интригует не на шутку.
Рингтон, ритмичный и жёсткий, звучит из кармана намокшего плаща. Худенькая, слегка порозовевшая в тепле ладонь в спешке ныряет за телефоном. Да Винчи, пробуя ароматный кофе, прислушивается к немного охрипшему голосу, эмоционально произносящему незнакомые маэстро слова. Иностранка. Теперь понятно, почему они до сих пор не знакомы. Но это легко исправить. Только бы увидеть её глаза – коварные стёкла очков крадут пол-лица девушки. В них она немного похожа на стрекозу. От этой мысли глубоко в груди Да Винчи начинает полыхать горячее облако смеха, которое маэстро тут же зажимает в железных волевых тисках. Но в глазах всё же отражаются огоньки, а губы – лишь на одну секунду, чтобы потом исчезнуть без следа – посещает тень лукавой улыбки.
Девушка заканчивает разговор и, выключив телефон, убирает его прочь, откидывается на спинку дивана, расслабляется, уставившись на стену. Должно быть, одна из африканских масок привлекла её внимание.
- Здравствуйте! Вас уже можно обслужить? – учтиво прерывает её задумчивость Лита.
Девушка поворачивает к официантке маскированное лицо, улыбается приветливо, с лёгким оттенком смущения.
- Здравствуйте, Лита! Колумбийский кофе с Амаретто и вишнёвый пирог, пожалуйста. И ещё хорошо бы шоколадный сироп к пирогу, если можно! – Произносит она бегло, но с заметным акцентом.
- А может, шарик ванильного мороженого к пирогу? – Предлагает Лита.
- О, так ещё лучше. Спасибо! – Девушка снова улыбается. – И, Лита, пожалуйста, принесите мне тоже фонарик, если можно!
- Конечно! – Кивает посетительнице официантка. В прерывистом лёгком подёргивании рыжей чёлки есть что-то кошачье.
Пока несут пирог, девушка задумчиво смотрит в сторону Да Винчи. Вначале маэстро смутил беспардонный взгляд, но он расслабился, осознав, что просто занял место возле окна – и девушка скорее поглощена созерцанием медленно стекающих дождевых капель. Но почему этот взгляд вообще его тронул? Он даже не видит этих глаз! Леонардо повернул голову в сторону и агрессивно перехватил взгляд.
- Привет! – Располагающе улыбнулся незнакомке Да Винчи. – Не хотите пересесть за мой столик? Вам будет гораздо удобнее наблюдать дождь.
- Простите? – Удивлённо приподняла брови она.
- Я заметил, что вы наблюдаете за дождём. Если пересядете ко мне, я не буду загораживать окно, и вам будет удобнее смотреть.
Девушка засмеялась слегка смущённо.
- А, так вас смутил мой взгляд! Извините, ради Бога. Постараюсь больше не мешать вам.
Впервые за долгое время щёки маэстро под маской охватил жар. Хрипловатый голос незнакомой девушки напоминал только что выпитый кофе с Амаретто. Её улыбка напоминала раннюю весну – такая же свежая, душевная, но разительно контрастировали с этой тёплой улыбкой белый цвет маски и чёрные омуты очков, из каждого стекла которых на Да Винчи смотрело собственное фальшивое лицо.
- Пересаживайтесь за мой столик – давайте смотреть на дождь вместе!
Настойчивость Леонардо возымела влияние – девушка несколько прерывистым движением поднялась с дивана, в два широких звенящих шага пересекла разделяющий их проход – и вот, худенькое бледное лицо теперь – напротив Да Винчи. Настороженность в его сердце возрастает, когда блики фонарика, беспорядочно бегая по этому поразительному лицу, время от времени отскакивают от гладкой поверхности чёрных стёкол очков. Она молча, без тени смущения или кокетства вглядывается в лицо Леонардо. На алых губах застыла улыбка вежливости. Да Винчи не спешил заговаривать – напротив, он тянул паузу, вглядываясь в необычные черты маски. Тянул, пытаясь изучить девушку напротив, заглянуть в её душу… Тянул, ожидая, что в нетерпении она себя выдаст крошечным движением. Он привык при знакомстве проникать в тайный микрокосмос нового человека, и обычно его внимательные глаза улавливали цепь крошеных деталей, его пытливая душа проникала в новый мир… но сейчас попытки ощутить новое существо были обречены на неудачу. Отвлекали очки.
- Можно вас попросить снять очки? – прервал, наконец, молчание Леонардо.
Девушка изогнула левую бровь.
- Я думаю, это излишне.
Да Винчи наклонился немного вперёд, глядя прямо в омуты, на собственное отражение в стёклах. Девушка тут же придвинула к себе кружку и отпрянула назад. Её резкость не обидела Леонардо – удар смягчило любопытство.
- Да не насильник я, пойми меня правильно. Я модельер – и меня заинтриговала твоя маска – вот и хотелось бы рассмотреть её более детально. – Голос зазвучал на низких волнующих нотках. Да Винчи сам не заметил, как перешёл на «ты» в общении с незнакомым человеком – почему-то ему внезапно показалось, что они давно знакомы. Что девушка – одна из его подруг, решившая разыграть его – и напялившая для этого какие-то невообразимые парик и маску.
- Да с чего вы вообще взяли, что это маска? – Возмущённо произнесла незнакомка. Её акцент заметно усилился.
- А это не так? – Лёгкая усмешка тронула губы Леонардо. – То есть, ты утверждаешь, что это твоё лицо? Или маска приросла к твоей коже? Так давай я помогу!
- Да, это моё лицо! – Самообладание вернулось к ней, и она, похоже, решила отыграться на Да Винчи за бестактный расспрос. – Может, попробуете его с меня стянуть? Милости прошу! Но предупреждаю, я буду вопить и царапаться! – Продолжала издеваться девушка, опершись щекой о сжатый кулак. Чёрные стёкла держали маэстро на прицеле.
Да Винчи расхохотался, всплеснув руками и откидываясь на спинку дивана.
- Прошу прощения – вы удивили меня! Такая редкость – человек без маски здесь, в Вавилоне…
- А я не из Вавилона – прилетела сегодня утром. – Девушка искренне улыбнулась и расслабила кулак. – Вы ведь Да Винчи?
- Ты меня знаешь? – Удивился Леонардо.
- Ну, кто вас не знает! Теперь, если мне вдруг взгрустнётся, буду вспоминать, как знаменитый вавилонский эстет чуть с меня лицо не стянул за завтраком! – Продолжала подтрунивать девушка, но уже беззлобно.
- Ну, прости… - Да Винчи немного растерялся. Как же могло получиться, что он забыл спросить её имя?
- Йоко.
- Йоко, - с улыбкой повторил Леонардо, накрывая своей тёплой рукой худую белую ладошку, лежащую на столе. – Так ты японка?
- Нет, не совсем так. Мой папа – известный на Востоке сказочник – Сатори Юки. Он мне имя и придумал. Но мама у меня человек европейский, и я всю жизнь живу на Западе, хотя в чём-то скорее считаю себя восточным человеком.
- В чём, например?
- Например, я люблю сакуру, - задумчиво наклонила голову к плечу Йоко.
- И я люблю… У нас в саду раньше цвело одно дерево, да вот сгорело недавно в грозу.
- Печально, - кивнула Йоко.
- Я сначала тоже расстроился. А потом сделал девушку из обгорелого ствола. Теперь вот живу с дриадой! – Усмехнулся Да Винчи.
- На вас это похоже! – снова кивнула Йоко. И они замолчали, прислушиваясь к поступи дождя.
Лита принесла Йоко пирог и кофе. Рядом с фонариком Леонардо появился ещё один.
- Такой огромный пирог! Я столько не съем! – Белые брови Йоко приподнялись над оправой очков.
- Могу помочь! – Хитро улыбнулся Леонардо.
- Весьма обяжешь! – и девушка пододвинула тарелку на середину стола.
Под столом её колени слегка касались колен Леонардо. Но она, видимо, и не замечала этого, оба чувствовали себя невероятно уютно за общим столиком крошечной вавилонской кофейни.
Некоторое время новые знакомые молча наслаждались вишнёвым пирогом, растворяясь в тихом шуме дождя и терпком аромате кофе.
- Йоко? – Неожиданно прервал молчание Леонардо
- Ау? – Отвлеклась от пирога девушка.
- Сними, пожалуйста, очки!
- Леонардо… нет! – Она снова сжалась, застыла напряжённая по струнке.
-Да в чём же дело-то? Хорошо, Йоко! Мне просто некомфортно не видеть глаза человека, с которым я разговариваю! А представь, я бы с тобой сейчас общался в парандже! – Как бы шутя возмутился Леонардо, но в глазах мелькало недоверие. Неужели, всё-таки одна из его девочек? Это бы объяснило и ощущение комфорта рядом с ней.
- Да ты ведь и так в маске! – Возмущённо повысила голос Йоко.
- Ну, это другое! Для меня это как вторая кожа! Но, заметь, глаза-то свои я не прячу! Вот представь, сижу я в кофейне с очаровательной девушкой, а из её очков на меня пялятся целых два моих лица! Себя я и в зеркало рассмотрю. Какой вообще смысл прятать глаза, когда и так вокруг темно? – Настаивал маэстро.
- А с чего ты взял, что смотреть в мои глаза будет комфортно? – понизила хрипловатый голос девушка. – Хорошо, смотри. – И лёгким движением она сняла с лица зеркальные очки.
- Madonna mia! – От неожиданности воскликнул Леонардо.
Её радужная оболочка с танцующими в ней отблесками свечи напоминала припорошенную поверхность алого камня. Розово-серые непредсказуемые и пугающие глаза напомнили ему неожиданно глаза каменного крылатого зверя, застывшего перед Богоматерью.
- Я знаю, где хотел бы снять тебя… - Всё ещё взволнованно произнёс Леонардо.
Йоко снова приподняла брови, а затем горько усмехнулась.
