Приходите к нам ещё

Молоко, хлопья, три йогурта, сельдерей, руккола в упаковке, помидоры черри в контейнере…

Ясно, худеет. Сколько ей? Тридцать пять? Или все сорок? Сейчас хрен поймёшь. Люди возраст потеряли, факт. А счастье-то нашли? Вон у этой глаза печальные. И с чего бы? Продукты дорогие покупает, и туда же – грустить.

Стейк сёмги. Четыре грейпфрута. Взвешиваем. Всё верно. Авокадо. Как они это едят? Не пойми что – ни вкуса, ни запаха, бррр. Это ж как бабу прижало на похудеть! Зачем, спрашивается? Нормальная такая, как положено в её возрасте. Тьфу, а в каком возрасте? Волосы блонд, крашеные. Недавно красилась, корни ещё прорезаться не успели. Да чего ж грустная такая? От диеты? Или развелась. Дурынды, как разведутся, сразу худеть бросаются. Можно подумать, он прям увидел её худую, восхитился и взад побежал, на семейную перину! Людка из мясного сама от нервов похудела, когда от неё благоверный к молодой подался. За месяц, хлоп, и двенадцати килограммов нет. И чего хорошего? Сиськи повисли, зад расплющился, синяки под глазами, как будто ей муж бланшей понаставил. А мужа-то никакого и нет, тю-тю. Ой, злая ты, Татьяна, ой, недобрая!

Маникюр красивый. Лак с искринкой. Надо себе такой цвет купить. Два болгарских перца. Красный и желтый. Никак их не попробую. Вкусные, интересно? Или как всё ихнее – трава травой.

– А вы их ели?
– Кого их?
– Ну, перец этот. А то я всё никак не попробую.
– Ела. Перец как перец. Наш лучше.
– Сейчас перерыва дождусь и попробую, наконец.
– Хотите я вас угощу? Берите! – улыбнулась вдруг, и красную перчину протягивает.
– Ой, что вы! Нам нельзя, я сама куплю. И скидка же у меня, – тоже улыбнулась, а потом – по сторонам.

Надо же! Петровна-то хоть не видела, надеюсь. Талдычила же нам: меньше болтайте с покупателями. Только по инструкции: здравствуйте – пакет нужен? – наша карта есть? –столько-то – спасибо – приходите к нам ещё.

Точно разведёнка. Для мужика ни-че-го. Колбасы там, окорочков каких или макарон с картошкой. А ведь добрая баба. Жалко её.

– Тысяча пятьсот восемьдесят. Спасибо. Приходите к нам ещё!

Когда уже пересменка? Спина гудит. Надо всё-таки к этому дядьке сходить, что Жаннка рассказывала. Пусть спину мне помнёт.  Утром с постели бочком встаю, да с кряхтением, как старуха. А я ведь этой, разведённой, лет на десять помоложе буду. Или на пятнадцать даже. Вот посидела бы она на моём месте, не до маникюра бы ей было.

Кефир, булка. Пять картошин в пакетике, взвешиваем, всё правильно. Да, на её пенсию не разгуляешься. О как! Стейк сёмги??? Кутит сегодня бабуля.

– Пенсию вот получила, – засветилась глазами.
– И правильно. Себя надо баловать.
– Вот и я так решила. Мне эта рыбка аж снилась, – хихикнула в сморщенный кулачок.
– Ой, ешьте в своё удовольствие!
– Я её дня на три растяну.
– Да вы что? Я бы так не смогла. Сразу бы всё слопала. Зато хоть расчувствуешь. А так вы же только о ней и думать будете, как она там в холодильнике лежит и вас ждёт.
– А что, может, и правы вы, деточка. Устрою себе сегодня пир!

Чистенькая такая. Одета со вкусом, хоть и видно, что всё ещё «дореволюционное». Одинокая тоже. Ну, с ней-то всё понятно. Не то, что с той худеющей или со мной. Хотя, что понятно? Где её дети, внуки? Или не нажила. Вот досидишься ты, Татьяна, за своей кассой: дом – работа – дом! Будешь потом одна за кефиром ковылять и рыбу во сне видеть. Тьфу, рыба же это к беременности! В бабкином-то возрасте… Эк тебя занесло. Считай давай!

– Триста пятьдесят, бабуля. Приходите к нам ещё!

Дождусь перерыва, пойду перец пробовать. Тоже красный и жёлтый возьму. И зелёный, чего уж там! А потом танго! Их из нашего окна хорошо видно, как они там выкруживают. Но это только в вечернюю смену. Они в своей танцевальной школе свет включают, и всё как в телевизоре. А днём ничего не видно – стекло отсвечивает. Девки надо мной ржут, а я и не слышу. Вся уже там, в окне напротив. И это меня он прижимает, тот, с тёмными волосами. И вертит, как куклу тряпичную, и назад запрокидывает. А я ему ногу за бедро – раз! И головой взбрыкиваю. Пусть знает, что я ему не игрушка. А потом сама по нему стекаю, всем телом, прямо к его ногам, мол, ладно, ладно, ты здесь главный, сдаюсь!

Фарш свино-говяжий, три килограмма, взвешиваем, всё правильно. Сетка картошки. Две пачки макарон. Три бутылки молока.

Ишь, семейный! Хозяйственный. Интересно, по жёнкиному списку покупает? Или сам такой сознательный?

Гречка, два пакета. Хлеб – бородинский и батон. Кило докторской, кило сыра. Взвешиваем, всё нормально. Три банки фасоли. Два больших майонеза. Бутылка кетчупа. Курица-гриль.

