Мой родственник проснулся в морге

Мой родственник проснулся в морге.
Об этом казусе Евгений догадался не сразу. Потому как морг ничем особо не отличается от провинциальных сибирских гостиниц в стуженную зимнюю пору или от столичных вытрезвителей в любое время года.
За свои 63 года Евгений много раз просыпался. И где только не заставало его пробуждение: в детской люльке, на сеновале в обнимку с деревенской озорницей, в казарме от рыка дежурного по роте, на боевом посту, в танке, в поезде, в тракторе и под комбайном, на супружеском ложе и на панцирной койке полевого стана.
А тут проснулся в мертвецкой. Абсолютно холодным и трезвым.
Лучше уж было на том свете. А еще лучше: пьяным в дым и под жаркой Маниной подмышкой.
Так какая же пьяная, хуже того тупая сволочь раньше положенного срока отправила моего родственника, откуда возврата уж нету…?
И все лежащие на стеллажах с номерками на правой ноге составили ему добрую компанию мужчин и женщин перед отправкой в ад или рай.
Впрочем, из какого места прилетят покупать его ангелы и куда, на какой край бездонной Вселенной отправят не слишком его самого и волновало. В раю возможно и хорошо, но сейчас, когда он дрожащий, с пересохшими и больными внутренностями ему как никогда прежде захотелось человеческого тепла.
С ужасом заметил болтающийся на пальце ноги прямоугольный вырезанный из картона, в котором обычно укладывают кондитеры  торт, номерок с написанной шариковой ручкой числом № 201 и осторожно снял его, повертел в руках и положил на лежак.   
Живем вроде в развитой стране, а души все беднее, обезвоживание становятся и жизнь человеческая на фиг никому не нужна.
От таких мыслей сделалось особенно тревожно и зябко. И в двух концах тускло горящие лампочки были холодны и равнодушны, к тому что среди покойников объявился живой человек.Тело мелко-мелко подрагивало, а душа требовала ясности.
Евгений оглядел ближайших соседей и стал прислушиваться, в надежде отыскать, услышать хоть одного такого же товарища по несчастью.
Голый вассер! При жизни люди стараются под одеждой, а в трудных жизненных обстоятельствах и какими-никакими лохмотьями прикрыть изъяны и уродства своего тела. Некоторые даже с удовольствием натянули бы паранджу, чтобы скрыть огромные уши, сломанный нос, косящие глаза или побитые оспинами или язвами лицо. Однако паранджа привилегия мусульманок.
Здесь же все было без прикрас и напоказ.
В натуральном и неприглядном виде.
Ближний сосед, казалось, спал, далеко запрокинув большую, как алюминиевый казенный таз голову. Всего и убранства, что номерок с номером 203 на синтетической нитке, захлестнутый за большой палец почему-то левой ноги. Из широких ноздрей торчали антеннами волосинки и их белесость походила на утренний ноябрьский иней. Тело было почти совершенное, как статуя Давида, только старое с желтым налетом обрюзглости. Видать держал себя в форме, бегал в парке, тягал гантели, подтягивался на турнике. Неожиданно Евгений обрадовался: он его узнал, старичка-бодрячка из соседней палаты. И звали его Петр Федорович. Старик резался в подкидного дурака, спорил и матерился, что не мешало в мгновенье ока преображаться делаться послушным осликом и заглядывать в рот беседуя с лечащим врачом, а после его ухода неутомимо преследовать медсестер намекая тем, что в случае согласия на интим получат неземное наслаждение. Евгений скосил глаза на орудие, которым его владелец предлагал облагодетельствовать медперсонал и увидел жалкий, сморщенный, как на солнце засохший огурчик уже не пригодный ни на салат, ни даже на закусь.
Озорство вдруг взыграло в Евгении с неистовой силою и ему захотелось толкнуть Петра Федоровича по-дружески вбок и,этого террориста-ловеласа спросить, товарищ, а за какие такие прегрешения их перевели из теплой и пусть немного душной палаты, в камеру-холодильник? Или это такая комната психологической разгрузки для язвенников, сердечников и буйно помешанных? Ох, уж наши доктора они на выдумки горазды! Им лишь бы не лечить, а придумывать всякие отговорки.