- Не думаю, что это хорошая идея. Я никогда не была моделью. Я альбинос, если ты не понял…
- Йоко, это Вавилон! Здесь можно всё! Просто соврём, что это маска! Ну, или скажем, что ты – Ангел! – Азартно усмехнулся Леонардо, склоняясь вперёд и сжимая хрупкие белые пальцы. – Ну что, Йоко, хочешь быть моим красивым Ангелом?
В его широко открытых потемневших глазах дрожали отблески свечи.
- Лео… я подумаю, - тихо и завороженно, по-детски доверчиво произнесла Йоко, захваченная в эпицентр интригующего шторма, чарующего своей опасностью. Серо-алые глаза раскрылись навстречу Леонардо, подобно бутонам голландских тюльпанов на рассвете. Блики свеч беспокойно танцевали в них.
Леонардо с удивлением отметил мысленно, что у альбиносов, оказывается, на редкость длинные ресницы – пушистые и белые, как лучики снежинки.
- Нечего думать – пойдём ко мне! – Его голос зазвучал ещё ниже.
Тонкая ладонь в его руке болезненно сжалась.
- Зачем к тебе? – Осторожно спросила Йоко.
- О, mea culpa! Да не насильник я – ну пойми ж ты, наконец! Просто кое-что примеришь и будешь свободна до вечера, идёт? Ну, пошли скорее! – Не в силах унять охватившее его творческое возбуждение, Да Винчи уже чуть ли не силой натягивал на Йоко чёрный, не успевший высохнуть плащ.
Затем, схватив оторопевшую Йоко под руку, Леонардо быстро и властно поволок её на улицу, в холод и дождь из мягкого полумрака кофейни.
- Пока, Лита! Спасибо за кофе! – бросил он на прощание официантке, оставляя щедрые чаевые. А затем под истеричный вскрик китайского бубенчика, эффектно выпорхнул наружу, поддерживая под руку свою пленницу.
***
Тяжёлая, напоминающая старинный магический портал, дверь распахнулась и покрасневшая от быстрого шага Йоко вошла вслед за Леонардо в просторную прихожую. Тут же её взгляд встретился с отражением собственных глаз в огромном зеркале, демонстрировавшем увеличенное отражение смотрящегося с нескольких ракурсов.
Огромное зеркало также частично отделяло зону прихожей от огромного зала мастерской, посреди которой гордо, но и тоскливо при этом, красовался обнажённый мольберт, а на полу под ним растрёпанной кучей лежали листы бумаги, точно опавшая листва деревьев. Позади мольберта располагалось огромное – от пола до потолка окно, с выходом на лёгкую веранду и видом на небесные замки и Сад Дождя, начинавший уже зарастать дичающими цветами, с вечными фигурами барабанов, по которым танцевали дождевые капли, и одиноким силуэтом древесной девушки, в руке которой теперь красовался широкий разноцветный зонт.
Осторожное прикосновение Леонардо к талии Йоко отвлекло девушку от созерцания намокшего сада.
- Примерь, пожалуйста! – протянул он ей зачехлённую одежду на вешалке.
- Что это? – Поинтересовалась девушка.
- Твоё Ангельское облачение! – криво усмехнулся Леонардо. – Примерь в той комнате, - указал он на дверь в одно из помещений справа. Одежду можешь положить на кровать или на кресло – куда захочешь.
Последние слова маэстро бросил уже по пути в другую комнату, встряхивая гривой намокших тёмных локонов и расстёгивая верхние пуговицы рубашки.
Затравленно кивнув, Йоко исчезла в противоположном проёме, легонько притворив за собой тяжёлую дверь.
Леонардо, накинув вместо намокшей одежды потёртые тёмные джинсы и алую майку, направился назад в прихожую.
Расчёсывая спутанные намокшие пряди у зеркала, он мельком взглянул на зеркальное отражение не до конца прикрытой двери комнаты, в которой переодевалась Йоко. В приоткрытом сумрачном дверном проёме мелькнула тонкая кисть руки, перехватившая влажные волосы, чтобы они не намочили одежду. «Как же я не догадался дать ей полотенце!» - подумал Леонардо и уже собрался в ванную, когда нечто необычное остановило его. Раздевшись, девушка принялась складывать вещи, и Леонардо уже не видел её рук – только чётко очерченное остриё лопатки да узкую полоску спины, от которых точно вился по тёмному воздуху прозрачный белый пар. Да Винчи нахмурился и отвернулся. Но через полминуты повернулся вновь, и его взгляд упал на округлость девичьего плеча в дверном проёме. Нет, маэстро не показалось. От белой кожи совершенно отчётливо шёл пар… а, если подумать, то разве естественной белизной бела эта снежная кожа? Множество белокожих женщин видел мастер, и томная красота нежных тел, хотя и не переставала восхищать и дарить наслаждение, стала привычной для его чувств. Но что-то неумолимо приковывало его взор к этому крошечному белому островку. Что-то в изящном теле новой знакомой настораживало Леонардо. Необычное неосознанное предчувствие, точно проснувшаяся змея, зашевелилось на сердце.
Маэстро вдруг торопливо отвернулся от зеркала и, спешно покинув прихожую, направился обратно в комнату. Там, не включая свет, он нервной рукой ощупал обширный стеллаж с музыкой. Наконец, ладонь задумчиво остановилась на диске «Дебюсси «Лунный свет». Напряжённо Да Винчи вглядывался в лакированную коробочку, когда его отвлёк простывший голос Йоко из прихожей: «Леонардо!..».
Второпях кинув диск Дебюсси на кресло, Да Винчи широкими шагами вышел из комнаты.
8
У Да Винчи была тайна. Нет, не одна, конечно, – много тайн.
Нет, при всей его эксцентричности, он не прятал в шкафу тел убитых, не пытался превратить пепел от сигарет в золотые слитки и даже не отгрызал головы живым ящерицам, запивая их немецким пивом.
Его тайна носила имя одной из известных прелюдий Дебюсси. «Лунный свет» - так назывался экспериментальный психоделический препарат от необычного синдрома, с которым столкнулся Леонардо по смерти Лизы. Сам Леонардо определял суть болезни таким образом: он начинал видеть скрытую суть вещей.
Это необычное состояние пробудилось в нём, когда он, плача над остывающей в его руках только что умершей Лизой, вдруг отчётливо увидел посмертную трансформацию её лица. Дело даже не в том, что лицо ушедшей приобрело нездешнее выражение гармонии и мира… Да Винчи видел собственными глазами, как её лицо, точно перетекая, преображается в лик Иисуса, каким его представлял сам Леонардо – не похожий на изображения на церковном распятии, но отчётливо узнаваемый маэстро. Если бы Да Винчи когда-нибудь взялся рисовать Иисуса, то он наделил бы Его точно тем самым лицом, которое оживало в померкших чертах Лизы. Лик, между тем, наливался красками, и, казалось, вот-вот заговорит, когда тело Лизы вырвали из рук.
После этого Леонардо какое-то время посещал психотерапевта. Ни один из диагностических тестов не выявил серьёзных психических недугов. Однако, настороженность доктора вызвала необычность циклов мозговой активности Леонардо. Во время обычной дневной деятельности маэстро его мозг с довольно частой периодичностью переходил на функционирование в режиме глубокого сна или медитации. Особенно необычным казалось врачу то, что сам маэстро не замечал перемен в собственном состоянии - ни сонливости, ни ощущения отрыва от физической реальности. Напротив, вероятно, именно благодаря смешению и взаимному проникновению солнечных и лунных циклов сознания, Леонардо удавалось познать необычную перспективу каждого происходящего явления, при этом не теряя связи с реальностью. Казалось, что даже сама реальность проживалась им более полно, более ярко и насыщенно.
Видимо, смерть любимой жены привела к возникновению бреши в солнечном пласте Леонардова восприятия, из-за чего океан лунного света внезапно хлынул в дневное сознание. Проще говоря, когда с ним случилась галлюцинация, Леонардо словно бы выскользнул в состояние сна наяву.
Для того, чтобы восстановление естественных циклов не отразилось на творчестве, Леонардо согласился на приём экспериментального препарата тонкой настройки сознательных ритмов – таинственный «Лунный свет». Конечно, психотерапевт называл лекарство иначе – длинным и сложным химическим именем, указывавшем его скромное место в семье подобных ему соединений… Но Да Винчи называл лекарство «Лунным светом» - и только так.
Во-первых, маэстро, даже стараясь изо всех сил, никак не мог поверить, что его творческое вдохновение, его духовная жизнь, его чувства и эмоции регулируются вот этим самым три-нитра-гидра-хлоро…
Во-вторых, недуг был связан именно с нормализацией солнечных и лунных циклов сознания – то есть со «светом солнечным» и «лунным».
В-третьих, сами дозы препарата и впрямь напоминали свет Луны: это были тоненькие, как плёночки, пастилки перламутрово-белого цвета, обладавшие вкусом горько-сладким, и притом освежающим…
В конце концов, Да Винчи, с его развитым эстетическим чувством и образным мышлением, просто приятнее было говорить себе, что его исцеляет лунный свет, а не таблетки психоделика.
Должно быть, «Лунный свет» и впрямь был довольно сильным средством. Во всяком случае, когда Леонардо принимал препарат, он мирно спал без снов всю ночь… Да и с кошмарного дня смерти Лизы необычные видения не повторялись до того самого момента, как Леонардо увидел призрака у церкви Девы Марии, а вот теперь ему почудилось сияние кожи Йоко.
Когда Леонардо был с собой откровенным, он прекрасно понимал, что, вероятно, дело вовсе не в смещении циклов мозговой активности. Или не только в них. Вероятно, его тревожила некая реальность духовная, подавая знаки свыше. Правда была в том, что Леонардо пуще смерти страшился подобных событий. Страшился, что его разум не выдержит развернувшихся духовных панорам, что Да Винчи сочтут сумасшедшим, что его отвергнут друзья, что его будут нещадно бить током в тесных стенах лечебницы, пока не искоренят проявления оригинальности его личности как аномалии, пока не осушат источник творчества в душе. Душа его желала чуда, но разум заставлял Леонардо подобным мыслям цинично усмехаться, демонстрируя оскал загнанного волка.