Ну они и жрут! А потом худеть ко мне прибегают, за рукколой и сельдереем. Не, этот такое есть ни за что не станет. По рукам видно – работяга. Простой человеческий мужик, ему эта трава заморская, как мне – авокадо ихнее.

Две пачки детского питания. Пюре из яблока и банана, пять баночек. Ватные палочки.

Ага, ты, значит, у нас молодой отец! Сколько же тебе годков? Да уж сорок пять, не меньше. Во даёшь!

Газировка, две бутылки. Четыре яйца шоколадных. Хлопья, тоже шоколадные.

Так. И постарше дети есть.

Две бутылки пива. Суджук.

И о себе не забыл. Правильно, мужик. Заслужил, я считаю. Сейчас придёшь, всю свою ораву накормишь. Сидят, небось, папку ждут.

– Две семьсот двадцать. Спасибо. Приходите к нам ещё!

Пошёл в семью. На тёплую кухню, а потом на свой диван перед телевизором. А ты, Татьяна, в десять выползешь и по кромешной темени домой, к чёрту на кулички. На двух маршрутках, с пересадкой на рынке. А поближе квартиру пока не снять, не наработала на поближе. Застряла ты за этой кассой на веки вечные. И ведь как думала? Главное, в город выбраться, а там уж… Вот тебе и «а там», и «уж». Фу, какой уж! Работай, работай.

Зато в вечернюю что хорошо? Маршрутки пустые. Сядешь у окна, лбом в стекло упрёшься и едешь, смотришь в чужие окна. Светятся они себе тепло. Особенно, если у кого абажур оранжевый. Тоже никак себе не куплю, сколько собираюсь! И кажется, что там, за этими окнами, счастливые все, друг друга любят, вместе чай за круглым столом пьют. Под оранжевым абажуром. Или гречку едят, с котлетами, из нашего фарша, свино-говяжьего. Тьфу, да что ж такое! Работай, Татьяна, штрих-коды считывай!

Два питьевых йогурта, хлебцы, три апельсина. Пакет.

Всё? Сдохнуть можно, ноги протянуть! Студентка что ли? Не похоже. Вон в шиншилях вся, сережки маленькие, но сверкают так, что аж противно. Сама натрудила? Ага, щас! Ей лет двадцать от силы. Фигуру бережет, товарный вид. Вон тонкая какая. У такой танго бы хорошо вышло, наверное. Такой ногу на бедро забросить тому, черноволосому, раз плюнуть. Ещё чего! Перед моим она ноги будет задирать? Пусть гребёт со своими апельсинами, к тому, кто ей эти сережки купил.

– Двести пятьдесят три.

Золотой карточкой оплачивает. Не хочу ей говорить, чтобы ещё приходила. Не хочу и всё! Ну, и чего ты, Татьяна, сама себя накрутила? Вот дура, ей-богу! Как есть дура.

Интересно, а где они эти туфли с тонкими ремешками для танго берут? Неужели и для такого специальные магазины есть? На моей щиколотке, небось, эта перепонка и не застегнётся. Или лопнет, в самый ответственный момент, когда я на своего ногу закидывать начну. Вот позорище, мама дорогая! Может, тоже эти сельдереи жрать начать? Ага, тебя ж прямо заждались все на этом танго. Всё выглядывают и спрашивают: где там наша Танюшка? А чернявый аж по пояс в окно высунулся.

Баранина на косточке. Пакетик розмарина. Брокколи. Имбирь. Два лимона.

Ути-пути, эстеты мы какие! А руки красивые, холёные. В теплом офисе сидит, не иначе. Точно не вкалывает, как тот, с большой семьёй. Сколько же тебе лет, моя ты красота?

– А-э-ф-ф-ф…
– Что, простите?
– Это…
– Что-то не так, девушка?

Как же? Что же это? Он вот… А я… Откуда он здесь? Соберись, дурища! Чего ты на него вызверилась? Всё, теперь он точно решит, что ты… А-а-а-а-а-а, да как так-то?! 

– Всё хорошо?
– Аммм, а-а-а-га…

Пффф, улыбается. Или смеётся? Надо мной? Конечно, сижу тут в этом колпаке дурацком. И-и-и-и-и! И глаза не накрасила, и губы. Откуда же мне знать, что он сам сюда? И коса эта из-под колпака. И синяя ленточка на конце! Всё, сейчас я потеряю сознание и умру. Будете все знать!

– Это вы там танго? – махнула рукой в сторону.
– Танго? Там это я, да. А вы откуда знаете? – приподнял одну бровь, опять улыбнулся.
– У-у-у, – сделала загадочное лицо.
– Посчитаете, может быть?
– Посчитаю, ага, – и сижу не двигаюсь, на него смотрю.
– Так давайте! Тук-тук-тук, – и пальцами, как пианист шевелит.
– А! Это?

Так, два лимона. Красное вино, сухое. Ох, не один же он его пить будет! Виноград – кисть белого, кисть красного. Ненавижу!!!

– Две сто. С вас, тут вот. Две. Сто, - шумно поддуваю чёлку вверх.
– Да я понял, понял, – пожимает плечами.

Расплачивается. Берёт пакет. Разворачивается. Спина. На шаг дальше, еще на шаг. Вдруг я вскакиваю, перегибаюсь через ленту и ору, истошно, на весь зал:

– Приходите к нам ещё! Приходите! Ещё! К нам! Приходите! При-хо-ди-те!!!

Он поворачивает голову и на ходу кивает мне. Я понимаю, скорее даже ощущаю, что в зале непривычно тихо. Все четыре очереди и девочки за кассами смотрят на меня.  От двери с табличкой «Администрация» на меня надвигается Петровна.