Во имя музы и любви

Предисловие

Если XVIII век был зарей русской поэзии, то первая половина XIX века стала ее ярким восходом, который просиял солнцем русской поэзии - Пушкиным. Пушкинская пора 20-30 годы - это стремительная эпоха Возрождения, заново открывавшего радость человеческого бытия, утверждая, что «человек, по выражению Жуковского, есть - святейшее из знаний».
Его вдохновленная жизнь, как звезда первой величины, вспыхнувшая и кратковременно просиявшая на небосклоне, вместила в себя столько душевных бурь и волнений, что их хватило на все последующие поколения русских людей.
Три темы в пушкинской лире переплетаются между собой настолько плотно, что невозможно одну отделить от другой. Они вмести образуют основу нравственного мира его поэзии. Это: Воля, Дружба и, конечно, Любовь, представляющие основные формы проявления жизни. Если убрать одну из них, то поэзия может померкнуть или совсем исчезнуть.
Любовная лирика ХIХ века с самого начала зазвучала как вольнолюбивая. Она противостояла как угрюмому ханжеству церкви, так и тяжелым оковам самодержавия. Свободная и бесстрашная поэзия взламывала все преграды, распространяясь устно и письменно, проникая не только в
«каторжные норы», но и в светские салоны, министерские канцелярии и даже в царские дворцы, влияя на оценку окружающего мира и даже на тех, кто этой поэзии боялся.
Впервые личность как характер, как герой появилась у Пушкина в «молодой» лирике. Тогда же в лирике появилась и другая личность, другой характер – героиня, она. С появлением таких личностей и возникает любовь. Уже в ранней молодости рождается у Пушкина подлинная лирика любви. Именно этим чувством, таинственного очарования, проникнута элегия «Редеет облаков летучая гряда…».

Звезда печальная, вечерняя звезда,
Твой луч осеребрил увядшие равнины,
И дремлющий залив, и черных скал вершины…
И сладостно шумят полуденные волны.
Там некогда в горах, сердечной думы полный,
Над морем я влачил задумчивую лень,
Когда на хижины сходила ночи тень-
И дева юная во мгле тебя искала
И именем своим подругам называла.

Этот образ возник и потому, что Пушкин был первым поэтом любви. Безусловно, о любви писали и до поэта и потом. Но никто из поэтов не создал в русской поэзии ничего подобного пушкинскому образу любви.

Тебя ж, как первую любовь,
Россия сердцем не забудет!.. -

Так много лет спустя напишет о Пушкине Тютчев. Заслуга поэта в том, что он описал любовь в зародыше и в развитии, любовь как состояние чувственности и духовности, в многообразных ее проявлениях - ревности и удовлетворенности, раздраженной и умиляющейся, по - земному страстной и почти обожествляемой. Пушкин впервые представил весь спектр человеческого опыта
любви для того, чтобы создать ту лирику любви, которая нашла отражение в его творчестве. Пушкин должен был любить так, как он любил, и столько, сколько он любил в своей жизни. Брат поэта, Лев Сергеевич, так писал о Пушкине: «Любовь овладела сильнее его душою. Она предстала ему со всей заманчивостью интриги, соперничества и кокетства. Она давала ему минуты и восторга и отчаяния». Эволюция любовной лирики Пушкина, начиная от ранних лицейских стихотворений к лирике 30-х годов, по сути, является иллюстрацией возрастных ликов любви - «любви все возрасты покорны…». Во времени разворачиваются его лирические сюжеты: первая встреча - счастье обладания - разлука и даже смерть. Примером служат отношения с А.Ризнич, Е.Воронцовой, Е.Вульф и К.Собаньской. В стихотворениях четко выражена психология конкретных эмоций и душевных состояний: первая влюбленность, ревность, чувственная страсть и сердечные переживания. И вместе с тем, подчеркивается роль Музы, составляющей суть пушкинского творчества – «и чувства добрые я лирой пробуждал…». В пушкинской лирике раскрываются разнообразные Формы выражения любви. Здесь и обнаженное чувство, скоропалительное увлечение и романтическое томление, любовное тщеславие и мучительное страдание, благоговение к женщине и ревнивая тревога. По своей совокупности все творческие сюжеты Пушкина представляют своеобразную энциклопедию любви с большой буквы. В реальной жизни и поэзии любовные сюжеты у Пушкина складываются порою драматично и парадоксально. И пыл страстей, и жар любви в одесский период к трем возлюбленным: Елизавета Воронцова, Амалия Ризнич и Анна Керн. Пять возлюбленных в 1828-1830 годах: А.Оленина, Е.Ушакова, А.Закревская, К.Собаньская и Н.Гончарова. Многообразие любовных посвящений не является доказательством непостоянства Пушкина. Его любовная лирика – «это отклик на красоту, это вечная свежесть эмоций, это потребность возрождения, которую пробуждала в нем прежде всего любовь». (В.В.Забабурова). Нет повода для изображения Пушкина Дон-Жуаном и создания вокруг его имени надуманной легенды. Пушкин и поэт, и человек, а его лирические стихи выражают глубокие сердечные переживания.

Беспечный, влюбчивый. Вы знаете, друзья.
Могу ль на красоту взирать без умиленья,
Без робкой нежности и тайного волненья.
Уж мало ли любовь играла в жизни мной?
Уж мало бился я, как ястреб молодой,
В обманчивых сетях, раскинутых Кипридой:
А не исправленный стократною обидой,
Я новым идолам несу мои мольбы…

В своем творчестве Пушкин раскрыл идеал возвышенной любви  во всех его аспектах. Его стихи рассказывают о любви, как величайшей человеческой ценности, чувства самоотверженного, вечного источника вдохновения и творческих порывов. Одно из самых знаменитых стихотворений в русской лирике - «Я помню чудное мгновенье», посвященное А.П.Керн, звучит как гимн
любви. Влюбленный человек, лишенный своекорыстия и эгоизма, готов на все ради счастья любимой женщины. Таков смысл стихотворения, посвященного Анне Олениной – «Я вас любил: любовь еще быть может…», в котором заключительные строки:

Я вас любил так искренне, так нежно,
Как, дай вам бог, любимой быть другим –

являются уроком благородства и высшей человеческой нравственности.
Во многих стихотворениях Пушкина запечатлен и личный житейский опыт. Мимолетные увлечения лицейских лет сменяются разочарованием, раскаянием и сожалением в напрасной трате юношеских чувств. В стихах присутствует и прямое осуждение «ветреной любви». Как, например, в стихотворении «Прелестница», написанном в 1818 году:

К чему нескромным сим убором,
Умильным голосом и взором
Младое сердце распалять
И тихим, сладостным укором
К победе легкой вызывать?
К чему обманчивая нежность,
Стыдливости притворный вид,
Движений томная небрежность
И трепет уст, и жар ланит?
Напрасны хитрые старанья:
В порочном сердце жизни нет…
Невольный хлад негодованья
Тебе мой роковой ответ…
Но гордый замысел забудь:
Не привлечешь питомца музы
Ты на предательскую грудь!
Неси другим наемны узы,
Своей любви постыдный торг,
Корысти хладные лобзанья,
И принужденные желанья,
И златом купленный восторг!

Полупрезрительная интонация  характерна для стихотворения, адресованного Ольге Масон – «крестнице Киприды». С иронией произносит слова герой поэмы Пушкина Евгений Онегин:

Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей.

И в этом же романе есть и сатирическое обличение подобных изречений:

Разврат, бывало, хладокровный
Наукой славился любовной,
Сам о себе везде трубя,
И наслаждаясь не любя.
Но эта важная забава
Достойна старых обезьян
Хваленых дедовских времян…

Казалось, что поэт выглядит  жизнерадостным и счастливым. Но, откуда тогда грустные мысли и тягостное настроение в стихотворении, написанном Пушкиным в 1828 году ко дню своего рождения:

Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..

Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.

1828 год и начало 1829 года было временем глубочайших раздумий и духовного перелома, поиском дальнейшего личного, общественного и поэтического пути. Это был период написания «Онегина», «Полтавы» и изумительных лирических стихотворений. В ранней редакции «Воспоминания», написанного 19 мая 1828 года, поэт пишет:

Я вижу в праздности, в неистовых пирах,
В безумстве гибельной свободы,
В неволе, бедности, изгнании, в степях
Мои утраченные годы.

Предчувствие новых гонений и скитаний, в тяжелый для Пушкина 1828 год, отражено в стихотворении «Предчувствие»:

Снова тучи надо мною
Собралися в тишине:
Рок завистливый бедою
Угрожает снова мне…
Сохраню ль к судьбе презренье?
Понесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?..

Безусловно, прав Б.С.Мейлах, что «нельзя какое-либо стихотворение Пушкина, особенно связанное с моментами автобиографическими, рассматривать вне зависимости от конкретных обстоятельств его жизни и вне других произведений».
Но, несмотря на суровые, порой трагические минуты в жизни поэта, его человеческой натуре и всему его творчеству свойственно главное - служение Музе, которое всегда оставалось для Пушкина наивысшей жизненной отрадой:

Поэзия, как ангел - утешитель -
Спасла меня: и я воскрес душой.

В разговоре с женщинами Пушкин не касался такого предмета, как литература и искусство, но в литературе и поэзии постоянно касался до такого предмета, как женщина.
«Дон-Жуанский список» пушкинских увлечений рисует любвеобильную натуру и пламенный темперамент. Самые разнородные чувства уживались в этом удивительном человеке: и «бесстыдное бешенство желаний», внушаемое такими женщинами как, Аграфена Закревская, и нежная симпатия к милому подростку Катеньке Вельяшевой, и могучая, отравленная ревностью страсть, которую он испытал к Амалии Ризнич и  Каролине Собаньской, и благоговейный трепет перед единственной и таинственной NN, и светлое преклонение перед «мадонной» Натальей Гончаровой.
Поэзия была конечным исходом его бесконечных встреч, увлечений и любовей. Одна из таких «любовей», Мария Раевская позднее писала: «Как поэт, он считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался. Мне вспоминается, …недалеко от Таганрога, … завидев море, мы приказали остановиться, вышли из кареты и всей гурьбой бросились любоваться морем. Оно было покрыто волнами, и, не подозревая, что поэт шел за нами, я стала забавляться тем, что бегала за волной, а когда она настигала меня, я убегала от нее… Пушкин нашел, что эта картинка была очень грациозна, и, поэтизируя детскую шалость, написал прелестные стихи: мне было тогда лишь 15 лет».

Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами.

Не претендуя даже намеком на отведенную ей некоторыми позднейшими исследователями творчества Пушкина роль его «единственной» и «потаенной» любви, Мария Раевская, с явным удовлетворением вспоминает, что и она в ряду всех тех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми поэт встречался и в которых как поэт был влюблен, что и она дала повод для прелестных стихов. Умница М.Н.Раевская точно поняла главное: «В сущности, он обожал только свою музу и поэтизировал все, что видел».
В.Г.Белинский писал, что «Муза Пушкина была вскормлена и воспитана творениями предшествующих поэтов… и возвратила их миру в новом преображенном виде».
В любовной лирике Пушкина главное не она в своем персональном, индивидуальном облике, а он: его чувства, настроения и переживания. Хорошо знавший Пушкина в юности Ф.Ф.Вигель как-то заметил, что «он умел быть совершенно молод в молодости… наука, которая ныне с каждым годом более забывается».

Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел, -

писал позднее поэт в одном из своих стихотворных романов. В пушкинскую поэзию любовь вошла почти с первым стихотворением. Поэзия любви Пушкина - отрока и юноши представляет собой лирику физического желания обладать женщиной, но не духовной страсти. Завершалась пора увлечений и преходящих настроений поэта:

Не спрашивай, зачем душой остылой
Я разлюбил веселую любовь
И никого не называю милой –
Кто разлюбил, уж не полюбит вновь…

«К***»

Но прошло совсем немного времени, и вновь возникла веселая любовь. Влюбчивый и увлекающийся до беспамятства, поэт оставил множество любовных стихотворений, которые при многочисленности «адресатов» поражают тем, что с трудом поддаются лирической циклизации. Судить по стихам Пушкина о его реальных увлечениях довольно трудно. Случайная встреча, например, с Анной Керн, породила одно из прекраснейших стихотворений «Я помню чудное мгновенье». С другой стороны, сильная страсть не оставляла почти никаких следов в поэзии.

Сам поэт признавался:
Поэзии священный бред,
Петрарке шествуя вослед,
А муки сердца успокоил,
Поймал и славу между тем;
Но я, любя, был глуп и нем.
---------------------------------------
Прошла любовь, явилась Муза,
И прояснился темный ум.

Возможно, по этой причине любовные стихи Пушкина написаны большей частью как воспоминание. И строки, посвященные Е.Воронцовой, например, могут перемежаться со стихами к А.Ризнич, вовсе не свидетельствуя при этом о «ветрености» или «неверности» поэта. Скорее, это было признаком верности тому, что сам он называл идеалом, с которого создавались и Татьяна, и другие героини его поэзии, реальные и вымышленные.
«Влюбчивость пробудилась в Пушкине так же рано, как и сочинительство. Тут был не только его так называемый «африканский темперамент». Да, от своих африканских предков Пушкин получил драгоценное наследство: Страстную восприимчивость, стремительность и горячее волнение влюбчивой крови.
Вся обстановка жизни плохо ограждала детское воображение, пробужденное сладострастием французской поэзии и нескромной болтовней взрослых… Когда летом 1811 года они приехали в Петербург и остановились в доме сановитого и важного поэта И.И.Дмитриева, Василий Львович Пушкин, дядя поэта, привез с собой не только одиннадцатилетнего племянника, будущего лицеиста, но и свою молоденькую сожительницу, Анну Николаевну. Неизменный ветреник, неугомонный куплетист и салонный литератор поручил ей надзор за мальчиком. И.И.Пущин вспоминает: «Часто в его (Василия Львовича) отсутствие мы оставались с Анной Николаевной. Она подчас нас, птенцов, приголубливала, случалось, что и побранит, когда мы надоедим ей нашими ранновременными шутками. Именно замечательно,  что она строго наблюдала, чтобы наши ласки не переходили границ, хотя и любила с нами побалагурить, поговорить, а про нас и говорить нечего: мы просто наслаждались непринужденностью и некоторой свободой в обращении с милой девушкой. С Пушкиным часто доходило и до ссоры, иногда она требовала тут вмешательства и дяди». Фамильярность с молодой женщиной была своего рода прощальным отголоском беззаботной детской жизни, в которой крепостная женская прислуга представляла
соблазн для молодых барчуков. Поступление в лицей стало как бы преградой для рано проснувшихся чувств и страстей юноши, вынужденного соблюдать определенные рамки поведения.
Среди многих прекрасных талантов, которыми Пушкина наделила природа, выделялся особый - талант любви: от легкой, иногда шутливой влюбленности до всепоглощающей страсти. Именно сочетание могучей энергии жизненных сил с весьма чувственной возбудимостью волновало и привлекало к нему прекрасный пол. В послании к гусару Юрьеву поэт откровенно признается:

А я, повеса вечно праздный,
Потомок негров безобразный,
Взращенный в дикой простоте,
Любви не ведая страданий,
Я нравлюсь юной красоте
Бесстыдным бешенством желаний;
С невольным пламенем ланит
Украдкой нимфа молодая,
Сама себя не понимая,
На фавна иногда глядит.

В жизненной биографии поэта мы имеем возможность наблюдать самые разнообразные типы любви: от случайного каприза до напряженной, мучительной страсти, от грубой телесной похоти до воздушной, романтической грезы, которая довлеет сама себе и остается неизвестной даже любимому предмету. Впрочем, случаи подобного рода довольно редки. Пушкин очень любил легкий флирт, ни к чему не обязывающий обе стороны. Но когда ему не удавалось удержать нарождающееся чувство в должных границах, когда любовь приходила не на шутку, она обычно протекала, как тяжелая болезнь, сопровождаемая бурными пароксизмами. Ему нужно было физическое обладание, и он подчас готов был буквально сойти с ума в тех случаях, когда женщина оставалась недоступной. Одна мелкая, но характерная черта показывает, как сильно  плотское начало было выражено в любовных порывах Пушкина: образ женской ноги всего ярче зажигал его эротическую фантазию. Многочисленные памятники этого своеобразного пристрастия сохранились в его стихах; о том же говорят весьма выразительные рисунки, набросанные в черновых рукописях. Люди, физиологически страстные и наделенные к тому же живым, пластическим воображением, бывают по большей части очень ревнивы. Исключительно ревнивым нравом обладал и Пушкин. Если ему часто приходилось переживать любовь, как болезнь, то ревность являлась злокачественным осложнением этой болезни. Среди его лучших лирических произведений имеются стихи, начинающиеся словами: «Ненастный день потух» и т. д. Можно только поражаться, какой огромный опыт по части ревности, сплошь да рядом неосновательной и не мотивированной, нужно было иметь, чтобы написать их:

Вот время: по горе теперь идет она
К брегам, потопленным шумящими волнами;
Там, под заветными скалами,
Теперь она сидит печальна и одна...
Одна... никто пред ней не плачет, не тоскует,
Никто ее колен в забвеньи не целует;
Одна... ничьим устам она не предает
Ни плеч, ни влажных уст, ни персей белоснежных
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Никто ее любви небесной не достоин.
Неправда ль: ты одна... ты плачешь... Я спокоен.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но если . . . . . . . . . . . .

Красноречивое многоточие, заканчивающее последнюю строку, стоит многих страниц.
Способность испытывать ревнивые муки по самому ничтожному поводу или даже вовсе без повода - нисколько не ослабела с годами. Напротив, она даже возросла после того, как Пушкин женился на Гончаровой. Сестра поэта, Ольга Сергеевна Павлищева, в письме к мужу так изображала терзания своего гениального брата в начале тридцатых годов: «Брат говорил мне, что иногда чувствует себя самым несчастным существом – существом близким к сумашествию, когда видит свою жену разговаривающей и танцующей на балах с красивыми молодыми людьми; уже одно прикосновение чужих мужских рук к ее руке причиняет ему приливы крови к голове, и тогда на него находит мысль, не дающая ему покоя, что жена его, оставаясь ему верной, может изменять ему мысленно... Александр мне сказал о возможности не фактического предпочтения его, которое по благочестию и благородству Наташи предполагать в ней просто грешно, но о возможности предпочтения мысленного других перед ним».
Подобные свидетельства при желании можно было бы значительно умножить. Вся история семейной жизни Пушкина есть в сущности длинная агония вечно возбужденной и мнительной ревности, которая, под конец, и привела к кровавому исходу. «Вглядитесь во все беспристрастно, - писал в 1859 году А.С.Хомяков своему другу И.С.Аксакову, - и вы почувствуюете, что способности к басовым аккордам недоставало не в голове Пушкина и не в таланте его, а в душе, слишком непостоянной и слабой, или слишком рано развращенной и уже никогда не находившей в себе сил для возрождения (Пушкин измельчался не в разврате, а в салоне). Оттого-то вы можете им восхищаться или лучше не можете не восхищаться, но не можете ему благоговейно кланяться».
Когда привычка к ревности укореняется в нравственном мире человека, то это влечет за собой - в виде естественного следствия - дурное и пренебрежительное мнение о женщинах вообще. Словно в отместку за испытанные муки ревнивец бывает склонен представлять себе женщину существом нисшего порядка, лживым, злым, коварным и душевно грубым. Мы видели, как Анна Петровна Керн упрекала Пушкина за его насмешливо-пренебрежительное отношение к женщинам, и находила, что в этом виноваты господствующие понятия эпохи. Она была права лишь отчасти. Зачатки мизогинии коренились в самой натуре Пушкина. Он высказывался в этом смысле напрямик, без всяких околичностей. Автор стольких рифмованных комплиментов и стольких страстных элегий готов был в припадке откровенности взять обратно свои слова.

Стон лиры верной не коснется
Их легкой, ветреной души;
Нечисто в них воображенье
Не понимает нас оно,
И, признак Бога, вдохновенье
Для них и чуждо, и смешно.
Когда на память мне невольно
Придет внушенный ими стих,
Я содрогаюсь, сердцу больно,
Мне стыдно идолов моих.
К чему, несчастный, я стремился?
Пред кем унизил гордый ум?
Кого восторгом чистых дум
Боготворить не устыдился?

Естественно, что каждая новая влюбленность пополняла арсенал любовного опыта. В его жизни, большинство увлечений носило мимолетный характер, как легкий, ни к чему не обязывающий флирт. Но если Пушкин влюблялся, то его целью было удовлетворение, внезапно вспыхнувших в нем плотских желаний. Он буквально сходил с ума, когда предмет его любви оставался недоступным. Правда, немногим удавалось выдержать осаду. Женщин влекло к нему, несмотря на то, что внешность Поэта была мало привлекательной. «Пушкин был шатен с сильно вьющимися волосами, голубыми глазами и необыкновенной привлекательности», - восторженно отзывалась о нем Вера Александровна Нащокина, в которую поэт тоже был влюблен. При встрече с красивыми светскими дамами страстные чувства переполняли его душу и тогда рождались божественные стихи.
Любовные стихи посвящены женщинам, которыми поэт увлекался. Их судьбы интересны в том аспекте, что стихи Пушкина о них позволяют лучше почувствовать пушкинскую лирику и личность самого поэта. «Каков я прежде был, таков и ныне я: беспечный, влюбчивый…»,- писал поэт о себе.
Пушкин в жизни и в поэзии – это две совершенно разные личности. Возвышенный и мечтательный, нежный и страстный тон его лирики представляют мир поэтического гения, в котором преломляются и земные страсти, и необузданная влюбчивость. Мудрый Гоголь писал: «Даже в те поры, когда он метался сам в чаду страстей, поэзия была для него святыня, - точно какой-то храм. Не входил он туда неопрятный и неприбранный; ничего не вносил он туда необузданного, опрометчивого из собственной жизни своей; не вошла туда нагишом растрепанная действительность. А между тем все там до единого есть история его самого. Но это ни для кого незримо».

Царскосельский лицей: 19 октября 1811 – 09 июня 1817

«Вы помните: когда возник Лицей,
Как Царь для нас открыл чертог Царицын,
И мы пришли. И встретил нас Куницын
Приветствием меж Царственных гостей».

В одиннадцать лет А.С.Пушкин поступил в лицей с неясными, но уже острыми литературными устремлениями и влечениями, а вышел поэтом, в котором кипело могучее и радостное творчество. За шесть лет пребывания в лицее он написал 132 стихотворения, многие из которых были напечатаны в течение этого периода.
«Великодушный и своеобычный, вспыльчивый и добрый, неистощимый на зубоскальство и чуткий на дружбу, он был далеко не покладистым воспитанником и не всегда покладистым товарищем… В Лицее он нашел друзей, научился дружбе, которая нередко скрашивала его бурную жизнь. Изменчивый в любви, Пушкин был другом верным и нежным». (А.Тыркова-Вильямс).
Воспоминания о Пушкине дают возможность понять, каким он представлялся своим врагам и недоброжелателям. Как и все его сверстники допускал шалости, был нерасчетливым, буйным и страстным, и к тому же щеголял юношеским фривольным безбожием. Отсюда и разное отношение к поэту в годы юности и становления.
Один из директоров лицея того времени Е.А.Энгельгардт, который относился к Пушкину весьма недоверчиво, в своей записке «О воспитанниках старшего курса Лицея так характеризовал Пушкина: «Его высшая и конечная цель блестеть и именно поэзией, но едва ли найдет она у него прочное основание, потому что он боится всякого серьезного учения и его ум, не имея ни проницательности, ни глубины, совершенно поверхностный - французский ум. Это еще самое лучшее, что можно сказать о Пушкине. Его сердце холодно и пусто, в нем нет ни любви, ни религии, может быть, оно так пусто, как никогда еще не бывало юношеское сердце.  Нежные и юношеские чувствованья унижены в нем воображеньем, оскверненным всеми эротическими произведеньями французской литературы, которые он при поступлении в Лицей знал почти наизусть, как достойное приобреение первоначального воспитанья».
Лицейский товарищ поэта М.А.Корф, прозванный Дьячком, впоследствии дослужившийся до графского титула тоже оставил воспоминание о Пушкине. Сын прусского офицера, умный и честолюбивый барон всю жизнь питал к поэту враждебное чувство. Возможно, что острые шутки юного поэта были не по душе набожному Корфу, тем более он не понимал божественную сущность поэзии. И потому он говорит о Пушкине, что «в лицее он превосходил всех чувственностью, а после, в свете, предался распутствам всех родов,  проводя дни и ночи в непрерывной цепи вакханалий и оргий. Должно дивиться, как и здоровье, и талант его выдержали такой образ жизни, с которым естественно сопрягались и частые гнусные болезни, низводившие его не раз на край могилы. Пушкин не был создан ни для света, ни для общественных обязанностей, ни даже, думаю, для высшей любви или истинной дружбы. Единственная вещь, которой он дорожил в мире, - стихи, под которыми не стыдно подписать имя Пушкина. У него господствовали только две стихии: удовлетворение плотским страстям и поэзия,  и в обоих он ушел далеко. В нем не было ни внешней, ни внутренней религии, ни высших нравственных чувств, и он полагал даже какое-то хвастовство в отъявленном цинизме по этой части: злые насмешки, - часто в самых отвратительных картинах, - над всеми религиозными верованиями и обрядами, над уважением к родителям, над родственными привязанностями, над всеми отношениями, - общественными и семейными, - это было ему ни по чем, и я не сомневаюсь, что для едкого слова она иногда говорил даже более и хуже, чем на самом деле думал и чувствовал… Вечно без копейки, вечно в долгах, иногда почти без порядочного фрака, с беспрестанными историями, с частыми дуэлями, в близком знакомстве со всеми трактирщиками, непотребными домами и прелестницами петербургскими, Пушкин представлял тип самого грязного разврата». (Граф М.А. Корф. Записка. Я.К. Грот).
Князь П.А.Вяземский, читая записки сановного Корфа о Пушкине, сделал следующее замечание: «Был он вспыльчив, легко раздражен, это правда, но когда самолюбие его не было задето, был особенно любезен и привлекателен, что доказывается многочисленными приятелями… Ничего трактирного в нем не было, а еще менее грязного разврата. Он не был монахом, а был грешен, как и все мы в молодые годы. В любви его преобладала вовсе не чувственность, а скорее поэтическое увлечение, что, впрочем, и отразилось в его поэзии…»
Об одном курьезном случае со своим неугомонным другом, шаловливым Керубино, в 1816 году вспоминал И.И.Пущин: «У дворцовой гауптвахты, перед вечерней зарей, обыкновенно играла полковая музыка. Это привлекало гуляющих в саду, и нас, неизбежный Лицей, как называли иные нашу шумную, движущуюся толпу. Иногда мы проходили к музыке дворцовым коридором, в котором между другими помещениями был выход и из комнат, занимаемых фрейлинами императрицы Елизаветы Алексеевны. Этих фрейлин было тогда три: Плюскова, Валуева и княжна Волконская…». Наташей звалась миловидная горничная фрейлины Валуевой, привлекавшая усиленное внимание подростающих лицеистов. Из-за нее Пушкин чуть было не нажил серьезных неприятностей во второй половине 1816 года. И Пущин продолжает: «Случалось, встречаясь с ней в темных переходах коридора, и полюбезничать; она многих из нас знала, да и кто не знал Лицея, который мозолил глаза всем в саду? Однажды идем мы, растянувшись по этому коридору маленькими группами.
Пушкин на беду был один, слышит в темноте шорох платья, воображает, что непременно Наташа, бросается целовать ее самым невинным образом. Как нарочно, в эту минуту отворяется дверь из комнаты и освещает сцену: перед нами сама княжна Волконская. Что делать ему? Бежать без оглядки; но этого мало, надобно поправить дело, а дело неладно! Он тотчас рассказал мне про это, присоединяясь к нам, стоявшим у оркестра. Я ему посоветовал открыться Энгельгардту и просить его защиты. Пушкин никак не соглашался довериться директору и хотел написать княжне извинительное письмо. Между тем она успела пожаловаться брату своему Н.М.Волконскому, а Волконский – государю. Государь на другой день приходит к Энгельгардту. «Что же это будет? - говорит царь. - Твои воспитанники не только снимают через забор мои наливные яблоки, бьют сторожей садовника Лямина, но теперь уже не дают проходу фрейлинам жены моей?» Энгельгардт, своим путем, знал о неловкой выходке Пушкина, может быть, и от самого Петра Михайловича, который мог сообщить ему в тот же вечер. Он нашелся и отвечал императору Александру: «Вы меня предупредили, государь, я искал случая принести вашему величеству повинную за Пушкина; он, бедный, в отчаянии: приходил за моим позволением письменно просить княжну, чтоб она великодушно простила ему это неумышленное оскорбление». Тут Энгельгардт рассказал подробности дела, стараясь всячески смягчить вину Пушкина, и присовокупил, что сделал уже ему строгий выговор и просит разрешения насчет письма. На это ходатайство Энгельгардта государь  сказал: «Пусть пишет, уж так и быть, я беру на себя адвокатство за Пушкина, но скажи ему, чтоб это было в последний раз. Старая дева, быть может,  в восторге от ошибки молодого человека, между нами говоря», - шепнул император улыбаясь, Энгельгардту. Пожал ему руку и пошел догонять императрицу, которую из окна увидел в саду». Неизвестно, послал ли Пушкин оправдательное письмо княжне В.М.Волконской, но эпиграмму на нее написал французскими стихами, которые в русском переводе звучат так:

Мадемуазель, вас отлично можно
Принять за сводню
Либо за старую обезьяну,
Но за грацию, - о боже, нет

Этот забавный эпизод дает основание для предположения, что роман с горничной Наташей длился до 1816 года. Свет - Наташа, избравшая «другом сердца» поэта, возможно, была общим предметом воздыханий царскосельских лицеистов. О печальной разлуке со «Свет - Наташей» Пушкин поведал в стихотворении 1814 года.
М.А. Цявловский указывал, что послание «К Наташе», горничной фрейлины императрицы Варвары Михайловны Волконской, связано с ее отъездом из Царского Села в Петербург в конце августа. В этом стихотворении Пушкин передал ту гамму любовных чувств, которые он испытывал в пору своей пылкой юности.

Свет-Наташа! Где ты ныне?
Что тебя никто не зрит?
Иль не хочешь час единый
С другом сердца разделить?
Ни над озером волнистым,
Ни под кровом лип душистым
Ранней – позднею порой
Не встречаюсь я с тобой.
Скоро, скоро холод зимный
Рощу, поле посетит;
Огонек в лачужке дымной
Скоро ярко заблестит;
Не увижу я прелестной
И, как чижик в клетке тесной,
Дома буду горевать
И Наташу вспоминать.

В то время снисходительность к амурным проказам была в моде. Для лицеистов не было тайной любовное увлечение императора молоденькой баронессой Софьей Вельо. Ведь за хорошенькой девушкой они сами приударяли, а благосклонность к ней царя придавала ей особую прелесть.

Прекрасная! Пускай восторгом насладится
В объятиях твоих российский полубог,
Что с участью твоей сравнится?
Весь мир у ног его – здесь у твоих он ног.

1817 г.

Эти строчки молодой Пушкин посвятил красавице Софье Вельо перед самым выпуском из лицея.

Авторское вступление

Являлись музы, как виденья
На кратком жизненном пути,
Рождая силу вдохновенья
Для новой пламенной любви.
«Любви все возрасты покорны»-
Великий Пушкин утверждал.
И показал пример достойный,
Как нам любить прекрасных дам.
И с позволения поэта
Я чувствам должное воздам,
Не нарушая стиль при этом
И череду любимых дам.

Лицейская любовь. Наталья, крепостная актриса

Ранние стихотворения Пушкина, написанные им в лицейские годы, содержат яркую картину русского крепостного театра, неведомого Европе. Первые домашние театры появились в России в конце XVII века и к концу XVIII века их численность составляла свыше 170. Такие театры были закрытого типа, а зрителями являлась избранная публика. Со временем состав зрителей претерпел изменения, и театры стали приносить своим владельцам приличный доход. Обучение крепостных актеров происходило непосредственно при театре. В зависимостиот состояния и амбиций владельцев, отдельным актерам выпадало счастье  учиться за границей. Одним из домашних театров был театр Варфоломея Васильевича Толстого в Царском Селе. Широкой известности он не приобрел, и в 1815 году театр прекратил свое существование.
Граф Варфоломей Толстой был театрал и меценат Он играл на виолончели как любитель и дилетант. В силе удара смычком полагал он главное достоинство игры. У него был собственный театр, где он был директором, диктатором, режиссером, барином, султаном. Оркестр его людей, очень порядочный, играл теперь по вечерам в саду.
Вскоре лицейские получили от него приглашение. Граф ставил оперу "Калиф на час". Александр до сей поры только по рассказам отца, по особому выражению его лица, да еще по опущенным глазам тетки Анны Львовны, да по тому, как брызгал во все стороны Василий Львович, говоря об актрисах, знал, что такое театр. Тетка Анна Львовна строго осуждала театр и, говоря об актерках; содрогалась. Этого одного было довольно: он любил театр, еще ни разу его не видав. Театр Толстого был невелик и роскошен. Места были построены амфитеатром, полукругом, в подражание Эрмитажу. Занавес тяжелый, шитый золотною вязью. В проходах стояли капельдинеры в ливрейных фраках с разноцветными воротниками: дворовые. Музыканты были тоже в особой форме, с витыми эполетами на плечах. Толстой ничего не жалел для театра, и главная его забота была в том, чтобы все у него было как в больших театрах. Графская ложа была у самой сцены, и он усадил лицейских поближе к себе. Он им покровительствовал; к тому же дамы к нему в театр не хаживали, и было много свободных мест. Были приглашены все лицейские поэты, Горчаков - опера "Калиф на час" была писана его дядюшкою - и Корсаков, игравший на гитаре и певший. Граф Варфоломей Толстой был дилетант и любитель, он чуял, что в лицее подрастают любители. В театре - он знал это лучше кого-либо другого - важнее всего в публике любители: смех, нечаянный хлопок, даже свист не в пример лучше, чем молчание. Как хозяин, он наслаждался, когда кто-нибудь запаздывал, бранился с капельдинером, наступал в полумраке на ноги соседей и проч. Таков был театр. Плошки чадили, масло шипело. Перед хозяином лежала в ложе открытая книга с белыми листами, в руке карандаш. Он хлопнул в ладоши, музыканты заиграли. Занавес, шумя, взвился. Все притихли. Театр представлял ночь и багдадскую улицу: у дома был навес; красные и зеленые фонарики светили. Все декорации писаны были дворовыми. Толстой хвалился, что в театре все - собственное, никого и ничего со стороны, даже занавес шили девки. Жених Гассан в тюрбане со стеклярусным пером стоял на сцене. Вышла Роксана, и он понял, почему тетка Анна Львовна хмурила глаза и тихонько отплевывалась, говоря об актерках. Он тоже невольно зажмурился. Полногрудая, белая, с большими неподвижными глазами, в роскошных шальварах, которые не шли к покатым плечам, белому лицу и сильному дыханию, она беспомощно двигалась по сцене и с каким-то испугом глядела в сторону графской ложи, не обращая никакого внимания на своего жениха, простиравшего к ней руки. Толстой тотчас что-то записал в свою книгу. Она была в коротком покрывале, вышитом золотыми лунками, рядом шла кормилица Фатьма, щуплая, немилосердно накрашенная Роксана остановилась и запела нехотя, надтреснутым голоском, склонив голову, не зная, куда деть руки. Она сложила их у грудей, точно стыдясь. Потом, вспомнив роль, опустила правую, а левой попыталась избочиться, но рука скользнула по поясу, и она опять приложила обе руки к груди. Не глядя на Гассана, она прошлась, чуть не задев его, и без всякого выражения своим надтреснутым голоском спела, поводя глазами в разные стороны, склонив голову к плечу:

Все сердце устрашает,
Все душу сокрушает,
Когда начнешь любить,
И кажется во страсти,
Что все спешат напасти Драгова погубить.

Александр вдруг, неожиданно для себя, хлопнул. Она пела плохо, держалась неумело на сцене, стыдилась полуголой груди, была беспомощна, но самая неумелость ее была трогательна. Она была красавица. Кто-то шикнул. Толстой оживился и стукнул карандашом. Она посмотрела на него, а потом при виде крадущегося незнакомца упала в штофные кресла, стоявшие на улице у самого дома, но перед тем как упасть, подобрала покрывало, которым, видимо, дорожила. Толстой записал что-то в свою книгу. Она еще не кончила петь, как явился раньше времени калиф, в золотом халате и чалме, и произнес торопливо: "Какие прекрасные голоса!" Он был робок, суетился и шумно дышал. В зале хихикнули, а Толстой побагровел и что-то сказал капельдинеру. Капельдинер скрылся. Первое действие кончилось. Лицейские захлопали, сзади зашикали, актеры выходили. Роксана кланялась низко. Только сейчас она овладела своею ролью, ролью актрисы. Поклоны ее были быстрые, покорные, лицо казалось озабоченным, дыхание прерывистое. Александр хлопал и кричал: - Браво! Фора! Она и ему поклонилась. Ее звали Натальей, она была первою актрисою у Толстого, а ранее была камеристкой. Толстой предложил лицейским пройти за кулисы. Он хотел, чтобы все у него напоминало большие театры. Театр был роскошен, а кулисы низки и тесны; уборные актеров похожи на конские стойла. Толстой был недоволен и хмур. Калиф в роскошном халате жался у стенки. Толстой отвесил ему звонкую оплеуху. «Я тебе покажу, как выходить, - сказал он, - ты калиф, а держишься без всякого достоинства. Запомни, дурак, что ты калиф и выше всех». Он погрозил пальцем Наталье, и она потупилась.
Толстой разорялся на свой театр, и пьеса не держалась у него долее трех-четырех раз; она ему приедалась, и он тотчас принимался ставить новую. В три месяца он поставил три пьесы. И Александр не пропускал ни одного представления. Он стал завсегдатаем театра, который сам хозяин называл воксгалом, перевидал все оперы, балеты: "Тунисского пашу", "Похищение из сераля", "Султанскую неволю", "Севильского цирюльника". Он знал все тайны и интриги толстовского театра и что ни вечер был за кулисами. Наталья была главной героиней, субреткой, плясуньей, певицей и метрессой хозяина. Она была в вечных хлопотах, тревоге, страхе. К нему она привыкла и гримировалась при нем. Она ему призналась, что любит, когда он приходит: с ним спокойнее. Говорила она это шепотом и оглядывалась, не слышит ли ее султан. Лицо ее было в вечном напряжении: она то припоминала роль, то притворствовала перед своим владельцем. Играть ей вовсе не хотелось.
Однажды после второго акта "Султанской неволи" антракт затянулся. Он пошел за кулисы и застал ее в слезах: ее только что отодрали за антраша, в котором она запнулась. Слезы текли у нее из глаз, и она не утирала их, чтоб глаза не покраснели, а чтоб не размазать краски на лице, наклонила голову. Она прижалась к Александру и всхлипнула. Через пять минут она плясала, изображая Земюльбу, любимую невольницу султана, и кружилась с арапами в белых домино, а подлинный владетель сераля сидел в ложе со своею страшною книгою, похожей на счетную. Лицо ее было без улыбки и испуганное, всего труднее было запомнить, когда нужно улыбаться. На этот раз она не сбилась.
 С некоторых пор Толстой стал относиться к нему заметно холоднее и перестал покровительствовать. Александр предчувствовал разлуку: театр был недолговечен. Толстой слишком тратился на свой воксгал, а за Натальею теперь был учрежден более строгий надзор. Он написал ей послание, которое все читали. Эпиграф он взял из французского поэта, не побоявшегося писать фаворитке самого короля. У поэтов были, он знал, свои вольности и права. Это был вызов Натальину султану. Толстой негодовал на мальчишку. Наталья была раба, но прелести ее действовали на ее господина. Как это ни было ему самому смешно, он ревновал. Одновременно он был польщен. Поэты нынче писали его актрисам мадригалы. Воксгал его возбуждал все больший шум. Он решился было проучить слишком молодого поэта, зачастившего к нему в воксгал, научить его вести себя, как подобает младшему. Александр захлопал Наталье слишком бешено, Толстой шикнул. Но тут случилась неожиданная неприятность: публика, о которой Толстой и думать забыл, вдруг приняла сторону юнца, раздались крики: « Браво!» Толстой, раздосадованный, хотел было приказать тушить плошки, а публике идти вон, да вдруг раздумал. Что ни говори, это была его актриса, его собственная. Он ограничился тем, что в антракте, встретив Александра за кулисами, велел тотчас дать звонок и приказал громко, так, что все слышали, не пускать в зал опаздывающих. - Довольно шуму, - сказал он. Александр засмеялся, что было неучтиво, но тотчас ушел из кулис. Вернувшись в лицей, он пошел в келью к Кюхле и заставил его перечесть из словаря о Пироне. - "Этот господин не что иное, как поэт", - прочел Кюхля сонным голосом. - "Теперь знают, кто я такой, - ответил Пирон, - и я пойду вперед по своему чину". Александр поцеловал Кюхлю. - Этот человек не знает, кто я такой, - сказал он радостно. Кюхля предложил ему прочесть новую выписку - о добродетели, но Александр убежал.
Когда Пушкин увидел Наталью Овошникову, ему было 14. Нетрудно догадаться, что африканская кровь во время переходного возраста с особой силой бурлила в его жилах. Их "роман" продлился около двух лет. И, несмотря на весьма внушительный "Донжуанский список Пушкина", свою первую любовь Александр Сергеевич еще не раз вспомнит в письмах к друзьям как символ лучших времен.
Некоторые историки-пушкинисты утверждали, что эти отношения – лишь несерьезный флирт под влиянием настроения и окружающей атмосферы. Но если задаться целью, то можно проследить, что этот первый любовный опыт (первый во всех смыслах) занимал далеко не последнее место в сердце поэта. Ей Пушкин посвятил не одно стихотворение и лирическое отступление в своих ранних поэмах и сборниках…
Пушкин познакомился с крепостной актрисой Натальей во время посещения спектаклей. В мае - августе 1813 года лицеисты часто посещали театр. По признанию поэта, Наталью окружали многочисленные поклонники, в том числе она была предметом коллективного обожания лицеистов. Любовный пыл юного лицеиста Пушкина не получил взаимности в чувствах. Возможно, Наталья и не ведала о страсти, возбужденной ею в сердце юноши.
Стихотворение к молодой актрисе Наталье свидетельствует о ранней романтической влюбленности Пушкина. Оно начинается с эпиграфа из «Послания к Марго» Шодерло де Лакло – сатиры на фаворитку короля: «К чему скрывать мне это? Марго мне приглянулась». Отрок-мужчина признавался:

Так и мне узнать случилось,
Что за птица Купидон;
Сердце страстное пленилось;
Признаюсь – и я влюблен!..
Целый день, как не верчуся,
Лишь тобою занят я;
Ночь придет - и лишь тебя
Вижу я в пустом мечтанье,
Белой груди колебанье,
Снег затмившей белизной,
И полуотверсты очи,
Скромный мрак безмолвной ночи-
Дух в восторг приводят мой!..

Любовное признание юного лицеиста выражено в поэтических строках, еще игривых и в духе французских галантных куплетов восемнадцатого века. Свое чувство к прелестной Наталье юный Пушкин выразил с наивной откровенностью:

В первый раз, еще стыжуся,
В женски прелести влюблен…

В стихотворении поэт представляет себя в романтическом образе грешного монаха, каким он любил ощущать себя в стенах Царскосельского Лицея:

Кто же ты, болтун влюбленный? –
Взглянь на стены возвышенны,
Где безмолвья вечный мрак;
Взглянь на окна заграждены,
На лампады там зажжены…
Знай, Наталья! – я … монах!

В поэме «Монах» юный Пушкин вновь упоминает обольстительную Наталью:

Представил бы все прелести Натальи…
На полну грудь спустил бы прядь волос,
Вкруг головы венок душистых роз…

Очевидно, что пушкинская Наталья не обладала особым талантом, и поэт заметил это, когда остыл от созерцания ее женских прелестей. Настоящая русская красавица, статная и белокурая оказалась бездарной в сценическом искусстве, что не укрылось от ее обожателя. Мечты остались на бумаге, и к 1813 году Пушкин уже разочаровался в своей пассии, как бы со стороны взглянув на нее в качестве искушенного театрального критика в стихотворении «К молодой актрисе»:

Ты не наследница Клероны,
Не для тебя свои законы
Владелец Пинда начертал;
Тебе не много бог послал,
Твой голосок, телодвиженья,
Немые взоров обращенья
Не стоят, признаюсь, похвал
И шумных плесков удивленья;
Жестокой суждено судьбой
Тебе актрисой быть дурной…

И он, безжалостно перечисляет явные недостатки Натальи: неловкость жестов, напыщенность и холодность:

Ты пленным зрителя ведешь,
Когда без такта ты поешь.
Недвижно стоя перед нами,
Поешь – и часто невпопад…
Когда в неловкости своей
Ты сложишь руки у грудей,
Или подымешь их и снова
На грудь положишь, застыдясь;
Когда Милона молодого,
Лепеча что-то не для нас…
Блажен, кто может роль забыть
На сцене с миленькой актрисой
Жать руку ей, надеясь быть
Еще блаженней за кулисой!

Позднее, Пушкин станет «почетным гражданином кулис» в Петербурге и напомнит, что ту же школу прошел и его герой - Евгений Онегин, как «непостоянный обожатель очаровательных актрис». В тот период времени, под влиянием литературного романтизма лицеисты писали стихи, где выражали свои увлечения каждым привлекательным личиком:

Душа лишь только разгоралась,
И сердцу женщина являлась
Каким-то чистым божеством.
Владея чувствами, умом,
Она сияла совершенством,
Пред ней я таял в тишине:
Ее любовь казалась мне
Недосягаемым блаженством.

(«Евгений Онегин»,1826 г.)

Автор

По признанию поэта,
Луч амурного в нем света
Ярко вспыхнул первый раз.
И к Наталье в тот же час
Сердцем пылким устремился,
Понимая, что влюбился
Он в девицу не простую,
А в актрису крепостную.

Екатерина Павловна Бакунина (1795-1869)

«Мне дорого любви моей мученье…»

Дотошные пушкинисты обнаружили, что до первой любви у поэта была любовь «ранняя, детская». В «Послании к Юдину» Пушкин вспомнил «подругу возраста златого, подругу красных детских лет». Имя этой девочки, которой мальчик Саша увлекался в возрасте 6-9 лет или немногим старше, он скрыл за тремя звездочками. После разных предположений пушкинисты сошлись на том, что такой девочкой была Софья Сушкова, дочь известного литератора Николая Сушкова. Она была на год моложе Пушкина. Как рассказывает П.И.Бартенев, «маленький Пушкин часто бывал у Трубецких (кн. Ивана Дмитриевича) и у Сушковых (Николая Михайловича, тоже литератора), а по четвергам его возили на знаменитые детские балы танцмейстера Иогеля». Юная особа, находившаяся на попечении нянек и гувернанток, не могла назначать Пушкину тайных свиданий. Известно только то, что она преуспела в жизни, когда стала супругой пензенского губернатора А.А.Панчулидзева. Софья Сушкова скончалась в 1843 году. В 1815 году, 16-летний  лицеист Александр Пушкин вспоминал ее:

Подруга возраста златова,
Подруга красных детских лет,
Тебя ли вижу,- взоров свет,
Друг сердца, милая***?
То на конце аллеи темной
Вечерней тихою порой
Одну в задумчивости томной
Тебя я вижу пред собой;
Твой шалью стан непокровенный
Твой взор на груди потупленный…
Одна ты в рощице со мною,
На костыли мои склоняясь
Стоишь над ивою густою,
И ветер сумраков, резвясь,
На снежну грудь прохладой дует,
Играет локоном власов
И ногу стройную рисует
Сквозь белоснежный твой покров.

И уже за «ранней» любовью последовала первая лицейская. В пятнадцать лет поэт пережил яркую юношескую любовь. Молоденькая и хорошенькая фрейлина Императрицы Елизаветы Алексеевны сводила с ума весь первый курс. Екатерина Бакунина привлекала своей непринужденностью, скромностью и естественностью в обращении. И молодой лицеист влюбился мгновенно. Его соперниками были Пущин и Илличевский. Лицеисты посвящали ей стихи, в ее честь сочиняли и хором исполняли песни.  «Вне лицея, - рассказывает  С.Д.Комовский о детстве Пушкина, - он знаком был только с семейством знаменитого историографа нашего Карамзина, к которому во всю жизнь питал особенное уважение, и с некоторыми гусарами, жившими в то время в Царском Селе (как-то: Каверин, Молоствов, Соломирский, Сабуров и др.). Вместе сими последними Пушкин любил подчас, тайно от своего начальства, приносить некоторые жертвы Бахусу и Венере, волочась за хорошенькими актрисами графа В.Толстого и за субретками, приезжавших туда на лето семейств; причем проявлялись в нем вся пылкость и сладострастие африканской его крови. Одно прикосновение его к руке танцующей производило в нем такое электрическое действие, что невольно обращало на него всеобщее внимание во время танцев. Но первую платоническую, истинно пиитическую любовь возбудила в Пушкине сестра его лицейского товарища А.П.Бакунина-фрейлина Екатерина Павловна Бакунина. Она часто навещала брата и всегда приезжала на лицейские балы. Прелестное лицо ее, дивный стан и очаровательное обращение произвели всеобщий восторг во всей лицейской молодежи.
Пушкин, с пламенным  чувством молодого поэта, живыми красками изобразил ее волшебную красоту в стихотворении  своем под названием «К живописцу». Стихи они очень удачно положены были на ноты лицейским товарищем его Яковлевым и постоянно петы не только в Лицее, но и долго по выходе из оного».
Автор этого воспоминания ошибся. Романс «К живописцу», первое музыкальное произведение на текст Пушкина, написал не М.Л.Яковлев, а другой лицеист, «товарищ по веселости живой», Николай Корсаков. Он прекрасно играл на гитаре и сочинял музыку. Корсаков написал романсы на стихи Пушкина: «О Делия драгая», «Вчера мне Маша приказала», «К живописцу» и «Гроб Анакреона». Еще в Лицее Пушкин посвятил товарищу строфу в «Пирующих студентах»:

Приближься, милый наш певец,
Любимый Аполлоном!
Воспой властителя сердец
Гитары тихим звоном.

Стихотворение «К живописцу» Пушкин адресовал товарищу-  лицеисту А.Д.Илличевскому и посвятил его старшей сестре другого лицеиста – Екатерине Павловне Бакуниной. Вот его вариант, который и был положен на музыку:

Дитя Харит и воображенья,
В порыве пламенной души,
Небрежной кистью наслажденья
Мне друга сердца напиши;
Красу невинности небесной,
Надежды милые черты,
Улыбку душеньки прелестной
И взоры самой красоты.
Вкруг тонкого Гебеи стана
Венерин пояс обвяжи.
Сокрытой прелестью Альбана
Мою царицу окружи.
Представь мечту любви стыдливой,
И той, которою дышу,
Рукой любовника счастливой
Внизу я имя подпишу.

Романс был поднесен Е.П.Бакуниной осенью 1815 года, вероятно, в день ее именин. Позднее, у потомков Бакуниной -Полторацкой нашлись ноты романса с надписью 15-летнего композитора-лицеиста Николая Корсакова по-французски: «Романс с аккомпанементом на фортепиано, посвященный мадемуазель Бакуниной». В 1913 году Н.О.Лернер, получив от наследников Е.П.Бакуниной нотный автограф романса Н.А.Корсакова, удостоверяющий достоверность автора, передал его в Пушкинский музей Царскосельского лицея. В 1917 году рукопись передана в Институт русской литературы (Пушкинский дом). Впервые романс Н.А.Корсакова опубликован в сборнике: «Пушкин в романсах и песнях его современников», Музгиз, 1936 г.
29 ноября 1815 года Пушкин писал в дневнике:

Итак, я счастлив был, итак, я наслаждался,
Отрадой тихою, восторгом упивался…
И где веселья быстрый день?
Промчался летом сновиденья,
И снова вкруг меня угрюмой скуки тень!

«Я счастлив был!.. нет, я вчера не был счастлив, поутру я мучился ожиданием, с неописанным волненьем стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу, ее не видно было! Наконец я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, - сладкая минута!..  Как она мила была! Как черное платье пристало к милой Бакуниной! Но я не видел ее восемнадцать часов, ах! Какое положенье, какая мука! Но я был счастлив пять минут». Такая была первая робкая и стыдливая юношеская любовь, с «безмятежной тоской», с «счастьем тайных мук» и с радостью на долгие дни от мимолетной встречи или приветливой улыбки.

Здесь ею счастлив был я раз,
В восторге сладостном погас,
И время самое для нас
Остановилось на минуту!

Разумеется, Екатерина Павловна не могла ответить взаимностью никому из влюбленных в нее лицеистов. Им было по семнадцать лет, а ей 21 год. По сведениям современников, Екатерина Бакунина была девушкой серьезной и абсолютно чуждой игривого кокетства. Она прекрасно рисовала и в юности брала уроки у художника Александра Брюллова. Сохранившиеся акварельные портреты свидетельствуют о ее незаурядном таланте.
Привлекает ее автопортрет, написанный в 1816 году, подчеркивающий красоту молодой женщины с точенными и правильными чертами лица, с выражением внутренней силы и чувства достоинства. В спокойном, но не холодном взгляде чувствуется неуловимая печаль. Нежную красоту усиливает женственная линия подбородка, горделивый и чувственный рот, ее взрослая и строгая прическа. К «милой Бакуниной», предмету первого юношеского Увлечения Пушкина, обращены многие стихотворения и элегии 1815-1816 гг. такие, как «Осеннее утро», «Окно», «Разлука», «Слово милой» и многие другие, навеянные неразделенной любовью и передающие сложную гамму чувств. Здесь и глубокая меланхолия, и высокий нравственный настрой. Вполне возможно, что Екатерина Бакунина читала пушкинские элегии, попавшие к ней через брата. Лицейская любовь Пушкина отразилась еще в условных, подражательно-романтических тонах, сильно преувеличивавших чувства:

Перед собой одну печаль я вижу:
Мне скучен мир, мне страшен дневный свет,
Иду в леса, в которых жизни нет,
Где мертвый мрак: я радость ненавижу;
Во мне застыл ее минутный след.
Опали вы, листы вчерашний розы,
Не зацвели до завтрашних лучей!
Умчались вы, дни радости моей!
Умчались вы, - невольно льются слезы,
И вяну я на темном утре дней.

Молодой поэт вспоминает свои разговоры с милой девушкой в беседке:

Здесь ею счастлив был я раз,
В восторге сладостном погас,
И время самое для нас
Остановилось на минуту!

Но, вот он получил от нее ничего незначащее письмецо и поэтически размышляет:

В нем радости мои; когда померкну я,
Пускай оно груди бесчувственной коснется;
Быть может, милые друзья,
Быть может, сердце вновь забьется.

В 1816 году лицей возглавил второй директор Егор Антонович Энгельгардт, который разрешил лицеистам ходить в гости. Веселый и общительный Пушкин бывал на вечерах у директора, был в гостях у Карамзиных и гусарских офицеров. Гаевский, лично знавший многих первокурсников, рассказывает, что в семье Энгельгардта жила молодая вдова, Мария Смит. Это была «весьма миловидная, любезная, остроумная, она умела оживлять и соединять собиравшееся у Энгельгардта общество. Пушкин, который немедленно начал ухаживать за нею, посвятил ей довольно нескромное послание «К молодой вдове»:

Лида, друг мой неизменный,
Почему сквозь тонкий сон
Наслажденьем утомленный,
Слышу я твой тихий стон?
Почему, когда сгораю
В неге пламенной любви,
Иногда я примечаю
Слезы тайные твои?..

Но вдова, не успевшая забыть мужа и готовившаяся быть матерью, обиделась, показала стихотворение своего вздыхателя Энгельгардту, и это обстоятельство было главною причиною неприязненных отношений между ними, продолжавшихся до конца курса». Послание «К молодой вдове» действительно могло своей вольностью обидеть молодую женщину, а хозяина дома взбесить. Пушкин никогда не отдавал его в печать.
По воскресеньям, в доме учителя пения и музыки, гостеприимного, образованного и оригинального барона Темпера де Фергюсона, собиралась молодежь, чтобы потанцевать и попеть, подурачиться и поухаживать за барышнями. Пушкин был мастером ухаживать за ними, чем вызывал ревнивое удивление товарищей и восторг у женского пола. В 1817 году, последнем году учебы в Лицее было написано стихотворение «Письмо к Лиде». В нем чувствуется переход от платонической влюбленности к «безумству бешеных желаний». Стихотворение написано не робким обожателем женской красоты, а нетерпеливым и счастливым любовником.

По скорой поступи моей,
По сладострастному молчанью,
По смелым, трепетным рукам,
По воспаленному дыханью
И жарким, ласковым устам,
Узнай любовника…

1817 г.

Для веселья и проказ Пушкина и его друзей не было строгих рамок. Это было время превращения детства в юношество, когда можно подурачиться и поволочиться за хорошенькими барышнями.

Забудь, любезный мой Каверин,
Минутной резвости нескромные стихи.
Люблю я первый, будь уверен,
Твои гусарские грехи.
Прослыть апостолом Зенонова ученья,
Быть может, хорошо - но ни тебе, ни мне.
Я знаю, что страстей волненья
И шалости, и заблужденья
Пристали наших дней блистательной весне.

1817 г.

Эти замечательные строчки из стихотворного извинения поэта, которое он послал гусару П.П.Каверину. Пушкин дружил с ним и вместе с тем чуть ли не подрался на дуэли из-за своей шуточной «Молитвы лейб-гусарских офицеров».
Но, возвращаемся к Екатерине Бакуниной. В 1817 году она стала фрейлиной Елизаветы Алексеевны, а Пушкин закончил Лицей. Осенью Бакунина уехала на зиму из Царского Села в Петербург и Пушкин с грустью пишет:

Уж нет ее…Я был у берегов,
Где милая ходила вечер ясный;
У берега на зелени лугов
Я не нашел чуть видимых следов,
Нигде не встретил я прекрасной…
Уж нет ее…До сладостной весны
Простился я с блаженством и с душою…
Одну тебя везде воспоминаю,
Одну тебя в неверном вижу сне;
Задумаюсь, - невольно призываю,
Заслушаюсь, - твой голос слышен мне…

С нежностью вспоминал о ней поэт и долгие годы спустя, в черновых строфах 8-й главы «Евгения Онегина».

Милая, повсюду ты со мною,
Но я уныл и втайне я грущу.
Блеснет ли день за синею горою,
Взойдет ли ночь с осеннею луною-
Я все тебя, прелестный друг, ищу;
Засну ли я, лишь о тебе мечтаю,
Одну тебя в неверном вижу сне,
Задумаюсь – невольно призываю,
Заслушаюсь – твой голос слышен мне.
Рассеянный сижу между друзьями,
Невнятен мне их шумный разговор,
Гляжу на них недвижными глазами,
Не узнает уж их мой хладный взор!

Через много лет, в 1828 году, Екатерина Павловна встретилась с Пушкиным в Приютино, на праздновании дня рождения Екатерины Марковны Олениной. Позднее, в строфе, не вошедшей в окончательный текст «Онегина», Пушкин вспоминал свою первую любовь:

Когда в забвенье перед классом
Порой терял я взор и слух,
И стриг над губой первый пух,
В те дни, когда впервые
Заметил я черты живые
Прелестной девы и любовь
Младую взволновала кровь,
И я, тоскуя безнадежно,
Томясь обманом пылких слов,
Везде искал ее следов,
Об ней задумывался нежно,
Весь день минутной встречи ждал
И счастье тайных мук узнал.

Очаровательная Екатерина Бакунина вышла замуж уже в очень зрелом возрасте, тридцати девяти лет и жила с мужем, тверским помещиком А.А.Полторацким, в Тамбовской губернии, в имении Рассказово. По-видимому, Пушкин, уже женатый в то время человек, присутствовал на свадьбе Екатерины Павловны.
В день бракосочетания, т.е., 30 апреля 1834 года в письме к жене он писал: «…подружился опять с Sophie Karamsine. Она сегодня на свадьбе, у Бакуниной».
Покинув высший свет, двадцать один год прожила она с мужем в полном согласии, наслаждаясь семейным счастьем.
Екатерина Павловна стала замечательной художницей, имела выставки, много заказов. Однако, прославилась она и осталась в памяти потомков именно влюбленностью в нее великого поэта. Вполне сознавая это, она как реликвию берегла до конца своих дней написанный рукою Пушкина его мадригал ко дню ее именин.

Напрасно воспевать мне ваши именины
При всем усердии послушности моей;
Вы не милее в день святой Екатерины
Затем, что никогда нельзя быть вас милей.

Е.П.Бакунина до 75 лет бережно хранила альбом молодых лет с автографом
Пушкина.

Автор

Она – из первых увлечений
Поэта юношеских дней.
Лицейских грез, сердец волнений
В кругу всех пушкинских друзей.
Своим лицом и дерзким взором,
Дававшим пищу разговорам,
Казалась дивным божеством.
Владела чувством и умом.
Когда являлось совершенство,
Огнем пылала в жилах кровь,
И чувство нежное - любовь,
Рождало томное блаженство.
Как счастлив был поэт не раз,
В восторге от прекрасных глаз.

Петербургские похождения «Сверчка»

Летом 1817 года Пушкин окончил лицей и поселился в Петербурге. «Три года, проведенные им в Петербурге, по выходе из лицея, - писал П.А.Плетнев, - отданы были развлечениям большого света и увлекательным его забавам. От великолепнейшего салона вельмож до самой нецеремонной пирушки офицеров, везде принимали Пушкина с восхищением, питая и собственную и его суетность этой славою, которая так неотступно следовала за каждым его шагом. Он сделался идолом преимущественно молодых людей, которые в столице претендовали на отличный ум и отличное воспитание.
Такая жизнь заставила Пушкина много утратить времени в бездействии. Но всего вреднее была мысль, которая навсегда укоренилась в нем, что никакими успехами таланта и ума нельзя достичь человеку в обществе, замкнуть круга своего счастия без успехов в свете…». Здесь он окунулся в круговорот светской жизни и увлекся дамами полусвета Штейгель и Ольгой Массон.
Князь П.А.Вяземский и А.И.Тургенев, в переписке между собой так описывали похождения Сверчка (это кличка Пушкина, данная ему в обществе «Арзамас»). 18 декабря 1818 года: «Сверчок прыгает по бульвару и по борделям. До того ли ему, чтобы писать замечания на чужие стихи: он свои едва писать успевает…». Ухаживая за темпераментной брюнеткой Ольгой Масон, Пушкин посвящает ей уже зрелые лирические стихи:

Лаиса, я люблю твой смелый, вольный взор,
Неутолимый жар, открытые желанья
И непрерывные лобзанья
И страсти полный разговор.
Люблю горящих уст я вызовы немые,
Восторги быстрые, живые…

Как видно, Ольга Масон долго отказывала поэту в благосклонности и в другом стихотворении он пишет:

Ольга, крестница Киприды,
Ольга, чудо красоты,
Как же ласки и обиды
Расточать привыкла ты!
Поцелуем сладострастья
Ты, тревожа сердце в нас,
Соблазнительного счастья
Назначаешь тайный час.
Мы с горячкою любовной
Прибегаем в час условный,
В дверь стучим - но в сотый раз
Слышим твой коварный шепот,
И служанки сонный ропот,
И насмешливый отказ.
Ради резвого разврата,
Приапических затей,
Ради неги, ради злата,
Ради прелести твоей,
Ольга, жрица наслажденья,
Внемли наш влюбленный плач -
Ночь восторгов, ночь забвенья
Нам наверное назначь.

Вот так вдохновенно описывает Пушкин реальный эпизод, происшедший с ним во время свидания с Ольгой Масон. Он простоял под холодным осенним дождем, простудился и слег. Об этом случае А.И.Тургенев сообщал П.А.Вяземскому: «Пушкин простудился, дожидаясь у дверей одной б…, которая не пускала его к себе для того, чтобы не заразить его своей болезнью. Какая борьба великодушия, любви и разврата!»
Француженка Елизавета Шот-Шедель, переодевшись в форму гусарского офицера, посетила заболевшего Пушкина. Своим откровениям Пушкин придает романтическую окраску. Рождается новое стихотворение, посвященное экстравагантной соблазнительнице:

В минуты мрачные болезни роковой
Ты ль, дева нежная, стояла надо мной
В одежде воина с неловкостью приятной?
<…> мой тусклый взор узнал
Знакомые красы под сей одеждой ратной:
И слабым шопотом подругу я назвал…

Не всегда любовные похождения Сверчка заканчивались безобидной простудой. И в черновых набросках он признается:

…Я стражду восемь дней,
с лекарствами в желудке,
С Меркурием в крови,
с раскаяньем в рассудке…

Но, едва оправившись от болезни, поэт вновь предается «любви таинственной и шалости младой…». В очередном послании П.И.Вяземскому заботливый А.И.Тургенев сообщает: «При всем беспутном образе жизни его, он кончает четвертую песнь поэмы (имеется в виду «Руслан и Людмила»). Если бы еще два или три х…, так и дело в шляпе. Первая х… болезнь была и первой кормилицей его поэмы». Канун своего двадцатилетия, избавившись от болезни, Сверчок отметил разгульной вечеринкой с друзьями:

…Мы пили – и Венера с нами
Сидела прея за столом.
Когда ж вновь сядем вчетвером
С б…, вином и чубуками?..

Ему оставалось недолго ждать. Параллельно списку новых, рождающихся сочинений, список дам пополнялся новыми именами.

Евдокия Ивановна Голицына (1780-1850)

«…Но я вчера Голицыну увидел
И примирен с отечеством моим».