Да Винчи молчал о «Лунном свете», Да Винчи прятал его в коробке с диском Дебюсси… и касался священной коробки лишь когда ощущал тонкую, бритвенно-острую грань, перешагнув которую он отдастся капризной воле непознанной духовной стихии, мучительно взывающей во снах, отголосках мыслей и видений… озаряющей его творческие создания своим гротескным нездешним сиянием.
9
Ночные звонки и визиты в незнакомом городе поистине могут напугать. Особенно, если этот город – Вавилон – непредсказуемый Вавилон. Заспанная Йоко, растрёпанная, в домашнем шёлковом кимоно с узором лилий, спешно подошла к двери. Звонок в дверь вырвал её из беспокойного мира снов. Однако испуг быстро прошёл – она ждала гостя. Правда, не знала точного часа – он собирался заглянуть вечером, как освободится. А Йоко отдыхала после долгого ночного перелёта.
- Йоко! Это я! Давай-ка, открывай!
Суетливо белые тонкие руки забегали по дверной цепочке и замку. Через пару мгновений маэстро Да Винчи предстал перед ней – в короткой кожаной куртке, с сумасшедшинкой в сияющих глазах. Чёрные волнистые волосы треплет хулиганистый ночной ветер, демонстрируя крупные серебряные серьги-кольца в бледных мочках ушей.
- О, так ты ещё не готова… - Скривил гримасу недовольства Леонардо, заходя в прихожую.
- А ты не говорил, во сколько будешь! – Парировала Йоко, потирая удивительные глаза.
- С пробуждением тебя, моя радость! – Положив ладони на хрупкие, обтянутые шёлком плечи, Леонардо игриво привлёк сонную Йоко к себе и неожиданно чмокнул её в белую макушку. Он и сам не до конца понял, зачем это сделал. Вероятно, пряный аромат маков в ночном воздухе вскружил ему голову – и этим прекрасным вечером Леонардо был настроен на артистическую игру и непосредственность, очень склонен к нежности… Холодный приём Йоко слегка обескуражил этого любителя прогулок по ночным магистралям.
Йоко бесстрашно подняла широко раскрытые глаза навстречу усмехающемуся лицу, встретилась с сияющим взглядом совершенно серьёзно, без тени улыбки или агрессии, точно пытаясь взглянуть за маску, увидеть неведомое, понять. Лишь искусственная плоть скрыла румянец, вновь опаливший лицо Леонардо.
- Пойду, заварю нам чай! – Мягко выскользнула из его рук девушка и небольшими шагами направилась в сторону кухни, тихонько шлёпая необутыми белыми ступнями по полу. - Чувствуй себя как дома! Тапочки стоят у входа.
- Не беспокойся, Йоко – сейчас всё равно на улицу пойдём!
Йоко аж застыла с зелёным керамическим чайничком в руках, всё с тем же изучающим выражением лица.
- Это зачем? – Настороженно обратилась она к Леонардо.
- А вот увидишь! – улыбнулся девушке Да Винчи. - Просто делай всё, что я тебе скажу – хорошо?
Девушка с сомнением вглядывалась в черты маэстро, прижимая к себе зелёный чайник.
- Фотографироваться пойдём? – Наконец, после долгого молчания спросила она.
- Фотографироваться-фотографироваться… Одевайся давай, я тебе потом ещё маску нарисую – совсем лёгкую – и пойдём! – В голосе Да Винчи зазвучала усталость.
- Не надо маску! – Испуганно отступила на шаг назад Йоко.
- Madonna mia! Да что ж такое! Я-то думал, мы обо всём договорились уже днём! – Мученически простонал Леонардо. Продолжил, однако, спокойнее. – Хорошо, не переживай, разберёмся. Ты пока иди, переоденься, а я заварю чай – без него, похоже, беседа у нас не клеится. Ну, где ты спрятала чай?
- Улун на верхней полке. Рядом – чай с жасмином и апельсиновый ройбуш. Ещё там есть чай с лепестками роз, японская сенча, молочный и «Железная принцесса», - указывала пальчиком на верхнюю кухонную полку девушка.
- Да уж, есть, где разгуляться! – Криво усмехнулся Леонардо. – Ладно, я пока займусь изучением твоих запасов.
Йоко с прежним настороженным выражением поспешила в тёмный проём соседней комнаты, на этот раз крепко затворяя за собой дверь.
- «Железная принцесса»… Звучит угрожающе – для Йоко в самый раз! – Бормотал Леонардо, обшаривая пятернёй чайную полку.
Когда же Йоко вернулась на кухню в белом, расшитом серебром облегающем костюме, немного похожем на наряд арлекина, при этом с изысканным орнаментом, напоминающим крылья, на спине, свет был потушен – лишь беспокойные блики свеч танцевали по стенам, от зелёного чайничка шёл ароматный пар, а рядом с чайником в прозрачном бокале стоял бутон белой розы.
- Что это? – Невольно вырвалось у поражённой девушки.
- Белая магия. Начала. - Невозмутимо произнёс сидящий у окна маэстро.
***
Придирчиво оглядев худенькую фигурку в белом, Да Винчи кивнул и отхлебнул большой глоток чая.
- Молодец, быстро справилась. Кимоно набрось сверху и садись – пообщаемся немножко! Позволь предложить тебе чашечку чая, Йоко-химе! – Изящным жестом указал Да Винчи на деревянный стул напротив.
Впервые с момента их знакомства Йоко тихонько засмеялась и по-кошачьи грациозно присела на край стула, взяла обеими руками чашку и вдохнула дивный аромат чая.
- Arigatoo! – Тихо произнесла она, словно обращаясь к чаю.
Да Винчи мысленно поздравил себя с маленькой победой. «Смотри-ка, а внутри «Железной принцессы» Йоко живёт-таки человек!»
Он внимательно следил за каждым движением девушки – как она подносит двумя руками большую керамическую кружку к лицу, как её губы касаются края кружки, затем погружаются в золотистый чай, поверхность которого покрывается рябью от её прикосновения и дыхания… Когда она пробует чай, её веки смежены, а ресницы слегка подрагивают… С блаженно прикрытыми очами медленно ставит она чашку обратно на стол. Её губы влажно блестят, по пальцам левой руки срывается золотистая чайная капля.
Да Винчи почему-то кажется, что темнота крошеной кухни заполнена полчищем невидимых мотыльков.
Наконец-то грани неизведанного мира затрепетали под его пытливым прикосновением! Сконцентрировавшись на необычных ощущениях, как на путеводной нити, Да Винчи продолжил созерцание.
Дышащая паром белая кожа и снежная река волос... Под ней, выдавая человеческую природу, подрагивает на шее, просвечивая сквозь кожу, синеватая тонкая вена… Дальше снежные покровы девичьей кожи скрывал предательский тесный костюм. Но неясное сияние тела проникало сквозь него. Не в силах остановиться, поддавшись мифическому очарованию, Леонардо с осторожностью приближался к розоватой ракушке груди, когда… Что-то пробудило его.
Опять этот несносный прямолинейный взгляд. Неужели, она что-то почувствовала?
- Это так странно… - Прервала она молчание. – Ты знаешь, только папа называл меня Йоко-химе.
Знаешь, из-за непривычной внешности меня всю жизнь дразнили. А в школе даже называли Стюарт Литтл, - она усмехнулась. – Я очень тогда переживала. А папа обнимал меня за плечи и называл Йоко - Принцессой лунных фей. Дома так он и звал меня – Принцесса Йоко, моя Принцесса… Прости, - снова смущённо уставилась в чай Йоко.
Да Винчи кивнул.
- Дети жестокие, да и подростки не лучше. Меня от драк обычно защищал только Винсент, мой друг. Он в ту пору был старше на несколько лет, выше на голову… Непонятно вообще, почему он так был ко мне привязан? И тогда мне это непонятно было. Только благодаря ему местная шпана меня не трогала. Они, правда, кричали нам обычно вслед с безопасного расстояния – «Ну и уродина твоя подружка, Винс!» - я был тогда совсем худой, но уже отпустил длинные волосы и носил много украшений.
Да Винчи необычайно обаятельно засмеялся этим воспоминаниям.
- А вот сейчас я так думаю – пожалуй, парни в чём-то были и правы! Мы с Винсентом ведь и правда походили на парочку! Разве только за ручки не держались! – И он снова хулиганисто усмехнулся. – Кто бы мог подумать, что он станет цезарем, а я – художником!
- Так ты дружишь с цезарем? – Удивилась Йоко.
Да Винчи кивнул.
- Ну, что-то вроде того.
- И тебе интересна политика?
- Нет, не интересна. В последнее время особенно. – Да Винчи нахмурился. – Из меня вышел бы плохой политик. Винсент сказал однажды, что я слишком хороший любовник, чтобы быть хорошим политиком, - снова усмехнулся Леонардо.
- Так и сказал? – Широко раскрыла глаза Йоко.
- Ну, наподобие.
- По-моему, это унизительно.
- Почему ты так считаешь? – Теперь Да Винчи удивлённо взглянул на неё.
Девушка только пожала плечами.
- Не могу объяснить. Я так чувствую.
Леонардо устало провёл ладонью по лицу. От его кожи исходил аромат ночного воздуха с примесью дорожной пыли и бергамота, тяжёлого дыма сигарет и легчайшего фимиама женских духов. Почему он раньше не ощущал этого странного запаха на коже? Тревожное ощущение зашевелилось в душе Леонардо. Далёкое подобие этого аромата источала кожа только одного человека. С ней он ощущал странное, глубинное, почти генетическое родство, несмотря на различие их судеб… Несмотря на то, что в пылу ярости он предал её и дорогого ей человека. Игривые тёмные глаза, вечно растрёпанные ветром волосы, тонкие икры и капризный звенящий голос… Лола.
- Леонардо…
- Да? – Слегка вздрогнул вырванный из тенет воспоминаний маэстро.
- Ты хотел меня сфотографировать… - Осторожно начала Йоко.
Леонардо взглянул на часы: пол-одиннадцатого.