Неужели это не я, вижу смиренные уложенные человеческие тела, а моя душа парит над всеми этими телами – думал Евгений.
Хотелось громко крикнуть, позвать на помощь, но вместо этого Евгений вскочил, как ошпаренный сел на жесткий деревянный лежак и, согреваясь, машинально переплел руки на груди и через проход увидел женщину под №197 со свежим разрезом на шарообразном матовом животе. Одутловатое не здоровым вечным сном набыченное лицо источало покорность. До нее можно было рукой дотянуться. При этой мысли он отпрянул, как будто от одного только взгляда на покойницу, мог заразится ее болезнью и также как она покорно умереть. А ее за что, в общую с мужиками? Как будто это не больница, а немецкая баня. Спящая мертвым сном или мертвая спящая, как живая была похожа на уборщицу Люсю, работавшую в общественной бане его села.
За горой ее тела, мышкой примостился невзрачный мужичонка, белобровый и плешивый, судя по не натруженным рукам, бывший начальник какого-нибудь отдела в системе образования или здравоохранения  города. Уж чересчур серьезная физиономия у него. На нарах уборщица и начальник смотрелись умильной семейной парочкой.
Наискось лежал молодой мужчина,с рыжей щетиной и впалым до самого позвоночника животом, как будто с вырезанными, а может и никогда не бывшими при нем внутренностями. Тубик съел бедолагу. А  ведь раньше, наверное, работал пожарным.
Рассказывал тут один диабетик  бывший брандмейстер. Дело было лет 30 назад. Подняли среди ночи по тревоге: горит больница! С сиреной пугая бродячих псов и загулявший люд, заскочили на территорию больницы. Смотрим сам главный корпус, не горит, а вот не большое, неказистое здание полыхает, как пионерский костёр на 19 мая. За двадцать минут потушили пожар.
Приезжает командир части, наш командир отделения докладывает:
«Товарищ полковник, пожар ликвидирован! Восемь больных спасли, трое погибли в огне…». Полковник, как набирающий ход паровоз, запыхтел и говорит: «Ну, ты брат загнул! Если жмуриков из морга за спасенных считаешь…!» 
Глаза привыкли к темноте, но мысли блукали, как слепые в потемках подсознания, дальше смотреть не хотелось. Гадать, где я, в самом деле, уже не имело смысла – это морг!
Хотелось к двери, железной и тяжелой, дубасить ее кулаками и кричать: Да, что же вы это делаете сволочи! Живого человека с мертвыми! Но не сдвинулся ни с места, он застыл, не зная, может быть впервые в своей жизни, возник вопрос: что делать? 
Ведь в каком бы состоянии и виде не просыпался Евгений,  он всегда знал, что как бы тяжко и дурно ему не было на душе,где бы там не скреблись кошки, у него никогда не опустятся руки, он  встанет и решит все свои дела. Если надо на работу в поле, пойдет к рукомойнику, умоется, попьет круто заваренный чай, сядет в старенький «Фольксваген» и поедет к своему трактору или комбайну. Если есть время и так защемит под ребрами, что бес потребует женской ласки. Тогда обнимет Евгений свою необъятную и потную Маню и приласкает, как не ласкал даже в молодости. И в этом деле нужен опыт.Быть может он даже и самый важный из всех опытов.
 А коль с бодуна, то втихаря, опохмелиться припрятанной за громоздким доставшимся от родителя кухонным шкафом, чекушкой.
На всякие случаи, было свое ясное и четкое понимание, что делать, когда человек проснулся.
Это демократ Чернышевский, не знал, что делать? Да тот меченный, что с Раиской промчались по всей Руси-матушке на тройке, вытаптывая всё доброе и сея раздор. А потом сокрушался и не знал, что делать!? 
А простой потомственный крестьянин Евгений Подкорытов всегда знал, что ему делать. 
Век трудоголика, отпетого лентяя и алкоголика не долог.
И когда занедужил, воспринял болезнь, как очередной цикл природы, у которой есть два важных периода – время сеять и жаркая пора сбора урожая.
