***

         
                3


        Мы встречаемся в  метро. Он  опять опоздал.  Я  пеняю ему  на это.
  - Папа, когда ты  научишься  рассчитывать время?   С твоей стороны,  это   не воспитанно.  Он  отмахивается:  воспитанно -  невоспитанно!  Чего  их слушать  этих  женщин?
    - Синдром  безотцовщины,  -  вполголоса  со вздохом  замечаю  я. 
Для  его,  послевоенного,  поколения    женщина по определению не может быть равной.  Они  ассоциируют себя с отцами - победителями,  а кто такая для них  мать?  Родина  с  тяжелой  противотанковой  походкой, натруженными  затвором  автомата  руками  и  зычным голосом,  которая с детства  ими   командует:  делай то,  не делай  этого!   Да с  какой стати?!   А не помолчать ли тебе, женщина?   
   Как ему объяснить,  что это несчастье, что  женщины  в  нашей стране  были вынуждены  взять  на себя мужские функции? Что они  это сделали  ради них,  детей?  Превратили себя и в прокатный цех,  и в полевой  стан.
    Не то что бы на уровне головы он этого не понимает,  он  не может  этого принять на уровне  реакции.  Просто не выносит, когда женщины повышают голос и  баста.   А с тех пор  как   маман  дала ему отставку,  считает  их полными  дурами.  Его  несправедливость  меня  злит.
     Ты, очевидно, судишь по своей жене, папа?  Но ее-то дурой не назовешь!  Такие,  как она,  как в том анекдоте,  свои десять рублей в  день всегда  имеют.  С таких  ротозеев,  как ты.
   Нет, этого я ,  разумеется,  не произношу вслух.  Вмешательства   в свои личные дела    батяня   не потерпит.  Просто я так  думаю. Точнее,  знаю.  Я ведь и сама  женщина.
  Хочешь,  многоуважаемый  родитель,  я  расскажу  тебе  про этих сучек,   своих подруг,  и  про то,  чего вы  хотите от них , а  они  - от вас?
   Вы хотите, чтобы  они   безотлучно развлекали  вас  до  скончания веков   неизменно  молодые,  хрупкие,  долгоногие,  нереально красивые   боттичеллиевы  телки.  С   волосами,  как сибирская тайга,  и  персидскими розами на  устах,  с  голубиной нежностью  в глазах, которыми они  смотрят  вам в   рот и  клацают, клацают  накладными  ресницами;  и  кивают, кивают,   хорошо  уложенными  пустыми  головками,  поддакивая,  как китайские болванчики... 
    Они – ваш магометанский рай,  эти фарфоровые  сучки. 
 И вам плевать, что у  них лед  в душе,  а  в  пи - де -   булыжник пролетариата  и вы для них -  ничто,  а только Большой член и  орудие добывание Денег.  Потому что,  папуля,  вы   этого и  заслуживаете.
 Вы предали кавказскую пленницу, папа! За эти  накладные ресницы, за   ворованные  розы, за  лживые уста.
 Их  длинные ноги – это паучьи  ножки  слона Дали.
Это они-то хрупкие?!  Очнитесь! Да  им на  все…    Сам знаешь что!
На больных детей, на нищих стариков, на  то, что молодым жить  негде и не на что.  А по - большому  счету,  и  не  за  чем.  Потому  что   с этими тупыми сучками   нет  и   никогда не  будет у нас  никакого  развития в нашей стране. Ни с  их силиконовыми    титьками ,  ни с застрявшими в  19  веке  спа - салонами,   а  может  быть только  одно  -  кромешная  деградация.
 Люди добрые, помогите,  чем могите,  на детей больных  раком!.. – это что же за бред  такой с голубого экрана? Это кто  там  у нас  побирается? А где государственные программы?!  У  нас  же нефть, у нас же газ, у нас металлов цветных  и алмазов  в пещерах  каменных  несметно!..
 Все ложь! Все стыд! И пенсии  убогие,  постыдные;  и медпомощь -   сплошное  хамство  и   профанация;  и  квартиру не купишь; и дети без надзора;  и родители  очумевшие мечутся по всей стране, ищут,  где бы  подзаработать. И никто ни  во что не верит. Потому что,   кому тут  верить, когда  все кругом  изоврались?  А не соврешь, еще хуже будет,  вообще  откочуешь  в бомжи.  И это жизнь?! И это великая страна с великой историей?!