- Ты права, пойдём скорее.
Дорогу к месту съёмки Леонардо и Йоко преодолевали молча. Леонардо крепко сжимал руку Йоко и выглядел невероятно задумчивым. Она же, не решаясь прервать цепь его размышлений на этот раз, боязливо озиралась по пути, любовалась оживающими в ночи химерами таинственного города.
***
Он никому не рассказал о той встрече с Лолой. И был почти уверен, что и она ни словом не обмолвилась Доминику о случайной встрече с ним.
В тот вечер часы как раз пробили половину одиннадцатого, когда Леонардо, одинокий, прогуливался у моря, слушая вечерние птичьи стоны, любуясь на угасающий закат долгого летнего дня.
Тогда Лиза лежала в больнице. И Леонардо неожиданно осознал, до чего же он отвык от одиночества. Когда шумное время дневной деятельности было позади, он, возвращаясь домой и окунаясь в мучительную прохладу пустой постели, просто не знал, куда себя деть.
Ничьи босые лёгкие ноги не стучали неповторимым ритмом дождя по половицам… Никто не отвлекал его от раздумий очередным пустячным: «Лёвушка, посмотри!» Никто не кружился у зеркала в новом платье, напевая, никто не прижимал его голову к своему тёплому животу и не путал его волос…
В те пустынные дни, сливавшиеся в серый шлейф, Леонардо выпивал вечером свой глинтвейн и отправлялся бесцельно слоняться по тёмным городским кварталам – покуда ноги несут, затем возвращался домой, падал, уставший, на холодную подушку и спал всю ночь – беспробудно и без снов.
Итак, одним из тех, в общем-то, безрадостных вечеров в половине одиннадцатого усталые ноги привели Леонардо к морю. Усевшись на камень и опершись о колени руками, Леонардо слушал таинственные сказки морских волн.
Берег в тот вечер был пустынным – лишь несколько птиц в небе, да одинокая фигура девушки вдалеке. Впрочем, силуэт девушки постепенно становился всё крупнее, чётче, всё живее… Словно ожившая фантазия художника спускалась из мира грёз.
Худенькая загорелая девушка в цветастом платье с открытыми плечами, напевая, шла босыми ногами по галечному берегу. Вначале Да Винчи подумал, что глаза в опускающейся темноте подводят его – но нет, у моря гуляла Лола. Но как же не похожа была эта тихая меланхоличная и задумчивая девушка на безалаберную чертовку Коломбину!
Когда Лола, даже не заметившая Да Винчи, прошла тихонько мимо, Леонардо окликнул её:
- Эй, привет, Лола!
Девушка обернулась через плечо, и на загорелом лице расцвела улыбка.
- Ну, привет, Лео! Чего ты здесь в такую пору?
- Да вот, гуляю, море слушаю…
- Хочешь, пойдём? – Дружелюбно наклонила растрёпанную голову к плечу Лола.
Леонардо нежно улыбнулся в ответ, скинул обувь и с удовольствием, ощущая ступнями влажные камни, пошёл рядом с ней. Они не держались за руки, но шли настолько близко, что её горячее зацелованное солнцем плечо при каждом шаге легонько ударялось о его руку, повыше локтя.
Летний закат, вечернее море и лёгкая, независимая Лола, так похожая на морской бриз…
Они беседовали и молчали, толкались и дурачились в набегавших волнах… Да Винчи не мог себе представить, что его тёмный душный вечер озарится сияющим фейерверком необузданной, почти животной радости…
- Погоди, дай волосы уберу! – И шустрая ладошка Лолы коснулась его щеки, убирая прилипшую мокрую прядь. Тогда-то Леонардо и ощутил этот запах свободы, бриза, восточных благовоний и городской пыли…
Что-то в его взгляде насторожило девушку. Она стояла молчаливо, не двигаясь, напротив него, широко раскрыв глаза цвета гречишного мёда и приоткрыв пухлые губы.
Леонардо, повинуясь волшебству момента, осторожно потянулся горячими губами к влажным губам Лолы, рука нащупала маленькую мягкую грудь. Он почувствовал, как её тело встрепенулось от быстрого судорожного дыхания, тонкая рука крепко обхватила его ладонь.
- Лео, нет! – Произнесла Лола низким уверенным голосом. Произнесла не агрессивно, скорее отрезвляюще. До чего же сильной была в тот момент эта тонкая горячая рука!
Леонардо послушно отстранился.
С полминуты они постояли молча, утопая взглядами в тёмных закатных очах друг друга. Затем Лола звонко топнула по набежавшей волне:
- Тебе водить! – и уже через пару секунд её голые пятки мелькали далеко впереди. Удивительно, до чего же лёгким человеком она была!
Уже кромешной ночью, в темноте усевшись на берегу и опустив зудящие ступни в набегающие волны, Леонардо спросил её:
- Тебе не пора домой? Доминик, наверно, волнуется…
Лола покачала головой.
- Нет, он знает, что я в порядке.
- У тебя не будет проблем из-за возвращения ночью?
Лола тихонько усмехнулась.
- Абсолютно. Мы не стесняем свободу друг друга ни в чём, мы друг другу доверяем. Каждый чувствует, что происходит с другим, но мы никогда не спрашиваем о том, что может оскорбить личную душевную жизнь другого. Для нас важно не только наше общее пространство, но и личное пространство каждого.
- Ясно, - кивнул Да Винчи.
- А ты чего один?
- Лиза в больнице.
- А-а… Простудилась?
- Нет. Мы ждали ребёнка, но что-то пошло не так. Его сердце прекратило биться – в самом начале беременности, - честно ответил Леонардо.
- Соболезную. Ты переживаешь?
Леонардо и в темноте чувствовал её тёплый взгляд, обращённый к нему.
- Я переживаю за Лизу.
Лола кивнула.
- Это понятно.
Скоро они поднялись с влажных камней и направились в сторону городских построек.
- Проводить тебя? – Ласково пожимая ладонь Лолы, спросил Да Винчи.
- Не-а, я тут добегу – мне пять минут, - указала Лола рукой себе за спину, в сторону городских огней.
Затем неожиданно крепко и горячо прижалась она к Леонардо.
- Береги себя и сеньору Лизу!
- И ты береги себя и Доминика… Пожалуйста, не гуляй по ночам одна – мало ли маньяков!
- Типа тебя что ли? – Отстранившись, хихикнула Лола.
Затем махнула рукой и побежала по берегу. Скоро её фигурка исчезла в темной дали.
Сейчас, обдумывая прощание с Лолой, Леонардо чудилось предостережение в её словах: «Береги Лизу!»… От кого-то он слышал, что Коломбина обладала вещим сердцем. Хотя, скорее всего, очередной миф. Где-то сейчас Лола…
10
- Пожалуйста, оседлай зверя!
- Извини, не выйдет! – в который раз произносят алые губы. Перекрещенные худые руки плотно сжаты на груди. Хрупкий снежный Ангел неумолим.
Да Винчи шумно вздохнул, встрепал свободной от камеры рукой копну тёмных волос. Фотосессия не задалась с самого начала – снова они на пустом месте спорили. Кто бы мог подумать, что такое прелестное хрупкое существо окажется настолько вредным!
Да Винчи стоило огромных усилий вернуть самообладание, но в глубине потемневших глаз ядовитым ночным цветком распускался гнев. Камеру же он настолько плотно сжал в руке, что костяшки пальцев побелели.
- Малыш, я не прошу много! Просто присядь на статую, поверни в мою сторону своё ангельское личико, выгни спинку, как кошечка, – я тебя щёлкну, и ты слезешь. Так трудно мне в этом помочь? – Да Винчи старался звучать спокойно и вкрадчиво, но нижние тона голоса звучали хрипло - выдавали затаённую досаду, отравляли его мелодичный тембр.
- Леонардо… Я правда не могу! – Лицо Йоко скривилось беспомощно. Казалось, она сейчас заплачет. Даже снежные волосы переливались как-то печально в отсветах церковных окон.
Леонардо внимательно посмотрел ей прямо в глаза и отложил камеру.
Положив одну руку на хрупкое девичье плечо, другой он осторожно коснулся её бледной щеки.
- Ну, хорошо, не надо так волноваться. Я просто не могу понять, в чём дело. Мы вместе пришли сюда, потому что ты согласилась мне помочь. Я не рисовал тебе маску, лишь сделал лёгкий мэйк. Что теперь-то не так, Йоко?
Посмотрев в его глаза исподлобья, Йоко хрипловатым шёпотом произнесла:
- Мне кажется, что это место священно, и зверь пришёл для молитвы… Должно быть, это звучит дико, но, мне кажется, что здесь так нельзя, что меня за это накажут…
Да Винчи наклонился к её лицу и тоже перешёл на хрипловатый шёпот:
- Кто накажет-то? Иисус? Дева Мария? Гений этого места?
Йоко медленно покачала головой несколько раз.
- Нет, не Иисус, и не Святая Дева. Луноликая госпожа.
- Кто-кто?
- Леонардо, я не знаю… Когда она дарует милость, она является в белом, во гневе же она облачается в синее одеяние… Может, древний дух здешних мест?
- Откуда ты вообще это всё знаешь?
- Я не знаю… - Одними губами произнесла Йоко.
Да Винчи отошёл на шаг назад и снова заговорил обычным, хотя и невероятно усталым голосом.
- Малыш… Я жутко устал спорить. Мне больше ничего не хочется делать – только спать. Да и тебе проспаться бы не мешало. Принеси мне костюм Ангела так скоро, как сможешь.
Образ её лица, подобного бледной северной Луне, проникая в душу, тревожил зверя, томившегося в потаённых, опечатанных и проклятых глубинах мира Да Винчи. Зверь желал взвыть на Луну в безмерной тоске, зверь желал придавить бледный диск к земле когтистыми лапами...Леонардо наступил на горло зверю и опустил взгляд к земле — прочь от серебристо-розовых, подобных восточным лотосам, очей. Забыть как можно скорее.
