Глава 39. Призрак любви

      Бал продолжался. Время перевалило за полночь, и взрывы хохота заглушала виртуозная игра оркестра. Гости, уже без масок, рассеялись по саду. Они громко обсуждали маскарад, признавая, — тот удался на славу. Но на Эстеллу будто рухнул Колизей. Поцелуи горели на коже, и девушка стояла во тьме, не в силах выйти на освещённый участок сада. Прижав руки к щекам, потрогала обручальное кольцо. Оно было тёплым и мокрым. Данте плачет? Ему тоже плохо. Надо найти его, вернуть!

      Эта мысль завладела Эстеллой, и ноги её обрели чувствительность. Поправив платье и укрыв декольте газовой шалью, она миновала сад и выскочила за калитку. Девушка  рванула по улице, гонимая жаждой найти Данте. Пробежав всего два квартала, она наткнулась на героя своих снов. Он сидел на тротуаре, упираясь затылком в ствол хлебного дерева. На растопыренной кроне суетилась Янгус, щёлкая клювом и посвистывая. Не помня себя, Эстелла подбежала к Данте и села на корточки.

      — Данте!

      Он изучил её диким, затуманенным взором.

      — Данте, не уходи, только не уходи. Давай поговорим, — взмолилась Эстелла. Погладила его по щеке, влажной от слёз.

      — Чего ты хочешь, красавица? — выдавил он устало. — Я уже говорил, ты — чудо и мне с тобой хорошо. Ты сделала невозможное — влюбила в себя человека, который любить не может. Но нам не по пути. Я так решил.

      — Но ты сам пришёл на бал! Написал мне записку и заманил в сад! — вскричала Эстелла. — Зачем ты меня целовал, если я не нужна тебе? Я была зла, когда ты сбежал из госпиталя. И сейчас ты бежишь снова. Что я тебе сделала, Данте? Зачем ты мучаешь меня? — уронив лицо в ладони, Эстелла заплакала.

      — Перестань, красавица, умоляю, не надо сантиментов, — голос Данте дрогнул, и Эстелла разрыдалась сильнее (уже нарочно).

      — О, нет, только не это! Прошу тебя, перестань, я не люблю женских слёз! — Данте попытался встать, но Эстелла повисла на нём, лепеча:

      — Нет-нет, не уходи… Ты мне нужен, Данте. Я тебя люблю, — прижимаясь к юноше, Эстелла чувствовала биение его сердца — оно колотилось по-бешеному.

      — Между нами всё кончено!

      — Но тогда зачем ты пришёл на бал?

      — Не знаю…

      — А я знаю, — шепнула она. — Ты хотел увидеть меня.

      Он молча кивнул, прикрыв глаза. И уже не стремился уйти.

      — Я люблю тебя, Данте. А ты любишь меня. Наша любовь жива. Зачем нам расставаться?

      — Это невозможно, невозможно… — пробормотал он, отталкивая Эстеллу и хватаясь руками за голову.

      — Почему? Ведь мы расстались, потому что Маурисио мне угрожал, — напомнила Эстелла. — Но сейчас он изменился, стал мягче. Давай убежим, только ты и я, вдвоём…

      — Нет, — отрезал Данте. — Я никуда не побегу.

      — Данте, милый, объясни, что происходит? — взмолилась Эстелла. — Я думала, мы помирились, когда ты пришёл в госпиталь. Ты спас меня, а теперь хочешь убить. Мы ведь оба умрём друг без друга.

      — Того Данте, которого ты любила, больше нет, — взор его стал жёстким. — А тот, что есть, он другой. Я не хочу, чтобы ты меня ненавидела.

      — Не говори так! Ты — самое дорогое, что у меня есть. Я не могу тебя ненавидеть. Что случилось, Данте? Ты сделал что-то дурное, да? Расскажи мне!

      — Ты правда хочешь это знать? — прищурился он.

      — Да, хочу! Я хочу понять что происходит. Я хочу тебе помочь.