 Вот, вот! – папаша  доволен, что мы, наконец,  сменили тему.  Оставили в покое его жену и  переметнулись на  политику. Про  свою жену он  и так давно уже  все понял.  Амор,  амок -  смог рассеялся,  что в сухом остатке?
 На коленях приползешь, не возьму! – пообещала  когда-то мама -  и  правильно.
 - Не бери его,   ма!  Это  он  своей безответственностью  разрушил нашу семью. Он убил любовь. 
   Но разве так  бывает?  Разве  в семейной жизни  может  быть виноват лишь   один  из двух?
  Папенька,   конечно,  склонен  преуменьшать  свою долю вины, норовит  все свалить на государство.  Мол, разве ваша  мать  так  взбеленилась бы  на меня, если б   не вымоталась до  предела  на работе и  с  вами? Если б   у нас  водились в достаточном количестве   деньги?
 Вот  о чем  ему  хочется потолковать со мной. Но  -  я  не желаю перетирать  с ним о   государственном. 
   – О чем с тобой   говорить?  Человек, покинувший семью в  таком плачевном положении, в  принципе, не  способен  к  государственным делам. 
  Когда  Бил спутался с Моникой, кого осуждала Америка -  Монику? А у нас тут неподалеку от нашей  деревни,  в  поселке  Головино,  в тюряге,   отдыхает  отечественная  Моника. Ну, та, которая будто бы  соблазнила бедного министра  обороны  и  обобрала  казну.  Она -  сидит, а  этот  рыцарь без страха и  упрека  разгуливает  на свободе. Как  говорится:  почувствуй разницу!
      Папа бросается на слово Америка,  как собака на  os зла.
   -  Не говори мне про Америку! Они обобрали весь мир.
 – Да вы  им просто завидуете! Они сделали то, что и  вы бы  хотели,  да ума не хватает.  И поэтому вы обираете собственный народ. Женщин, детей, стариков...
-  Это я  обираю стариков?!  Я сам старик.  И  между прочим, до их пор плачу взносы в коммунистическую партию.
-  Ну, и молодчина! Лучше бы отдал эти деньги  мне. Или сестре. Она в тебя пошла.  Загонишь ее в режим  экономии,  всем же только  хуже будет. 
 А твои  коммунисты только и  умеют,  что  народные средства по всему свету  разбазаривать.   То  Куба  у  них  без  наших ракет,  как  старушки  без  зубов,  нечем  загрызть   империалистов.  То   в  газете   «Юманите»  совсем  пообносились,    шанель   не  на что купить.  В одну Африку  сколько  вбухали!..
-  А  по-твоему людям не надо помогать?!
  Что с ним говорить?  Папа  есть папа!
 - Надо!  Но сначала своим, а  потом уж  чужим. Ты записался в  коммунисты? Забыл, как  при Брежневе  выступал против них?  Как они тебя   подставляли, рот затыкали?  Они даже вывеску  никак  не догадаются сменить, пророки будущего!
- Сменят,  придет время.
– Когда?  Когда  опять до  Большой  войны дело дойдет?
- А что  война? – сверкнул  дерзким  глазом. -  Мы  побеждали  и   будем  побеждать!
 -  Да,  ну?   Не хочу тебя  разочаровывать,  но  на этот раз,  вряд  ли,  –   оторопел,  вытаращился  на меня.  Не верит, что  я  могла  сморозить  такую крамолу.
  -  Это не вы  побеждали - отцы ваши. А вы все  продули: пропили, прогуляли,  проболтали,  разбазарили  по мелочам.
    Ну,  ладно, ладно!…  -  мне  его жаль, возраст.  И глаза у него давно уже не те,   синь  сьела  глаукома  и   катаракта,  и   проблем со здоровьем  не оберешься.
  А  в  мужестве  ему, действительно, не  откажешь.  Сама сто раз была свидетелем.
 Однажды у нас загорелся  газовый  баллон  на кухне.  Того гляди  рванет. Полная квартира  была мужчин,  все, как конфетти,  стремглав посыпались вон,  мимо лифта,     вниз   по лестнице  на улицу. Один отец  промчался в соседнюю комнату, сорвал со стены ковер, накрыл.  Принялся тушить пожар. Выходит  минут через 15, волосы дыбом, все брови обгорели, хохочет. 