Закрыв объектив фотокамеры и больше не глядя на Йоко, Да Винчи молча развернулся и зашагал прочь, в сторону тёмной арки. Эхо каждого звонкого шага ритмично и злобно дробило ночную тишь на осколки.
И лишь у самой арки, по жутковатой иронии местной акустики, до его слуха донёсся звук, заставивший его остановиться, окаменеть с внезапной гримасой боли на скрытом маской лице. Казалось, звук шёл отовсюду. В какой-то момент — улетая прочь в шторме мыслей, маэстро не уловил, в какой именно - к чёткому жёсткому ритму его поступи в ночи нежным лунным флёром присоединился новый голос. Тихий и текучий, ускользающий в порывах ночного ветра, голос, казалось, творил молитву. Молитву на незнакомом языке.
Ведомый странным ощущением deja vu, Леонардо медленно развернулся по направлению звука и увидел своего крошечного белого Ангела, доверчиво гладящего мраморную шерсть огромного зверя, раскинутые в стороны крылья. Зверя, охраняющего Деву. Обратив блестящие очи на зверя, тоненькая, почти призрачная, более фантастическое видение, нежели человек, в свете храмового окна, говорит она на своём родном неведомом маэстро языке. Да Винчи кажется, что на ангельском. И глаза зверя отвечают ей сиянием.
Поражённый единством и скульптурной гармоничностью двух белых существ, из плоти и камня, Леонардо какое-то время молчаливо и неподвижно любуется сценой мистического свидания. Затем же привычным движением нацеливает на Ангела и зверя чёрный прицел фотокамеры.
***
Следующим вечером знакомый нервный стук в дверь вновь напугал Йоко. Она испугалась и на этот раз, хотя снова знала, кто стоит за дверью. Путь в несколько метров из комнаты до двери был для неё мучителен.
На пороге стоял Леонардо в прежней кожаной куртке. Только на этот раз тёмные волосы были собраны в аккуратный хвост на затылке, а в левой мочке уха красовалась серебряная лилия.
- Ты, наверно, за костюмом? – Даже не поприветствовав его, выпалила Йоко.
- Как ни странно, нет. – Да Винчи криво усмехнулся. - Я пришёл извиниться за вчерашнее и кое-что тебе рассказать. Если, конечно, ты захочешь слушать. Но для начала – вот! – Лёгким движением иллюзиониста извлёк он из-за спины небольшой чёрный пакет. – Это тебе!
Йоко взглянула на него исподлобья.
- Слушай, Леонардо! Если ты опять задумал взгромоздить меня на зверя… - с опаской начала она.
Да Винчи доверительно взял её за руку и медленно чётко произнёс:
- Это не то, что ты подумала. Давай-ка, открой!
Недоверчиво взглянув на Леонардо, Йоко как-то затравленно кивнула и принялась распаковывать пакет с таким лицом, точно ожидала подорваться на тротиле.
Однако нечто посильнее тротила скрывал пакет. И когда Йоко извлекла из пакета ночное фото… её на короткий миг выбросило из реального мира прочь мощной волной эмоционального взрыва. Впервые в жизни она видела на снимке не только и не столько своё тело, но свою душу. Хотя, в то же время, существом на снимке была не она. Снимок точно запечатлел беседу Ангела и крылатого зверя, благословленную льющимся из радужных витражей церквушки Божественным потусторонним сиянием… Йоко впервые увидела в себе не странноватого уродца – ошибку природы, но естественное произведение искусства. Несмотря на необычный цвет, глаза её излучали сияние, подобное трагическому сиянию очей рафаэлевой Мадонны, а от кожи будто лился свет по ночному воздуху… Конечно, Йоко была далека от мысли, что свет и в самом деле излучала её кожа… И всё же: какая удивительная фантазия! И до чего тонко маэстро понял и выразил её ощущения!
Йоко так долго стояла в коридоре, тихо погрузившись в в молчаливое созерцание снимка, что Леонардо забеспокоился.
Наконец, она произнесла:
- Да Винчи, ты мастер!
- Спасибо! Но, на самом деле я и сам не ожидал подобного эффекта, просто вовремя щёлкнул.– Да Винчи снова указал на пакет. Кстати, я не украл у тебя этот момент жизни. В пакете ты найдёшь вознаграждение.
Йоко прервала созерцание снимка, и подняла испуганные глаза на Леонардо.
- Там что, деньги?
- Да, и неплохие, - подтвердил маэстро.
Йоко вложила чёрный пакет обратно в ладонь художника и крепко обняла его.
- Оставь себе свои деньги. Мне кажется, я впервые в жизни обрела друга.
Леонардо осторожно провёл свободной ладонью по обтянутой шёлком спине.
Наконец, отстранившись от него, девушка спросила:
- Кстати, о чём ты хотел со мной поговорить?
Да Винчи взглянул неловко в сторону, потёр ладонью губы и снова очаровательно улыбнулся.
- А, забудь! Как-нибудь в другой раз!
11
Ветер с гулом пролетел по пустому дому, как только Леонардо вошёл в прихожую. Он, как всегда, забыл закрыть дверь на веранду. Впрочем, это не опасно - Вавилон любит тайны. Городу не до открытых дверей. Расстёгивая молнию на куртке, он вспомнил, что оставил костюм Ангела у Йоко. «А, не беда – заберу потом!» - подумал он.
Да Винчи решил не включать свет. Любуясь рыжими солнечными косами, распущенными по стенам и паркету, Леонардо разулся, снял рубашку и надел алую домашнюю майку, после чего тщательно расчесал прекрасные волосы цвета влажной земли на закате, снял надоевшую за день маску и умылся. Затем Да Винчи направился в зал, одновременно служивший ему кухней, баром и гостиной, шлёпая босыми ногами по тёплым древесным половицам. Ему с детства очень нравилось ходить босым. Казалось, ступням жизненно необходимо чувствовать землю. Казалось, земля придавала ему сил.
Леонардо включил электрический камин и поставил на плиту арабскую турку с кофе. Помешивая чёрную глянцевитую жидкость, он понемножку добавлял какао и молоко. Когда маэстро становилось грустно, он искал тепла – заворачивался в любимый плед, любовался на огонь, пил кофе или глинтвейн, мысленно обнимал тех, кого он любит, и сам не замечал, как проваливался в благословенный сон.
Редко он приглашал к себе кого-то в минуты меланхолии. Он любил и ненавидел подобные эмоции, он растворялся в них, благословляя и проклиная свои слабости, которые не могла победить ни одна маска, ни один цветок, ни одна женщина. Даже его любимая, его Лиза, с её необычайно певучими формами, ночными трагическими глазами и волосами цвета осени погибла под колёсами его тоски. Ясноглазая тонкая Эмилия, да и любая из его похожих на ланей моделей казалась бледной тенью рядом с полнокровной госпожой Болью, его меланхолией, его печалью. Она приходила неожиданно, без предупреждения, будто королева. Она грубо держала его подбородок холодными острыми пальцами и всё повторяла «Смотри мне в глаза… смотри мне в глаза» - до тошноты, до изнеможения, до ужаса... И всё же именно своей неясной Боли он уже долгие годы оставался верен — как первой и единственной возлюбленной.
Растворяя печаль в терпком аромате кофе, Да Винчи весь ушёл в воспоминания, когда в комнате раздался тихий шорох. Нет, должно быть, показалось… Меланхолия овладела сердцем, грусть снегом припорошила раны — вот и не заметно их вовсе. Воздух, пропитанный запахом кофе, плавно втекал в лёгкие, тепло убаюкивало, а тихий шорох за окном нежно-нежно пел колыбельную Да Винчи... Сознание Леонардо внезапно растворилось, и он легко выскользнул из цепей размышлений и воспоминаний в глубокий сон, похожий на опиумный...
…Приближались фигуры — точно сотканные из белого света. Он видел Йоко — в подвенечном платье. А рядом с ней— себя: на глазах — белая лента, в руке — ножницы для кройки. Этими ножницами он отрезает кусочек за кусочком от ткани платья, и лёгкие хлопья падают на пол подобно снегу, подобно лепесткам. Белое на белом. Белый тон платья несовершенен, по сравнению с сияюще-белым её кожи...Эдельвейс...
Одно неосторожное движение — и алый расцветает на левой груди. Медленно, удивлённо... Скульптурно-совершенным и трагическим движением подносит она ладони к пронзённому мраморному телу. Её сердце живо — и плачет, плачет потоками слёз... И сама Йоко застыла в немом изумлении, с приоткрытыми по-детски нежными губами... Невинная и бледная, точно китайская богиня Милосердия — такая же неподвижная... Лишь грудь сочится кровью, а не молоком, а глаза источают слёзы... Да Винчи целует их, точно святыню, они тают на его губах — её кожа благоухает, точно цветок вишни в испуганном ожидании зимы, её слёзы же — это миро... Да Винчи касается губами её груди, и солоноватый вкус крови на губах вдруг, растворяясь, обретает привкус «Лунного света». Опускаясь на колени, он целует округлый живот… Округлый? Прислонив ладонь и щёку к тёплой снежно-белой коже, он слышит звук тихо бьющегося сердца, кожей чувствует его ритм.
Лента с глаз исчезла – как и когда, Леонардо не помнит. Он поднимает глаза на Йоко. Свой голос кажется ему чужим.
-Ты носишь ребёнка, Йоко? Моего ребёнка?
Её медленно выцветающие удивительные глаза отвечают ему взглядом, полным бесконечного доверия.
- Я не знаю… Не помню… - произносят обескровленные губы, и Йоко застывает в Леонардовых руках каменным цветком.
- Йоко… - Пытается Леонардо потревожить её сон, но напрасно.
Ловя губами собственные слёзы, Да Винчи целует худые руки и колени, выглядывающие сквозь лоскуты рваного платья... Ему кажется, что он чувствует, как хрупкие ступни Йоко медленно растворяются и лунным светом льются сквозь пальцы.
Да Винчи бессильно смыкает скорбные почерневшие очи… Раскрыв их вновь, маэстро очутился в тёмной столовой напротив всплесков электрического пламени камина.