      — Мне ничем уже не поможешь. Я убийца, — сказал он ровно.

      Наступила пауза.

      — Что?

      — Я убийца, я убил нескольких человек, включая Каролину Ортега, мою приёмную мать. А потом вырезал у неё сердце и сварил из него зелье от чумы, — добил Данте. — Ну, что скажешь? Ты ещё хочешь быть со мной? Любить, целовать меня, а, красавица?

      Глаза его блеснули, как два стальных ножа, и Эстеллу вдруг обуял животный страх. Он безумен. Это не тот Данте, которого она любила. Даже если убийства — плод его фантазии, от этого не легче.

      — Что, испугалась? Да, я чудовище! Я могу убить и тебя! — Данте захохотал грубо, жестоко, зло. — Ну что ты молчишь, красавица? — схватив Эстеллу за плечи, он потряс её. — Отвечай! Ты ещё хочешь быть со мной?

      — Нет! — крикнула Эстелла, отпихнув его так резко, что Данте ударился о дерево. — Ты не тот Данте, который мне нужен. Я люблю другого мужчину, ласкового, заботливого, смелого. А ты… ты не в себе! Ты безумен и несёшь бред! Ты спрашиваешь, хочу ли я любить умалишённого? Нет, не хочу! — и она рванула прочь. Подальше. Подальше от него!

      Данте упал ничком на землю, обхватив руками голову, — сознание его играло в жестокие игры.

      Когда Эстелла добралась до замка Рейес, начался жуткий ливень. Как он хлынул, она увидела лишь краем глаза, исчезая в парадной. В доме стояла тишина — Маурисио, кажется, спал. Интересно, вернулась ли Мисолина с бала-маскарада? Хотя нет, неинтересно. Чтоб её волки разорвали!

      Эстелла была взвинчена донельзя. Её обидело поведение Данте и его бредни про убийства. Ему уже не шестнадцать! В двадцать три года пора быть мужчиной. Да, она любит Данте, но и себя любит. Сколько можно с ним нянчиться, бегать, уговаривать его взять себя в руки? Не хочет быть нормальным, и чёрт с ним! Пусть живёт своей жизнью.

      Алкоголь, выпитый на балу, ещё действовал на Эстеллу, и ей казалось — Данте насмехается над ней, кося под безумца. Пройдя в гостиную, она зажгла канделябры и пригубила ещё три стакана бренди. В смеси с уже выпитыми пуншем и виски это дало чудовищный результат — мозг совсем отключился.

      В три ночи распахнулась парадная и в неё вошёл Маурисио, стряхивая капли дождя со шляпы.

      — Ах, вот вы где, дорогая! Как хорошо, что вы уже дома, а то на улице жуткий ливень. Я поехал в дом алькальда искать вас, но попал под дождь. Пришлось сидеть там и пережидать непогоду, слушая светскую болтовню, — сообщил Маурисио радостно. — Стало быть, вы уехали раньше? А ваша сестра с вами? Её я тоже не нашёл.

      — Понятия не имею, где эта дура, — фыркнула Эстелла.

      — Вы очень красивы, — спохватился Маурисио, решив, что она ждёт комплиментов.

      — А почему вы не явились на бал, как обещали?

      — Ох, я долго возился с Матильде, с её багажом, который застрял где-то в пути. Его никак не могли довезти. Потом я обсуждал дела с её мужем и забыл про время, — объяснил Маурисио, разглядывая супругу. От вида её декольте у него сверкнули глаза.

      — Понятно.

      — А как прошёл бал, дорогая? Вам понравилось, было весело?

      — Скука смертная, — Эстелла залпом осушила ещё стакан бренди. Взгляд её застыл, а в грудь кинжалом вонзилось сумасшедшее желание Данте отомстить. Убрав стакан, она пошла на Маурисио, как бык на красную тряпку.

      — Значит, вы считаете меня красивой, маркиз?