Княгиня Евдокия (Авдотья) Ивановна Голицына. По отцу, Евдокия Ивановна происходила из древнего рода Измайловых, а по матери приходилась племянницей князя Н.Б.Юсупова, одного из богатейших русских вельмож. Наверное, от татарских предков получила Авдотья Измайлова черные волнистые волосы, огненные черные глаза и смуглую упругую кожу, а также совершенно  восточную ленивую негу движений. В семье отца, дочь сенатора, она получила блестящее для женщины того времени образование. Юная красавица произвела фурор при Дворе, и император Павел решил ее осчастливить. В 1799 году, по воле императора она была выдана замуж за нелюбимого и некрасивого, ограниченного и расточительного князя С.М.Голицына. Но супруги оказались настолько «несовместимы», что как только на престол взошел Александр I, они с легким сердцем расстались. Правда, развода жене Голицын так и не дал. Зато и жена ему отомстила, когда он вознамерился жениться на А.О. Смирновой - Россет: на этот раз в разводе отказала Авдотья Ивановна.
С воцарением нового императора Голицына зажила независимою жизнью. «Но эта независимость, как отмечал П.Вяземский, - это светское отщепенство держалось в строгих границах чистейшей нравственности и существенного благоприличия. Никогда ни малейшая тень подозрения, даже злословия, не оттеняли чистой и светлой свободы ее». Князь Петр Вяземский отмечает, что в самой красоте Голицыной было что-то целомудренное и в зрелые даже годы.
После разрыва с мужем Евдокия Голицына познакомилась с Михаилом Петровичем Долгоруковым. Князъ Михаил Петрович Долгоруков - несостоявшийся жених Великой княжны Екатерины Павловны, дочери Павла I. Екатерина даже не думала о том, любит ли ее Михаил. Потому что мысли не могла допустить, что она - великая княжна, признанная красавица, прозванная льстивыми придворными «красой России», может получить от кого-нибудь отказ. А Михаил Долгоруков любил другую. Его сердце было отдано княгине Авдотье Голицыной.
Но, к сожалению, Голицына была замужем. Михаил Петрович был близким ей во всех отношениях. Человек молодой и красивый, с европейским образованием, которого радушно принимали в самых изысканных парижских салонах, понравился Евдокии Ивановне, и она влюбилась в него. Княгиня Евдокия, познав истинную любовь, уже вполне была готова рискнуть своей репутацией, добрым именем, отказаться от состояния и даже жить с князем Долгоруким невенчанной женой. Но любовь завершилась трагически. Прежний муж отказал просьбу о разводе. А в 1818 году М.П.Долгорукий, в возрасте 28 лет, был убит во время военных действий в Швеции. Тело князя Михаила Петровича Долгорукова было привезено в Петербург, отпето 31 октября в Сергиевском соборе и предано земле в церкви Благовещения Александро-Невской лавры, рядом с телом брата его Петра, умершего в декабре 1806 года. «Я уйду в монастырь, - рыдала Екатерина Ивановна, припав к коленям матери, получив известие о смерти возлюбленного, - Я приму большой постриг, все равно моя жизнь кончена. Я больше никогда никого не полюблю…». Несколько недель княжна скрывалась от света в Павловском дворце, где ее навещал иногда только брат-император, но монахиней так и не стала. Все, что осталось у Евдокии Ивановне на память о пылком, страстном, очень красивом трехлетнем романе так это - небольшая шкатулка писем, да тонкие листки с математическими ребусами, которые князь Михаил Петрович, учившийся « цифирным премудростям» в самой Сорбонне, так и не успел решить.
Других попыток Евдокия Ивановна не предпринимала, несмотря на мужское поклонение и любовь со стороны многих мужчин. И как правильно подметил П.Вяземский, «до какой степени сердце ее, в чистоте своей, отвечало на эти жертвоприношения, и отвечало ли оно, или только благосклонно слушало, все это остается тайною».
Возможно, что волнениям сердца Евдокия Голицына предпочла пищу ума, стремясь, по примеру французских марких, стать одной из образованных женщин, заниматься политикой, философией и точными науками. Известны научные труды Голицыной, один из которых под названием «Анализ силы», имелся в библиотеке Пушкина. Ее прозвали princesse Nocturne (ночная княгиня) за привычку превращать ночь в день.
Князь Петр Андреевич Вяземский, много лет спустя писал о ней, своей давней, удивительной знакомой: «При всей своей женственности, которою была она проникнута, она, кажется, по натуре ли своей или по обету, никогда не прибегала к обольстительным приемам, в которые  невольно вовлекается женщина, одаренная внешними и внутренними приманками.
Одним словом, нельзя представить себе, чтобы княгиня, когда бы и в каких обстоятельствах то ни было, могла, если смеем сказать, промышлять обыкновенными уловками прирожденного более или менее каждой женщине так называемого кокетства». И замечал далее с проницательностью истинного ценителя женской красоты: «Княгиня была очень красива, и в красоте ее выражалась своя особенность. Она долго пользовалась этим преимуществом. Не знаю, какова была она в первой своей молодости; но и вторая и третья молодость ее пленяли какою-то свежестью и целомудрием девственности. Черные, выразительные глаза, густые темные волосы, падающие на плечи извивистыми локонами, южный матовый колорит лица, улыбка добродушная и грациозная: придайте к тому голос, произношения, необыкновенно мягкие и благозвучные - и вы составите себе приблизительное понятие о внешности ее. Вообще красота ее отзывалась чем-то пластическим, напоминавшим древнее греческое изваяние. В ней ничто не  обнаруживало обдуманной озабоченности, житейской женской изворотливости и суетливости. Напротив, в ней было что-то ясное, спокойное, скорее ленивое, бесстрастное». (П. А. Вяземский. «Старая записная книжка» 1871 год).
Евдокия Ивановна Голицына - хозяйка одного из петербургских салонов, которую сравнивали с хозяйками блестящих французских салонов – мадам де Сталь и мадам де Рекамье. Дом ее, на Большой Миллионной, был артистически украшен кистью и резцом лучших из современных русских художников. Князь П. А Вяземский, хорошо знавший Голицыну, рассказывает, что «устроила она жизнь свою, не очень справляясь с уставом светского благочиния. Но эта независимость, это светское отщепенство держались в строгих границах чистейшей нравственности и существенного благоприличия. Никогда ни малейшая тень подозрения, даже злословия, не отемняла чистой и светлой свободы ее... Дом княгини был артистически украшен кистью и резцом лучших из современных русских художников... Хозяйка сама хорошо гармонировала с такой обстановкою дома... По вечерам немногочисленное избранное общество собиралось в этом салоне, хотелось бы сказать - в этой храмине -, тем более, что хозяйку можно было признать не обыкновенной светской барыней, а жрицей какого-то чистого и высокого служения. Вся постановка ее вообще, туалет ее более живописный, чем подчиненный современному образцу, все это придавало ей и кружку, у нее собиравшемуся, что-то не скажу - таинственное, но необыденное, не завсегдашнее. Можно было бы думать, что не просто у нее сходились гости, а и посвященные... В медовые месяцы вступления своего в свет Пушкин был маленько приворожен ею... В сочинениях его встречаются стихи, на имя ее писанные, - если не страстные, то довольно воодушевленные».
Беседы длятся всю ночь, ибо княгиня как раз и боится ночи. Цыганка нагадала ей смерть ночью во сне. За эти ночные собрания Голицыну прозвали «ночной княгиней». Но в беседах при этом царит дух просвещенный и отчасти  даже республиканский. А среди ее гостей - язва Вяземский, добродушный Жуковский, мечтательный Батюшков. Этот поэт напишет восторженно в 1818 году, что трудно кому-то превзойти Голицыну Авдотью Ивановну в красоте и приятности и что лицом она никогда не состарится. Разговор самой княгини, - вспоминал П.Вяземский, - действовал на душу как Россиниева музыка». Французская актриса Луиза Фюзиль, посетившая салон Голицыной в 1806 году, вспоминала: «Княгиня, в знак особого ко мне расположения, спустилась несколько раньше, чем обычно. Я нашла, что портрет, который мне нарисовали, отнюдь не преувеличивал ее красоту. Прекрасные волосы, черные, как смоль, такие шелковистые и тонкие, падали локонами на приятно округлую шею; необычайно выразительное лицо полно  очарования: в фигуре и походке ее, весьма грациозной, была какая-то мягкая непринужденность; и когда она поднимала свои огромные черные глаза, у нее был тот вдохновенный вид, который придал ей Жерар в одной из своих прекрасных картин, где она была изображена. Когда я увидела ее в саду, она была одета в индийское кисейное платье, которое изящно драпировало ее фигуру. Она никогда не одевалась так, как другие женщины; при ее молодости и красоте эта простота античных статуй шла ей как нельзя более».
В 1817 году Жуковский привел в салон княгини смуглого, кудрявого юношу - восемнадцатилетнего Пушкина. Поэт был очарован красотой Голицыной, ее глубоким критическим умом. В 1817 - 1819 годах Пушкин был частым гостем княгини Голицыной и, по выражению П.Вяземского, «был маленько приворожен ею». 24 декабря 1817 года, т. е. как раз в те «медовые месяцы», когда Пушкин впервые появился на сцене большого света, Н. М. Карамзин писал князю П.Вяземскому: «Поэт Пушкин у нас в доме смертельно влюбился в пифию Голицыну и теперь уже проводит у нее вечера: лжет от любви, сердится от любви, только еще не пишет от любви. Признаюсь, что я не влюбился бы в пифию: от ее трезубца пышет не огнем, а холодом».
Зато у Александра Сергеевича есть: «Но я вчера Голицыну увидел И примирился вновь с отечеством моим…» Разве этого мало?  Княгиня Евдокия Ивановна Голицына, была старше поэта почти на двадцать лет. В стихотворениях за 1817-1820 годы, вместе с откровенным проявлением бешеных желаний Пушкина уже присутствуют определенные намеки на чувственные переживаниия.

…Чувство есть другое.
Оно и нежит, и томит,
В трудах, в заботах и в покое
Всегда и дремлет, и горит…

1818 г.

С большой вероятностью эти строчки можно отнести к княгине Евдокии (Авдотье) Ивановне Голицыной, в которую юный поэт влюбился с первых дней пребывания в Петербурге. Евдокия Ивановна к тому времени была не очень молода, но ее влияние в свете, вся необычность житейских привычек и эксцентричность поведения придавали ей особое очарование, что не могло не привлечь молодого Пушкина.
Спустя  восемь месяцев А.И.Тургенев извещал того же Вяземского: «Пушкин по утрам рассказывает Жуковскому, где он всю ночь не спал, делает визиты б..., мне и княгине Голицыной, а ввечеру иногда играет в банк».
В письме от 3 декабря 1818 года Тургенев опять вспоминает Голицыну: «Я люблю ее за милую душу и за то, что она умнее за других, нежели за себя... жаль, что Пушкин уже не влюблен в нее, а то бы он передал ее потомству в поэтическом свете, который и для нас был бы очарователен, особливо в некотором отдалении во времени». В это время Пушкину было 18 лет, а княгине уже 37, но она была еще в полном расцвете своей «огненной, пленительной, живой» красоты. Свою влюбленность Пушкин вложил в блестящий мадригал, который начинается покаянными словами:

Краев чужих неопытный любитель
И своего всегдашний обвинитель,
Я говорил: в отечестве моем
Где верный ум, где гений мы найдем?
Где гражданин с душою благородной,
Возвышенной и пламенно свободной?
Где женщина – не с хладной красотой,
Но с пламенной, пленительной, живой?
Где разговор найду непринужденный,
Блистательный, веселый, просвещенный?
С кем можно быть не хладным, не пустым?
Отечество почти я ненавидел –
Но я вчера Голицыну увидел
И примирен с отечеством моим.

30 ноября 1817 г.

Возможно, что мадригал был написан в ответ на одну из тех пламенных патриотических речей, за которые друзья ласково, а недоброжелатели язвительно, прозвали Голицыну пифией. Нетрудно заметить, что оно отличается от традиционного любовного послания главными смысловыми акцентами. Образ княгини Голицыной выстраивается в необычном контексте: он соединен прежде всего с гражданскими добродетелями. Юный поэт через Голицыну словно открывает для себя, после многолетнего французского воспитания, новый и неожиданный облик отечества, воспринявшего дух просвещенья, идеалы гражданской свободы. Интуитивно поэт принял в этом послании именно тот тон, который был свойственен салону Евдокии Голицыной. Княгиня Евдокия Голицына, конечно, обратила внимание на своего юного поклонника. В 1818 году, когда она пребывала в Москве, ее навестил Василий Львович Пушкин. Дядя завел разговор о племяннике, а потом с удовольствием передал его содержание Вяземскому: «Племянник мой Александр бывал у нее всякий день, и она меня порадовала, сказав, что он малый предобрый и преумный».
Княгиня принимала любовь Пушкина со свойственным ей спокойствием. В их отношениях не было какой-либо фамильярности. П.А.Вяземский писал, что «при всей своей женственности, которую была она проникнута, она, кажется, по натуре ли своей или по обету, никогда не прибегала к обольстительным приемам, в которые невольно вовлекается женщина, одаренная внешними и внутренними приманками. Одним словом, нельзя представить себе, чтобы княгиня, когда бы и в каких обстоятельствах то ни было, могла, если смеем сказать, промышлять обыкновенными уловками прирожденного  более или менее каждой женщине так называемого кокетства». Понимая восторженную пылкость совсем юного сердца, она незаметно сумела придать своим отношениям с Пушкиным, который только что вышел из стен Лицея, но уже стал знаменитым поэтом, тот особый шарм и оттенок непринужденности, который неизменно пленяет и магически притягивает, но никогда не дает повода злостным сплетням и досужей болтовне.
Во взаимоотношениях с Евдокией Ивановной для Пушкина значило больше воображение и игра ума, нежели все остальное. Иногда он называл ее Музой, но она воспринимала это больше как шутку, зато любила проводить время за разговорами с ним, ибо у него всегда были «тысячи забавных, дерзких и умных, историй в голове». Позже, когда Пушкин впал в немилость, мудрая и решительная княгиня, имевшая доступ к царскому двору, да и к самой Императрице Елизавете Алексеевне, весьма благоволившей молодому гению России, неустанно хлопотала о смягчении его участи, напоминая Государыне о нем то в разговорах, то запискою, то при встрече. Пушкин, зная о неусыпном внимании к нему « Княгини Ночи», благодарил Евдокию Ивановну то в строчках писем к друзьям, зная, что те передадут ей непременно, то в осторожных записках, которые она, конечно, могла уничтожить по его просьбе. Голицына сочувствовала опальному Пушкину и вместе с А.И.Тургеневым пыталась расположить к нему М.С.Воронцова, к которому поэт переходил на службу в Одессу.
Пушкин продолжал бывать у Голицыной и в последующие годы до своей высылки, но увлечение ею уже стало остывать. В 1819 году он послал ей свою оду «Вольность», сопроводив ее мадригальными стихами:

Простой воспитанник природы,
Так я, бывало, воспевал
Мечту прекрасную свободы
И ею сладостно дышал.
Но вас я вижу, вам внимаю,
И что же?.. Слабый человек!..
Свободу потерял навек,
Неволю сердцем обожаю.

В оде «Вольность» Пушкин впервые возвеличил Закон, отражая те политические дискуссии, которые велись в салоне Голицыной. «Вольность» представляла истинный гимн конституции, о введении которой в России мечтала вольнолюбивая княгиня.
Голицына, однако, не склонна была разделять настроений пушкинской оды. Когда влюбленность Пушкина прошла, в его отзывах о политических претензиях княгини появились иронические ноты. Поэт не выставлял напоказ своих увлечений. Они обнаруживаются в его стихах. Но увлечение Евдокией Голицыной быстро прошло. 3 декабря 1818 года А.И.Тургенев писал Вяземскому: «Жаль, что Пушкин уже не влюблен в нее, а то бы он передал ее потомству в поэтическом свете, который и для нас был бы очарователен, особливо в некотором отдалении во времени».
Не только одна «ночная княгиня» волновала поэта в течение трех лет петербургской жизни. Но других женских имен не сохранилось ни в стихах Пушкина, ни в памяти его современников. Дорида, Ольга-крестница Киприды, все это только имена собирательные. В стихотворении «Дорида», написанном в Петербурге, поэт написал:

Вчера, друзей моих оставя пир ночной,
В ее объятиях я негу пил душой;
Восторги быстрые восторгами сменялись,
Желанья гасли вдруг и снова разгорались;
Я таял, но среди неверной темноты
Другие милые мне виделись черты,
И весь я полон был таинственной печали.
И имя чуждое уста мои шептали.

«О ком думал он в объятиях Дориды, о ком  вспоминал… Хитро и ревниво прятал пламенный поэт свое сердце от бесцеремонного любопытства приятелей, современников, позднейших исследователей…. Столько стихов, кипящих всеми мелодиями, всеми оттенками любовной страсти. И столько пленительных женских головок вокруг него. Столько хорошеньких женщин, осчастливленных утонченной, вкрадчивой лестью его мадригалов, радостным сознанием, что мимолетная их прелесть увековечена алмазным узором Пушкинской похвалы».
(Ариадна Тыркова-Вильямс. Жизнь Пушкина, том первый).
Впоследствии Пушкин встречался с Евдокией Ивановной Голицыной. Пребывая в ссылке на юге, он несколько раз вспоминал о ней в письмах и 7 мая 1821 года писал из Кишинева А.Тургеневу:  «Вдали камина княгини Голицыной замерзнешь и под небом Италии».
Остыл любовный пыл, но осталась дружба. С юга России, поэт с ласковой шутливостью спрашивает своих петербургских приятелей: «Что делает поэтическая, незабвенная, конституциональная, антипольская, небесная княгиня Голицына?» (1 декабря 1823 г.) В июле 1824 года поэт передает ей привет через Тургенева:  «Обнимаю всех, то есть весьма немногих, целую руку К.А.Карамзиной и княгине Голицыной, конституционной или антиконституционной, но всегда обожаемой, как свобода».
Встречался Пушкин с Голицыной и по возвращении из ссылки в Петербург. Агент III отделения в своем донесении от апреля 1828 года называет его среди посетителей княгини. У нее Пушкин был и в 1835 году. Это было последнее посещение ее салона. Их отношения уже не могли быть прежними.
В тридцатых годах В.В.Ленц встретил Голицыну у князя В.Ф.Одоевского и описывает ее так:  «Старая и страшно безобразная, она носила всегда платья резких цветов, слыла ученою и, говорят, вела переписку с парижскими академиками по математическим вопросам. Мне она показалась просто скучным синим чулком».
В 1845 году, во время пребывания Бальзака в Петербурге, Голицына, незнакомая с ним, в полночь прислала за ним карету с приглашением к себе. Бальзак очень оскорбился и написал в ответ на приглашение следующее: «У нас, милостивая государыня, посылают только за врачами, да и то за теми, с которыми знакомы. Я не врач».
Все внимание княгини поглощали науки метафизические, что современникам казалось несколько странным и даже смешным. Общее мнение выразил Вяземский: «Еще  позднее и в последние годы жизни своей княгиня пустилась в высшую математику, соединенную с еще высшею метафизикою. Эти занятия признавала она каким-то наитием свыше. Она никогда к ним не готовилась и разрешала многотрудные задачи, так сказать, бессознательно и неведомо от себя».
Голицына обнаруживала большую склонность к математике, дружила с выдающимися математиками, увлекалась метафизикой. Она выпустила двухтомную работу «О составляющих силах». Ее пытливый ум интересовался магнетизмом. По всей видимости, Евдокия Голицына смогла увлечь юного Пушкина не только своей красотой, но и светом гения и просвещенности.
Где разговор найду непринужденный,
Блистательный, веселый, просвещенный?
С кем можно быть не хладным, не пустым?

В 1850 году Евдокия Ивановна Голицына умерла в своем петербургском особняке на Большой Миллионной. Ее похоронили на Александро-Невском кладбище, рядом с могилой любимого - князя Михаила Петровича Долгорукого. На мраморной плите памятника выбита надпись, сочиненная когда-то ею самой: «Прошу православных русских и приходящих здесь помолиться за рабу Божию, дабы услышал Господь мои теплые молитвы у престола Всевышнего для сохранения духа Русского».

Автор

Известно, что Голицына – княгиня,
Воспринималась светом, как богиня.
В Санкт – Петербурге был ее салон,
Где Евдокией избранный бомонд,
Вел общий разговор  непринужденный.
Порой критический, но просвещенный,
И с уважением к прекрасной даме,
Хозяйке-жрице в благородном храме,
Но с пламенной, возвышенной душой
И, вместе с тем, веселой и живой.
А взгляд ее, незримый для другого,
Чуть со смешинкой, промелькнувший вдруг,
Понятным был поэту и без слова,
Что с радостью его встречает друг.

Наталья Яковлевна Плюскова (около 1780-1845)

«Я знал любовь, но я не знал надежды,
Страдал один, в безмолвии любил.
Безумный сон покинул томны вежды,
Но мрачные я грезы не забыл».

Плюскова Наталья Яковлевна - дочь надворного советника Дмитрии Яковлевича Плюскова. Происходит из старинного дворянского рода Плюсковых, родоначальником которых был Иван Федорович Плюсков, польский посол в Москву (1489), выехавший в Москву из Литвы в 1506 году. Возможно, что литовский род Плюсковых был отраслью существующего с XIX века в Померании рода того же имени. Иван Плюсков был воеводой в походе 1539 года. Иван Меньшой Алексеевич Плюсков убит под Чигирином (1671). Род Плюсковых внесен в VI и II части родословных книг губерний Московской, Рязанской и Ярославской (Гербовник, VII,19).
Наталья Плюскова – воспитанница Смольного института благородных девиц, фрейлина жены Александра I , императрицы Елизаветы Алексеевны, нелюбимая царем и отрицательно относившаяся к его реакционной политике. Наталья Яковлевна была близка к литературным кругам, интересовалась литературой и занималась благотворительной деятельностью. Проживала в Царском Селе и коротко знакомая с семейством Карамзиных, И.И.Дмитриевым, князем П.А.Вяземским, В.А.Жуковским и А.И.Тургеневым. Пушкин встречался с Натальей Плюсковой в Лицее и позднее у общих знакомых до своей высылки на юг, а также в последние годы жизни. Ей адресовано стихотворение поэта «На лире скромной, благородной» (1818 г.), написанное им для императрицы Елизаветы Алексеевны. Опубликовано в «Соревнователе просвещения и благотворения» в 1819 году, № 10 под названием: «Ответ на вызов написать стихи в честь ее императорского величества государыни императрицы Елисаветы Алексеевны». Скорее всего «вызов» исходил от Натальи Плюсковой, предложившей Пушкину написать поздравительные стихи в честь императрицы.
Впоследствии, стихотворение публиковалось под названием «К.Н.Я.Плюсковой». В стихотворении звучит некоторый политический вызов, поскольку Елизавета Алексеевна находилась на положении опальной царицы. Но, в нем чувствуются лирические мотивы и как бы своевольная дерзость автора на право выбирать себе по достоинствам среди «земных царей» и «тайно» воспевать красоту русской государыни.
Стихотворение имеет свою предисторию. Как известно, 19 октября 1811 года состоялось тожественное открытие Царскосельского Лицея. На открытии Лицея присутствовали: император Александр I, обе императрицы, великая княжна Анна Павловна, наследник цесаревич Константин Павлович, придворные, министры, члены Государственного Совета и «многие другие знаменитые особы», персонал Лицея, лицеисты и их родственники. Государь занял председательское место. Директор департамента Мартынов зачитал Высочайшую Грамоту, дарованную Лицею: «Прияв от Источника Премудрости скипетр, Мы удостоверены были, что бессмертным светом сиять он будет тогда токмо, когда в пределах Державы Нашей исчезнет мрак невежества…».
Первый директор Лицея В.Ф.Малиновский произнес вступительную речь: «Лицей будет воскрылять молодые таланты к приобретенью славы истинных сынов отечества и верных служителей престола…».
Профессор государствоведения А.П.Куницын с молодой уверенностью сказал: «Здесь будут вам сообщены сведения, нужные для гражданина, необходимые для государственного человека, полезные для воина. Вы должны рассчитывать не на знатность предков, а на самих себя… Любовь к славе и к отечеству да будут вашими руководителями…».
На открытии Лицея Пушкин впервые увидел Елизавету Алексеевну и эта встреча надолго привязала его к императрице. Елизавета Алексеевна, урожденная немецкая принцесса, которую Екатерина II выбрала в жены своему любимому внуку Александру из многих претенденток. Баденская принцесса Луиза, по отзывам современников, отличалась высоким ростом, стройностью фигуры и обладала грациозной походкой. Греческий профиль, правильный овал лица, большие голубые глаза и пепельно- белокурые волосы придавали ей  такое заметное очарование, что ее сравнивали с нифмой и с Психеей. 28 сентября 1793 года состоялось торжественное бракосочетание великого князя Александра Павловича с принцессой Луизой, получившей после православного крещения имя Елизаветы Алексеевны.
На открытии Лицея императрица Елизавета Алексеевна появилась в нелегкий для ее жизни момент. Неприятие ее императорской семьей для окружающих было совершенно очевидно. Лицеисты почувствовали в ее манерах и поведении нечто неформальное. Императрица Елизавета Алексеевна тогда же нас юных, пленяла непринужденною своею приветливостью ко всем - она как-то умела и успела каждому из профессоров сказать приятное слово. Тут, может быть, зародилась у Пушкина мысль стихов к ней: На лире скромной, благородной… -пр.»
В 1813 году Елизавета Алексеевна побывала в Царском Селе,  возможно, что в один из летних месяцев. В программе автобиографии Пушкина есть интересная запись: «Государыня в Царском Селе. 1813». В 1816 году двор вернулся в Царское Село. Лицеисты, получившие разрешение императора дежурить при императрице в качестве пажей, приобщались к придворным будням и праздникам. Если предположить, что в то лето Пушкин был действительно влюблен в императрицу, когда он имел возможность постоянно видеть Елизавету Алексеевну. Именно к этому году относится забавный эпизод с Пушкиным, когда он наградил поцелуем почтенную фрейлину Елизаветы Алексеевны, приняв ее за молоденькую горничную Наташу. Существует предположение, что поцелуй юного Пушкина мог быть адресован самой императрице, в покоях которой произошла эта сцена. В то время Елизавета Алексеевна была старше Пушкина на двадцать лет. Вспомним, что среди увлечений юного поэта были дамы такого же возраста, как Евдокия Голицына и Екатерина Карамзина.
С согласия императрицы Марии Федоровны император Николай I лично сжег дневники, содержавшие драгоценный исторический материал.
Репутация «опальной царицы» укрепилась в среде дворянской оппозиции. Федор Глинка, редактор журнала, в котором было напечатано послание Пушкина к Н.Я.Плюсковой, всерьез рассматривал возможность дворцового переворота и возведения на престол Елизаветы Алексеевны. Так, во время следствия по делу декабриста С.Трубецкого о подобном проекте сообщалось: «За два дни он говорил, чтобы действовать как можно тише и не лить крови; и тут и во время известия о смерти проговаривал, что нельзя ли императрицу Елизавету на трон вознести».
И пушкинская строка «я пел на троне добродетель» весьма созвучна этим настроениям. В своем стихотворении поэт выделяет Елизавету Алексеевну среди земных царских владык. Его благородный и неподкупный певец и Елизавета, воплощающая «добродетель на троне» - это родственные души. В последних строках гражданский пафос сочетается и с лирикой любви:

Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу гимн простой.

Естественно возникает вопрос: к кому поэт испытал нежное чувство? Ряд исследователей пушкинского наследия, анализируя его рисунки, приходят к заключению, что тайной любовью Пушкина была Елизавета Алексеевна. Явное сходство портрета юной императрицы заметно с описанием пушкинской Людмилы в поэме «Руслан и Людмила»:

Увы, ни камни ожерелья,
Ни сарафан, ни перлов ряд,
Ни песни лести и веселья
Ее души не веселят;
Напрасно зеркало рисует
Ее красы, ее наряд;
Потупя неподвижный взгляд,
Она молчит, она тоскует.

Л.Краваль обнаруживает портрет императрицы в «адских» рисунках Пушкина 1823 года: «Елизавета Алексеевна изображена со склоненной головкой на гибкой шее в ожерелье. Этот женский портрет - один из красивейших в пушкинской графике… Этот образ похож на Психею, на прообраз той виньеты, которую желал Пушкин к первому изданию своих стихов («Виньетку бы не худо; даже можно, даже нужно - даже ради Христа сделайте, именно: Психея, которая задумалась над цветком», - писал поэт брату Льву и П.Плетневу 15 марта 1824 года). Такая виньетка, понятно, означала бы посвящение, и та, которую называли Психеей, поняла бы это». Следует заметить, что каждое издание произведений Пушкина преподносилось императрице. В 1824 году А.Тургенев просил П.Вяземского прислать ему экземпляр «Бахчисарайского фонтана» специально для вручения Елизавете Алексеевне. Однако, его опередил Уваров, успевший вручить императрице экземпляр поэмы. Елизавета Алексеевна помнила о поэте, который возвеличил ее в стихах и, может быть, приняла меры, чтобы смягчить участь Пушкина, в результате которых он оказался в ссылке не в сибирских снегах, а у берегов Тавриды.
Елизавета ушла из жизни так же тихо, как она прожила всю свою жизнь. «Ее мало знали при жизни, - говорил князь П.Вяземский, - Как современная молва, так и предания о ней молчаливы». Вероятно, она нуждалась в простом женском счастье и не была предназначена для той роли, которую ей отвела судьба. Это сокровенное желание женской природы лицеист Пушкин  точно выразил словами – «приветная краса».
Первого мая 1829 года Пушкин отправился из Москвы на Кавказ и, как он писал в «Путешествии в Арзрум», сделал большой крюк, посетив Калугу, Белев и Орел. В Белеве было похоронено сердце Елизаветы Алексеевны.
Изменение маршрута было связано не только ради встречи с генералом Ермоловым. А, может быть, Пушкин хотел отдать дань памяти императрице, которую он когда-то «втайне пел» «на лире скромной, благородной»?

На лире скромной, благородной
Земных богов я не хвалил
И силе в гордости свободной
Кадилом лести не кадил.
Свободу лишь учася славить,
Стихами жертвуя лишь ей,
Я не рожден царей забавить
Стыдливой музою моей.
Но, признаюсь, под Геликоном,
Я, вдохновенный Аполлоном,
Елисавету втайне пел.
Небесного земной свидетель,
Воспламененною душой
Я пел на троне добродетель
С ее приветною красой.
Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу гимн простой,
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.

Автор

Давно о ней воспоминанье
Живет в сердечной глубине.
Тогда, в восторге от Натальи,
Поэт писал о красоте.
В то время он учился славить
Стихами робкую свободу
И не земных богов забавить,
А лирой послужить народу.
Но, по признанию поэта,
Не обошел его удел,
Что в тайне от друзей, для света
Елизавету он воспел.
Небесный есть тому свидетель,
Как он восторженной душой,
Прославил музой добродетель,
Благословенной и земной.
Когда в цепях жила свобода,
И оставалась власть преступной.
Был эхом русского народа
Поэта голос неподкупный.

Софья Федоровна Пушкина (1806-1862)

«Зачем безвременную скуку
Зловещей думою питать
И неизбежную разлуку
В унынье робком ожидать?»

Новый этап жизни, когда освобожденный от ссылки, Пушкин начал задумываться о собственной семье. Меняется его отношение к женщине, меняется представление о любви. Радость от  вновь обретенной свободы быстро сменилась горьким отрезвлением. Перед поэтом встали проблемы смысла бытия и перспектив собственной судьбы. В эти годы он неоднократно повторял мысль Шатобриана о том, что счастье человек может обрести только на проторенных жизненных дорогах. Первым шагом на этом пути Пушкин считал женитьбу. Начиная с 1826 года поэт постоянно думал об этом и всерьез собирался жениться по крайней мере на трех девицах, тронувших его сердце: Софье Пушкиной, Анне Олениной и Екатерине Ушаковой.
События развивались стремительно. Первое серьезное московское увлечение Пушкина – его дальняя родственница и однофамилица Софья Федоровна Пушкина, с которой он познакомился осенью 1826 года в доме у своего приятеля Василия Зубкова после возвращения из ссылки в Москву.
Восьмого сентября Пушкин появился в Москве, а первого ноября послал прощальную записку своему приятелю В.П.Зубкову, который стал невольным наперсником влюбленного поэта. В записке Пушкин писал: «… еду похоронить себя в деревне до первого января, - уезжаю со смертью в сердце». Осенью 1826 года Пушкин часто посещал Зубкова на Малой Никитской, 12, где тот снимал квартиру. К моменту знакомства Зубков был женат на Анне Федоровне Пушкиной. Сестры Пушкины были сиротами и воспитывались в весьма чинном великосветском доме Екатерины Владимировны Апраксиной, дочери известной княгини Натальи Петровны Голицыной. И Пушкин избрал Зубкова посредником на всех этапах сватовства. Софья Пушкина оказалась первой женщиной, к которой поэт с полной готовностью официально посватался в конце октября 1826 года и получил отказ. Она считалась одной из первых московских красавиц. Современница так описывала ее внешность: «Стройна и высока ростом, с прекрасным греческим профилем и черными, как смоль, глазами». Пушкин видел ее всего два раза  - один раз в театральной ложе, другой раз на балу и сразу без ума в нее влюбился. В стихотворении «Ответ Ф.Т.» он восторженно писал:

Нет, не черкешенка она;
Но в долы Грузии от века
Такая дева не сошла
С высот угрюмого Казбека.
Нет, не агат в глазах у ней,
Но все сокровища Востока
Не стоят сладостных лучей
Ее полуденного ока.

Своим стихотворением Пушкин отвечает поэту Ф.А.Туманскому, обратившему к Пушкиной мадригальные строки:

Она черкешенка собою,-
Горит агат в ее очах,
И кудри черные волною,
На белых лоснятся плечах…

С Софьей Федоровной Пушкин был застенчив и робок, как это бывало с ним, когда его охватывало серьезное чувство. Он знал, что в нее уже два года был влюблен молодой человек, Валериан Александрович Панин. «Мерзкий этот Панин, - писал Пушкин Зубкову, - два года влюблен, а свататься собирается на Фоминой неделе – я вижу раз ее в ложе, в другой на бале, а в третий сватаюсь!» Такая решительность ошеломила Софью Пушкину и показалась ей скорее признаком легкомыслия. Софья Федоровна не подавала больших надежд Пушкину, но когда он в начале ноября уезжал по делам к себе в деревню, она ласково с поэтом попрощалась: «Возвращайтесь к первому декабря». Перед отъездом, 1 ноября, Пушкин написал чувственные стихи:

Зачем безвременную скуку
Зловещей думою питать
И неизбежную разлуку
В унынье робком ожидать?
И так уж близок день страданья.
Один, в тиши пустых полей,
Ты будешь звать воспоминанья
Потерянных тобою дней.
Тогда изгнаньем и могилой,
Несчастный, будешь ты готов
Купить хоть слово девы милой,
Хоть легкий шум ее шагов.

К первому декабря Пушкин не успел попасть в Москву из-за дурных дорог. В письме к В.П.Зубкову он писал: «Мне 27 лет, дорогой друг. Пора жить, т.е. познать счастье. Ты мне говоришь, что оно не может быть вечным: хороша новость! Не личное мое счастье заботит меня, могу ли я возле нее не быть счастливейшим из людей, - но я содрогаюсь при мысли о судьбе, которая, быть может, ее ожидает – содрогаюсь при мысли, что не смогу сделать ее столь счастливой, как мне хотелось бы, Жизнь моя, доселе такая кочующая, такая бурная, характер мой - неровный, ревнивый, подозрительный, подчас резкий и слабый одновременно - вот что иногда наводит на меня тягостные раздумья, - Следует ли  мне связать с судьбой столь печальной, с таким несчастным характером - судьбу существа такого нежного, такого прекрасного?.. Бог мой, как она хороша! И как смешно было мое поведение с ней! Дорогой друг, постарайся изгладить скверное впечатление, которое оно могло на нее произвести, -  скажи ей, что я благоразумнее, чем выгляжу, а  доказательство тому - ( что тебе в голову придет…). Если она находит, что Панин прав, она должна считать, что я сумасшедший, не правда ли?- объясни же ей, что прав я, что увидав ее хоть раз, уже нельзя колебаться, что у меня не может быть притязаний увлечь ее, что я следовательно прекрасно сделал, выйдя прямо к развязке, что раз, полюбив ее, невозможно любить ее еще больше, как невозможно с течением времени найти ее еще более прекрасной, потому что прекраснее быть невозможно… Ангел мой, уговори ее, упроси ее, настращай ее Паниным скверным и жени меня!»
Подобных письменных исповедей у Пушкина немного. При всей внешней безрассудности его поведения, можно сделать вывод, что к идее брака он относился с поразительной серьезностью и в полной мере сознавал свою ответственность за судьбу любимой женщины. Но Пушкин опоздал, и вряд ли его предложение было передано Зубковым. Когда поэт вернулся в Москву 19 декабря, Софья Федоровна была уже помолвлена с Паниным и через месяц вышла за него замуж. Гениальному, но не решительному поэту красавица предпочла молодого человека, занимавшего скромную должность смотрителя Вдовьего дома.
За короткое время знакомства с Софьей Пушкиной поэт не мог узнать ни характера, ни душевных качеств Софьи. Просто он увлекся ее красотой. Неизвестно, о чем они беседовали, любила ли Софья Пушкина его стихи. На чувства поэта она не ответила. Может ее напугала его внезапная и бурная страсть. В чем-то есть сходство с ситуацией последующей влюбленности Пушкина в Наталью Гончарову: «Я полюбил ее, голова у меня закружилась, я сделал предложение…».
Сохранился портрет Софьи Пушкиной, на котором она изображена изящной брюнеткой с пышными локонами, у нее резкие и мелкие черты лица. Из сватовства ничего не вышло. «Малютка Пушкина предпочла крошку Панина», - так острили в Москве. Пушкин об этом не сильно горевал.  По поводу ухаживания Пушкина за Софьей Пушкиной в Москве судачили вплоть до 1829 года. Поэт периодически добавлял работы московским кумушкам.
Помнил ли Пушкин о Софье в круговороте московской и петербургской жизни, переезжая с места на место, предаваясь новым впечатлениям от многих знакомств. Но, может отголоски этой скоротечной любви слышатся в стихотворении «Соловей и Роза», написанном в начале 1827 года.

В безмолвии садов, весной, во мгле ночей,
Поет над розою восточный соловей.
Но роза милая не чувствует, не внемлет,
И под влюбленный гимн колеблется и дремлет.
Не так ли ты поешь для хладной красоты?
Опомнись, о поэт, к чему стремишься ты?
Она не слушает, не чувствует поэта;
Глядишь – она цветет; взываешь – нет ответа.

Это случайное сватовство заслонили чувства и впечатления более высокого порядка. С неутомимой энергией поэт продолжал искать свой романтический идеал. Он активно знакомится с домами, где есть молодые девушки, как с потенциальными объектами его неугасающей страсти. Пушкин часто посещает дома Урусовых, Ушаковых, Римских-Корсаковых, известных своим гостеприимством. В Москве поэт встретил свою крымскую любовь, бывшую Марию Волконскую, ставшей к тому времени княгиней Волконской.

Автор

Он покорен красой небесной
Московской девы, с первых дней,
В неповторимый миг чудесный,
Когда поэт представлен ей.
И профиль греческий с очами,
Такими черными, как смоль,
Сверкавших яркими лучами,
Что закипала в жилах кровь.

Мария Аркадьевна Голицына (1802-1870)

«Ее минутное вниманье отрадой долго было мне…»

Голицына Мария Аркадьевна, урожденная Суворова-Рымникская, родная внучка русского генералиссимуса  А.В.Суворова, княгиня. В 1810-е годы она училась в Смольном Институте, где познакомилась с В.А.Жуковским и Н.М.Карамзиным, во многом определившими круг ее дальнейших литературных отношений. Очевидно, что при посредничестве Жуковского Пушкин познакомился с ней после выхода из Лицея, когда для него открылись двери петербургских гостиных.
В момент высылки Пушкина Марии Аркадьевне было 18 лет. Через три дня после отъезда поэта из Петербурга, 9 мая 1820 года, Мария Голицына вышла замуж за князя Михаила Михайловича Голицына.
О встречах ее с Пушкиным известно очень немного. Почти не упоминается Мария Голицына и в его переписке. Подтверждением версии о любви Пушкина к княгине М.А.Голицыной служит одно из писем Софьи Дельвиг к подруге в 1825 году, в котором Софья рассказывает о знакомстве с графиней Ивелич, близко связанной с семьей Пушкиных, в частности с его сестрой Ольгой и, между прочим, пишет: «Она назвала мне всех, в которых он был влюблен, а он начал влюбляться с11- летнего  возраста. В настоящее время, если я не ошибаюсь, он занят некоей кн. Голицыной, о которой он пишет много стихов».
Семейство Голицыных увлекалось литературой. Прасковья Андреевна Голицына, свекровь Марии Аркадьевны, была известной писательницей. Несколько глав из «Евгения Онегина» он перевела на французский язык, чем заслужила похвалу Пушкина. Вяземский вспоминал, как внимательно слушала Прасковья Андреевна чтение Пушкиным «Бориса Годунова» на вечере у графини Лаваль: «Мало знает по-русски, вовсе не знает русской истории, а слушала, как умница…». Муж Марии Аркадьевны, Михаил Михайлович Голицын писал сатирические стихи на французском языке.
Семья Марии Аркадьевны Голицыной посещала Одессу и Крым. С 1823 года в Одессе жила сестра княгини, а в 30-е годы там жила и ее мать. Родной брат М.А.Голицыной служил адъютантом у графа М.С.Воронцова. Возможно, что в 1823 году М.А.Голицына побывала в Одессе, где Пушкин вручил ей свое знаменитое посвящение. В одном из своих письменных поручений брату Льву из Михайловского от 27 марта 1925 года Пушкин писал: «Тиснуть еще стихи к.(нягине) Голиц.(ыной) - Суворовой, возьми их от нее». Посвящение княгине Голицыной в издании 1826 года не появилось, однако, первые два стихотворения 1821 года были в него включены. П.Щеголев предполагал, что Лев Сергеевич не выполнил поручение поэта, поскольку Марии Аркадьевны в это время не было в Петербурге. В начале 1826 года она находилась во Флоренции.
Известный исследователь творчества Пушкина М.О.Гершензон именно в М.А.Голицыной видел «северную любовь» поэта. В стихотворениях, написанных в августе 1821 года, «Умолкну скоро я. Но если в день печали…» и «Мой друг, забыты мной следы минувших дней…» присутствует глубокое чувство понимания веры человеку. Даже, если М.А.Голицына не была «утаенной» северной любовью Пушкина, то, тем не менее в поэзии поэта ей отведено особое место. Пушкин наделяет юную красавицу поэтической отзывчивостью, как бы намекая на то, что Мария Аркадьевна причастна к его творческому вдохновению.
М.А.Голицына была любительницей музыки. П.Е.Щеголев предположил, что она сама сочиняла музыку на пушкинские стихи. Во время этих встреч она повторяла поэту создание его лиры слез и тайной муки - пела положенные на музыку его элегические стихи. В действительности, М.А.Голицына серьезно занималась музыкой и пением, о чем восторженно отзывались А.Тургенев, П.Вяземский, В.Жуковский и слепой поэт И.Козлов. Третье стихотворение, посвященное М.А.Голицыной, впервые опубликовано в 1830 году с пометкой «1823. Одесса».  Опальный поэт вспомнил Петербург, где он слушал в чарующем исполнении Голицыной какие-то свои стихи. Он увлекся просвещенной и очаровательной девушкой и свои чувства к ней сохранял еще долго. По словам С.М.Салтыковой, Пушкин еще в 1825 году был «занят некоей княгиней Голицыной, о которой он пишет много стихов».
По возвращении из ссылки в Петербург поэт возобновил свои встречи с Марией Голицыной, но отношения между ними были только дружескими. Это подтверждает письмо П.Вяземского своей жене, в котором он сообщал об участии в двух приемах совместно с Пушкиным у Василия Петровича Голицына и «ночной княгини - Евдокии Голицыной. У В.П.Голицына был вечер музыкальный, на котором пели выдающиеся певцы, а у Евдокии Ивановны – танцевальный вечер, «украшенный Юсуповою и к.Голицыною Мери, Суворовой». «На первом были мы с Пушкиным два раза, то есть им начали и кончили; на втором провертелись час и возвратились к ужину и шампанскому. Мы разочли, что у князя Ряпчика (прозвище В.П.Голицына) будет сытее и пьянее, чем у княгини древней». Очевидно, что каких – либо чувственных отношений при встрече с М.А.Голицыной Пушкин не испытал и предпочел ее обществу хорошее оперное пение и заманчивый ужин.
Как и Зинаида Волконская, она входила в круг тех женщин, которые опровергали пушкинское суждение об эстетических способностях прекрасного пола: «Природа оделив их тонким умом и чувствительностью самою раздражительною, едва ли не отказала им в чувстве изящного. Поэзия скользит по слуху их, не досягая души». В середине мая 1828 года Мария Аркадьевна была в числе близких поэту лиц, слушавших в салоне Лавалей «Бориса Годунова».
Мария Аркадьевна была весьма незаурядной личностью. Много путешествовала и в последний период жизни постоянно проживала за границей. В Эмсе с ней не раз встречался В.Жуковский, упоминая потом в своих письмах, как она услаждала его «милым пением». Мария Аркадьевна водила знакомство с известными европейскими литераторами такими, как Фенимор Купер и другими. С Шатобрианом она поддерживала личную переписку. В 1826 году она совершила по своей инициативе паломничество  к Вальтеру Скотту. По этому поводу он записал в дневнике: «Русская княгиня Голицына желает видеть меня в героическом настроении. Она желала пересечь моря, чтобы встретиться с сэром Вальтером Скоттом – предлагает мне свидание в моем отеле. Это манерное дурачество». В.Скотт ответил княгине запиской, подчеркивая с иронией, что тем самым дарит М.А.Голицыной свой автограф.
В конце 1836 и в начале 1837 года М.А.Голицына находилась во Флоренции и где, по отзывам современников, предалась мистицизму и перешла в протестантское вероисповедание. Переход М.А.Голицыной в протестантство стал настоящим скандалом и привлек внимание общественности России и Запада. Это обстоятельство вызвало оживленную и объемную переписку религиозных и политических деятелей нескольких стран.
В начале 30-х годов, незадолго до отъезда М.А.Голицыной за границу, Пушкин вписал в ее альбом первые восемь строк памятного посвящения 1823 года, навеянного одесской встречей:

Давно об ней воспоминанье
Ношу в сердечной глубине;
Ее минутное вниманье
Отрадой долго было мне.
Твердил я стих обвороженный,
Мой стих, унынья звук живой,
Так мило ею повторенный,
Замеченный ее душой…

В этом стихотворении окончание было опущено, что придавало пушкинскому мадригалу  не только поэтический характер, но и напоминание о творческом союзе двух сердец. По мнению П.Щеголева – это была «дань признания и благодарности художника слова, который услышал свои стихи в чарующем исполнении художника пения».

Вновь лире слез и тайной муки
Она с участием вняла -
И ныне ей передала
Свои пленительные звуки…
Довольно! в гордости моей
Я мыслить буду с умиленьем:
Я славой был обязан ей -
А может быть, и вдохновеньем.

На первой главе романа «Евгений Онегин», изданной в 1825 году, имеется надпись Пушкина: «Ее Сиятельству Княгине Марии Аркадьевне Голицыной от Пушкина».
Умерла М.А.Голицына в 1870 году в Швейцарии, а похоронена в Петербурге.

Автор

Поэт хранил из прошлых лет
Любви мятежное теченье
И поэтический расцвет,
И сердца прежнее волненье.
Когда судьба свела их вновь,
В пору страстей неугомонных,
Внимала лире пылких слов
Мария с чувством благосклонным.
От слов горячих и земных,
Во время чувственных свиданий,
На музыку ложился стих
Как подтверждение признаний.
Теперь за гранью чудных дней
Остался дух его видений.
Но, был поэт обязан ей,
Как музе новых вдохновений.

Александра Михайловна Колосова (1802-1880)

«Кто мне пришлет ее портрет,
Черты волшебницы прекрасной?
Талантов обожатель страстный,
Я прежде был ее поэт».

Колосова Александра Михайловна – петербургская выдающаяся драматическая актриса, дочь известной в свое время балерины Евдокии Ивановны Колосовой.
Знакомство с молодым Пушкиным состоялось, когда она готовилась к дебюту на сцене под руководством князя А.А.Шаховского. Ей было шестнадцать лет. Особенного внимания они друг на друга не обратили. Однажды, на страстной, Колосовы и Пушкины одновременно говели в церкви театрального училища на Офицерской улице. В страстную пятницу, растроганная Колосова горько плакала и Пушкину понравилась ее искренняя печаль и трогательная молодость. Они стали видеться чаще, сначала у общей знакомой, графини Е.М.Ивелич, потом Пушкин посещал Колосовых и вскоре сделался у них своим человеком. И мать – Е.И.Колосова, и дочь очень его полюбили. Саша Пушкин смешил их своей резвостью и ребяческой шаловливостью.
В 1819-1820 годах на сцене Императорского театра в Петербурге соперничали две  блестящие актрисы. Е.С.Семенова, ученица Н.И.Гнедича, лучшая исполнительница трагических ролей. По словам современников, она затмевала порой знаменитую французскую актрису Жорж. И А.М.Колосова, начинающая  ученица педагогов А.А.Шаховского и П.А.Катенина. Каждая из них имела свою партию в зрительном зале и среди театрального коллектива.
16 декабря 1818 года А.М.Колосова успешно дебютировала на петербургской сцене в ролях Антигоны в трагедии «Эдип в Афинах», 30 декабря – в роли  Моины в («Фингале» В.А.Озерова. Том же году она сыграла  Эсфирь в трагедии Расина и официально была зачислена 1 марта1819 года на Санкт-Петербургскую сцену Императорских театров. «Дебют был блестящим, - писал летописец русского театра П.И.Арапов… - Первые наши писатели приветствовали ее». Пушкин так рассказывал об этих дебютах: «В скромной одежде Антигоны, при плесках полного театра, молодая, милая, робкая Колосова явилась на поприще Мельпомены. Семнадцать лет, прекрасные глаза, прекрасные губы (следовательно – чистая, приятная улыбка), нежный недостаток в выговоре обворожили судей трагических талантов. Приговор почти единогласный назвал Сашеньку Колосову надежной наследницей Семеновой. Во все продолжение игры ее рукоплескания не прерывались». Успех знаменитой Семеновой нисколько не мешал Александре Колосовой вызывать восторг у публики исполнением Медеи в 1819 году. Руководство Шаховского и Н.А.Катенина развили талант Колосовой до такой высоты, что даже громадное дарование Е.С.Семеновой не в силах было затмить его.
В статье «Мои замечания об русском театре» (1820 г.) Пушкин восторженно хвалил Семенову. Рассказывая об удачных дебютах Колосовой он отмечал недостаток естественности и простоты в игре К.: «Чем же все закончилось? Восторг к ее таланту и красоте мало-помалу охолодел, похвалы стали умеренные, рукоплескания утихли; перестали ее сравнивать с несравненной Семеновой; вскоре стала она являться пред опустелым театром. Наконец, в ее бенефис, когда играла она роль Заиры, все заснули… Если Колосова будет менее заниматься флигель- адъютантами его имп. величества, а более – своими ролями; если будет подражать не только одному выражению лица Семеновой, но постарается себе присвоить и глубокое ее понятие о своих ролях, то мы можем надеяться иметь со временем истинно хорошую актрису». Поэт написал эпиграмму «На Колосову» и исполнение ею роли Эсфири в пьесе Расина. Вскоре после этих дебютов Пушкин вдруг резко прекратил свои посещения Колосовой, а немного спустя до нее дошла злая эпиграмма на нее Пушкина:

Все пленяет нас в Эсфири:
Упоительная речь,
Поступь важная в порфире,
Кудри черные до плеч,
Голос нежный, взор Любови…
Набеленная рука,
Размалеванные брови
И широкая нога!

Возможно, что, упоенная  славой и поклонением знатной молодежи, Колосова стала относиться к Пушкину равнодушно и покровительственно. Может это его задело и он стрельнул в нее эпиграммой. Была здесь обида и ревность, желание угодить сопернице Колосовой – Семеновой, которая Пушкину нравилась.
В 1821 году Пушкин послал письмо Катенину из Кишинева, где  сожалел об эпиграмме и посвящает Колосовой трогательные строки в стихотворении «Кто мне пришлет ее портрет»:

Так легкомысленной душой,
О боги! смертный вас поносит,
Но вскоре трепетной рукой
Вам жертвы новые приносит.
Кто мне пришлет ее портрет,
Черты волшебницы прекрасной?
Талантов обожатель страстный,
Я прежде был ее поэт.
С досады, может быть неправой,
Когда одна в дыму кадил
Красавица блистала славой,
Я свистом гимны заглушил.
Погибни злобы миг единый,
Погибни лиры ложный звук:
Она виновна, милый друг,
Пред Селименой и Моиной
Так легкомысленной душой,
О боги! смертный вас поносит,
Но вскоре трепетной рукой
Вам жертвы новые приносит.

Катенин и Колосова прочли эти стихи только после их опубликования в 1926 году. В Михайловской ссылке Пушкин создавал «Бориса Годунова» и предназначал для Колосовой роль Марины.
Первая из русских актрис А.М.Колосова побывала за границей, в Париже, и брала уроки драматического мастерства у Тальма и Марс. В биографическом словаре записано, что «8 июня 1822 г. она уехала с матерью за границу и провела целый год в Париже, где училась у знаменитой французской артистки m-lle Марс, первоклассной исполнительницы Мольеровских ролей. Вернувшись в Петербург, Колосова 27 ноября 1823 г. Выступила в роли Селимены («Мизантроп» Мольера). Естественность и простота исполнения этой роли, невиданная дотоле на русской сцене, привели публику в восторг; с техпор Колосова стала выступать преимущественно в так называемой высокой комедии».
Встречи с Александрой Колосовой возобновились по возвращении Пушкина из ссылки в Петербург. Осенью 1827 года, Катенин, во время представления комедии Мариво, привел к Колосовой в уборную Пушкина, - «кающегося грешника». И Александра Михайловна Колосова, смеясь напомнила поэту: «Размалеванные брови…». Пушкин, конфузясь, ответил ей: «Позвольте мне взять с вас честное слово, что вы никогда не будете вспоминать о моей глупости, о моем мальчишестве».
С февраля 1827 года А.М.Колосова - жена знаменитого трагического актера В.А.Каратыгина.
Пушкин не только исключительно высоко ценил Колосову как артистку, но и увлекался ею. В  доме Колосовых, в начале 1831 года Пушкин читал еще не напечатанную трагедию «Бориса Годунова». «Он очень желал, - рассказывает в своих воспоминаниях Колосова, - чтобы мы с мужем прочитали на театре сцену у фонтана, Димитрия с Мариною. Несмотря, однако же на наши многочисленные личные просьбы, граф А.К.Бенкендорф … отказал нам в своем согласии; личность самозванца была тогда запрещенным плодом на сцене».
Новая французская драма, с 1830-х  появившаяся на русской сцене, нашла в Каратыгиной прекрасную исполнительницу. В репертуаре А.М.Колосовой-Каратыгиной множество ролей классических драм, которые она блестяще исполняла не только на русском, но играла и на французском языке. Лучшими ее ролями в трагическом репертуаре считались Ифигения и Медея.
Со времени открытия Александринского театра в Петербурге (1832г.) она вместе с мужем играла основные роли на этой сцене. В сороковых годах А.М.Каратыгина стала появляться на сцене все реже и реже. А в 1845 году совсем покинула театр. В литературе Каратыгина известна переводами французских драматических произведений. Она перевела с немецкого драму писательницы Бирх – Пфейфер «Эсмеральда» и написала «Воспоминания», опубликованные в «Русском Вестнике» за 1881, № № 4 и 5.
Знаменитая чета актеров была знакома с самыми именитыми людьми: Пушкиным, Грибоедовым, Крыловым, Одоевским, Рылеевым, Кюхельбекером, с декабристами.
По приглашению Н.Н.Пушкиной супруги Каратыгины присутствовали при отпевании поэта в Конюшенной церкви и «оплакивали его как родного».

Автор

Прав Пушкин, что ее портрет
Воображение туманит.
Сам восхитительный предмет
С неудержимой силой манит.

Она волшебница в театре,
Где героиня многих пьес.
На всех спектаклях Александре
Числа овациям не счесть.

Екатерина Семеновна Семенова (1786-1849)

«Ужель умолк волшебный глас
Семеновой, сей чудной музы,
И славы русской не погас?..»

Семенова Екатерина Семеновна, в замужестве Гагарина, родилась в ноябре 1786 года. Ее мать была крепостной крестьянкой, а сведения об отце носят противоречивый характер. О детстве Екатерины и ее сестры, также ставшей известной актрисой, и как они попали в театральную школу, сведений нет.
Сценическому мастерству Семенова обучалась у Василия Рыкалова и Ивана Дмитриевского. Ей покровительствовал князь Александр Шаховской, фактический руководитель театров Петербурга в первой четверти девятнадцатого века.
В 1802 году Семенова впервые выступила на школьной сцене в пьесах Коцебу «Примирение двух братьев» и «Корсиканцы». В феврале 1803 года она дебютировала на профессиональной сцене Александринского театра в комедии «Нанина». Особенно ярко артистическое дарование Екатерины Семеновой проявилось в популярных романтических драмах Владислава Озерова. Замечательная русская трагическая актриса. Современник рассказывает: «Самое пылкое воображение живописца не могло бы придумать прекраснейшего идеала женской красоты для трагических ролей. И при этом голос чистый, звучный, приятный, при малейшем одушевлении страстей потрясающий все фибры человеческого сердца». Екатерина Семенова выступала на петербургской сцене с 1803 по 1826 год. Особенная сила Семеновой заключалась в способности целиком уходить в роль, самозабвенно переживать чувства изображаемого лица, как свои собственные. Первым успехом актрисы и драматурга стало представление трагедии «Эдип в Афинах» в 1804 году.
Сергей Тимофеевич Аксаков рассказывал, что во время представления спектакля, когда у Семеновой-Антигоны насильно уводили отца, артистка до того увлеклась, что вырвалась из рук удерживающих ее воинов и убежала за отцом за кулисы. В роли этого не было и пришлось бежать за ней и вернуть ее на сцену. Колоссальный успех и каждое ее выступление в новой роли было театральным событием. «Природа одарила ее всеми средствами, которыми может блистать артистка, - писал в XIX веке биограф А.А.Ярцев, - Она представляла совершенный тип древнегреческой красавицы и для творческих ролей была идеалом женской красоты. Строгий, благородный профиль ее напоминал, по сравнению современника, древние камеи; прямой, пропорциональный нос с небольшим горбом, каштановые волосы, темно-голубые, даже синеватые, глаза, окаймленные ресницами, умеренный рот - все это вместе обаятельно действовало на каждого».
Многие были покорены красотой и талантом молодой актрисы. Среди восторженных поклонников оказался Константин Батюшков, посвятивший ей замечательное стихотворение еще до личного знакомства:

Я видел красоту, достойную венца,
Дочь добродетельну, печальну Антигону,
Опору слабую несчастного слепца;
Я видел, я внимал ее сердечну стону –
И в рубище простом почтенной нищеты
Узнал богиню красоты.

В Екатерину Семенову был безнадежно влюблен знаменитый переводчик «Илиады» Николай Гнедич, советами которого она неоднократно пользовалась.
В Петербурге в то время гастролировала знаменитая француженка Жорж, казавшаяся Гнедичу идеалом трагической актрисы. И театральный Петербург как бы разделился на преданных поклонников Семеновой и почитателей таланта Жорж. Однако сама француженка признавалась, что всей своей сценической технике, она чувствует недостаток темперамента, всегда блещущего у Екатерины.
Одним из восторженных поклонников таланта Екатерины Семеновой стал Александр Пушкин. Увлечение театром началось у Пушкина еще в Лицее. Театральные темы отражены в стихотворениях: «Послание к Наталье», «К молодой актрисе», «Арист нам обещал», строки о театре в «Послании к Галичу». После окончания Лицея поэт с головой погрузился в молодежную среду и завсегдатаев театра, посетителей не только зрительного зала, но и «за кулис».
В 1817-1819 годах Пушкин неоднократно видел Екатерину Семенову на сцене и встречался с ней  в петербургских кругах. Пушкин участвует в борьбе театральных партий, пытается вмешаться в журнальную полемику о театре, пишет актрисам мадригалы и эпиграммы.

Там, там, под сению кулис
Младые дни мои неслись

- вспоминал он в изгнании об этой жизни того периода. Его первые письма с юга наполнены расспросами о театре и об актерах.
Через некоторое время он создает в первой главе поэмы «Евгений Онегин» изумительное по яркости и точности изображение петербургского театра.
В 1819-20 годах на сцене Императорского театра в Петербурге соперничали две блестящие актрисы: Е.С.Семенова и А.М.Колосова. Екатерина Семеновна Семенова была  ученицей Н.И.Гнедича и лучшей исполнительницей трагических ролей. По словам современников, она затмевала порой французскую знаменитую актрису Жорж. Екатерина Семенова имела свою партию и в зрительном зале, и среди театрального начальства.
Но блистательная карьера развила в Семеновой неограниченное самолюбие и нетерпимость ко всякому соперничеству. Она включалась в интриги, когда дело касалось ее славы или самолюбия. Особенно в тех случаях, когда на сцене появлялись молодые и талантливые соперницы, как например, Александра Колосова. После театральных интриг, в январе 1820 года ей пришлось уйти в отставку.
По воспоминаниям П.А.Каратыгина, только в январе 1822 года Екатерина Семенова вернулась на сцену.
Пушкин в послелицейское пребывание в Петербурге очень сильно увлекался Семеновой, даже был в нее влюблен. Знаменитая трагическая актриса Екатерина Семеновна Семенова находилась в то время в расцвете своей славы. На юного Пушкина она действовала не столько своей величавой и торжественной красотой, сколько обаянием таланта. По словам Н. И. Гнедича, близкого с Семеновой, поэт «безуспешно приволакивался за нею».
В 1819 году Пушкин задумал писать «Мои замечания о Русском театре», но не довершил этого намерения и неоконченную рукопись подарил Семеновой. Ее игре он посвятил восторженные строки в своей статье. «Говоря об русской трагедии, говоришь о Семеновой - и, может быть, только об ней. Одаренная талантом, красотою, чувством живым и верным, она образовалась сама собою. Семенова никогда не имела подлинника. Бездушная французская актриса Жорж и вечно восторженный поэт Гнедич могли только ей намекнуть о тайнах искусства, которое поняла она откровением души. Игра всегда свободная, всегда ясная, благородство одушевленных движений, орган чистый, ровный, приятный и часто порывы истинного вдохновенья - все сие принадлежит ей и ни от кого не заимствовано. Она украсила несовершенные творения несчастного Озерова и сотворила роль Антигоны и Моины; она одушевила измеренные строки Лобанова; в ее устах понравились нам славянские стихи Катенина, полные силы и огня, но отверженные вкусом и гармонией. В пестрых переводах, составленных общими силами, и которые по несчастью стали нынче слишком обыкновенны, слышали мы одну Семенову, и гений актрисы удержал на сцене все сии плачевные произведения союзных поэтов, от которых каждый отец отрекается по одиночке. Семенова не имеет соперницы; пристрастные толки и минутные жертвы, принесенные новости, прекратились; она осталась единодержавною царицей трагической сцены».
Автограф статьи Пушкин подарил актрисе, а Гнедич оставил на нем язвительную надпись: «Пьеса, писанная А.Пушкиным, когда он приволакивался, но бесполезно, за Семеновой». Как горячий поклонник ее таланта Пушкин посвящает ей строки и в первой главе» Евгения Онегина»:

Там Озеров невольны дани
Народных слез, рукоплесканий
С младой Семеновой делил.

Они часто встречались в петербургских театральных кругах. Сохранились сведения о совместном участии Пушкина и Семеновой в любительском спектакле у Олениных в пьесе Н.И.Хмельницкого «Воздушные замки». К 1821 году относится поэтический отрывок «Все так же ль осеняют своды» как отклик Пушкина на временный уход Семеновой со сцены.

Все также ль осеняют своды
Сей храм Парнасских трех цариц?
Все те же ль клики юных жриц?
Все те же ль вьются хороводы?.
Ужель умолк волшебный глас
Семеновой, сей чудной Музы?.
Ужель, навек оставя нас,
Она расторгла с Фебом узы,
И славы русской луч угас?
Не верю! вновь она восстанет,
Ей вновь готова дань сердец,
Пред нами долго не увянет
Ее торжественный венец,
И для нее любовник славы,
Наперсник важных Аонид,
Младой Катенин воскресит
Эсхила гений величавый
И ей порфиру возвратит.

Вера поэта придала Семеновой силы и она вновь вернулась на сцену, без которой не могла жить. Она участвовала в любительских спектаклях и через два года, когда место директора Тюфякина занял Майков, снова выступила на сцене. Участие в новых драматических произведениях романтического направления не способствовало сценической карьере Екатерины Семеновой.
Безуспешно она берется за роли в этих пьесах и даже комические. Пушкин осведомляется в письме к брату о «великолепной Семеновой». Дальнейшие встречи Пушкина, прерванные годами его ссылки с некогда знаменитой артисткой, возобновились уже в Москве.
Отшумела слава исполнительницы ролей Антигоны, Медеи, Федры и Поликсены. В начале 1826 года Семенова окончательно простилась с публикой в трагедии Крюковского «Пожарский». Она оставила сцену и в 1827 году переселилась в Москву. Семенова проводила свою жизнь на покое, лишь изредка выступая в любительских спектаклях. Один из них – пьесу А.Коцебу «Ненависть к людям или раскаяние». Этот спектакль Пушкин и его невеста Наталья Гончарова смотрели в 1830 году в зале Благородного собрания.
В гостях у нее бывали выдающиеся москвичи - С.Т.Аксаков, Надеждин, Погодин. Часто бывал и Пушкин. По выходе «Бориса Годунова» поэт преподнес ей экземпляр с надписью: «Княгине Е.С.Гагариной от Пушкина, Семеновой – от сочинителя».
В феврале 1849 года знаменитая актриса, жившая в наемной квартире, слегла в тифозной горячке. Она ушла из жизни в первый весенний день, в возрасте шестидесяти двух лет. Есть сведения, что в последние грустные годы великой Семеновой ей помогала бывшая соперница Александра Колосова.

Автор

Игра Семеновой, бесспорно,
Успех имела у людей.
С ее манерой благородной
При исполнении ролей.

В ней неразгаданная тайна
Из непрочитанных страниц.
Успех у публики, вниманье
И, том числе, известных лиц.

Волшебный голос русской музы
Звучал со сцены много лет.
Ценил с ней дружеские узы
Не только Феб, но и поэт.

Каролина – Розалия - Текла Собаньская (1794-1885)

«Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальний,
Как звук ночной в лесу глухом».