12
Выключив волновавшее его беспокойное пламя, Леонардо неровным спешным шагом направился в свою комнату и, нашарив заветный диск Дебюсси, вернулся в столовую.
Ночное освещение из открытого окна казалось неестественно бледным и густым в тот вечер, хотя лунный серп и утопал в неге тяжёлых облаков.
Прервав созерцание небесной панорамы, Леонардо опустил взгляд на открытую коробочку. Его передёрнуло – коробочка пуста. В тот же момент неестественно белая, слегка флюоресцирующая рука легла на его плечо сзади.
- Что, нету «Лунного света»?
Да Винчи обернулся.
- Эмилия! – Оторопев, воскликнул он. – А тебе-то что здесь надо?
Словно не услышав его слов, бледная девушка в струящемся, подобно плату небес, синем наряде, продолжала:
- Видимо, ты забыл, но в последнее время ты здорово злоупотреблял этими конфетками.
Или не Эмилия… До чего похожа на неё!
- Эмилия, что-то срочное? Если ничего, то я собираюсь ложиться…
Девушка только тихонько недобро засмеялась в ответ:
- Ещё какое срочное, мой красавец! Я тебя сегодня так просто не пущу!
Да Винчи встряхнул волнистыми волосами, его глаза заблестели решительно.
- Эмилия, прекрати эту клоунаду! Я не знаю, к чему ты ворвалась ночью в мой дом, но я разговаривать с тобой не собираюсь. Дверь там! – И Леонардо напряжённой рукой указал в сторону прихожей.
Девушка снова рассмеялась, на этот раз громче, и её смех звенел, звенел неутолимой злобой… Тело маэстро подёрнулось гусиной кожей, в голове тут же поднялась болезненная пульсация.
- Мне не нужна дверь, красавец мой! Так ты ещё ничего не понял? Смотри!
Бледная ладонь легла на грудь Леонардо, пару раз провела по груди нежно, ласково… Внезапно ладонь резко сжалась чуть левее грудины. Да Винчи со стоном повалился на пол – лицо покрыла сеть болезненных морщин, кровь тонкой струйкой побежала по губам.
Девушка, опустившись на колени, продолжала гладить маэстро по груди – быстро опадающей и вздымающейся, будто море.
- А не забрать ли мне твоё сердце силой, что скажешь?
- Ты не Эмилия. Кто ты? – Приподнявшись на локтях, широко открытыми глазами смотрел маэстро на бледный лик.
- Я – та, кого ты создал. Малышка Вавилон, Малышка-Одиночество – помнишь? – Усмехнувшись, ответила девушка. – И я не отпущу тебя, слишком уж ты дорог моему сердцу. Скорее я тебя замучаю.
Несмотря на боль, лицо Леонардо прояснилось.
- А кто же тогда Луноликая госпожа в белом?
Лицо девушки-фантома исказилось выражением какой-то нездешней, могильной злобы. Оскаленное бледное лицо напомнило маэстро, как ни странно, лик каменного Ангела – строгого кладбищенского стража.
- Вспомнил, тоже мне! А не содрать ли мне с тебя лицо, предатель?
Когтистая бледная рука неумолимо приближалась к лицу Леонардо, когда… Внезапно что-то произошло – он даже не понял сразу, что именно, но девушку в синем словно некая сила тащила волоком назад. С воем и шипением фантом отдалялся, постепенно растворяясь, пока не слился с душным воздухом…
Светлая дорожка сияла на бревенчатом полу – из-за туч показалась Луна.
***
Пошатываясь и держась за стены, Леонардо добрался, наконец, до своей комнаты. Почему-то здесь он чувствовал себя в безопасности. В ящичках стола он нашарил рукой серебряное распятие и телефон.
Набрав номер Йоко и услышав трогательный заспанный голос, он лишь бесцветно пробормотал в трубку:
- Приди, пожалуйста… Я всё объясню тебе дома… - И ничего больше вымолвить не смог – откинулся на кровати, скользя бессмысленным пустым взглядом по стене напротив.
Сколько времени добиралась Йоко – он не знал. Для него время остановилось. Не слышал он, и как Йоко вошла в комнату, не видел, как заметались испуганные искры в её глазах, когда Йоко разглядела его измученное, измазанное кровью лицо, освещённое лунными огнями.
Когда его тихонько позвал знакомый голос, ласково коснулись тёплые руки, Леонардо проснулся. Он и сам не заметил, как задремал.
- Йоко пришла! – Улыбнулся он.
- Лёвушка, что с тобой? – Взволнованным мягким голосом обратилась к нему Йоко. Леонардо про себя отметил, что впервые слышит в её голосе такие интонации.
- Лёвушка… - Тихо засмеялся он.
- Ах, ты меня разыгрываешь? – Возмущённо вскрикнула девушка.
- Успокойся, успокойся… - Произнёс Леонардо примирительно. – Просто меня давно никто так не называл. Хочешь, я тебе расскажу сказку, Йоко?
- Расскажи мне лучше, что с тобой произошло! – Парировала девушка, платком вытирая кровь с лица Леонардо.
Маэстро поморщился.
- Ой, да ничего! Приходила тут одна сумасшедшая, устроила скандал и чуть не отправила меня на тот свет.
Йоко покачала головой, горько усмехаясь.
- Действительно! Всего-то!
- Йоко, я хотел тебя попросить: побудь сегодня здесь, со мной. Я не хочу сегодня ночью быть один.
- Что ты имеешь в виду?
- Только то, что я говорю – просто побудь со мной.
- А что, если эта твоя сумасшедшая вернётся?
Да Винчи покачал головой.
- Если ты будешь здесь, она не вернётся.
Йоко молча взглянула в глаза Леонардо. Что-то во взгляде Да Винчи заставило девушку поверить его словам. Йоко кивнула.
- Хорошо, Лео. А теперь расскажи мне свою сказку.
***
У бедного старика было четыре сына. Трое старших сыновей – статные юноши, умные, работящие. Младший же был не от мира сего – настоящий шут - бродил по лесу, общался с птицами и животными. Самое удивительное, что они его понимали… Каждая звезда точно знала его по имени.
И вот случилось так, что старик-отец слёг с тяжкой болезнью. И болезнь день за днём пила его силы. Вскоре отец понял, что дни его сочтены. Тогда он призвал сыновей и дал им наказ:
- Недолго жить мне уж осталось. Отправляйтесь, куда вас поведёт Бог и ваше сердце – и да будет благосклонна к вам судьба!
И отправились сыновья на все четыре стороны. Однако договорились, что встретятся у отчего дома через три года.
Быстро пролетело время. И вот, настал день встречи. Старший сын прибыл к дому отца первым. Ожидая братьев, он изготовил дивной красоты женщину из упавшего дерева. Человек тот был искусный плотник. После чего старший брат оставил женщину на видном месте, сам же спрятался, чтобы посмотреть, что будет дальше.
Следом пришёл второй брат, знаменитый портной. Увидев прекрасную деревянную женщину, портной сжалился над ней и изготовил для неё чудесные шёлковые одежды. И тоже спрятался, поджидая братьев.
Скоро появился у отчего дома и третий брат, ювелир. Восхищённый красотой древесной женщины, он украсил её тело самоцветами и жемчугами. И тоже схоронился в тени и наблюдал.
После всех вернулся и младший брат. Не было у него ни большого богатства, как у ювелира, ни славы, как у портного, ни ремесла даже доброго, как у плотника. Зато младший брат дивно умел петь и слушать. И вот, увидев женщину, он запел так чудесно, что братья заплакали в своём убежище… А женщина внезапно открыла очи и задышала…
Тогда старшие братья бросились к ней, крича:
- Я тебя изготовил, ты должна быть моей женой!
-Нет, будь моей – я сокрыл твою наготу!
- А я украсил тебя – ты ни в чём не будешь нуждаться – будь моей!
Женщина же ответила:
- Ты создал меня, так будь мне отцом. Вы позаботились обо мне – так будьте же моими братьями. – И тут она обратилась к младшему брату: - А ты оживил меня своей песней, подарил мне живое дыхание, показал красоту мира и научил моё сердце любить – тебе и быть моим мужем.
И порадовались деревья и звёзды её словам и нескончаемым каноном повторяли дивный мотив песни юноши-шута…
***
- Чудная сказка… - Вздохнула Йоко, глядя на Луну. – Так вот, значит, откуда твоя дриада?
- И да, и нет, - ответил ей Леонардо.
- Для тебя она значит что-то другое?
Да Винчи встряхнул рукой густые волосы.
- На самом деле, это любимая сказка Лизы, моей жены. Да и сакуру в саду растила она. Когда я смотрю на свою дриаду, мне кажется, что Лиза рядом.
- Я тоже верю, что дорогие нам люди никогда не уходят насовсем.
- Не знаю.
И они замолчали, следуя потоку мыслей, наблюдая за игрой лунных бликов.
- Лео? – Нарушила молчание Йоко. - А что ты мне хотел рассказать днём?
- Только это.
И снова они замолчали, а лунный свет между тем всё лился и лился из открытых окон, рискуя затопить спящую комнату.
- Йоко, ты будешь спать здесь, или тебе постелить в другой комнате?
- Останусь с тобой.
- Хорошо.
Обняв Йоко, уставший Леонардо скоро погрузился в глубокий, но беспокойный сон.
Всю ночь перед ним носились лица людей, перед которыми Леонардо мучила вина – любимая Лиза, Лола, в бреду похожая на него самого, будто сестра-близнец, бледный царственный Доминик… Все они называли его убийцей, упрекали в предательстве…
Периодически всплывая из захватившего его водоворота кошмаров, Леонардо ощущал тонкий цветочный аромат, видел перед собой белое лицо и руки…
Под утро, когда лихорадка понемногу стала спадать, он, вздрагивая во сне, всё говорил и говорил без остановки снежно-белому существу рядом – о Луноликих сёстрах, о «Лунном свете», о предательстве и любви, о кошмарных сновидениях и прогулках под дождём, о Малышке-Одиночестве и аромате роз в руках Мадонны… Он и сам не помнил, что говорил. Говорили его губы – рассудок спал.