      — Разумеется, Эстелла, вы прекрасны! Вы — само совершенство, я вам говорил это сотни, тысячи раз.

      — И я вам нравлюсь?

      — Скажу больше, я вас люблю, — слова Маурисио звучали искренне, но на лице отражалось недоумение — он не понимал, к чему Эстелла клонит.

      — Тогда пойдёмте наверх.

      — Что?

      — Пойдёмте в спальню. Я хочу, чтобы этой ночью вы меня любили.

      Маурисио рот разинул, став похож на лягушку, ловящую муху.

      — Вы… вы… да вы… Что с вами?

      — Ничего. Просто я хочу ласки, — повела плечиком Эстелла. — В конце концов, вы мой муж и я вправе требовать исполнения супружеского долга. Или вы способны только болтать языком? Все мужчины одинаковые!

      — Что значит «все»?

      — Не придирайтесь к словам. Так мы пойдём наверх? Да или нет?

      Быстро схватив Эстеллу на руки, Маурисио понёс её по лестнице в спальню, пока она не передумала. Он так и не понял, что девушка пьяна и обижена на весь мир.

      Ночь прошла бурно. Эстелла получила удовольствие чисто физическое. Морального — ни капли. Проснулась она с головной болью, обнажённая и в пустой кровати. Бирюзовая гора шёлка валялась на полу, а Маурисио и след простыл. Но он всегда так делал, получив своё, уходил, никогда не оставаясь до утра.

      Эстелла помнила всё: и поведение Данте, и что сама себя предложила Маурисио. Стыдно, противно и больно. Вчера она вела себя, как Мисолина. И уже второй раз близость с Маурисио не вызвала в ней тошноты. Когда без четверти десять маркиз вошёл в её комнату с завтраком, Эстелла была и раздражена, и польщена.

      — Если бы вы всегда были таким любезным, как этой ночью… — она кокетливо взяла с подноса горсть винограда.

      — Тогда что?

      — Возможно, я смогла бы вас полюбить.

      Зная двуличность Маурисио, Эстелла не верила, что он изменился. Но притворство лучше, чем насилие. И она сказала это с определённой целью — чтобы Маурисио продолжал притворяться. А маркиза её фраза окрылила. Весь день он ухаживал за супругой, крутясь возле неё, как бабочка у ароматного цветка. Врождённому кокетству Эстеллы это льстило. Она — объект восхищения мужчин. Это они должны бегать за ней и умолять о любви, а не она. Воспоминание о том, как она вчера побежала за Данте, вызывало в Эстелле гнев и чувство унижения. С возрастом в ней проснулась гордость красивой женщины, замещая подростковую романтичность. Это Данте, Данте должен за ней бегать, а она ещё подумает, нужен ли он ей со своим безумием.

      Оценив ситуацию на трезвую голову, Эстелла поняла, что Данте болен. В ней горели и обида, и жалость, и любовь, и страх. Даже если он позовёт её, она не уверена, что пойдёт. Связаться с ним сейчас может либо дура, либо сумасшедшая. Да, Эстелла любила Данте. Но любила она мальчика, волшебство которого очаровало её в двенадцать лет; любила храброго всадника, что спас её от грабителей; любила ласкового, самого красивого, самого родного человека, с которым лежала под ночным небом и ела запечённые на костре груши. И никто не мог изгнать воспоминания о нём из её сердца. Она любила его, как вымышленного героя книги, привязанность к которому не зависит от внешних факторов. А вчерашний Данте — это другой человек.