-  Ну, как я вам без бровей?
Я смягчаюсь.  Допустим, не  вы,  не вы.  Пусть  мы.  Мы, непутевые,  все прошляпили  и  проворонили.  Мы – дети поражений. И  наш удел отныне  –  терпеть поражения.
  Я говорю банальные вещи? Ну,  да,  я не гений.
  Если  б   я  только  могла предвидеть ,  что мы опять раком  попятимся  к  этому  долбаному  капитализму,   ни  за  что бы  не вышла замуж. И  рожать не стала. Зачем? Какой смысл  еще одному человеку мучится?
  Римская  империя  рухнула,  потому что перестали воспитывать детей.  И наш  Третий   Рим  тоже рухнул  по той  же  самой причине. А четвертому не бывать.
  Думаете, это я  каркаю? Нет,  это старинное  предсказание  такое. 
  Естественно.  Откуда  же  ему взяться,  Риму? - если римлян   некому  рожать.  И  вообще,  на кой ляд  нужны  эти вечно  бряцающие оружием,  глупые  римляне? Какой от  них прок  мирному населению?
   Хотят ли русские войны? -  спросите  вы  у тишины. Спросили? Что она вам ответила? Ничего? Понятное дело.  Она же – тишина!  Соображайте сами.  Идите  вглубь  своей  исторической территории,  сверяйте перспективу с ретроспективой, тяните,  ощупывайте  проводку,   пядь за пядью, пядь за пядью,   ищите  обрыв.  Нашли?  Есть сигнал?  Нет?  То - то же! И не будет  –  вплоть до горизонта событий.
  Дети  перестали  понимать отцов, потому что никто и не думает исправлять свои ошибки.  Одним  слишком поздно, другим  некогда, третьим невыгодно, а четвертым…   Что с них,  с четвертых, взять?   Они этого сделать  просто  не в состоянии.   
Почему, почему?  Головка у них такая - тыковкой!
   - И знаешь, что я тебе скажу, папа?  – заявляю  я. -  Я  рада, что мама с тобой  развелась.  Это не  она -  дура. Это  ты –  круглый  дурак! 
    Разве тебе не известно, что слово  патриотизм  происходит от слова отец,  отечество? Рухнуло  уважение к  отцам, а  без них, откуда  же  взяться патриотам?


               
                ххх    
      
   И все-таки   я хочу понять, определить у  него то,  главное,  качество,  за  которое  его  полюбила мама.  Не как мужчину,  как  человека.  За щедрость? За то, что  никогда не  ел  мозг по мелочам?  Не  рвал волосы из-за  утрат, всегда  предпочитая   смотреть в будущее?  За отзывчивое сердце? За то, что  всем и   всегда был  готов помочь, кто ни попросит? 
  Помогал  и тем, кто не  просил.  Понимал,  не  все  могут  обратиться за помощью. Другой умрет, а  просить не станет. Убьет  или  украдет.
  Нет, не  такой  уж  он  дурень,    мой  папаха!  И совсем  неплохо  разбирается в людях.  В  отличие от  маман  с  ее  пафосным: 
« мало человеком  родиться,  чтобы  человеком стать, человек  должен!..»
 Он  голодным мальчишкой  в воронежской деревне,   через которую  двигались  на фронт  наши части,  обыгрывал  офицеров в шахматы. А этот случай с пижамой? 
 Он тогда только демобилизовался из  армии,  женился  и  приехал  в Воронеж.  Денег  кот наплакал, однако поселился  в центре, в  самой дорогой гостинице.   И вдруг к  нему в  номер  заявляется  милиция: не вы ли, случайно,  из соседнего номера пижаму украли?
- Пижаму? А  что это такое? –  этот   фанфарон  понятия  не имел,  что такое пижама!  Показали.  Понравилась. 
 И  мой  будущий  родитель пообещал  себе, что у  него тоже  непременно   будет точно  такая же:  светлая, элегантная,   в  широкую  атласную  полоску -  пижама.   
И  она у  него вскоре появилась.  Да  не  одна. Штук  пять. В Египте  накупил. Дорогих,  хлопчатобумажных, в   атласную  полоску пижам.