***
Изучающий взгляд розово-серых глаз пробудил его. Йоко смотрела серьёзно, не мигая, как всегда. Только на этот раз она настороженно склонилась к Да Винчи.
- Да встаю я, встаю… - Пробормотал Леонардо, но губы не слушались, и слова упали бесформенными комками. Он попытался улыбнуться, но Йоко оставалась серьёзна.
- У тебя кровь на губах.
- А я тебе не говорил, что пью кровь? – попробовал отшутиться Леонардо, садясь на кровати.
Йоко напряжённо улыбнулась на мгновение, но улыбка тут же померкла, уступив место прежнему серьёзному выражению.
- Леонардо, лежи! Тебе надо вызвать врача!
- Да пустяки, оставь! – Отмахнулся Да Винчи. – Кстати, а сколько сейчас времени?
- Около половины двенадцатого.
- O, mea culpa! – Что было сил, стукнул себя по лбу Леонардо.
- Что случилось? – Коснулась его плеча Йоко.
- Сегодня же «Сатурналии»! – С досадой произнёс Леонардо.
- Какие ещё «Сатурналии»? – Взволнованно воскликнула Йоко, полагая, что бред возобновился.
Да Винчи успокаивающе погладил её по руке и прижался небритой щекой к её бледной щеке. Знакомая тёплая улыбка, пусть и на немного изменившемся лице успокоила девушку. Почему-то ей не казалось новое лицо Леонардо чужим, словно бы и сквозь маску она видела его ранее.
- «Сатурналии» - ежегодный вавилонский карнавал, одно из самых значимых культурных событий в городе. Мне надо там быть, малыш!
Йоко только всплеснула руками.
- А без великого Да Винчи карнавал закроют, и все будут плакать?
Леонардо усмехнулся.
- Не надо так, Ангел. У меня тоже есть свои обязанности. А ты иди домой и отоспись как следует. Что-то сдаётся мне, поспать я тебе так и не дал.
И на самом деле, на белых веках Йоко за ночь расцвела лёгкая синева.
- А ты как же? – Обеспокоенно спросила она.
- А я появлюсь на «Сатурналиях», и тут же назад. А завтра расскажу тебе, как всё прошло!
Йоко требовательно взглянула на Леонардо исподлобья.
- Всё будет хорошо, обещаешь?
- Обещаю! – Прижал к себе взволнованную девушку Леонардо.
Уже уходя, она спросила:
- Кем ты будешь на карнавале?
- Это тайна! – Загадочно улыбнулся Да Винчи.
Йоко удивлённо подняла брови.
- Вот оно как! – И после этих слов скрылась за дверью.
13
Смерть в длинном тёмном балахоне всходила на высокую платформу над маковым полем, на которой в тот день было необычайно людно. Гремела из колонок музыка, подобно океаническим волнам шумели голоса и наряды сотен разряженных людей.
Смерть на секунду остановилась на последней ступени лестницы, у таблички, висевшей на увитых плющом железных воротах в десятках метров над землёй: «Сатурналии!!! Attention, please! Вошедших без маски ждёт смерть!:)», затем, тихонько рассмеявшись, плавно взошла на огороженную железными перилами платформу, где в тот вечер танцевали шуты всех мастей.
Пока смерть в нерешительности озиралась у входа, к ней приблизилась необычайно изящная тонкая женщина в синем платье до пола, с лицом, расписным, точно витражи готического собора. Чёрные волосы лишь слегка колыхались в такт её движениям, плавным и царственным, практически бесшумным — казалось, что она не идёт, а скорее плывёт по воздуху над железной поверхностью платформы. Женщина остановилась напротив смерти и, подняв пушистые чёрные ресницы с океанически-синих очей, пронзительно и мягко в то же время взглянула в ночь очей под чёрным капюшоном. Затем она учтиво поклонилась и протянула смерти гранат.
- Отведайте моего угощения, сударь!
И, крепко держа гранат в хрупкой руке, тут же со всей силы вонзила в него серебряный кинжал другой рукой. А затем, спрятав кинжал в складках платья, с треском разломила плод. Алый сок, точно алая кровь, закапал на пол. Госпожа в синем взяла пару зёрнышек, пробуя гранат, а затем снова с улыбкой протянула его смерти. Рука в чёрной перчатке вынырнула из-под чёрного плаща — на бархатной поверхности перчатки сверкнули рубинами алые зёрна.
- До скорого, сударь — наслаждайтесь вечером!
Учтиво поклонившись, женщина в синем одеянии собиралась уйти, когда её окликнул знакомый голос.
- Это ты, Эмили?
- Хм… Лео? Да тебя не узнать… Умеешь удивлять, как всегда! – И дама в синем гибко прильнула к существу в костюме смерти.
И снова интимный шёпот камелий зазвучал между этими двумя столь несхожими людьми. Путая его волосы тонкими пальчиками, Эмилия осторожно, но настойчиво склонила его голову к себе и прошептала, касаясь губами мочки уха:
- Я так скучала, Леонардо…
Накрыв ласкающую его руку своей ладонью, Да Винчи учтиво поднёс её к губам. Затем, поклонившись, предложил:
- Потанцуем?
Эмилия ответила изящным реверансом и гибким движением откинулась на руку партнёра, лёгким синим цветком упала на его ладонь. Невесомыми движениями, словно по воде, заскользили Леонардо и Эмилия между танцующих пар в море зачарованных взглядов.
- Тебе удивительно хорошо в этом платье! – Глубоким голосом произнёс Леонардо, глядя в бездонные синие очи, обрамлённые кружевом изысканной росписи – светло-фиолетовый кобальт и неаполитанский розовый.
- Конечно, ведь это ты мне его дарил!
- Я не помню, - настороженно произнёс Да Винчи.
- Ох, ну, конечно, не помнишь, глупенький! Спасибо, что хоть меня не забыл!
Музыка закончилась. Дама в синем и Да Винчи учтиво поклонились друг другу.
- Было приятно тебя встретить!
- И мне, Лео! Потанцуем ещё!
- Попозже, Эмили. Я хочу осмотреться.
И, коснувшись губами руки Эмилии, смерть направилась в толчею и скоро затерялась среди гостей. Она танцевала среди ряженых, выбирая самых прекрасных девушек. И была столь учтива и обходительна, что каждая из них жаждала нового танца со смертью, ибо его голос нежен, будто ветер, а поцелуи пряные, словно вино.
Путешествуя между танцующими, выбирая новую жертву, Ангел смерти внезапно остановился в напряжении. Его взгляд направлен в сторону грациозно танцующих девушек. Девушки с белыми волосами в костюме Ангела и яркой красавицы в струящемся синем платье. Лицо дамы в синем скрыто под изысканной росписью, лицо же юной девушки в белом – обнажено. Обе смеются навстречу друг другу алыми губами, обе удивительно похожи – как две сестры! Смех обеих девушек звонок, кожа бела как снег – но кожа одной кажется маэстро бледной, в то время, как кожа другой оставляет в воздухе лучистый шлейф…
Завороженно вдыхает смерть душный воздух с запахом приближающегося дождя и тихо шепчет: «Ох, Йоко…»
Когда музыка прерывается, разгорячённая девушка в белом радостно бежит к железным перилам, ограждающим платформу. Радуясь надвигающемуся дождю, она подпрыгивает, опираясь на перила. В своей радости эта необычная девушка настолько естественна и светла, что напоминает, скорее, солнечного зайчика, чем живое существо. И пока юная чаровница весело смеётся вспышке фотокамеры, настигшей её, к ней лёгким пружинистым шагом приближается смерть.
Тем временем небеса стремительно темнели. Лиловые тучи пожирали горящее око закатного солнца, и последний рыжий отсвет тревожно полыхнул в восторженных розово-серых очах, ветер встрепал белые волосы. Она предчувствовала дождь. О дожде ей нашептало это сонное солнце, укрывшееся нежным облаком. Пусть потанцует дождь. Она жаждала дождя и всесильной бури, свежести, слёз и криков природы… Ждала с какой-то необузданной, экстатической радостью…
К плечу притронулись. Йоко обернулась и вздрогнула. Перед ней стояла сама смерть. Но в следующий момент девушка порывисто обняла её.
- Здесь так здорово, Лео! Я так тебя ждала!
В тот же миг Да Винчи спиной почувствовал тяжёлый жаркий взгляд. Обернувшись, он встретился глазами с Эмилией. Заметив его движение, она тут же отвернулась и исчезла в толпе.
- Йоко, пойдём скорее! – Властно схватив девушку за руку, Леонардо энергично потянул её к выходу.
- Но, Лео, я не хочу! – Гибко высвободившись из его руки, девушка взглянула на Да Винчи исподлобья. – Мне здесь хорошо, мне здесь весело! Здесь все такие удивительные, странные, и я не чувствую себя чужой!
- Йоко, пожалуйста, пойдём! – Положив руку на хрупкие плечи, мягко, но настойчиво произнёс Леонардо.
Йоко настороженно посмотрела ему в глаза, но уже в следующий миг скинула с плеча его руку и возмутилась:
- Да что с тобой такое? Я хочу потанцевать под дождём!
- Йоко, эта дама в синем, она тебе что-то давала?
Йоко мечтательно улыбнулась.
- Та красавица? Она поинтересовалась, где я приобрела этот чудесный костюм, а потом угостила гранатом. Разве она не восхитительна? – Торжествующая злая молния осветила лицо девушки, конец её фразы поблек в громовом раскате.
- Йоко, милая! Она пыталась убить меня ночью!
Розово-серые глаза широко раскрылись, будто доверчивые маки.
- Она?
Леонардо кивнул.
Йоко печально опустила взгляд себе под ноги.
- Лео, я поняла, что совсем не знаю тебя. Сегодня ночью, когда ты спал, ты говорил и говорил – много удивительного и кошмарного. Я не знаю даже, что из этого правда, а что – твой дурной сон… - Йоко начинала плакать, и с неба упали первые капли дождя.