Графиня Собаньская Каролина Адамовна, рожденная  Ржевуская, сестра выдающегося польского исторического романиста графа Генриха Ржевуского и Эвелины, праправнучка французской королевы. Совсем молодой вышла замуж за польского помещика Иеронима Собаньского, старше ее больше чем на тридцать лет, но владевшего доходным торговым домом в Одессе. С мужем ее ничего не связывало и в 1825 году супруги официально разошлись.
Ф.Ф.Вигель отмечал, что «высокое светское образование Каролина получила в Вене, у родственницы своей Розалии Ржевуской, салон этой Розалии некогда слыл первым в Европе по уму, любезности и просвещению его посетителей. Нашей Каролине захотелось нечто подобное завести в Одессе, и ей несколько удалось».
Каролина Собаньская была самой красивой из полек, живших в Одессе в середине двадцатых годов. Была женщина тщеславная и ветреная, неизменно веселая, изящная, живая, образованная, любительница искусств, прекрасная пианистка. Ложное свое положение в обществе Собаньская несла с великолепным презрением.
Как отмечал Ф.Ф.Вигель,  «Собаньская никакой собственности не имела, а наряжалась едва ли не лучше всех и жила чрезвычайно роскошно-следственно не гнушалась названием наемной наложницы, которые иные ей давали… В этом унизительном положении какую твердость она умела показывать и как высоко подыматься над преследующими ее женщинами. Мне случалось видеть в гостиных, как, не обращая внимания на строгие взгляды и глухо шумящий женский ропот негодования, с поднятой головой она бодро шламимо всех прямо не к последнему месту, на которое садилась, ну право, как бы королева на трон. Много в этом случае помогали ей необыкновенная смелость (ныне ее назвал бы я наглостью) и высокое светское образование».
Честолюбие и страсть к интригам сблизили Каролину Собаньскую с начальником военных поселений в Новороссийском крае генералом И.О.Виттом. По отзывам современников, Витт выделялся красотой и пользовался репутацией Дон Жуана и в то же время был талантливым и бесчестным интриганом. До 1836 года Каролина открыто жила с ним, после чего Витт ее бросил.
Николай I  не доверял помощнице Витта, подозревая Каролину в двойной игре. Царь воспротивился назначению Витта  на пост председателя Временного правительства Польши, объясняя свое решение следующим образом: «Назначить Витта председателем никак не могу, ибо, женившись на Собаньской, он поставил себя в самое невыгодное положение, и я долго оставить его в Варшаве никак не могу. Она самая большая и ловкая интриганка и полька, которая под личиной любезности и ловкости всякого уловит в свои сети, и Витта будет за нос водить».
Все попытки разгадать тайны, связанные с деятельностью
Каролины Собаньской, пока окончательным успехом не увенчались. Еще Р. Якобсон в своем этюде, ей посвященном, обозначил множество спорных вопросов, подчеркнув, что в ее отношениях с Пушкиным (а также и с Мицкевичем) остается нерешенным главный из них: «Так какой же из сторон она служила менее лживо?». Поэтому до сих пор неизвестно, в какой мере Пушкин был осведомлен о деятельности Собаньской. Но все это придает любовному роману поэта и Каролины Собаньской еще более интригующий характер.
«Среди неразгаданных тайн Пушкина - и его «утаенная» любовь. Эта выигрышная для пересудов тема родила множество версий. Сколько светских прелестниц выдвинуто на эту роль! Но из этого множества – смею утверждать! – лишь одна из них достойна храма души Поэта. Имя её – Каролина Собаньская. Ею пронизана вся его жизнь и творчество. Я поставила перед собой задачу – убедить в этом и других. Нет, не пушкинистов – они давно вынесли ей свой приговор: тщеславная и ветреная красавица, коварная обольстительница, «светская злодейка», «авантюристка высшего полета» по словам А. Ахматовой, а главное ; агент Бенкендорфа... – не может быть возлюбленной нашего светлого гения!
Истоком всех этих бесконечных перепевов одного и того же сюжета послужило письмо К. Собаньской шефу жандармов - Бенкендорфу, обнаруженное в 30-х годах прошлого столетия в секретном архиве Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. На письме пометка: «4 декабря 1832 г. граф отвечал ей». На его основе и было сфабриковано "Дело Каролины Собаньской". Расследованием занялась литературовед Татьяна Григорьевна Зенгер-Цявловская. В результате вынесенного ею приговора имя Собаньской на многие годы было вычеркнуто из жизни А.С. Пушкина.
Ныне Каролину «воскресили» и много пишут о ней. Пожалуй, чересчур много. Но всё те же полные фантазии и небылиц суждения. И почти никаких подтверждающих официальных свидетельств. Кроме той «улики» – письма к Бенкендорфу, проанализированного в свое время неглубоко, а вернее, тенденциозно. И, слава Богу, что сохранился этот единственный аутентичный документ! По своей сути он реставрирует истинный образ Каролины Собаньской, снимает с её изображения чуждые наслоения. И она предстает перед нами такой, какой была в действительности: прекрасная женщина с тонким дипломатическим умом, замечательно владеющая литературным стилем и приемами риторики, саркастическая, мужественная, беззаветно преданная своей отчизне - Польше, исполненная презрениям к поработителям.
Однако, я хорошо понимаю: образ «злодейки» Собаньской, так прочно вкоренился в пушкиниану, что для её реабилитации потребуются новые весомые документы. Их поисками я занимаюсь последние десять лет. В 2003 г., получив грант от польского Фонда содействия развитию науки Kasa Mianowskiego при Польской АН, в течение двух месяцев пыталась найти эти свидетельства в варшавских  архивохранилищах: в архиве древних  актов, в рукописных  отделах библиотек  Университетской, Национальной и ее филиале во дворце Красиньских. В старом довоенном каталоге Библиотеки им. Красиньского я обнаружила зарегистрированные в фонде письма Собаньской в адрес Повстанческого комитета Польского восстания 1863 г. Но сами письма вместе со многими другими рукописями, как оказалось, сгорели во время пожара в Варшаве в конце Второй мировой войны. Позднее уже в Москве, штудируя в ГАРФе тысячастраничный фолиант «Следствие над поляками по делу декабристов», я поняла причину отсутствия документальных свидетельств о Польском патриотическом движении. Его участники в целях конспирации не вели никаких протоколов своих заседаний.
И все же кое-что я сумела открыть. В том числе и очень важный для «Дела Собаньской» документ – донесение жандармского агента о слежке за ней. Но самой большой удачей оказался, так называемый carnet (записная книжка) Каролины Собаньской, хранящийся в парижской библиотеке «Арсенал». Он представляет собой переписанные рукой Собаньской письма 1820-1840 гг от её друзей и знакомых. Мне удалось получить более двухсот копий страниц этих писем, написанных в основном по-французски. Из них-то и вырисовывается подлинная Каролина. Процитирую лишь один отрывок из письма к ней её большого друга графини Роксандры Скарлатовны Эдлинг от 31 дек 1824 г.: "Восхищаюсь прелестью Вашего лица, Вашего духа и мучительно страдаю, видя как одно столь облагодетельствованное природой создание, так несчастно и вынуждено существовать вне своего круга". Разве эти выделенные мною слова не перекликаются с подобной же мыслью Пушкина из его письма к Собаньской: «…Ваше собственное существование, такое жестокое и бурное, такое отличное от того, каким оно должно было быть»?!
О Каролине Собаньской я могу говорить бесконечно. Я заболела ею много лет назад, одновременно с первой попыткой выразить «моего» Пушкина в своей первой книге «Она друг Пушкина была...» Книга опубликована в Софии издательством «Христо Ботев», переиздана двухтомником в 2000 г. московским издательством «Терра». Каролине в этой книге посвящена большая, почти в сто страниц, глава - «Российская Мата Хари».
Именно этот первый опыт реабилитации несправедливо оболганной Собаньской и скептическое отношение некоторых читателей к попытке превратить «шпионку Бенкендорфа» в героиню-патриотку, а в сущности глубоко законспирированную участницу польского освободительного движения, и заставил меня построить следующую книгу о ней, над которой я сейчас работаю, целиком на документальной основе».(Светлана Мрочковская – Балашова)
Роман Александра Пушкина и Каролины Собаньской отражает одну из самых интригующих страниц в жизни поэта, в которую он был влюблен в Одессе.
В.Ф.Вяземская писала мужу: «Пушкин скучает гораздо более, чем я: три женщины, в которых он был влюблен, недавно уехали. К счастью, одна возвращается на днях».
Пушкин познакомился с ней в Киеве 2 (14) февраля 1821 года, в доме Раевских. Каролина только что вернулась из Вены. Словно молния сверкнула перед взором Александра, когда он увидел рядом со старым Ржевуским богиню в женском обличье – Цирцея, Клеопатра, Камена! Высокая, стройная, затянутая в податливый ее совершенным формам темно-красный бархат, отороченный по вырезу платья валансьенскими кружевами с позолотой. В ушах то и дело вспыхивали маленькие бриллианты. Головку венчал модный пунцовый берет - тока, из - под которого сбегали затейливыми локонами темные волосы. Что-то зовущее, андалузское, было в ее облике. Каролина играла на фортепьяно и на гитаре. Знала всего Моцарта, Шумана, Сальери, Гайдна и Шуберта. У нее прекрасный, бархатный голос. Когда Каролина пела модный французский романс, который начинался словами: «Я знаю: все равно увянут розы…», с неподдельной грустью в голосе, то у Пушкина защемило сердце. «Пусть будет миг, но наш, - пела Каролина. И взгляд ее на какой - то момент отыскал Александра среди гостей и заставил вздрогнуть все его существо. Да она демон в ослепительном обличье неземной красоты!- чуть не воскликнул Пушкин. Он понял, что с этого момента они будут связаны незримыми нитями любви. Эта женщина явилась перед ним в образе Музы, встреча с ней предопределена самой судьбой. Пройдет около двух лет, и неумолимая парка - судьба сведет их в Южной пальмире.
Новая встреча Пушкина и Собаньской состоялась в Одессе, в июле 1823 года, куда Каролина приехала вместе со своей сестрой Эвелиной Ганской и ее мужем. Ганский хорошо знал коварный нрав, жестокое кокетство и бесчувственность свояченицы и предупредил юного друга. Но Пушкину казалось, что он влюблен и не стал прислушиваться к подобным советам. Под любым предлогом поэт искал встреч с Каролиной: в уединенной морской прогулке, в театральной ложе или на балу. Однажды, в день крещения сына графа М.С.Воронцова 11 ноября 1823 года в Кафедральном Преображенском соборе Каролина опустила пальцы в купель, а затем коснулась ими лба поэта, словно обращая его в свою веру. Весь свой любовный опыт Пушкин старается использовать, чтобы завоевать сердце обольстительной полячки, жизнь которой была наполнена порывами и страстями.
Завязывается кратковременный, но бурный и чувствительный роман Пушкина с Собаньской, воспоминания о котором найдут отражение в его письмах 1830 года.
Однажды поэт В.И.Туманский принес Пушкину письмо от госпожи Собаньской, которая приглашала поэта посетить ее салон, где надеется услышать чтение первых глав «Бахчисарайского фонтана». И Пушкин написал Каролине любовное письмо на французском языке. В один из дней знакомства поэт принес в подарок свои новые стихи  «Мой голос для тебя и ласковый и томный» («Ночь»). Это было 26 октября 1823 года, в период наиболее сильного и страстного увлечения Каролиной Собаньской. Может, ей признавался Пушкин в черновом наброске письма без указания адресата: «Не из дерзости пишу я вам, но я имел слабость признаться вам в смешной страсти и хочу объясниться откровенно. Не притворяйтесь, это было бы недостойно вас – кокетство было бы жестокостью, легкомысленной и, главное, совершенно бесполезной, - вашему гневу я также поверил бы не более – чем могу я вас оскорбить; я вас люблю с таким порывом нежности, с такой скромностью – даже ваша гордость не может быть задета… Будь у меня какие-либо надежды, я не стал бы ждать кануна вашего отъезда, чтобы открыть свои чувства. Припишите мое признание лишь восторженному состоянию, с которым я не мог более совладать, которое дошло до изнеможения и глупости. Я не прошу ни о чем, я сам не знаю, чего хочу, - тем не менее я вас…».
Предчувствие счастья заставляло замирать сердце. После нескольких встреч в свете заговорили об увлечении поэта прекрасной полькой. Каролина  сразу оценила «нездешний, пылкий темперамент поэта, его острый ум, глубокую начитанность, ощутила родственность их мыслей и душ», она видела его одиночество среди праздной толпы, ведь она ощущала то же самое. Началась новая пора жизни Пушкина: увлечение – страсть, желание обладания, ревность, создание стихов в честь красоты и ума любимой женщины. В письмах этого периода к  П.А.Вяземскому, С.М.Бестужеву и брату (от 25 августа 1823 года) Пушкин откровенно делится своими переживаниями.
К осени 1823 года Пушкин посвятил Каролине несколько стихотворений, том числе:

Как наше сердце своенравно!
томимый вновь,
Я умолял тебя недавно
Обманывать мою любовь,
Участьем, нежностью притворной
Одушевлять свой дивный взгляд,
Играть душой моей покорной,
В нее вливать огонь и яд.
Ты согласилась, негой влажной
Наполнился твой томный взор;
Твой вид задумчивый и важный,
Твой сладострастный разговор,
И то, что дозволяешь нежно,
И то, что запрещаешь мне,
Впечатлелось неизбежно
В моей сердечной глубине.

В этом стихотворении поэт ярко выразил силу и глубину своего чувства к Каролине Собаньской и которое он не опубликовал при жизни.
В Одессе, у Каролины Собаньской был свой салон, где собирался военный и культурный бомонд Одессы и даже Новороссии. Хозяйка очаровательна, покровительствует вместе со своей приятельницей Е.К. Воронцовой начинающим поэтам, музыкантам, художникам, занимается благотворительностью. Как писал товарищ Пушкина,  Н.А.Маркевич: «она была высокого роста, прекрасную фигуру с пышными плечами венчала голова Дианы на божественной шее. Необыкновенные огненные глаза, которые невозможно забыть. Очи обжигали каким-то затаенным пламенем и, казалось, тайно сулили неземные радости».  Ее всегда окружал рой поклонников, у нее было много любовников, и она легко меняла их. Не имея никакого состояния, Каролина жила с показной роскошью и одевалась едва ли не лучше всех в Одессе. Пушкин часто посещал ее салон в годы одесской ссылки.
Каролина Собаньская была воспета двумя великими поэтами XIX века. В феврале 1825 года в Одессу приехал Адам Мицкевич, уже пользовавшийся громкою славой. Собаньская заинтересовалась поэтом и сумела запутать его в раскинутые сети.
Мицкевич страстно влюбился в Каролину. Он восторгался ветреной красавицей «с жемчужными зубками меж кораллов» и горько грустил, что она беззаботна к его душевным переживаниям, что тщеславно домогается от него хвалебных стихов. Для Каролины любовь была веселой игрой, которая скоро надоела и она бросила Мицкевича для очередного нового увлечения. Глубоко оскорбленный холодным отношением возлюбленной, Адам Мицкевич выражает свои чувства в ХХ сонете, написанном с необычной резкостью:

Пренебрегаешь мной! Уже погас твой пыл?
Но он и не горел. Иль стала ты скромнее?
Другим ты увлеклась. Ждешь золота краснея?
Но прежде я тебе за ласки не платил.
Но не платя, я их не дешево купил:
Я жертвы приносил, что золота ценнее,
Платил покоем я, платил душой своею…
Зачем же ты ушла? Напрасно б я спросил.

Сегодня у тебя порок открыл я новый:
Ты жаждала похвал. Хвалить бы мог я дым!
Чужой судьбою ты играешь из-за слова.
Не купишь музы ты! Когда стихом своим
Хотел тебя венчать я, как венком лавровым.
То стих мой каменел, став нем и недвижим.

Такой ярости и горделивого презрения к Собаньской за отвергнутую любовь, Пушкин никогда не испытывал. Он всегда искренне благодарил адресата своей любви.
В 1827 году Собаньской удалось выдать замуж за одесского негоцианта Ивана Ризнича, мужа Амалии Ризнич, свою третью сестру. Об этом событии поэт В.Туманский писал Пушкину из Одессы: «Одна из наших новостей, могущая тебя интересовать, есть женитьба Ризнича на сестре Собаньской, Виттовой любовницы… Новая м-м Ризнич вероятно не заслужит ни твоих, ни моих стихов по смерти; эта малютка с большим ртом и с польскими ухватками».
Через три года, после отъезда Пушкина из Одессы, Каролина Собаньская заняла заметное положение в местном обществе. Тогда, в 1827 году  с ней впервые познакомился Вигель, в мемуарах которого описывается портрет Каролины Собаньской, передающий ее демоническое очарование: «Ей было уже лет под сорок и она имела черты лица грубые; но какая стройность, что за голос и что за манеры! Две или три порядочные женщины ездили к ней и принимали у себя, не включая в то число графиню Воронцову, которая приглашала ее на свои вечера и балы, единственно для того, чтобы не допустить явной ссоры между мужем и Виттом; Ольга же Нарышкина-Потоцкая, хотя по матери и родная сестра Витту, не хотела иметь с ней знакомства; все прочие также чуждались ее. В этом унизительном положении какую гордость умела она показывать и как высоко подыматься даже над преследующими ее женщинами! Мне случалось видеть в гостиных,  как, не обращая внимания на строгие взгляды и глухо шумящий ропот негодования, с поднятой головой бодро шла она мимо всех не к последнему месту, на которое садилась, ну право, как бы королева на трон. Много в этом случае помогали ей необыкновенная смелость (ныне ее назвал бы я наглостью) и высокое светское образование».
О.А.Пржецлавский рассказывает, что в 1828 году Каролина Собаньская приезжала в Петербург вместе с Виттом, во всеоружии своего обаяния и богатого светского опыта.
16 мая Пушкин читал своего «Бориса Годунова» у графини Лаваль в присутствии А.С.Грибоедова и Адама Мицкевича.
Год спустя, в ноябре – декабре 1829 года, вернувшись в Петербург из Арзрума, Пушкин вновь застает Каролину в столице. Как будто в молодости, страсть зажигает в нем угаснувшие чувства с новой силой. Об этом сближении Вяземский писал 7 апреля 1830 года своей жене: «Собаньская умна, но слишком величава. Спроси у Пушкина, всегда ли она такова, или только со мной и для приема».
5 января 1830 года Пушкин записывает в альбом Каролины знаменитое посвящение  «Что в имени тебе моем?». Видимо, оно было ответом на просьбу Собаньской украсить ее литературный альбом своим именем. Оно является одним из самых целомудренных любовных стихотворений А.С.Пушкина. В нем уже проступает грусть о несбывшемся счастье, предчувствие близкой разлуки.

Что имени тебе в моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальний,
Как звук ночной в лесу глухом.
Она на памятном листке
Оставит мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
Что в нем? Забытое давно
В волненьях новых и мятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых, нежных.
Но в день печали, в тишине,
Произнеси его тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я.

История оставила два удивительных пушкинских письма от 2 февраля1830 года, адресованных Каролине Собаньской.
«Сегодня 9-я годовщина дня, когда я вас увидел в первый раз. Этот день был решающим в моей жизни. Чем более я об этом думаю, тем более убеждаюсь, что мое существование неразрывно связано с вашим; я рожден, чтобы любить вас и следовать за вами – всякая другая забота с моей стороны – заблуждение или безрассудство; в дали от вас меня лишь грызет мысль о счастье, которым я не сумел насытиться. Рано или поздно мне придется все бросить и пасть к вашим ногам. Среди моих мрачных сожалений меня прельщает и оживляет одна лишь мысль о том, что когда-нибудь у меня будет клочок земли в Крыму. Там смогу я совершать паломничество, бродить вокруг вашего дома, встречать вас, мельком вас видеть…».
В.М.Фридкин, изучавший в парижском архиве альбом Каролины Собаньской, расшифровал странную фразу Пушкина. Видимо, Собаньская поделилась с поэтом о проекте такого дома.
Из писем к Собаньской ее близкой подруги, княгини А.С.Голицыной, известно, что, действительно, в Крыму, в Ореанде, строилось, а может  благоустраивалось небольшое поместье для Витта и Собаньской. Но ее мечта о семейном счастье в крымской Ореанде не осуществилась, поскольку в 1836 году граф Витт окончательно расстался с Собаньской.
Любовное письмо является самым высоким по накалу любви эпистолярным произведением: «Вы смеетесь над моим нетерпением, Вам как будто доставляет удовольствие обманывать мои ожидания… Дорогая Элеонора, Вы знаете, я испытал на себе все Ваше могущество. Вам я обязан тем, что познал все, что есть самого судорожного и мучительного в любовном опьянении, и все, что есть в нем самого ошеломляющего. От всего этого у меня осталась лишь слабость выздоравливающего, одна привязанность, очень важная, очень искренняя, - и немного робости, которую я не могу побороть… А вы, между тем, по-прежнему прекрасны, так же, как и в день переправы или же на крестинах, когда ваши пальцы коснулись моего лба. Это прикосновение я чувствую до сих пор - прохладное, влажное. Оно обратило меня в католика. - Но вы увянете, эта красота когда-нибудь покатится вниз, как лавина. Ваша душа некоторое время  еще продержится среди стольких опавших прелестей - а затем исчезнет, и никогда, быть может, моя душа, ее боязливая рабыня, не встретит ее в беспредельной вечности». (Петербург - К.А.Собаньской (Черновое). Петербургские встречи Поэта и Демона были апогеем их любви. И конец романа наступил:

Последний звук последней речи
Я от нее поймать успел.
Я черным соболем одел
Ее блистающие плечи.
На кудри милой головы
Я шаль зеленую накинул
И пред Венерою Невы
Толпу плебейскую раздвинул.

Пушкин и Каролина расстаются и теперь уже навсегда. Собаньская уезжает в Кореиз к А.С.Голицыной, а Пушкин едет в Москву с решением жениться и, 6 мая 1830 года он обручается с Гончаровой. Когда до Каролины дошли слухи о том, что Пушкин обвенчался, злая усмешка скривила ее губы.
Почти мистическое совпадение происходит в день помолвки: в пушкинской «Литературной газете» публикуется прощальное послание к Собаньской «Что в имени тебе моем?», редактором которой был сам Пушкин. Ответь тогда Каролина словом «да» на чувства поэта и, возможно, по – другому сложилась бы его судьба: не пересеклись бы его пути с юной девочкой из Полотняного Завода. До рокового выстрела на Черной речке оставалось шесть лет. Перед графиней впереди была еще целая жизнь.
Во время польского восстания Каролина спасла многих несчастных русских офицеров от Сибири и рудников.
Пытаясь избежать бедности и одиночества, Каролина Собаньская поспешно выходит замуж за С.Х.Чирковича, адъютанта графа Витта. После смерти мужа в 1846 году она уезжает за границу. Время от времени проживает в украинском имении своей сестры Эвелины Ганской и обосновывается в Париже. Бальзак, ставший мужем ее сестры, относился с резкой антипатией к Каролине: «Твоя сестра Кар(олина) безумица, или это – лицемерная безумица, худшая из всех». И все же, при своем эксцентризме и хитрости Собаньская сохраняла очарование и удивительную красоту. Ее племянница Анна Мнишек, восхищаясь внешностью Собаньской, писала в 1847 году: «Тетя Каролина обедала у Раковских. Она ослепительно прекрасна. Я не думаю, чтобы она была когда-то красивее, чем сейчас. Быть может, это лебединая песня ее красоты, но существует и такая красота, которая никогда не исчезнет».
В ноябре 1851 года на 54-м году жизни Каролина Собаньская выходит замуж за французского поэта Жюля Лакруа, старше его почти на четырнадцать лет. В возрасте девяносто лет, незадолго до своей кончины, Собаньская написала мужу письмо: «О да, с тобой я была самая счастливая из женщин. Ты был моей любовью, моим счастьем, моей совестью, моей жизнью. Но смерть нас не разлучит… Я умру, обожая тебя, тебя благословляя. Заботься о себе ради любви ко мне».
16 июля 1885 года в Париже Каролина Собаньская умерла. Ее слова, об обретенном  в конце жизни счастье, уже прозвучали из иного мира.

Автор

Салон Раевских. В разгаре званный бал.
Гремит мазурка. В танцах полный зал.
Поэт ведет со всеми разговоры.
У светских дам восторженные взоры.
Впервые Пушкин с Каролиной,
Прекрасной дамой, гордою богиней.
Он ею покорен. Уже во власти
Ее очей, где неземные страсти.
Она любила музыку и танцы.
Прекрасно пела модные романсы.
От музыки и слов росло волненье
И в пламенной душе рождался стих,
Запечатлевший чудное виденье.
И с музою познал он счастья миг.
И Пушкин, и Мацкевич об одном
Писали ей талантливым пером,
Предмету страсти воздавая честь
За то, что восхитительная есть
Не в грезах, а графиня наяву,
Во всей красе, подобно божеству.
Им было предначертано судьбой
Делить одну любовь между собой.
Ее капризы и души полет,
И страсть, что вдохновение дает.
Но, в грозный час восстания в Варшаве
Она спасала граждан от беды,
Не ради корысти и женской славы,
А в силу человеческой души.

Амалия Ризнич (1803-1825)

«Я вспомню речи неги страстной,
Слова тоскующей любви,
Которые в минувши дни
У ног Амалии прекрасной
Мне приходили на язык,
От коих я теперь отвык».

Амалия Ризнич  - дочь венского банкира Риппа, вышедшей замуж за трисетского купца Ризнича и весной 1823 года приехавшей вместе с матерью – итальянкой в Одессу, где поэт с ней и познакомился, переехав из Кишинева в Одессу на новое место службы. В приморском городе Пушкин провел всего тринадцать месяцев, но и здесь за короткий срок покорил сердца двух красавиц. Первой его «жертвой» оказалась Амалия Ризнич.
«Она была совсем юной, и к ней было бы смешно применить самое слово «дама» Амалия была весела, грациозна, порою причудлива и во все включала живость и страсть, ездила верхом, увлекалась не только танцами, но и картами. На улицах она появлялась в мужской шляпе и полуамазонке с длинным шлейфом - высокая, гибкая, стройная». В своем знаменитом исследовании «Донжуанский список А.С.Пушкина» П.Губер писал: «Она была высока ростом, стройна и необыкновенно красива. Особенно запомнились одесским старожилам ее огненные глаза, шея удивительной белизны и формы и черная коса более двух аршин длиною». Почти все мужчины, молодые и пожилые, принадлежавшие к высшему кругу, были постоянными гостями четы Ризнич. Хозяйка была душой окружающего общества и предводительницею во всех развлечениях. Современник вспоминает, что все были увлечены красавицей, «но ее вниманием пользовался только Пушкин и Собаньский. На стороне поэта была молодость, на стороне его соперника - золото…».
Кокетливая и очаровательная Амалия Ризнич: «полунемка, полуитальянка, с примесью, быть может, и еврейского в крови», открыто земная и доступная быстро вскружила голову поэту, в жилах которого текла влюбчивая кровь. Пушкин быстро поддался обаянию одесской красавицы и сумел заслужить ее благосклонность. По словам современника Сречковича: «Ризнич внимательно следил за поведением своей жены, заботливо оберегая ее от падения. К ней был приставлен верный его слуга, который знал каждый шаг жены своего господина и обо всем доносил ему. Пушкин страстно привязался к г-же Ризнич. По образному выражению Ризнича, Пушкин увивался за нею, как котенок, но взаимностью не пользовался: г-жа Ризнич была к нему равнодушна».
В «Странствиях Онегина» поэт так составил ее портрет:

А ложа, где, красой блистая,
Негоциантка молодая,
Самолюбива и томна,
Толпой рабов окружена?
Она и внемлет и не внемлет
И в каватине, и мольбам,
И в шутке с лестью пополам…
А муж - в углу за нею дремлет,
В просонках фора закричит,
Зевнет - и снова захрапит.

Это была горячая, дурманящая, чувственная страсть, на некоторое время совершенно закрутившая Пушкина. В черновиках «Путешествия Онегина» Пушкин вспоминает об одесском увлечении:

Я вспомню речи неги страстной,
Слова тоскующей любви,
Которые в минувши дни
У ног Амалии прекрасной
Мне приходили на язык,
От коих я теперь отвык.

«Любовь овладела сильнее его душою, - писал брат поэта, Лев Сергеевич. Она предстала ему со всей заманчивостью интриг, соперничества и кокетства. Она давала ему минуты и восторга, и отчаяния. Однажды, в бешеной ревности, он пробежал пять верст  с обнаженной головой под палящим солнцем в 35-градусную жару». Мучительная и страстная, отравленная ревностью любовь Пушкина к Амалии Ризнич вызвала к жизни восхитительные строки лирического отступления к VI главе «Евгения Онегина», не вошедшие в основной текст. Вот как поэт описывает порывы ревности, опустошающих душу:

Да, да ведь ревности припадка -
Болезнь, так точно, как чума,
Как черный сплин, как лихорадка,
Как повреждение ума.
Она горячкой пламенеет,
Она свой жар, свой бред имеет,
Сны злые, призраки свои.
Помилуй бог, друзья мои!
Мучительней нет в мире казни
Ее терзаний роковых
Поверьте мне: кто вынес их,
Тот уж, конечно, без боязни
Взойдет на пламенный костер
Иль шею склонит под топор.
Я не хочу пустой укорой
Могилы возмущать покой;
Тебя уж нет, о ты, которой
Я в бурях жизни молодой
Обязан опытом ужасным
И рая мигом сладострастным.

О характере отношений между Амалией Ризнич и Пушкиным можно судить только по стихам поэта, написанных им для любимой женщины:

Мой голос для тебя и ласковый и томный,
Тревожит позднее молчанье ночи темной.
Близ ложа моего печальная свеча
Горит; мои стихи, сливаясь и журча,
Текут, - ручьи любви, - текут, полны тобою;
Во тьме твои глаза блистают предо мною,
Мне улыбаются, и звуки слышу я:
«Мой друг, мой нежный друг… люблю!.. твоя!.. твоя!..»

В черновой тетради под этим стихотворением подписано: «Одесса. 26 октября 1823 г.». Эти восемь строчек из стихотворения «Ночь» звучат, как гимн удовлетворенной страсти, где горячие строчки, насыщенные разделенной любовью, будоражат молодую кровь,    пылающей от поцелуев. В них сосредоточена, ранее не слыханная в русской литературе, восхитительная страстность звука.
Однако, роман Пушкина с молодой негоцианткой был скоротечным. Его чувство было настолько отравлено ревностью, что впоследствии, когда любовь угасла, память о пережитых страданиях мучила Пушкина. Отзвуки любви поэта к Амалии содержатся в известной элегии:

Простишь ли мне ревнивые мечты,
Мой любви безумное волненье?
Ты мне верна: зачем же любишь ты
Всегда пугать мое воображенье?
Окружена поклонников толпой,
Зачем для всех казаться хочешь милой,
И всех дарит надеждою пустой
Твой чудный взор, то нежный, то унылый?
Мной овладев, мне разум омрачив,
Уверена в моей любви несчастной,
НЕ видишь ты, когда в толпе их страстной,
Беседы чужд, один и молчалив,
Терзаюсь я досадой одинокой…

Стихотворение наполнено открытой страстью, ревностью и счастьем обладания. Из глубины души вырывается сердечная мольба:

Мой милый друг, не мучь меня, молю:
Не знаешь ты, как сильно я люблю,
Не знаешь ты, как тяжко я страдаю.

Амалия Ризнич умела своим горячим, темным огнем зажигать кровь своих поклонников, хмелить головы, но души их не задевала. И когда хмель страсти проходил, оставалось одно равнодушие. «Похотливое кокетство итальянки», - однажды писал Пушкин, имея в виду Амалию. «Связь Пушкина с Ризнич длилась целую зиму и порвалась только с ее отъездом», - утверждает П.Губер.
О счастливых встречах влюбленных узнал муж и отправил неверную жену в Италию, лишив ее материальной поддержки. Поэт тяжело пережил разлуку.
Амалия Ризнич скончалась в первой половине 1825 года в Италии. Пушкин, заключенный в Михайловском, узнал об этом только летом 1826 года. Под свежим впечатлением  этого известия он написал вторую элегию:

Под небом голубым страны своей родной
Она томилась, увядала…

Но горячая память о пережитых наслаждениях и муках крепко продолжала жить в душе поэта. В «Онегине» Пушкин вновь обращается к Амалии Ризнич:

Ты душу нежную, мутя,
Учила горести глубокой,
Ты негой волновала кровь,
Ты воспаляла в ней любовь
И пламя ревности жестокой;
Но он прошел, сей тяжкий день;
Почий, мучительная тень!

Осенью 1830 года Пушкин вновь вспомнил умершую возлюбленную, женщину, ставшей жертвой чьей-то злобы.

Для берегов отчизны дальней
Ты покидала край чужой;
В час незабвенный, в час печальный
Я долго плакал пред тобой…

Стихотворения 1830 года говорят о живом и сильном чувстве, не прекратившемся и после смерти любимой.

Явись, возлюбленная тень,
Как ты была перед разлукой,
Бледна, хладна, как зимний день,
Искажена последней мукой…

Твоя краса, твое страданье
Исчезли в урне гробовой, -
Исчез и поцелуй свиданья…
Но жду его: он за тобой!

Амалия умерла, а он все ждет ее поцелуя. Она стоит перед ним - бледная и холодная, изгнанная из жизни бездушием его соперника, злобою мужа, и все - таки мучительно - желанная, обольстительная, властно зовущая к себе сквозь жуть смерти и тлена:

Зову тебя не для того,
Чтоб укорять людей, чья злоба
Убила друга моего,
Иль чтоб изведать тайны гроба.
Не для того, что иногда
Сомненьем мучусь… Но, тоскуя,
Хочу сказать, что все люблю я,
Что все я твой… Сюда! сюда!

Автор

Во время летних дней в Одессе,
Где Пушкин временно служил.
Заметим, что не как повеса,
Там увлекался и любил.
В Амалию влюбился страстно.
Им чувство овладело властно.
И покорен поэт красой,
Той девы с черною косой.
В наряде полуамазонки.
Стройна и дивной красоты.
С мужскою шляпой на головке
И очень нежные черты.
Влекли к ней пламенные очи
И шея редкой белизны.
А в платье длинном, между прочим,
Таилось много новизны.
Со слов поклонников тех дней,
Кружились головы людей.

Елизавета Ксаверьевна Воронцова (1792-1880)

«Будить мечту сердечной силой
И с негой робкой и унылой
Твою любовь воспоминать…»

Единственная дочь польского магната Ксаверия Петровича Браницкого и Александры Васильевны Энгельгардт - любимой племянницы всесильного Потемкина-Таврического. Она выросла среди пышного уединения огромного поместья в Белой Церкви при строгом воспитании. И только после замужества с графом Воронцовым началась ее светская жизнь. Императрица писала  послу России в Лондоне Семену Романовичу Воронцову о его будущей невестке: «Молодая графиня соединяет все качества выдающегося характера, к которому присоединяются все прелести красоты и ума: она создана, чтобы сделать счастливым уважаемого человека, который соединит с ней свою судьбу».
Недоброжелательный к людям чиновник Ф.Ф. Вигель, который познакомился с Воронцовой в 1823 году, про нее рассказывает: « Ей было уже за 30 лет, а она имела все права казаться молоденькою. Со врожденным польским легкомыслием и кокетством желала она нравиться, и никто лучше ее в том не успевал. Молода она была душою, молода и наружностью. В ней не было того, называют красотою; но быстрый, нежный взгляд ее маленьких небольших глаз пронзал насквозь; улыбка ее уст, которой подобной я не видал, казалось, так и призывает поцелуи». И к тому же, по словам К.К.Эшлимана, «не отличалась семейными добродетелями и, так же как и ее муж имела связи на стороне».
Современник писал о Елизавете Ксаверьевне в годы ее молодости: «Не нахожу слов, которыми я мог бы описать прелесть графини Воронцовой, ум, очаровательную приятность в обхождении. Соединяя красоту с непринужденной вежливостью, уделом образованности, высокого воспитания, знатного, большого общества, графиня пленительна для всех…».
Все, кто встречал Воронцову позднее, когда годы наложили на нее свое бремя, испытывали на себе ее очарование. Писатель граф В.А.Соллогуб, познакомившийся с Воронцовой 10 лет спустя, так описывает встречу: «Небольшого роста, тучная, с чертами несколько крупными и неправильными, Елизавета Ксаверьевна была тем не менее одной из привлекательнейших женщин своего времени. Все ее существо было проникнуто такою мягкою, очаровательною, женственною грацией, такою приветливостью, таким неукоснительным щегольством, что легко себе объяснить, как такие люди, как Пушкин… Раевский и многие другие без памяти влюблялись в Воронцову».

Когда, любовию и негой упоенный,
Безмолвно пред тобой коленопреклоненный,
Я на тебя глядел и думал: ты моя…
Когда, склонив ко мне томительные взоры
И руку на главу мне тихо наложив,
Шептала ты: скажи, ты любишь, ты счастлив?
Другую, как меня, скажи, любить не будешь?
Ты никогда, мой друг, меня не позабудешь?..

Она была женой Новороссийского генерал-губернатора графа М.С.Воронцова, в подчинении у которого находился ссыльный Пушкин. В Одессе Елизавета Ксаверьевна появилась несколько позже Пушкина - 6 сентября 1823 года. В ближайшие после этого дня Пушкин с нею познакомился. Стал постоянным гостем в доме Воронцовых и ежедневно обедал у них. Ее образ преследует Пушкина и он старается удержать женские черты в своей памяти и на бумаге. И вот первое выражение новой влюбленности к женщине, под портретом которой появляется двустишие:

Но узнаю по всем причинам
Болезнь любви в душе моей.

В это время Амалия Ризнич была на сносях, а Каролина Собаньская охладела к поэту. И пока новая страсть еще не овладела им, Пушкин продолжает вести беспечный и несколько аморальный образ жизни, подобный его времяпровождению в Петербурге. В ноябре 1823 года он пишет Ф.Ф.Вигелю: «У нас холодно и грязно, обедаем славно. Я пью, как Лот Содомский, и жалею, что имею с собою ни одной дочки. Недавно выдался нам молодой денек - я был президентом попойки; все перепились и потом поехали по ****ям».
Графиня Элиза, как называли ее близкие, сочетала в себе как внешнее обаяние, так и внутреннюю прелесть ума и сердца, что отличало ее от многих женщин, за которыми ухаживал поэт. Пушкин называл ее ангелом нежным и волшебницей.
Когда началось сближение между Пушкиным и Воронцовой - остается загадкой для исследователей. О романе можно судить только по догадкам, намекам и, главное, по стихам самого поэта. Не исключено, что  вначале Пушкин произвел на Воронцову неприятное впечатление, подобно тому, какое он  произвел на княгиню Веру Вяземскую. 13 июня 1824 года она писала мужу: «О племяннике Василия Львовича ничего не могу сказать тебе хорошего. Голова у него совершенно  в беспорядке, и никто не может с ним справиться; он только что натворил новых фарсов (проказ) и попросился в отставку; вся вина на его стороне. Я из хорошего источника знаю, что отставки он не получит. Я делаю все, что могу, чтобы успокоить его голову; я его браню от твоего имени, говорю, что ты, конечно, первый обвинил бы его, так как последние его провинности только повеса мог сотворить. Он старался высмеять лицо, очень для него значительное; и высмеял его. Это стало известным, и понятно, что на него смотрят недоброжелательно. Мне его очень жаль, но я еще никогда не встречала такой ветрености, такой страсти к злословию, как у него. При этом я думаю, что у него доброе сердце и сильная мизантропия. Не то, чтобы он избегал общества, но он боится людей. Быть может, это последствие несчастий и родительской несправедливости». Княгиня Вера еще не знала, что одной из причин раздражительности Пушкина была предстоящая разлука с Элизой Воронцовой. Через неделю, когда между ними установились дружеские отношения и сердце Веры Вяземской смягчилось, она писала мужу: «Мое общество по-прежнему состоит из Волконских (матери и дочери); из мужчин я вижу Пушкина, начинаю думать, что он не так плох, как выглядит, и что общество, твое, например, может ему принести пользу…».  Как видно, поэт хорошо изучил тайну власти над женским сердцем.

Мои слова, мои напевы
Коварной силой иногда
Смирять умели в сердце девы
Волненье страха и стыда…

Возможно, что нежная и светлая душа Елизаветы Воронцовой вдруг затосковала и рванулась к тому  счастью, которое даже на долю очаровательных женщин выпадает так редко. Возникло желание зажечь любовь в прославленном поэте, чтобы на мгновение потревожить его творческую душу. А молва передаст из поколения в поколение о прекрасной женщине, обворожившей самого Пушкина. Воронцова проявляла живой интерес к Пушкину и ценила в нем незаурядного поэта. Страсть к одесской красавице-царице распаляется все больше. Одновременно охлаждаются отношения поэта с ее мужем, на которого он написал одну из самых злых эпиграмм.
1 августа 1824 года отставной коллежский секретарь Пушкин, получив 389 рублей прогонных и 150 рублей недоданного ему жалованья, был выслан из Одессы в далекое Михайловское. В ссылке Пушкин получал от Воронцовой письма и по ее просьбе уничтожал их после прочтения. Так появляется «Сожженное письмо», написанное в 1825 году:

Прощай письмо любви! Прощай: она велела.
Как долго медлил я! как долго не хотела
Рука предать огню все радости мои!..
Но полно, час настал. Гори, письмо любви.
Готов я; ничему душа моя не внемлет.
Уж пламя жадное листы твои приемлет…
Минуту!.. вспыхнули! Пылают – легкий дым,
Виясь, теряется с молением моим.
Уж перстня верного утратя впечатленье,
Растопленный сургуч кипит… О провиденье!
Свершилось! Темные свернулися листы;
На легком пепле их заветные черты
Белеют… Грудь моя стеснилась. Пепел милый,
Отрада бедная в судьбе моей унылой,
Останься век со мной на горестной груди…

Знаток «воронцовской темы» и крупнейший специалист по рисункам Пушкина Т.Г.Цявловская прослеживает, как на полях рукописей «Евгения Онегина» и  других черновиках, сменяя друг друга, появляются 32 профиля Елизаветы Ксаверьевны.
Страстное чувство Пушкина к Воронцовой зародилось зимой 1823 – 1824 годов  и не осталось безответным. В декабре поэт встречается с графиней на балах, обедах и маскарадах у Воронцовых. В январе на маскараде у Ланжеронов и на благотворительном маскараде в театре, устроенном Воронцовой и Ольгой Нарышкиной. В феврале на втором маскараде у Воронцовых. Его сердце на распутье между тремя красавицами. Липранди вспоминал: «В час мы нашли Пушкина еще в кровати с поджатыми по обыкновению ногами и что-то пишущим. Он был не очень в духе от бывшего маскарада…» Пушкин находился в депрессии от неприятного разговора с Воронцовым. Его волновал разрыв с болеющей Амалией Ризнич и непонятное холодное отношение к нему графини, в то время как роман с ней приобретал все более четкие очертания.
Предположительно, в октябре 1824 года Пушкин получает письмо от Е.К.Воронцовой, содержание которого было неожиданным  и приятным для поэта. Елизавета Ксаверьевна сообщала, что у ней будет ребенок от Пушкина. Под влиянием этого известия под рукой поэта появляются многократно перечеркиваемые строки:

Моей таинственной любви
Я не скажу тебе причины.
**
Прощай дитя моей любви,
Я не скажу тебе причины
**
И клевета неверно ей
**
Быть может, образ мой опишет,
О том, кто
**
Она со временем услышит.

Затем эти откровенные строки отбрасываются и появляется восхитительная миниатюра «Младенцу»:

Дитя, не смею над тобой
Произносить благословенья,
Ты взором, мирною душой
Небесный ангел утешенья.
Да будут ясны дни твои,
Как милый взор твой ныне ясен.
Меж лучших жребиев земли
Да будет жребий твой прекрасен.

Еще в «Арапе Петра Великого» будет трогательный рассказ о смуглокожем младенце и о тайной страсти графини к арапу. На самом деле, в исторических подробностях жизни арапа, ничего подобного не было. Может, перед свадьбой Пушкин признался своей невесте Натали, чтобы между ними не было недомолвок. А она уже в старости расскажет об этом своим детям, сохранив семейное предание о внебрачном ребенке отца от Элизы Воронцовой.
Эту гипотезу о том, что у Воронцовой был ребенок от Пушкина, впервые выдвинул известный писатель И.А.Новиков в своих знаменитых романах «Пушкин в Одессе» и «Пушкин в Михайловском». Софья Воронцова родилась 3 апреля 1825 года. В портретах Софьи Воронцовой, находящихся в Алупкинском дворце заметны арабские черты. Она одна из всего семейства Воронцовых была смуглой и черноволосой. Правнучка поэта Наталья Сергеевна Щепелева, узнавшая от Анны Александровны, дочери старшего сына Пушкина о том, что у него был ребенок от прекрасной графини, говорила: «Я считаю, что жизнь Пушкина не надо утаивать, и не вижу ничего дурного в том, что у него мог быть внебрачный ребенок».
С Воронцовой видеться приходилось редко, а наедине и подавно: она ведь всегда была на людях. В.Ф.Вяземская осторожно пишет 27 июня 1827 года  мужу о Пушкине года: «он очень занят и особенно влюблен, чтобы заниматься чем–нибудь кроме своего Онегина».
И, действительно, в этот момент перед ним стоял образ Элизы Воронцовой, появившейся в одесском обществе после рождения сына. Пушкин рисует поясной портрет в открытом платье, с локонами надо лбом и около ушей. В рукописях поэта все чаще возникает профиль Елизаветы или голова с милой улыбкой на лице.
Несомненно, Воронцова жила в душе Пушкина. П.В. Анненков писал, что: «…предание той эпохи упоминают о женщине, превосходившей всех других во власти, с которой управляла мыслию и существованием поэта. Пушкин нигде о ней не упоминает, как бы желая сохранить про одного себя тайну этой любви. Она обнаруживается у него только многочисленными профилями прекрасной женской головы спокойного, благородного, величавого типа, которые идут почти по всем бумагам из одесского периода жизни». Елизавете Ксаверьевне был тридцать один год, а Пушкину, еще свободному от семейных уз и обязательств, было двадцать четыре. «Интимные отношения между Пушкиным и Воронцовой если и существовали, то, конечно, были окружены глубочайшей тайной, - повествует П.Губер. Любовь эта была во многом трагической, ее значение в духовной и творческой биографии Пушкина чрезвычайно велико». Однако, интимные отношения продолжались недолго. Возможно, сыграла свою роль резкая эпиграмма Пушкина на графа Воронцова:

Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.

или серьезная трещина, возникшая в чувствах двух разных людей. Павел Петрович, сын Вяземских, наслышанный о Пушкине от своих родителях, сообщал, что причиной бешенного гнева поэта против графа Воронцова было «паче всего одурачение ловеласа, подготовившего свое торжество».
Вполне естественно, что поэт переживал свою неудачу в любви к графине, к которой испытывал сильную страсть. В эмоциональном состоянии он мог совершить безумные поступки. Об одном таком случае рассказывает П.И.Бартенев, биограф Пушкина: «После известной его эпиграммы на ее мужа (в которой потом сам он раскаивался), конечно, обращались с ним очень сухо. Перед каждым обедом, к которому собиралось по несколько человек, княгиня-хозяйка обходила гостей и говорила каждому что-нибудь любезное. Однажды она прошла мимо Пушкина, не говоря ни слова, и тут же обратилась к кому-то с вопросом: «Что нынче дают в театре?» Не успел спрошенный раскрыть рот для ответа, как подскочил Пушкин и, положа руку на сердце (что он делывал, особливо, когда отпускал остроты), с улыбкою сказал: «La sposa fedele», contessa! (Верная супруга), графиня!» Та отвернулась и воскликнула: «Quelle impertinence! (Какая наглость!)». «La sposa fedele» - «Верная супруга» - опера-буфф композитора Джованни Пачини. Судя по всему, Пушкин намекнул на неверность графини Воронцовой, публично демонстрируя их отношения.
14 июня Елизавета Ксаверьевна отбывает в Крым на корабле в сопровождении своих светских знакомых. А Пушкин остается в одиночестве со своими чувствительными переживаниями, о чем княгиня Вяземская пишет своему мужу: «Пушкин скучает более чем я, три женщины, в которых он влюблен, недавно уехали». Конечно же, Вера Федоровна имела в виду Амалию Ризнич, Каролину Собаньскую и Елизавету Воронцову. Осталась одна женщина – Анна Керн. Первого августа Пушкин должен был покинуть Одессу и выехать в Михайловское.
Поэту было нелегко расставаться с морем и с любимой женщиной. Шум морских волн как бы вызывает голос живого существа, получившего отражение в поэтических строчках.

Как я любил твои отзывы,
Глухие звуки, бездны глас
И тишину в вечерний час,
И своенравные порывы!
…………………………….
Прощай же, море! Не забуду
Твоей торжественной красы
И долго, долго слышать буду
Твой гул в вечерние часы.

Стихи светятся любовью к Елизавете, а море выступает в роли укрытия любовников, в пещере тайной и прохладной.

Приют любви, он вечно полн
Прохлады сумрачной и влажной,
Там никогда стесненных волн
Не умолкает гул протяжный.

Последние и страстные дни перед разлукой летят все быстрее. Пушкин отмечал эти дни лишь числами в записной книжке, «Альманахе для дам», подаренной ему Елизаветой Воронцовой. Позднее он воскресит незабываемые свидания в стихотворении «Прозерпина»:

Прозерпина в упоенье
Без порфиры и венца,
Повинуется желаньям,
Предает его лобзаньям
Сокровенные красы,
В сладострастной неге тонет
И молчит и томно стонет.

В октябре 1824 года Пушкин пишет княгине Вяземской: «Прекрасная, добрейшая княгиня Вера, душа прелестная и великодушная! Не стану благодарить Вас за ваше письмо, слова были бы слишком холодны и слишком слабы, чтобы выразить вам мое умиление и признательность… Вашей нежной дружбы было бы достаточно для всякой души менее эгоистичной, чем моя; каков я ни есть, она одна утешила меня во многих горестях и одна могла успокоить бешенство скуки, снедающей мое нелепое существование». О своих ночных свиданиях с Елизаветой Воронцовой Пушкин рассказывал Вере Вяземской, в присутствии которой они часто и происходили.
Летом Воронцовы отдыхали на даче Рено, расположенной на высоком и обрывистом берегу. С обрыва, к морю, вела крутая тропинка. Графиня Воронцова любила гулять у моря и Пушкин часто сопровождал ее с другими знакомыми молодыми людьми. Во время этих прогулок молодая женщина повторяла вслух чей-то стих: «Не белеют ли ветрила, не видны ли корабли», за что поэт шутливо прозвал Воронцову княгиней Бельветриль. В письмах княгини Вяземской к мужу содержится описание пустынных скал, о которые разбиваются волны. «Взобраться на огромные камни, выдававшиеся в море, и смотреть, как волны разбиваются у моих ног; но иногда, когда они слишком быстро набегают, у меня не хватает храбрости дождаться девятой волны. Я тогда спасаюсь, бегу скорее волн, потом опять возвращаюсь. Нам с гр. Воронцовой и Пушкиным случалось дождаться этой волны и тогда она так обливала нас, что приходилось идти домой и переодеваться».
Там, среди возвышающихся над морем камней волшебница вручила поэту свой дар любви. Это был перстень с резным, восьмиугольным сердоликом, на котором были вырезаны таинственные арабские слова. В действительности, оказалось, что это была просто именная печать какого - то раввина с древнееврейским написанием его имени. «Симха, сын почтенного раби Иосифа, да будет благословенна его память». Пушкин очень дорожил перстнем и всегда носил его на пальце, называя своим талисманом. По преданию сердоликовый талисман оберегал от несчастной любви. Сестра Пушкина, О.С.Павлищева,  сообщала Анненкову, что, когда Пушкин жил уже в псковской ссылке, он получал из Одессы письма, запечатанные таким же перстнем. Получив письмо, он запирался у себя в комнате, никуда не выходил и никого не принимал к себе.
История этого перстня, как и многих других, заслуживает внимания, чтобы познакомить с ней читателя. Многие исследователи жизни Александра Сергеевича  знают, что именно графиней Елизаветой Воронцовой поэту был подарен знаменитый перстень, который, был парным (второй остался у нее).  Эти перстни были изготовлены в Крыму, вернее, в Джуфт - Кале караимскими ювелирами. История этих перстней такова. Караимы были известными в Крыму ювелирами.
На этом рисунке, Гахан караимов Хаджи-Ага-Бабович дарит графине Воронцовой перстень работы караимского мастера, который станет талисманом Пушкина.
До нас дошла история с перстнем Пушкина. Как известно, поэт очень гордился своим перстнем, называл его не иначе как «мой талисман». Это был сердоликовый перстень-печать, которым запечатаны немало писем Пушкина, его оттиски поэт ставил на многих рукописях, а под стихом «Талисман» поставлено даже пять оттисков. Перстнем Пушкин очень дорожил, не расставался с ним. Уже после дуэли умирающий поэт завещал его Владимиру Жуковскому, своему другу и «побежденному учителю». Тот был так очарован перстнем и вырезанными на камне таинственными знаками, что носил его постоянно на среднем пальце правой руки рядом с обручальным кольцом. Он говорил, что Пушкин и жена занимают равное место в его сердце. В одном из писем С.М.Соковкину в 1837 году Жуковский сделал приписку: «Печать моя есть так называмый талисман; подпись арабская, что значит не знаю. Это Пушкина Перстень, им воспетый и снятый мной с мертвой руки его». В сопроводительной записке, написанной  собственноручно И.С.Тургеневым, говорилось: «Перстень этот подарен Пушкину в Одессе княгиней Воронцовой. Он носил почти постоянно этот перстень (по поводу которого написал свое стихотворение «Талисман») и подарил его на смертном одре поэту Жуковскому. От Жуковского перстень перешел к его сыну Павлу Васильевичу, который подарил его мне». Сын Жуковского подарил этот перстень И.С.Тургеневу. Позднее Тургенев говорил: «Я очень горжусь обладанием пушкинского перстня и придаю ему, так же как и Пушкин, большое значение. После моей смерти я бы желал, чтобы перстень был передан графу Л.Н.Толстому, когда настанет час, граф передал этот перстень по своему выбору, достойному последователю пушкинских традиций между новейшими писателями». (Письмо русского вице-консула в Долмации В.Б.Пассека, напечатанное в газете «Новое время» 8 марта 1887 г.) Но наследница И.С.Тургенева Полина Виардо отослала перстень в Пушкинский музей Александровского лицея, где он и хранился. К сожалению, весной 1917 года среди других ценных предметов этого музея перстень был украден. На этом его история пока прерывается. Вполне возможно, что он все же переплавлен как «лом драгметаллов», и след караимского перстня еще может быть найден. Ведь едва ли существовала третья (по пересказам, как увидите дальше, перстень был парный) копия этого редчайшего и драгоценного не столько стоимостью металла, а именно своей историей, ювелирного изделия. В музее остались лишь футляр, слепок камня и его оттиск на сургуче и воске. Этого, очевидно, достаточно, чтобы идентифицировать находку, если человечеству выпадет возможность снова увидеть эту реликвию. Кроме того, существует описание перстня одного из посетителей пушкинской выставки 1899 года в Санкт-Петербурге: «Этот перстень - большое золотое кольцо витой формы с большим камнем красноватого цвета и резной восточной надписью. Такие камни со стихами Корана или же мусульманской молитвой еще и сейчас часто встречаются на востоке…». По отпечаткам можно сказать, что в кольцо был вставлен восьмиугольный камень-интальо, с надписью на древнееврейском языке. Пушкин, очевидно, не знал, что означает надпись на камне, где «...слова святые начертила на нем безвестная рука». Позднее надпись расшифровали. Она гласила следующее: «Симха, сын почтенного рабби Иосифа, да будет благословенна его память».

Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, волненья:
Ты в день печали был мне дан…
Пускай же ввек сердечных ран
Не растравит воспоминанье.
Прощай, надежда: спи желанье;
Храни меня, мой талисман.

Для влюбленных это был талисман, как воплощение глубокого взаимного чувства, как горечь прощальных поцелуев и мучительной, так рано оборвавшейся любви. От него, как бы исходили волшебные лучи, тайные нити любви и которые могло разорвать только время. Елизавете Воронцовой оказалось не под силу заворожить Пушкина от сердечных ран. Но она наполнила душу поэта мучительным счастьем и могучей страстью.
К этому перстню обращается поэт в стихотворении  «Храни меня, мой талисман». Через три года после первого стихотворения о заветном перстне, 6 ноября 1827 года появляется второе –  «Талисман». Если первое звучит как заклинание, почти молитва о любви, то второе - скорее воспоминание о минувшем счастье.

…Но когда коварны очи
Очаруют вдруг тебя,
Иль уста во мраке ночи
Поцелуют не любя –
Милый друг! От преступленья,
От сердечных новых ран,
От измены, от забвенья
Сохранит мой талисман!

Готовя это стихотворение в издание 1832 года, поэт обозначил его буквами «К Е. W.»
У Пушкина был и другой перстень - с изумрудом, который поэт также носил постоянно и тоже называл талисманом. Сравнивая эти два стихотворения и события, которые предшествовали их написанию, некоторые исследователи пришли к выводу, что стихотворение «Храни меня мой талисман» поэт посвятил изумруду. Неизвестно, когда у Пушкина появился золотой перстень с изумрудом квадратной формы. Долгое время после смерти поэта он хранился у наследников врача и писателя В.И.Даля. «Мне достался от вдовы Пушкина, - пишет Даль в своих воспоминаниях - дорогой подарок, перстень с изумрудом, который он всегда носил с собой и называл - не знаю почему – талисманом». В письме В.Ф.Одоевскому 5 апреля 1837 года он пишет: «Перстень Пушкина, который звал он - не знаю почему - талисманом, для меня теперь настоящий талисман. Вам это могу сказать. Вы меня поймете. Как гляну на него, так и пробежит по мне искорка с ног до головы, и хочется приняться за что-нибудь порядочное».
На московскую юбилейную выставку 1880 года перстень был доставлен дочерью Даля. Затем он находился у президента Императорской АН великого князя Константина Константиновича и был им завещан Академии. В 1915 году перстень поступил в Пушкинский дом. В настоящее время кольцо с изумрудом хранится в фондах Музея-квартиры А.С.Пушкина на Мойке, 12.
В 1827 году, будучи в Москве, поэт позировал художнику Тропинину, которым был написан его портрет в домашнем халате. На большом пальце правой руки А.С.Пушкина, лежащей на столике поверх пачки белой бумаги, виден перстень с зеленым камнем, напоминающим изумруд. На указательном пальце той же руки изображено кольцо витой формы, очень напоминающее перстень с сердоликом, подаренный поэту Воронцовой. Только камень с надписью повернут в противоположную сторону.
У Пушкина было несколько колец с самоцветными камнями, которым поэт придавал магическое значение. Одно из них – тонкое золотое кольцо со скромным слабоокрашенным сердоликом. На камне вырезаны три амура, садящиеся в ладью. В 1915 году внук княгини Волконской передал эту реликвию в Пушкинский дом. К кольцу прилагалась записка внучки Волконской: «Прошу Вас принять и передать в дар Пушкинскому Дому Императорской Академии Наук прилагаемое кольцо, принадлежавшее А.С.Пушкину. Оно было положено в лотерею, розыгранную в доме Н.Н.Раевского и выиграно бабушкой моей - Марией Николаевной - женой декабриста и подарено мне моим отцом Князем Сер. Волконским, когда я окончила гимназию... в 1880 г». Как великую драгоценность носила это кольцо М.Н.Волконская во время пребывания в Сибири, а перед смертью передала сыну.
Было у Пушкина и еще одно кольцо - с бирюзой, подарок П.В.Нащокина. Незадолго до смерти поэт подарил кольцо Данзасу, лицейскому товарищу, будущему секунданту на дуэли. По свидетельству Нащокиной, Пушкин протянул его Данзасу и сказал: «Возьми и носи это кольцо. Это талисман от насильственной смерти». К великому огорчению Данзаса кольцо с бирюзой было им утеряно.
Был у Пушкина и золотой браслет, со вставленной в него, по мнению поэта, бирюзой. В письме к В.П.Зубкову в 1826 году Пушкин пишет: «Я дорожу моей бирюзой, как она ни гнусна». Позднее выяснилось, что это была не бирюза, а зеленая яшма. В пору увлечения Пушкиным Екатериной Ушаковой, он подарил ей этот браслет. Жених Ушаковой в пылу ревности его сломал. Но ее отец уже после смерти Пушкина велел вырезать на другой стороне камня инициалы поэта и вставить в кольцо. Дальнейшие следы камня затерялись.
Поздней осенью 1827 года Е.К.Воронцова появилась в Петербурге из Англии. Было несколько тайных встреч и несколько записок, корзина цветов и английский магазин с отдельными кабинетами и выходом на другую улицу. Элиза доверяла Пушкину. И он, несмотря на свой страстный характер, иногда открытую браваду перед друзьями о своих сердечных победах, никогда и никому не выдал их тайну, не предал их любви.
Летом 1832 года Елизавета Воронцова возвращалась из Англии в Одессу и по дороге вновь остановилась на две недели в Петербурге. На одном из вечеров она впервые увидела жену Пушкина и, с трудом справившись с волнением, сказала ей: «Никогда я бы не узнала Вас! Даю Вам слово, вы и на четверть не были так красивы, как теперь. Я бы затруднилась дать Вам сейчас более 25 лет. Вы показались мне тогда такой тщедушной, такой бледной, такой маленькой, но ведь вы удивительно выросли…». Елизавета Ксаверьевна не отказала себе в удовольствии произнести похвалу, не лишенную яда, избраннице поэта. А Пушкин, как бы чувствуя ее горькие сетования об увядании, в начале января 1833 года возвращается к недоработанному ранее стихотворению об увядшей розе. Он впервые обозначил имя своей возлюбленной, которая преподнесла ему в дар розу, сняв ее со своего платья:

Не розу Пафосскую,
Росой оживленную
Я ныне пою;
Не розу Феосскую,
Вином окропленную,
Стихами хвалю;
Но розу счастливую,
На персях увядшую
[Элизы] моей…

Пушкин не отдал в печать этих стихов. Тайну любви ревниво хранил не только сам Пушкин, но и его друзья. Совершенно ясное сообщение Анненкова на глубокое чувство Пушкина к Воронцовой подтверждается сведениями из семьи Вяземских. Осенью 1838 года князь П.А.Вяземский находился в Англии и встречался с сестрой графа М.С.Воронцова, в замужестве леди Пэмброк. После этой встречи он записал в своей записной книжке: «Сегодня Hurbert, сын  lady Pembrock – Воронцовой, пел «Талисман», вывезенный сюда и на английские буквы переложенный. Он и не знал, что поет про волшебницу тетку, которую на днях сюда ожидают». В «Талисмане» предстает не холодная, а опечаленная разлукой волшебница.

Где, в гаремах наслаждаясь,
Дни проводит мусульман,
Там волшебница, ласкаясь,
Мне вручила талисман.
И, ласкаясь, говорила:
«Сохрани мой талисман:
В нем таинственная сила!
Он тебе любовью дан...
Милый друг! От преступленья,
От сердечных новых ран,
От измены, от забвенья
Сохранит мой талисман!»

Вяземские честно сохранили тайну влюбленных. В 1846 году, хорошо знавший жизнь своего великого друга П.А.Плетнев, после смерти поэта, в письме к Я.К.Гроту, который собирал материалы о Пушкине, писал: «Княгиня Вяземская рассказала мне некоторые подробности о пребывании Пушкина в Одессе и его отношениях с женой нынешнего графа Воронцова, что я только подозревал».
Елизавета Воронцова не заворожила Пушкина от сердечных ран, но она, на некоторое время, околдовала душу поэта и очаровала его своей могучей страстью. Он далеко не сразу смог забыть Елизавету Ксаверьевну. Графиня и сосланный Пушкин долгое время поддерживали переписку. В тот период, когда он был разлучен с Воронцовой, и станут складываться стихи, на которых отсвет его чувства к любимой женщине: «К морю», «Прозерпина», «Сожженное письмо». «Одно из самых сильных любовных стихотворений Пушкина по напряженному чувству, порыву (ни одного глагола)» - так характеризует Т.Г. Цявловская стихотворение «Все в жертву памяти твоей», которое она относит тоже к «воронцовскому» циклу.

Все в жертву памяти твоей:
И голос лиры вдохновенной,
И слезы девы воспаленной,
И трепет ревности моей,
И славы блеск, и мрак изгнанья,
И светлых мыслей красота,
И мщенье, бурная мечта
Ожесточенного страданья.

В этих строчках содержится и дерзкая откровенность, и уже затихающая память о прошлой любви к Елизавете. Будут возникать в жизни поэта новые имена, новые увлечения, но профиль Е.К.Воронцовой еще не раз возникнет на полях черновиков и 1828, и 1829 годов. Отголоски этого чувства прозвучат в отдельных строфах поэмы «Цыганы» и в драме «Русалка», в стихотворении «Ангел» и в неоконченном романе «Арап Петра Великого».
Болдинской осенью, 5 октября 1830 года Пушкин готовился к новой, семейной жизни. И вдруг, в его душе воскресло на мгновение и запело в замечательных стихах воспоминание о страстном чувстве к другой, любимой женщине, как отблеску неповторимого и несбывшегося счастья. Мысленно оглядываясь на прожитые годы, поэт прощался с Елизаветой Воронцовой:

В последний раз твой образ милый
Дерзаю мысленно ласкать,
Будить мечту сердечной силой
И с негой робкой и унылой
Твою любовь воспоминать.
Бегут, меняясь наши лета,
Меняя все, меняя нас.
Уж ты для своего поэта
Могильным сумраком одета,
И для тебя твой друг угас.
Прими же, дальняя подруга,
Прощанье сердца моего,
Как овдовевшая супруга,
Как друг, обнявший молча друга
Пред заточением его.

Никому больше не посвящено так много стихотворений, исполненных такой поразительной, не слабеющей с годами силы душевного чувства.
Из всех возлюбленных Пушкина, возможно единственная Елизавета Воронцова дала ему неповторимую полноту телесного наслаждения и духовного счастья, которое для многих в жизни остается неиспытанным и потому непостижимым.
В декабре 1833 года, после отъезда из Петербурга, Елизавета Воронцова обратилась к Пушкину с просьбой дать что-нибудь из его произведений в альманах «Подарок бедным». Это было первое открытое, немного официальное письмо графини Воронцовой к поэту после десятилетнего перерыва. «Я право не знаю, должна ли я вам писать и будет ли мое письмо встречено приветливой улыбкой или оно вызовет чувство тягостной докуки, которое заставляет с первых же слов искать в конце страницы имя назойливого автора. Я боюсь этого чувства безразличного любопытства, конечно,  весьма понятного, но, признаюсь мне было бы очень тягостно в этом убедиться, по той простой причине, что никто не может быть к себе беспристрастным. Но все равно; мною движет не личный интерес, я прошу о благодеянии для других, и потому я чувствую в себе смелость обеспокоить вас;  не сомневаюсь, что и вы уже готовы выслушать меня». И продолжает в письме: «…Будьте же добры не слишком досадовать на меня, и если мне необходимо защищать мое дело, то прошу вас, чтобы оправдать мне мою назойливость и мое возвращение к прошлому, примите во внимание, что воспоминания – это богатство старости и что ваша старинная знакомая придает большую цену этому богатству». Чувствуется, что воспоминаниям прошлого Е.К.Воронцова придает большую цену.  Как  верно выразилась Элиза Воронцова об особых чувствах с Пушкиным! В изысканной тонкой манере она подчеркнула накал и аромат их прошлых отношений.
В марте месяце, с некоторым опоздание, Пушкин отвечает графине и отсылает ей отрывки из поэмы «Русалка» для альманаха. Письмо заканчивается словами: «Осмелюсь ли, графиня, сказать вам о том мгновении счастья, которое я испытал, получив Ваше письмо, при одной мысли, что Вы не совсем забыли самого преданного из ваших рабов?». Эти строчки свидетельствуют о прежних чувствах, пламенной любви поэта к прекрасной женщине.
В 1837 году Одессу посетила царская семья: Николай I, императрица и будущий император Александр II.  В честь государя, в здании биржи, был дан блестящий бал. Рядом с императрицей, «как драгоценная камея, в белом бархатном платье на диване сидела Елизавета Ксаверьевна. Она хорошо представляла себе, что цвет ее лица, благородная  бледность и греческий профиль, необыкновенная прическа, сооруженная сегодня утром парикмахером-французом Леонардом, обращают на себя внимание столичной публики».
Добрую память оставила о себе Воронцова в Одессе, как деятельная общественница. Благодаря ее усилиям, было основано первое в Новороссии «Общество призрения больных». Щедрый вклад 120 000 рублей был внесен Воронцовой для создания  в Одессе Стурдзовской богадельни. Она принимала активное участие в художественной жизни Одессы, в созданном в 1865 году Одесском Обществе изящных искусств, объединивших художников и муцзыкантов.
Она пережила поэта на сорок с лишним лет и до конца своей долгой жизни ежедневно читала его сочинения. «Когда зрение совсем изменило ей, она приказывала читать их вслух, и притом сподряд, так что когда кончались все томы, чтение возобновлялось с первого тома» - так писал о ней П.И.Бартенев. «Она сама была одарена тонким художественным чувством и не могла забыть очарований пушкинской беседы. С ним соединялись для нее воспоминания молодости».