      Два месяца минули в одночасье. Наступил май, прохладный и ветреный. После эпидемии жизнь Ферре де Кастильо вошла в спокойное русло, как и жизнь Эстеллы в замке Рейес. Потянулись одинаково монотонные дни, наполненные мелкими заботами, что ложились на плечи хозяйки дома: повздорить с прислугой из-за пересоленного рагу или оккупировать лавку торговца тканями в поисках новинок для пошива портьер или ночного чепчика. Каждый день одно и то же. Эстелла умирала от тоски, не зная куда приткнуться. Даже чтение книг ей наскучило. Романтическая часть её души не желала ныне взаимодействовать со своей хозяйкой, и вся литература казалась Эстелле глупой. С Матильде и её супругом она пересекалась лишь за совместными трапезами. В иное время они не попадались ей на глаза. Как и Мисолина, что повадилась ежедневно исчезать из дома.

      Но конец осени принёс два неожиданных события, разбавив серые будни. Роксана и Алехандро Фрейтас объявили о свадьбе и выслали приглашение — изящный белоснежный конверт с серебряными надписями, что сухо уведомляли: «Уважаемые маркиз и маркиза Рейес, вы приглашены на бракосочетание сеньоры Роксаны Фонтанарес де Арнау, вдовы Гальярдо де Агилар, и сеньора Алехандро Фрейтаса, графа Медина, которое состоится 10 июня 1801 года в эстансии «Ла Герра».

      Это стало неприятным сюрпризом. Через месяц мать выйдет замуж. Как же так? Ведь алькальд сказал, что не женится на Роксане, и всё равно угодил в её сети. Эстелла не хотела идти на свадьбу, но приготовления к ней разбавили скуку, царившую в чопорном замке.

      Второй сюрприз преподнёс Маурисио. Эстелла проявляла к нему снисходительность, смешанную с долей симпатии и настороженности, но он растопил лёд, объявив: теперь у Эстеллы есть счёт в банке. На эти деньги она может осуществить свою мечту — открыть медицинский кабинет. Эстелла была озадачена, польщена и удивлена такой щедростью. Но, так как в профессии человеческого фельдшера она разочаровалась, решила открыть кабинет ветеринарный.

      На Бульваре Путешественников продавалось несколько лавочек, и Эстелла облюбовала одну из них. Это была разорившаяся кондитерская в самом центре Бульвара. Эстелла долго ходила вокруг неё, влюбляясь в её расположение и представляя, как будет восседать внутри в чёрном платье с белоснежной манишкой и с лорнетом в руках. Эта мысль наполняла её гордостью. В конце концов она рассказала о лавочке Маурисио и они вдвоём отправились её смотреть.

      От увиденного Эстелла пришла в восторг. В тот же день сделка была заключена и начался ремонт. Стены личного кабинета Эстеллы отделали белым бархатом. Приёмная, где ожидали очереди пациенты, была обита розовым деревом и бамбуком и напоминала уютную террасу эстансии. Кабинет для осмотра сделали лаконичнее: стены из белого камня и чёрная мебель настраивали на серьёзный лад каждого, сюда входящего. Фасад обложили бело-сероватым мрамором и над дверью приколотили позолоченную надпись: «Лечебница для домашних животных».

      Эстелла была счастлива. Всюду бегала и напевала песенки, забыв о неприятностях. Её мечта сбылась! Ей нравился её кабинет, но она не сразу сообразила, что окна его выходят на гостиницу «Маска». Дошло это до Эстеллы, когда Либертад, которая теперь рекламировала её лечебницу всюду, явилась с новостями.

      День был ветреный. Деревья качались так, что ветви их грозили разбить окно в кабинете осмотров. Только что Эстелла любезно распрощалась с клиенткой, перебинтовав лапку её кошке, и теперь сидела в кресле, потягивая чай и листая журнал.

      С шумом распахнулась дверь, и в неё влетела Либертад. Миновав приёмную, она вихрем ворвалась в кабинет. Развязала ленты чепца под подбородком и плюхнулась в кресло.

      — Что-то случилось, Либертад? — спросила Эстелла, откладывая журнал.

      После смерти дяди Эстебана Либертад вела себя непривычно. Она то смеялась без причины, то грустила, будто засыпая на ходу, а также в пух и прах рассорилась с Бертой, обвиняя её в чёрствости, — бабушка так и не носила траур по сыну.