Посевная его жизни давно прошла. Было в ней всякого намешано. Брошенные зерна давно проросли, дали всходы в образе пяти дочек. У них самих сейчас идет посевная. Сходятся, расходятся, нагуливают и рожают детей. И в многочисленных внучатах, а особенно в зятьях они с Маней не испытывают не достатка: законных, гражданских, командировочных, временных, бывших и возможно будущих. Девки уж больно ладные получились.
…Как только от этого, от такой нелепой жизни сердце не заколет, не забеснуется. Да и года подвалили, все-таки седьмой десяток. К докторам не хотел, упирался, словно чувствовал, что нынешние эскулапы в человеческих болячках хуже коновалов разбираются. Но, самая сердобольная дочка Маруся, настояла, отвезла в городскую больницу. Неделю только и успел отлежать. И тут на тебе, после назначенной системы, забылся, провалился в сон и вот очнулся в братско-сестринском морге.
Душ много и ни одной живой.
За стенами морга много живых и мало душ.
И все равно, какие бы они не были, хотелось к живым.
Два санитара открывая двери морга, бурно обсуждали поведение патологоанатома. Беседа их так увлекла, что они сразу и не заметили сидящего на нарах покойника тупо уставивших свои голубые зенки на двух с одинаковым сложением, будто их сделали по одному формату – квадратных и головастых санитаров.
- Ты прикинь, как он нас еще и объегоривает: должен в мензурку наливать сто грамм, а эта скотина в коньячные рюмочки! Начал ему говорить, ты чё эта Палыч, борзеешь, как-никак у нас вредное производство! Нам твои рюмочки-мензурочки, как мертвому припарка! Наливай что положено, а то пойду в профсоюз писать на тебя жалобу! А он прикинь, говорит, да иди ты хоть к президенту, хоть к какой-то Оле Брат…. 
- Да заколоть бы его самого и порезать на ленты, как он сучонок со своим ножичком глумится над мёртвыми, а еще левые деньги с его же родственников гребёт…! Так, забирать кого, под каким номерком?
И только после этого два санитара увидели мало того сидящего на лежаке дрожащего, как осенний лист деда доходягу, так еще и вылупившего на них белые смертельно злые глаза ожившего покойника. А когда старикан зашевелил посиневшими губами, издавая звуки, похожие на человеческий голос, невольно стали пятится к дверям.
Евгений же вначале спокойно хотел объявить им о чудесном своем воскрешении и поблагодарить по-христиански своих освободителей:
- Ребята, вы зачем меня сюда пристроили-то? Я живой…! Живой…!
Но когда увидел, что они хотят скрыться, во весь голос, не стесняясь покойников, заматерился и вдруг заговорил на воровском  жаргоне:
- Ах, сучье вымя пятки навострили, а мне путевку выписали в мясницкую,  могильщики пролетариата! Вольтанутые созданья! Эй,  харе суетится! Выпускайте, хреновы фраера!
Вчерашний покойник подошел к двери и живо затарабанил по железной кованной двери.
Минут через десять, когда он устал и присел на корточки, дверь сама открылась и в морг ввалилась молчаливая и строгая делегация в белых халатах и колпаках. 
- Как фамилия и как вы любезный здесь очутились? – спросил тучный доктор.
- Как очутился…!? Так это у вас коновалов надо спросить! И вообще выпустите меня отсюда, я хочу белый свет увидеть! – переходя от раздражения к умиротворенному тону произнес Евгений.
К тучному нахмуренному доктору протиснулась высокая и худая, как жердь лечащий врач с открытой ученической тетрадкой в клетку.
- Это Подкорытов Евгений Метвееевич 1952 года рождения…. – зачитывала она и все угрюмо внимали ее сообщению.
 - Документы имеются? – поинтересовался важно доктор, имея совесть предположить – Или он у нас бомж…?
…Не успев переступить порог морга, как  к нему кинулась дочка Маруся.
- Папа, папа! – и прижав его маленькую голову со скатанными рыжими редкими волосами голову к своей мягкой груди, сказала:
- Едем в прокуратуру – пусть эти убийцы заплатят за моральный ущерб.
- Миллион...- прошептал Евгений.
- Слышите, что батя сказал: Миллион!Готовьте деньги иначе мы вас самих в морг раньше срока определим! А батяне, как раз хватит в санаторий съездить, после таких-то переживаний…!