Душевное качество

Иван Кузьмич сидел в кресле, и смотрел телевизор. Телевизор радовал картинным героем, что превозмогал нечеловеческие трудности. Трудностей было по штуке на каждые две-три минуты.

То бесстрашный атлет горел в струях углеводородов, то скрёб ногтями, цепляясь за стену высотки, а то и купался среди равнодушных к нему акул, видимо брезгующих его носками.

Драматические сцены изобиловали свистящими пулями, испуганными взглядами кротких красавиц бульварной наружности, и звериными ухмылками крайне отрицательных персонажей.

Кузьмич начал было уже подрёмывать от такой резвости не убиваемого сверхчеловека, как вдруг встрепенулся, подался вперёд к телевизору, и стал внимательно всматриваться в происходящее.

На экране, главный герой, опутанный бельевой верёвкой, откровенно издевался над своими мучителями. Мучители, отбив кулаки о железное мускулистое тело, требовали выдать им какую-то страшную тайну. На что тело отвечало наглой, пренебрежительной зевотой…

Глядя на это, Иван Кузьмич хмыкнул, и тихо прошептал: «Ба-а-а… А зевать-то ты, голуба, и вовсе не умеешь…», - а дождавшись очередной экзекуции и очередного позёвывания, Кузьмич покивал головой и стал переключать каналы, выискивая каких других утомлённых и зевающих.

Утомлённых на каналах было в достаточности, а, рассмотрев все увиденные варианты, Иван Кузьмич сделал довольно странный вывод о том, что никто из представленных лицедеев не зевал в кадре так правдоподобно, чтобы неутомимый Станиславский плюнул бы, и отрезал: «Чёрт с Вами! Верю! Пропадите Вы все пропадом!»

Поразмыслив над своим наблюдением до окончания истеричной героики, Кузьмич заварил себе чайку и задумался. И выходило так, что не умеет человек правдоподобно зевать по указке, не дано это ему. Чихать, кашлять, слезить и сморкаться – это, пожалуйста, это сколько угодно. А зевать - нет.

Подойдя к зеркалу, Иван Кузьмич решил проверить истинность своего заключения. Он огладил ладошкой бороду, сосредоточился и попробовал выдать убедительное «Ы-ы-ы…». А выдав, тут же и усмотрел в отражении бездарную фальшь. Попробовал ещё,.. и ещё… Однако никакого улучшения качества зевания не произошло. Не поддавалось зевание укрощению, не поддавалось, хоть удавись!

Уже потом, поздним вечером, в постели, предаваясь наблюдению потолочных теней, Ивану Кузьмичу подумалось, что зевать честно можно лишь по внутреннему позыву, а значит только от души… А вся наигранность этого душевного качества – хорошо видимая подделка,.. лажа.

Дальнейшее развитие мысли привело Кузьмича к странному, но логичному выводу, что спит эта самая, никому невидимая, душа в теле человеческом. Спит как в уютной колыбели, и, время от времени, позёвывает… А как выспится, так вылетит вон, и начнёт резвиться…

Когда тени на потолке пропали, слившись с ночной темнотой, Иван Кузьмич повернулся на бок, довольно улыбнулся своему здравомыслию, душевно зевнул, и, закрыв глаза проговорил: «Вот как только помру… Ох, и отведу душу-то… Ох, и покуражусь…»