Автор

Любви таинственная сила,
Природой данная сердцам,
Судьбу двоих соединила
И чувства их благословила,
Как не подвластные годам.
Влекла к себе Елизавета,
Живым умом и красотой,
Незаурядного поэта
И ставшего кумиром света,
И поэтической звездой.
В часы печали и страданий,
Лекарством для сердечных ран,
Стал перстень, как залог признаний
Таланта и воспоминаний,
И как заветный талисман.
Через сомнения и муки,
Две жизни чудные прошли,
Соединив с надеждой руки,
Во время встречи и разлуки,
В трагической для них любви.

Анна Петровна Керн (1800-1879)

«Ты прав, что может быть важней
На свете женщины прекрасной?
Улыбка, взор ее очей
Дороже злата и честей,
Дороже славы разногласной…»

Керн Анна Петровна, урожденная Полторацкая, была племянницей первого мужа П.А.Осиповой. Большую часть детства и учения провела вместе со своей кузиной Аннетой Вульф в имении Берново Старицкого уезда. С двенадцати лет хорошенькая Анна Полторацкая была окружена поклонниками. Одна из ее многих теток отрезала девочке длинную косу, чтобы охладить пыл кавалеров.
В 16 лет ее выдали замуж за генерала Ермолая Федоровича Керна, старше ее на 40 лет, грубого солдафона, типичного строевого военного тех времен человека скверного и грубого.
Кокетство у Анны было в крови. Сам император Александр I, как знаток и любитель женской красоты, обратил внимание на семнадцатилетнюю генеральшу. Он танцевал с ней на дворянском балу. «Весь он с его обаятельной грациею и неизъяснимою добротою, невозможными ни для  какого другого смертного, даже для другого царя, восхитили меня, ободрили, воодушевили, и робость моя исчезла совершенно. Не смея ни с кем говорить доселе, я с ним заговорила, как с давнишним другом и обожаемым отцом». В своих мемуарах Анна Керн вспоминает: «В Полтаве потом много говорили, что он сказал, что я похожа на прусскую королеву». Пушкин встретил ее впервые на балу в доме президента Академии художеств А.Н.Оленина весной 1819 года в Петербурге. Его жена, урожденная Полторацкая была ее родной теткой. Увлеченная танцами и шарадами Анна не обращала внимания на «вертлявого юношу» до тех пор, пока он не заставил ее себя заметить. Об этой встрече Анна Керн рассказала в воспоминаниях. «Во время дальнейшей игры на мою долю роль Клеопатры, и когда я держала корзину с цветами, Пушкин вместе с братом Александром Полторацким подошел ко мне, посмотрел на корзинку и сказал: «А роль змеи, как видно, предназначается этому господину». Я нашла это дерзким, ничего не ответила и ушла… За ужином Пушкин уселся с братом моим позади меня и старался обратить на себя мое внимание льстивыми возгласами, как например: «Это просто непозволительно быть такой хорошенькой». Потом завязался между ними шутливый разговор о том, кто грешник и кто нет, кто будет в аду и кто попадет в рай. Пушкин сказал брату: Во всяком случае в аду будет много хорошеньких, там можно будет играть в шарады. Спроси у m-me Керн, хотела бы она попасть в ад?» Я отвечала серьезно и несколько сухо, что в ад не желаю. «Но как же ты теперь, Пушкин?» - спросил брат. «Je me ravise, - ответил поэт, - я в ад не хочу, хотя там и будут хорошенькие женщины»… Скоро ужин кончился, и стали разъезжаться. Когда я уезжала и брат сел со мной в экипаж, Пушкин стоял на крыльце и провожал меня глазами…».
Так состоялось ее знакомство с Пушкиным, на которого госпожа Керн не обратила никакого внимания, - как поэта. Она, вероятно, в то время его не знала. Анна Петровна уехала из Петербурга. Пушкин держался с нею развязным мальчишкою, но в душе его глубоко залегло впечатление от ее сверкающей красоты, девической чистоты ее облика и какой - то затаенной грусти: как будто что–то тяжелым крестом давило ее.
В 1823 году, в переписке со своей кузиной Анной Николаевной Вульф Анна Керн часто справлялась о Пушкине, жившем в это время в Михайловском. Теперь она хорошо знала Пушкина как поэта и восторженно увлекалась им. Пушкин ею заинтересовался и 8-го декабря 1824 года он спрашивал в письме у своего приятеля А.Г.Родзянко: «Объясни мне, милый, что такое А.П.К.,  которая написала много нежностей обо мне своей кузине? Говорят, она премиленькая вещь – но славны Лубны за горами. На всякий случай, зная твою влюбчивость и необыкновенные таланты во всех отношениях, полагаю дело твое сделанным или полусделанным». Поздравляю тебя, мой милый: напиши на это все элегию или хоть эпиграмму». Началась переписка между Пушкиным, Родзянко и Анной Керн, как «шуточное послание в стихах». Пушкин с удовольствие включился в игру и ответил поэту А.Г.Родзянко посланием с галантными комплиментами Анне Керн.

Ты прав, что может быть важней
На свете женщины прекрасной?
Улыбка, взор ее очей
Дороже злата и честей,
Дороже славы разногласной…
Поговорим опять о ней.
Хвалю, мой друг, ее охоту,
Поотдохнув, рожать детей,
Подобных матери своей…
И счастлив, кто разделит с ней
Сию приятную заботу:
Не наведет она зевоту,
Дай Бог, чтоб только Гименей
Меж тем продлил свою дремоту!

Поэт заканчивает письмо в наставительном тоне:

Но не согласен я с тобой.
Не одобряю я развода:
Во-первых, веры долг святой,
Закон и самая природа…
А, во-вторых, замечу я,
Благопристойные мужья
Для умных жен необходимы:
При них домашние друзья
Иль чуть заметны, иль незримы.
Поверьте, милые мои,
Одно другому помогает,
И солнце брака затмевает
Звезду стыдливую любви!

Пушкин не отличался скромностью по отношению к женщине и в этом письме чувствуется ирония и насмешка над поведением Анны Керн. Письма Анны содержали игривые и дразнящие намеки. Они горячили влюбчивое  воображение поэта и как бы подготовили его встречу с Анной. Пушкин отвечал стихами. Перед его глазами стоял образ молодой генеральши и сексуальной женщины. И когда неожиданно наступил момент встречи, то простой адюльтер, на который рассчитывал Пушкин, приобрел какое-то благородное и вместе с тем поэтическое воплощение. Как подчеркнул П.К.Губер, «гений чистой красоты проглянул под довольно банальными чертами легкомысленной барыни».
«Восхищенная Пушкиным,- пишет Анна Керн, - я страстно хотела увидеть его, и это желание исполнилось во время пребывания моего в доме тетки, в Тригорском, в июне 1825 года…». О том, как произошла эта встреча, рассказала сама Анна Петровна: «Мы сидели за обедом и смеялись… Вдруг вошел Пушкин с большою, толстою палкой в руках. Он после часто к нам являлся во время обеда, но не садился за стол, он обедал у себя гораздо раньше и ел очень мало. Приходил он всегда с большими собаками chien-loup. Тетушка, подле которой я всегда сидела, мне его представила; он очень низко поклонился, но не сказал ни слова: робость видна была в его движениях. Я тоже не нашлась ничего ему сказать, и мы не скоро ознакомились и заговорили. Да и трудно было с ним сблизиться: он был очень неровен в обращении: то шумно весел, то грустен, то робок, то дерзок, то нескончаемо любезен, то томительно скучен, - и нельзя было угадать, в каком он будет расположении духа через минуту… Вообще надо сказать, что он не умел скрывать своих чувств, выражал их всегда искренно… Когда же он решался быть любезным, то ничего не могло сравниться с блеском, остротой и увлекательностью его речи…». В течение месяца они встречались почти каждый день.
Встреча с Керн в годы Михайловского заточения в «печальной деревенской глуши» произвела, по признанию Пушкина, «впечатление глубокое и мучительное». Ее появление было таким радостным и бурным событием в деревенской жизни. Пушкин был очарован, когда гостья исполнила модный тогда романс «Ночь весенняя дышала». И позднее он упоминает об этом в нежных выражениях: «недавно посетила наш край одна прелесть, которая небесно поет…». Через несколько дней после приезда Анны Керн поэт написал «Я помню чудное мгновенье…».
Едва увидев Анну Керн, Пушкин влюбился. Она была в полном расцвете своей блистательной красоты, окружена раздражающей атмосферой, казалась всем выбившейся на свободу, рвущейся к любви женщиной. Прекрасные глаза ее смотрели с «терзающим и сладострастным выражением». Молодые и горячие сердца соединились, черпая обеими руками земные радости жизни. Но в глазах ее по–прежнему была тайная грусть, а в манере держаться – странная, чисто девическая застенчивость. Пушкина целиком захватила любовь к ней. Любовь была, как налетевший вихрь, сложная, с самыми противоположными переживаниями.
Тетушка Прасковья Александровна чутко уловила атмосферу влюбленности племянницы и Пушкина. Вместе двумя Аннами она внезапно уехала на морские купания в Ригу. Как говорил Анненков, она увезла «красивейшую из своих племянниц» во избежание катастрофы. Внезапный отъезд тетушки Прасковьи объясняется ее ревностью и желанием устранить молодую и обольстительную соперницу, что приоткрывает настоящие отношения ее с Пушкиным. Видимо, поэт настолько увлекся Анной Петровной, что не отвечал на откровенно нежные чувства, испытываемые стареющей женщиной к молодому и любвеобильному поэту, который прекратил с ней интимные отношения.
Огорченный отъездом Анны Керн поэт тут же написал ей письмо: «Носите короткие платья, так как у вас прехорошенькие ножки. Но, пожалуйста, не взбивайте волос на висках, хотя этого и требовала бы мода, так как, на ваше несчастье, у вас круглое лицо…».
Оставшись в одиночестве, Пушкин живет воспоминаниями, которые будоражат его воображение. Его мысли постоянно возвращаются к Анне Керн. В переписке с Прасковьей Александровной, с которой он вновь поддерживал хорошие отношения, Пушкин писал о своей новой страсти: «Хотите знать, что такое m-me Керн? У нее гибкий ум; она все понимает, она легко огорчается и так же легко утешается; она застенчива в манерах, смела в поступках, но чрезвычайно привлекательна».
Из мемуаров Анны Петровны следует, что она не утаила отдельные обстоятельства, при которых получила рукопись рожденного шедевра из рук Александра Сергеевича.
В один из июльских вечеров возникла идея съездить из Тригорского в Михайловское. Пушкин поехал в одном экипаже с Анной Николаевной Вульф и ее кузиной Анной Керн. Это был прощальный вечер. Как показалось Анне Петровне, весь вечер Пушкин был любезным, взволнованным и вспоминал об их первой встрече в доме Олениных. И с ее слов, он сказал фразу, отзвуки которой слышатся в стихотворении: «Вы казались такой невинной: на вас было тогда что-то вроде крестика, не правда ли?»
«На другой день, - писала Анна Керн, - я должна была уехать в Ригу вместе сестрою Анной Николаевной Вульф. Он пришел утром и на прощанье принес мне экземпляр 2-й главы Онегина, в неразрезанных листках, между которыми я нашла вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами: Я помню чудное мгновенье и проч. и проч. Когда я собиралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, потом выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять; что у него промелькнуло тогда в голове, не знаю».
Между Пушкиным и Анной Керн началась переписка. Поэт засыпал красавицу горячечно-страстными, совершенно сумасшедшими письмами. Через два дня после ее отъезда Пушкин писал: «Каждую ночь гуляю я по саду и повторяю себе: она была здесь – камень, о который она споткнулась, лежит у меня на столе, подле ветки увядшего гелиотропа, я пишу много стихов – все это, если хотите, очень похоже на любовь, но клянусь вам, что это совсем не то. Если бы я был влюблен, то в воскресенье со мной сделались бы судороги от бешенства в ревности, а мне было только немного обидно. Но мысль, что я ничего для нее,  что пробудив и заняв ее воображение, я только забавлял ее любопытство, что воспоминание обо мне ни на минуту не отвлечет ее от побед, не сделает ее в скучные дни более грустной, что ее прекрасные глаза будут смотреть на какого-нибудь рижского фата с таким же томным и страстным выражением… Нет, скажите ей, что ей, что этого я не могу вынести, что меня мысль об этом убивает… Нет, не говорите ей ничего, это прелестное создание будет только смеяться надо мной. Но скажите ей, если в ее сердце не найдется для меня ни тайной нежности, ни влечения меланхолического и таинственного, то я ее презираю. Слышите? Да, презираю! Ее, вероятно, удивит это новое для нее чувство». Это первое письмо было написано под горячим впечатлением разлуки.
25-го июля Пушкин пишет Анне Петровне: «Я имел слабость попросить позволения писать к вам и вы - легкомыслие или кокетство позволить это. Переписка ни к чему не ведет, это знаю; но я не имею силы противостоять желанию получить хоть слово, написанное вашей хорошенькой ручкой. Ваш приезд оставил во мне впечатление более сильное и более мучительное, нежели то, которое произвела некогда наша встреча у Олениных. Самое лучшее, что я могу сделать в глуши моей печальной деревни, это постараться не думать более о вас. Вы должны были бы сами желать для меня этого, если б  в душе вашей была хоть капля жалости ко мне, - но ветреность всегда жестока, и вы, женщины, кружа головы кому ни попало, всегда бываете рады узнать, что чья-то душа страдает в честь и во славу вам. Прощайте, божественная, я бешусь, и я у ваших ног. Тысячу нежностей Ермолаю Федоровичу и поклон г-ну Вульфу. Вновь берусь за перо, ибо умираю от скуки и могу заниматься только вами, - Я надеюсь, что вы прочитаете это письмо тайком. - Спрячете ли вы его у себя на груди? Пришлете ли мне длинный ответ? Напишите мне все, что придет вам в голову, заклинаю вас. Если вы боитесь моей нескромности, если вы не хотите компрометировать себя, измените почерк, подпишитесь вымышленным именем, мое сердце сумеет вас узнать. Если слова будут так же ласковы, как ваши взгляды, я, увы, постараюсь им поверить, или обмануть самого себя, что все равно. - Знаете ли вы, что, перечитывая эти строки, я стыжусь их сентиментального тона: что скажет Анна Николаевна? Ах, вы, чудотворка или чудотворица! Знаете что? - пишите мне!»
В последующих письмах, написанных по-французски, полных беспечной влюбленности и кокетства, страсти и ревности в сочетании с шутливым тоном. Ведь Пушкин тоже любил пококетничать. «Читаю и перечитываю ваши письма и говорю - милая! Прелесть! Божественная!.. а потом - ах мерзкая! Простите, моя нежная красавица, но так оно есть. Что вы божественная, в этом нет сомнения. Но иногда у вас совсем нет здравого смысла. Еще раз прошу прощения, но вы должны утешиться тем, что это делает вас еще красивее…». Веселая болтовня сменяется страстным желанием увидеть вновь любимую женщину. В конце августа 1825 года Пушкин пишет: «Прощайте! Уже ночь, и ваш образ встает передо мной такой печальный, такой сладостный. Мне кажется, что я вижу ваш взгляд, ваш полуоткрытый рот. Прощайте! Мне кажется, что я у ваших ног, сжимаю их,  чувствую ваши колени, - я отдал бы всю кровь мою за одну минуту такой действительности. Прощайте и верьте моему бреду; он смешон, но искренен». В другом письме поэт приглашает генеральшу приехать к нему в Михайловское, может быть в Псков. Пушкин писал: «Вы скажете: «А огласка, а скандал?» Черт возьми! Когда бросают мужа, это уже полный скандал, дальнейшее ничего не значит или значит очень мало…Если вы приедете, я вам обещаю быть очень любезным. В понедельник я буду весел, во вторник я буду в восторженном настроении, в среду я буду нежен, я буду игрив в четверг, в пятницу, в субботу, в воскресенье, я буду каким вам угодно, но всю неделю я буду у ваших ног».
Но вот роман доигран. И в последнем письме Пушкин пишет: «8 дек. Я снова берусь за перо, чтобы сказать вам, что я у ваших ног, что я вас по-прежнему люблю, что иногда я вас ненавижу, что третьего дня я наговорил про вас гадостей, что я целую ваши красивые руки, что я снова и снова их целую в ожидании лучшего, что я не могу этого больше переносить, что вы божество и т.д.» (Письма Пушкина к А.П.Керн от 25 июля 1825 г. из Михайловского в Ригу, 13 и 14 августа 1825 г. из Михайловского в Ригу, 8 декабря 1825 г. из Тригорского в Ригу).
Анна Петровна в Михайловское не поехала. Женщине, опытной в любви, было нетрудно понять, что в горячем увлечении Пушкина не было той глубинной любви, которая позволяет преодолевать внешние условности. Она была свободной женщиной и в глубине души надеялась на встречу с поэтом. Вернувшись из Михайловского в 1826 году, Пушкин уже не искал встреч наедине, хотя был любезен с ней. В письме своему другу Сергею Соболевскому поэт писал в таких выражениях, которые издатели чаще всего заменяют тремя точками. Таков был Александр Пушкин, признавшийся однажды: «Может быть, я изящен и благовоспитан в моих писаниях, но сердце мое совершенно вульгарно…». Анна Керн часто перечитывала письма поэта из Михайловского, но, оставшись почти без средств к существованию, вынуждена была продавать их по пятерке за штуку, чтобы не умереть с голода.
Этой встрече двух сердец мы обязаны одному из лучших лирических творений поэта «Я помню чудное мгновенье», которое было передано А.П.Керн в день отъезда Пушкина «на прощанье».

Я помню чудное мгновенье
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
В томленьях грусти безнадежной,
В тревогах шумной суеты,
Звучал мне долго голос нежный
И снились милые черты.
Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты,
И я забыл твой голос нежный,
Твои небесные черты.
В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.
Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресла вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.

Эти стихи не только прославили А.П.Керн, но стали подлинным гимном любви, ее самым чистым выражением. Воздействие стихов было усилено музыкой М.И.Глинки, которую тот написал в 1839 году, посвятив ее дочери – Екатерине Ермолаевне. Так мать и дочь были навсегда введены в историю русской поэзии и музыки.
Интересна история написания романса. Летом 1838 года Михаил Иванович Глинка поехал на Украину. В доме одной из своих сестер он встретил молодую девушку, которая оказалась дочерью Анны Петровны Керн. Она не была красавицей, но ее бледное, немного печальное лицо и выразительные глаза говорили об уме, чуткости и душевной красоте. Глинка влюбился в Екатерину Ермолаевну и эта любовь стала для него источником творческого вдохновения. Екатерине Керн композитор посвятил «Вальс-фантазию», скрыв от посторонних глаз это посвящение другим обозначением в печатном издании. В память об этой встрече М.И.Глинка написал и романс «Я помню чудное мгновенье» на стихи А.С.Пушкина. Никогда еще не достигал Глинка в своих романсах такой удивительной музыкальной красоты. Мелодия романса была легкой и певучей, гибко следуя за ритмом пушкинского стиха. Музыка выражала радостное стремление к счастью, в ней слышался нежный и страстный призыв к любви. А легкий и трепетный ритм романса как будто рисовал прелестный образ, соединивший любовь двух любимых женщин. Это был портрет, нарисованный восхитительными звуками. Говорят, что Анна Петровна всегда плакала, когда слышала исполнение романса М.И.Глинки. Как видно, в ней пробуждались воспоминания, светлая любовь и тоска о неповторимых днях в ее жизни.
После женитьбы Пушкина они почти перестали видеться. Когда Пушкин приехал в Петербург в 1827 году, Анна Петровна жила уже одна, занималась переводами.
Суровые жизненные обстоятельства закалили ее характер и немного ожесточили. Почти в течение десяти лет Анна Керн терпела своего нелюбимого мужа, странствуя с ним по захолустным военным гарнизонам. В конце концов, она выбрала свободу и с 1827 года жила в Петербурге с сестрой на положении «соломенной вдовы». Вырвавшись из тюремного заключения своего опостылевшего супружества, она испытывала подъем чувств и неутоленную жажду любви. Алексей Вульф, бывший когда-то счастливым соперником Пушкина и в конце 1820-х годов постоянно общался с Керн в доме Дельвига, по поводу одно из очередных романов Анны Керн, писал: «Страсть ее чрезвычайно замечательна не столько потому, что она уже не в летах пламенных восторгов, сколько по многолетней ее опытности и числу предметов ее любви. Пятнадцать лет почти беспрерывных нещастий, унижения, потери всего, чем в обществе ценят женщины, не могли разочаровать это сердце или воображение, - по сю пору оно как бы в первый раз вспыхнуло».
Она берегла письма, полученные от поэта, не расставалась с ними и носила с собой в сумочке. Они виделись теперь не столь часто и без прежнего упоения. Пушкин питал к ней искреннюю дружбу и принимал живое участие в ее судьбе. Но ничего похожего на чувство, породившее «Я помню чудное мгновенье», не возникало. Это было действительно всего лишь мимолетное мгновение.
Анна Петровна Керн вспоминает: «С Пушкиным я опять увиделась в Петербурге, в доме его родителей, куда он приехал из своей ссылки в 1827 г., прожив в Москве несколько месяцев. Он был тогда весел, но чего-то ему недоставало. Он как будто не был так доволен собою и другими, как в Тригорском и Михайловском… Он приехал в Петербург с богатым запасом выработанных мыслей. Тотчас по приезде он усердно начал писать, и мы его редко видели. Он жил в трактире Демута, его родители – на Фонтанке, у Семеновского моста… Мать его Надежда Осиповна, горячо любившая детей своих, гордилась им и была очень рада и счастлива, когда он посещал их и оставался обедать. Она заманивала его к обеду печеным картофелем, до которого Пушкин был большой охотник. В год возвращения его из Михайловского именины свои (2 июня) праздновал он в доме родителей, в семейном кружку, и был очень мил. Я в этот день обедала у них и имела удовольствие слушать его любезности. После обеда Абр.Серг. Норов, подойдя ко мне с Пушкиным, сказал: «Неужели вы ему сегодня ничего не подарили, а он так много вам писал прекрасных стихов?» - «И в самом деле, - отвечала я, - мне бы надо подарить вам что-нибудь: вот вам кольцо моей матери, носите его на память обо мне». Он взял кольцо, надел на свою маленькую прекрасную руку и сказал мне, что даст мне другое. - На другой день Пушкин привез мне обещанное кольцо с тремя бриллиантами и хотел было провести у меня несколько часов: но мне нужно было ехать с графинею Ивелич, и я предложила ему прокатиться к ней на лодке. Он согласился, и я опять увидела его почти таким же любезным, каким он бывал в Тригорском. Он шутил с лодочником, уговаривал его быть осторожным и не утопить нас. Потом мы заговорили о Веневитинове, и он сказал: «Почему вы дали ему умереть? Он тоже был влюблен в вас, не правда ли?» На это отвечала ему, что Веневитинов оказывал мне только нежное участие и дружбу и что сердце его давно уже принадлежало другой. Тут кстати я рассказала ему о наших беседах с Веневитиновым… Пушкин слушал внимательно, выражая только по временам досаду, что так рано умер чудный поэт. Вскоре мы пристали к берегу, и наша беседа кончилась».
Любовь прошла безвозвратно, страстное  чувство погасило время. Гения чистой красоты Пушкин увидел в образе «вавилонской блудницы». «Пленительный кумир был снова - в который раз - разоблачен и лишен окутывавшего его покрывала иллюзии, и за этим последним, как всегда, открылся безобразный призрак убогой действительности. Пушкин стыдился своего былого самообмана; впрочем, может быть, он был немножко сердит и на самое Анну Петровну, которая, такая сговорчивая с другими, отвергла его домогательства или если даже уступила им, то слишком поздно, когда рассеялся без остатка душный, сладкий туман страсти и уцелела одна только обнаженная, прозаическая похоть».
«Гений чистой красоты» с легкой руки В.Жуковского стал обозначать дух той божественной поэзии, отражающей земное существование и открывающей душу для творческого вдохновения. Спустя год Пушкин написал стихотворение «Я Музу юную бывало…», которому придал именно такое значение.

Не знаю, светлых вдохновений
Когда воротится чреда, -
Но ты знаком мне, чистый Гений!
И светит мне твоя звезда!

Пока еще ее сиянье
Душа умеет различать:
Не умерло очарованье!
Былое сбудется опять.

Мгновение, вызвавшее пробуждение души и выражено в стихотворении поэта:

Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.

Вызывает двойственное чувство: когда Пушкин пишет страстные письма Анне Керн, а с другой стороны, не решается назвать испытанное им чувство влюбленностью. Вскоре после отъезда Анны Керн он писал Анне Николаевне Вульф: «… я пишу много стихов, - все это, если угодно, очень похоже на любовь; но клянусь вам, что ее нет. Если бы я был влюблен, мною в воскресенье овладели бы судороги бешенства и ревности, а я был только задет…». Анна Петровна Керн была прелестной женщиной. Умная и достаточно образованная, она прекрасно владела французским языком. На рисунке Пушкина ее профиль поражает женским изяществом, передавая ощущение поэтических грез.
Анна Керн была искренней почитательницей поэзии Александра Пушкина и часто писала об этом своим кузинам в Тригорское. Мужское поклонение в какой-то мере компенсировало пережитые ею унижения и муки. В этом психологическом состоянии Пушкин увидел Анну Керн во второй раз. Ей было лестно покорить сердце знаменитого поэта, в чем она и преуспела. Вместе с тем, она понимала, какого рода чувства она вызывала в душе поэта. Майков приводит воспоминание Анны Керн о Пушкине: «Трудно было с ним вдруг сблизиться. Он был очень неровен в обращении: то шумно весел, то дерзок, то нескончаемо любезен, то томительно скучен; и нельзя было угадать, в каком он будет расположении духа через минуту... Вообще же надо сказать, что он не умел скрывать своих чувств, выражал их всегда искренно и был неописанно хорош, когда что-либо приятно волновало его. Когда же он решался быть любезным, то ничто не могло сравниться с блеском, остротою и увлекательностью его речи». И далее говорит: «Живо воспринимая добро, Пушкин не увлекался им в женщинах; его гораздо более очаровывало в них остроумие, блеск и внешняя красота. Кокетливое желание ему понравиться привлекало внимание поэта гораздо более, чем истинное глубокое чувство, им внушенное; сам он почти никогда не выражал чувств; он как бы стыдился их, и в этом был сыном своего века… Причина того, что Пушкин скорее очаровывался блеском, нежели достоинством и простотою в характере женщин, заключались, конечно, в его невысоком  о них мнении, бывшем совершенно в духе того времени». Роман с Александром Пушкиным ее не увлек.
В 1828 -1829 годах наибольшего взаимного сближения с Анной Керн Пушкин написал два стихотворения:

Я ехал к вам; живые сны
За мной вились толпой игривой,
И месяц с правой стороны
Сопровождал мой бег ретивый.

Я ехал прочь: иные сны…
Душе влюбленной грустно было;
И месяц с левой стороны
Сопровождал меня уныло.

Мечтанью вечному в тиши
Так предаемся мы, поэты;
Так суеверные приметы
Согласны с чувствами души.

1829 год

Когда твои младые лета
Позорит шумная толпа,
И ты по приговору света
На честь утратила права;

Один, среди толпы холодной,
Твои страданья я делю
И за тебя мольбой бесплодной
Кумир бесчувственный молю.

Но свет… Жестоких осуждений
Не изменяет он своих:
Он не карает заблуждений,
Но тайны требует от них.

Достойны равного презренья
Его тщеславная любовь
И лицемерные гоненья:
К забвенью сердца приготовь;

Не пей мучительной отравы;
Оставь блестящий, душный круг;
Оставь безумные забавы:
Тебе один остался друг.

Но о серьезных чувствах между ними речь не шла. Чудное мгновенье, случившееся в Михайловском, безвозвратно ушло в прошлое и послужило лишь поводом для лирического признания. Последняя встреча произошла незадолго до смерти Пушкина. Поэт узнал о смерти любимой матери Анны Керн, разыскал ее в убогой квартирке на Петроградской стороне и нашел для нее слова искренней скорби, сострадания и сочувствия.
А первого февраля 1837 года Анна Керн присутствовала на отпевании поэта, «плакала и молилась», по ее словам, в полумраке Конюшенной церкви.
В петербургский период жизни Анна Петровна Керн имела репутацию неотразимой кокетки. Она пленяла чувственным обаянием, которое прекрасно выразил поэт Андрей Иванович Подолинский в восторженном стихотворении « Портрет, написанном ей в альбом в 1828 году. Его первые строки шутливо обыграл Пушкин в том же альбоме:

Когда стройна и светлоока
Передо мной стоит она,
Я мыслю: гурия пророка
С небес на землю сведена!
Коса и кудри темнорусы,
Наряд небрежный и простой,
И на груди роскошной бусы
Роскошно зыблются порой.
Весны и лета сочетанья
В живом огне ее очей,
И тихий звук ее речей
Рождает негу и желанье
В груди тоскующей моей.

Жизнь продолжалась. Анна Керн познакомилась с молодым студентом Александром Никитенко, будущим цензором и профессором Петербургского университета. Молодой человек едва не попал в сети неотразимой обольстительницы. Вероятно, Анна Керн не искала серьезных отношений, а предпочитала способы удовлетворять свои прихоти. Отрезвление А.Никитенко наступило быстро, когда он однажды посетил Анну Петровну. «Вечером я зашел в гостиную Серафимы Ивановны, зная, что застану там г-жу Керн… Вхожу. На меня смотрят очень холодно. Вчерашнего как будто и не бывало. Анна Петровна находилась в упоении радости от приезда поэта А.С.Пушкина, с которым она давно в дружеской связи. Накануне она целый день провела с ним у его отца и не находит слов для выражения своего восхищения. На мою долю выпало всего два-три ледяных комплимента, и то чисто литературных… Даю себе слово больше не думать о красавице…».
Шло время, менялись поклонники, а будущее оставалось неопределенным. В конце 1830-х годов, на пороге своего сорокалетия, Анна Петровна Керн сблизилась со своим троюродным братом Александром Марковым-Виноградским и в начале 1840-х годов состоялась их свадьба. В семье Марковых-Виноградских безраздельно чтили поэзию Пушкина. И то, что поэт воспел Анну Керн в стихах, было предметом гордости Александра Васильевича и вызывало в нем благоговейное отношение к жене. Современники писали, что Анна Петровна до старости относилась к мужу несколько свысока, «давая ему понять, что она, уже перевалившая за сорокалетний возраст, сделал честь молодому, красивому и образованному человеку, выйдя за него замуж… Да и как не гордиться женщине, которую любили Пушкин и Глинка. Полагаю, что до последних дней ее жизни горел еще в душе ее тот священный огонек, который зажгла любовь этих могучих творцов».
Анна Керн решилась написать мемуары, которые были опубликованы в 1864 году.
Писательница М.В.Алатева-Ямщикова вспоминала, как в 1870-х годах в доме своих родителей она слушала знаменитого тенора Ф.П.Комиссаржевского, исполнявшего романс М.И.Глинки «Я помню чудное мгновенье». Среди гостей сидела немножко чудаковатая старая женщина, и слезы счастья и восторга неудержимо текли по ее морщинистым щекам. Это была Анна Петровна Керн.
Однажды, во время болезни, Анна Петровна услышала ужасный шум под окном: шестнадцать лошадей, запряженных по четыре в ряд, везли огромную платформу с гранитной глыбой – пьедесталом памятника Пушкину. «А, наконец-то! Ну, слава Богу, давно пора!» - сказала Анна Петровна.
В 1879 году Анна Петровна Керн в возрасте 79 лет скончалась в Москве. В газете «Варшавский дневник» от 25 июля 1880 года, выходившей в Петербурге, было помещено сообщение, повторенное впоследствии большинством столичных газет: «Несколько месяцев тому назад в Москве, на Тверской, в меблированных комнатах, что при доме Гуськова, умерла в глубокой старости Анна Петровна Маркова-Виноградская, по 1-му мужу - Керн, та самая, которой Пушкин посвятил известное стихотворение «Я помню чудное мгновенье…». «Старушка, - передавал в те дни «Русский курьер», - умерла в большой нищете, но, как рассказывали имевшие случай с ней беседовать, сохранила до самой смерти в своей памяти мельчайшие подробности своего знакомства с поэтом».
Ее похоронили в селе Прутня, что в шести километрах от Торжка и на полпути между Москвой и Петербургом, в тех местах, где она провела свое детство. Пушкинская строчка  «Я помню чудное мгновенье…» выбита на ее надгробии.

Автор

Поэт, как чудное виденье,
Увидел Керн в один из дней.
Его коснулось вдохновенье
И мир, в стихах, узнал о ней.
Чудесный образ совершенства,
Реальной женской красоты.
Рождал мгновение блаженства
И поэтической мечты.
Как гимн любви и торжество,
Ее из лучших выражений.
Мог выразить так божество
Непревзойденный в мире гений.

Анна Николаевна Вульф (1799-1857)

«Я был свидетелем златой твоей весны…»

Вульф Анна Николаевна - старшая дочь П.А. Осиповой, двоюродная  сестра Евпраксии. Круглолицая девушка с томно-грустными глазами, полногрудая, с прехорошенькими, по отзыву Пушкина, ножками. Очень сентиментальная, любила высокопарные слова. По словам Анненкова, отличалась быстротою и находчивостью ответов, что было нелегким делом при общении с Пушкиным. Они познакомились летом 1817 года в Тригорском, когда Пушкин впервые приехал с родителями в Михайловское после окончания лицея. Он обратил внимание на свою ровесницу. Анне Николаевне в то время было семнадцать лет. Эта первая встреча вспомнилась Пушкину в августе1824 году, когда он вновь вернулся в Михайловское и оставила след в его тетради:

Я был свидетелем златой твоей весны;
Тогда напрасен ум, искусства не нужны,
И самой красоте семнадцать лет замена.
Но время протекло, настала перемена,
Ты приближаешься к сомнительной поре,
Как меньше женихов толпятся на дворе,
И тише звук похвал твой слух обворожает,
А зеркало смелей грозит и упрекает.
Что делать…утешься и смирись,
От милых прежних прав заранее откажись,
Ищи других побед – успехи пред тобою,
Я счастия тебе желаю всей душою
…………………………..…и опытов моих,
Мой дидактический, благоразумный стих.

Анна Вульф, как и ее мать, была горячей поклонницей поэтического таланта Пушкина. Очень впечатлительная, начитанная и не совсем юная, она полюбила поэта с первой встречи. В августе 1824 года, когда ссыльный Пушкин второй раз прибыл в Михайловское и стал частым гостем тригорского семейства Анна Николаевна по- настоящему, всем сердцем и на всю жизнь полюбила поэта. Поначалу Пушкин увлекся немного безрасчетно и безоглядно полюбившей его молодой девушкой. Но настоящего чувства, похожего на любовь к Анне Николаевне, он не испытывал и не скрывал этого от самой Аннеты, немного страшась ее пылкой чувствительности. «Я пишу много стихов – все это, если хотите, очень похоже на любовь, но клянусь вам, что это совсем не то. Будь я влюблен, в воскресенье со мною сделались бы судороги от бешенства и ревности, между тем мне было только досадно…», - писал Пушкин Анне Вульф в июле 1825 года из Михайловского в Ригу. Небрежный и иронический тон письма объясняется не только тем, что «Анета ему надоела», а возможным желанием охладить романтическую страстность любящей его женщины, на которую он не ответил взаимностью. «Пишу вам, мрачно напившись; вы видите, я держу свое слово. Итак, вы уже в Риге? Одерживаете ли победы? Скоро ли выйдете замуж? Застали ли уланов? Сообщите мне обо всем этом подробнейшим образом, так как вы знаете, что, несмотря на мои злые шутки, я близко принимаю  к сердцу все, что вас касается…». Это первые стоки пушкинского письма от 21 июля 1825 года, где вместе с расспросами ощущается его реальное увлечение Аннетой.
В последующие годы Пушкин посещал Малинники, где встречался с дочерьми П.А.Осиповой и с ее старшей дочерью - Анной Николаевной. Встречаясь взглядом с Пушкиным, она вспыхивала и опускала глаза. Годы не погасили ее любви к этому удивительному и загадочному человеку. Вот сейчас он весел, остроумен и блистателен. Никто не знает, каким он будет через минуту. Она помнила, как там, в Тригорском, он то развлекал их шутками и забавными историями, читал, собрав кружок притихших барышень, упоительные строки своих «Цыган», то вдруг становился хмур, молчалив и скучен. Временами дерзил и обижался до мелочи. Но ей нравился всегда, какие бы чувства им не владели. И этого она не вольна скрыть, а потому приезд поэта в Малинники для Анны и радость и печаль.
Еще не раз пушкинское перо выводило имя Анны. Однако, строки, обращенные к А.Н.Вульф, не радовали ее. В них присутствовало больше иронии, порой насмешки, нежели чувства, как в этом цинично-озорном стихотворении:

Увы! Напрасно деве гордой
Я предлагал свою любовь!
Ни наша жизнь, ни наша кровь
Ее души не тронет твердой.
Слезами только буду сыт,
Хоть сердце мне печаль расколет.

В.Вересаев прав, когда писал, что отношения Пушкина с Анной Николаевной Вульф представляли «самый вялый и прозаический из его романов». Особенной красотой девушка не отличалась, разве что стройными ножками. В двадцать шесть лет Анна утратила свежесть и очарование юности, не заменив их  другими достоинствами. Быть может, потребность дерзить возникала у Пушкина из-за того, что Анна Вульф была несколько экзальтированной и проявляла склонность к высокопарному выражению своих чувств. Но для Анны Вульф эта любовь оказалась главным содержание жизни и по сути определила ее дальнейшую судьбу.
Переписка между Анной Вульф и Александром Пушкиным начинается после ее отъезда вместе с Анной Керн в Ригу. В письме Пушкина к Анне Николаевне от 21 июля 1825 года содержатся и шутливые, и дерзкие нотки. Даже на расстоянии он берется руководить поведением девушки: «Что же до нравоучений и советов, то вы их получите. Слушайте хорошенько: 1) Ради бога, будьте легкомысленны только с вашими друзьями (мужского пола), они воспользуются этим лишь для себя, между тем как подруги станут вредить вам, ибо, - крепко запомните это, - все они столь же ветрены и болтливы, как вы сами. 2) Носите короткие платья, потому что у вас хорошенькие ножки, и не взбивайте волосы на височках, хотя бы это и было модно, так как у вас, к несчастью, круглое лицо. 3) С некоторых пор вы стали очень осведомленной, однако не выказывайте этого, и если какой-нибудь улан скажет вам (…..), не смейтесь, не жеманьтесь, не обнаруживайте, что  польщены этим; высморкайтесь, отвернитесь и заговорите о чем-нибудь другом».
Анну Николаевну не беспокоило, что Пушкин увлекался в то время и Анной Петровной Керн. Обеспокоенная мать, Прасковья Александровна Осипова, отослала дочь в Малинники, подальше от греха. Оттуда полетели в Тригорское страстные и безумные письма девушки, не способной скрывать свои чувства. «Однако с чего начать и что сказать вам? Мне страшно, и я не решаюсь дать волю своему перу… Видите, всему виной вы сами; - не знаю, проклинать ли мне или благословлять провидение за то, что оно послало вас (на моем пути)». В письмах она наивно рассказывала Пушкину, как за ней ухаживал гвардейский офицер. «Но, увы! Я ничего не чувствую при его приближении – его присутствие не вызывает во мне никакого волнения». Или другой предприимчивый Анреп: «…я не испытываю к нему никакого чувства, он никак не действует на меня, между тем одно воспоминание о вас вызывает во мне такое волнение!».
Переживания Анны Николаевны не были тайной для женщин Тригорского, и сам Пушкин не соблюдал должную скромность, о чем Анна ему писала: «Если вы не боитесь компрометировать меня перед моей сестрой (что вы делаете судя по ее письму), то заклинаю вас не делать этого перед маменькой… Какое колдовское очарование увлекло меня? Как вы умеете притворяться в чувствах!» Пушкин имел привычку намеренно оставлять страстные письма Аннеты на самом видном месте. Простодушная Анна не обольщалась, так как видела, как Пушкин писал в ее присутствии нежные письма Анне Керн и Нети Вульф.
Печаль раскалывала сердце не поэту, а его адресату. О характере отношений между Анной и Пушкиным можно судить по содержанию писем от 1826 года. Она укоряет Пушкина за его письма к ней, адресованные в Ригу. «…Я скорее согласна вовсе не получать от вас писем, нежели получать такие, как в Риге», - пишет она поэту из Малинников в конце февраля 1826 года. А в письме от 20 апреля того же года поясняет: «…Как не поняли вы, почему я не хотела получать от вас писем, вроде тех, которые вы посылали в ригу? Ведь тон, который тогда уязвлял только мое тщеславие, теперь разорвал бы мне душу…». Вот в чем суть! Ее обижал тон пушкинских писем, в нем  она угадывала, что Пушки не испытывает к ней той любви, о которой она мечтала и которую испытывала к нему сама.С каким нетерпением ждала Анна поэта два года назад в Малинниках. С волнением и душевным трепетом она раскрывала редкие письма из Михайловского и, запершись у себя в комнате, писала, не в силах унять страдающее сердце: «Боже! Какое волнение я испытала, читая ваше письмо… боюсь, вы не любите меня так, как должны были бы, - вы разрываете и раните сердце, которому не знаете цены… Никогда не испытывала я таких душевных страданий, как нынешние, тем более, что я вынуждена таить в сердце все свои муки… Пока прощайте (Если вы чувствуете то же, что я, - я буду довольна)… Когда мы увидимся? До той минуты у меня не будет жизни».
Ее письма проникнуты истинным и нежным чувством любви к поэту, чувством верным и безоглядным. «…Чувствую такую потребность написать вам, что не в состоянии слушаться ни размышлений, ни благоразумия. Я словно переродилась, получив известие о доносе на вас. Творец небесный, что же с вами будет? Ах, если бы я могла спасти вас ценою собственной жизни, с какой радостью я бы пожертвовала ею [ради вас] и вместо всякой награды я попросила бы у неба лишь возможности увидеть вас на мгновение, прежде чем умереть. Вы не можете себе представить, в какой тревоге я нахожусь – не знать, что с вами, ужасно; никогда так я душевно не мучилась… Нет, за всю мою жизнь не переживала я ничего более ужасного – не знаю, как я не сошла от всего этого с ума. А я-то надеялась наконец увидеть вас в ближайшие дни!.. Сейчас я не в силах думать ни о чем, кроме опасности, которой вы подвергаетесь, и пренебрегаю всякими другими соображениями… Боже, как я была бы счастлива узнать, что вас простили, - пусть даже ценою того, что никогда больше не увижу вас, хотя это условие меня страшит, как смерть… Прощайте, какое счастье, если все кончится хорошо, в противном случае не знаю, что со мной станется…».
Анна чувствует холодное отношение Пушкина к себе и в другом письме. Отвечая ему, она пишет: «Гадкий вы! Недостойны вы, чтобы вас любили, много счетов нужно бы мне свести с вами». А рядом, на итальянском, добавляет: До свидания, посылаю тебе поцелуй, моя любовь, моя прелесть!» Пушкин не стеснялся в письме к любящей его Анне Николаевны изливать свои страстные чувства по поводу А.П.Керн, что доставляло большое страдание Анне Вульф. Тон его обращения выглядит пренебрежительным и насмешливым. Пушкин сам сознается, что не раз позволял себе с нею «злые шутки». Это чередовалось и периодами нежного отношения. Имеется целый рад писем, написанных Анной Николаевной из Малинников Пушкину весной 1826 года. Какие они трогательные и задушевные, говорящие о глубокой и страдальческой любви девушки к поэту. «Я пишу вам письмо и плачу. Меня это компрометирует, я чувствую, но это сильнее меня, во имя бога, скажите, что совсем меня не любите, тогда, может быть, я буду спокойнее…Какое очаровывающее волшебство пленило меня! Как вы умеете разыгрывать чувство! Я согласна со своими кузинами, что вы очень опасный человек, но я постараюсь стать благоразумной». Со стороны Анны Николаевны была глубокая и серьезная любовь, со стороны Пушкина – баловство от скуки и неприятное чувство, что связался с этою надоевшею ему девицей. Ей посвящено Пушкиным стихотворение – мадригал «Имениннице», такое же холодное, не согретое истинным чувством, как и отношение к ней самой.

Хотя стишки на именины
Натальи, Софьи, Катерины
Уже не в моде, может быть;
Но, я, ваш обожатель верный,
Я в знак послушности примерной
Готов и ими вам служить.
Но предаю себя проклятью,
Когда я знаю, почему
Вас окрестили благодатью!
Нет, нет, по мненью моему,
И ваша речь, и взор унылый,
И ножка (смею вам сказать) –
Все это чрезвычайно мило,
Но пагуба, не благодать.

В январе-феврале 1826 года продолжался их роман, как самый скучный и самый пошлый из всех любовных увлечений Пушкина. Несмотря на дружеские отношения, Пушкин всегда потешался над молодой женщиной. «Победа над ее беззащитным сердцем не представляла для него никакого труда и даже не обещала триумфа его самолюбию. И все-таки он не счел нужным отказаться от этой победы. Это был как бы его реванш, - отмечает П.К.Губер. Прекрасная и обольстительная А.П.Керн ускользнула от него. Зато бедная Анна Николаевна досталась ему в жертву. Кто знает, быть может, в своем незлобливом смирении она рада была, в конце концов, даже этой возможности».
В феврале 1826 года Пушкин находился в Пскове с Прасковьей Александровной Осиповой и Анной Николаевной, где они «совершенно помирились».
Анну Николаевну не беспокоил роман Пушкина с А.П.Керн, и в тоже время она настороженно и ревниво относилась к своей кузине Анне Ивановне Вульф (Нети) и к своей матери, Прасковье Александровне. «Вчера у меня была очень оживленная сцена с матерью по поводу моего отъезда, - пишет она в марте 1826 года из Малинников. – Она сказала перед всеми моими родными, что решительно оставляет меня здесь, что я должна остаться и что она не может взять меня с собой, ибо, уезжая, все устроила так, чтобы оставить меня здесь. Если бы вы знали, как я опечалена. Я, право, думаю, подобно А.К., что она хочет одна покорить вас и оставляет меня здесь из ревности. Надеюсь, однако, что это продлится только до лета: тетя поедет тогда в Псков, и мы вернемся вместе с Нети. Но сколько перемен может произойти до тех пор: быть может, вас спросят, быть может, Нети вас сделает совсем другим. – Очень непредусмотрительно будет с моей стороны вернуться с нею; я, однако, готова рисковать,, и надеюсь, что у меня хватит самолюбия не жалеть о вас. – А.К. должна тоже приехать сюда; однако, между нами не будет соперничества, кажется, каждая довольна своим жребием. Это делает вам честь и доказывает нашу суетность и доверчивость. Евпраксия пишет мне, будто вы ей сказали, что забавлялись в Пскове – уж не со мною ли? Что вы за человек тогда, и какой дурой была я! Боже, если я получу письмо от вас, как я буду довольна; не обманывайте меня, во имя неба, скажите, что вы меня совсем не любите, тогда, быть может, я буду спокойнее. Я взбешена на мать. Что за женщина, в самом деле! В конце концов, в этом вы тоже виноваты. Прощайте…».
Письма Анны Вульф наполнены страстью, душевными переживаниями. В них таятся и ревность, и чувство неразделенной любви, и милые хитрости, которым молодая девушка старается вернуть к себе угасающую любовь поэта.
Не получив ответа на свое письмо, Анна Николаевна написала Пушкину вторично, во второй половине марта: «Если вы получили мое письмо, во имя неба разорвите его. Я стыжусь моего безумия; никогда я не посмею поднять глаза на вас, если вас вновь увижу. Мама уезжает завтра, а я остаюсь здесь до лета; так, по крайней мере, я надеюсь. Если вы не боитесь компрометировать меня в глазах сестры (как вы это делаете, судя по ее письму), я усиленно прошу вас не делать этого при маме. Сегодня она шутила над нашим прощанием в Пскове, которое она находит весьма нежным; он, говорит она, думал, что я ничего не замечаю (как вам это покажется?). В конце концов, вам нужно лишь проявить себя таким, каковы вы и есть на самом деле, чтобы разуверить ее и доказать, что вы даже не замечаете моего присутствия. Какое наваждение околдовало меня! Как вы умеете притворяться! Я согласна с моими кузинами, что вы очень опасный человек, но постараюсь стать рассудительнее». Конечно, Пушкин письмо не порвал, но сочинил такой ответ, что вызвал в ее сердце новую бурю страстных переживаний. «Боже! Какое чувство испытала я, читая ваше письмо, и как была бы я счастлива, если бы письмо сестры не примешало горечи в мою радость… Я была бы довольна вашим письмом, если бы не помнила, что вы писали такие же письма, и даже более нежные, в моем присутствии А.К., а также Нетти. Я не ревнива, верьте мне, если б я была ревнива, моя гордость скоро бы восторжествовала над чувством; и, однако, я не могу не сказать вам, как сильно меня оскорбляет ваше поведение». Влюбленная девушка никак не могла понять, что для Пушкина было естественным позубоскалить и насмехаться над чувствами к нему. Но, Анна Николаевна была одной из немногих женщин, которая понимала и психологически верно оценивала неэтичные поступки и волокитство поэта. Это понимание шло больше от разума, но не от сердца. Второго апреля она пишет Пушкину новое письмо: «Ах, Пушкин, вы не стоите любви, и я была бы счастливее, если бы раньше оставила Тригорское, и если бы  последнее время, которое я провела там с вами, могло изгладиться из моей памяти. Как вы не поняли, почему я не хотела получать от вас писем вроде тех, которые вы писали в Ригу. Этот слог, который задевал тогда только мое тщеславие, растерзал бы теперь мое сердце; тогдашний Пушкин не был для меня тем, к которому я пишу теперь. Разве вы не чувствуете этого различия? Это было бы очень унизительно для меня; я боюсь, что вы меня не любите так, как должны были бы любить, вы раздираете и раните сердце, цены которому не знаете; как бы я была счастлива, если бы обладала той холодностью, которую вы предполагаете во мне! Никогда в жизни я не переживала такого ужасного времени, как нынче; никогда я не чувствовала душевных страданий, подобных тем, которые я теперь испытала, тем более, что я должна скрывать все муки в моем сердце. Как я проклинала мою поездку сюда! Признаюсь, что последнее время, после писем Евпраксии, я хотела сделать все возможное, чтобы попытаться забыть вас, так как  очень на вас сердилась… Я очень боюсь, что вы совсем не любите меня; вы чувствуете лишь преходящие желания, которые столько других испытывают не хуже вас. Вы говорите, что ваше письмо пошло, потому что вы меня любите: какая нелепость! Особенно для поэта: что, как не чувство, делает нас красноречивыми…; Еще раз прощайте, я вам делаю гримасу, так как вы это любите. Когда мы увидимся? Я не буду жить до этой минуты».
Следующее письмо Анны Николаевны относится ко второму июня. «Наконец я получила ваше письмо… И не могла удержаться от восклицания, увидя, его. Как это вы мне не писали так долго? Почему вы не могли сделать этого скорее? Ваши вечные отговорки очень плохи… Пожалуйста, пишите ко мне почаще: ваши письма мое единственное утешение, вы знаете, я очень печальна. Как я желаю и как я боюсь возвращения в Тригорское! Но я предпочитаю ссориться с вами, чем оставаться здесь: здешние места очень несносны и, нужно признаться, что среди уланов Анреп лучше всех, и весь полк немного стоит, а здешний воздух совсем мне не полезен, так как я все время больна. Боже, когда я вас увижу!».
В сентябре 1826 года Анна Николаевна гостила у А.П.Керн в Петербурге и здесь узнала, что Пушкин внезапно выехал в Михайловское. Встревоженная, она написала Пушкину бессвязное и отчаянное письмо, наполненное сентиментальными чувствами. «Вы должны быть теперь в Михайловском и уже давно – вот все, что я наверное знаю относительно вас… Вы видите, что вы сами во всем виноваты: должна ли я проклинать или благодарить Провидение, пославшее вас на моем пути в Тригорском? Если вы будете на меня сердиться за то, что я осталась здесь, вы будете чудовищем после этого – слышите, сударь? Я сделаю все возможное, чтобы не остаться, даю вам слово, и если не буду иметь успеха, верьте, что это будет не моя вина. Не думайте, однако, что я действую так потому, что у меня здесь никого нет; напротив: я нашла очаровательного кузена, который меня страстно любит и не желает ничего лучшего, как доказать это по вашему примеру, если бы я захотела. Это не улан, как, может быть, вы готовы предположить, но гвардейский офицер, очаровательный молодой человек, который ни с кем мне не изменяет; слышите ли? Он не может примириться с мыслью, что я провела столько времени с вами, таким страшным развратником. Но увы! я ничего не чувствую при его приближении: его присутствие не вызывает во мне никаких чувств. Я все время ожидаю письма от вас. Какой радостью это было бы для меня! Однако, я не смею просить вас об этом, я даже боюсь, что не смогу к вам писать, ибо не знаю, смогу ли скрывать свои письма от кузин, и затем что могла бы я вам сказать? Я предпочитаю совсем не получать от вас писем, нежели иметь подобные тем, которые вы писали в Ригу…». Анна Николаевна простодушно пытается вызвать ревность у Пушкина, обижается на тон его письма, угадывает, что у поэта нет любви к ней, любви романтической и всепоглощающей, но скрывает своих чувств: «Я говорю о вас как можно меньше, но я печальна и плачу, и, однако это очень глупо, ибо я уверена, что, поскольку дело касается вас, вы думаете уже обо мне с величайшим равнодушием и, быть может, говорите про меня ужасные вещи, между тем как я!.. Прощайте, я вам делаю гримасу».
Она надеялась на встречу с поэтом, что пути-дороги приведут его в Тригорское. Такая встреча состоялась в сентябре 1827 года. И тогда было написано шутливое письмо троих: Александра Пушкина, Алексея Вульфа и Анны Николаевны к Анне Керн. После отъезда Пушкина переписка Анны Вульф с ее неверным возлюбленным прервалась.
Сохранилось шесть писем Анны Николаевны к Пушкину, наполненных тревогой и озабоченностью о том, чтобы ее письма не попали в чужие руки, и всего лишь два письма поэта к ней. « Во имя неба, уничтожьте мое первое письмо…»; «Если вы получили мое  письмо, во имя неба, уничтожьте его!»; «Ради бога, разорвите мое письмо…»; Я пишу вам через Вяземского: он не знает, от кого письмо, и поклялся сжечь его, если вы не сможете передать его вам»;  «…Надеюсь…что вы не станете меня компрометировать и разорвете это письмо…». Как величайшую из святынь, хранила Анна Николаевна пушкинские письма до конца своей жизни. А перед смертью завещала своей дочери уничтожить переписку с поэтом. Завещание было исполнено племянницей Анны Николаевны, баронессой С.Б.Вревской.
Осенью 1828 года Пушкин решил посетить Малинники, но эта идея пришлась не по душе Алексею Вульфу. «Я видел Пушкина, - записал он в «Дневнике», - который хочет ехать с матерью в Малинники, что мне весьма неприятно, ибо от того пострадает доброе имя и сестры и матери, а сестре и других ради причин это вредно». Пушкин почти не уделял Анне Николаевне внимания, так как ухаживал за «хорошенькими девчонками», но подарил ей портрет Байрона с дарственной надписью на французском языке.
Анна Николаевна чувствовала, что Пушкин окончательно ушел из ее жизни. Она пребывала постоянно в печали, женихов на брачном горизонте не появлялось. После тридцати лет она стала полнеть и красотой уже похвастать не могла. Сестра Пушкина, Ольга Павлищева как-то встретила Анну Николаевну в Петербурге и была поражена ее видом: «… она все также моргает и щурит глаза, но растолстела до невозможности: тело ее состоит из трех шаров: голова вместе с шеей, потом плечи и грудь, а затем зад вкупе с животом. Но при этом она все та же хохотушка, так же остроумна и добродушна».
Когда П.А.Осипова вместе с дочерью гостила в 1833 году у Анны Керн, их навестил Пушкин с женой. Анна Николаевна не таила в себе обиды на Пушкина и старалась быть любезной с Натальей Николаевной. Знакомство Натальи Пушкиной с тригорскими женщинами во время этого визита вызвало у нее вопросы, вызванные тем, что поэт рассказал жене о своих прошлых встречах, не думая о последствиях. Узнав об отношениях поэта с Евпраксией Николаевной, она написала Анне Николаевне в Тригорское письмо с вопросами, которые ее тревожили. Анна Николаевна ответила на это письмо с большим достоинством и явным холодком. «Ваше любезное письмо я получила дорогая Наталья Николаевна, приехав сюда. Думаю, вы знаете, что моя сестра наконец разрешилась от бремени и действительно дочерью согласно заранее сделанному предсказанию. По вашему письму я предполагаю, что вы тоже накануне вашего разрешения, и от всего сердца желаю, чтобы все кончилось благополучно, и чтобы я могла вас вскорости поздравить… По философской сентенции вашего супруга, которую вы мне приводите, я вижу, что со времени моего отъезда он начал посвящать вас в прошлое и что вы о нем уже весьма осведомлены, потому что вы уже после меня узнали эту истину. Боюсь, что когда мы с вами как-нибудь увидимся, мне больше нечего будет вам рассказать, чтобы развлечь вас. Как можете вы питать ревность к моей сестре, дорогая моя? Если ваш муж даже был влюблен в нее некоторое время, как вам непременно хочется верить, то разве настоящим не поглощается прошлое, которое лишь тень, вызванная воображением и часто оставляющая не больше следов, чем сновидение? Но ведь на вашей стороне обладание действительностью, и все будущее принадлежит вам. 28 июня 1833»
Да, тяжко было Анне Николаевне писать такое письмо, где она с трудом скрывает горькую обиду на Пушкина за его очередную нескромность. Но все же она хранила глубокую любовь к Пушкину и потому и на этот раз простила его. Словно оправдывая все пережитые разочарования, жизненные горести и страдания она как-то сказала своей сестре Евпраксии: «Но ведь у нас был Пушкин…». С той поры Анна Николаевна Вульф и остальные тригорские обитательницы немножко недолюбливали жену поэта.
В 1835 году Анна Николаевна полгода гостила у родителей Пушкина,  с которыми она была в дружеских отношениях. Естественно, что она была в курсе семейных событий, и мельком встречаясь с поэтом, отмечала, что Пушкин ведет себя как любящий муж. На что поэт шутливо отвечал: «Это всего лишь притворство».
Зимой 1836 года Анне Вульф удалось побывать в гостях у Пушкиных. Однако, она обиделась на то, что ей не уделили должного внимания, а большую часть времени пришлось провести с детьми поэта, о чем она писала, что они «так меня полюбили и зацаловали, что я уже не знала как от них избавиться». В письме к своей сестре Анна Николаевна отметила, что Наталья Пушкина «стала более светской, чем когда-либо, и ее муж с каждым днем становится все более эгоистичным и все более тоскующим».
После гибели Александра Сергеевича в жизни Анны Вульф ничего не изменилось. Ее преследует ощущение собственной ненужности, она всюду чувствует себя посторонней и лишней и больше живет воспоминаниями.
Анна Николаевна надолго пережила Пушкина. Замуж она не вышла и вела типическую жизнь, живя то в Тригорском и Малинниках, то в Петербурге, то в Голубове у замужней сестры, везде одинаково тоскуя и скучая.
В 1847 году Анна Николаевна из Малинников писала сестре Евпраксии: «Удовольствие от того, что я вижу его (имеется ввиду брата Алексея Вульфа) рассеяло грусть, охватившую меня, когда я очутилась в этих местах: скольких людей я потеряла и не увижу больше. И Пушкина я так живо вспоминаю и рефрен его: хоть малиной не корми, да в Малинники возьми, и всю молодость нашу тогдашнюю жизнь…».
Она любила поэта, и эта долгая неразделенная любовь сопровождала ее всю жизнь.
Автор

Любила Анна Вульф поэта,
Пусть без взаимного ответа
На чувства девственной души,
Как любит дева молодая,
В час романтической мечты,
Венок святой любви сплетая.

Прасковья Александровна Осипова (1781-1859)

«Нет, не покинул я тебя,
Кого же в сень успокоенья
Я ввел, главу его любя,
И скрыл от зоркого гоненья?»

Владетельница села Тригорского Псковской губернии. Тригорское потому так и называется, что расположено на трех холмах. На одном из холмов находится дом Осиповых – Вульф, здание бывшей полотняной фабрики, в которую перебралось семейство на время ремонта господского дома, да так и осталось там, приспособив его под жилье. Впечатляет и огромный пейзажный парк в английском стиле - замечательный образец садово-паркового искусства того времени. С любовью к Тригорскому поэт вписал в альбом П.А. Осиповой:

Я буду мыслию всегдашней
Бродить Тригорского кругом,
В лугах, у речки, над холмом,
В саду под сенью лип домашней.

«Мы узнаем в онегинских строфах быт и портреты обитательниц Тригорского - Осиповых. Нам могут показать и «скамью Онегина», а если углубимся дальше в усадебный парк, то встретимся и с другими героями поэзии Пушкина.  Пускай погибла «ель-шатер», но неподалеку мы увидим ее младшую сестру, а на опушке, воспетый поэтом дуб-исполин. Идете вы дальше, постепенно удаляясь от усадьбы и оглядываясь в последний раз на излучину Сороти, на силуэт парка, врезающийся зубцами деревьев в чистое, прозрачное небо и опять слышите голос Пушкина:

Прости, Тригорское, где радость
Меня встречала столько раз!..

Зная короткую, не легкую и трагически оборвавшуюся жизнь поэта, мы с особенной ясностью чувствуем, чем были для него эти поля, холмы, дружеская семья в Тригорском.
Не случайно, в начале мая 1835 года скачет Пушкин из Петербурга в Михайловское, чтобы всего лишь два дня провести в деревне и сказать обитательницам Тригорского: «Господи, как у вас тут хорошо! А там-то, там-то, в Петербурге, какая тоска зачастую душит меня!»
Святогорский монастырь. Купола и шпиль колокольни видны на многие версты окрест. Там, у алтарной стены Успенского собора скромный мраморный белиск с лаконичной надписью:«Александр Сергеевич Пушкин». Поднимаясь по лестнице из нетесанного камня к собору, вы начинаете припоминать печальные, как последнее завещание, строки:

И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне все б хотелось почивать.

По этим же неровным каменным ступеням когда-то поднимался в раздумье поэт и слагались сами собой строки, которым суждено было стать бессмертными.
А сегодня... Сегодня свет пушкинской поэзии приводит сюда сотни тысяч людей и сглаживаются под их ногами грубые, неотесанные камни этой лестницы, ведущей к вершине холма, на котором стоит белый обелиск, обозначивший место вечного успокоения человека, обладавшего великой, мятежной душой и чувством огромной любви к своей родине». (Б. Щербаков)
Однако, вернемся к соседке Пушкиных. Прасковья Александровна Осипова (по первому мужу Вульф, урожденная Вындомская). Невысокого роста с каштановыми волосами, живыми карими глазами выточенным кругленьким, очень приятным станом. Красивое черноглазое лицо портила только нижняя губа, выпячивавшаяся вперед. Если бы не это, ее можно и училась.  Среди тогдашних провинциальных помещиц Осипова представляла явление далеко не заурядное. Она знала немецкий и французский языки, училась со своими детьми английскому. Следила за русской и иностранной литературой, сумела должным образом оценить Пушкина, Баратынского и Дельвига. Осипова вызывала расположение к себе в выдающихся людях, которые знакомились с ней таких, как  В.А.Жуковский, П.А.Плетнев,  А.И.Тургенев, Н.М.Языков. Побывав в Тригорском, они после этого вступали с нею в переписку.
П.А.Осипова была одной из немногих женщин, до конца своей жизни преданной поэту. Их знакомство продолжалось двадцать лет. Пушкин посвятил Прасковье Александровне целый ряд стихотворений. К ним относятся: знаменитый цикл «Подражание Корану», по выражению Белинского – «блестящий алмаз в поэтическом венце Пушкина», «Простите, верные дубравы», «Быть может, уж недолго мне», «Последние цветы». Прославленное им Тригорское с его милыми обитательницами долго жило в памяти поэта:

…вы, любимицы златой моей зари,
Вы, барышни мои, с открытыми плечами,
С висками гладкими и томными очами…

Первая встреча Александра Пушкина и Прасковьи Александровны Осиповой состоялось в 1817 году, когда после окончания Лицея он вместе с родителями, братом и сестрой прибыл в Михайловское, где находился с 11 июля по 19 августа. Пушкин радовался «сельской жизни, русской бани и проч.» Поэт был очарован красотой этих мест, духом «старины глубокой», здесь же прошли годы его ссылки, которые стали для него и тяжелым бременем, и временем творческих озарений. И после ссылки Пушкин неоднократно посещал Михайловское, ставшее для него «приютом спокойствия, трудов и вдохновенья».  Ему было 18 лет, а Прасковье Александровне - 36 лет. Он восхищался гостеприимным Тригорским и в первый приезд вписал в альбом П.А.Осиповой стихотворение «Простите, верные дубравы».