 Он любит  приодеться,  наш старик!     Сбрызнуть себя  дорогим одеколоном  -  никогда не покупай  себе  одеколон!  я терпеть не могу мужчин в одеколоне   -  выпорхнуть из квартиры,   подобно ветреной  Венере.
 И  у него хороший вкус. И отличная память.  Он  много читает  и  любит спорт.  И  искусство.  Верен друзьям   и  не лицемер -  никаких  двойных стандартов!  И  всегда  склонен   прощать  людям их большие и маленькие  человеческие  слабости. 
 Потому  что  сам  слаб? 
Потому что мир  не  совершенен, а  жизнь,  несмотря ни на что,   должна продолжается?
 И все же, все же, все  же …   У  него  было  чересчур  много  недостатков из  расчета на одну семью с тремя детьми  и советским уровнем  доходов.



                ххх

        Мне  было  четыре года, когда  у  моей  тетки, страдающей эпилепсией,  внезапно случился  припадок  в  магазине. Это произошло впервые на моих глазах  и,  еще ничего не зная про смерть, я  инстинктивно  поняла, что  стряслось  что-то  непоправимое.
     Оглянулась на взрослых,  которые толпились  и  сидели  вокруг , человек  десять, наверное, но они безучастно, а некоторые даже с любопытством смотрели, как она  бьется   в конвульсиях  и на меня.
    Я растерялась.   Постояла  еще немного, пока  окончательно  не осознала, что помощи   ждать не приходится,  потом  заорала во всю свою не  хилую глотку  и  так, голося, помчалась к бабушке.
    Наш дом располагался неподалеку, как раз   через дорогу от этого  сельпо,  и  я думаю, на том  коротком  отрезке пути, пока я  бежала и  вопила, как  резанная,  если во мне   до этого  и  жила какая-то  детская  наивность -  я ее  полностью  растеряла. 
   С тех пор  я  не очень   доверю  людям. 
   Не  доверяю,  но -  сочувствую. 
   Потому что,  наблюдая   за    ними  и  за  собой,   со временем  поняла, что, в сущности, не  так уж они, те сельчане,  в том далеком  64 году, не пошевелившиеся, чтобы   помочь  упавшей  женщине и  утешить  испуганного ребенка  -  были  и виноваты.
   Ведь это были все те  же,  несчастные и  необразованные, невоспитанные,  пережившие войну, с истощенной психикой, никому не  нужные  простые деревенские люди,  которых  так  уважающая  на словах  трудовой народ  советская власть  превратили  в обыкновенную скотину. Ну, они  и  реагировали,  как скотина  - тупо и равнодушно.



                ххх

    Вообще советская власть  -  закадычный  друг  парадоксов. 
    В том же самом бабушкином  поселке лет двенадцати  я  неожиданно  обнаружила  себе  на радость  отличную  библиотеку.  И в ней  горьковское детище  -  библиотеку всемирной литературы,   которая с  тех пор стала моей утешительницей в отсутствие   брата,  когда  тот  уезжал на свои спортивные сборы .
    Деревня,  где скучал  Евгений,   была прелестный уголок!
    Прелестный,   только  в  нем  особенно-то  не  поскучаешь,  если жить  не  трудом  крестьян, а  своим собственным. 
    Так вот  эту  всемирную  литературу в  том поселке никто,  кроме меня и  милой,   за сорок,   библиотекарши  -    и в руки  не брал.  Все зачитывали до дыр  советскую, свисающую  с  полок,  как  засаленная  колода  карт. Изделия  хорошо оплачиваемых  советских  писателей  -  шулеров.  А   эта  стояла  себе особнячком,  в  задних рядах,    девственно  чистая,  как,  очевидно,  и  сама  незамужняя  библиотекарша,   весталка  этого  русского  деревенского   аполлонова   храма,    с  которой,  мы, несмотря на  разницу лет,  немедленно  подружились. 
  Думаете,   меня удивляло ее одиночество?   Или   кого -  нибудь   еще  в  этом  довольно- таки  многолюдном поселении,  где крестьянство перемешалось с  рабочими, а  между ними  сновали  малоотличимые,    как от  тех,  так и от других, но  еще  более угрюмые и пьяные  зеки? 