- Йоко, не сейчас, - снова прикоснулся к её плечу Леонардо.
- Да подожди ты! – Отмахнулась Йоко почти зло. Затем добавила мягче, - подожди, пожалуйста.
- Понимаешь, это удивительно, но мне почти всё равно, что с тобой происходило. Ты говорил, что убил кого-то, кажется, называл себя наркоманом… остальное я даже не поняла! Я не настолько хорошо знаю ваш язык. Но я не хочу, чтобы с тобой случилась беда. Ты говорил, что, если я буду рядом, то она тебя не тронет. Значит, теперь всё хорошо, да, Лео? – на одном дыхании закончила Йоко и взглянула на Леонардо с надеждой.
Дождь, тем временем, струями стекал по лицам, уродуя маски, смывая грим… Но ни одно живое существо и не подумало снять маску. Лишь лицо Йоко оставалось всё тем же – белым, взволнованным. Лишь белые пряди налипли на лоб.
Он молча подошёл на шаг ближе и успокаивающе погладил её по волосам влажной ладонью. Движение было наполнено теплом и тишиной.
- Aishi… - Тихий шелест срывается с губ Йоко.
Стеной лил дождь, а кроме него словно ничего и не было. Лил дождь холодными жёсткими струями, путая волосы, стирая и уродуя фальшивые лица. Тихий пункт электрооргана и беспокойное дыхание струнных — начало нового танца. Вступление слишком долгое… Издалека, из-за дождя доносится далёкий женский крик из иного мира: «Смотрите, да она же без маски…»
Резкое движение металлической осы разрывает серую пелену тишины и дождя рядом с рукой Да Винчи. В следующий миг кровавый мак расцветает на белом костюме Ангела, прямо на сердце. В молчании растекается противоречивое выражение эйфории и ужаса в расширившихся розово-серых очах. С губ беззвучно, словно по инерции, падают последние слоги: «…teruyo». Она делает шаг назад, ещё один крохотный шаг, запинается о перила и медленно-медленно, растягивая пугающе-прекрасный момент падения, на миг зависает в странно гармоничной и естественной позе созвездия над перилами, прямо в воздухе. Её ноги медленно отрываются от платформы, вытягиваются на фоне тёмного неба, трагически-свободно раскинутые в стороны руки точно переживают трансформацию в крылья. Тонкое, парящее подобно пёрышку, тело нещадно хлещет холодными хлыстами дождь. «Как красиво!» - невольно воспламеняется мысль в возбуждённом сознании Да Винчи. Секунду-другую наблюдающие верят, что она полетит вверх и разобьётся о небо. Но земля берёт своё. Тянет безвольную куколку со страшной силой враждебной гравитации, жаждет прижать белую снежную девочку к тяжёлой груди.
Алое море маков испуганно вскрикивает и колышется, скрывая невесомое тело марионетки среди буйных волн. Точно дым от костра, в воздух поднимается стайка белых мотылей, почему-то бесстрашных перед ливнем…
На секунду жизнь на платформе замирает, как в древнем храме. Настоящая Смерть неслышно и неведомо танцевала среди них.
Но вот, музыка набирает мощь, её пронзительное крещендо принуждает кружение возобновиться с новой силой. Женщина в прилипшем синем платье издалека без тени радости или гнева наблюдает за происходящим. Затем гордым властным шагом королевы направляется к месту трагедии.
Глядя в алое море маков, Леонардо вспоминает тёплую ночь у моря и цветастую юбку Лолы, алое платье Лизы в тот вечер, когда она… Наконец, алые отблески солнца в дивных очах Йоко.
Всё, довольно. Довольно нести любимым боль и смерть. Довольно создавать картины о боли, довольно болью жить!
Точно сомнамбула, держась за перила руками, Да Винчи перепрыгивает через железное ограждение. Крепко, до боли в пальцах, вцепившись в железные перила, балансирует он на тонкой кромке с внешней стороны платформы. Да Винчи смотрит в алое море цветов, в бушующее море грозовых небес, и отпускает поручни.
Подобно крыльям ночной птицы трепещут полы чёрного плаща на стремительном ветру, где-то вдалеке, за занавесом дождя, рождается и потухает отчаянный крик: «Леонардо!..»
Всё дальше небо – всё ближе огонь маков. Страха нет, горечи тоже… Только лёгкость – и Леонардо смыкает очи.
X
Белый свет... повсюду белый свет. От него не спасают веки. Белый свет пронизывает тело, приподнимает его над поверхностью земли... Свет напоминает море — он омывает континенты душ, соединяя их в Единство, он несёт континенты миллионы лет навстречу друг другу — и никто в мире не одинок, пока есть белый свет. Он пронзает стрелами космос, и в нём лениво, точно под одеялом, перекатываются во сне звёзды и планеты... Они напоминают гигантские яйца, в которых спят их бабочки-души... Размах их крыльев мог бы даже затенить земное солнце, и настал бы новый ледниковый период, окрашенный разноцветным северным сиянием — сиянием звёздных крыльев и очей в бесконечных небесных полях... а пока звёзды спят и видят сны о море света, и наша малышка-Земля тихо вздыхает во сне, полная грёз о безопасности, доверчивая, переполненная чувствами...
Неожиданно белый свет становится стрелой, проникающей в зрачки — острое, нестерпимо острое касание, ощущение падения и... ночь опущенных век.
Да Винчи слышит своё дыхание и не верит ему. Мысли плывут в темноте, точно рыбы подо льдом. Мысли, страхи, чувства и желания... это всего лишь упражнения мозга — они плывут по ночи закрытых век — но это не Леонардо. Леонардо — больше этого, он вне этого, он в море белого света, в блаженстве — и лишь в полнейшей тишине со звенящим на струнах его души смехом созерцает конвульсии собственного разума... Леонардо — вне себя и в себе, Леонардо — Вселенная вне черепной коробки — он свободен.
Непривычно и с недоверием вглядывается он в ночь под смеженными веками, точно под толщей снега, осторожно пытается пошевелить пальцами... и удивлён, когда ему это удаётся... Ему кажется, что его качает на гигантских качелях, что он идёт по волнам, едва касаясь белой лунной дорожки обнажёнными светлыми ступнями...
Впереди на волнах медленно расцветает Лотос — прямо из лунного отражения... Лотос в человеческий рост... Медленно танцуя в такт колебанию волн, он вскидывает бледное лицо и белые волосы сиянием танцуют в ночном небе... тлен земного воздуха слетает прочь с лепестков его волос — земная влага не задерживается на цветке — слетает прочь со снежной кожи — и вновь Лотос чист. Взгляд сияющих серебряных очей ласково почил на лице Леонардо, и тонкие обнажённые руки протянуты ему настречу... Белая богиня Китая - Будда милосердия с Востока и Святая Дева христиан, неуловимая Джоконда и мрачная покровительница таинственной Нибиру Персефона перемешались в его сознании... Тело Леонардо, там, где когда-то была кожа, расцвело бесчисленными звёздами крошечных белых лепестков.
Дева-Лотос, тем временем, почти не касаясь тёмных вод сияющими ступнями, шла к нему по воде. От каждого её шага вода начинала тихо сиять.
Да Винчи, и сам уже более похожий на Святого Себастьяна Сандро Боттичелли, нежели на себя прежнего, протянул Деве просветлённые, напоминающие цветы, ладони.
Дева-цветок протянула сияющие серебряными лунными бликами тонкие и лучистые руки ему навстречу. Обновлённые черты лица вдруг показались Да Винчи такими знакомыми…
- Так это Ты, мой безмерно красивый Ангел?
Она улыбнулась, и серебро Луны мерцающими бликами рассыпалось на её лице.
- Мой Ангел, получается — я умер?
Её лицо не шелохнулось, но Она засмеялась беззвучным звёздным смехом — и мир озарился Сиянием.
- Возлюбленный мой, смерти нет...
- А как же Лиза?
- И она жива… Она здесь, Лиза с Тобой! – В голосе Девы неожиданно зазвенели знакомые тёплые нотки уже полузабытого любимого тембра.
- А Лола?
- И Лола... Лола счастлива…
Леонардо не заметил, что с его лица катились капли серебристой росы, разбиваясь с мелодичным пением о поверхность озера.
- Ангел мой, я могу коснуться Тебя?
Белая Дева не ответила. Её ладонь легла на цветок его сердца. Затем её сияющий облик коснулся кожи Леонардо. Два сияющих существа слились воедино, затем – в пульсирующий луч серебристого Сияния. Пространство заполнилось белым, ощущение личностных границ исчезло... Леонардо словно бы превратился в волну в белом море света, по которому он плыл свободно, освобождённый от удушливых тенет мнений, свободно сливаясь с любимыми существами, такими же безбрежными, как и он…
При этом, он постоянно ощущал притяжение наверх, зовущее всё выше и выше… но нежно, без малейшей муки… словно укачивая в космической колыбели.
1
Проснувшись утром на своей кровати в одиночестве, потревоженный проделками настырного солнечного луча, Леонардо со стоном потянулся и удивлённо осмотрелся.
Солнечный луч шкодливо бегал по бревенчатому полу и шторам, рассыпая по струящейся ткани переливы крошечных радуг. На небе – ни облачка. Должно быть, ночное ненастье почудилось Да Винчи сквозь сон...
Взгляд маэстро остановился на кресле – там по-прежнему лежал нетронутый диск – Дебюсси «Лунный свет». Открыв коробочку, Леонардо убедился – содержимое на месте.
Так что же за видения посылали ему духи?
Может быть, и Ангел уже приходил, пока он спал?
Леонардо не знал этого. Но, почему-то он был точно уверен, что, гуляя утром по городу, встретит у фонтана Йоко, любующуюся водяной пылью, повисшей в солнечных лучах…
А, значит, надо по пути придумать для неё сказку… О ком же?
Лицо Леонардо засияло: о Фее Лотоса!
(12/2011 — 01/2013)
VII. Сияние
© Copyright: Рамона Шторм, 2015
Свидетельство о публикации №215111901968
Свидетельство о публикации №215111901968
Рецензии