      — У меня для вас новость, сеньора, — вздохнула Либертад, перебирая складки своей простой чёрной юбки. — Я тут  из прачечной шла и встретила одного человека, вам знакомого, брата вашего Данте… ну такого белобрысого, они тогда ещё сеньору Мисолину вдвоём принесли, когда помер её муж… — Эстелла скрыла трепет под маской равнодушия, хотя имя Данте причиняло боль. — Так вот, его брат сказал, что Данте ваш недавно чуть не помер от лихорадки, а теперь словно бы онемел. Я подумала, вам интересно будет это узнать.

      Эстелла проглотила комок в горле. В ночь маскарада она оставила Данте под проливным дождём, немудрено, что он заболел.

      — А… а… где Данте живёт теперь, ты не знаешь?

      — Тот человек сказал, что они оба сейчас в гостинице «Маска». С ними ещё их отец. Они приехали в город, когда узнали о смерти их матери, которая померла в Жёлтом доме, бедняжка, представьте себе.

      Эстелла побелела. Каролина умерла… Данте ей говорил, но он сказал, что сам её убил. Неужели это правда?

      — А от чего она умерла?

      — Этого я спрашивала.

      Налив воды из графина, Эстелла выпила её залпом. Перевела дух и проводила Либертад до двери — та торопилась готовить ужин для капризной Роксаны.

      Стоя на пороге, Эстелла глядела, как горничная пересекает улицу и исчезает за углом. Данте… Образ красивого гаучо в шляпе, что гарцевал на длинноногом Алмазе, невольно стоял перед глазами. Сегодняшнего Данте Эстелла воспринимала с трудом и не понимала что с этим делать.

      К вечеру, однако, ею овладела хандра. Всё чаще она смотрела на окна «Маски», угадывая, за которым из них Данте. Прижимаясь щекой к обручальному кольцу, Эстелла чувствовала его тепло, вспоминала голос, поцелуи, ночи, что они проводили вместе… Может ли кто-то сравниться с ним? Нет. Нет мужчины, которого она любила бы сильнее. Но неужели Данте так изменился? В ночь маскарада она была пьяна. Может, многое себе надумала? Надо бы увидеть Данте ещё раз, утвердиться в выводах или опровергнуть их.

      Еле дожив до пяти вечера, Эстелла с трудом выпроводила клиентку, что притащила лесного ёжика.

      — Я нашла его у своих ворот, — посетовала дамочка, немолодая и богато одетая в бархатное коричневое платье с корсетом, уже вышедшим из моды. — Не знаю что с ним делать. Должно быть, он заблудился.

      — Поите его молоком, а, как подрастёт, отпустите в лес, — посоветовала Эстелла.

      Накинув шаль и шляпку, она закрыла дверь в лечебницу, пересекла мостовую и вошла в «Маску». Сеньор Нестор был радушен. Предложив чаю, он спросил, как Эстелла поживает. Но она не успела и рта открыть — с лестницы спустились Гаспар и Клементе. Гаспар выглядел заметно постаревшим, болезненным, с мешками под глазами — так на него повлияла смерть Каролины. Клем, хмурый, обросший щетиной, напоминал отслужившего свой век мула.

      — Эстелла! Какими судьбами? — Гаспар пожал ей руку.

      — Я… узнала, что вы здесь, и пришла вас навестить, — сочинила на ходу Эстелла.

      — А я думал, ты пришла к Данте, — с ядом в голосе заметил Клем.

      — Между нами всё кончено.

      — Это ты так считаешь. А Данте болен. И я даже знаю, кто в этом виноват. У некоторых нет совести, — тон Клементе звучал хамовато-вызывающе, и Эстелла захотела его пнуть. Ничего не зная о её чувствах, он смеет её упрекать. На себя бы посмотрел!

      — Не тебе меня судить. И не тебе говорить о совести, — отрезала Эстелла высокомерно. — Я пока не забыла, как ты убил Пию и доконал Лус.