Простите, верные дубравы!
Прости, беспечный мир полей,
О легкокрылые забавы
Столь быстро улетевших дней!
Прости, Тригорское, где радость
Меня встречала столько раз!
На то ль узнал я вашу сладость,
Чтоб навсегда покинуть вас?
От вас беру воспоминанье,
А сердце оставляю вам,
Быть может (сладкое мечтанье!),
Я к вашим возвращусь полям,
Приду под липовые своды,
На скат тригорского холма,
Поклонник дружеской свободы,
Веселья, граций и ума.

Летом, Прасковья Александровна выглядела помолодевшей, поскольку уже вторично ходила в невестах. Анна Керн так описывала свою тетушку: «… рост ниже среднего, гораздо, впрочем, в размерах; лицо продолговатое, довольно умное… нос прекрасной формы; волосы каштановые, мягкие, тонкие, шелковые; глаза добрые, карие, но не блестящие; рот ее только не нравился никому; он был не очень велик и не неприятен особенно, но нижняя губа так выдавалась, что это е портило. Я полагаю, что она была бы просто маленькая красавица, если бы не этот рот. Отсюда раздражительность ее  характера. Она являлась всегда приятной, поэтически настроенной. Много читала и училась. Она знала языки: французский порядочно и немецкий хорошо… Согласитесь, что, долго живучи в семье, где только думали покушать, отдохнуть, погулять и опять что- нибудь покушать… большое достоинство было женщине каких-то двадцати шести-двадцати семи лет сидеть в классной комнате, слушать, как учатся, и самой читать и учиться». Детей воспитывала весьма строго. Хозяйство вела не особенно умело, но самовластно. Была способной к крутым и решительным мерам, когда затрагивалась ее ревность или самолюбие. В конце 1817 года Прасковья Александровна  вышла замуж за Ивана Сафоновича Осипова. Свадьба состоялась после отъезда Пушкиных.
Летом 1819 года семейство Пушкиных вновь посетило Михайловское, которое стало для Александра «приютом спокойствия, трудов и вдохновенья».

Я твой - я променял порочный двор Цирцей,
Роскошные пиры, забавы, заблужденья
На мирный шум дубрав, на тишину полей,
На праздность вольную, подругу размышленья.

После этого посещения последовала пятилетняя разлука с Михайловским. К марту 1824 года Пушкин почти закончил вторую главу «Евгения Онегина» и в его воспоминаниях П.А.Осипова превратилась в «старушку»: Прасковье Александровне – «старушке», как назвал ее Пушкин, в это время было всего лишь 43 года.

Бывало вписывала кровью
Она в альбомах нежных дев,
Звала Полиною Прасковья
И говорила на распев…

31 июля 1824 года Пушкин выехал из Одессы и 9 августа прибыл в Михайловское Псковской губернии в соответствии с высочайшим распоряжением. После столкновения с отцом он ночевал только дома, а все остальные дни проводил в Тригорском. В стихах, оставленных в рукописи, поэт писал:

…А я от милых южных дам,
От жирных устриц черноморских,
От оперы, от темных лож,
И, слава богу, от вельмож
Уехал в сень лесов тригорских,
В далекий северный уезд
И был печален мой приезд.

Оно не сразу открылось ему своей поэтической стороной. Здесь поэт оценил Прасковью Александровну и подружился с ней в августе 1824 года. Поэт ценил в ней не только женщину, но и человека умного и образованного со своим вкусом и убеждениями. Семейство Осиповых скрашивало одиночество и хандру ссыльного поэта. В октябре 1824 года он писал В.Ф.Вяземской: «В качестве единственного развлечения я часто вижусь с одной милой старушкой – соседкой – слушаю ее патриархальные разговоры. Ее дочери, довольно непривлекательные во всех отношениях, играют мне Россини, которого я выписал». Такое окружение должно было бы охладить романтическое воображение Пушкина. Зачем же тогда он зачастил к соседкам, где семейство ждало его с нетерпением. Молодые люди вместе проводили целые дни, а девицы постоянно кокетничали с молодым поэтом. В начале Пушкин относился ко всем с одинаковой симпатией. Но вскоре его привлекла цветущая и пишущая здоровьем сама хозяйка, которая стала его любовницей. В жизни поэту не раз случалось увлекаться женщинами старше его. Возможно, какое-то чувство промелькнуло между ними, учитывая, что Пушкин мог заразить ее «безумством бешеных желаний». Одновременно, Пушкин поглядывал на пятнадцатилетнюю Евпраксию, шутливо называя ее Зизи. Она не сводила глаз со своего божественного кумира. Связь поэта с Зизи стала известна обитателям Тригорского и послужила поводом для разговоров о предстоящей свадьбе. Возможно, так бы и произошло, если бы в это время не приехала к своим родственникам Анна Керн.
В последующие годы Осипова относилась к Пушкину с неизменной заботой, проявляя к нему искреннюю любовь и чисто материнскую нежность. Об их дружеских отношениях свидетельствуют письма. «С нетерпением ожидаю от вас вестей, - пишет поэт Прасковье Александровне летом 1825 года из Михайловского в Ригу, - пишите мне, умоляю. Излишне говорить вам о моей признательности». В другом письме от 8 августа 1825 года он говорит: «…Поверьте, что на свете нет ничего более верного и отрадного, нежели дружба и свобода. Вы научили меня ценить всю прелесть первой». Как бы продолжая предыдущую мысль, в письме от 11 августа 1825года Пушкин пишет Прасковье Александровне: «…Ваши письма приводят меня восторг в такой же мере, в какой великодушные заботы ваши меня трогают. Не знаю, что ждет меня в будущем, но знаю, что чувства, которые я к вам питаю останутся навеки неизменными…».
В жизни поэта, Тригорское является теплым и светлым лучом вместе с его милыми обитательницами.

Вы, любимцы златой моей зари,
Вы, барышни с открытыми плечами,
С висками гладкими и томными очами…

Появление Пушкина в Тригорском внесло оживление в женское население. Он окунулся в атмосферу обожания и преданности, флиртовал со всеми  и с каждой из тригорских красавиц. Ценил летние вечера с музыкой и шутками, жженкой, мастерски приготовленной Евпраксией. Все девушки Тригорского были влюблены в Пушкина. Но, выбирая одну из них как очередной сексуальный объект, поэт не горел романтикой чувств, а оставался холодным наблюдателем.
Любовные фарсы и потехи, где больше смеха, чем пылких чувств, происходили в 1824 году. Анной Ивановной, Нетти Пушкин увлекается в марте 1825 года. Летом он в ревности и без ума от Анны Петровны Керн. В начале 1826 года поэт влюбил в себя Анну Николаевну Вульф. Летом 1826 года предметом невинных стихов стала пятнадцатилетняя Евпраксия и затем «путешествие в Опочку и речи в уголку вдвоем» с пылкой и страстной Алиной, падчерицей П.А.Осиповой. Главное не в хронологии отношений с юными особами, а в тех интимных отношениях и каким образом Пушкин реализовывал свое кредо «цинического волокиты». В поэме «Евгений Онегин» он дал собственную характеристику действий, описал «науку страсти нежной», которую успешно применил в своих тригорских романах:

В красавиц он уж не влюблялся,
А волочился как-нибудь;
Откажут - мигом утешался;
Изменят - рад был отдохнуть.
Он искал без упоенья,
А оставлял без сожаленья,
Чуть помня их любовь и злость.

Пушкин влюблялся по очереди то в одну, то в другую девушку. Некоторых из них он влюблял в себя, вел оживленную любовную переписку и писал много лирических стихотворений. Но для окружающих его женщин Пушкин был не просто ухажером, а поэтом, перед которым они преклонялись и были согласны идти на любые жертвы.
Прасковье Александровне Осиповой Пушкин посвятил несколько стихотворений, включая знаменитый цикл «Подражание Корану», стихотворение «Быть может, уж недолго мне…» и одну из замечательных миниатюр, очень нежную и поэтическую:

Цветы последние милей
Роскошных первенцев полей.
Они унылые мечтанья
Живее пробуждают в нас.
Так иногда разлуки час
Живее сладкого свиданья.

Может быть, Прасковья Александровна и испытывала чисто женскую склонность к поэту. У ее дочери, Анны Николаевны Вульф возникали подозрения, что мать хочет избавиться от ее присутствия. В марте 1826 года она написала отчаянное письмо Пушкину из Малинников, в котором пожаловалась на то, что мать запретила Анне возвращаться в Михайловское. «Я в самом деле думаю, как и Анета Керн, что она хочет одна завладеть вами, и оставляет меня здесь из ревности». Скорее всего, Прасковья Александровна чувствовала холодное отношение Пушкина к Анне Николаевне и хотела любой ценой погасить в сердце дочери безответную любовь. Но многие современники указывали на интимные отношения между Прасковьей Александровной и Пушкиным, на страсть незамужней женщины к любвеобильной натуре поэта. «П.А.Осипова была женщиной очень стойкого нрава и характера, - говорил Анненков, - но Пушкин имел на нее почти безграничное влияние». Известно, что в трудную минуту поэт успокаивался в объятиях женщин, старше его по возрасту, которые его любили и могли дать ему душевное и сексуальное успокоение. Анна Керн, в письме к П.В.Анненкову отмечает: «Это была далеко не пошлая личность - будьте уверены, и я очень понимаю снисходительность и нежность к ней Пушкина».
Из приведенного выше письма Анны Николаевны видно, что П.А.Осипова какое-то время была сильно увлечена Пушкиным и даже старалась отстранить от него возможных соперниц. В переписке с поэтом она, с любовью и нежностью называет его «мой дорогой и всегда любимый Пушкин», «сын моего сердца». «Целую ваши прекрасные глаза, которые я так люблю».
Но гораздо выше женских чувств была ее искренняя и самоотверженная дружба. Это дало ей право написать Пушкину, за три недели до его гибели, что он всегда был для нее «вроде родного сына».
В начале сентября 1826 года от Пушкина требуют возвращения в Москву. Из Пскова он пишет успокоительное письмо П.А.Осиповой: «… лишь только буду свободен, тотчас же поспешу вернуться в Тригорское, к которому отныне навсегда привязано мое сердце». В последующих письмах из Москвы Пушкин сообщает Прасковье Александровне о встрече с царем и о московским новостях.
Очевидно, он понимал, что П.А.Осипова беспокоится о нем. В январском письме 1828 года Пушкин извиняется за длительное молчание и добавляет странную фразу: « Не знаю, приеду ли я еще в Михайловское». Все же, Пушкин с радостью принимает приглашение Прасковьи Александровны погостить у нее в Малинниках, куда сама едет в конце сентября. Он приезжает в Малинники 23 октября 1828 года, отпраздновав перед этим очередную лицейскую годовщину.

Усердно помолившись богу,
Лицею прокричав ура,
Прощайте, братцы: мне в дорогу.
А вам в постель уже пора.

Здесь Пушкин пишет «Посвящение» поэмы «Полтава», завершает работу над седьмой главой «Евгения Онегина» и в состоянии душевного равновесия, жизненно необходимое ему, пишет другие стихи. «Здесь мне очень весело. Прасковью Александровну я люблю душевно…», - пишет поэт в середине ноября в Петербург из Малинников своему другу А.А. Дельвигу. «Глухоманные» Малинники становятся любимым местом уединения от волнений и бесконечных сует московской и петербургской жизни, местом творческого вдохновения.
В начале декабря, после кратковременного посещения Москвы, Пушкин 6 января 1829 года вновь приезжает в Старицу. Он встречается с Прасковьей Александровной и ее детьми – с сыном Алексеем и дочерью Анной, проводивших рождественские праздники у своих родственников Вельяшевых. Местный исправник В.И.Вельяшев давал бал. Играла полковая музыка, под которую уланы кружились с барышнями. Среди веселой праздничной толпы танцующих выделялись два приятеля: бывший дерптский студент Алексей Вульф, кумир местных красавиц и «первенствующий поэт русский» Александр Сергеевич Пушкин. Оба были отменными танцорами, имели успех у провинциальных барышень и усердно ухаживали за молоденькой синеглазой Катенькой Вельяшевой. Деревенская жизнь всегда привлекала Пушкина, особенно в последние годы.

Я был рожден для жизни мирной,
Для деревенской тишины:
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие сны.

В мае 1832 года Пушкин пишет из Петербурга Прасковье Александровне: «…Я не сообщаю вам ни политических, ни литературных новостей, - и думаю, что они вам надоели так же, как и всем нам. Нет ничего более мудрого, как сидеть у себя в деревне и поливать капусту. Старая истина, которую я ежедневно применяю к себе, посреди своей светской и суматошной жизни».
Два августовских дня 1833 года, проведенные поэтом в Павловске, были последним посещением любимых им Старицких мест.
При разных обстоятельствах и из разных мест, на протяжении с 1825 по декабрь 1836 года, продолжалась переписка между Пушкиным и Прасковьей Александровной, в которой присутствуют искренние и доверительные отношения, поражающие своей любезностью и заботливостью к делам друг друга. Сохранилось 24 письма Пушкина к П.А.Осиповой, проникнутых искренней симпатией и без каких-либо признаков вынужденного общения. Вот некоторые из них.
«С нетерпением ожидаю от вас вестей. Пишите мне, умоляю вас. Излишне говорить вам о моей почтительной дружбе и вечной моей признательности…» (25 июля 1825 г. Из Михайловского в Ригу).
«…Прощайте, сударыня… Поверьте, что на свете нет ничего более верного и отрадного, нежели дружба и свобода. Вы научили меня ценить всю прелесть первой». (8 августа 1825 г. Из Михайловского в Ригу).
«Беру на себя смелость послать вам три последние песни Онегина; надеюсь, что они заслужат ваше одобрение». (Из письма от 10 марта 1828 г.).
«…Сказанное вами о симпатии совершенно справедливо и очень тонко. Мы сочувствуем несчастным из своеобразного эгоизма: мы видим, что, в сущности, не мы одни несчастны. Сочувствовать счастью может только весьма благородная и бескорыстная душа…». (Из письма от 5 ноября 1830 г.).
«Поверьте мне, дорогая госпожа Осипова, хотя жизнь и сладкая привычка, однако в ней есть горечь, делающая ее в конце концов отвратительной, а свет – мерзкая куча грязи». (Из письма от 26 октября 1835 г.).
«…Сколько событий, сколько перемен во всем…Право, только дружбу мою к вам и вашему семейству я нахожу в душе моей все тою же, всегда полной и нераздельной». (26 декабря 1835 г. Из Петербурга в Псков).
В дальнейшей переписке наступает долгий перерыв. Уже после женитьбы Пушкин пишет П.А.Осиповой из Царского Села и в нем рассказывает о счастливых месяцах своей семейной жизни и о том, как неудержимо его тянет в псковский «приют спокойствия». Он обращается к Прасковье Александровне за помощью в приобретении земли на Савкиной горке: «Я бы выстроил себе там хижину, поставил бы свои книги и проводил бы подле добрых старых друзей несколько месяцев в году». Судя по письмам, отношение Прасковьи Александровны к Пушкину после его брака с Натальей Гончаровой становится менее церемонным, больше проявляется ее материнская привязанность и бескорыстие. В нем есть важное признание, поскольку умная Прасковья Александровна хорошо понимала, как будут развиваться дальнейшие события. «На что, в самом деле, вам земля, которая удалит вас от Михайловского – (а по вашему любезному выражению осмелюсь добавить) и от Тригорского, привлекающего меня теперь лишь надеждой на ваше соседство…любите меня хотя бы в четверть того, как я вас люблю, и с меня будет достаточно». И действительно, воздушный замок, о котором мечтал Пушкин, рухнул, а П.А.Осипова оказалась права, о чем и писала Пушкину: «…но, то что вы пишете о пребывании Вашем в Петербурге, заронило во мне мысль: разве не навсегда вы там обосновались?».
Петербургская жизнь не по душе Пушкину и в 1833 году он пишет Прасковье Александровне: « Не знаю, когда буду иметь счастье явиться в Тригорское, но мне до-смерти этого хочется. Петербург совершенно не по мне, ни мои вкусы, ни мои средства не могут к нему приспособиться. Но придется потерпеть года два или три». В ответном письме П.А.Осипова писала, что «бывают минуты, когда я хотела бы иметь крылья, чтобы увидать вас хоть на мгновение и затем вернуться…».
«Не одна хозяйка Тригорского, искренне привязанная к Пушкину, следила за его жизнью,- повествует Анненков, собиравший сведения о поэте, когда следы его пребывания были еще совсем свежи в Псковской губернии. - С живописной площадки одного из горных выступов, на котором расположено было поместье, много глаз еще устремлялось на дорогу в Михайловское, видную с этого пункта,- и много сердец билось трепетно, когда по ней, огибая извивы Сороти, показывался Пушкин или пешком, в шляпе с большими полями и с толстой палкой в руке, или верхом на аргамаке, а то и просто на крестьянской лошаденке. Пусть же теперь читатель представит себе деревянный длинный одноэтажный дом, наполненный всей этой молодежью, весь праздный шум, говор, смех, гремевший в нем круглый день с утра до ночи, и все маленькие интриги, всю борьбу молодых страстей, кипевших в нем без устали. Пушкин был перенесен из азиатского разврата Кишинева прямо в русскую помещичью жизнь, в наш обычный тогда дворянский, сельский быт, который он так превосходно изображал потом. Он был теперь светилом, вокруг которого вращалась вcя эта жизнь и потешался ею, оставаясь постоянно зрителем и наблюдателем ее, даже и тогда, когда все думали, что он плывет без оглядки вместе с нею. С усталой головой являлся он в Тригорское и оставался там по целым суткам и более, приводя тотчас в движение весь этот мир».
Пушкин относился к П.А.Осиповой доверительно, с шутливой и,  вместе с тем, ласковой почтительностью. П.А.Осипова любила поэта и была безмерно ему предана. В Пушкине она видела не простого сочинителя, а гениального поэта и всем сердцем чувствовала, что он очень хороший человек. П.И.Бартенев писал: «Осипова, вместе с Жуковским, сумела понять чутким, всеизвиняющим сердцем, что за вспышками юношеской необузданности, за резкими отзывами, сохранялась во всей чистоте не только гениальность, но и глубокое, доброе, благородное сердце и та искренность, которая и доселе дает его творениям чарующую силу и власть над людьми». Хранитель Михайловского С. С. Гейченко писал: «Не будь у Пушкина Тригорского, не горел бы спокойно огонь на алтаре поэта. Вся деревенская жизнь его была бы другой. Все было бы в ней иначе, и не только его судьба, но и судьба Онегина, Татьяны, Ленского, быть может, была бы другой». Стихотворение «Быть может, уж недолго мне…» - как и в бытность в Одессе, Пушкин замышлял бежать из ссылки за границу.

Быть может, уж недолго мне
В изгнанье мирном оставаться,
Вздыхать о милой старине
И сельской музе в тишине
Душой беспечной предаваться.

Но и в дали, в краю чужом
Я буду мыслию всегдашней
Бродить Тригорского кругом,
В лугах, у речки, над холмом,
В саду под сенью лип домашней.

Когда померкнет ясный день,
Одна из глубины могильной
Так иногда в родную сень
Летит тоскующая тень
На милых бросить взор умильный.

Спустя семь лет, когда Пушкин вновь появился в Тригорском, они продолжали быть близкими друзьями. Появление Пушкина вносило оживление в молодежной среде женского общества, к которому поэт был неравнодушен. Красоту тригорского дома и  тихую прелесть северного пейзажа, со всеми его милыми мелочами: гулянье, купанья подробно описал в стихах поэт Языков.

И часто вижу я во сне:
И три горы, и дом красивый,
И светлой Сороти извивы
Златого месяца в огне,
И там, у берега, тень ивы…
И те отлогости, те нивы,
Из-за которых, вдалеке,
На вороном аргамаке,
Заморской шляпою покрытый,
Спеша в Тригорское, один –
Вольтер и Гете и Расин –
Являлся Пушкин знаменитый.

Осипова относилась к Пушкину с неизменной заботливостью и лаской. Она и ее семья  скрасили одиночество томившегося в ссылке поэта. Поддаваясь обаянию живого Пушкина, они заражались его весельем, мирились с переменчивостью его настроения, баловали его и просто любили. Молодость и веселый девичий смех, песни и музыка окружали там поэта. Как живой, рисуется Пушкин перед глазами среди цветника этих молодых девушек, влюбленный во всех сразу и сам всеми обожаемый, читающий им стихи, полные легкого хмеля минутной влюбленности. «И влюблюсь до ноября…» Так легко, светло, чисто и невинно. Это была беспечная игра в любовь. И Пушкин платил за нее стихами, чем прославил и Нелли, и Алину, и Зизи. Одно из его замечательных стихотворений досталось Алине, падчерице Осиповой, к которой он испытал мимолетное чувство, отраженное в «Признании». Поколения влюбленных до сих пор продолжают повторять «Я вас люблю,  хоть и бешусь…». Пушкин привязался  к своим тригорским друзьям. Позднее, в Болдино, когда он был женихом Ташеньки Гончаровой, поэт вспомнит о них:

О, где б судьба ни назначала
Мне безыменный уголок,
Где б ни был я, куда б ни мчала
Она смиренный мой челнок,
Где поздний мир мне б ни сулила,
Где б ни ждала меня могила -
Везде, везде в душе моей
Благословлю моих друзей,
Нет, нет! Нигде не позабуду
Их милых, ласковых речей…
Воображать я вечно буду…
И берег Сироти отлогий,
И полосатые холмы,
И в роще скрытые дороги,
И дом, где пировали мы –
Приют, сияньем Муз одетый,
Младым Языковым воспетый.

П.А.Осипова с радостью и готовностью выполняла всевозможные поручения, которые давал ей Пушкин, во всем проявляя к нему любовь и чисто материнскую попечительность. В ровных и нежных письмах Осиповой к Пушкину и его к ней нельзя ничего усмотреть кроме хорошей, тесной дружбы и взаимной расположенности. Летом 1834 года Прасковья Александровна советует Пушкину не нанимать человека управляющим в Болдино по рекомендации Алексея Вульфа, ничего не понимавшего в хозяйстве. Письмо заканчивается припиской: «Соберитесь когда-нибудь приехать взглянуть на Тригорское. Благодаря некоторым обстоятельствам ваши родители не будут иметь ничего против того, чтобы вы поселились в садовом флигеле Тригорского, там вы будете жить так, словно вас нет ни в Тригорском, ни в Михайловском – если вы того пожелаете». В начале мая 1835 года Пушкин внезапно отправился в Тригорское по простой причине: в ближайшее время ожидались роды  Натальи Николаевны, а поэт, испытывая страх перед таким «событием», старался «сбежать» из дому. Летом 1835 года Прасковья Александровна приехала в Петербург, имея намерение забрать обратно в Тригорское  дочь, Анну Николаевну, которая в это время гостила у родителей Пушкина. И, конечно, Пушкины навестили П.А.Осипову. Анна Керн вспоминала об этой встрече: «Пушкин был любезен за этим обедом, острил довольно зло, и я не помню ничего особенно замечательного в его разговоре». Прасковья Александровна получила возможность увидеть избранницу своего любимца. О своем впечатлении, от блиставшей в том году Натальи Николаевны, П.А.Осипова написала Пушкину в одном из своих писем: «Один знакомый пишет мне из Петербурга, что Наталья Николаевна продолжает быть первой красавицей среди красавиц на всех балах. Поздравляю ее с этим и желаю, чтобы можно было сказать о ней, что она самая счастливая среди счастливых». Сестра поэта, Ольга Павлищева увидела  Наталью Пушкину осенью 1835 года после долгой разлуки и также высказала свое восхищение: «Его свояченицы хороши, но ни в какое сравнение не идут с Натали, которую я нашла очень похорошевшей: у нее теперь прелестный цвет лица и она немного пополнела; это единственное, чего ей недоставало».
То ли под влиянием встречи с Прасковьей Александровной или от набежавшей на него тоски, в начале сентября Пушкин посетил Тригорское и нашел, что тригорский дом стал просторнее, «…но Прасковья Александровна все та же и я очень люблю ее». В этот приезд в Тригорское, где раньше Пушкин испытывал «сердечное спокойствие» под сенью Михайловских рощ, тревожные мысли не покидали его. В черновом варианте стихотворения «Вновь я посетил» есть строки, отражающие настроение поэта.

Под вашу сень, Михайловские рощи,
Являлся я; когда вы в первый раз
Увидели меня, тогда я был
Веселым юношей, беспечно, жадно
Я приступал лишь только к жизни; годы
Промчалися, и вы ко мне прияли
Усталого пришельца; я еще
Был молод, но уже судьба и страсти
Меня борьбой неравной истомили…

Было заметно, что прежде светлый и гостеприимный дом приходил в упадок, от чего поэту становилось грустно и тоскливо. В письме к мужу от 24 октября 1835 года, Ольга Павлищева писала, что «Александр вчера вернулся, потому что скучал в Тригорском до смерти. Г-жа Осипова по-прежнему болеет, Аннет оплакивает свою кузину Нети в Голубово. Г-жа Вревская непрестанно окружена своими детьми, которые кричат и хнычут Александровны: «Когда произошла эта несчастная дуэль, я, с матушкой и сестрой Машей, была в Тригорском, а старшая сестра Анна, в Петербурге. О дуэли мы уже слышали. Но ничего путем не знали, даже, кажется, и о смерти. В ту зиму морозы стояли страшные. Такой же мороз был и 15 февраля 1837 года. Матушка недомогала, и после обеда, так часу в третьем, прилегла отдохнуть. Вдруг видим в окно: едет к нам возок с какими-то двумя людьми, за ним длинные сани с ящиком. Мы разбудили мать, вышли навстречу гостям: видим, наш старый знакомый, Александр Иванович Тургенев. По-французски рассказал Тургенев матушке, что приехали они с телом Пушкина, но, не зная хорошенько дороги в монастырь и перезябши вместе с везшим гроб ямщиком, приехали сюда. Какой ведь случай! Точно Александр Сергеевич не мог лечь в могилу без того, чтобы не проститься с Тригорским и с нами. Матушка оставила гостей ночевать, а тело распорядилась везти теперь же в Святые Горы вместе с мужиками из Тригорского и Михайловского, которых отрядили копать могилу. Но ее копать не пришлось: земля вся промерзла, - ломом пробивали лед, чтобы дать место ящику с гробом, который потом и закидали снегом. Наутро, чем свет, поехали наши гости хоронить Пушкина, а с ними и мы обе - сестра Маша и я, чтобы, как говорила матушка, присутствовал при погребении хоть кто-нибудь из близких. Рано утром внесли ящик в церковь, и после заупокойной обедни всем монастырским клиром, с настоятелем, архимандритом, столетним стариком Геннадием во главе, похоронили Александра Сергеевича, в присутствии Тургенева и нас двух барышень. Уже весной, когда стало таять, распорядился Геннадий вынуть ящик и закопать его в землю уже окончательно. Склеп и все прочее устраивала сама моя мать, так любившая Пушкина, Прасковья Александровна. Никто из родных так на могиле и не был. Жена приехала только через два года, в 1839 году». Потрясенная гибелью Пушкина, Прасковья Александровна пишет 16 февраля 1837 года А.И.Тургеневу: «Дочь моя баронесса Вревская возвратилась из Петербурга и 12 была у меня; подробности, которые она мне рассказывала о последних днях жизни незабвенного Пушкина, раздирали наши сердца и заставили меня жалеть, что я на эту пору не была в С.-Петербурге. Но к чему теперь рыданье!..». Это стон сердца, «раздираемого» острейшей болью, свидетельствует о глубине чувств и безграничном отчаянии верного друга. «Мы предали земле земное вчера на рассвете, - писал А.И.Тургенев Вяземскому. - Я провел около суток в Тригорском у вдовы Осиповой, где искренне оплакивают поэта и человека в Пушкине».
Сам поэт, с его удивительной чуткостью и редким даром понимать людей, всю свою жизнь воспринимал Прасковью Александровну, как надежного и верного друга. За месяц до смерти, 24 декабря 1836 года, в минуты мучительных переживаний Пушкин писал этой замечательной женщине: «Вы не поверите, дорогая (Прасковья Александровна), сколько удовольствия доставило мне ваше письмо…Я надеялся повидаться с вами осенью, но мне помешали отчасти мои дела, отчасти Павлищев… Лишь с большим сожалением вынужден я был отказаться от того, чтобы быть вашим соседом, и я все еще надеюсь не потерять этого места, которое предпочитаю многим другим… У меня большое желание приехать этой зимой ненадолго в Тригорское. Мы переговорим обо всем этом. А тем временем шлю вам привет от всего сердца…».
В книге «Мир Пушкина в его рисунках» Л.Ф.Керцелли пишет: «Прасковья Александровна сумела создать в своем доме ту особенно благодатную для поэта атмосферу молодого, свежего, острого интереса к его художественному творчеству и его личности, который больше, чем что-либо другое, был необходим ему в годы ссылки, омраченные вынужденной, насильственной оторванностью от друзей-литераторов, единомышленников, всех, кто связан был с ним духовной и творческой близостью. И если вспомнить еще при этом, сколько человеческого тепла, и симпатии, и сочувствия нашел Пушкин в семье П.А.Осиповой, нам особенно понятным становится то место из письма его к ней от 1830 года, где он говорит, что слово «всегда» может быть лишь выражением и девизом его чувств к ней и ко всему ее семейству».
Прасковья Александровна Осипова умерла в 1859 году. Перед смертью она уничтожила всю переписку с собственной семьей, т.е. письма обоих мужей и всех детей. В неприкосновенности она оставила только письма Пушкина.

Автор

Царем отправлен Пушкин в ссылку
На русский Север, жить в глуши.
Монарх не оставлял попытки
Бессрочной сделать эту пытку
Для поэтической души.
Поэт, в Тригорском, был кумиром
Среди поклонниц и друзей.
Стихи читал с горячим пылом,
Общался часто с сельским миром
И духом крепнул все сильней.
В том многочисленном семействе
Во всем царила доброта.
Веселье шумное, как в детстве,
Влюбленных девушек с кокетством
И где блистала красота.
Хозяйка дома, в сорок лет,
Встречала Пушкина радушно.
Ей посвящал стихи поэт,
О чем узнал позднее свет,
И воспринял их благодушно.

Александра Ивановна Осипова

«Я вас люблю – хоть и бешусь,
Хоть этот труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!»

Осипова Александра Ивановна – Алина (в замужестве Беклешова), падчерица П.А.Осиповой, дочь ее второго мужа - И.С.Осипова. В семье ее звали и Алиной и Сашенькой.
В конце июля 1824 года Пушкин был исключен из службы и выслан в село Михайловское, родовое имение его родителей. Непривычной оказалась деревенская глушь после блеска светской жизни.

«Сиди под кровлею пустынной,
Читай: вот Прадт, вот W.Scott!
Не хочешь? – поверяй расход,
Сердись иль пей, и вечер длинный
Кой-как пройдет, и завтра тож…»

«Евгений Онегин»

В то время общество поэта состояло из его няни и многочисленного семейства тригорской помещицы Прасковьи Александровны Осиповой. Появление Пушкина в ее доме было встречено с восторгом. В гостях у П.А.Осиповой Пушкин часто рассказывал о столичных новостях.
С пятнадцатилетней Евпраксией у Пушкина установились шутливые и дружеские отношения. Они часто мерялись поясами, выясняя чья талия стройнее. Старшей сестрой, Анной, почти ровесницей поэта, он был даже увлечен.
Когда Пушкин появился в Тригорском, Александре было девятнадцать лет, возраст самого расцвета. Девушка пылких чувств, романтического воображения и с артистической натурой, Алина, как называли ее сестры, сочетала в своем характере душевные порывы и явное умение обуздывать свои страсти.
Высокая и стройная, исполненная какой-то особой грации, Алина, спрашивала Пушкина, написал ли он новые стихи, привез ли свежие журналы и альманахи. А потом внимательно слушала, приложив длинный палец к ярким, четко очерченным губам. Пушкин глядел на нее и вспоминал, как он впервые увидел Алину в Тригорском и был очарован красотой и изяществом этого существа. Она выделялась среди сестер внешностью и характером. Александра сторонилась общих игр и забав. Пока гость играл  в шарады с ее сестрами или беседовал с ее маменькой, она склонялась над вышиванием, и локоны закрывали ее личико, зардевшееся от пристального взгляда поэта. Она не была дикаркой, но шумному обществу предпочитала уединение. Сердце влюбленного поэта отзывалось ревностью и тоской, когда он видел, как Алина о чем-то шепчется с сестрою и глаза у нее красны от слез. Возможно, он сам выделил ее сразу же, едва увидев. Все нравилось ему в этой исполненной достоинства девушке, так спокойно и холодно принимавшей его восторги. Пушкин видел, что они не трогают гордую и неприступную Алину. Злился и мрачнел. Порой едва удерживался от дерзости. Давал себе слово не приходить в Тригорское, но на завтра, наскоро пообедав, спешил сюда знакомой дорогой. Однажды летом, он пришел в Тригорское, чтобы объясниться с Алиной. У Прасковьи Александровны была  гостья, ее племянница Анна Керн. Увидев Анну, Пушкин отчего - то смутился, настроение у него испортилось, от обеда решительно отказался и вскоре ушел к себе в Михайловское. Позднее, поэт принес в Тригорское стихи, которые обрадовали и смутили Алину. Но отношения их не изменили. Это было «Признание», подсказанное ему искренним, но, как оказалось, мимолетным чувством:

Я вас люблю, хоть и бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!
Мне не к лицу и не по летам…
Пора, пора мне быть умней!
Но узнаю по всем приметам
Болезнь любви в душе моей:
Без вас мне скучно, - я зеваю;
При вас мне грустно, - я терплю;
И, мочи нет, сказать желаю,
Мой ангел, как я вас люблю!
Когда я слышу из гостиной
Ваш легкий шаг, иль платья шум,
Иль голос девственный, невинный,
Я вдруг теряю весь свой ум.
Вы улыбнетесь – мне отрада;
Вы отвернетесь – мне тоска;
За день мучения – награда
Мне ваша бледная рука.
Когда за пальцами прилежно,
Сидите вы, склонясь небрежно,
Глаза и кудри опустя, -
Я в умиленье, молча, нежно
Любуюсь вами, как дитя!..
Сказать ли вам мое несчастье,
Мою ревнивую печаль,
Когда гулять, порой, в ненастье,
Вы собираетеся вдаль?
И ваши слезы в одиночку,
И речи в уголку двоем,
И путешествия в Опочку,
И фортепьяны вечерком?..
Алина! Сжальтесь надо мною.
Не смею требовать любви:
Быть может за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!
Но притворитесь! Этот взгляд
Все может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно!..
Я сам обманываться рад!

Пушкин написал это стихотворение в Михайловской ссылке. Оно наполнено целой гаммой человеческих чувств: от грустной нежности и страстного желания любви до ревности к счастливому сопернику, с которым Сашенька ведет «речи в уголку вдвоем». И в тоже время стихотворение шутливое и наигранное, подобно тому легкомысленному и скоротечному роману, который происходил между Сашенькой Осиповой и Саши Пушкина. Анна Николаевна Вульф как-то пожаловалась на строгую систему воспитания  матери по отношению к младшим сестрам. «Как ей не стыдно и не совестно, право, их так воспитывать. Неужели ей мало, что наши все судьбы исковеркала. У нас, по крайней мере, был Пушкин, который был звездой добра и зла для Сашеньки». Из этой фразы можно сделать вывод об огромном значении, которое имел Пушкин в жизни Александры Ивановны Вульф.
Интимные отношения Сашеньки начались при общении с ее сводным братом Алексеем Вульфом. Затем она попалась в сети неутомимого Пушкина. Бывая часто в Тригорском, поэт имел возможность включить импульсивную девушку в число своих любовных побед. Александра Ивановна оказалась способной ученицей и переняла от Пушкина умение наслаждаться, что вместе с романтическими вздохами и «гуляньем под луной» сделало из нее страстную и влюбчивую женщину. Да, были счастливые для влюбленных минуты, когда семейство ездило в Опочку. Нежное и робкое прикосновение рук. А дивные вечера, когда Александра садилась за фортепьяно! Как только ее белые нежные пальчики касались клавиш, в комнате царило божественное вдохновение. И в это время сама Алина становилась очаровательной Музой. Сердце поэта трепетало оттого, что перед ним она, такая близкая и такая недосягаемая. И в этот момент, из глубины души возникали и складывались чувствительные строки:

«Алина! Сжальтесь надо мною.
Не смею требовать любви:
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!»
Но притворитесь! Этот взгляд
Все может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно!..
Я сам обманываться рад!»

И кто знает, как сложилась бы судьба Пушкина, если бы Александра Ивановна вняла тогда его мольбам. Но жизнь продолжалась и уже иная Муза начала тревожить влюбчивое сердце поэта:

Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.

И это имя, обозначенное поэтом как «К***», надолго поселится в его душе. Но это уже совсем другая история, связанная с Анной Керн.
Что же касается дальнейшей судьбы героини «Признания», то в феврале 1833 года Александра Ивановна вышла замуж за псковского полицеймейстера П.Н.Беклешова.
В сентябре 1835 года, находясь в Тригорском и узнав, что Александра Ивановна находится в Пскове, он писал ей:  «Мой ангел, как мне жаль, что я Вас уже не застал, и как обрадовала меня Евпраксия Николаевна, сказав, что Вы опять собираетесь приехать в наши края! Приезжайте, ради бога; хоть к 23-му. У меня для Вас три короба признаний, объяснений и всякой всячины. Можно будет, на досуге, и влюбиться. Я пишу к Вам, а наискось от меня сидите Вы сами во образе Марии Ивановны. Вы не поверите, как она напоминает прежнее время. И путешествия в Опочку. И прочая. Простите мне мою дружескую болтовню. Целую Ваши ручки. А.П.»
Но, Александра Ивановна, теперь уже замужняя дама, оставила письмо без ответа. Больше они не встречались.
Умерла А.И. Осипова-Беклешова в Петербурге в 1863 году.
Вскоре Пушкин забыл о ней, как всегда ветреный, непостоянный и всегда жаждущий новых любовных удовольствий.

Автор
И легкий шаг, и платья шум,
И голос ангельский в гостиной,
И Александры взгляд невинный,
Так волновал поэта ум.
Он с нетерпеньем ждал свиданий.
Писал ей чудные стихи,
Где в каждой строчке о любви,
Так и не сбывшихся признаний.

Евпраксия Николаевна Вульф (1809-1883)

«Зизи, кристалл души моей…»

Вульф Евпраксия Николаевна, в замужестве Вревская, дочь Прасковьи Александровны Осиповой и младшая сестра Александры Николаевны. В семье ее звали Зина, Зизи. Когда Пушкин появился в Тригорском и очаровал местное женское общество ей было всего пятнадцать лет. Поэт в ту пору  предпочитал общество Анны Вульф и Алины Осиповой, а к Зизи относился как к ребенку.
В 1825 году Пушкин кружил голову Анне Вульф, ухаживал за Анной Керн и заодно шептал нежности Нети  Вульф. Конечно, Евпраксия не была допущена в компанию взрослой молодежи, дулась на всех, что ей не оказывают должного внимания. Поэт полушутливо ухаживал за Зиной, когда гостил в Тригорском. Вот «стихи невинные», посвященные Зизи Вульф:

Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.

Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Все мгновенно, все пройдет;
Что пройдет, то будет мило.

Разумеется это не любовное признание, а скорее совет опытного взрослого ребенку. Однако, к 1826 году подросток превратился в очаровательную девушку, на которую поэт обратил внимание. Прасковья Александровна первая уловила взаимную симпатию, возникшую между Пушкиным и юной Евпраксией, и специально отправила свою старшую дочь Анну погостить к тверским кузинам, чтобы дать шанс младшей сестре сблизиться с поэтом.
«Кудри золотисты на пышных склонах ее плеч», - так описывал ее  Языков. «Полувоздушная дева» со стройной талией - говорил Пушкин. В поэме «Евгений Онегин» Пушкин воспел ее тонкую, в рюмочку талию. Молодая девушка выглядела женственной и отличалась лебединой плавностью движений при ходьбе. Вместе с тем, временами была кокетливой и шаловливой в противоположность своей серьезной и мечтательной сестре. Избалованная вниманием, она позволяла себе капризничать, рвала стихи, которые ей писали Языков и Пушкин.
Пушкин сообщал брату, что «Евпраксия дуется и очень мила», а самой ей  писал:

Вот, Зина, вам совет: играйте!
Из роз веселых заплетайте
Себе торжественный венец –
И впредь у нас не разрывайте
Ни мадригалов, ни сердец!

Летом 1826 года Евпраксия царила в Тригорском среди приехавших гостей. Вечером она варила для всей компании жженку в ковшике с длинной серебряной ручкой, а ром для нее Пушкин заказывал брату Льву в Петербурге.
Какой огонь нам в душу лили
Стаканы жженки ромовой!
Ее вы сами сочиняли:
Сладка она была, хмельна;
Ее вы сами разливали, -
И горячо пилась она!..

Как говорил Алексей Вульф, Пушкин стал «всегдашним и пламенным обожателем» Евпраксии. Пятую главу «Евгений Онегин» Пушкин написал в это лето, в которой слова «ты, от кого я пьян бывал» имеют двойной смысл: и про жженку и про любовь.
В 1826 году Пушкин уехал из Михайловского. А через полтора года прислал Евпраксии экземпляр четвертой и пятой глав «Онегина» с многозначительной надписью: «Евпраксии Николаевне от Автора. Твоя от твоих. 22 февр. 1828».

Да вот в бутылке засмоленной
Между жарким и блан-манже,
Цимлянское несут уже;
За ним строй рюмок, узких, длинных,
Подобных талии твоей,
Зизи, кристалл души моей,
Предмет стихов моих невинных,
Любви приманчивый фиал,
Ты, от кого я пьян бывал!

Главным содержанием этих глав было объяснение Татьяны с Онегиным, когда она выслушивает его отповедь, описание ее страшного святочного сна и печальное празднование именин. В семье Вульфов именины Евпраксии отмечали 12 января, в день Татьяны и преподобной Евпраксии Тавениской. Героиня едва осмеливается взглянуть на своего избранника в то время, когда он «проповедовал»:

Но я не создан для блаженства:
Ему чужда душа моя;
Напрасны ваши совершенства:
Их вовсе не достоин я.
Поверьте (совесть в том порукой),
Супружество нам будет мукой.

Не таится ли здесь разгадка пушкинской фразы: «Твоя от твоих»? И был ли Пушкин влюблен так, чтобы предложить Евпраксии руку и сердце?  Известно, что до 1830 года он сватался или почти сватался несколько раз и ни разу к ней. Вместе с тем, Пушкин всегда относился к Евпраксии Николаевне с исключительной теплотой.
Осенью 1828 года Пушкин гостил в Малинниках и Алексею Вульфу показалось, что между Евпраксией и Пушкины  завязывается какое-то подобие романа. «У нее было расслабление во всех движениях, которое ее почитатели назвали бы прелестной томностью, - мне это показалось похожим на положение Лизы, на страдание от не совсем счастливой любви, в чем, я, кажется, не ошибся». Виновником страданий А.Вульф считал неотразимого «Мефистофеля», т.е. Пушкина.
Пушкин крутился в вихре петербургской и московской жизни, влюблялся налево и направо, изредка наезжал в деревню и там встречался с Евпраксией. Постепенно их отношения становились ближе и интимнее. И как считал Алексей Вульф уже в старости, Пушкин был пламенным обожателем Зизи. Имя Евпраксии стоит в «донжуанском  списке» Пушкина, притом в первом его отделе, куда занесено шестнадцать имен женщин, которых он любил всего глубже и сильнее.
В начале 1829 года, в селе Павловском, имении одного из дядей Евпраксии, гостили и Пушкин и Евпраксия с матерью. Екатерина Евграфовна Синицына, молодая поповна, гостившая там же, рассказывает об одном из провинциальных обедов, на котором она встретилась с Пушкиным и Евпраксией Вульф: «Александр Сергеевич предложил одну руку мне, а другую Евпраксии Николаевне, бывшей в одних летах со мной; так и отвел нас к столу. За столом он сел между нами и угощал с одинаковой ласковостью как меня, так и ее. Когда вечером начались танцы, то он стал танцевать с нами по очереди, - протанцует с ней, потом со мной и т.д. Осипова рассердилась и уехала. Евпраксия Николаевна почему-то ходила с заплаканными глазами. Может быть, и потому, что Александр Сергеевич вынес портрет какой-то женщины и восхвалял ее красоту; все рассматривали его и хвалили. Может быть, и это тронуло ее, - она на него все глаза проглядела».
Осенью 1829 года, направляясь в Петербург, Пушкин неожиданно свернул в Малинники, где состоялась его последняя встреча с Евпраксией перед женитьбой на Наталье Гончаровой. Скорее всего поводом для неожиданного появления стал день рождения Евпраксии Николаевны. Пушкин приехал в начале октября и застал в доме только Анну Николаевну. П.А.Осипова с Евпраксией и ее сводной сестрой находились в Старице. Через несколько дней путешественницы вернулись. С этой встречей Л.Краваль связывает стихотворение «Зима. Что делать в деревне?...», написанном в ноябре 1829 года:

Когда за шашками сижу я в уголке,
Приедет издали в кибитке иль возке
Нежданная семья: старушка, две девицы
(Две белокурые, две стройные сестрицы)
Как оживляется глухая сторона!
Как жизнь, о Боже мой, становится полна!
Сначала косвенно-внимательные взоры,
Потом слов несколько, потом и разговоры,
А там и дружный смех, и песни вечерком,
И вальсы резвые, и шепот за столом,
И взоры томные, и ветреные речи,
На узкой лестнице замедленные встречи;
И дева в сумерки выходит на крыльцо:
Открыта шея, грудь, и вьюга ей в лицо!
Но бури севера не вредны русской розе.
Как жарко поцелуй пылает на морозе!
Как дева русская свежа в пыли снегов!

Предположительно, что русской розой поэт мог назвать ту женщину, которой он когда-то пожелал сплести торжественный венец из «веселых роз». После этого свидания они расстались надолго. 18 февраля 1831 года состоялась свадьба Пушкина на Наталье Николаевне Гончаровой.
Может быть, до самой пушкинской свадьбы, Евпраксия Николаевна надеялась в душе на сближение с поэтом. Но оно так и не состоялось. С лета 1830 года в семье Вульфов говорили о сватовстве барона Вревского. Дать согласие на брак с бароном без любви было нелегким решением. Она повиновалась судьбе, совершая над собой насилие. В одном из своих предсвадебных писем брату, она откровенно писала: «Теперь ты можешь наверное приехать в сентябре и вероятно найдешь меня замужем, потому что Борис торопит маменьку и никак долее июля не хочет ждать свадьбы. Маменька хлопочет. Бедная! Ей хотелось бы все мое приданое прежде приготовить, но это будет теперь невозможно. Мне досадно, что моя судьба ей так много хлопот наделает:  я бы желала, чтоб все эти приготовления делали удовольствие, а не огорчали бы ее. Это дурное предвестие моему супружеству! Видно мне не суждено знать, что такое земное счастье… Теперь я прощаюсь с приятными воспоминаниями и верю Пушкину, что все, что пройдет, то будет мило, - теперь я привыкла немного слушать, когда назначают день моей свадьбы, а прежде мне так было грустно об ней слышать, что я насилу могла скрывать свои чувства». И восьмого июля 1831года Евпраксия Николаевна вышла замуж за барона Бориса Александровича Вревского, владельца имения Голубово, в котором супруги поселились после свадьбы. Пушкин бывал у них в имении, где он скучал. Его раздражали вечный крик и плач детей, коробили частые беременности хозяйки.
Уже с баронессой Вревской Пушкин увиделся в начале 1835 года, когда она приехала с матерью и сестрой в Петербург и остановилась у пушкинских родителей. Она писала мужу, что поэт растерялся, когда увидел ее. «Поэт находит, что я нисколько не изменилась фигурою, и что, несмотря на мою беременность, он меня любит всегда. Он меня спросил, примем ли мы его, если он приедет в Голубово; я ему ответила, что очень на него сердита: какого он об нас мнения, если задает мне подобный вопрос!..»
После похорон матери, в 1836 году Пушкин посетил Голубово откуда писал Н.Языкову: «Поклон Вам от холмов Михайловского, от сеней Тригорского, от волн голубой Сороти, от Евпраксии Николаевны, некогда полувоздушной девы, ныне дебелой жены, в пятый раз уже брюхатой…»
В последние годы Пушкин открыл для себя как бы новую Евпраксию Николаевну, что укрепило их взаимную привязанность. Евпраксия Николаевна до конца жизни была очень дружественно расположена к Пушкину, но каждый раз, когда речь заходила об их отношениях, в ее тоне неизменно звучала затаенная насмешка и враждебность, как и у ее брата Алексея. Однако отношения их были настолько дружескими, что Пушкин делился с Евпраксией Николаевной многими даже интимными переживаниями. Когда 16 января 1837 года Евпраксия Вревская в очередной раз приехала в Петербург, Пушкин явился к ней, что ее тронуло. Она уже знала о полученном Пушкиным дипломе рогоносца и о скандальной свадьбе Дантеса.
М.И. Семевский писал в  1869 году в «Русском Вестнике»: «В начале января 1837 года баронесса Е.Н. Вревская приехала в Петербург с мужем. Пушкин, лишь только узнал о приезде друга своей молодости, поспешил к ней явиться. С этого времени он бывал у них почти ежедневно и долго и откровенно говорил с баронессой о всех своих делах».
В своей работе «Пушкин и Е.Н.Вревская в январе 1837 года» С.Л.Абрамович пишет: «Можно только догадываться о состоянии Пушкина в тот страшный день (25 января 1837 года). Видимо, он испытывал неодолимую потребность в сердечном участии. Ему необходимо было хоть кому-нибудь сказать о том, что надвигалось на него. Встретившись днем с Зизи, к которой он всегда испытывал нежность и братскую привязанность, Пушкин сказал ей все. Он знал, что Зизи не сможет помешать ему довести дело до конца. Так случилось, что Е.Н.Вревская оказалась единственным человеком, которому стало известно о предстоящей дуэли».
Вполне логично, что,  затравленный и отчаявшийся поэт, пришел со своей болью, своим гневом и своими страданиями к женщине, в дружбе которой он не сомневался.

О, где б судьба ни назначала
Мне безыменный уголок,
Где б ни был я, куда б ни мчала
Она смиренный мой челнок,
Где поздний мир мне б ни сулила,
Где б ни ждала меня могила,
Везде, везде в душе моей
Благословлю моих друзей.

Именно Зине, поэт доверил тайну  принятого им рокового решения о своей последней дуэли. Среди немногих, Евпраксия Николаевна была посвящена Пушкиным в его запутанные преддуэльные отношения и в самый факт посланного им Геккернам вызова. Что именно рассказал поэт Евпраксии в тот день, никто до сих пор не знает. Вернувшись в Тригорское после дуэли, Евпраксия поделилась с матерью, о чем Прасковья Александровна позже писала А.Тургеневу: «Я почти рада, что вы не слыхали того, что говорил он перед роковым днем моей Евпраксии, которую любил, как нежный брат, и открыл ей свое сердце. - Мое замирает при воспоминании всего услышанного. – Она знала, что он будет стреляться! И не умела его от того отвлечь!» В разговоре с Пушкиным Евпраксия Николаевна напомнила ему о детях, на что Пушкин ответил, что надеется на обещание императора позаботиться о них.
Он взял с Евпраксии Николаевны слово никому не говорить о том, что рассказал ей перед дуэлью. И она сдержала его. Неизвестно также, что рассказала Евпраксия Николаевна своей матери. Никаких записок или воспоминаний по этому поводу они обе не оставили.
Семья Вревских до конца жизни свято хранила память о Пушкине. Анна Вульф, сестра Евпраксии Николаевны, завещала семье Вревских все пушкинские реликвии, ей принадлежавшие. Перед смертью Евпраксия Николаевна завещала дочери Софье Борисовне сжечь все письма Пушкина к ней. Пушкинская Зизи навеки унесла тайну своего кумира.

Автор

С Зизи поэт давно дружил.
Ей доверял свои секреты.
Предмет своих стихов  любил,
Как любят женщин все поэты.
Их чувства нежные друг другу
Хранились до последних дней.
С Евпраксией ушли в могилу
Все письма пушкинские к ней.

Зинаида Александровна Волконская (1792-1862)

«Царица муз и красоты,
Рукою нежной держишь ты
Волшебный скипетр вдохновений,
И над задумчивым челом,
Двойным увенчанным венком,
И вьется и пылает гений».

Дочь князя Александра Михайловича Белосельского - Белозерского и Варвары Яковлевны Татищевой. Родилась в Турине, где ее отец был посланником. Матери своей  Зинаида лишилась при рождении и была  воспитана отцом, человеком образованным,  известным меценатом, от которого она унаследовала любовь к науке и искусствам.
В 1805 году приехала в Россию, где предметом искреннего чувства молодой фрейлины стал император Александр I. Очаровательная княжна Зинаида Белосельская-Белозерская влюбилась. Роман был долгим, бурным и временами тягостным для обоих, тем более что у Александра была еще одна фаворитка - Мария Нарышкина.
Наверное, император увлекся фрейлиной не только из-за её красоты - красавиц при дворе всегда было с избытком. Зинаида сочетала красоту и обаяние с прекрасной европейской образованностью, острым умом, литературными и музыкальными талантами. Отношения императора с фрейлиной, даже не заходящие дальше простых ухаживаний и обмена любезностями, не могли не вызвать массу слухов и сплетен. Тогда Зинаиду срочно выдали замуж за флигель-адъютанта князя Никиту Григорьевича Волконского. Волконский Никита Григорьевич с 1796 года прапорщик лейб-гвардии Измайловского полка. В 1800 году уволен от службы в чине статс-капитана. В 1805 году при Александре I пожалован в камергеры. В 1807 снова поступил на военную службу в чине полковника, участвовал в боевых действиях с турками в составе Дунайской армии. За отличия был награжден орденами святой Анны 2-й степени, святого Владимира 4-й степени с бантом и золотой шпагой. Участвовал в заграничной кампании 1813-1814 годов, отличился в сражениях под Дрезденом, Пирной, Лейпцигом, был произведен в генерал-майоры.
Свадьбу сыграли 8 февраля 1811 года, а в ноябре у молодой четы родился первенец, названный Александром, крестным отцом которого стал император. Снова поползли слухи, что к рождению сына Никита Волконский имел номинальное отношение, а истинный отец - император. Но Александр к ребенку интереса не проявлял, и слухи постепенно утихли.
С новой силой роман вспыхнул во время заграничного похода русской армии в 1813-14 годах. Сохранилось значительное количество писем и записок императора к Зинаиде Волконской, которые ныне хранятся в США в библиотеке Гарвардского университета.  Судя по всему, отношения фаворитки и императора носили платонический характер, о чем свидетельствовали и отдельные современники.
В 1808 году, будучи фрейлиной, Зинаида Александровна состояла при королеве Луизе Прусской.
Вместе с мужем, и сыном Александром, Зинаида Волконская  сопровождала Александра I во время его военных походов. Она побывала в Лондоне и Париже, где стала известна своим сценическим и музыкальным дарованием, исполняя на сцене частных театров оперы Россини, блистала на Венском конгрессе, позднее - на Веронском. С этого времени установилась между нею и Александром I дружеские отношения и началась переписка, продолжавшаяся до его смерти.
С новой силой роман с императором вспыхнул во время заграничного похода русской армии в 1813-1814 годах. Княгиня Зинаида Волконская, сопровождавшая мужа в походах и конгрессах, встречалась с императором в Германии и во Франции, вела с ним постоянную переписку. Александр I видел в княгине не любовницу, а умную женщину с нежными чувствами, с которой можно поделиться своими мыслями и сомнениями, получить полезный совет, поддержку и искреннее сочувствие.
В Вероне и Теплице, Вене и Париже княгиня принимала дипломатов и венценосных представителей всей Европы. В салоне Зинаиды Волконской, иногда в присутствии царя обсуждались и даже решались вопросы, волновавшие мир. Император любил ее общество, ценил красоту и живой артистизм этой незаурядной женщины. Между сражениями с Наполеоном Александр I писал княгине Волконской записочки на французском языке.
14 мая 1813 года: «Я полон желанья успеха моим армиям, но к этому чувству примешивается искреннее желание, чтобы эти успехи доставили мне счастье увидать Вас как можно скорее».
21 августа 1813 года: «Только Вы умеете делать приятными всех, с кем Вы общаетесь, поскольку Вы сами одарены той любезностью, которая заставляет всех чувствовать себя рядом с Вами легко и непринужденно. Поэтому часы, проведенные рядом с Вами, доставляют истинную радость».
10 октября 1813 года: «Если пламенно чувствовать все, что исходит от женщины прекрасной и любезной, может дать рыцарские права, то я надеюсь, что могу предъявить на них претензию».
В письмах Александра I  неоднократно упоминаются поручения и просьбы княгини, которые он выполнил или пытался их выполнить. «Все Ваши поручения будут в точности выполнены». После битвы под Лейпцигом император спешит поделиться радостью от победы и добавляет: «Поверьте, что я на всю жизнь Ваш и сердцем, и душой, и я скажу также: «Позор тому, кто дурно об этом подумает».
Значительное количество писем и записок императора к Зинаиде Волконской ныне хранится в США в библиотеке Гарвардского университета. Судя по переписке, отношения фаворитки и императора носили платонический характер.
Прошло тринадцать лет с той поры, когда это было написано. «Царственный поклонник уже покончил счеты с земными страстями, а княгиня Зинаида по-прежнему влюбляла в себя и сама влюблялась. С ее именем связано немало любовных историй». (А.Тыркова-Вильямс).
Отечественная война 1812 года победоносно завершилась в Париже. Началась череда балов, парадов и великосветских раутов, на которых рядом с императором блистает очаровательная Зинаида Волконская, что дает новый повод для сплетен, теперь по всей Европе.
В послевоенной Европе княгиню Волконскую привлекает мир парижской и венской богемы: артисты, художники, писатели и поэты. Богемные пристрастия фаворитки император не одобряет, но вынужден с ними смириться.
В Париже, в 1815 году, она поставила и с громадным успехом спела заглавную партию в комедийной опере Россини «Итальянка в Алжире». По свидетельству многих современников у нее был чудный голос.
После того, как в Европе установился мир, Александр I со свитой возвращается в Петербург, где его ждала любовница Мария Нарышкина. Умная и талантливая  Зинаида Волконская не вписывается в чопорный петербургский свет. Она реже встречается с императором, но переписка между ними сохраняется еще долгие годы.
Вернувшись в 1817 году в Петербург, княгиня Волконская провела три года в России, пользуясь шумным светским успехом, подавшим пищу и для злословия. Например, по поводу поездки её в Одессу: одни судачили, что к морю, а другие говорили ради итальянского певца Карбери.
Весной 1820 года – она в Италии. В Риме Волконская становится душою кружка русских художников, среди которых были Ф.Бруни, С.И.Гальберг, К. и А.Брюлловы.
Скульптор С.И.Гальберг переводит для нее драмы Шиллера. Она пишет и издает в 1821 году либретто и музыку своей оперы «Жанна д`Арк», в которой она сыграла роль Жанны.
Венценосному покровителю не нравилось, что Зинаида жила в Европе, хотя для него не вполне были удобны слишком откровенные отношения, которых жаждало молодое сердце княгини. Ее самостоятельность несколько раздражали монарха. «Если уж я и негодовал на Вас, то уж, конечно, не за Л., а, признаюсь Вам откровенно, за то предпочтение, которое Вы оказываете Парижу со всей его мелочностью. Столь возвышенная и превосходная душа казалась мне не подходящею ко всей этой суетности, и  считал ее жалкой пищей для нее».
Зинаиде Волконской пришлось вернуться в Петербург, встречи с которым она боялась, ведь там находилась ее соперница за сердце императора Мария Нарышкина и там были ее недоброжелатели. Чтобы привлечь внимание к себе, она нахваливает Европу, что вызывает неприязнь у царского двора. «Княгиня Волконская сначала хвалила Европу, компрометируя себя, потом уехала в Одессу с сеньором Барбьери, когда все и даже сам Государь советовали ей статься».
В Одессе З.А.Волконская покорила не одно сердце. Многие поэты были увлечены ею всерьез. Она пережила сумасшествие  и смерть Батюшкова. Пыталась неудачно писать. Пушкин именовал ее «царицей муз и красоты», Гете называл Волконскую «Северной Коринной». Ее салон становится центром притяжения одаренных людей, оказавшихся на юге России.
В 1823 году Волконская возвращается в Петербург, но вскоре почувствовала там себя чужой и уже осенью 1824 года надолго переселилась в Москву.
Когда Пушкин познакомился с Зинаидой Волконской в Москве, ей было 35 лет.
Княгиня писала стихи и прозу по-русски, по-французски, по-итальянски, прекрасно рисовала, играла на арфе, сочиняла оперы и сама пела в них. Ее стихи публиковались в отечественных и европейских журналах. О ее повестях и новеллах одобрительно отзывался Александр Пушкин.
Аристократка Зинаида любила литературу и искусство во всех проявлениях, подчас выражая эту любовь с модной тогда цветистостью. Внучатый племянник С.М.Волконский так описал ее по рассказам семьи и преданиям: «Женщина очаровательного ума, блестящих художественных дарований… Утонченная представительница юного романтизма в его сочетании с пробуждающимися и мало еще осознанным национализмом, она была типичный продукт западной цивилизации, приносящий себя на служение родного искусства, родной литературы… Она умела принять, обласкать человека, поставить его в ту обстановку, которая была нужна для его работы, для его вдохновения».
Именно московский период жизни Зинаиды Волконской (1824 – 1829) стал событием в музыкально – литературной жизни России. Частый посетитель салонов Волконской, князь Вяземский писал: «В Москве дом княгини Зинаиды Волконской был изящным сборным местом всех замечательных и отборных личностей современного общества. Тут соединялись представители большого света, сановники и красавицы, молодежь и возраст зрелый, люди умственного труда, профессора, писатели, журналисты, поэты, художники. Все в этом доме носило отпечаток служения искусству и мысли. Бывали в нем чтения, концерты, дилетантами и любительницами представления итальянских опер. Посреди артистов и во главе их стояла сама хозяйка дома. Слышавшим ее нельзя было забыть впечатления, которые производила она своим полным и звучным контральто и одушевленною игрою в роли Танкреда, опере Россини. Помнится и слышится еще, как она, в присутствии Пушкина и в первый день знакомства с ним, пропела элегию его, положенную Геништою:

Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан…

Пушкин был живо тронут  этим обольщением тонкого и художественного кокетства. По обыкновению, краска вспыхивала в лице его. В нем этот детский и женский признак сильной впечатлительности был выражением внутреннего смущения, радости, досады, всякого потрясающего ощущения».
Тот же П.А.Вяземский, 6 февраля 1833 года, писал А.И.Тургеневу: «Там музыка входила всеми порами. Дом ее был волшебным замком музыкальной феи, ногою ступишь за порог, раздаются созвучия. До чего ни дотронешься, тысячи слов гармонически откликнуться. Там стены пели, там мысли, чувства, разговоры, движение, все  было пение».
Осенью 1826 года в Москву возвратились Пушкин и Мицкевич. Они оба стали постоянными гостями ее литературного и музыкального салона в доме на Тверской. Мицкевич посвящает Волконской свои «Крымские сонеты» и «Греческую комнату».
После отъезда Пушкина в конце октября 1826 года из Москвы в село Михайловское Волконская пишет ему письмо, находясь под впечатлением от чтения поэтом «Бориса «Годунова». Это чтение состоялось в доме у Веневитиновых, на котором она присутствовала.
«Москва 29 сего октября 1826 г.
Вот уже несколько дней, как я приготовила для вас эти две строчки, дорогой господин Пушкин. Но я все забывала вам их передать; это происходит оттого, что при виде вас я становлюсь мачехой. «Жанна» была написана для моего театра, я играла эту роль, и так мне захотелось сделать из этого оперу, то я была вынуждена кончить шиллеровскую пьесу на середине. Вы получите литографированное изображение моей головы в виде Giovanna d`Arco с композиции Бруни, - поместите ее на первой странице и вспоминайте обо мне. Возвращайтесь к нам. Московский воздух легче. Великий русский поэт должен писать или в степях, или под сенью Кремля, а творец «Бориса Годунова» принадлежит стольному граду царей. - Кто она, та мать, зачавшая человека, чей гений – вся сила, все изящество, вся непринужденность; кто - то дикарем, то европейцем, то Шекспиром и Байроном, то Ариосто, Анакреоном, то всегда Русским – переходит от лирического к драматическому, от песен нежных, любовных, простых, порой суровых, романтических или язвительных, к важному и безыскусственному тону строгой истории? До свидания - надеюсь, скорого».
Восхищаясь голосом и поэтическим талантом Зинаиды Волконской, Пушкин увенчал «царицу муз и красоты» двойным венком. Но Зинаида Волконская была еще и писателем - историком. За ее труд по истории древних славян «Славянская картина» Общество истории и древностей Российских при Московском университете 18 октября 1825 года избрало ее своим почетным членом. В следующем году она была избрана почетным членом Общества любителей Российской словесности и стала первой женщиной - почетным членов этих Обществ.
Сравнительно недавно стало известно, что Зинаида Волконская была художницей.  В альбоме 46.5 Гарвардского архива хранятся ее двенадцать рисунков (семь акварельных и пять, выполненных пером). Рисунки были сделаны весной 1819 года в Одессе,  о чем говорит надпись на одном из них: «Одесса в 1819». Весенние пейзажи Одессы Зинаида Волконская прокомментировала французскими стихами, прославляющими» одесскую грязь.
26 декабря 1826 года в доме на Тверской звучала музыка в честь Марии Николаевны Раевской – Волконской, уезжавшей к мужу – декабристу в Сибирь. Здесь в этот вечер с ней навсегда простился Пушкин. Зинаида посвятила Марии восторженное стихотворение в прозе по-французски, имевшее хождение во всех  светских московских гостиных и где Мария Волконская изображалась индуской вдовою, восходящей на костер. «Мне сдается, - писала она, - что твои грациозные движения творят ту мелодию, которую древние приписывали движению небесных светил».
В этом доме, 25 января 1827 года П.Вяземский слушал Волконскую в «Танкреде» Россини.
В мае 1827 года Пушкин посылает Волконской экземпляр только что вышедших «Цыган» и свое знаменитое посвящение:

Среди рассеянной Москвы,
При толках виста и бостона,
При бальном лепете молвы
Ты любишь игры Аполлона.
Царица муз и красоты,
Рукою нежной держишь ты
Волшебный скипетр вдохновений,
И над задумчивым челом,
Двойным увенчанным венком,
И вьется и пылает гений.
Певца, пленного тобой,
Не отвергай смиренной дани,
Внемли с улыбкой голос мой,
Как мимоездом Каталани
Цыганке внемлет кочевой.