  Все вокруг  отлично понимали: ну,  нет  такого подарочного вертолета, который  бы  доставил  этой  начитанной  тетеньке  сюда  рафинированного  мужа с любящим сердцем  и  изящными   манерами.   Потому что,   зачем  же  этому  чудаку  в  очках  тащится  в  какой-то заброшенный   в   нечерноземье   поселок, где  тревожный дух  криминала и  всяческого рода несчастий  и  пороков  перешибает даже  чудодейственный  аромат  великолепных  мачтовых  сосен,  в которых он  расположен?
  А  сосны, между прочим, действительно,  волшебные!   Их смолистый  дух  на  легких   крыльях  полдневного   зефира  сейчас  как раз  долетел  до  меня.  Я  ведь  сижу – ну, да конечно, посидишь тут! – и  мечтаю о своей  будущей поездке в Абхазию,   в деревне   неподалеку   от   бабушкиной.   Конечно,  они   не  такие роскошные,    как  те,  кавказские,  реликтовые,   покачивающиеся на моем  внутреннем  3Д  экране  -   но   тоже далеко не безродные.
    Они   -    сортовые,     немецкие,    и     растут  в  здешних  местах,  как памятники   истории,  напоминая  о   посадивших  их  когда- то людях  и непростых  тех  давнишних   временах.
   О  петербургском  гусаре, предприимчивом помещике  Храповицком, с  некоторых пор весьма   популярном  в  Интернете;  об ученом  лесоводе  немце  Тюрмере,   которого  этот самый   Храповицкий  выписал к себе в поместье,   чтобы  тот восстановил  причиненный им  муромским  лесам   хищнический  урон.
    А  зачем  этот  Храповицкий  своим собственным  лесам  урон  причинил?
   А как  его было не причинить, если  ему  пришлось выплачивать долги за доставшееся в  наследство  разоренное имение?  А  на чем тут  у нас  еще и заработаешь, как  на лесе?
      А кредит он, что,  взять не мог?
     Ой,  вы какие умные! Думаете, тогда с кредитами  было все так просто? Тоже,  небось,  процент  был грабительский.
     А может, этот  талантливый  делец  Храповицкий,   вовсе и  не был таким уж  талантливым,   как  расписывают  его сегодня  лояльные   к самодержавию  экскурсоводы?   Зачем ему было, если  денег  нет,  этот  дорогущий   замок  возводить?
 И политические методы его  были,  мягко говоря,   не безупречны.
    Но сосны-то, сосны  он все-таки успел посадить!
    Посадить-то успел,  а вот росли они  уже при советской власти.  И получается, что за  этими соснами леса-то этот оборотистый  представитель правящего класса -   не увидал. И ни он один.  Экономические и политические  реформы  господа  помещики  полностью  прозевали и  прохлопали.  Вот на что таким,  как он,  надо было направлять свою энергию,  а не дворцы себе городить  и  в войны ввязываться.
 Не успели.
И никогда не успевали.  Всегда опаздывали.
 И все проблемы  всегда  решали войнами. 
А почему  же  так?  Может, слишком  огромное  пространство глушит  в людях  чувство времени? Или  управляют этим  гигантским  государственным  кораблем все больше специалисты  грамотные,  прозорливые,  настоящие государственные мужи, знающие,   чем отличается  кильватер  от  фарватера?
Открываем  учебник  истории, смотрим даты.
То  враг  прет   с  Запада,  то  с  Востока,  то  с двух сторон одновременно.
Живем  в  промежутках,   как на  кладбищенских табличках, в том месте, где стоит  коротенькая  черточка  - от войны до войны.
Милитаризация, мобилизация, жесткая армейская  вертикаль  власти.
Только   изготовились приступить  к  демонтажу  этой  крестной вертикали, все начинается  по - новой  -  милитаризация, мобилизация…   
Начинается на   М  заканчивается  на  К.   Что это?  Что, что? Русский кроссворд!
 И в качестве утешения  сомнительная  сентенция:  а  вы  что,  сукины  дети,  хотите -   жить вечно?
 Ну,  зачем же вечно?  Просто по-человечески, хорошо.
И потом,  откуда вам, коммунистам – капиталистам  в  крестах, известно,  что любая история  заканчивается  кладбищем? 
