Почки...

Суровые фильтры метаболической цензуры, партийные члены и активисты кроветворения, абсорбирующие редакторы выделительной системы, всё они - бобовидные бусины авторитетных почек смиренно молчали и хранили, как жадные плюшкины, песочек обид и мелкие сокровища разнообразных камушков боли  в копилочках почечных лоханок.

 Заглатывая слёзные водопады и наматывая целыми клубками сопельную пряжу безмолвных обид на хрупкий кулачок, Ева даже в эти минуты была ослепительно трогательна и красива. Тонкая статуэточка, она мечтала вжаться в батарею и тихо, забившись в проёмы старых чугунных колен, поскорее забыться и умереть.

Почечные колики были молчаливыми свидетелями, постоянных избиений хрупкого цветка - Евы. Лоханки выли от перемещения песка, двигающегося под напором густо-багрового гнева её любимого супруга, шикарного олимпийца - кровожадного Петро.

Петро, её любимый супруг - серая мышь закулисной дрессуры одной из карательных систем, дома он превращался в деспотичного диктатора и ревнивца Отелло.

Бил любя и крепил он её беспощадно, со всею страстию своих первозданных инстинктов, обрушивая свой "праведный" гнев,  девятым валом, на беззащитную голубку. Изящная кукла смиренно и безропотно молчала, только иногда подёргиваясь после длительных инквизиторских экзекуций, в приступах конвульсивных почечных колик, прощая всё же,  своему домашнему монстру и тирану любые издевательства и пытки, во имя любви и мнимого мира в семье. Только почки отзывались на эту жестокость, реагируя остро и болезненно, словно безумно взывая о помощи. Отбитые ткани поясницы тяжело оттягивали к полу прекрасное тело восковой куколки Евы.

Петро был знатоком изощрённых пыток и лупил очень сострадательно, и исключительно "по-христиански", только лишь в воспитательных целях, слишком красивую на его угрюмо-мрачном фоне, вечно цветущую супругу.

Почки всё протоколировали, незримые следователи - они вели многотомное дело с самого первого побоя и дальнейших измывательств. Отбитые донельзя почки, от накопленного груза обид, уже не могли полноценно заниматься фильтрацией и молча копили мутную мочу под тяжким грузом угнетённых эмоций и длительно подавляемых чувств.

Кап-кап-капики-кап... Тайнозапрятанные кристаллики слёз перезакислённой мочи под жёстким надсмотрщиком цистита скреблись и, словно жертва, тихо озираясь по сторонам, долго осторожничали ныне, прежде чем выйти и навзрыд расплакаться в туалете, чтобы и далее героически нести свою красоту и смирение во имя и, конечно, ради любви.

Ева припудривала и скрывала под густыми слоями тонального крема одутловатости лица и мешки под вечно заплаканными глазами. Зеркала - молчаливые домашние свидетели постоянного насилия, в который раз отразили припухлости поясницы и треснули с горя, понимая вместе с Евой, что всё недоказуемо. Синяков никогда не оставалось - Петро лупил то мокрыми полотенцами, то литровыми баклажками воды, которую совсем перестала пить влюблённая узница. Почки её давно объявили протест и устроили блокаду, продолжая терпеть и сдерживать водные массы обиды. Устья лоханок воспалились от непрекращающейся боли, постоянно подавлемого уродца-страха и немых заточённых -
 повстанцев-обид. Мочеточники упорно бастовали, клапаны-сфинктеры наглухо закрылись, как стыдливые лепестки бутонов, выражая тихий и пассивный протест, и, даже во имя любви, отказывались пропускать эти отравленные обидами потоки.

Почки голосили надрывно и нещадно, но сердце, вопреки всему, прощало и прощало, жертвенно нагружая себя, чтобы хоть немного снизить нагрузку и заглушить боли всей мочевыделительной системы. Ничего не помогало - колики усиливались, как и боли, моча запиралась под замок и скиталась бултыхающимися отёками по всем тканям тела, словно мысли келейно-молчащей женщины.

Петро в очередной раз был особенно зол и разгневан на более удачливых сослуживцев и зажравшееся, постоянно подавляющее и глумящееся над ним начальство. На этот раз, для более серьёзной профилактики и абсолютного подчинения, он завернул в мертвенно-бледное, заплаканное полотенце кусок её любимого ванильно-розового мыла, сентиментально вдохнув его запах, вспоминая упоительно-тонкие волны аромата нежного шёлка её тела... "Остановись, мгновенье, ты прекрасно...", но тут же строго одёрнув себя, вложил в карательный, махровый инструмент более суровую артиллерию, тяжёлый, остро-ребристый кусок хозяйственного мыла...

Хлестал Петро сурово, упорно и от всей его зверско-сентиментальной души, словно самопровозглашаясь и самоутверждаясь хоть на маленькой, но такой прекрасной и всеми желанной территории, что чувство внутреннего самоудовлетворения варварской экспансии и всепоглощающей любви к супруге насыщали его зверско-сверхъестественной силой и дичайшим адреналином тяжёлых энергий.

Усталый, но довольный собой,  карающий труженник,  обмяк и грузно рухнул на диван. Тело Евы, безропотно распластавшееся рядом на холодном линолеуме всевидящего пола, медленно всхлипывало. Еле соображая, она, наконец-то, безысходно поняла, что это была последняя стоическая оборона почек... Наутро они сдались и отказали...

19.11.15 - 17.06.21


Из цикла "Кармические причины в природе заболеваний"