Свободный дворец  «царицы муз» был безраздельно отдан искусству. Зинаида Волконская была велико лепной хозяйкой салона, умелым режиссером, музыкантом и певицей, поэтом и художником.
Все, что казалось непринужденной импровизацией, происходившей в ее салоне, на самом деле было одухотворено ею. По свидетельству А.Н.Муравьева, Пушкину нравилось бывать в салоне Зинаиды Волконской, который являлся «общим центром для литераторов и вообще для любителей всякого рода искусств, музыки, пения, живописи». Кроме Пушкина и Мицкевича, в салоне Волконской читали свои стихи Баратынский, Веневитинов, Вяземский, спорили о  литературе Чаадаев, Погодин, Шевырев, Киреевский. В ее блестящем салоне собирались сановники и аристократы, молодежь и пожилые люди, артисты, профессора, поэты, художники и журналисты. Здесь выступали лучшие артисты Москвы и приезжие знаменитости, устраивались концерты, литературные вечера, ставились оперы и спектакли. Во главе исполнителей стояла сама хозяйка дома. С восторгом отзываются современники о замечательном, полном и звучном контральто и прекрасной игре Зинаиды Волконской в роли Танкреда в опере Россини. Пушкин посвятил З.А.Волконской несколько милых мадригалов. Он с удовольствием участвовал в различных играх, шарадах и литературных беседах. «Эта замечательная женщина, - пишет современник, - с остатками красоты и на склоне лет, писала и прозою, и стихами. Все дышало грацией и поэзией в необыкновенной женщине, которая вполне посвятила себя искусству. По ее аристократическим связям, собиралось в ее доме самое блестящее общество первопрестольной столицы; литераторы и художники обращались к ней, как бы к некоторому меценату. Страстная любительница музыки, она устроила у себя не только концерты, но и итальянскую оперу, и являлась сама на сцене в роли Танкреда, поражая всех ловкою игрою и чудным голосом: трудно было найти равный ей контральто. В великолепных залах Белосельского дома оперы, живые картины и маскарады часто повторялись во всю зиму, и каждое представление обставлено было с особенным вкусом, ибо княгиню постоянно окружали итальянцы. Тут же, в этих салонах, можно было встретить и все, что только было именитого на русском Парнасе». Серьезная музыка сочеталась с игривыми шарадами, стихи – с эпиграммами и шутками. Однажды, один из гостей хозяйки, по неловкости, сломал руку колоссальной статуи Аполлона в театральном зале. Пушкин тут же сочинил искрометную эпиграмму:

Лук звенит, стрела трепещет,
И клубясь, издох Пифон,
И твой лик победой блещет,
Бельведерский Аполлон!
Кто ж вступился за Пифона,
Кто разбил твой истукан?
Ты, соперник Аполлона,
Бельведерский Митрофан.

И тут же Пушкин получил ответную злобную эпиграмму от неловкого «Митрофана Бельведерского»:

Как не злиться Митрофану?
Аполлон обидел нас:
Посадил он обезъяну
В первом месте на Парнас.

Однако, обидная эпиграмма не задевала чести, а потому на такие не принято было обижаться.
Когда Пушкин собрался обратно в Михайловское, княгиня Волконская подарила ему свой портрет в знак особых отношений вместе с сопроводительным письмом, написанном по - французски. Возможно, что под влиянием чар княгини Зинаиды написано и такое стихотворение:

Кто знает край, где небо блещет
Неизъяснимой синевой…
Италии волшебный край,
Страны высоких вдохновений…

И на поэтическом фоне дается описание нежной и томной красавицы:

На рай полуденной природы,
На блеск небес, на ясны воды,
В стесненье вдохновенных чувств,
Душевный взор она возводит,
Дивясь и радуясь душой –
И ничего пред собой
Себя прелестней не находит…

Стихотворение не имеет конца, но содержит удивительные строки:

Стоит ли с важностью очей
Пред Флорентийскою Кипридой:
Их две, и мрамор перед ней
Страдает, кажется, обидой…

Пушкин написал стихи в торжественном гетевском стиле, но бес смешливости, может быть, его пересилил. У него было двоякое отношение к Волконской. Пушкину нравилась разносторонне одаренная женщина, в доме которой он наслаждался итальянской музыкой, встречался с выдающимися людьми и, где он мог резвиться как школьник. Хозяйка привлекала поэта своим умом, но ее экзальтированность иногда его смешила. Порой в ее доме было присутствовала фальшь и притворство, много было игры и откровенных театральных увлечений хозяйки. Пушкин, как человек искренний и открытый, иногда уставал от театра Зинаиды Волконской, в котором она играла ведущую роль. Однажды его попросили что-нибудь прочесть из своих стихотворений. «В досаде он прочел «чернь» и, кончив, с сердцем сказал: « в другой раз не станут просить». 25 января 1829 года Пушкин писал П.Вяземскому из Петербурга: «Я от раутов в восхищении и отдыхаю от проклятых обедов Зинаиды». И дальше добавляет непристойность о Зинаиде и ее новом кавалере флорентинце  Риччи. Но это было не просто увлечение. В итальянского графа, певца-любителя и красавца Риччи Зинаида Волконская неожиданно влюбилась до беспамятства. Риччи отвечал взаимностью.
«Северной Коринне», как называл ее Гете, пришлось плохо на родине и через десять лет она покидает Россию. В конце февраля 1829 года княгиня З.А.Волконская с сестрой и сыном уехала в Италию, где приняла  католическую веру. Она жила на окраине Рима, в старинной вилле. Во вре-
мена Зинаиды Волконской здесь кипела жизнь. Гостями княгини Волконской бывали художники Брюллов и Кипренский, поэты Вяземский и Жуковский, Глинка и Тургенев. Подолгу гостил и Николай Гоголь. Ей льстило столь высокое  и тонкое понимание ее натуры, искренне поклонение окружающих знаменитостей.
Самый красивый и молодой Федор Бруни влюбился в Волконскую пылко и безнадежно. Он изобразил любимую женщину в романтическом виде, в костюме из написанной и поставленной ею оперы «Жанна Д`Арк». Опера, как и портрет, имела  необыкновенный успех. Чувства Ф.Бруни остались без ответа.
Любовь Зинаиды Волконской пребывала в Петербурге. Она попыталась вернуться в Россию, когда узнала, что там умер Александр I, которого она искренне и всем сердцем любила.  На его гроб она положила букет незабудок и сочинила кантату его памяти.
В августе 1830 года она писала Вяземскому: «Что поделывает Пушкин? Добрейший Баратынский? Передайте им мой привет…». В память о Пушкине и его друзьях Зинаида Волконская соорудила в парке собственной римской виллы колонну с их именами.
Умерла Зинаида Александровна Волконская 24 января 1862 года. Если верить преданию, то причиной смерти стала простуда, полученная княгиней после того, как она отдала на улице свое пальто замерзающей нищей женщине. Она всегда отличалась состраданием и благотворительностью. В конце жизни помощь страждущим стала для нее чуть ли не навязчивой идеей. По слухам умерла в бедности, обобранная патерами и монахами, но зато причисленная церковью к лику «блаженных».
В Италии помнят русскую княгиню, которую римская беднота называла Благочестивою, и даже сохранили имя Зинаиды Волконской в названии одной из улиц вечного города.
После смерти княгини ее сын Александр Никитич собрал все произведения матери и издал их на французском и русском языках. Богатейший архив Волконской, в котором находились автографы многих выдающихся деятелей русской культуры, к сожалению, был распродан.

Автор

Под сенью древнего Кремля,
В гостях красавицы Волконской,
Что подтверждала и молва,
Бывал в салоне цвет московский.
Она, как ангел безмятежный,
Окинет взором добрым, нежным,
И в миг становится светлей.
И голос музы несравненной
Звучит с душою вдохновенной
По вечерам, в кругу друзей.
Ну, разве можно избежать
И в Зинаиду не влюбиться,
Когда исходит благодать.
Душа желала бы молиться,
А сердце хочет обожать.

Екатерина Николаевна Ушакова (1809-1872)

«В отдалении от вас
С вами буду неразлучен,
Томных уст и томных глаз
Буду памятью размучен…»

После возвращения Пушкина из деревенской ссылки, в нем замечается беспокойное искание женского общества. И он часто посещает дома, где  есть молодые девушки, влюбляется, но все время ищет ту, к которой легкое увлечение перешло бы в серьезную любовь. В Москве - Софья Пушкина, сестры Урусовы, сестры Ушаковы, Александрина Римская-Корсакова, Наталья Гончарова, в Петербурге - А.О.Россет, А.А.Оленина, в деревне - Евпраксия и Нетти Вульф, Катенька Вельяшева. Всех их он почти одновременно вмещает в своем сердце.
Азбука любви была в руках у Пушкина. Он быстро затвердил все буквы этого алфавита и даже научился составлять из них новые сочетания. Но еще оставалось применить теорию к жизни. Подобно большинству богато одаренных натур Пушкин «любил любовь» гораздо раньше, чем в его душе зародилось подлинное чувство к какой-нибудь определенной женщине. Впоследствии, в вариантах VIII главы «Евгения Онегина», он припомнил...те дни, когда впервые

Заметил я черты живые
Прелестной девы, и любовь
Младую взволновала кровь.
И я, тоскуя безнадежно,
Томясь обманом пылких снов,
Везде искал ее следов,
Об ней задумывался нежно,
Весь день минутной встречи ждал
И счастье тайных мук узнал.

Среди многих знакомств как-то особенно выделяются веселые и беззаботные, светло-интимные отношения с сестрами Ушаковыми. По возвращении Пушкина в Москву из ссылки, дальний родственник Соболевский на балу представил Екатерине Пушкина, а вскоре привез поэта и в дом Ушаковых, живших тогда на Средней Пресне. Это было хлебосольное семейство, состоявшее в родстве с Д.И.Фонвизиным, с женой А.Н.Радищева, сохранившее простоту привычек и чуждое светской холодности. На целых четыре года, до самой помолвки Пушкина с Натальей Гончаровой, этот дом стал для него своим. Его атмосфера, очевидно, напоминала ему милое Тригорское: общее веселье, розыгрыши; шутливые стихи и карикатуры в альбомах. Из двух сестер, Пушкин отдавал явное предпочтение старшей, семнадцатилетней Екатерине.
В записной книжке П.И.Бартенева говорится, что «Екатерина Ушакова была в полном смысле красавица: блондинка с пепельными волосами, темно-голубыми глазами, роста среднего, густые косы нависли до колен, выражение лица очень умное. Она любила заниматься литературою. Много было у нее женихов; но по молодости лет она не спешила замуж. Старшая, Елизавета, вышла за С.Д.Киселева. – Является в Москву Пушкин, видит Екат. Ник.Ушакову в благородном собрании, влюбляется и знакомится. Завязывается полная сердечная дружба».
Очаровательная блондинка обладала великолепным чувством юмора, имела добрый и мягкий характер и в тоже время - резвая, шаловливая и лукаво-смешливая. «Ни женщина, ни мальчик»,- назвал ее Пушкин в надписи на экземпляре своих стихов, преподнесенных Екатерине.
Зима 1826-1827 годов оказалась самой счастливой в жизни Екатерины Ушаковой. Пушкин ездил к ней почти каждый день, они читали стихи, слушали музыку, дурачились и заполняли бесконечными карикатурами и стихотворными  подписями альбомы Екатерины и ее сестры Елизаветы. В сохранившемся альбоме Елизаветы Николаевны и располагался шутливый «Донжуанский список» Пушкина.
Видимо, в ответ на шутку сестер Ушаковых поэт написал имена женщин, в которых был когда-то влюблен. Екатерина Николаевна любила поэта, и было время, когда он отвечал ей взаимностью, подумывая о женитьбе. Пушкин часто был в ее обществе, скучал без нее на светских вечерах и оживлялся при ее появлении. Вместе с немногими друзьями она была для него отрадой. В доме Ушаковых все «дышало» Пушкиным: здесь хранились издания его сочинений, ноты романсов на его стихи, альбомы были заполнены его стихами и рисунками.
Е.С.Телепнева, знакомая Ушаковых, записала в своем дневнике: «Вчерась мы обедали у Ушаковых, а сегодня ожидаем их к себе. Меньшая очень, очень хорошенькая, старшая чрезвычайно интересует меня, потому что, по-видимому, наш знаменитый Пушкин намерен вручить ей судьбу жизни своей, ибо положил оружие свое у ног ее, т.е. сказать просто, влюблен в нее. Это общая молва. Еще не видавши их, я слышала, что Пушкин во все пребывание свое в Москве только и занимался, что Катей N. (Ушаковой). На балах, на гуляньях он только с ней и говорил, а когда случалось, что в собраниях ее нет, то Пушкин сидит целый вечер в углу задумавшись, и никто не в силах его развлечь. В их доме  все напоминает о Пушкине. На столе найдете его сочинения. Между нотами - «Черную шаль» и «Цыганскую Песнь». На фортепиано - его «Талисман и «Копеечку» (?), в альбоме -несколько листочков картин, стихов и карикатур, а на языке беспрерывно вертится имя Пушкина. Знакомство же с ними удостоверило меня в справедливости сих слухов».
Л.Н.Майков пишет, что «по словам Н.С.Киселева, Пушкин питал к Екат.Ник.Ушаковой нежное чувство; но уехав в Петербург в исходе 1827 года, он увлекся там другой красавицей - Анной Алексеевной Олениной. Есть известие, что он даже сватался за нее, но получил отказ. Затем, когда Пушкин возвратился в Москву (вероятно, уже в марте 1829 года), то «при первом посещении Пресненского дома он узнал плоды своего непостоянства: Екатерина Николаевна помолвлена за князя Д-го, - «С кем же я остался?» - вскрикивает Пушкин. – «С оленьими рогами», - отвечает ему невеста. Впрочем, этим не кончились отношения Пушкина к бывшему своему предмету. Собрав сведения о Д-м, он упрашивает Н.В.Ушакова расстроить эту свадьбу. Доказательства о поведении жениха, вероятно, были слишком явны, потому что упрямство старика было побеждено, а Пушкин остался прежним другом дома». Сестры знали об отказе Олениной и новом увлечении Пушкина Натальей Гончаровой и жестоко высмеивали его в карикатурах. В альбоме младшей сестры Елизаветы имеется целый ряд таких карикатур, В одной из них Оленина протягивает Пушкину кукиш.
Л.Н.Майков рассказывает: «В альбоме Ек.Ник. Ушаковой есть рисунки, но не руки Пушкина, а другой, еще менее искусной, по крайней мере, менее твердой, и сопровождаются они надписями, который сделаны почти все женским почерком, едва ли не Ек.Ник. Ушаковой. На одном из этих рисунков изображен пруд, на берегу которого стоит нарядная молодая особа и удит; на поверхности воды видно несколько мужских голов; вдали, на берегу стоит молодой человек в круглой шляпе, с тростью в руке. Против мужской фигуры написано: «Madame, il est temps definir (Мадам, пора кончать), а против женской:

Как поймаю рыбочку
Я себе на удочку,
То-то буду рада,
То-то позабавлюсь,
То-то разгуляюсь!

По объяснению Н.С.Киселева, представленная здесь молодая особа есть Анна Алексеевна Оленина. В мужчине, стоящем на берегу, следует угадывать Пушкина, хотя изображение и не отличается сходством. Барышню с тем же профилем, какой мы видим на сейчас описанной картине, можно узнать и на другом рисунке: тут она протягивает руку молодому человеку, который ее почтительно целует. Здесь мужская фигура, с лицом, обрамленным бакенбардами, уже гораздо более напоминает портреты Пушкина. К этой картинке относится следующая подпись:

Прочь, прочь, отойди!
Какой беспокойный!
Прочь, прочь! Отвяжись,
Руки недостойный!

Пушкин бывал у Ушаковых иногда по два, по три раза в день и чувствовал себя в доме хозяев свободно и непринужденно. Третьего апреля 1827 года он написал в альбоме Екатерины Николаевны:

Когда, бывало, в старину
Являлся дух иль привиденье,
То прогоняло сатану
Простое это изреченье:
«Аминь, аминь, рассыпься!» В наши дни
Гораздо менее бесов и привидений:
(Бог ведает, куда девалися они).
Но ты, мой злой иль добрый гений,
Когда я вижу пред собой
Твой профиль, и глаза, и кудри золотые,
Когда я слышу голос твой
И речи резвые, живые, -
Я очарован, я горю
И содрогаюсь пред тобою
И сердцу пылкому мечтою,
«Аминь, аминь, рассыпься!» - говорю.

Это не просто разговор в шутливом тоне. Здесь портрет веселой и прелестной московской барышни. Стихи дополняла иллюстрация - собственный портрет автора. Пушкин изобразил себя в виде молодой монахини. Свои знаменитые бакенбарды он переделал в локоны, а перед собой посадил добродушного беса с рогами, с сигаретой во рту. Под портретом он написал слова из романса Баратынского: «Не искушай меня без нужды…» Пушкин любил подразнить хорошеньких девушек, а они отвечали ему тем же. А.О.Россет-Смирнова рассказывала, что «барышни Ушаковы вели такие разговоры, что хоть святых выноси». Сестрам нравилось дразнить поэта за влюбчивость и волокитство, на что он не сердился. «Напротив, раз под аккомпанемент итальянских арий, которые пела одна из сестер, Пушкин, своим быстрым, нервным почерком, вписал в альбом Елизаветы Ушаковой 37 женских имен».
«Зимой 1826-1827 годов у ней были все основания мечтать о скором счастье, - размышляет о судьбе Екатерины Ушаковой пушкиновед, доктор филологических наук Нина Забабурова.- Поэт ездил в дом постоянно, а подобные визиты в семью, где есть дочери-невесты, принято понимать вполне однозначно… Почему Пушкин не посватался к Екатерине Ушаковой в эту же зиму?... Если его с радостью принимали, то скорее всего предполагали дальнейшее развитие отношений. Но ничего не произошло: ни объяснения, ни ссоры, ни разрыва. Зима прошла весело, в шутках, разговорах и дурачествах, а 16 мая Пушкин уехал из Москвы…»
Екатерина Ушакова не мыслила своей жизни без поэта. В письме к брату она пишет: «Он уехал в Петербург, может быть, он забудет меня; но нет, нет, будем лелеять надежду, он вернется, вернется безусловно! Держу пари: читая эти строки, ты думаешь, что твоя дорогая сестра лишилась рассудка; в этом есть доля правды, но утешься: это ненадолго, все со временем проходит, а разлука – самое сильное лекарство от причиненного любовью зла».
За несколько дней до отъезда Пушкин записал в альбом Ушаковой стихотворение «В отдалении от вас», в котором не было и тени неискренности:

В отдалении от вас
С вами буду не разлучен,
Томных уст и томных глаз
Буду памятью размучен;
Изнывая в тишине,
Не хочу я быть утешен, -
Вы ж вздохнете ль обо мне,
Если буду я повешен?

Отъезд Пушкина глубоко взволновал Екатерину Ушакову. Это заметно по письму, которое две сестры, Елизавета и Екатерина, написали своему брату Ивану с необычной датировкой: «1827 года мая 26, памятный для Екатерины день – рождение Пушкина». В первой части письма писала Елизавета: «По приезде я нашла в Екатерине большую перемену; она ни о чем другом не говорит, как только о Пушкине и о его прославленных сочинениях. Она знает их все наизусть. Прямо совсем одурела». Екатерина, не отрицая слова сестры, добавляет от себя: «Он уехал в Петербург, может быть, он забудет меня; но нет, нет, будем лелеять надежду, он вернется, он вернется безусловно! Держу пари: читая эти строки, ты думаешь, что твоя сестра лишилась рассудка; в этом есть доля правды, но утешься: это ненадолго, все со временем проходит, а разлука – самое сильное лекарство от причиненного любовью зла. …Город почти пустынен, ужасная тоска (любимые слова Пушкина)».
Московские кумушки полагали, что дело шло к свадьбе. По этому поводу у П.И.Бартенева имеется запись в записной книжке: «Между Ек. Ник. Ушаковой и Пушкиным завязывается тесная сердечная дружба, и, наконец, после продолжительной переписки, Екатерина Ушакова соглашается выйти за него замуж. Что же помешало этому союзу двух сердец: предсказание гадалки или нечто другое?
Пророчества и зловещие предзнаменования  порою сбываются и приводят к трагическим происшествиям. Так было и с Пушкиным. Он любил заглядывать в будущее.
Предсказание знаменитой гадалки наложило отпечаток на всю его последующую жизнь, а попытка узнать свое будущее обернулась нескончаемым мучением. И хотя Провидение словно вело Пушкина по жизни, то и дело, посылая предупреждающие знаки, он все-таки пренебрег ими и бросил вызов судьбе. Вряд ли молодой Пушкин мог предположить, что визит к знаменитой гадалке запомнится ему на всю жизнь и окажет столь значительное влияние на его судьбу.
Еще в молодости поэт с друзьями отправился к знаменитой гадалке, Александре Филипповне Кирхгоф, старой немка. В 1818 году, зимою она приехала в Петербург, жила на Морской. К ней и отправились прояснить свое будущее Никита и Александр Всеволожские, Павел Мансуров, актер Сосницкий и Пушкин. Поэту она гадала последним. Разложив карты, Александра Кирхгоф с изумлением воскликнула: «О! Эта голова важная! Вы человек не простой, станете известным!» Как рассказывал сам Александр Сергеевич, пророчества ее были такими: «На этих днях встретитесь с вашим давнишним знакомым, который будет предлагать хорошее по службе место. В скором времени получите неожиданные деньги, дважды подвергнетесь ссылке. Кончите жизнь насильственной смертью от белой лошади или от руки высокого белокурого человека…». Предсказание гадалки потрясло его, уж больно странным и зловещим оно было.
В статье «Таинственные приметы в жизни Пушкина»
С. А. Соболевский отмечает: «Предсказание было о том, во-первых, что он скоро получит деньги. Возможно, вскоре Александр Сергеевич и забыл бы об этом предсказании, посчитал бы его несерьезным, но оно начало сбываться в тот же день! Вернувшись вечером домой, Пушкин обнаружил письмо, в котором его лицейский товарищ (Николай Корсаков) извещал его о высылке давно позабытого карточного долга… Надо ли говорить, что такое практически мгновенное исполнение первой части предсказания поразило молодого человека.
Вскоре последовало и неожиданное предложение. Через несколько дней Пушкин, посещая театр, встретился с Алексеем Федоровичем Орловым, который предложил ему поступить на службу в конную гвардию. Именно после этой встречи в театре Пушкин вспомнил о гадалке всерьез. Он говорил: «Теперь надобно сбыться и третьему предсказанию». Речь шла о его смерти в 37 лет от белой лошади, белой головы или белого человека. Пушкин то пытается избежать белой «напасти», то, наоборот, словно бросает вызов судьбе.
По многим свидетельствам, Пушкин в последующие годы стал более суеверным. Как говорила гадалка, его дважды должны сослать на Юг и на Север. Вскоре царь отправил его в ссылку на юг, через четыре года – в Псковскую губернию. Такие совпадения всегда производят впечатление даже на рассудительных людей, а Пушкин был очень впечатлителен.
Так он отходит от масонства, узнав, что одним из реформаторов тайной ложи является Адам Вайсхаупт (эта фамилия в переводе с немецкого - «белая голова»)… Поэт не едет на польскую войну, ведь на стороне мятежников сражается некто с практически аналогичной фамилией. Он с подозрением поглядывает на белых лошадей, а белокурые мужчины вызывают у него тревогу и раздражение.
Доходит до анекдотических ситуаций. На одном из балов у губернатора в уездном городке Пушкин видит офицера-блондина, который то и дело пристально поглядывает на поэта. Александру Сергеевичу становится не по себе от этого внимания «белой головы» и он переходит в другое помещение, но любопытствующий офицер следует за ним. Весь вечер Пушкин пытался избавиться от общества белокурого офицера, но тот словно преследовал его. Неизвестно, нарочно ли он это делал (допустим, зная от кого-то о тревожащем поэта предсказании) или просто хотел познакомиться, но не мог найти повода. Пушкин потом признался одному из своих знакомых: «Мне и совестно, и неловко было, и однако, я должен сознаться, что порядочно струхнул!»
«Такой страх перед белой «мастью», конечно, раздражает поэта и лишает покоя. Все чаще в его голове возникала мысль о том, что последняя часть предсказания могла быть ошибочной, а все сбывшееся в нем было лишь случайным стечением обстоятельств. Во время пребывания в Одессе он узнает, что там есть грек, который очень точно предсказывает судьбу. Пушкин обращается к нему. Если в предсказании Кирхгоф у Пушкина еще есть шанс прожить долго, то грек уже говорит о неминуемой смерти. Вот свидетельство современника: «Какой-то грек-предсказатель в Одессе подтвердил ему слова немки. Он возил Пушкина в лунную ночь в поле, спросил час и год его рождения и, сделав заклинания, сказал ему, что он умрет от лошади или от беловолосого человека». После Одессы поэт долго сокрушается, что не уточнил у грека: беловолосый человек - это блондин или, может быть, просто седой? Александр Сергеевич потрясен, теперь у него нет никаких сомнений, что предсказание Кирхгоф - это роковая предопределенность, которой трудно избежать. Надо отметить, что повторная попытка узнать свою судьбу, словно усилила и меру наказания за это.
Иногда, как будто устав от этого страха перед «белым человеком», он начинал бросать вызов судьбе и специально задирал блондинов, бесстрашно нарываясь на дуэль. В 1827 году он написал очень язвительную эпиграмму на Андрея Муравьева, такое сочинительство вполне могло окончиться для него вызовом на дуэль. К счастью, белокурый Муравьев решил для начала выяснить причину столь непонятной для него неприязни у Соболевского, друга Пушкина. Последний исчерпывающе раскрыл ему причину появления подобной эпиграммы, объясняя все предсказанием гадалки Кирхгоф. Он сказал: «Пушкин - фаталист, и потому, как только случай сведет его с «белой головой», у него сейчас же появляется мысль испытать: не это ли роковой человек? Он даже старается раздражать его, чтобы скорее искусить свою судьбу. Так случилось и с вами, хотя Пушкин к вам очень расположен».
Поэт до такой степени верил в зловещее предсказание о своей смерти, что боялся садиться на белую лошадь и общаться с белокурыми людьми. Однажды, в Москве, Пушкин приехал к княгине Зинаиде Волконской. У нее на Тверской был собственный особняк. Его украшением служили многочисленные статуи. Зинаида пребывала в горе из-за того, что у одной статуи отломилась рука. Кто-то из друзей поэта вызвался прикрепить руку. Пушкина попросили держать лестницу и свечу. Поэт сначала согласился, но, вспомнив, что друг его белокур, поспешно бросил лестницу и свечу и отбежал в сторону, воскликнув: «Нет, нет! Я держать лестницу не стану! Ты белокурый, можешь упасть и прибить меня». Вульф, друг Пушкина, вспомнил, как, готовясь к дуэли с известным «американцем» Толстым, Пушкин стрелял в цель и повторял: «Этот меня не убьет, а убьет белокурый, как колдунья пророчила». И точно - Дантес был белокурым.
Позднее, в Москве, Пушкин посетил известную гадальщицу, «у которой некогда был или бывал даже государь Александр Павлович». Пушкин не раз выражал намерение посетить  эту гадальщицу, но Екатерина Ушакова постоянно отговаривала его. П.И.Бартенев писал, что однажды Пушкин пришел к Ушаковым и в разговоре сообщил, что он был у гадальщицы, и которая предсказала ему, что он «умрет от своей жены». В то время Пушкин был влюблен в Екатерину Ушакову, она тоже любила его, дело шло к свадьбе, но... «это странное предсказание сильно подействовало на Екатерину Николаевну. Хотя это сказано было как бы в шутку, как нелепое вранье гадальщицы однако Е.Н. Ушакова взглянула на это предсказание заботливо и объявила Пушкину: так как он не послушался ее и был у гадальщицы, то она сомневается в силе его любви к ней; а с другой стороны, предвещание, хотя и несбыточное, все-таки заставило бы ее постоянно думать и опасаться за себя и за жизнь человека, которого она безгранично полюбит, если сделается его  женою, поэтому она и решается отказать ему для него же  самого.
Дело разошлось…». Ушакова боялась, что выбор Пушкина падет на Наталью Гончарову, которую считала «сущим чистилищем» и ее опасения подтвердились.
Н. Раевский, в книге «Портреты заговорили», пишет, что чувство Пушкина к Наталье Николаевне за долгие месяцы жениховства сильно остыло. Под венец он шел крайне неохотно, почти по обязанности. И более того, извещая Вяземских о своей свадьбе, он сознавал, что «сердце его остается несчастливым». Возможно, это предчувствие. Но последовали факты. Пушкин венчался в «приходе невесты у Большого Вознесения». Венчание становится настоящей мукой для столь суеверного человека, каким был Пушкин. Как вспоминала В. А. Долгорукова: «Во время венчания нечаянно упали с аналоя крест и Евангелие, когда молодые шли кругом. Пушкин весь побледнел от этого. Потом у него потухла свечка. «Все плохие предзнаменования», - сказал Пушкин». Кроме того, по другим источникам, во время обмена кольцами упало на ковер кольцо Пушкина. Поэт был в смятении: предсказания гадальщицы сбываются в точности, что причиной его смерти может стать этот брак с белокурой красавицей.
Нашел ли поэт свое счастье в семейной жизни? Трудно, нам современникам судить об этом. Когда наступил 1836 год его 37-летия, Пушкин начинает его серией вызовов на дуэли. С 1 января по 5 февраля он умудряется сделать три вызова на дуэль. Причем поводы для поединков были несерьезными и друзья поэта улаживают эти конфликты. Почти через год поэт решает бросить главный вызов своей судьбе. Гадалка говорила ему, чтобы он опасался белой лошади, белой головы и белого человека, а он вызывает на дуэль белокурого Дантеса, у которого была белая лошадь и белый мундир.
Но, вернемся к Екатерине Ушаковой. Пушкин вернулся в Москву через полтора года, в марте 1829 года, пережив в Петербурге нешуточное увлечение Анной Олениной. И когда узнал, что Екатерина Ушакова помолвлена за некого князя Долгорукова, то он воскликнул: «С чем же я остался?» На что Екатерина Николаевна насмешливо ответила, намекая на отказ А.Олениной: «С оленьими рогами». Сестры знали об отказе Олениной и новом увлечении Пушкина Натальей Гончаровой и жестоко высмеивали его в карикатурах. В альбоме младшей сестры Елизаветы имеется целый ряд таких карикатур, В одной из них Оленина протягивает Пушкину кукиш, а под рисунком подпись, сделанная Екатериной Ушаковой:

Прочь, прочь отойди!
Какой беспокойный!
Прочь! Прочь! Отвяжись,
Руки недостойный!

Осенью 1829 года, возвращаясь из летнего путешествия в Арзрум, Пушкин прожил около месяца в Москве, где снова все дни проводил с Екатериной. Она дождалась поэта и теперь  вновь надеялась. Пушкин подарил Екатерине Николаевне свой сборник стихотворений со странной дарственной надписью: «Всякое даяние благо – всякий дар совершен свыше есть. Катерине Николаевне Ушаковой от А.П. 31 сент.1829. Москва. Nec femina, nec puer» (ни женщина, ни мальчик). Вероятно, латинской фразой Пушкин намекал на резвый и шаловливый характер Екатерины, а с другой стороны подчеркивал неопределенность их отношений, давая понять о зыбкой границе между дружеской фамильярностью и любовью. Л.Н.Майков свидетельствует, что «по словам Н.С.Киселева, Пушкин носил на левой руке, между плечом и локтем, золотой браслет с зеленою яшмой с турецкой надписью. Браслет это был подарен им Е.Н.Ушаковой».
Время шло. И тут, на одном из балов поэт впервые увидел юную Гончарову. Свое новое чувство Пушкин и не думал скрывать от Ушаковых. В октябре поэт уехал из Москвы, переписываясь с Екатериной Ушаковой. В январе 1830 года он писал ей из Петербурга:

Я вас узнал, о мой оракул,
Не по узорной пестроте
Сих недописанных каракул,
Но по веселой остроте,
Но по приветствиям лукавым,
Но по насмешливости злой
И по упрекам… столь неправым
И этой прелести живой.
С тоской невольной, с восхищеньем
Я перечитываю вас
И восклицаю с нетерпеньем:
Пора! В Москву! В Москву сейчас!
Здесь город чопорный, унылой,
Здесь речи- лед, сердца – гранит,
Здесь нет ни ветрености милой,
Ни муз, ни Пресни, ни харит.

А в Москве продолжали судачить об отношениях между Пушкиным и Екатериной Ушаковой. А Пушкин запрашивал Вяземского: «Правда ли, что моя Гончарова выходит замуж за архивного Мещерского? Что делает Ушакова, моя же?». 20 марта 1830 года П.Вяземский,  из Петербурга сообщает жене: «Из Москвы уже сюда пишут, что он женится на старшей Ушаковой. Почему же нет? А шутки в сторону, из несбыточных дел это самое сбыточное».
В марте Пушкин приехал в Москву и часто бывал у Ушаковых. Из письма Екатерины к брату становится еще более ясным своеобразие личности этой удивительной девушки: умение скрыть свое отчаяние под вуалью насмешки, готовность провести жизнь в одиночестве, если уж не привелось быть с любимым.
Екатерина Николаевна не воспринимала всерьез новое увлечение Пушкина, сохраняя в сердце надежду, что он вернется к ней. В апреле 1830 года она писала брату: «Скажу тебе про нашего самодержавного поэта, что он влюблен (наверное, притворяется по привычке) без памяти в Гончарову меньшую, здесь говорят, что он женится, другие даже, что женат, но он сегодня обедал у нас, и кажется, что не имеет сего благого намерения, но ни за что поручиться нельзя». Екатерина Ушакова не одобряла выбор Пушкина и откровенно невзлюбила избранницу поэта. «Карс все так же красива, как и была, и очень с нами предупредительна, но глазки ее в большом действии, ее А.А.Ушаков прозвал Царство Небесное, но боюсь, чтобы не ошибся, для меня это сущее Чистилище. Карсы в вожделенном здравии. Алексей Давыдов был с нами в собрании и нашел, что Карс должна быть глупенька, он по крайней мере стоял за ее стулом в мазурке более часу и подслушивал ее разговор с кавалером, но только и слышал из ее прелестных уст: да-с и нет-с. Может быть, она много думает или представляет роль невинности…». С досады на непостоянство поэта Екатерина Ушакова приняла предложение князя Долгорукова. Пушкин знал, что князь человек непорядочный и сказал об этом отцу Екатерины. Он помешал свадьбе, чем оказал ей бескорыстную услугу. Его пылкая влюбленность перешла в спокойную дружбу с Екатериной Ушаковой.
Сердце Пушкина уже целиком занято Гончаровой, а имя Екатерины Ушаковой навсегда исчезает из биографии поэта.
Они не связали свои судьбы. А ведь женись Пушкин на Екатерине Николаевне - никакой дуэли с Дантесом не произошло бы. Просто быть не могло! Эту мысль подтверждает и довольно откровенное высказывание В.В.Вересаева: «Не перейди ей дорогу пустенькая красавица Гончарова, втянувшая Пушкина в придворный плен, исковеркавшая всю его жизнь и подведшая под пистолет Дантеса, - подругою жизни Пушкина, возможно, оказалась бы Ушакова, и она сберегла бы нам Пушкина еще на многие годы».
Екатерина Николаевна питала к Пушкину глубокое чувство и сохранила его на долгие годы. По-видимому, время в какой-то степени успокоило душевную боль Екатерины Ушаковой. В 1860 году, со слов ее племянника, она собралась написать воспоминания о Пушкине, где хотела изложить любопытные обстоятельства  его женитьбы. Но ее намерение не было осуществлено, а тайну своей любви к поэту она унесла в могилу.
После смерти Пушкина она вышла замуж за помещика Д.М.Наумова. В порыве ревности муж разломал на куски подарок поэта, восточный браслет с яшмой, который Пушкин носил на руке выше локтя. Действительно, по словам Н. С. Киселева, Пушкин носил на левой руке, между плечом и локтем, золотой браслет с зеленою яшмой с турецкою надписью. Браслет этот был подарен им Е. Н. Ушаковой. Наумов уничтожил и два альбома  Екатерины Николаевны, полностью посвященные Пушкину, исписанные его рукой, заполненные его стихами и рисунками. Умирая, она велела своей замужней дочери, Елизавете Обрезковой, принести шкатулку с  письмами Пушкина и, несмотря на просьбы дочери сохранить их для потомства, сожгла их. «Мы любили друг друга горячо, это была наша сердечная тайна; пусть она и умрет с нами», - сказала она в ответ.

Автор

На Пресне, в доме Ушаковых
Блеснул поэту луч небесный,
Среди гостей, давно знакомых,
От девы нежной и прелестной.

С тех пор искал он взор блестящий,
Где пары водят бальный круг.
Не чужд был вздох мимолетящий,
Сорвавшийся с прекрасных губ.

Влекло друг другу их незримо
При каждой встрече. Каждый раз
Вдруг возникала между ними
Сердец таинственная связь.

Достойно чувство нежных слов,
В стихах воспетое поэтом.
Признаться Александр готов
В любви к чудесному предмету.

Ее альбомы со стихами
И письма пушкинские к ней,
Рисунки с нежными словами,
Хранились до последних дней.

Дон - Жуанский список А.С.Пушкина

В 1829 году Пушкин сам составил шуточный список женщин из одних имен и номеров в  альбоме Елизаветы Николаевны Ушаковой. Текст записи впервые напечатан в «Альбоме Пушкинской выставки 1880 года». Первая публикация списка осуществлена в 1887 году в «Биографическом очерке» А.А.Венкстерна, где было указано: «по объяснению П.С.Киселева (мужа Екатерины Ушаковой) - это донжуанский список поэта, то есть, перечень всех женщин, которыми он увлекался».
Первой работой, специально посвященной спискам, явилась статья Н.О.Лернера «Дон-Жуанский список». Вторая работа на эту тему - книга П.К. Губера «Дон-Жуанский список А.С.Пушкина» 1923 года, с которой термин «донжуанский» получил популярность в дальнейших исследованиях. Список представляет собой запись в два столбца, состоит из двух частей и датируется 1829-1830 годами. Пушкин спародировал знаменитый список, который разворачивал перед Эльвирой слуга Дон Жуана Лепорелло. Автор этой публикации А.А.Венкстерн полагал что, раз Пушкин расположил женские имена в столбик, без фамилий и каких-либо пояснений, то это и есть список женщин, над которыми поэт одержал победы.
Увлечение домашними альбомами, куда вносились стихи, пожелания, рисунки, было модным развлечением пушкинского времени. Альбом был своеобразной визитной карточкой, свидетельствующей о круге знакомых, интересах, о вкусах и талантах их владельцев.
Весной и осенью 1829 года Пушкин писал стихи и рисовал рисунки в альбомах многих женщин. Альбом Елизаветы Николаевны Ушаковой хранит следы многих шалостей Пушкина. В начале поэт разместил только часть имен. Затем список был дополнен другими именами, над которыми не одно поколение постоянно размышляет. Одно имя обозначено, как NN и вызывает множество толкований, загадок и ожесточенных прений и до сих пор остается неизвестным. Список содержал имена 37 женщин. Он начинается и заканчивается Натальей. Предполагают, что первая - это крепостная актриса Наталья, в которую юный лицеист был влюблен. Последней может быть Наталья Гончарова, поскольку список составлен в конце 1828 года. Наталью Гончарову Пушкин шутливо назвал своей сто тринадцатой любовью. Первая часть списка содержит 16 самых обожаемых дам, которые, по общему мнению пушкинистов, отражают глубокие чувства поэта от встреч с их носительницами. В пушкинском списке имеется несколько имен «Наталья» и четыре Екатерины. Одно из имен «Екатерина» исследователи относят к Екатерине Андреевне Карамзиной, преданного друга поэта и намного старше его по возрасту. Современник говорил о ней, как о предмете благородной привязанности юноши-лицеиста. Возможно, что и Екатерина Орлова. Есть Авдотья, в которой угадывается княгиня Голицына. Есть в списке некая Аглая. Пушкинисты связывают это имя с Аглаей Антоновной Давыдовой. Пушкин посвятил ей несколько эпиграмм и стихотворение «Кокетке».
Неизвестно, к каким реальным адресатам относятся: Варвара, Надежда, Любовь, Евгения, Татьяна, Авдотья и другие имена.
«Скорее всего, можно предположить, что так называемый «Дон - Жуанский список» написан в ходе своеобразной игры, предназначенный для сестер Ушаковых, чтобы они потрудились над разгадыванием имен пушкинских знакомых». (Б.С.Мейлах). Пушкин умел завоевывать женские сердца. Его брат, Лев Сергеевич вспоминал: «Женщинам Пушкин нравился, он бывал с ними необыкновенно увлекателен и внушил не одну страсть на веку своем. Когда он кокетничал с женщиною или когда был действительно занят ею, разговор его становился необыкновенно заманчив. Должно заметить, что редко можно встретить человека, который бы объяснялся так вяло и так несносно, как Пушкин, когда предмет разговора не занимал его». По мнению Л.С.Пушкина: «Разговор Александра с женщинами едва ли не пленительнее его стихов». Его влекли разные женщины как по возрасту и уму, так и по красоте, и темпераменту. И таким был в любви сам «непостоянный обожатель».
В донжуанском списке мы видим стройных и пышных, деревенских девушек и аристократок, девственниц и опытных в любовных делах женщин разных национальностей. Конечно, бывали неудачи и «обиды» в любовных увлечениях, но они не смущали Пушкина.

Уж мало ли любовь играла в жизни мной?
Уж мало ль бился я, как ястреб молодой,
В обманчивых сетях, раскинутых Кипридой:
А неисправленный стократною обидой,
Я новым идолам несу мои мольбы.

Дальше идут кишиневские красавицы с греческими именами: Калипсо и Пульхерия. Присутствует и голубоглазая тригорская соседка Евпраксия. Есть Элиза, но не графиня Елизавета, а Элиза Хитрово, с которой  Пушкин любил пошутить. Он не называет имен тех, кто им увлекался. Вероятно, это те, за кем он ухаживал. Можно подумать, что список представляет собой как бы исповедь перед Екатериной Ушаковой. На второй странице содержится 18 имен. На третьей странице только три. Некоторые исследователи предполагали в этих трех именах начало нового списка. Три имени находятся на той же странице, где был рисунок с пометкой: «№ 1», которая оказалась близко от имени Авдотья, и по ошибке этот № 1 стали относить к Авдотье. Тут же около № 1 кем-то (возможно, одной из Ушаковых) мелко приписано: «и последний».
Запись в альбоме Елизаветы Ушаковой Пушкин сделал в зените своей славы, когда его имя стало известным в среде читающей России. Принимая решение о женитьбе, поэт подводил итоги своей бурной и многогрешной молодости. Пушкин прощается с ней, но не отказывается ни от одного прожитого им дня. Менее чем за год до реестра сердечных побед в Ушаковском альбоме поэт записал:

…Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток;
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.

Не являются ли эти строки началом к разгадке донжуанского списка Александра Сергеевича?
Галерею женских портретов, неразрывно связанных с биографией поэта, первой и второй части пушкинского путеводителя, дополним фотографиями и сведениями о  других дамах, которыми А.С.Пушкин увлекался в различные периоды своей жизни.

Наталья I - По версии Петра Губера – пушкинская графиня Наталья некто иная, как Наталья Викторовна Кочубей (в замужестве Строганова), дочь графа Виктора Павловича, министра внутренних дел. Ей посвящены стихотворения:
«Воспоминаньем упоенный» и «Чугун кагульский, ты священ», строфы XIX-XVI восьмой главы «Евгения Онегина». Она же под фамилией Чоколей должна была быть изображена в неосуществленном романе «Русский Пелам». В 1830-е годы Наталья Кочубей-Строганова стала одной из самых блестящих петербургских дам. В нее влюблялись, она так же, как и Натали Пушкина, блистала на балах в Аничковом  дворце и считалась признанной красавицей. Одним из ее безутешных поклонников был Николай Александрович Скалон, приятель братьев
Россетов и знакомый Пушкина. Вот как описывал ее Александр Карамзин: «...она входит блестящая, красивая, в каком-то дьявольском платье, с дьявольским шарфом и множеством других штук, также дьявольски сверкающих». Софья Карамзина в своих письмах намекает на то, что Пушкин испытывал к «графине Наталье» особое чувство, связанное с былым поклонением.

либо Наталья -  крепостная актриса Царскосельского театра графа В.В.Толстого, адресат послания «К Наталье», «Посланье к молодой актрисе»,

либо Наталья Степановна Апраксина (в замужестве Голицына), дочь знаменитого московского генерал-губернатора Степана Степановича Апраксина и Екатерины Владимировна. В молодости княгиня представляла очень начитанную и красивую женщину, в гостиной которой бывали А.С.Пушкин, И.А.Крылов, граф В.А.Соллогуб и многие другие. В 1821 году фрейлина Наталья Апраксина вышла замуж за князя Сергея Сергеевича Голицына. Вместе с мужем путешествовала по Франции, получала приглашения на придворные балы короля Луи-Филиппа. Дважды путешествовала по Италии. Из - заграницы вывезла целую галерею этрусских ваз и картин. По ее завещанию они были переданы в Императорское общество поощрения художеств. Н.С.Голицына была хорошей знакомой Пушкина, который вписал ей в альбом отрывок из «Разговора книгопродавца с поэтом». Держала в Петербурге один из самых модных домов, собирала у себя сливки общества, но Пушкина перестала приглашать, находя его не совсем приличным. По воспоминаниям современников, поэт называл ее русской трупердой (толстухой) или толпегой (грубой, неотесанной). Поскольку она во всем подражала французам, Пушкин предложил величать ее «La Princesse Tolpege».
Катерина I — Екатерина Павловна Бакунина  – сестра лицейского товарища Пушкина, Александра Павловича Бакунина, предмет его безответной любви. «Бакунинский» цикл двадцати двух стихотворений 1816 -1817 годов передает сложную гамму чувств влюбленного юноши.

Мария Смит – в девичестве Шарон-Лароз, дальняя родственница директора Царскосельского Лицея Е.А.Энгельгардта. Чуть ли не каждую ночь проходили тайные свидания с красивой и пылкой вдовой, охотно принимавшей своего юного любовника. Адресат стихотворения «К молодой вдове» (1817 г.);

Катерина II - вероятно, Екатерина Андреевна Карамзина, жена историографа Н.М. Карамзина, сводная сестра П.А.Вяземского, Колыванова, урождённая внебрачна дочь его отца князя А. И. Вяземского и графини Сиверс. Фамилию Колыванова она получила от старого русского названия Ревеля, где она родилась - Колывань. Вторая супруга Н. М. Карамзина. Хозяйка петербургского салона, хорошо известного в 20-50 годы XIX века. По воспоминаниям В. А. Соллогуба, самой остроумной и учёной гостиной в Петербурге была гостиная госпожи Карамзиной. Здесь уже царствовал элемент чисто литературный, хотя и бывало также много людей светских. Всё, что было известного и талантливого в столице, каждый вечер собиралось у Карамзиной. Приёмы отличались самой радушной простотой. Вместе с тем, приёмы эти носили отпечаток самого тонкого вкуса, самой высокопробной добропорядочности. Салон Карамзиных посещали Пушкин, Жуковский, Вяземский, Тургенев, Лермонтов. П. А. Плетнёв, вспоминая 30-е годы, как время расцвета салона Карамзиных, писал В. А. Жуковскому: «Всех нас связывала и животворила чистая, светлая литература».
Пушкин был дружен с Е. А. Карамзиной и её семьёй с конца 1810-х годов. Известно, что Пушкин вздумал «приволокнуться» за ней в 1819 году и был поднят супругами на смех. Осталась преданным другом поэта.
В рассказах о Пушкине, записанных П. И. Бартеневым, есть такой эпизод: «Покойница Екатерина Афанасьевна Протасова
(мать Воейковой) рассказала (как говорил мне Н. А. Елагин), что Пушкину вдруг задумалось приволокнуться за женой Карамзина. Он даже написал ей любовную записку. Екатерина Андреевна, разумеется, показала её мужу. Оба расхохотались и, призвавши Пушкина, стали делать ему серьёзные наставления. Всё это было так смешно и дало Пушкину такой удобный случай ближе узнать Карамзиных, что с тех пор их полюбил, и они сблизились». По другим данным, записка Пушкина предназначалась не Карамзиной и попала к ней по ошибке. Перед смертью поэт просил Екатерину Андреевну перекрестить его. По гипотезе Ю. Н.Тынова, жена историографа была «утаённой любовью Пушкина», чей образ отразился в ряде южных поэм.

Неразгаданная тайна загадочной NN

NN – Пушкин оставил немало лирических признаний о сильной и мучительной страсти, пережитой им в молодые года, выраженную в поэтической формуле «утаенная любовь».
Многочисленные биографы Пушкина, начиная с П.В.Анненкова, П.И.Бартенева и многих других, обратили внимание на мотив лирики поэта, навеянной воспоминанием о прекрасном женском образе. Его предмет «северной» мучительной, может быть, безответной любви, внезапно оборвавшейся. Возможно, она рано умерла, и ее могилу посетил поэт, когда вернулся в Петербург, в 1827 или 1829 году. Любовь к этой женщине Пушкин вывез из Петербурга и образ ее «преследовал» поэта перед фонтаном слез в Бахчисарае. Ей посвящены заключительные строки «Бахчисарайского фонтана»:

Я помню столь же милый взгляд
И красоту ее земную;
Все думы сердца к ней летят
Об ней в изгнании тоскую…

К таинственной незнакомке, скрытой поэтом под литерой К**, обращены слова Пушкина в черновике письма в июне-июле 1823 года: «Не из дерзости пишу я вам, но я имел слабость признаться вам в смешной страсти и хочу объясниться откровенно. Не притворяйтесь, это было бы недостойно вас - кокетство было бы жестокостью, легкомысленной и, главное, совершенно бесполезной, - вашему гневу я также поверил бы не более - чем могу я вас оскорбить; я вас люблю с таким порывом нежности, с такой скромностью - даже ваша гордость не может быть задета. Будь у меня какие-либо надежды, я не стал бы ждать кануна вашего отъезда, чтобы открыть свои чувства. Припишите мое признание лишь восторженному состоянию, с которым я не мог более совладать, которое дошло до изнеможения. Я не прошу ни о чем, я сам не знаю, чего хочу, - тем не менее я вас...». А что, если по своей привычке создавать собирательный образ, Пушкин имел в виду еще какую-то другую не известную нам женщину? В них слышится учащенное биение пульса поэта, очарованного могучей страстью. Кому Пушкин признавался в любви? Еще одна загадка!
Одни биографы утверждают, что в Крыму Пушкин влюбился в Екатерину Николаевну Раевскую, другие полагают, что в ее сестру, Елену Николаевну.
По версии П.Е.Щеголева - это Мария Раевская, впоследствии княгиня Волконская, жена декабриста.
Другой версии придерживается П.К.Губер, который ссылается на письма Н.Н.Раевского младшего к поэту и приходит к выводу, что «утаенной любовью»
Пушкина является Наталья Викторовна Кочубей, дочь графа Виктора Павловича, министра внутренних дел. Сама же красавица оставалась холодной и равнодушной к влюбленному поэту. В возрасте двадцати лет Наталья Кочубей вышла замуж за графа Строганова.
Пушкинист П.К.Губер считает, что «несчастная любовь всегда и во все времена была наиболее плодовитой и удачливой музой…». К загадочной NN относятся пушкинские строки в «Полтаве»:
Как тополь киевских высот,
Она стройна. Ее движенья
То лебедя пустынных вод
Напоминают плавный ход,
То лани быстрые стремленья.

Исследователь Леонид Гроссман утверждает, что Пушкин сам указал вдохновительницу своей южной поэмы, которой является Софья Станиславовна Потоцкая. От своей матери – гречанки она унаследовала замечательную красоту, умная и веселая, с открытым характером женщина. В 1817-1819 годах Софья (Кошелева Мария) и ее  сестра Ольга (Евгения Кириченко) блистали на балах Петербурга и Царского Села. Пушкин в это время заканчивал учебу в Лицее. Там он и познакомился с сестрами Потоцкими. Пушкин любовался Софьей Потоцкой, но не мог составить конкуренцию блестящему гвардейцу. В 1821году С.С. Потоцкая вышла замуж за начальника штаба второй армии генерала П.Д.Киселева. Семейная жизнь ее сложилась неудачно. Она прожила 74 года. Печальные страницы жизни этой незаурядной женщины скрашивались встречами с великим поэтом, к которому она относилась с уважением и, благодаря которому Софья Потоцкая осталась в памяти потомков. В черновиках «Евгения Онегина» есть упоминание о ней:

Такие ль мысли мне на ум
Навел твой бесконечный шум,
Когда безмолвно пред тобою
Потоцкую воспоминал…

Софья Потоцкая и ее сестра Ольга, действительно, были в Крыму. Именно они окрестили мемориальный родник «фонтаном слез», сохранивший свое название и в наше время. Это Софья Станиславовна рассказала поэту легенду о старинной красавице Марии Потоцкой, печально завоевавшей любовь одного из последних Гиреев.

Младые девы в той стране
Преданье старины узнали
И мрачный памятник оне
Фонтаном слез именовали…

По мнению литературоведов М.О. Гершензона и Новозеленова «утаенной любовью» Пушкина была княгиня Мария Аркадьевна Голицына, внучка русского полководца А.В.Суворова. Пушкин общался с Голицыной в Петербурге, Одессе и в Москве. Молодая, музыкально одаренная девушка, неопытная в страстях, хорошо пела романсы на стихи поэта. Пушкин посвятил Марии Аркадьевне три стихотворения: «Умолкну скоро я…» и «Мой друг, забыты мной следы минувших лет…». Первые два написаны в августе 1821 года, а в 1823 году появилось третье, как бы прощальное стихотворение «К М.А.Голицыной».

Довольно! В гордости моей
Я мыслить буду с умиленьем.
Я славой был обязан ей –
А может быть и вдохновеньем.

Пушкинистов смущали последние строчки стихотворения «Давно о ней воспоминанье…», посвященные М.А.Голицыной:

Вновь лире слез и тайной муки
Она с участием вняла –
И ныне ей передала
Свои пленительные звуки…
Мария Аркадьевна вышла замуж за генерала. Последние годы жизни находилась за границей.
Юрий Тынянов полагает, что к «утаенной любви поэта следует отнести Екатерину Андреевну Карамзину. 25 мая 1816 года в Царское Село приехали Карамзины. В рассказах о Пушкине, записанных со слов его друзей П.И.Бартеневым, говорится: «Екатерина Афанасьевна Протасова рассказала, что Пушкину вдруг задумалось приволокнуться за женой Карамзина, Он даже написал ей любовную записку. Екатерина Андреевна, разумеется, показала ее мужу. Оба расхохотались и, призвавши Пушкина, стали делать ему серьезные наставления. Все это было так смешно и дало Пушкину такой удобный случай ближе узнать Карамзиных, что с тех пор он их полюбил и они сблизились». Биограф Карамзина признает, что «Карамзина была в молодости необыкновенно красива и следы этой красоты остались у нее в старости». Из многолетних отношений Пушкина с семьей Карамзиных можно увидеть, что дружен он был не столько с главой семьи, сколько с его женой и ее падчерицей. Подтверждение сказанному мы находим в словах других женщин. Россет-Смирнова: «Я наблюдала за его обращением с г-жей Карамзиной: это не только простая почтительность по отношению к женщине уже старой, - это нечто более ласковое». Одну из немногих, Пушкин посвятил Е.А. Карамзину в свою семейную драму. Жуковский передает в записях, что Пушкин перед смертью хотел ее видеть: «Карамзина? Тут ли Карамзина? – спросил он. Ее не было; за нею немедленно послали и она скоро приехала. Свидание их продолжалось только минуту, но, когда Катерина Андреевна отошла от постели, он кликнул ее и сказал: «Перекрестите меня!» Потом поцеловал у нее руку».
Об этом предсмертном свидании поэту В.Г.Теплякову 17 марта 1837 года писала графиня Р.С. Эдлинг: «Меня очень тронуло известие, что первая особа, о которой после катастрофы спросил Пушкин, была Карамзина, предмет его первой и благородной привязанности». А.П.Керн прямо говорит в своих воспоминани- - ях, что первой любовью Пушкина была Е.А.Карамзина.
Но, от самого Пушкина теперь ничего не узнаешь.
Литературовед Б.В. Томашевский, опираясь на письмо Михаила Орлова к жене, старшей дочери генерала Раевского, Екатерине от 3 июля 1823 года, считает предметом «утаенной любви» Екатерину Раевскую.
Конечно, существует и такая точка зрения, согласной которой легенда об утаенной любви Пушкина  есть не что иное, как вымысел. В период южной ссылки поэт окружал свою личность романтической мифологией, создавая легенду об этой любви на протяжении многих лет. Об этой загадочной любви Пушкин делал намеки в письмах и, конечно, в стихах, чем вводил в заблуждение своих друзей и читателей.
Однако, вернемся к другим адресатам.

Авдотия – Евдокия Ивановна Измайлова, замужестве Голицына. Первая петербургская возлюбленная Пушкина, княгиня, хозяйка, салона. Поэт явно не собирался скрывать ее личность, выписывая титул. Она была почти на 20 лет старше Пушкина, но еще поражала своей красотой и любезностью. Судьба ее довольно необычна. Совсем юной девушкой она, по капризу императора Павла, была выдана замуж за богатого, но уродливого и очень неумного князя С. М. Голицына, прозванного дурачком. Только переворот 11 марта, устранивший Павла, дал ей способ избавиться от мужа. Она разошлась с ним и начала жить самостоятельно. В ее доме был один из самых известных и посещаемых петербургских салонов. Здесь господствовало воинствующее, патриотическое направление с легким оттенком конституционного либерализма. Пушкин посвятил ей стихотворения «Простой воспитанник природы» и «Краев чужих неопытный любитель».

Настасья – имя этой женщины неизвестно. Может это имя билетерши при зверинце, о которой писал А.И.Тургенев князю А.Вяземскому 12 ноября 1819 года: «Его <беснующего Пушкина> мельком вижу, только в театре, куда он заглядывает в свободное от зверей время. Впрочем и жизнь его проходит у приема билетов, по которым пускают смотреть приведенных сюда зверей, между коими тигр есть самый смиренный. Он влюбился в приемщицу билетов, сделался ее cavalier servant; наблюдает между тем природу зверей и замечает оттенки от скотов, которых смотрит gratis».

Катерина III – Екатерина Николаевна Раевская (в замужестве Орлова). В Гурзуфе Пушкин имел возможность впервые познакомиться со старшей дочерью генерала: с Екатериной, которой было уже двадцать два года. Не уцелело никаких прямых  свидетельств, позволяющих с полной уверенностью судить о действительном характере этого крымского увлечения Пушкина. Возможно, оно не было ни слишком длительным, ни особенно глубоким.
13 мая 1821 года Екатерина Николаевна вышла замуж за генерала М. Ф. Орлова, который командовал дивизией, расквартированной в Кишиневе. Пушкин был частым гостем в их доме. Ничто не указывает, чтобы он продолжал в это время питать какое-либо задушевное чувство к Орловой. Мы не знаем лирических стихотворений, ей заведомо посвященных.
13 сентября 1825 года Пушкин писал из Михайловского Вяземскому по поводу «Бориса Годунова»: «Моя Марина славная баба: настоящая Катерина Орлова! Знаешь ее? Не говори однако ж этого никому». Пушкин называет Екатерину Николаевну «женщиной необыкновенной». Не отличаясь красотой, она была умна, хорошо образована, любила литературу и обладала твердым, независимым характером. По выражению П.В.Анненкова, «умела покорять людей». В кружке ее называли «Марфой Посадницей». Из писем к брату видно, что Екатерина Николаевна не сумела оценить дарование Пушкина. Сближение с Мариною Мнишек дает отчасти возможность представить себе, какого склада женщиной была Екатерина Николаевна. Властолюбивая, гордая, хитрая и резкая, она, выйдя замуж, стремилась командовать мужем, в чем, кажется, и успела. Шутливые рисунки в семейном альбоме Раевских изображают ее с пучком розог в руках. Перед нею, словно школьник, стоит на коленях провинившийся супруг. Некоторые ее письма дошли до нас. В них есть что-то жесткое и довольно бездушное. О Пушкине, она отзывается с легким оттенком пренебрежения. «Пушкин, - пишет она из Кишинева брату Александру в ноябре 1821 года,- больше не корчит из себя жестокого; он очень часто приходит к нам курить свою трубку и рассуждает или болтает очень приятно. Он только что кончил оду на Наполеона, которая по моему скромному мнению хороша, сколько я могу судить, слышав ее частью один раз».
«Мы очень часто,- сообщает она неделю спустя,- видим Пушкина, который приходит спорить с мужем о всевозможных предметах. Его теперешний конек - вечный мир аббата Сен-Пьера. Он убежден, что правительства, совершенствуясь, постепенно водворят вечный всеобщий мир и что тогда не будет проливаться никакой крови, как только кровь людей с сильными характерами и страстями и с предприимчивым духом, которых мы теперь называем великими людьми, а тогда будут считать лишь нарушителями общественного спокойствия. Я хотела бы видеть, как бы ты сцепился с этими спорщиками».

Либо актриса  Екатерина Семеновна Семенова-знаменитая актриса, дочь крепостной девушки помещика Путяты и  учителя кадетского корпуса Жданова, поместившего ее в театральное училище. Она была необыкновенно красива; черты лица ее поражали классической правильностью, профиль, по словам современника, напоминал древние камеи. Гибкий контральтовый голос ее поддавался самым разнообразным модуляциям. Еще больше способствовали ее успеху сила чувства и искреннее увлечение. Семенова появилась на рубеже двух течений нашей драматической литературы, когда рабская подражательность французским трагедиям стала отживать, а романтическая драма только начинала нарождаться. Переходной ступенью этих двух течений были трагедии Озерова.

Аглая – Аглая Антоновна, герцогиня де Граммон (в замужестве Давыдова), дочь французского эмигранта герцога де Граммона; во втором браке  жена маршала Себастиани. В ее жилах текла кровь знаменитого волокиты и самого блестящего кавалера эпохи Людовика XIV, графа де Граммона, прославленного в мемуарах Гамильтона. Нужно отдать справедливость Аглае Антоновне: она не изменила традициям галантности, связанным с именем ее предка. Ее дальний родственник, один из Давыдовых, сын известного партизана Дениса Давыдова, рассказывает, что она, «весьма хорошенькая, ветреная и кокетливая, как настоящая француженка, искала в шуме развлечений средства не умереть со скуки в варварской России. Она в Каменке была магнитом, привлекавшим к себе железных деятелей Александровского времени. От главнокомандующих до корнетов все жило и ликовало в Каменке, но - главное - умирало у ног прелестной Аглаи». Ее роман с Пушкиным,  в общих чертах, несомненно верно рассказан в стихотворении «К Аглае»:

И вы поверить мне могли.
Как семилетняя Агнесса?
В каком романе вы нашли,
Чтоб умер от любви повеса?
Послушайте: вам тридцать лет,
Дя, тридцать лет - не многим боле;
Мне за двадцать: я видел свет,
Кружился долго в нем на воле;
Уж клятвы, слезы мне смешны,
Проказы утомить успели;
Вам также с вашей стороны
Тревоги сердца надоели;
Умы давно в нас охладели,
Некстати нам учиться вновь -
Мы знаем - вечная любовь
Живет едва ли три недели!
Я вами точно был пленен,
К тому же скука... муж ревнивый...
Я притворился, что влюблен,
Вы притворились, что стыдливы.
Мы поклялись; потом... увы!
Потом забыли клятву нашу,-
Себе гусара взяли вы,
А я наперсницу Наташу.
Мы разошлись; до этих пор
Все хорошо, благопристойно:
Могли бы мы без глупых ссор
Жить мирно, дружно и спокойно;
Но нет! в трагическом жару
Вы мне сегодня поутру
Седую воскресили древность:
Вы проповедуете вновь
Покойных рыцарей любовь,
Учтивый жар, и грусть, и ревность...
Помилуйте, нет, право нет,
Я не дитя, хотя поэт.
Оставим юный пыл страстей,
Когда мы клонимся к закату,
Вы - старшей дочери своей,
Я - своему меньшому брату.
Им можно с жизнию шалить
И слезы впредь себе готовить;
Еще пристало им любить,
А нам уже пора злословить.

Аглая Антоновна никак не могла простить этих рифмованных колкостей, о которых ей стало известно. Один кишиневский знакомец Пушкина, навестивший чету Давыдовых в 1822 г. в Петербурге, заметил, что «жена Давыдова в это время не очень благоволила к Александру Сергеевичу, и ей, видимо, было неприятно, когда муж ее с большим участием о нем расспрашивал». Пушкину не потребовалось больших усилий, чтобы завоевать любвеобильное сердце женщины, годящейся ему в матери. Ярая поклонница Людовика XIV, особенно «в науке страсти нежной, которую воспел Назон».

Оставя честь судьбе на произвол,
Давыдова, живая жертва фурий,
От малых лет любила чуждый пол,
И вдруг беда! Казнит ее Меркурий…

В кишиневский период 1821-1822 годов Пушкин написал несколько эпиграмм довольно вольного содержания. Адресат – Аглая Антоновна Давыдова, жена В.Л.Давыдова, одного из братьев Давыдовых, владельцев Каменки. К ним относятся: «Оставя честь судьбе на произвол», «Иной имел мою Аглаю», «У Клариссы денег мало». Ей Пушкин посвятил стихотворение «Кокетка». Поэт написал по-французски нескольких иронических эпиграмм: «A son  amant Egle’ sans re’sistance», французский набросок «J`ai passe’de’ maitress honore’te».

Иной имел мою Аглаю
За свой мундир и черный ус,
Другой за деньги- понимаю,
Другой за то, что был француз,
Клеон – умом ее стращая,
Дамис – за то, что нежно пел.

***
У Клариссы денег мало,
Ты богат – иди к венцу:
И богатство ей пристало,
И рога тебе к лицу.

Эпиграмму Пушкин рассылал своим друзьям, а в письме брату от 24 января 1822 года писал: «Если хочешь, вот  тебе еще эпиграмма, которую ради Христа не распускай, в ней каждый стих – правда». Писал и Вяземскому: «…не показывай ее никому, - ни Денису Давыдову». Вероятно, эпиграмма дошла до Аглаи. В 1822 году И.П.Липранди виделся с супругами Давыдовыми в Петербурге, куда они приехали из Каменки и обедал у них. «Я заметил, - писал он, - что жена Давыдова в это время не очень благоволила к Александру Сергеевичу, и ей, видимо, было неприятно, когда муж ее с большим участием о нем расспрашивал. Я слышал уже неоднократно прежде о ласках Пушкину, оказанных в Каменке, и слышал от него восторженные похвалы о находившемся там семейном обществе, упоминалось и об Аглае. Потом уже узнал я, что между ней и Пушкиным вышла какая-то размолвка, и последний наградил ее стишками!». Может быть, по этому поводу Аглая подумала о «северных варварах», у которых отсутствовало рыцарство и джентльменство.