  Не верю! – восклицаю я,   вслед  за  попавшим под раздачу  Станиславским. Бросаю в сердцах  лопату,  усаживаюсь  в машину и  отправляюсь на кладбище,   к бабушке и  дедушке.  Оно,  как я  вам уже  докладывала,  недалече  тут находится,  приблизительно  километрах   в   тридцати,  в  другой  деревне.  Настало время  пообщаться  с предками.
  Подъезжаю,   паркуюсь   возле церковной  ограды.   Извлекаю из багажника   миниатюрные   грабельки, тряпку, бутылку с водой, серп  крючком – у меня целый джентльменский набор для поездок  по кладбищам.  Надо ухаживать за могилами.  Готовиться к тому, что мертвых скоро  будет больше, чем живых.
  Крещусь на икону  при входе  в  церковь.  Не потому,  что мне так уж  нравится  помахать  руками  возле  лица  прилюдно. Из уважения к бабушкиным  крестьянским  понятиям. Топаю  к своей могилке.
Вот они  лежат  штабельком  под  одним  холмом,  как  и  при  жизни  бывало -  друг на друге.
 Привет, мои дорогие!  Это  я.  Как вы тут?  Нормально?
 За нас  тревожитесь? 
А вы не волнуйтесь! Лучше  шепните -  ка,  мне, пожалуйста,  из- под  своего бугра ( вы  там  к  ресурсам  поближе)   выберемся мы  когда-нибудь из  своей  треклятой   нефте  -   газовой   воронки или  так  и  будем кувыркаться  в  ней  как  рыбки-мутанты?  Дышать газом, лечиться  нефтью, питать то и другое собой.
- А что такое нефть и  газ? – подумав, спрашивает моя неграмотная бабушка.
- А это то, из чего делают золотые  унитазы, -  разъясняет  ей  более продвинутый дедушка.
-   А для  чего нужны  эти золотые унитазы?
 -  Как для чего? Для того же, для чего и короны,   чтобы  чувствовать себя властью!
- Но  ведь они,  excusez – moi,  mon cheri,   -  от изумления  переходит  на  французский   бабушка,  -  вовсе  не для головы предназначены, non?!
-   Ну,  этого вовсе  не замечаешь, матушка,   когда к ним привыкнешь.
   И когда  же они к ним привыкнуть - то успели?! Вот идолы.

    Я убираю могилку. Выношу ветки.  Контейнер для мусора расположен слева по тропинке,  прямиком  у  ограды  кладбища.   Прохожу  мимо дедушкина  брата с его женой, мимо других  известных и неизвестных  наших родственников. О! знакомая фамилия   - Тюрмер.
    Под  солидным,  темным,  дореволюционного мрамора памятником   покоится  Леночка  Тюрмер,  в   детстве  умершая  внучка того  самого почтенного лесовода  Тюрмера,  трудившегося  на Храповицкого.
   Покоится  с миром.  А рядом с ней,  в  той же самой  ограде,    скромная  жестяная пирамидка  с красной  звездой, на  которой  красуется  банальная фамилия  -  Иванов.   Понятное  дело,  у нас ведь  с немцами   любовь до гроба.



                ххх

     А   я-то   в  детстве  оптимистично  полагала,  что  утопающий в соснах поселок   Тюрмеровка,   через   который   мы бывало за грибами  в  лес бегали, называется   так  от  слова  тюрьма.  И там,  действительно,  была  тюрьма. А немцев  никаких  и в помине не было. Они сюда в войну  не дошли. И  помещиков  тоже -   ни одного. И кто же знал, какие  захватывающие события  разворачивались  в  наших  диких и  прекрасных,  жутких  муромских   лесах  до  того, как  меня угораздило  тут родиться?
 Ну, бабушке, конечно, многое  было известно.  И еще кое-кому. Но  оказывается,  больше   всех  ныне покойному  главному  редактору местной  районной газеты.  Естественно,  он  ведь  - журналист. А  журналистика -  это,  как  заметил  когда-то мой  бывший, а ныне тоже уже  покойный  шеф, это…это…    Как  же   Всезнавший   свою мысль  сформулировал?  Ща,  вспомню!..
 - Кто вам сказал,  что журналистика  - это  водить пером? Журналистика это, братцы мои,   прежде всего, умение  добывать  информацию!