      Клем пробухтел что-то невнятное. Гаспар утихомирил его, похлопав по плечу.

      — Мы приехали к Данте немного развеяться, ведь нас постигло большое несчастье — Каролина покинула этот мир навсегда, — он печально вздохнул. — У неё остановилось сердце. И в этом наша вина, не следовало отправлять её в Жёлтый дом… Но теперь нам пришлось задержаться из-за болезни Данте. Мы не можем бросить его одного, хотя нам пора уезжать, ведь мы оставили Аделу у соседей.

      — Я хочу увидеть Данте, — сказала Эстелла.

      Все втроём поднялись наверх. Гаспар и Клементе пояснили, что живут на третьем этаже, а Данте на четвёртом, в номере 412. Тот самый номер, их любовное гнёздышко! Сердце Эстеллы затрепыхалось, как крылья горящего в пламени мотылька.

      — А что случилось с Данте? — спросила она у Гаспара, когда Клем покинул их на лестнице. Он был зол на Эстеллу, считая, — это она виновата в недуге Данте, и не хотел слушать обвинения в смерти Лус и Пии.

      — Сначала у него была лихорадка, — Гаспар шагнул на площадку четвёртого этажа, увлекая Эстеллу за собой. — Мы думали, что он умрёт. У него был страшный жар, кашель и он бредил, кричал как умалишённый. Сеньор Нестор сказал, что в день праздника в доме алькальда Данте угодил под жуткий ливень. Он пришёл весь мокрый и к утру слёг. Потом болезнь отступила, но вот уже два месяца Данте не в себе, Эстелла. Он не разговаривает, не общается. Лежит и смотрит в одну точку. Сидит и смотрит в одну точку. Не знаю что с ним делать, — Гаспар тяжко вздохнул. — Попробуй с ним поговорить. Может, у тебя что-то выйдет.

      Доведя Эстеллу до номера 412, Гаспар вернулся на нижний этаж, чтобы не мешать. Когда девушка повернула ручку, в груди её защемило. Диван, камин, синий ковёр с длинным ворсом — всё родное.

      Данте в гостиной не было, и Эстелла прошла в спальню. Он лежал в кровати лицом вниз. Волосы чёрными змеями струились по его обнажённой спине. Опустив руку, Данте водил пальцем по полу, рисуя на нём магические узоры, совсем как тогда, в детстве… Одинокий мальчик с печальными глазами-сапфирами запал ей в душу за секунду. Минуло одиннадцать лет. Она испытала и огромное, как небеса, счастье, и океанически глубокое горе, но любовь с запахом мяты и роз ещё жила в сердце.

      — Данте, — позвала Эстелла шёпотом.

      Он не ответил и не повернулся. Палец так и разрисовывал пол сияющим орнаментом.

      — Данте…

      Ноль реакции. Сев на кровать, Эстелла легонько потянула юношу за волосы. Бесполезно. Она придвинулась ближе, погладила Данте по спине, по затылку — это всегда и безотказно сводило его с ума. Он шевельнулся. Подставил голову, выгибаясь, как кот. Эстелла перебирала мягкие волосы, пропуская их меж пальцев. И Данте вдруг прижался к ней, уткнув нос в её ключицу, как маленький рыжий лисёнок по кличке Мио.

      — Данте, ты меня узнаёшь? — спросила она осторожно.

      — Эсте… — пробормотал он, тычась лицом ей в шею. — Эсте…

      — Я пришла, потому что Либертад сказала, что ты заболел.

      — Не уходи… не уходи… Ты мне нужна… пожалуйста… голоса… голоса… — Данте прижался лбом к плечу девушки. — Не уходи…

      — Данте, ты ведёшь себя как ребёнок. Мы с тобой уже взрослые, нам не по шестнадцать лет.

      Он поднял на неё глаза — синие-синие и абсолютно неземные. В них мелькнула мука.