Калипсо - Калипсо Полихрони – гречанка, бежала из Турции после начала константинопольского погрома в Одессу, а затем, в середине 1821 года поселилась с матерью в Кишиневе. «Она была  чрезвычайно маленького роста,- характеризует ее П.Липранди, - с едва заметной  грудью; длинное, сухое лицо, всегда, по обычаю некоторых мест Турции, нарумяненное; огромный нос как бы сверху донизу разделял ее лицо; густые и длинные волосы;  с огромными глазами, которым она еще более придавала сладострастия употреблением «сурьме»… «Пела она на восточный тон, в нос; это очень забавляло Пушкина, в особенности турецкие сладострастные заунывные песни с аккомпанементом глаз, а иногда жестов…». Калипсо Полихрони посвящено стихотворение «Гречанке». Ее связь с  Пушкиным длилась весьма короткое время. Они познакомились не ранее середины 1821 года, а уже в начале 1822 года Вигель заметил ослабление сердечного жара у поэта.
Другой современник – И.П.Липранди утверждает, что «Пушкин никогда не был влюблен в Калипсу, т. к. были экземпляры несравннено получше, но ни одна из бывших тогда в Кишиневе не могла в нем порождать ничего более временного каприза». Относительно дальнейшей судьбы Калипсо сохранились романтические, но мало правдоподобные - рассказы румынского писателя Негруцци. Она, якобы, удалилась в Молдавию, в мужской монастырь, где жила под видом послушника, исправно посещая все церковные службы и удивляя монахов своим благочестивым рвением. Никто не подозревал в ней женщины, и ее инкогнито было разоблачено только после ее смерти. Приглашая князя Вяземского в Кишинев, Пушкин обещал познакомить его с  «гречанкой, которая целовалась с Байроном».
Любовница кишиневского периода, худощавая, некрасивая, но загадочная гречанка с романтическим ореолом. Умерла Калипсо в Одессе от чахотки в возрасте двадцати трех лет. Пушкин посвятил ей стихотворение «Гречанке» и, вероятно, «Иностранке».

Пульхерия- совершенной противоположностью огненной, страстной гречанке была вялая и мало подвижная румынка Пульхерия Егоровна Варфоломей, дочь боярина Е.К.Варфоломея. Она прекрасно танцевала европейские и народные танцы. Про нее сложили куплет, который ходил по всему Кишиневу:

Пульхерица, легконожка,
Кишиневский наш божок,
Встань, голубушка, немножко
Пропляши с бабакой джок!

Пухленькая, румяная, «кровь с молоком», Пульхерица была из тех, про которых говорят: «Три пирожных сразу». Девушка ничем не выделяла Пушкина из роя своих поклонников, и на все комплименты щебетала: «Ах, какой вы право! Вы все шутите!». Писатель А. Ф. Вельтман, живший в Кишиневе одновременно с Пушкиным, такими словами набрасывает ее силуэт в дневнике: «Смотря на Пульхерицу, которой по наружности было около восемнадцати лет, я несколько раз покушался думать, что она есть совершеннейшее произведение не природы, а искусства. Все движения, которые она делала, могли быть механическими движениями автомата. Не автомат ли она?
Ее лицо и руки так были изящны, что казались мне натянутою лайкой... «Неужели это новая Галатея?» - думал я… Спустя восемь лет я приезжал в Кишинев и видел вечную невесту в саду кишиневском: она была почти та же, механизм не испортился, только лицо немного поистерлось…»
«Пульхерица была круглая, полная, свежая девушка; она любила говорить более улыбкой, но это не была улыбка кокетства; нет, это просто была улыбка здорового беззаботного сердца... Многие добивались ее руки, отец изъявлял согласие; но едва желающий быть нареченным приступал к исканию сердца - все вступления к изъяснению чувств и желаний Пульхерица прерывала: Ah, quel vous etes!.. Пушкин особенно ценил ее простодушную красоту и безответное сердце, никогда не ведавшее ни желаний, ни зависти». Разумеется, никакого настоящего романа не могло быть у Пушкина с этой холодной, мраморной красавицей, похожей на женщину - автомата из сказки Гофмана. Тем не менее «девственной ее красе посвятил несколько восторженных стихов».

…Но дева гордая их чувства ненавидит
И, очи опустив, не внемлет и не видит.

Возможно, что холод Пульхерицы был все же растоплен африканским жаром Пушкина. Если судить по тому, что она попала в его донжуанский список. Пульхерица долго оставалась девушкой и уже в довольно зрелых годах вышла замуж за Мано, греческого консула в Одессе. Ей посвящено стихотворение «Если с нежной красотой».

Амалия — Амалия Ризнич. 20-ти летняя жена одесского коммерсанта, дочь австрийского  банкира.  Имена Амалии и Элизы,  мирно стоящие рядом в Док-Жуанском списке, определяют собою весь одесский период жизни Пушкина.
Пушкин приблизительно в одно и то же время познакомился с обеими и почти одновременно расстался. Чувство к ним должно было развиваться в его душе параллельно.
Амалия Ризнич имела небольшое преимущество во времени. Роман Пушкина с нею на несколько месяцев раньше начался и месяца на два раньше окончился, вследствие ее отъезда, нежели роман с Воронцовой.
Такая одновременность заставляла, казалось бы, ожидать ревности и соперничества между двумя женщинами и тяжелой внутренней борьбы у Пушкина. В действительности, не было ни того, ни другого. По крайней мере, до нас не дошло ни малейших намеков на этот счет. Душа Пушкина предстает, как бы разделенная на две половины, образуя два почти независимых «я». Одно из этих пушкинских «я» любило Ризнич, а второе - было увлечено Воронцовой. Эти два чувства не смешивались и не вступали между собою в конфликт. Влюбленный в Амалию Ризнич, Пушкин посвятил ей стихотворение «Простишь ли мне ревнивые мечты». Амалия упоминается под именем «негоциантки молодой» в «Странствиях Онегина» и в недошедших до нас стихах поэта на одесских дам, начинающихся словами: «Мадам Ризнич с римским носом».
Умерла в Италии осенью 1830 года, ее памяти Пушкин посвятил стихотворение «На берегах отчизны дальной».

Элиза - Елизавета Михайловна Хитрово. В письмах только ее Пушкин называет Элизой, Лизой. Дочь князя М.И.Кутузова, в первом браке за графом Федором Ивановичем  Тизенгаузеном. До замужества Елизавета Михайловна была фрейлиной императрицы Марии Федоровны - жены Павла I. В высшем свете ее называли Madame la Marchale в знак почтительности и восхищенного уважения к веселой и дружной женщине. Дипломаты и сиятельные сановники, светские дамы и барышни, впервые попавшие на балы, желали познакомиться с сиятельной княгиней. Во втором браке Елизавета Михайловна состояла за майором Николаем Федоровичем Хитрово, русским поверенным генерал- в делах во Флоренции. После смерти мужа, не оставившего ей ничего, кроме долгов.
Е.М.Хитрово продолжала жить в Италии, испытывая большие материальные затруднения. В 1823 году с дочерьми снова отправилась в Россию, чтобы ходатайствовать перед Александром I о вдовьей пенсии. Пенсию она получила в размере 7 тыс. рублей, плюс возмещение за минувшие годы, вдобавок царь пожаловал ей 6 тысяч десятин земли в Бессарабии.
Знакомство Елизаветы Михайловны с Александром Пушкиным состоялось летом 1827 года и вскоре переросло в крепкую дружбу. Она исправно снабжала поэта новостями о культурной жизни Европы, литературными новинками и новостями о политических событиях. Пушкин писал: «Возвратившись в Москву, сударыня, нашёл у княгини Долгорукой пакет от Вас, - французские газеты и трагедию Дюма, - всё это было новостью для меня, несчастного зачумлённого нижегородца».
21 января 1831 года поэт сообщает с благодарностью: «Ваши письма - единственный луч, проникающий ко мне из Европы».
Хотя отношения Элизы и поэта не были безоблачными. Будучи старше поэта на шестнадцать лет и не имея шансов на какое-либо ответное чувство, Елизавета Михайловна окружила Пушкина прямо-таки материнской заботой, которой тот часто откровенно тяготился. Пушкин писал своему другу Вяземскому: «…… а она преследует меня и здесь письмами и посылками. Избавь меня от Пентефреихи». Впрочем, П. Вяземский в письме жене жаловался: «Скажи Пушкину, что он плут. Тебе говорит о своей досаде, жалуется на Эрминию (прозвище Елизаветы Михайловны), а сам к ней пишет … Я на днях видел у неё письмо от него. Не прочёл, но прочёл на лице её, что она довольна».
Муж приятельницы Пушкина Александры Смирновой-Россет, дипломат Н. М. Смирнов, также отмечал: «Он никогда не мог решиться огорчить её, оттолкнув от себя, хотя, смеясь, бросал в огонь, не читая, её еженедельные записки». И сам поэт, отвечая на письмо Элизы, в котором та переживает по поводу его помолвки с Натали Гончаровой, сообщает: «Поверьте, что я останусь всегда самым искренним поклонником Вашего очарования, столь простого, Вашего разговора, столь приветливого и столь увлекательного, хотя Вы имеете несчастье быть самой блестящей из наших светских дам».
В 1925 году в библиотеке Юсуповского дворца были обнаружены двадцать семь писем Пушкина к Е. Хитрово.
Сохранилось немало свидетельств этому в воспоминаниях и переписке друзей Пушкина, письма Долли к Е.Ф.Тизенгаузен.
В одном из писем она называет поэта «сердечным другом маменьки», а говоря о его портрете, замечает: он «напомнил мне  всю его историю… и как мама любила его». Поэта раздражала эта страсть стареющей женщины, он называл ее «Пентифрихой», «египтянкой».  По словам Вяземского, Е.М.Хитрово питала к Пушкину самую нежную, страстную дружбу, а после его смерти «безусловно и исключительно» встала на сторону защитников поэта от светских нареканий и пересудов и «глубоко оплакивала» в нем «друга и славу России».
О злополучной дуэли кавалергарда с поэтом 8 февраля 1837 года Елизавета Хитрово узнала от Долли Фикельмон и, забыв покой, бросилась к умирающему другу.  «Только бедную Элизу Хитрово не пустили к нему. Она несколько раз приезжала. Плакала. Громко всем пеняла, что не уберегли поэта. Молилась, стоя на коленях у дверей кабинета, где он умирал.
Проститься с ним, прикоснуться к нему, еще живому, ей не пришлось. Но и горевать долго не пришлось. На следующий год она умерла». (Ариадна Тыркова-Вильямс). Елизавета Хитрово единственная женщина, сохранившая письма Пушкина. Другие, за исключением Анны Керн, не решились держать в своих шкатулках и бюварах листки, исписанные изящным и четким почерком поэта.

Елизавета – Елизавета Ксаверьевна Воронцова.
Детство и юность провела в деревне. При строгой матери получила прекрасное образование и воспитание. Во время первого заграничного путешествия познакомилась с боевым генералом графом Михаилом Семеновичем Воронцовым. 20 апреля 1819 года в Париже, в православной церкви состоялось их венчание. Ей шел тогда двадцать седьмой год, ему - тридцать седьмой. Ф.Ф.Вигель писал, что «все удовольствия жизни разом предстали ей и окружили ее». Молодые оставались в Европе еще четыре года и, в частности, посетили Италию, Париж и Англию. В 1823, в связи с назначением Воронцова новороссийским генерал-губернатором,
вернулись в Россию. Статс-дама с1838 года. Сoврeмeнник писaл o Eлизaвeтe Ксaвeрьeвнe в гoды ee мoлoдости: «Нe нaxoжу слoв, кoтoрыми я мoг бы oписaть прeлeсть грaфини Вoрoнцoвoй, ум, oчaрoвaтeльную приятнoсть в oбxoждeнии. Сoeдиняя крaсoту с нeпринуждeннoю вeжливoстью, удeлoм oбрaзoвaннoсти, высoкoгo вoспитaния, знaтнoгo, бoльшoгo oбщeствa, грaфиня плeнитeльнa для всex...».

Кoгдa, любoвию и нeгoй упoeнный,               
Бeзмoлвнo прeд тoбoй кoлeнoпрeклoнeнный,
Я нa тeбя глядeл и думaл: ты мoя...
Кoгдa, склoнив кo мнe тoмитeльныe взoры
И руку нa глaву мнe тиxo нaлoжив,
Шeптaлa ты: скaжи, ты любишь, ты счaстлив?
Другую, кaк мeня, скaжи, любить нe будeшь?
Ты никoгдa, мoй друг, мeня нe пoзaбудeшь?..

Нa прoтяжeнии мнoгиx лeт (1823-1829) Пушкин рисoвaл пoртрeты Е.К.Вoрoнцoвoй нa пoляx свoиx рукoписeй. Сохранилось более 30 рисунков с ее изображением. Он рисует образ женщины с ярко выраженными чертами Елизаветы Ксаверьевны. Подчеркивались ее прекрасного рисунка шея и великолепные плечи, стройная изящная фигуры. Есть и прелестная зарисовка ее лица, обрамленного кудрями, высокой шеи и покатых плеч, задрапированных материей. Пушкин всегда зарисовывал тех, кто в  какой-то важной для него степени привлекал внимание.
Елизавета Ксаверьевна считалась одной из самых очаровательных женщин своего времени. К нeй oбрaщeны шeдeвры eгo лирики: «Сoжжeннoe письмo», «Ангел», «В последний раз твой образ милый...»., «Желание славы», «Всe в жeртву пaмяти твoeй», «Все кончено, меж нами связи нет», «Ненастный день потух», «Талисман» и «Храни меня, мой талисман" и «В пещере тайной». Воронцова стала одним из прототипов Татьяны в его романе «Евгений Онегин». Она прoявлялa живoй интeрeс к Пушкину и цeнилa в нeм нeзaуряднoгo пoэтa.
Умeрлa Е.К.Вoрoнцoвa в глубoкoй стaрoсти и дo кoнцa свoиx днeй сoxрaнялa o Пушкинe дoрoгиe ee сeрдцу вoспoминaния. Кoгдa oнa пoтeрялa зрeниe, eй eжeднeвнo читaли сoчинeния пoэтa. «Oнa сaмa былa oдaрeнa тoнким xудoжeствeнным чувствoм и нe мoглa зaбыть oчaрoвaний пушкинскoй бeсeды. С ним сoeдинялись для нee вoспoминaния  мoлoдoсти».

Евпраксея – Евпраксия Николаевна Вульф (Вревская) была после  Александры Гончаровой, второй женщиной, которая знала о предстоящей дуэли. М.И.Семевский с ее слов записал: «Встретившись за несколько дней до дуэли с баронессой Вревской Пушкин сам сообщил ей о своем намерении искать смерти. Тщетно та продолжала его успокаивать, как делала то при каждой с ним встрече. Пушкин был непреклонен. Наконец, она напомнила ему о детях его. «Ничего, - раздражительно отвечал он, - император, которому известно все мое дело, обещал мне взять их под свое покровительство…» В действительности поэт мог говорить только о том, что царь знал об анонимном пасквиле. Дуэли в России были запрещены и Пушкин дал царю слово не вызывать Дантеса. За нарушение этого слова он просил у царя прощения в свои предсмертные часы. У Вревских Пушкин находился и за день до дуэли, 26 января 1837 года. Екатерине Николаевне написаны стихотворения: «Если жизнь тебя обманет» и «Вот, Зина, вам совет». Под именем Зизи она упоминается в XXXII строфе пятой главы «Евгения Онегина».

Катерина IV- Возможно - это Екатерина Николаевна Ушакова, в альбоме сестры которой Пушкин писал имена женщин. Пушкин увлекался многими женщинами с такими именами. В доме Ушаковых на Пресне, одном из самых весёлых, хлебосольных и гостеприимных в Москве, Пушкин влюбляется в Екатерину, старшую из сестёр Ушаковых. Он чуть ли не каждый день бывает в доме Ушаковых; на балах, на гуляньях говорит только с Екатериной, только ею и занимается.
Несравненной Екатерине Ушаковой мы обязаны тому состоянию души, когда в ней наступает пробужденье. Для Пушкина, каждое новое пробуждение души – это новые шедевры любовной лирики.

или Екатерина Николаевна Карамзина, по мужу с 1828 года княгиня Мещерская. Дочь  Екатерины Андреевны и Николая Михайловича Карамзиных. Она  несомненно входила в круг друзей Александра Сергеевича, особенно в последние годы его жизни, постоянно бывала в доме Пушкиных, вечерами встречалась с ними в салоне своей матери. Екатерина Николаевна знала многие действительные обстоятельства грозящей трагедии и всей душой сочувствовала Пушкину. Поэт сам рассказывал ей «темные подробности» «таинственной истории», вскоре разрешившейся роковой дуэлью. Екатерину Николаевну потрясла гибель поэта. Она безмерно негодовала на тех, кто пытался выгородить Дантеса, и назвала убийцу Пушкина «гнусным обольстителем и проходимцем, у которого было три отечества и два имени».
Поэт был увлечен Екатериной Николаевной в 1827 году.  Ей посвящено стихотворение «Акафист К.Н.К-ой».

Земли достигнув наконец,
От бурь спасенный провиденьем,
Святой владычице пловец
Свой дар несет с благоговеньем.
Так посвящаю с умиленьем
Простой, увядший мой венец
Тебе, высокое светило
В эфирной тишине небес,
Тебе, сияющей так мило
Для наших набожных очес.

или Екатерина Васильевна Вельяшева, в замужестве Жандр. Пушкин познакомился с ней в 1829 году в Старице, и посвятил ей стихотворение «Подъезжая под Ижоры». На полях черновых стихов нарисована круглолицая девичья головка с вздернутым носиком. Это их вдохновительница, юная провинциальная девушка Катенька Вельяшева. В другой рукописи поэта нарисована девичья фигурка еще с большим сходством в форме лба и выступающем подбородке. Та же Екатерина Вельяшева. Этот тонкий набросок сделан в рукописи повести «Роман в письмах», писавшейся в Тверской губернии, в 1829 году, когда Пушкин вернулся из поездки в Арзрум. Еще один портрет Катеньки Вельяшевой недавно открылся  в черновой тетради поэта. Рисунок набросан во время посещения им Берново и других старицких мест, где он провел шесть осенних недель 1828 года. Лаконичный набросок передает первое впечатление от пленительной девочки, ее лукавое личико и легкую фигурку. Рисунок лег поверх наспех открывшегося чернового письма Бенкендорфу, написанного еще в Петербурге. Уверенными чертами Пушкин передал облик очаровательной девушки. Такие юные создания всегда грустно волновали поэта.

Анна – Анна Керн. Анна Петровна Керн (урожденная Полторацкая)  родилась 11(22) февраля 1800 года в городе Орел, в семье полтавского помещика Петра Марковича Полторацкого и Екатерины Ивановны (урожденной Вульф). Вместе с родителями жила в усадьбе деда с материнской стороны - И. П. Вульфа, орловского губернатора. Позже родители и Анна Петровна переехали в уездный город Лубны Полтавской губернии. Все детство Анны проходило и в этом городе, и в Бернове - имении, также принадлежавшем И. П. Вульфу.
Как и многие девушки ее круга, она знала французский язык, неплохо пела, увлекалась чтением и вела дневник.
По настоянию своего отца, желавшего иметь зятем генерала, Анна в шестнадцать лет была выдана замуж за Ермолая Федоровича Керна, который был на тридцать пять лет ее старше. Это был брак не по любви, а скорее по принуждению, но перечить отцу она не стала.
В 1819 г. вместе с мужем и отцом Анна Петровна гостила у своей тетки, в семье Олениных в Петербурге. Здесь же на литературном вечере в доме президента Академии художеств и директора Публичной библиотеки А.Н.Оленина Керн впервые встретила Александра Сергеевича Пушкина. Встреча была короткой, но запомнилась обоим. Пушкин влюбился в Анну Петровну Керн в Михайловском, летом 1825 года, но роман был недолгим. До наших дней сохранились письма Пушкина к Анне Керн, написанные ими в шутливом, пародийном тоне. Его увлечение вылилось в гимн любви «Я помню чудное мгновенье». Она оставила наиболее значительные  и правдивые воспоминания о Пушкине.
В селе Михайловское (Пушкинский государственный музей-заповедник) есть аллея Анны Петровны Керн.

либо Анна Алексеевна Оленина, первая женщина, которой Пушкин сделал официальное предложение в 1828 году и числился ее женихом. Однако, брак расстроился по вине поэта, а также потому, что Анна Оленина любила другого человека. Пушкин  посвятил ей несколько стихотворений:
«Увы, язык любви болтливой»,  «Ты и вы», Предчувствие», «Ее глаза», «Город пышный, город бедный». Ее поэт упоминает в стихотворении «То Dawe, Ecqr.».

Наталья - Наталья Николаевна Гончарова.. Уже в восьмилетнем возрасте все обращали внимание на редкое, классически –античное совершенство черт ее лица и шутливо пугали маменьку, самую замечательно красивую женщину, что дочь со временем затмит ее красоту и от женихов отбоя не будет.
Наталье Николаевне минуло только 16 лет, когда она впервые встретилась с Пушкиным на одном из балов в Москве зимой 1829 года. Она была в белом воздушном платье, с золотом на голове. Александр Сергеевич не мог отвести от нее глаз. Она была скромна до болезненности: при первом знакомстве с поэтом его знаменитость, властность не только сконфузили, а как-то даже придавили ее. Она стыдливо отвечала на восторженные фразы, но эта восторженная скромность только возвысила ее в глазах поэта. На многих рукописях поэта имеются рисунки Натальи Гончаровой.
Ей посвящены стихотворения: «Когда в объятия мои», «Мадона» и «Пора, мой друг, пора».

Имена второй части списка:

Мария - Мария Суворова (в замужестве княгиня Мария Аркадьевна Голицына). По окончании Царскосельского Лицея Пушкин жил в Петербурге, где увлекался Марией Аркадьевной. Он посвятил ей три стихотворения: «Умолкну скоро я…», «Мой друг, забыты мной следы минувших лет…» и прощальное «Кн. М.А.Голицыной».

или Мария Николаевна Раевская – Волконская.
Третья дочь Н.Н.Раевского. Одна из замечательных женщин своего времени. Пушкин был дружен с её семьёй, и знал её ещё совсем юной девочкой, задумчивой и мечтательной. Её своеобразная прелесть, тонкое обаяние внушили Пушкину особое, сокровенное чувство, которое он пронёс через всю жизнь. Последовала за своим мужем декабристом С.Г.Волконским, преодолев все препятствия, исходившие от семьи Раевских и правительства. «Никто (кроме женщин) не смел показывать участия, произнести теплого слова о родных и друзьях… Одни женщины не участвовали в этом подлом отречении от близких». О таком общественном настроении после 14 декабря писал Герцен. После казни пяти декабристов, Николай I писал: «Этих женщин я больше всего боюсь». Много лет спустя он признал, что «они проявили преданность, достойную уважения, тем  более, что столь часто являлись примеры поведения противоположного». Как жена ссыльнокаторжного, Мария Волконская добилась императорского позволения ехать вслед за мужем. Ее не остановили «…всевозможные внушения и убеждения к обратному отъезду в Россию жен преступников». Она, не колеблясь, пописала  бумагу, где была сказано: «Жена, следуя за своим мужем и продолжая с ним супружескую связь, сделается естественно причастной его судьбе и потеряет прежнее звание, то есть будет уже признаваема не иначе, как женой ссыльнокаторжного, и с тем вместе принимает на себя переносить все, что такое состояние может иметь тягостного, ибо даже и начальство не в состоянии будет защищать ее от ежечасных могущих быть оскорблений от людей самого развратного, презрительного класса, которые найдут в том, как будто некоторое право считать жену государственного преступника, несущую равную с ними участь, себе подобной». Гораздо  страшнее отречения от прав был краткий второй пункт подписки: «Дети, которые приживутся в Сибири, поступят в казенные заводские крестьяне». В Нерчинске от Марий Николаевны была взята вторая подписка, по которой она поступала в распоряжение коменданта Нерчинских заводов. Он не только определял ее встречи с мужем, но и наблюдал за ее личной жизнью, прочитывал всю переписку, имел реестр ее имущества и денег, которые выдавал по мере надобности. В своих записках барон Розен так характеризует Марию Волконскую: «Молодая, стройная, более высокого, чем среднего роста, брюнетка с горящими глазами, с полусмуглым лицом, с гордой походкой, она получила у нас прозванье дева Ганга. Она никогда не выказывала грусти, была любезна с товарищами мужа, но горда и взыскательна с комендантом и начальниками острога». Мария Николаевна Волконская разделила с мужем все лишения почти тридцатилетней ссылки, которую описала в своих  «Воспоминаниях».

Либо Мария Егоровна Эйхфельдт, урожденная Мило (Millo), дочь молдавского боярина Иордаки Енаке Мило и Елены Куза, воспитанница графини Роксандры Эдлинг. Кишиневская знакомая Пушкина.  Известно шутливое стихотворное послание Пушкина 1823 года М.Е.Эйхфельдт, воспроизведенное В.П.Горчаковым в его воспоминаниях о жизни поэта в Бессарабии.

Ни блеск ума, ни стройность платья
Не могут вас обворожить;
Одни двоюродные братья
Узнали тайну вас пленить!
Лишили вы меня покоя,
Но вы не любите меня…
Одна моя надежда – Зоя:
Женюсь, и буду вам родня.

Возможно, Мария Васильевна Борисова. Это о ней поэт писал Вульфу 27 октября 1828 года, что «Мария Васильевна Борисова есть цветок в пустыне, соловей в дичи лесной, перла в море и что я намерен на днях в нее влюбиться».

либо Мария Урусова (в замужестве Мусина-Пушкина).
«С Марией Александровной Мусиной-Пушкиной (Урусовой) поэт мог познакомиться в Москве в доме ее родителей и встречаться в Петербурге осенью 1827 и весной 1828 года, куда она приезжала вместе со своей сестрой Софьей. Все сестры Урусовы были удивительные красавицы, но Марию, старшую, выделяли среди них особо. Еще в 1820 году, посетив Москву, Ф.Ф. Вигель отметил:  «Между многими хорошенькими лицами поразила меня тут необыкновенная красота двух княжен Урусовых, из коих одна вышла после за графа Пушкина, а другая за князя Радзивилла». Старшая сестра, при совершенной красоте, пленяла каким-то особым обаянием. М. Д. Бутурлин вспоминал, что в красоте ее было что-то совершенно необычное из-за «разноколерных» глаз. Я.Лобанов-Ростовский называл ее regina - королева. При этом она, по выражению А. Я. Булгакова, казалась «милее» прочих сестер. Когда решался вопрос о браке молодого князя И. Мусина-Пушкина с княжной Марией Урусовой, Булгаков не скупился на советы: «Она умна, молода, добра, выросла в нужде, не знает капризов, отец и мать люди добрые, ты богат, чего тебе еще?» Пушкин был искренне восхищен красотой Марии Александровны, воссоздав ее в столь пышных, художественных декорациях, т. е. дав ей соответствующую оправу. Он изобразил М.А.Мусину - Пушкину в чудесном стихотворении: «Кто знает край, где небо блещет…»

Скажите мне: какой певец,
Горя восторгом умиленным,
Чья кисть, чей пламенный резец
Предаст потомкам изумленным
Ее небесные черты?
Где ты, ваятель безымянный
Богини вечной красоты?
И ты, харитою венчанный,
Ты, вдохновенный Рафаэль?
Забудь еврейку молодую,
Младенца-бога колыбель,
Постигни прелесть неземную,
Постигни радость в небесах,
Пиши Марию нам другую,
С другим младенцем на руках.

В этом стихотворении Пушкин впервые сравнивает красоту Марии Александровны с Мадонной Рафаэля, образ которой потом перешел в его знаменитый сонет «Мадона» и посвященный будущей жене Наталье Гончаровой. Со слов П.Вяземского, он был влюблен в графиню Мусину-Пушкину еще в 1827 году. Правда, это чувство оказалось мимолетным и омрачилось некими неясными обстоятельствами, то ли размолвкой, то ли какими-то ее поступками или высказываниями. 2 мая 1828 года Вяземский писал жене из Петербурга: «Пушкин говорит о Пушкиной-Урусовой, qu’elle a l’ame blanchisseuse (что у нее душа прачки)». 
Поэт был обидчив, и быть может, эти слова были сказаны под влиянием минутных эмоций. Во всяком случае, он был явно неправ. В 1837 году М. А. Мусина-Пушкина оказалась одной из немногих великосветских дам, искренне скорбящих о гибели поэта. 16 февраля 1837 года Вяземский писал Э. Мусиной-Пушкиной: «Я покидаю свет, и не меньше чем скорбь побуждает меня к этому негодование. Видеться с удовольствием я могу только с вашей свояченицей Мари. Она сочувствует моей скорби, есть у меня с ней и другие согласные чувства, так что в ее обществе я нахожу отраду и утешение». Известно, что Мария Александровна составила для одного из своих заграничных знакомых краткий отчет об истории последней дуэли Пушкина.

Анна - Анна Гирей. Платоническую привязанность к пятнадцатилетней и очаровательной дочери генерала Раевского Марии, Пушкин сочетал с вполне плотским желанием к ее компаньонке, крестнице генерала Анне Гирей. На Анн поэту всегда везло.

или Анна  Андреевна Волкова, в замужестве Муравьева и Урусова. Умерла в 1801 году.

Софья – Софья Станиславовна Потоцкая, в замужестве Киселева, дочь графа С. Потоцкого от второй жены, красавицы гречанки, прозванной «la belle Fanariote». В 1818 Софья Потоцкая появилась в петербургском свете. Князь Вяземский писал о ней: «В ней все нездешнее, кроме взгляда, в котором горит искра земных желаний. Счастлив тот, кто эту искру раздует, в ней тлеет пожар поэзии». В письме П.А.Вяземскому 4 ноября 1823 года из Одессы Пушкин писал: «Вот тебе, милый и почтенный Асмодей, последняя моя поэма… Если эти бессвязные отрывки покажутся тебе достойными тиснения, то напечатай… Еще просьба: припиши к «Бахчисараю» предисловие или послесловие, если не ради меня, то ради твоей похотливой Минервы, Софьи Киселевой». 20 декабря он снова пишет Вяземскому: «Ты, кажется, собираешься сделать заочное описание «Бахчисарая»? Брось это, Мадригалы Софье Потоцкой – это другое дело». Недоступная Софья вызвала самое сильное и самое продолжительное чувство в душе Пушкина. В одном из стихотворений, посвященных Софье Станиславовне, поэт пишет:

Восторги нежные к тебе
Нашли пустынную дорогу.
Я понял слабый жар очей,
Я понял взор полузакрытый,
И побледневшие ланиты,
И томность поступи твоей…
Твой бог не полною наградой
Своих поклонников дарит.
Его таинственной наградой
Младая скромность дорожит.
Он любит сны воображенья,
Он терпит на дверях замок,
Он друг стыдливый наслажденья,
Он брат любви, но одинок.

В черновом посвящении к поэме «Полтава» он признается в любви к Софье:

Иль посвящение поэта,
Как утаенная любовь,
Перед тобою без привета
Пройдет, непризнанная вновь?

В беловом варианте, он вместо «утаенной любви» пишет «Как некогда его любовь». Имеет смысл привести полностью это замечательное посвящение, наполненное духом восторженной, неугасимой любви поэта к прекрасной женщине:

Тебе - но голос музы темной
Коснется уха твоего?
Поймешь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Иль посвящение поэта,
Как некогда его любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдет непризнанное вновь?
Узнай по крайней мере звуки,
Бывало милые тебе –
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.

Недосягаемый предмет любовного увлечения Пушкина обладал цельным характером и был принципиальной натурой. Кроме того, еще с 1817 года Софья влюбилась в генерала Павла Дмитриевича Киселева, отличившегося в войне 1812 года. Поэт не терял надежды до тех пор, пока не узнал, что Софья объявлена невестой Киселева с благословения императора. Свадьба состоялась 25 августа в Одессе.
Пушкина долго не покидал «любовный бред». Свою безысходную влюбленность он выражал в поэзии. Его рукописи исписаны портретами Софьи Станиславовны и стихами в ее честь. Судя по всему, Софья Потоцкая – Киселева стала вдохновительницей пушкинского романа в стихах «Евгений Онегин». В последний раз Пушкин встречался с Софьей тайно, в конце января или в начале февраля 1824 года в Одессе. Об уважительном отношении Софьи Станиславовны к Пушкину свидетельствуют ее письма к мужу из Тульчина в Петербург в 1827 году: «Привези также оба новых романа Вальтера Скотта и несколько русских стихотворений Пушкина, как например, «Бахчисарайский  фонтан», «Онегина», новую его трагедию; а если увидишь его, передай ему, что я учусь русскому языку, чтоб читать его стихи». Безответное чувство любви к Софье поэт хранил до последних своих дней.

Фонтан любви, фонтан живой!
Принес я в дар тебе две розы.
Люблю немолчный говор твой
И поэтические слезы.
Твоя серебряная пыль
Меня кропит росою хладной:
Ах, лейся, лейся, ключ отрадный!
Журчи, журчи свою мне быль…

Она сочувственно отнеслась к гибели поэта в 1837 году. Софья Киселева, до конца дней сохранившая супружеское звание, скончалась 2 сентября 1875 года в Париже, в возрасте 74-х лет и в полном одиночестве. Такова несчастливая судьба и горестная история, озаренная любовью великого поэта.

Либо Софья Федоровна Пушкина.
Осенью 1826 года, только что прощенный Николаем I, он из своего Михайловского уединения попадает в Москву, кипящую шумным весельем по случаю коронационных торжеств. Здесь на пути его оказалась хрупкая, миниатюрная красавица С. Ф. Пушкина, его дальняя родственница. Он был ей представлен, тут же влюбился и немедленно задумал сделать предложение.
Всего несколько дней понадобилось ему, чтобы решиться на такой важный  шаг. «Боже мой, как она красива, - писал он двоюродному брату своей предполагаемой невесты В. П. Зубкову». Ей посвящено стихотворение «Зачем безвременную скуку…». О ней же говорит Пушкин в стихотворении «Нет, не черкешенка она».

или Софья Александровна Урусова, княжна, вторая дочь Урусовых, «царица московских красавиц». «…Дочери князя Урусова справедливо считались украшением московского общества того времени», - писал французский историк Марк Рунье. Насмешники называли ее еще «богиней глупости». Пушкин не любил глупость, даже скрытую под красивой наружностью. В 1826 году она стала фрейлиной Её Величества Александры
Федоровны. На нее обратил внимание император Николай I и сделал своей фавориткой. А потом в 1833 году  выдал ее замуж за покладистого Льва Радзивилла, на которого царские милости сыпались именно за его покладистость.
Весной 1827 года в доме Урусовых часто бывал Пушкин, на которого «красота и любезность молодых хозяек действовала возбудительно, и он бывал весьма весел, остер, слово охотлив» и в которую был слегка влюблен. Княжне Софье Урусовой поэт посвятил четверостишье:

Не веровал я троице доныне:
Мне бог тройной казался все мудрен;
Но вижу вас и, верой одарен,
Молюсь трем грациям в одной богине.

Александра – Александра Ивановна Осипова  (Алина) – падчерица П.А.Осиповой, в замужестве Беклешова. Пушкин посвятил ей стихотворения: «Я вас люблю, хоть и бешусь…».

Варвара – вероятно, Варвара Черкашенинова.

Вера - Вера Федоровна Вяземская,  рожденная княжна Гагарина, жена приятеля поэта князя,  П.А.Вяземского. Пушкин  познакомился с Верой Федоровной в начале июня 1824 года, в Одессе. Она увлеклась Пушкиным. Вместе с графиней Е.К.Воронцовой готовила побег поэта за границу. Была верным другом поэта до конца его жизни.

Анна – возможно Анна Николаевна Вульф, старшая дочь П.А.Осиповой. Соседка Пушкина по Михайловскому. Анне Николаевне шел двадцать пятый год, когда она встретилась с сосланным Пушкиным. Согласно понятиям того времени, она была уже почти старая дева. На вид - не особенно хороша собой. Слезлива, сентиментальна и не очень умна. Но в душе ее хранился неистощимый запас нежности, преданности и желания любить. Само собою, разумеется, что она увлеклась Пушкиным. Если принять во внимание близкое соседство, частые встречи и однообразие деревенской жизни, это было вполне естественно. К тому же судьба и характер Пушкина легко могли вскружить и более спокойную голову. Можно лишь удивляться, что это случилось все-таки не сразу. В своих письмах 1824 -1826 годах Пушкин довольно часто говорит об Анне Николаевне Вульф, но почти всегда с подчеркнутым пренебрежением и недоброй насмешкой. «Anette очень смешна», - пишет он брату.
«Анна Николаевна тебе кланяется и очень жалеет, что тебя здесь нет; потому что я влюбился и миртильничаю.
Знаешь ее кузину Ал. Ив. Вульф? Ессе femina!». «Чем мне тебя попотчевать, - спрашивает он князя Вяземского,- вот тебе мои бон-мо: «Que c'est que le sentiment? Un suplement du temperament».- Что вам более нравится - запах розы или резеды? - Запах селедки». Поэт посвятил ей стихотворения: «К имениннице» и «Я был свидетелем златой твоей весны».
Опубликованы письма А.Н.Вульф к Пушкину.
Либо  Анна Ивановна Вульф, племянница П.А.Осиповой. Ей посвящен мадригал « За Netty сердцем я летаю…».

Либо Анна Петровна Керн, адресат самого известного любовного стихотворения Пушкина «Я помню чудное мгновенье…». «Вавилонская блудница» и генеральша. В знакомстве Пушкина с Анной Керн есть и шутливое игривое увлечение в Псковской губернии, и мимолетная близость через три года в Петербурге. Они серьезной роли не сыграли. В письмах поэта друзьям содержатся довольно циничные замечания о А.П.Керн.

Варвара – Варвара Ермолаева,

либо Варвара Ивановна Суворова,  старшая дочь князя Ивана Прозоровского. Статная, полная, румяная. Настоящая русская красавица, жена полководца А.В.Суворова. Варвара Ивановна не отличалась мягкостью характера и не терпела отказов. По словам Александра Васильевича Суворова «оная Варвара, отлучась своевольно от мужа», дала повод заподозрить ее в развратных действиях. Забыв о приличии и чести, она напропалую кокетничала с мужчинами. Разгневанный муж «со всякою пристойностью отводил ее от таких поступков».

Надежда – Надежда Федоровна Четвертинская, урожденная Гагарина. В «Записках» Ф.Ф.Вигеля содержится такая характеристика Н.Ф.Четвертинской: «Молодая княгиня Четвертинская была одной из тех женщин, коих стоит любить. Не знаю, как сказать мне о ее наружности? Если прямой, гибкий стан, правильные черты лица, большие глаза, приятнейшая улыбка и матовая, прозрачная белизна неполированного мрамора суть условия красоты, то она ее имела. С особами обоего пола была она равно приветлива и обходительна. Ее звали Надежда Федоровна; но для мужчин на челе этой Надежды была всегда надпись Дантова ада: «Оставь надежду навсегда». Кто кого более любил, муж или жена? Право сказать не могу».

Аграфена - Аграфена Федоровна Закревская, (урожденная графиня Толстая) родилась в 1799 году в семье графа Федора Андреевича Толстого. В 1818 году она вышла замуж за 32-летнего Ар¬сения Андреевича Закревского, участника Отечественной войны, военного чиновника высокого ран¬га. Ее явно «некняжеское» имя (кстати, и мать ее звали простонародным именем Степанида) любящий муж пре¬образил в Грушеньку. Супруга была его слабостью, и он покорно терпел все ее выходки. Через три-четыре года имя высокой смуглой красавицы, имевшей неисчислимое ко¬личество любовников, было у всех на устах.
Князь Мещерский рассказывал: «Графиня Закревская была женщина умная, бойкая и имевшая немало приклю¬чений, которым была обязана, как говорили, своей красо¬те. Графиня вполне властвовала над своим мужем». Страстная жрица любви, сложная по своей натуре. В светском обществе Аграфена славилась количеством любовных похождений, которые афишировала с вызываю¬щей смелостью.

Любовь – возможно, Любовь Суворова. Правнучка Александра Васильевича Суворова. Графиня Любовь Александровна Суворова – Рымникская. Вышла замуж за А.Голицына. Семейная жизнь сложилась неудачно. Во втором браке Любовь Александровна Молоствова.

Ольга – вероятно, Ольга Станиславовна Потоцкая, младшая сестра Софьи Потоцкой-Киселевой, урожденная графиня. Отличалась красотой и практицизмом. Первого ноября 1823 года была срочно обвенчана со Львом Александровичем Нарышкиным в Одессе. Кузеном был граф М.С.Воронцов. Молодые поселились в доме, где ныне находится Художественный музей имени Короленко. В июле 1823 года, когда поэт переехал из Кишинева в Одессу, он присутствовал на венчании Ольги в Греческом соборе. Ольга Нарышкина овдовела в 1846 году и в конце 50-х годов уехала в Париж к Павлу Дмитриевичу Киселеву, с которым была неразлучна до самой своей смерти в 1861 году.

либо Ольга Масон, адресат стихотворения «Ольга, крестница Киприды». Одна из петербургских «прелестниц».

Ольга, крестница Киприды,
Ольга, чудо красоты,
Как же ласки и обиды
Расточать привыкла ты!
Поцелуем сладострастья
Ты, тревожа сердце в нас,
Соблазнительного счастья
Назначаешь тайный час.
Мы с горячкою любовной
Прибегаем в час условный,
В дверь стучим – но в сотый раз
Слышим твой коварный шепот,
И служанки сонный ропот,
И насмешливый отказ.
Ради резвого разврата,
Приапических затей,
Ради неги, ради злата,
Ради прелести твоей,
Ольга, жрица наслажденья,
Внемли наш влюбленный плач –
Ночь восторгов, ночь забвенья
Нам наверное назначь.

О ней Пушкин пишет в черновом продолжении стихотворения «Веселый пир» (1819 год):

Я люблю, чтобы заря
За столом меня застала,
Чтоб желанием горя,
Оля близ меня дремала.

Евгения – до сих пор неизвестная женщина. Возможно, пензенская дворянка Евгения Дмитриевна Золотарева, стройная, с каштановыми локонами и темными «бархатными» глазами провициальная красавица. Она прекрасно знала Пушкина. Евгении Дмитриевне суждено было стать последней музой поэта Дениса Давыдова. Его роман с Евгенией Золотаревой «открыл» россискому читателю биограф Давыдова, писатель Николай Задонский. Это ей посвятил Д.В. Давыдов пострясающие строки:

Виновница тоски моей,
Моих мечтаний, вдохновений,
И поэтических волнений,
И поэтических страстей!

Александра – Александра Александровна Римская-Корсакова, с февраля 1832 года жена князя Александра Николаевича Вяземского. Высокая, стройная, с бархатными глазами красавица, обладавшая твердым характером. П.А.Вяземский полагал, что к ней относятся начальные стихи III строфы седьмой главы «Евгения Онегина»:

У ночи много звезд прелестных,
Красавиц много на Москве.
Но ярче всех подруг небесных
Луна в воздушной синеве.
Но та, которую не смею
Тревожить лирою моею,
Как величавая луна
Средь жен и дев блестит одна.
С какою гордостью небесной
Земли касается она!
Как негой грудь ее полна!
Как томен взор ее чудесный!..
Но полно, полно; перестань;
Ты заплатил безумству дань.

В мае 1827 года Александра вместе с матерью Марией Ивановной уехали на Кавказ. Пушкин передал через нее письмо для брата с шутливой просьбой: «…прошу не влюбиться в дочь». И все же отношения поэта с Александрой Римской-Корсаковой не сложились.

либо Александра Осиповна Россет -  Смирнова. В 1826-1832 годах фрейлина. Одна из замечательных женщин своего времени. А.О.Россет познакомилась с Пушкиным в 1828 году, но в первые годы их отношения не выходили за рамки обычных светских встреч. Более тесное и постоянное общение происходит только в 1830-1831 годах в Царском Селе и затем продолжается в Петербурге. В начале 1835 года уехала за границу. В Париже ее застала весть о смерти Пушкина. В поздние годы, беседуя с П.И.Бартеневым, Александра Осипова говорила, что никогда особенно не ценила поэта и сама не пользовалась его вниманием.
Елена – вероятно, Елена Николаевна Раевская. Шестнадцатилетняя Елена Раевская была самой красивой из всех четырех сестер. «Высокая, стройная, с прекрасными голубыми глазами», она была девушка «стыдливая, серьезная и скромная». Это не укрылось даже от путешествовавшего в то время по северному Кавказу и по Крыму Геракова. «В восьмом часу, - рассказывает Гераков в своем дневнике, - был приглашен, пил чай у Раевской; тут были все четыре дочери ее; одной только прежде я не видел - Елены; могу сказать, что мало столь прекрасных лиц». Замуж не вышла, несмотря на то, что в 1828 году граф Г.Ф.Олизар сделал ей предложение. «Алиона, по нездоровью своему, уже положила остаться в девках», - писал о ней в 1829 году ее отец. Несомненно, к ней относятся стихи Пушкина:

Увы, зачем она блистает
Минутной, нежною красотой?
Она приметно увядает
Во цвете юности живой…

Это отнюдь не любовное стихотворение. Характерно, что лирические стихи 1820 года, определенно связанные с Крымом и семьей Раевских, лишены любовного колорита. Подобная сдержанность отчасти объясняется тем, что барышни Раевские были необычайно щекотливы в отношении личных намеков, могущих встретиться в стихах и стать достоянием гласности.

Может быть, княжна Елена Михайловна Горчакова, в замужестве княжна Кантакузен, сестра лицейского товарища Пушкина, которой по преданию, он посвятил в 1814 году стихотворение «Красавице, которая нюхала табак» и с которой поэт встречался в Кишиневе.

Возможно ль? Вместо роз, Амуром насажденных,
Тюльпанов, гордо наклоненных,
Душистых ландышей, ясминов и лилей,
Которых ты всегда любила
И прежде всякий день носила
Н а мраморной груди твоей,-
Возможно ль, милая Климена,
Какая странная во вкусе перемена!..
Ты любишь обонять не утренний цветок,
А вредную траву зелену,
Искусством превращенну
В пушистый порошок!..
А ты, прелестная!.. но если уж табак
Так нравится тебе – о пыл воображенья!-
Ах! если, превращенный в прах,
И в табакерке, в заточенье,
Я в персты нежные твои попастья мог,
Тогда б я в сладком восхищенье
Рассыпался на грудь под шелковый платок
И даже… может быть… Но что! мечта пустая.
Не будет этого никак.
Судьба завистливая, злая!
Ах, отчего я не табак!..

Стихотворение написано в жанре «мадригалов», характерном для литературы начала XIX века. По преданию оно обращено замужней сестре А.М.Горчакова - Елене Михайловне Кантакузен, у которой Пушкин бывал впоследствии в Кишиневе, когда находился в ссылке.

Возможно, Елена Федоровна Соловкина, урожденная Бем. Внучка генерала Катаржи, жена знакомого Пушкину полковника Соловкина. По словам И.П.Липранди, Пушкин был неравнодушен к Е.Ф.Соловкиной и «иногда бредил ею». 30 октября 1826 года Н.С.Алексеев сообщал Пушкину из Кишинева о смерти Е.Ф.Соловкиной. О ней поэт упомянул в ответном письме от 1 декабря того же года.

Вероятно, графиня Елена Михайловна Завадовская, подробности жизни которой, остаются неизвестными для широкого круга читателей. Пушкин после женитьбы регулярно бывал в свете, где его красавица-жена соперничала с другими очаровательными светскими дамами. Этих петербургских красавиц называли «Звезды Севера». Самой яркой из них была Елена Михайловна. Дочь польского генерала, русская по матери, она имела чисто славянский тип красоты, с нежным цветом лица и голубыми глазами. «Красавица писаная», «звезда первой величины петербургского большого света» - так отзывались о ней современники. «Нет возможности передать неуловимую прелесть ее лица, гибкость стана, грацию и симпатичность, которой была проникнута вся ее особа». Граф М.К.Виельгорский говорил: «Артистическая душа не может спокойно созерцать такую прекрасную женщину: я испытал это на себе».
В Париже, на балах в 1837 году, Е.М.Завадовская, по словам А.Н.Карамзина, была первой красавицей. Как вспоминала современница М.Ф.Каменская, Елена Завадовская на балах «всегда убивала всех своею царственной красотой». Черты Елены Завадовской, несравненной «Клеопатры Невы», Пушкин запечатлел в VIII главе «Евгения Онегина» в образе княгини Нины Воронской, а также в летучих строках своих многочисленных, незавершенных прозаических набросков.

Возможно, Елена Яковлевна Сосницкая. Дочь известного придворного оперного певца Я.С.Воробьева и А.И.Воробьевой. Драматическая артистка, оперная певица (лирическое сопрано). Считалась одной из лучших учениц драматурга князя А.А.Шаховского и дебютировала в 1814 году. В январе 1815 года Елена Сосницкая выступила с большим успехом в опере «Жаконд, или искатель приключений». В октябре того же года исполнила роль Алексея в опере Кавоса «Иван Сусанин». Выступала на сцене петербургского Большого театра.
В 1817 году Елена Яковлевна вышла замуж за знаменитого актера И.И.Сосницкого, лично знакомого с Пушкиным. В том же году вместе с мужем выступала в комедии А.С.Грибоедова «Молодые супруги», исполняя роль Аглаи. Громкий успех послужил поводом к ее переходу из оперы в комедию. Молодая и очень красивая женщина, но уже в то время известная актриса, в альбом которой Пушкин написал в 1818 году четверостишие: «Вы съединить могли с холодностью сердечной»…

Вы съединить могли с холодностью сердечной
Чудесный жар пленительных очей.
Кто любит вас, тот очень глуп, конечно;
Но кто не любит вас, тот во сто раз глупей.

Альбом Е.Я.Сосницкой, с вписанными туда стихами Пушкина, не сохранился. Елена Яковлевна встречалась с Пушкиным в петербургских артистических кругах. Скорее всего, поэт познакомился с Е.Я.Сосницкой у А.А.Шаховского. «Я сам в молодости, когда она была именно прекрасной Еленой, попался было в сеть, но взялся за ум и отделался стихами», - вспоминал Пушкин. Взялся за ум поэт очень быстро, о чем можно судить по его письму П.Б.Мансурову: «Сосницкая и кн. Шаховский толстеют и глупеют, а я в них не влюблен – однако ж его вызывал за его дурную комедию, а ее за посредственную игру…». Вот как отзывается И.И.Куликов о «красавице, талантливой актрисе» Е.Я.Сосницкой: «Она была кокетка, любила, чтобы все влюблялись в нее и ухаживали за нею, а сама была холодна. Пушкин сразу понял ее и написал ей в альбом стихи, которые, разбирая в настоящее время, удивляешься, как в 4 строках он сумел выразить всю ее характеристику: влюбленных в нее назвал дураками, да и не обращающих внимания на ее очаровательные улыбки, на огненные глазки – тоже…». Елена Яковлевна прекрасно играла молодых женщин, потом знатных дам, наконец, перешла на роли комических старух. А в комедии Бомарше: «Женитьба Фигаро», как муж, так и она были неподражаемые Фигаро и Сусанна, и в этих ролях превосходили французских артистов».
Трудно сказать, к какой Елене относятся такие строки из «Гавриилиады», написанной в пору знакомства с Еленами: «Елену видел я». А может это та самая Елена, о которой ничего неизвестно, кроме строк начатого стихотворения  «Зачем, Елена, так пугливо», написанного Пушкиным в бытность его пребывания на Кавказе в 1829 году.

Авдотья – возможно Авдотья Истомина. Поселившись в Петербурге после Царскосельского Лицея, юный поэт с 1817 года стал «почетным гражданином кулис». «Три года, проведенные им в Петербурге, по выходе из лицея, отданы были развлечениям большого света и увлекательным его забавам. От великолепнейшего салона вельмож до самой нецеремонной пирушки офицеров, везде принимали Пушкина с восхищением, питая и собственную, и его суетность этой славою, которая так неотступно следовала за каждым его шагом. Он сделался идолом преимущественно молодых людей, которые в столице претендовали на отличный ум и отличное воспитание. Такая жизнь заставила Пушкина много утратить времени в бездействии. Но всего вреднее была мысль, которая навсегда укоренилась в нем, что никакими успехами таланта и ума нельзя достичь человеку в обществе, замкнуть круга своего счастия без успехов в свете…».
(П. А. Плетнев, Соч., т. I)
Он был очарован знаменитой актрисой романтического театра – балета, «царствующей» Авдотьей Истоминой. Его увлечение балериной нашло отзвук  в первой главе «Евгения Онегина»:

Блистательна, полувоздушна,
Смычку волшебному послушна,
Толпою нимф окружена,
Стоит Истомина; она,
Одной ногой, касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как пух, из уст Эола;
То стан совьет, то разовьет,
И быстрой ножкой ножку бьет.

Поклонники яркого дарования балерины называли эти строки пушкинским гимном, который широко распространился среди петербургской публики.

Кишиневские увлечения А.С.Пушкина

Период пребывания Пушкина в Кишиневе отмечен бурными, экзотическими и часто скандальными встречами с женами и дочерьми молдавских бояр. Среди них: имя холодной красавицы Пульхерицы Варфоломей, красавицы-цыганки Людмилы Шекоры, жены богача Инглези; певицы Калипсо, которая по слухам, была любовницей Байрона, Виктории. Ивановны Вакар и других. По свидетельству И.П.Липранди, Пушкин «любил всех хорошеньких, всех свободных болтуний».  В его кишиневских увлечениях присутствовало больше непривередливой молодости, нежели подлинной страсти. О той манере, которой Пушкин придерживался по отношению к женщинам, во время жизни в Кишиневе, легче всего судить по отрывку чернового письма, написанного уже в Одессе, и предназначавшегося для двух неизвестных кишиневских дам.
«Да, конечно, я угадал двух очаровательных женщин, удостоивших вспомнить ныне одесского, а некогда кишиневского, отшельника. Я тысячу раз целовал эти строки, которые привели мне на память столько безумств и мучений стольких вечеров, исполненных ума, грации и мазурки и т. д. Боже мой, до чего вы жестоки, сударыня, предполагая, что я могу веселиться, не имея возможности ни встретиться с вами, ни позабыть вас. Увы, прелестная Майгин, вдалеке от вас я утратил все свои способности, в том числе и талант карикатуриста... У меня есть только одна мысль - вернуться к вашим ногам. Правда ли, что вы намерены приехать в Одессу? Приезжайте, во имя неба! Чтобы привлечь вас, у нас есть балы, итальянская опера, вечера, концерты, чичисбеи, вздыхатели, все, что вам будет угодно. Я буду представлять обезьяну и нарисую вам г-жу Вор. в 8 позах Аретина.
«Кстати по поводу Аретина: должен вам сказать, что я стал целомудрен и добродетелен, т.-е., собственно говоря, только на словах, ибо на деле я всегда был таков. Истинное наслаждение видеть меня и слушать, как я говорю. Заставит ли это вас ускорить ваш приезд? Приезжайте, приезжайте во имя неба, и простите свободу, с которой я пишу к той, которая слишком умна, чтобы быть чопорной, но которую я люблю и уважаю...
«Что до вас, прелестная капризница, чей почерк заставил меня затрепетать, то не говорите, будто знаете мой нрав; если бы вы знали его, то не огорчили бы меня, сомневаясь в моей преданности и в моей печали о вас».
Ни имени неведомой нам Майгин, этой корреспондентки Пушкина, о которой он упоминает в относящемся к тому же времени письме к Ф. Ф. Вигелю, ни имен других перечисленных нами обитательниц Кишинева нет в Дон-Жуанском списке. Очевидно, большинство кишиневских связей оставило после себя лишь мимолетное воспоминание. Чести фигурировать в аутентическом перечне Пушкинских увлечений удостоились другие женщины.

Людмила Инглези (Шекора) – красавица Людмила, в первом браке за богатым румыном Бодиско. Рано овдовела и, впав в бедность, без любви, вышла замуж за кишиневского богача Инглези. Через два месяца после их свадьбы в Кишинев приехал Пушкин и быстро покорил сердце очаровательной жены богатого бессарабского помещика.  Людмила, известная своей красотой и романическими похождениями, была по крови цыганка. Связь Пушкина с Людмилой не осталась в тайне. Муж узнал обо всем, запер ветреную цыганку в чулан. Разгневанный, он устроил поэту публичный скандал и вызвал его на дуэль.
Своевременно предупрежденный о случае, наместник бессарабской области И.Н.Инзов посадил Пушкина на десять дней на гауптвахту, а чете Инглези предложил немедленно уехать за границу. Таким образом, удалось сохранить для России великого поэта. Рассказывают, что Людмила, снедаемая неутешной любовью, захворала чахоткой и вскоре умерла, проклиная и мужа, и Пушкина.

Мариола Рали – жена кишиневского нотабля. Очаровательная любовница кишиневского периода.

Аника Сандулаки – была в числе возлюбленных Пушкина кишиневского периода.

Мариола Балш - можно думать, что и  Мариола Балш, молодая супруга члена Верховного Совета Тодораки Балша также оказалась в жарких объятиях поэта кишиневского периода. Но отношения скоро прервались. Красивая Мариола затаила злобу на Пушкина и преследовала его разными обидными намеками. В конце концов, он вызвал на дуэль, а потом ударил по лицу ее мужа, почтенного и уже пожилого боярина. Это дело повлекло для Пушкина новое заточение под арестом.

Виктория Ивановна Вакар, урожденная Кешко, жена подполковника Охотского полка Филиппа Григорьевича Вакара и дочь Т.М.Кешко. По свидетельству И.П.Липранди «Пушкин любил всех хорошеньких, всех свободных болтуний… К числу вторых принадлежала Виктория Ивановна Вакар, жена подполковника этого имени; она была дочь вдовы Кешко, богатой помещицы, вышедшей потом замуж за Друганова. Вакарша была маленького роста, чрезвычайно жива, вообще недурна и привлекательна. Пушкин находил удовольствие с ней танцевать и вести нестесняющий разговор. Едва ли он не сошелся с ней и ближе, но, конечно, не надолго».

Мария Егоровна Эйхфельдт, урожденная Милло (Millo), была дочерью молдавского боярина Иордаки Енаке Милло и Елены Куза. Во время пребывания Пушкина в Кишиневе Иордаки Милло был вдовцом, ему было более 60-ти лет.
В мае 1816 г. Мария Милло вместе со своим младшим братом Василием посетила Петербург. В это же время графиня Роксандра Эдлинг, воспитанницей которой являлась Мария, сосватала ее в Одессе за состоятельного, но немолодого чиновника горного ведомства, статского советника Ивана Ивановича Эйхфельдта. Считалось, что она похожа на Ревекку-героиню известного романа Вальтер-Скотта «Айвенго». Кишиневская знакомая поэта, Мария Егоровна, состояла в многолетней и прочной связи с приятелем Пушкина Н. С. Алексеевым, и поэт не однажды в прозе и в стихах отрекался от всяких видов на прекрасную Ревекку. Марии Егоровне Эйхфельдт написано стихотворение «Ни блеск ума, ни стройность ...».

Каролина Собаньская – Каролина – Розалия – Текла Собаньская, рожденная Ржевуская. Страстная пожирательница мужских сердец, четырежды выходившая замуж полячка. Каролина Адамовна была самой красивой из полек, живших в Одессе в середине двадцатых годов. По природе своей женщина тщеславная и ветреная, неизменно веселая, изящная, живая, образованная, любительница искусства, прекрасная пианистка.
Пушкин познакомился с нею в Киеве 2 14) февраля 1821 года, в день святого Валентина, покровителя всех влюбленных. О впечатлении, произведенном на него этим знакомством, Пушкин вспоминает в своем позднейшем письме к Собаньской: «Сегодня 9-я годовщина дня, когда я увидел вас в первый раз. Этот день был решающим в моей жизни. Чем более я об этом думаю, тем более убеждаюсь, что мое существование неразрывно связано с вашим; я рожден, чтобы любить вас и следовать за вами». Настоящее же их знакомство, переросшее в постоянное общение, состоялось в Одессе, где в начале 1820-х годов жила эта «бли¬стательная красавица польского общества русского юга». Пушкин встречался с Собаньской в кругу одесского света, хотя пренебрегавшая светскими условностями «виттова любовница» была принята далеко не во всех аристократических домах.

Ольга Калашникова - дочь сельского старосты, высокая, красивая, мать ребенка Пушкина (Павла, умершего младенчестве). Это был типичный крепостной роман молодого барина с крепостной девушкой. К ней, П.Е.Щеголев относил стихотворный набросок «О боги мирные полей, дубрав и гор». Сохранились ее письма к Пушкину. Известно, что в январе 1825 года Пушкина, пребывавшего в селе Михайловском, посетил его лицейский  друг И.И.Пущин, который имел возможность заметить начало интимных отношений. «Вошли, - рассказывает он, - в нянину комнату, где собрались швеи. Я тотчас же заметил между ними одну фигурку, резко отличавшуюся от других. Он тотчас же прозрел шаловливую мою мысль и улыбнулся значительно».  Спустя более года, в письме Пушкина к Вяземскому говорится об окончании данного романа. «Милый мой Вяземский, ты молчишь и я молчу; и хорошо делаем – потолкуем когда-нибудь на досуге.. Покамест дело не о том. Письмо это тебе вручит очень милая и добрая девушка, которую один из твоих друзей неосторожно обрюхатил. Полагаюсь на твое человеколюбие и дружбу. Приюти ее в Москве, и дай ей денег, сколько ей понадобится, а потом отправь в Болдино…». И далее продолжает: «При сем с отеческой нежностью прошу тебя позаботиться о будущем малютке, если то будет мальчик. Отсылать его в воспитательный дом мне не хочется, а нельзя ли его покамест отдать в какую-нибудь деревню, - хоть в Астафьево. Милый мой, мне совестно, ей-Богу, но тут уж не до совести. Прощай, мой ангел; болен ли ты или нет; мы все больны – кто чем. Отвечай же подробно». Пушкинское письмо поставило князя в большое затруднение в виду того, что крепостная девушка была общей собственностью Сергея Львовича Пушкина и его брата Василия. Но он придумал выход из неприятного положения и посоветовал поэту  написать «…полулюбовное, полураскаятельное, полупомещичье письмо» его тестю, «во всем ему признаться, поручить ему судьбу дочери и грядущего творения, но поручить на его ответственность, напомнив, что некогда волею Божьею ты будешь его барином и тогда сочтешься с ним в хорошем или худом исполнении твоего поручения. Другого средства не вижу, как уладить это по совести, благоразумию и к общей выгоде…». Пушкин соглашается с доводами Вяземского: «Ты прав, любимец муз, воспользуюсь правами блудного зятя и грядущего барина и письмом улажу все дело». Через некоторое время Пушкин пишет новое письмо: «…Видел ли ты мою Эду? Вручила ли она тебе мое письмо? Не правда ли, что она очень мила?» Известно, что спустя несколько лет поэт вновь принял участие в судьбе Ольги Калашниковой. В мае 1831 года она получает вольную и на выданные 2 000 рублей покупает дом в Лукоянове. Ее отец, Михаил Иванович, выдает Ольгу замуж за отставного поручика П.С.Ключарева, служившего дворянским заседателем земского суда в Лукоянове. Семейная жизнь Ольги сложилась неудачно. Ольга Михайловна жаловалась Пушкину, своему бывшему хозяину и возлюбленному, и умоляла забрать ее из ненавистного Лукоянова. Последнее упоминание о судьбе Ольги находится в письме поэта к управляющему Болдинским имением Пеньковскому: «… О Михаиле и его семье буду к вам писать…». Известно, что она покинула Лукоянов и отправилась в Петербург. А дальше ее следы теряются. В народе гуляет молва, что по ночам в лукояновском доме часто слышится, как кто-то открывает дверь, скрипит половицами и постукивает по стеклу. Однажды привиделась женщина, одетая во все белое, по-домашнему, тонкие черты которой освещала Луна.
Однако, продолжим описание других пушкинских  адресатов.

Мария Николаевна Раевская – Волконская (1805-1863)

«Над морем я влачил задумчивую лень,
Когда на хижины сходила ночи тень –
И дева юная во мгле тебя искала
И именем своим подругам называла».

6 мая 1820 года Пушкин был выслан из столицы за написание вольнодумных стихов. Смертельно уставший от разгульной жизни в Петербурге, поэт надеялся в глубине души отдохнуть от мирской суеты. Его южная ссылка началась с приятного знакомства с дочерьми генерала Раевского: 23-летней Екатериной, 16-летней Еленой, 15-летней Марией и 14-летней Софьей. Из четырех девушек, скорее всего Пушкин обратил внимание на Марию Раевскую. Поэт был дружен с ее семьей и знал ее еще совсем юной девочкой, задумчивой и мечтательной. Он не расставался с Раевскими с конца мая и до сентября 1820 года и имел возможность день ото дня восхищаться черноглазой девочкой. На его глазах Мария превратилась в стройную и обаятельную красавицу.