    Для кого?  -   подумала  я тогда не  без иронии.   - Кто и  с какой целью  будет использовать  эту  добытую  нами  информацию?  Кто  ее   верно  осмыслит?  – но в  те годы  я была гораздо самонадеяннее, чем  сейчас.  Хотя и тогда уже с  уважением относилась к  профессионалам.  А  мой  обаятельный   шеф  с  крестом на распахнутой груди  и  в  кроссовках  к  деловому  костюму  -  несомненно  заслуживал  этого  почетного  звания.
     И вот,  как  недавно выяснилось,  оказывается,  и   этот  скромный  главред  районки   тоже  был  высоким  профессионалом.  А кто бы мог подумать,  глядя на его убогое детище? - эту жалкую, серую,  быстро желтеющую  газетенку, которую он  при жизни  выпускал и в  которую мы заворачивали селедку?
   Ее читала моя тетка – эпилептичка,  проживавшая  вместе   с бабушкой.  Без очков. Отодвинет  от себя распахнутый листок  подальше, прищурит  светлые  глаза  великомученицы Анны…
   Какая  свинья  все это пишет?!
   А вот и нет, бабушка! Не  свинья.
   Это пишут  такие,  как  я,   как этот главный редактор.
Он  вообще-то  историк  по  образованию.  И понимает,  что через  наш  громокипящий   и   бурно -  завихряющийся  исторический  российский   поток  в дырявых  калошах не перепрыгнешь.  Идет на компромиссы. Ждет своего часа.  Корпит в архивах. Пишет книжку. И ведь хорошую книжку написал!  Особенно первый  том.  Все  про историю здешних  краев  со времен  Ноева  ковчега. Тут  ведь тоже  когда-то раньше  море  плескалось…
Что значит,   не веришь? Ты  мне не веришь, бабушка?!  Спроси  у  мамы с папой,  они тебе  расскажут.  Они ведь геологи, это  по их части.
А…  Ты мне не про море не  веришь?  Но как же  ты могла подумать, бабушка,  что я могу тебя предать?!  И этот историк тоже.
Но - кто знает его  книжку? Кто ее читал?   
 Издали  в  Перестройку   на  дешевенькой  бумажонке   деленным   на   двое вау - тиражом,  да  и -  бултых  в Лету.
А зачем  нам   свою  историю, спрашивается,   помнить?  Лучше    мы    новую    напишем,   в  новеньких,      разрисованных    под   хохлому,   глянцевых  газетках   и журнальчиках.   А   старой  место  известно  где  -  на букву  К  начинается… 
 Там она и  лежит наша  вечно живая  мертвая история.
  Однако же,  Иванов  с  Тюрмером  в  гробу,  а сосны – то,  как они  и завещали -   и о  чем  в  книжке  убедительно  рассказано -   стоят себе,  как ни в чем не бывало, шумят,  переговариваются  между собой,  обсуждают европейские санкции.   Поджидают,  когда   на   Владимирщину  теперь  заглянут  ученые  китайцы  со  своими семенами.  Возродят   порубленный   в очередной   раз  лес;  засеют  заросшие  сорняком   бывшие колхозные поля; угостят местный   поредевший,  как после  нашествия,   люд  китайскими яблочками.
   Или благодарные потомки  Тюрмера   вдруг спохватятся, приедут  погордиться  делами  дедов не  в  составе официальных делегаций,  а так, запросто, по -  свойски,  полюбопытствовать  на развалившиеся избы,  допотопные   колодцы,  заброшенные  автобусные остановки и  героически сражающихся  с  такой  жизнью стариков.
И  пусть эти  старики,  дети войны  и  ее  участники - победители  покажут им без стеснения,  а  с  чувством законной  национальной  гордости,  этот  раритет и  диковинку  – русскую печь!  Дивитесь,  люди добрые!  Зачем  нам  свой газ, когда у нас  дрова  из  ваших немецких   семян?
  Только,  если  эти   потомки  хотят  эти  сосны  еще живыми  здесь  застать, боюсь, им  придется  поторопиться.  А  то  при таком кладбищенском  раскладе,   долго ли еще   эти  памятники  старины  протянут?  И  добро  бы их  древесина  пошла на  хорошую книжку,  вроде той,  о которой я  только что  по оказии упомянула, так нет  же! Скорее всего,   пустят на  что-нибудь  обычное,  привычное,  ура - патриотичное.