      — Голоса… голоса… останься со мной, когда ты со мной, они уходят…

      — Какие голоса? Я не понимаю тебя, Данте.

      — Останься со мной, ты мне нужна…

      — Для чего нужна, объясни мне? — взбеленилась Эстелла, припомнив его поведение на маскараде. — Два месяца назад я сама побежала за тобой, а ты меня прогнал. А теперь ты передумал? Хочешь, чтобы я с тобой нянчилась, спасая от каких-то голосов? Но мне надоели твои безумства. Я устала, Данте. За эти два месяца я переосмыслила свою жизнь, — голос Эстеллы зазвучал властно и безжалостно, как у человека, который вдруг познал истину, недоступную смертным. На лице Данте отразился испуг.

      — Два месяца… я не помню, что было вчера, а ты хочешь, чтобы я помнил, что было два месяца назад, — шепнул он, потирая виски. — У меня что-то с головой… Всё как в тумане. Не бросай меня, Эсте. Я знаю, со мной тяжело. Я тебя замучил, но я тебя люблю.

      Во взоре его мелькнула мольба, но в Эстеллу уже вселился маленький вредный чёртик. Откуда он взялся, она и сама не понимала. Пришла не ссориться с Данте, а убедиться в своих выводах. Убедилась — он не в себе. И эта обманутая надежда вызвала в Эстелле гнев.

      — Знаешь, Данте, ты не мужчина, а сопливый мальчик. А мне нужен мужчина. Прекрати на меня смотреть, как побитая собака, меня это раздражает! Лучше бы я не приходила сюда.

      — Эсте… я тебя люблю…

      — Я тоже тебя любила, Данте. Но я любила и люблю того Данте, который спас меня от грабителей. Того, который носил меня на руках. С ним я чувствовала себя защищённой. А сейчас ты другой. Ты хочешь, чтобы я с тобой нянчилась и спасала тебя от галлюцинаций и фантазий.

      — Это неправда, — промямлил он ошарашенно. — Я всё тот же, и я тебя люблю. Просто сейчас мне плохо…

      — А мне по-твоему хорошо?

      — Получается, что твоя любовь однобокая, — шепнул он сипло. — Ты любишь меня, когда всё хорошо, но в тяжёлые моменты я остаюсь один.

      — Понимай как знаешь, — пожала Эстелла плечами. — Я не статуя, я — человек. А любому терпению приходит конец. Вот он и пришёл, Данте. Теперь я иначе взглянула на Маурисио. Рядом с ним я чувствую себя женщиной. А рядом с тобой — нянькой маленького ребёнка. Улавливаешь разницу?

      — Ты свободна, — еле слышно проговорил Данте.

      — Что?

      — Ты свободна, — повторил он безэмоционально. — Уходи и забудь сюда дорогу. Больше никогда не возвращайся.

      И между ними выросла стена. Эстелла ощутила холодность. Данте сидел на кровати, прямой как палка и с окаменевшим лицом. Разумом она понимала, что ведёт себя жестоко и глупо. Данте болен и не виноват в этом. Но усталость перекрыла и любовь, и жалость. Это было сродни чувству, которое она испытала при виде чумных в госпитале — желание сбежать, спрятаться, не видеть их, не слышать их, избавиться от них, как от надоедливого груза, что нарушает её покой.

      И Эстелла направилась к выходу — Данте не стал её провожать. Когда хлопнула дверь, он повалился на кровать. Воздуха не осталось. Как и слёз. Глаза были сухи, будто в них натолкали песка. Вот и всё. Эстелла могла бы вытащить его из адского болота, куда он погружался всё глубже, — рядом с ней Данте ощущал себя живым. А она не услышала его. Ушла. Устала. В чём-то она права. Но своим уходом она подписала ему приговор.

      — Твоя взяла, — шепнул Данте в потолок. — Ты победил, Салазар. Я больше не хочу видеть реальность. Никогда.