Я был свидетель умиленный
Ее младенческих забав,
Она цвела передо мною,
Ее чудесной красоты
Уже отгадывал мечтою
Еще неясные черты…

Мария Николаевна Раевская -  дочь героя Отечественной войны 1812 года Н.Н.Раевского, а с января 1825 года, в возрасте 19 лет - жена блестящего богатого генерала, впоследствии, декабриста С.Г.Волконского, сосланного в Сибирь. Князь Сергей Григорьевич Волконский часто навещал дом Николая Николаевича и как бы «ненароком», попадал на те вечера, когда Мария играла на фортепьяно и пела. Он останавливался неподалеку от рояля, и, бывало, весь концерт так и стоял, спиною прислонившись к колонне, слушая рулады Марии. Сергей Волконский был хорошим другом генерала Раевского, который хотел для дочери блестящей и безбедной жизни.
Его прельщал титул жениха, принадлежавшего к знатнейшей в России фамилии и который, несмотря на молодость в 37 лет, уже был ветераном войны, генерал-майором, на прекрасном счету у Государя. С.Г.Волконский  имел огромные связи при дворе: мать Александра Николаевна, фрейлина императрицы Марии, статус дама Двора. В октябре 1824 года А. С. Пушкин получил письмо от своего давнего знакомца по Киеву и Одессе – Сергея Григорьевича Волконского. «Имев опыты вашей ко мне дружбы, – писал Волконский, – и уверен будучи, что всякое доброе о мне известие будет вам приятным, уведомляю вас о помолвке моей с Марией Николаевною Раевскою – не буду вам говорить о моем счастии, будущая моя жена вам известна». Зимой, 11 января 1825 года в Киеве на Печерске, в старинной церкви Спаса на Берестове князь Сергей Волконский венчался с юной красавицей Марией Раевской. Этой красивой паре судьба послала столько драматических испытаний, что их хватило бы на дюжину захватывающих романов.
В замужестве Мария занималась обустройством нового дома, хлопотала, выписывая занавеси из Парижа, ковры и хрусталь из Италии, беспокоилась о каретах и конюшне, прислуге и новой мебели. 2 января 1826 у Волконских родился сын Николай. Николенька, Николино.
По воспоминаниям современников она была одной из замечательных женщин своего времени. Мария Волконская была высокого роста, стройная, с ясными черными глазами, с полусмуглым лицом, с немного вздернутым носиком, с походкою гордою и плавной. За цвет волос, за яркость глаз, за плавную и гордую походку друзья называли ее «дочерью Ганга». Родственница ее мужа, княгиня Зинаида Волконская писала Марии Николаевне: «Твои грациозные движения как будто сливаются в мелодию, подобную той, которой, по верованьям древних, звучали звезды на своде небесном».
Кто хоть раз ощутил на себе ее романтическое очарование, тот хранил о ней самое светлое и длительное воспоминание. Сильную любовь Мария Раевская внушила и своему мужу, которого не любила, а сестрам признавалась, что «муж бывает ей несносен». Такое же глубокое чувство Мария Раевская внушила и графу Густаву Олизару, киевскому предводителю дворянства, который часто бывал в доме Раевских. Когда Марии Николаевне было 17 лет, он сделал ей предложение, но получил отказ. «Мало-помалу, - вспоминал влюбленный в Марию польский шляхтич граф Густав Олизар, - из ребенка с неразвитыми формами она стала превращаться в стройную красавицу, смуглый цвет лица которой находил оправдание в черных кудрях густых волос и пронизывающих, полных огня глазах». Свое неудачное сватовство он описал в мемуарах: «Мария Раевская смотрела на призвание женщины с высшей точки зрения и не хотела играть фальшивые роли. Она ясно сознавала, что, при отношениях обеих народностей, русская женщина, желавшая остаться таковой вполне, не может соединить своей судьбы с судьбой прямодушного поляка, счастье которого желала бы составить. Одна из двух сторон должна бы была отречься от того, что ей всегда казалось возвышенным и благородным, а потому и необходимым для истинного счастья. Предчувствуя близость решительного объяснения с моей стороны и, боясь отказом огорчить заботливого о будущности дочери отца, Мария поспешила принять предложение ухаживающего за ней кн. Волконского. Я опоздал…». Пушкин, на глазах которого происходил романтический эпизод, шутливо утешал незадачливого жениха в послании «Графу Олизару»:

(И наша дева молодая,)
Привлекши сердце поляка,
(Отвергнет,) (гордостью пылая)
Любовь народного врага.

В конце жизни граф Олизар с нежным благоговением вспоминал о своей любви к Марии Раевской: «Если родилось в душе моей что-нибудь благородное и возвышенное, поэтическое, этим я обязан той любви, которую внушила мне Мария Раевская, княгиня Волконская, теперь Нерчинская изгнанница, разделяющая горький жребий мужа, та Беатриче, которой было посвящено дантовское чувство, до какого мог возвыситься мой поэтический дух. Благодаря ей, вернее, благодаря любви к ней, я приобрел сочувствие первого русского поэта и дружбу нашего лауреата Адама».
Когда Пушкин путешествовал с Раевскими на Северном Кавказе и в Крыму (май – сентябрь 1820 года), он увлекся пятнадцатилетней Марией. Увлечение поэта не носило характера всеплоглощающей влюбленности. Во время совместного пребывания на юге и случайных встреч в Кишиневе и Одессе между молодым поэтом и дочерью прославленного героя возникли дружественные отношения. Это подтверждает сама Мария Раевская (Волконская) в своих позднейших воспоминаниях, описывая сцену, происшедшей во время поездки Пушкина с семьей Раевских из Екатеринослава на Кавказ: «Я помню, как вовремя этого путешествия, недалеко от Таганрога, я ехала в карете с Софьей, нашей англичанкой, русской няней и компаньонкой. Увидя море, мы приказали остановиться, и вся наша ватага, выйдя из кареты, бросилась к морю, любоваться им. Оно было покрыто волнами, и, не подозревая, что поэт шел за нами, я стала, для забавы, бегать за волной и вновь убегать от нее, когда она меня настигала; под конец у меня вымокли ноги; это, конечно, скрыла и вернулась в карету. Пушкин нашел эту картину такой красивой, что воспел ее в прелестных стихах, поэтизируя детскую шалость».
Интересно, что подобные шалости позволяла себе и мать семейства Вера Федоровна Вяземская. В письме мужу из Одессы 11 июля 1824 года она рассказывала о таком же эпизоде: «Я становлюсь на огромные камни, вдающиеся в море, смотрю, как волны разбиваются у моих ног; иногда у меня не хватает храбрости дождаться девятой волны, когда она приближается с слишком большой скоростью, тогда я убегаю от нее, чтоб через минуту воротиться. Однажды мы с графиней Воронцовой и Пушкиным дождались ее, и она окатила нас настолько сильно, что пришлось переодеваться…».

Я помню море пред грозою,
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
Нет, никогда средь пылких дней
Кипящей младости моей
Я не желал с таким мученьем
Лобзать уста младых Армид,
Иль розы пламенных ланит,
Иль перси, полные томленьем;
Нет, никогда порыв страстей
Так не терзал души моей.

Скромная Мария Раевская с полной уверенностью относит эту строфу к себе: очевидно, тогдашнее отношение к ней Пушкина давало ей достаточные основания для такого заключения. За долгий месяц, проведенный в Гурзуфе, морские волны, без сомнения, не раз ласково ложились к ногам каждой из барышень Раевских. Но Пушкин не дал разгадки, кто был героиней сюжета своего знаменитого стихотворения, а позднее и в романе «Евгений Онегин».
В беседах Бартенева с сестрами Раевских Марией и Екатериной о Пушкине они отзывались о нем с улыбкою некоторого пренебрежения и говорили, что восхищались его стихами, но ему самому не придавали никакого значения. Мария видела, как Пушкин увлекался ее сестрами и наблюдала другие его увлечения. Спустя годы она писала: «В качестве поэта, он считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми встречался… В сущности он любил лишь свою музу и облекал в поэзию все, что видел».
В поэме» Бахчисарайский фонтан» Пушкин вновь вспоминает о встрече с Марией Раевской:

Вокруг лилейного чела
Ты косу дважды обвила;
Твои пленительные очи
Яснее дня, чернее ночи…

Мария Раевская не была красавицей, но ее своеобразная прелесть делала ее очень привлекательной. Поэт Туманский писал: «Мария, идеал пушкинской черкешенки, дурна собою, но очень привлекательна остротою разговора и нежностью обращения».
Во время южной ссылки Пушкин не раз встречался с Марией Раевской в Каменке, Киеве, Кишиневе, куда летом 1821 года Раевские приезжали к Е.Н.Орловой и, наконец, летом 1823 – 1824 годов  были в Одессе.
Сильное чувство Пушкина к Марии Раевской свидетельствует о ее природном даре приковывать сердца. Он познакомился с ней, когда уже имел любовный опыт и прошел определенную науку страсти нежной, умевший не только читать женские сердца, но и играть с ними.

… иногда
Мои коварные напевы
Смиряли в мыслях юной девы
Волненье страха и стыда…

В увлечении Пушкина ею Мария Николаевна не усматривала ничего серьезного. И до самой смерти даже не подозревала, что внушила Пушкину самую глубокую, самую светлую и чистую любовь, какую он только знал в своей жизни. Как всегда, когда сильная любовь владела Пушкиным, он был и с Марией Николаевной робок и застенчив, не имея мужества признаться в своей любви. А может страсти еще спали в девушке и поэт не смог заразить своей влюбленностью, подчинить ее той таинственной власти, которая не раз помогала ему покорять сердца женщин. Надо полагать, что не только равнодушное восприятие Марией пушкинской любви, но и общественное положение поэта разделяли их. Пушкин понимал, что для дочери генерал-аншефа он был незавидным женихом.

Он без надежд ее любил,
Не докучал он ей мольбою:
Отказа б он не пережил.
Когда наехали толпою
К ней женихи: из их рядов
Уныл и сир он удалился.

(«Полтава», 1828 год)

Убитый ею, к ней одной
Стремил он страстные желанья,
И горький ропот, и мечтанья
Души кипящей и больной.
Еще хоть раз ее увидеть
Безумной жаждой он горел…

Эти строки не вошли в печать, как никогда не были напечатаны некоторые лирические наброски, написанные на юге:

За нею, по наклону гор,
Я шел дорогой неизвестной,
И примечал мой робкий взор
Следы ноги ее прелестной –
Зачем не мог ее следов
Коснуться жаркими устами…
Нет, никогда средь бурных дней
Мятежной юности моей
Я не желал с таким волненьем
Лобзать уста младых Цирцей
И перси, полные томленьем…

На протяжении многих лет в произведениях Пушкина местами прорывается сладкое и грустное воспоминание о безответной любви, которую он тщетно старается вырвать из сердца. И в «Бахчисарайском фонтане» (1822) он пишет:

Я помню столь же милый взгляд
И красоту еще земную,
Все думы сердца к ней летят;
О ней в изгнании тоскую…
Безумец! Полно, перестань,
Не оживляй тоски напрасной!
Мятежным снам любви несчастной
Заплачена тобою дань, -
Опомнись! Долго ль узник томный,
Тебе оковы лобызать
И в свете лирою нескромной
Свое безумство разглашать?

Уже нет сомнения, что вся поэма проникнута страстной любовной тоской, чувствами и мыслями об «элегической красавице», чей нежный и прекрасный образ длительное время владел сердцем поэта. Последние десять строк Пушкин упорно исключал из всех изданий, но ему не удалось скрыть от всех свою тайну. В своих воспоминаниях Граф Олизар прямо говорит, что «Пушкин написал свою прелестную поэму для Марии Раевской».
В «Разговоре книгопродавца с поэтом» (1824) Пушкин писал о своем чувстве:

Она была, - пред ней одной               
Дышал я чистым упоеньем
Любви поэзии святой.
Там, там, где лист чудесный,
Где льются вечные струи,
Я находил огонь небесный,
Сгорая жаждою любви…
Увы, напрасные желанья!
Она отвергла заклинанья,
Мольбу, тоску души моей:
Земных восторгов излиянья,
Как божеству, ненужны ей.

В кишиневской записной книжке Пушкин с горечью пишет: «Более или менее я был влюблен во всех хорошеньких женщин, которых знал, все изрядно кичились предо мной; все, за исключением одной, со мною кокетничали». «А ты, кого назвать не смею», - писал он в черновике той строфы «Онегина», где вспоминает о волнах, ложившихся к ногам любимой. И всю жизнь Пушкин не смел ее назвать. Ни в письмах, ни в стихах и даже в черновиках, исписанных для себя, нигде Пушкин не упоминает Марию Раевскую.
В известном его «донжуанском списке», где Пушкин поименовал всех женщин, которых любил, имя этой любви скрыто под буквами NN. Исследователи пушкинского творчества считают, что воспоминания о М.Н. Волконской  отразились в стихотворении «Не пой красавица при мне», написанном в 1828 году:

Увы! напоминают мне
Твои жестокие напевы
И степь, и ночь – и при луне
Черты далекой, бедной девы…

Я призрак милый, роковой,
Тебя увидя, забываю;
Но ты поешь – и предо мной
Его я вновь воображаю.

Последним стихотворением, связанным с Марией Раевской является пушкинская элегия «На холмах Грузии» (1829 г.). Песни Грузии печальной напомнили поэту «черты далекой, бедной девы» на фоне гордых вершин Кавказа. В черновой редакции стихотворения поэт указывает на давность воспоминаний о первом путешествии на юг в 1820 году и неизменность его чувства к Марии:

Прошли за днями дни - сокрылось много лет
Где вы, бесценные созданья
Иные далеко, иных уж в мире нет
Со мной одни воспоминанья.

Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь
И без надежд и без желаний,
Как пламень жертвенный чиста моя любовь
И нежность девственных мечтаний.

В элегии, вышедшей в печать, Пушкин опустил эти две строфы. Получились несколько иные строки, не относящиеся к княгине Волконской:

Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой… Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит – оттого,
Что не любить, оно не может.

«И сердце вновь горит и любит…» - это свидетельство о новом чувстве, о вечной потребности находить счастье в любви. Вера Федоровна Вяземская, друг Пушкина и хорошо знавшая его жизненные обстоятельства, именно так поняла смысл стихотворения. Она послала элегию Марии Николаевне в Читу и пояснила, что элегия посвящена невесте поэта. В ответном письме Мария Волконская представила как бы рецензию «На холмах Грузии»: «В первых двух стихах поэт пробует свой голос. Извлекаемые им звуки, нет сомнения, очень гармоничны, но не имеют отношения к дальнейшим мыслям, столь достойным нашего великого поэта, и, судя по тому, что Вы пишете мне, достойным предмета его восхищения. Эти мысли так новы, так привлекательны, они возбуждают в нас восхищение, но окончание, извините меня, милая Вера, за Ващего приемного сына, - это окончание старого французского мадригала, это любовный вздор, который нам понятен потому, что доказывает, насколько поэт увлечен своей невестой, а это для нас залог ожидающего его счастливого будущего. Поручаю вам передать ему наши искренние, самые сердечные поздравления». Майская любовь к Марии Раевской не так быстро прошла. В памяти остались стихотворения, наполненные духом любви к молодой женщине.
Пушкин с искренним сочувствием относился к трагедии в близкой ему семье Раевских, где ее жертвами стали супруги Волконские. Он был глубоко потрясен судьбой Марии Волконской, принадлежавшей к поколению, в глазах которого гражданская доблесть выглядела, как ореол высокой романтики. В своих «Записках» Мария Волконская дает такую оценку событий, повлиявших на судьбу близких ей людей: «… Суд над этим порывом чистого и бескорыстного патриотизма произнесет потомство. До сих пор история России представляла примеры лишь дворцовых заговоров, участники которых находили в том личную для себя пользу». И далее читаем слова истинного восхищения подвигом героев - декабристов: «Тот, кто жертвует жизнью за свои убеждения, не может не заслуживать уважения соотечественников. Кто кладет голову свою на плаху за свои убеждения, тот истинно любит отечество, хотя, может быть, и преждевременно затеял дело свое».
Она определила свою гражданскую позицию и вполне сознательно и искренне взялась за ее осуществление. В этих экстремальных обстоятельствах раскрылись энергия и благородство души Марии Волконской. Чтобы увидеть мужа, которого держали в Петропавловской крепости, Мария Николаевна поехала в Петербург. По странному стечению обстоятельств она нашла временное пристанище в доме, в котором через  несколько лет поселился Пушкин в семье. Он умер  спустя 11 лет в той самой комнате, где ночевала Мария Николаевна. В последний раз Пушкин видел Марию Николаевну в 1826 году перед ее отъездом в Сибирь, куда она последовала за своим мужем, декабристом С.Г.Волконским и где провела 30 лет.
В московском салон ее невестки З.А.Волконской и состоялась последняя встреча Марии Николаевны с Пушкиным. Княгиня Зинаида Волконская не побоялась устроить прием в честь жены государственного преступника. Она написала восторженное стихотворение в прозе, посвященное Марии, где та сравнивалась с индусской вдовою, восходящей на костер. «У тебя глаза, волосы, цвет лица, как у дочери Ганга, и жизнь твоя, как и ее жизнь, запечатлена долгом и жертвой. Твой высокий стан встает передо мной, как воплощение мысли. Мне сдается, что твои грациозные движения творят ту мелодию, которую древние приписывали движению небесных светил».
Вот как описывают современники этот день. Вечером 26 декабря великолепный дом Волконской на Тверской был ярко освещен. Зинаида Александровна, зная, что невестка страстно любит музыку и пение, устроила для нее концерт итальянских певцов и любителей. Один из участников вечера, А.В.Веневитинов записал в своем дневнике: «27 декабря 1826 г. Вчера я провел вечер незабвенный для меня. Я видел несчастную княгиню Марию Волконскую, коей муж едет в Сибирь и которая сама отправляется за ним вслед с Муравьевой. Она хороша собой, но глаза ее чрезвычайно много выражают. Третьего дня ей минуло двадцать лет. Это интересная, и вместе с тем могучая женщина, больше своего несчастья. Она его преодолела, выплакала, источник слез уже высох в ней. Она чрезвычайно любит музыку. В продолжении всего вечера она слушала, как пели, и когда один отрывок был отпет, она просила другого. До 12 часов ночи она не входила в гостиную, потому что у кн. Зинаиды было много гостей, но сидела в другой комнате, за дверью, куда к ней беспрестанно ходила хозяйка, думая о ней только и стараясь ей угодить… Когда все разъехались и осталось очень мало самых близких, она вошла сперва в гостиную, села в угол, все слушала музыку, которая для нее не переставала, потом приблизилась  к клавикордам, села на диван, говорила тихим голосом, очень мало, изредка улыбаясь».
Спустя 40 лет Мария Николаевна написала в своих записках: «В Москве остановилась у Зинаиды Волконской, моей невестки которая приняла меня  с такой нежностью и добротой, которых я никогда не забуду. Она окружила меня заботами, вниманием, любовью и состраданием. Зная мою страсть к музыке, она пригласила всех итальянских певцов, которые были тогда в Москве, и несколько талантливых девиц. Прекрасное итальянское пенье привело меня в восхищение, а мысль, что слышу его в последний раз, делала его для меня еще прекраснее. Дорогой я простудилась и потеряла голос, а они пели как раз те вещи, которые я изучила лучше всего, и я мучилась от невозможности принять участие в пении. Я говорила им: «Еще! Еще! Подумайте только, ведь я никогда больше не услышу музыки». Тут был и Пушкин, наш великий поэт». Пушкин восхищался ее подвигом и обещал приехать к своим «братьям, друзьям, товарищам» в Нерчинские рудники.
Княгиня Мария Николаевна Волконская уехала вслед за мужем в Сибирь, оставив годовалого сына Николая у родных Сергея Григорьевича. В январе 1828 года мальчик умер, а через год его дед, генерал Николай Николаевич Раевский, просил Пушкина написать эпитафию для памятника на могиле ребенка. И поэт написал трогательную эпитафию младенцу:

В сиянии, в радостном покое,
У трона вечного творца,
С улыбкой он глядит в изгнание земное,
Благословляет мать и молит за отца.

«Я читала и перечитывала, дорогой папа, эпитафию моему дорогому ангелочку…, -писала в письме к отцу от 11 мая 1829 года Мария Николаевна, - она прекрасна, сжата, полна мыслей, за которыми слышится очень многое. Как же я должна быть благодарна автору; дорогой папа, возьмите на себя труд выразить ему мою признательность…». Мария Волконская просила в письме к своему брату Николаю Раевскому, в том же году, также передать ее слова благодарности Пушкину: «…Скажи обо мне А.С.  Поручаю тебе повторить ему мою признательность за эпитафию Николино. Слова утешения материнскому горю, которые он смог найти, - выражение его таланта и умения чувствовать».
В последующие годы Волконская становится посредником между Пушкиным и декабристами. В ее адрес поступают сочинения поэта, «Литературная газета», альманахи… Известны ее одобрительные отзывы о стихотворении «На холмах Грузии лежит ночная мгла», о «Борисе Годунове» и «Повести Белкина».
Мария Волконская считала Пушкина великим русским поэтом. Интересно ее замечание о трагедии «Борис Годунов» в письме из Сибири от 20 марта 1831 года. «Борис Годунов» вызывает наше общее восхищение: в нем раскрывается талант нашего великого поэта, достигший полной зрелости; образы очерчены с высшей энергией и силой, сцена летописца великолепна, но, признаюсь, я не нахожу в этих стихах той поэзии, которая чаровала меня когда-то, той неподражаемой гармонии, несмотря на всю силу его теперешнего творчества». В посвящении к «Полтаве» Пушкин еще раз вспомнил Волконскую, по-прежнему не смея назвать ее имени:

Тебе - но голос музы темной
Коснется ль уха твоего?
Поймешь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Иль посвящение поэта,
Как некогда его любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдет, непризнанное вновь?

Узнай, по крайней мере, звуки,
Бывало, милые тебе, -
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.

Черновой вариант содержит иную строку – «Сибири хладная пустыня»,  а не печатную - «Твоя печальная пустыня…» что дает основание вновь задуматься об «утаенной любви» Пушкина.
Умерла Мария Волконская 10 августа 1863 года от нажитой в Сибири болезни сердца. После нее остались записки, как простой человеческий документ, но замечательный по своей скромности и душевной искренности. Когда сын С.Г.Волконского читал их в рукописи Некрасову, поэт несколько раз вскакивал во время чтения и со словами:  «Довольно, не могу», - бежал к камину, садился к нему, хватался руками за голову, и плакал, как ребенок. Свои впечатления Некрасов вложил в знаменитые поэмы, посвященные Волконской и княгине Трубецкой. Благодаря поэту, пафос гражданского долга и самоотверженности Марии Волконской и ее подруг, навсегда запечатлелся в сознании русского общества. На героическом подвиге декабристок воспитывалось не одно поколение русских женщин.

Автор

И мужество, и силу духа
Она в час грозный проявила.
В сибирской ссылке, муки друга
С Волконским  вместе разделила.
Поступок смелый, благородный
Для женщины в расцвете лет,
В России царской, не свободной,
Привел в смятенье праздный свет.
Любовь прошла через затворы.
Теплом согрела декабриста,
Проникнув в «каторжные норы»,
Как солнца луч, святой и чистый.
В те годы жизни роковые,
Когда судьба свела их вновь,
Поэт, с сочувствием к Марии,
В стихах раскрыл свою любовь.

Анна Алексеевна Оленина (1808 – 1888)

«Все же мне вас жаль немножко,
Потому что здесь порой
Ходит маленькая ножка,
Вьется локон золотой».

А.А.Оленина-дочь президента Академии художеств А.И.Оленина, была самой младшей, а потому немного избалованной из пяти детей.  Выросла в блестящем кругу писателей и артистов, собиравшихся в доме Олениных. Хорошо образованная, она сочиняла музыку, писала стихи и обладала хорошим голосом. «В кругу незабвенных наших современников,- вспоминала позднее Анна Оленина, - Карамзина, Блудова, Крылова, Гнедича, Пушкина, Вяземского, Брюллова, Батюшкова, Глинки, Мицкевича, Уткина, Щедрина и прочих, почерпала я все, что было в то время лучшего».
В семнадцать лет назначена фрейлиной и была фрейлиной двух императриц. При дворе считалась одною из выдающихся красавиц. Лучшие танцоры спешили вписать свои имена в ее бальную записную книжку. Выделялась блестящим, игривым умом и особенною любовью ко всему изящному. Как актриса и певица Аннет Оленина имела успех в придворных спектаклях. Сам Глинка был ее учителем пения.
Из всех женщин, за которыми ухаживал Пушкин, Аннет сохранила дневник, где встречи с поэтом записаны под свежим впечатлением. Свой дневник она вела по-русски, но изредка переходила на французский язык.
Анна Алексеевна Оленина занимает особое место в жизни Пушкина. Увлечение поэта Анной Олениной нашло свое отражение и в поэтическом творчестве, и во многих рисунках. Портретами Анны Олениной испещрены многие страницы рабочих пушкинских тетрадей того периода.
А.С.Пушкин оставил память об Анне Олениной в подлинных шедеврах его любовной лирики. Влюбчивый поэт посвятил Анне Олениной большой цикл лирических стихотворений: «Ее глаза», «Увы!», «Язык любви болтливый», To Dawe, ESQr», «Не пой красавица, при мне», «Предчувствие», «Город пышный, город бедный», «Ты и вы» и другие, написанные в 1828 году. Стихотворения представляют своеобразный лирический дневник поэта, где каждое из них имеет свою историю и свой лирический сюжет.
Первую встречу с Пушкиным Оленина описывает от третьего лица, по-французски: «Однажды на балу у графини Тизенгаузен - Хитрово Анета встретила самого выдающегося человека своего времени, составившего себе высокое положение в литературе. Это был знаменитый поэт Пушкин. Он только что вернулся из шестилетней ссылки. Все, и мужчины и женщины, спешили оказать ему внимание, как это всегда делается по отношению к гению. Одни делали это, следуя моде, другие, чтобы получить от него красивые стихи и этим поднять свою репутацию, иные, наконец, из подлинного уважения к гению, но большинство, потому что он был в милости у Государя Николая Павловича, который был его цензором. Аннет знала его, когда была еще ребенком. С тех пор она восторженно наслаждалась его увлекательными стихами. Встретив его на балу, она захотела отличить знаменитого поэта  и выбрала его в одном из танцев; опасение, что он посмеется над ней, заставило ее, подходя, опустить глаза и покраснеть. Ее задела небрежность, с которой он спросил, где ее место. Ее задела мысль, что Пушкин может принять ее за дурочку, но она ответила просто и уже весь вечер не пыталась его выбирать. Тогда он, в свою очередь, подошел и пригласил ее на фигуру. Она подала ему руку и, чуть отвернувшись, улыбнулась. Ведь такой чести все добивались».
После шестилетней ссылки Пушкин вернулся в Петербург в мае 1827 года и был тепло принят в просвещенной семье Олениных, стал их частым гостем. Он был желанным участником заседаний известного оленинского кружка на даче в Приютино под Петербургом, где нередко бывали Адам Мицкевич, Василий Жуковский, Михаил Глинка. Гостеприимным хозяином салона был президент Академии художеств и директор Императорской Публичной библиотеки Алексей Николаевич Оленин, талантливый археолог, историк и художник. Он настолько благоволил к юному стихотворцу, что даже оформил титульный лист первого издания поэмы «Руслан и Людмила». В Приютино обожали гостить композиторы, поэты, художники. Свои вальсы играл на клавикордах Грибоедов, автор комедии «Горе от ума», архитектор Монферран рассказывал, каким будет Исаакиевский собор, Жуковский читал «Ундину» и «Шильонского узника». В день рождения матери семейства Елизаветы Марковны, 5 сентября, здесь шумела веселая карнавально-маскарадная ярмарка, хозяева и многочисленные гости водили хороводы, пели и плясали, играли в домашнем спектакле на темы пословиц и басен Крылова. Пушкин серьезно увлекся Анной, ставшей к этому времени взрослой и прелестной девушкой. О его чувствах свидетельствуют замечательные стихи поэта и бессчетные рисунки в черновиках творческих рукописей.
К 1825-му, к своим семнадцати годам, Анна Алексеевна свободно читала по-французски, знала английский и итальянский языки, неплохо рисовала и лепила, любила декламировать стихи и прозу, пробовала свои силы в литературном сочинительстве, недурно пела. Уроки вокала давал ей сам Михаил Иванович Глинка. Необыкновенно привлекательная внешне, она великолепно стреляла из лука, слыла отличной наездницей, на балах блистала в самых модных танцах, отбоя от кавалеров не было, одним словом, являлась «и гордостью семьи, и радостью света».
В доме Олениных собиралась интеллектуальная  и художественная элита столицы в атмосфере «без чинов», как выразилась Анна Керн: «Да и какие могли быть чины там, где просвещенный хозяин ценил и дорожил только науками и искусствами?».

Во дни веселий и желаний
Я был от балов без ума:
Верней нет места для признаний
И для вручения письма.

Очаровательная и обаятельная Анна Оленина встретилась со «знаменитым поэтом», по ее признанию, «самым интересным человеком своего времени». Пушкин влюбился в юную красавицу. В немалой степени мнение о красоте Аннет основывалось на ее свободной, изящной, раскованной манере вести себя, быть кокетливой, острой на язык, уметь поддерживать беседу, видеть изящество во всем, и, главное, на ее живом, блестящем уме. Остроумный Вяземский называл ее «бойкой штучкой» и говорил, что она «мала и  резва, как мышь». Пушкин вторил своему другу, называя ее «драгунчиком».  Его привлекало в Олениной ее изящество и изысканность вкуса.  Вместе с тем, он понимал, что завоевать красавицу можно не «затеями хитрости презренной», а привлечь ее ум своими чувствами и поэтическим дарованием. И одно из первых стихотворений, посвященных Анне Олениной, начинается словами:

[Увы! Язык любви болтливый,
Язык неполный (?) и простой,
Своею прозой нерадивой
Тебе докучен, ангел мой.
Но сладок уху милой девы
Честолюбивый Аполлон.
[Ей милы] мирные напевы,
[Ей сладок] рифмы гордый звон.]
Тебя страшит любви признанье,
Письмо любви ты разорвешь,
Но стихотворное посланье
С улыбкой нежною прочтешь.
Благословен же будь отныне
Судьбою вверенный мне дар.
Доселе (в) жизненной пустыне,
[Во мне питая сердца] жар,
Мне навлекал одно гоненье,
(     )
[Клевету, иль] заточенье,
И редко хладную хвалу.

Аннета заметила, что Пушкин наблюдал за ней, когда она танцевала. И этому нашла свое объяснение: «Среди особенностей поэта была та, что он питал страсть к маленьким ножкам, о которых он в одной из своих поэм признавался, что предпочитает их даже красоте. Анета соединяла с посредственной внешностью две вещи: у нее были глаза, которые порой бывали хороши, порой глупы. Но ее нога была действительно очень мала, и почти никто из ее подруг не мог надеть ее туфель. Пушкин заметил это преимущество, и его жадные глаза следили по блестящему паркету за ножками молодой Олениной».
С женским кокетством говорит Оленина о своей «посредственной внешности», которую воспел поэт в последующих стихах. Анна Алексеевна обладала особым очарованием. Маленькая, живая и остроумная блондинка, кокетливая и немного дерзкая  с золотисто-русыми волосами, с чудесными голубыми глазами, способная на спонтанные душевные чувства. О ее глазах Пушкин писал:

Какой задумчивый в них гений,
И сколько детской простоты,
И сколько томных выражений,
И сколько неги и мечты!..
Потупит их с улыбкой Леля –
В них скромных граций торжество;
Поднимет – ангел Рафаэля
Так созерцает божество.

Прощаясь с холодным и скучным Петербургом, поэт не забыл упомянуть и о пленительной ножке Олениной:

Город пышный, город бедный,
Дух неволи, стройный вид,
Свод небес зелено-бледный,
Скука, холод и гранит –
Все же мне вас жаль немножко,
Потому что здесь порой
Ходит маленькая ножка,
Вьется локон золотой.

С осени 1828 года Пушкин перестает посещать семейство Олениных и остро переживает разлуку с Анной Олениной. Он не посвящает в свои интимные дела даже ближайших друзей. А.А. Дельвиг, нежно любивший поэта, как видно, не знал о  неудачном сватовстве друга и его переживаниях, что следует из его письма Пушкину в Торжок из Петербурга в декабре 1828 года: «Два письма со стихами получил от тебя, друг Пушкин, и скажу тебе, что, несмотря на мое красноречие, город Петербург полагает отсутствие твое не бесцельным. Первый голос сомневается, точно ли ты без нужды уехал, не проигрыш ли какой был причиною; 2-й уверяет, что ты для материалов 7-й песни «Онегина» отправился, 3-й утверждает, что ты остепенился и в Торжке думаешь жениться, 4-й же догадывается, что ты составляешь авангард Олениных, которые собираются в Москву».
П.А.Вяземский, который был хорошо осведомлен о пушкинских делах,  не очень-то верил в настоящую любовь Пушкина к Анне Олениной. О своих сомнениях он писал в письме к жене от 7 мая 1828 года: «С девицею Олениною танцевал я pot-pourri и хвалил я кокетство… Пушкин думает и хочет дать думать ей и другим, что он в нее влюблен, и вследствие моего pot-pourri играл ревнивого…». В феврале 1829 года он же  сообщал Пушкину в Петербург из своего Мещерского, Пензенской губернии: «А мы, то есть я и Баратынский, танцевали в Москве с Олениною и, кажется, у них были элегические выходки».
Из дневниковой записи Анны Олениной видно, что она мнила себя разочарованной и многоопытной и поэтому решилась набросать портрет Пушкина. Внешне поэт не был похож на идеального романтического героя в ее девичьем воображении. Что-то оттолкнуло ее с самого начала знакомства. Трезвость и практичность относительно возможного брака царили в душе Аннет: «Страсть не ведет к счастью, а путем настоящего благополучия есть рассудочность». Так писала 20-летняя девушка, считавшая себя «старухой», еще не зная, что до замужества еще далеко. С суровой неприязнью Анна Оленина дает отзыв о Пушкине: «Бог, даровав ему гений единственный, не наградил его привлекательной наружностью. Лицо его было выразительно конечно, но некоторая злоба и насмешливость затмевали тот ум, который был в голубых, или лучше сказать в стеклянных глазах его. Арапский профиль, заимствованный от поколения матери, не украшал его лица. Да и прибавьте к тому ужасные бакенбарды, растрепанные волосы, ногти, как когти, маленький рост, жеманство в манерах, дерзкий взор на женщин, которых он отличал своей любовью, странность нрава природного и принужденного и неограниченное самолюбие – вот те достоинства телесные и душевные, которые свет придавал русскому поэту ХIХ века». Ни одна женщина не оставила такой неприглядной характеристики поэта.
В словах Аннеты есть отзвук слухов, которые не прошли мимо нее. «Говорили еще, - продолжает она, - что он дурной сын, но в семейных делах невозможно все знать; что он распутный человек, но, впрочем, вся молодежь почти такова». Можно предположить, что Оленина восприняла Пушкина с определенной настороженностью без какого-либо влечения к нему, испытывая обычный тщеславный интерес.
Поэтическое признание в любви, возможно, было отвергнуто, но Аннета с уважением относилась к поэзии Пушкина, особенно она любила его поэму «Евгений Онегин. В ее дневнике излюбленным эпиграфом были пушкинские цитаты. Пушкин знал об этом и не скрывал своих чувств, когда откровенно восхищался: «глаза Олениной моей». Это откровенное заявление «моей» возмутило мать Анны Олениной, приверженной традициям и светским условностям.
Неизвестно, когда произошло объяснение между Олениной и Пушкиным. За тем первым балом, который описала сама Аннета, последовали и другие, описанные в письмах П.Вяземского и дающие представление о развитии «оленинского» романа. 18 апреля 1828 года он писал своей жене: «Вчера немного восплясовали мы у Олениных. Ничего, потому, что никого замечательного не было. Девица Оленина довольно бойкая штучка. Пушкин называет ее «драгунчиком» и за этим драгунчиком ухаживает». В последующем письме о следующем бале 3-го мая 1828 года он пишет: «Мы с Пушкиным играли в кошку и мышку, т.е. волочились за Зубовой-Щербатовой, сестрою покойницы Юсуповой, которая похожа на кошку, и за малюткой Олениною, которая мила и резва, как мышь».
По-видимому, в какой момент Аннета поверила чувствам поэта и стала встречаться с ним вне дома. Особенно часто они виделись весною в Летнем саду, куда Анна Оленина являлась вместе с гувернанткой-англичанкой. Там, среди застывших мраморных кумиров, ее поджидал Пушкин под вымышленной фамилией Брянского. Здесь поэт развлекал ее разговорами и стихами. Невинные свидания проходили почти ежедневно и часто в присутствии Вяземского или Плетнева.
Девятого мая 1828 года Александр Пушкин совершил морскую прогулку вместе с Олениными. Среди гостей находился английский художник Джордж Дау, создавший около 300 портретов русских военачальников для галереи Зимнего дворца. Он пытался набросать карандашный портрет Пушкина, но, к сожалению, он не сохранился. Поэт адресовал художнику свое стихотворение, последние строки которого стали крылатыми.

To Dawe, ESQr.

Зачем твой дивный карандаш
Рисует мой арапский профиль?
Хоть ты векам его предашь,
Его освищет Мефистофель.

Рисуй Оленины черты.
В жару сердечных вдохновений,
Лишь юности и красоты
Поклонником быть должен гений.

В середине мая Оленины переехали на свою дачу в Приютино неподалеку от Петербурга. В Приютино царила особая духовная атмосфера, которая была по душе поэту.
В конце мая П.Вяземский вместе А.Мицкевичем был приглашен в усадьбу, где уже находился Пушкин. Летом, в усадьбе Олениных, у него появилась надежда и условия для большего сближения с Аннетой, для душевных разговоров и совместных прогулок. Как следует из черновых заметок Пушкина, 20-го мая Аннета обмолвилась и обратилась к поэту на «ты», что послужило, как бы признаком рождающейся любви и  вызвало к жизни знаменитое стихотворение «Ты и Вы».

Пустое вы сердечным ты
Она, обмолвясь заменила
`И все счастливые мечты
В душе влюбленной возбудила.
Пред ней задумчиво стою;
Свести очей с нее нет силы;
И говорю ей: «как вы милы!»
И мыслю: «как тебя люблю!»

Это стихотворение было вручено Анне Алексеевне на следующий день. Неизвестно, как  было воспринято его содержание. Может быть в поэтических чувствах поэта Анна увидела обычный галантный мадригал.
По истечении многих лет в бумагах Олениной был найден отдельный листок почтовой бумаги с этим стихотворением и припиской: «Анна Алексеевна Оленина ошиблась, говоря Пушкину ты, и на другое воскресенье он привез ей эти стихи».
Через несколько дней Пушкин вручил Олениной ответ на стихотворение П.Вяземского о «черноокой Россетти». В стихотворении «Ее глаза» поэт открыл в ней новый образ с душой доверчивой и чистой, совсем не похожий на «драгунчика» и резвую мышку. Она предстает не пушкинской мадонной, как Наталья Николаевна в будущем, а ангелом Рафаэля. Поэтический ангел красоты стал для Пушкина эмблемой нежных чувств и душевного спокойствия. «Ангел кроткий, безмятежный» присутствует и в стихотворении «Предчувствие».

Снова тучи надо мною
Собралися в тишине;
Рок завистливый бедою
Угрожает снова мне…
Сохраню ль к судьбе презренье?
Понесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?
Бурной жизнью утомленный,
Равнодушно бури жду:
Может быть, еще спасенный,
Снова пристань я найду…
Но предчувствуя разлуку,
Неизбежный, грозный час,
Сжать твою, мой ангел, руку
Я спешу в последний раз.
Ангел кроткий, безмятежный,
Тихо молви мне: прости,
Опечалься: взор свой нежный
Подыми и опусти;
И твое воспоминанье
Заменит душе моей
Силу, гордость, упованье
И отвагу юных дней.

9 - го мая 1828 года, накануне своего дня рождения Пушкин совершил вместе с Олениными путешествие на пироскафе в Кронштадт. Во время круиза рождаются два стихотворения: «To Dawe, Esqr.» и «Увы, язык любви болтливый…». Сдержанность девушки не огорчает поэта. Ее поведение он приписывает девичьей скромности или тонкому кокетству:

Тебя страшит любви признанье,
Письмо любви ты разорвешь,
Но стихотворное посланье
С улыбкой нежною прочтешь.

«Стихотворное послание» осталось неоконченным и к Анне не попало.
20 мая Пушкин вместе с Вяземским, Мицкевичем, Сергеем Голицыным («Фирсом») и Олениными вновь едет в Кронштадт для осмотра флотилии, готовой к отплытию. На этот раз сдержанное поведение Анны огорчает поэта. На обратном пути началась ужасная гроза, вызвавшая панику и давку на пароходе. Пушкин оставался равнодушным к этому переполоху. Как заметил П.Вяземский в письме к жене: «Пушкин дуется, хмурится, как погода, как любовь».
Именно в свой день рождения, 25-го мая 1828 года, поэт написал стихотворение «Дар напрасный» с горестными и мрачными строками:

Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.

Не любовным разочарованием были вызваны эти строки, а скорей всего опасениями в связи с его элегией «Андрей Шенье». Решение по этому делу выносил Департамент гражданских и духовных дел, статс-секретарем которого был Алексей Николаевич Оленин. Ведь он поставил свою подпись под решением Государственного совета об учреждении за Пушкиным тайного надзора, что стало серьезной преградой между Александром Пушкиным и Анной Олениной. В эти тяжелые дни поэт рассчитывал на сочувствие и поддержку Аннеты, полагая, что внешние препятствия не повлияют на их сближение. Его не пугала даже неприязнь к нему Елизаветы Марковны Олениной, матери Аннеты, видевшей в поэте бунтовщика и нечестивца.  И где-то в начале июня произошло взаимное объяснение, о чем свидетельствует дневник Анны Олениной. Первая запись датирована двадцатым июнем 1828 года, в которой она рассказывает об обеде у Варвары Дмитриевны Полторацкой и встрече с Пушкиным: «Я даже с ним говорила и перестала бояться, чтобы не соврал чего в сентиментальном роде». Не исключено, что «ангел» проявил себя резким и строптивым. А самолюбивый Пушкин обиделся и в стихотворении «Кобылица молодая» высказался  откровенно и в довольно резкой форме, как опытный и сильный наездник, призванный «объездить» норовистую кобылку:

Кобылица молодая,
Честь кавказского тавра,
Что ты мчишься, удалая?
И тебе пришла пора;
Не косись пугливым оком,
Ног на воздух не мечи,
В полое гладком и широком
Своенравно не скачи.
Погоди; тебя заставлю
Я смириться подо мной:
В мерный круг твой бег направлю
Укороченной уздой.

Действительно, Анна Оленина была прекрасной наездницей, о чем с нескрываемой гордостью писала в своем дневнике в мае 1831 года: «Голицыны (Babet) и Васильчиковы устроили карусель, в которой я приняла участие. Мое искусство в верховой езде привлекает все взоры, но могу сказать, что мне это даже не льстит. Я так уверена в том, что я отлично езжу верхом, что меня только удивляет, что тому удивляются».
В эти весенние дни Пушкин написал другое стихотворение «Не пой, красавица, при мне»:

Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной;
Напоминают мне оне
Другую жизнь и берег дальный.

Увы! Напоминают мне
Твои жестокие напевы
И степь, и ночь – и при луне
Черты далекой, бедной девы…

Я призрак милый, роковой,
Тебя увидев, забываю;
Но ты поешь – и предо мной
Его я вновь воображаю.

Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной:
Напоминают мне оне
Другую жизнь и берег дальный.

В нем звучала совершенно иная интонация. Оно навеяно народной грузинской мелодией, которая сообщена А.Грибоедовым. М.И.Глинка положил стихи на ноты, а Анна Оленина, его ученица, любила напевать романс, наполненный чувством, ушедшего в прошлое времени, и  ставшего впоследствии знаменитым. Аннет льстило внимание знаменитого поэта, но сам он совсем не нравился, и чего она не скрывала. Она называла его «красным гребцом» по имени героя в пьесе O’Keet, «Wild Oats». Аннет рассердилась, когда узнала, что Пушкин посвятил стихотворение черноглазой красавице А.О.Россет, в котором были строчки:

…Но, сам признайся, то ли дело
Глаза Олениной моей!»

Анне Олениной послышалось в этих словах слишком поспешное чувство собственности у поэта. А Пушкин, по-видимому, считал, что все дело в строптивости и в девичьей гордости Аннеты. Он имел неосторожность высказаться об их отношениях. Варвара Дмитриевна Полторацкая передала Анне Олениной слова Пушкина, сказанные им в дружеской компании: «Мне бы только с родителями сладить, а с девчонкой я уж слажу сам». После этого в дневнике Олениной последовала запись: «Я была в ярости от речей, которые Пушкин держал на мой счет». Анна Оленина имела очень гордое сердце. Друг Анны и своего рода поверенный в ее сердечных делах Сергей Голицын сыграл роли примирителя сторон, убеждая Анну не менять своего отношения к Пушкину. Между ними состоялся важный разговор, после которого Анна Оленина записала в дневнике: «А когда я выразила ему свое возмущение высказываниями Пушкина на мой счет, он мне возразил: «По вашему, он говорил: «Мне бы только с родными сладить, а с девчонкой уж я слажу», - не так ли. Но ведь это при мне было, и не так сказано, но ведь я знаю, кто вам сказал и зачем. Вам сказала Варвара Дмитриевна. И тут я подумала, что у него такие же веские доводы, как и у меня, и умолкла».
Отказ Олениных оказался болезненным ударом для самолюбивого Пушкина. По рисункам Пушкина в рукописи неоконченной поэмы «Тазит», где он нарисовал портреты Анны Алексеевны и профиль ее отца, есть описание неудачного сватовства главного героя:

…И он, не властный превозмочь
Волнений сердца, раз приходит
К ее отцу, его отводит
И говорит: «Твоя мне дочь
Давно мила. По ней тоскуя,
Один и сир, давно живу я .
Благослови любовь мою…»
<…>
Но с неприязненною думой
Ему внимал старик угрюмый,
Главою белой покачал,
Махнул рукой и отвечал:
<…>
«…Какой безумец, сам ты знаешь,
Отдаст любимое дитя!
Ты мой рассудок искушаешь,
Иль празднословя, иль шутя.
Ступай, оставь меня в покое».

Крушение надежд на брак с Олениной отозвались в других сочинениях и зарисовках поэта. В октябре 1828 года Пушкин вернулся к работе над «Полтавой, в черновиках которой остались портреты Анны, ее инициалы, анаграммы и густо зачеркнутая надпись по-французски «Аnnete Poushkine. Перд отъездом из Приютино было написанно стихотворение «Город пышный, город бедный…», где поэт высказал сожаление о разлуке с мрачным Петербургом, и где осталась очаровавшая его девушка:

Все же мне вас жаль немножко,
Потому что здесь порой
Ходит маленькая ножка,
Вьется локон золотой.

Возможно, что, собираясь в дорогу, Пушкин вспомнил недавнее прошле, когда он рисовал гирлянды из маленьких ножек вокруг стихотворений, вписанных им в альбом миниатюрной красавицы Олениной.
Обострившиеся отношения с семьей невольно отразились в резких сатирических строфах VIII главы «Евгения Онегина». Сначала была строка: «Annet Olenine» тут была», затем поэт заменил фамилию на «Лизу Лосину». В конце концов, появился еще один вариант:

Тут… дочь его была
Уж так жеманна, так мала,
Так неопрятна, так писклива,
Что поневоле каждый гость
Предполагал в ней ум и злость.

Несмотря на обвинения друг друга в жеманстве, в беловой текст романа строки об «Олениных-Лосиных» не вошли.
Но увлечение Пушкина не было особенно сильным и носило больше эстетический характер. Вяземский писал жене: «Пушкин думает и хочет дать думать девице Олениной и другим, что он в нее влюблен, и играет ревнивого». В другом письме к ней же, после посещения Приютина: «…там нашли мы и Пушкина с его любовными гримасами».
Поэт был настолько увлечен мыслью о женитьбе на Олениной, что не только то и дело рисовал ее на полях своих рукописей, но и примерял ее имя к своей фамилии.
Анна Оленина не стала женой Пушкина. Но это был его первый серьезный шаг к решению своей судьбы. Он сделал предложение и услыхал решительный отказ, по настоянию матери Олениной Елизаветы Марковны, которая видела в поэте бунтовщика и нечестивца и, как считал Бартенев, в связи с недавно закончившимся делом о «Гавриилиаде». По другим сведениям, согласие Пушкину было дано. Старик Оленин созвал на обед родных и приятелей, чтобы за шампанским объявить о помолвке дочери. Гости собрались, но жених не явился. Оленин долго ждал Пушкина и, наконец, предложил гостям сесть за стол без него. Пушкин приехал после обеда, довольно поздно. Оленин взял поэта под руку и повел в кабинет для объяснений. И свадьба расстроилась.
В ту пору, когда Пушкин посвящал Анне Олениной стихи и признавался ей в любви, она же страдала от неразделенных чувств к другому человеку. Этим избранником был Алексей Яковлевич Лобанов-Ростовский, в ту пору полковник, затем генерал-майор, участник Отечественной войны 1812 года. Свою первую любовь Аннета хранила в глубокой тайне ото всех и в дневнике писала: «Аннета Оленина имела подругу, искреннего друга, которая одна знала о ее страсти к Алексею и старалась отклонить ее от этого. Мария (графиня Эльмпт) часто говорила: «Аннета, не доверяйтесь ему: он лжив, он фат, он зол». Подруга обещала ей забыть его, но продолжала любить. На балу, на спектакле, на горах, повсюду она его видела, и мало-помалу потребность чаще видеть его стала навязчивой. Но она умела любить, не показывая того, и ее веселый характер обманывал людей». Парадокс ситуации состоял в том, что в 1828 году Пушкин настойчиво искал себе жену, а Анна Оленина также сознательно искала себе мужа. Что помешало обоим соединить свои судьбы? Ответ на этот вопрос следует искать в дневнике Анны Олениной, в котором она раскрыла свои вкусы и пристрастия, надежды и свой характер. Неизбежное замужество представлялось ей как дело житейское, не потребность сердца. «Перейдя пределы отцовского дома, я оставляю большую часть счастья за собою. Муж, будь он Ангел, не заменит мне все то, что я оставляю. Буду ли я любить своего мужа? Да, потому что пред престолом Божьим я поклянусь любить его и повиноваться ему. По страсти ли я выйду? Нет! Потому что 29 марта я сердце свое схоронила… и навеки. Никогда уже не будет во мне девственной любви и, ежели выйду замуж, то будет любовь супружественная. И так как супружество есть вещь прозаическая, без всякого идеализма, то рассудок и повиновение мужу заменит ту пылкость воображения и то презрение, которым я отвечаю теперь мужчинам на их высокомерие и мнимое их преимущество над нами. Бедные твари, как вы ослеплены!... Ум женщины слаб, говорите вы? Пусть так, но рассудок ее сильнее. Да ежели на то и пошло, то, оставив в стороне повиновение, отчего не признаться, что ум женщины так же обширен, как и ваш, но что слабость телесного сложения не позволяет ей выказывать его. Да что ж за слава – быть сильным? «Ведь медведь людей ломает, зато пчела мед дает».
Скорее всего Анне Олениной нравились почтительные и кроткие мужчины. И в летние месяцы 1828 года она увлеклась сибирским казаком Алексеем Петровичем Чепурновым. Он ненадолго появился в Петербурге и покорил Анету своей первозданной чистотой чувств и безмолвным поклонением. Оленина пригласила «сына природы» погостить в Приютино.
11 августа 1828 года, на день рождения Аннеты, в Приютино «… стали приезжать гости, - записывает Анна Алексеевна в своем дневнике. Приехал премилый Сергей Голицын (Фирс), Крылов, Гнедич, Зубовы, милый Глинка, который после обеда играл чудесно и в среду придет дать мне первый урок пения. Приехал, по обыкновению, Пушкин, или Red-Rower, как прозвала я его. Он влюблен в Закревскую. Все о ней толкует, чтобы заставить меня ревновать, но притом тихим голосом прибавляет мне разные нежности. Но любезным героем сего дня был милый казак Алексей Петрович Чепурнов. Он победил всех женщин, восхитил всех мужчин и посмеялся над многими из них». Чепурнов не стал кандидатом в мужья.
Летом 1828 года, тетушка Аннеты Варвара Дмитриевна Полторацкая пыталась просватать ее за одного из своих братьев, Николая Дмитриевича Киселева. В своем дневнике Аннета записала, что готова дать согласие на брак, зная истинную цену жениху. «Разговорилась я после обеда с Иваном Андреевичем Крыловым о наших делах. Он вообразил себе, что Двор вскружил мне голову и что я пренебрегала хорошими партиями, думая выйти за какого-нибудь генерала. В доказательство, что не простираю так далеко своих видов, назвала я ему двух людей, за которых бы вышла, хотя и влюблена в них: Мейендорфа и Киселёва. При имени последнего он изумился. «Да, - повторила я, - думаю, что они – не такие большие партии, и уверена, вы не пожелаете, чтобы я вышла за Краевского или за Пушкина». Сватовство расстроилось и Анна Оленина записала в дневнике: «Но все равно! Я ведь в него не влюблена и, по счастью, ни в кого. Просто люблю его общество и перестаю прочить его себе в женихи. Баста!» Это случилось  в марте 1829 года, когда Пушкин уже не посещал дом Олениных.
Анна Оленина продолжала ездить по балам. Она пробовала обворожить своей любезностью Баратынского. Не подошел ей и новый жених П.Д.Дурново, человек с придворными связями, камергер и тайный советник. В мае 1829 года в доме Олениных появился граф Матвей Юрьевич Виельгорский, известный музыкант-любитель, который очаровал Аннету и она не мыслила себе лучшего выбора. Но судьба распорядилась по-своему и Виельгорский исчез с брачного горизонта.
Об Олениной Пушкин вспоминает, работая над восьмой главой «Евгения Онегина», в декабре 1829 года. В черновых набросках поэта Оленина и ее семья изображены в карикатурном виде с ярко выраженной антипатией:

(Тут) Лиза была
Уж так (жеманна), так мила!
Так бестолкова, так писклива
(Что вся была в отца и мать)

И далее:

Тут был отец ее пролаз
Нулек на ножках.
(Но дрожь Онегина взяла)
(Тут Лиза вошла)
Уж так горбата, так смела
Так неопрятна (писклива)
Что поневоле каждый гость
Предполагал (в ней ум и злость)

Т.Цявловская полагала, что Пушкину была нанесена обида или оскорбление со стороны А.А.Олениной. Оставленная всеми женихами, она позволяла себе резкие и ироничные высказывания о мужчинах вообще и о Пушкине в частности, что подтверждает ее дневник. Обидные и несправедливые строки об Олениных часто цитировались и обсуждались. Рассылая визитки к новому году, Пушкин вычеркивает их фамилию из списка. Со временем поэт успокаивается, и обидные строки об Олениных не попадают в беловик. 12 января 1830 года Пушкин появляется в доме Олениных в маске и домино в веселой компании ряженых вместе с Е.М.Хитрово и ее дочерью Д.Ф.Фикельмон.
Наконец, в 1839 году отцу Анны Олениной удалось просватать ее за лейб-гусара, полковника Федора Александровича Андро де Ланжерона Свадьба состоялась в 1840 году, когда Анне было 32 года.
Муж Анны Алексеевны, человек щепетильный и прямолинейный, безумно ревновал ее к прошлому, поэтому все альбомы, дневники и переписка Олениной с подругами хранились на чердаке до самой смерти супруга.
Больше сорока лет прожила с мужем в Варшаве, воспитала трех дочерей и сына. В Варшаве Анна Алексеевна подружилась с сестрой Пушкина Ольгой Сергеевной Павлищевой. Ее сын Л.Н.Павлищев так передает разговор двух женщин о гибели поэта: «Говоря Ольге Сергеевне о покойном поэте, госпожа Андро заявила ей однажды полушутя, полусерьезно: «Очень жаль, что покойный твой брат не на мне женился! Сама бы за него или подставила грудь под пистолет Дантеса проклятого, или укокошила бы его, как собаку». Это трогательное желание защитить поэта было сказано, вероятно, из чувства деликатности.
После смерти мужа Оленина уехала доживать в семьях своих младших детей. Вместе с ней приехал и заветный сундук с архивом, а в нем - художественно оформленные бальные карточки с именами Пушкина, Вяземского и прочих кавалеров, бесценные альбомы с автографами и рисунками всех тогдашних знаменитостей и … даже ее крошечная ножка из бронзы, отлитая скульптором Гальбергом. У потомков Анны Алексеевны хранилась ее изящная рука, отлитая тем же скульптором.
До самой глубокой старости Оленина сохранила ясную память и все собиралась писать воспоминания. Незадолго до смерти она написала: «Я собрала в памяти своей столь много великих и прекрасных воспоминаний, что в нынешнее время, когда глаза слабеют и слух изменяет, они являются для меня отрадою, и я спокойно с надеждой и верою думаю о близкой будущей жизни…».
Умерла Анна Алексеевна Оленина в 1888 году в возрасте 80 лет. В некрологе писали: «Необычайный ум, светлая душа и чистое русское сердце покойной надолго оставили по себе во всех знавших ее неизгладимое чувство любви».
Согласно ее воле, была похоронена за стенами ближайшего женского монастыря на Волынщине. На живописных берегах тихой речушки Корчик, в 60 км от Ровно, стоит твердыня православия северо-западной Украины - Корецкий Свято - Воскресенский Троицкий ставропигиальный женский монастырь. Там есть могила с портретом красивой женщины и надписью: «Анна Алексеевна Андро, рожденная Оленина». Главная святыня Троицкого собора – Корецкая икона Божьей Матери «Споручница грешных», которую после смерти Анны Алексеевны украсили ее бриллиантовым фрейлинский шифром.
Полвека спустя племянник Анны Алексеевны спросил у тетушки, почему она не приняла предложение поэта, и услыхал в ответ: «Он был вертопрах, не имел никакого положения в обществе и, наконец, не был богат». Разговор происходил в 80-х годах XIX века, когда Анна Алексеевна Андро приезжала из Варшавы в гости к московским родным. Она признавалась племяннику, что не была настолько влюбленной в Пушкина, чтобы идти наперекор семье. Семья же ее была против этого брака, ввиду, главным образом, буйной, неудержимой натуры Пушкина, которая, по ее понятиям, не могла обеспечить тетушке мирное благоденственное житье. Тем не менее тетушка была весьма увлечена Пушкиным. Это видно из того, что она имела с ним тайные свиданья». Может, не зря поэт писал о «языке любви болтливом»?
С именем А.Олениной связывают один из шедевров пушкинской и мировой лирики – стихотворение «Я вас любил…», поражающее трогательностью глубокого чувства, когда счастье любимого человека важнее собственного. Уезжая в 1829 году на Кавказ, Пушкин написал в альбом Олениной это стихотворение, как одно из прекраснейших лирических признаний:

Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.

Спустя несколько лет, уже будучи женатым на Наталье Гончаровой, Пушкин сделал под стихотворением приписку: «Давно прошедшее». 1833».
Через сто лет, внучка Анны Олениной, издавая листки из ее дневника, писала: «Все, что относилось к памяти Пушкина, бабушка хранила с особой нежностью. Она всегда говорила, что в его обществе никому скучно не могло быть, такой он был веселый и живой, особенно когда был в кругу доброжелательном».

Автор

В пору раздумий и сомнений,
В душе испытывая боль,
От прежних чувств и увлечений,
Пришел час новых вдохновений,
Когда поэт влюбился вновь.
Аннет, как ангел безмятежный.
В ней скромных граций торжество.
И томный взгляд, и голос нежный
Вселяли робкую надежду,
Что руку примет божество.
Ошибся в чувстве пылкий гений.
По форме резким был отказ
В словах, не лестных выражений,
Но дух любви в нем не погас.
Он знал, что любит безнадежно.
И хоть душою был раним.
Поэт, так искренне и нежно,
Желал любимой быть другим.

Аграфена Федоровна Закревская (1799-1879)

«Страшись прелестницы опасной,
Не подходи: обведена
Волшебным очерком она…»

В числе любовных увлечений Пушкина конца двадцатых годов была и  Аграфена Федоровна Закревская. Рожденная графиня Толстая, дочь известного собирателя рукописей графа Федора Андреевича Толстого. В 1818 году Аграфена Федоровна вышла замуж за 32-летнего Арсения Андреевича Закревского, участника Отечественной войны 1812 года, чиновника высокого ранга, военного губернатора Финляндии, затем министра внутренних дел при Николае I.. В 1830 году он получил титул графа. Через три-четыре года имя высокой смуглой красавицы было у всех на устах, из-за неисчислимого количества ее поклонников и любовников. Аграфена Закревскаяне и не скрывала своих флиртов. Среди её многочисленных поклонников были самые высокопоставленные особы, например, принц Кобургский, будущий король Швеции Леопольд. О цинизме рыжеволосой Закревской ходили легенды. Князь Вяземский называл её «медной Венерой», а писатель Сергей Аксаков если и упоминал о ней, то не иначе как с ужасом и отвращением. Тем не менее, у Пушкина и Закревской был долгий страстный роман. Литературоведы полагают, что её образ выведен в романе «Евгений Онегин» под именем Нины Воронской - «Клеопатры Невы», и ей посвящено стихотворение «Наперсник», отражающее чувства поэта:

«Твоих признаний, жалоб нежных
Ловлю я жадно каждый крик:
Страстей безумных и мятежных
Так упоителен язык...»

Необычный характер Аграфены Закревской обнаружился уже в первые годы ее замужества. На портрете художника Дж.Доу (1827 год), хорошего знакомого Пушкина, она изображена в неоклассическом стиле, с фигурой античной богини, с роскошными формами и в царственно-небрежной позе.
Мария Федоровна Каменская, племянница А.Ф.Закревской, в своих воспоминаниях пишет: «Закревская была очень хороша собой, что доказывает ее портрет, написанный Доу. Тетка моя изображена на нем в голубом бархатном платье Александровского времени с короткой талией и в необыкновенных жемчугах. И глядя на ее теперь, всякий скажет, что Закревская была смолоду красавица». Высокая, смуглая красавица с огненными глазами. Лицо, с правильными чертами, дерзким разлетом бровей и явным горделивым взглядом, было прекрасным и поражало какой-то вызывающей надменностью и силой. Экстравагантная женщина, одна из блестящих петербургских красавиц, поражавшая современников независимостью своего характера, эксцентричностью поведения. Князь Вяземский называл ее медной Венерой, а такие благонравные и моральные люди, как писатель С. Т. Ак¬саков, смотрели на нее с ужасом и отвращением. Секс для этой поклонницы любовных приключений и шумных раз¬влечений являлся каким-то маниакальным способом удов¬летворения своей необыкновенно пылкой души. Красивая и умная женщина с переменчивым характером, страстная и порывистая, она открыто продолжала пренебрегать при-личиями и условностями света. Ее любовные похождения и эксцентрические выходки были у всех на устах, но никто не считал непристойным знаться с генеральшей. «Этих женщин, - пишет исследовательница И.Б.Чижова, - тогда еще не называли «фатальными», светскими львицами, губящим себя и других, имеющими право безнаказанно шокировать общество и делать что заблагорассудится, доходя даже до открытого скандала. Определение «роковая женщина» появилось в 1840-1850-х годах. А до этого времени все, кто стремится не считаться с условностями света, всего лишь «беззаконные кометы», как метко определяет их Пушкин. Среди них первое место, безусловно, занимает Аграфена Закревская». Возможно, что Аграфена Закревская, с ее неровным характером и истерическими срывами, стремлением к острым ощущениям и желанием окунуться в опасную игру страстей, сознательно стремилась создать вокруг себя ореол «роковой женщины». Подобным образом, любительница романов самоутверждалась в своеобразной романтической жизнедеятельности, а посему, как подчеркивали Н.Н.Петрунина и Г.М.Фридлендер, «необычный характер Закревской искал воплощения в поэзии». В жизни Закревская проявляла какую-то «судорожную веселость» и держалась, как озорной мальчишка сорвиголова. По словам  князя Мищерского, «графиня Закревская была женщина умная, бойкая и имевшая немало приключений, которым была обязана, как говорили, своей красоте. Графиня вполне властвовала над своим мужем». По другим общим отзывам, Закревская была большая умница и очень доброго сердца. По темпераменту она была блудницей, ошеломлявшей даже своих дерзких любовников пылкой страстью.

Чего еще душою хочешь?
Как Магдалина, плачешь ты,
И, как русалка, ты хохочешь!

Она одновременно кружила головы и П.Вяземскому, и А.Пушкину. Неизвестно, при каких обстоятельствах Пушкин впервые познакомился с «феей». Весной и летом он находился в Петербурге и мог увидеть Аграфену Федоровну в любом светском салоне.
В тяжелый для Пушкина 1828 год в его жизнь вошли две женщины: Аграфена Закревская и Анна Оленина. И этот «двойной» роман поэта не был тайной для окружающих. Новая страсть поэта вспыхнула после неудачного сватовства  и разрыва с Олениной. Может быть, это была попытка «выбить клин клином». Анна Оленина записала 11 августа 1828 года в своем дневнике: «Приехал по обыкновению Пушкин или The Red Rower (красный гребец), как прозвала я его. Он влюблен в Закревскую. Все о ней толкует, чтобы заставить меня ревновать, но при этом тихим голосом прибавляет всякие нежности».
Любовь была мучительная и бурная. М.Ф.Каменская так рассказывает о беспамятной влюбленности Пушкина в Аграфену Закревскую, о бешеной его ревности: «Еще недавно в гостях у Соловых он, ревнуя ее за то, что она занимается с кем-то больше, чем с ним, разозлился на нее и впустил ей в руку свои длинные ногти так глубоко, что показалась кровь». Это увлечение происходило летом и осенью 1828 года. По словам П.А.Вяземского, который прозвал ее медной Венерой, поэт «целое лето кружился в вихре петербургской жизни» и «воспевал Закревскую». Ее племянница  М.Ф.Каменская позднее вспоминала: «Пушкин любил болтать с нею, читал ей свои произведения и считал ее другом…».
В сентябре 1828 года Пушкин писал Вяземскому: «Я пустился в свет, потому что бесприютен. Если б не Закревская твоя медная Венера, то я бы с тоски умер. Но она утешительно смешна и мила. Я ей пишу стихи, а она произвела меня в свои сводники».
В ответ на письмо Пушкина П.Вяземский писал: «Я уже слышал, что ты вьешься около моей медной Венеры, но ведь ее надобно и пронять медным благонамеренным. Спроси у нее от меня: как она поступает с тобою, так ли как со мною: на другую сторону говорит и любезничает, а на мою кашляет. Так расстался  я с нею за обедом у Белосельской, где она сидела между мною и Экеном».
О реальных отношениях Пушкина и Закревской можно судить по письму поэта к неизменно преданной ему Елизавете Михайловне Хитрово (август-октябрь 1828 год): «Хотите, я буду совершенно откровенен? Может быть, я изящен и благовоспитан в моих писаниях, сердце мое совершенно вульгарно, и наклонности у меня вполне мещанские. Я по горло сыт интригами, чувствами, перепиской и т.д. и т.д. Я имею несчастье состоять в связи с остроумной, болезненной и страстной особой, которая доводит меня до бешенства, хоть я и люблю ее всем сердцем. Всего этого слишком достаточно для моих забот, а главное – для моего темперамента». Даже Пушкин, не новичок и не мальчик в любви, в смущении отступал перед сатанинскою страстностью своей возлюбленной. Поэт посвятил ей три стихотворения: «Портрет», «Наперсник» и «Счастлив, кто избран своенравно». Пушкин обращал свои стихотворения женщинам в сжатые портреты. Так и назвал он свое первое стихотворение Закревской, знаменитый «Портрет»:

С своей пылающей душой,
С своими бурными страстями,
О, жены севера, меж вами
Она является порой,
И мимо всех условий света
Стремится до утраты сил,
Как беззаконная комета
В кругу расчисленных светил.

Наперсник

Твоих признаний, жалоб нежных
Ловлю я жадно каждый крик:
Страстей безумных и мятежных
Как упоителен язык!
Но прекрати свои рассказы,
Таи, таи свои мечты:
Боюсь их пламенной заразы,
Боюсь узнать, что знала ты!

и третье:

Счастлив, кто избран своенравно
Твоей тоскливою мечтой,
При ком любовью млеешь явно,
Чьи взоры властвуют тобой;
Но жалок тот, кто молчаливо,
Сгорая пламенем любви,
Потупя голову, ревниво
Признанья слушает твои.

Закревская интересовала поэта и просто как особый человеческий тип. В отзыве о поэме Е.Баратынского «Бал» он признавался: «Нина исключительно занимает нас. Характер ее совершенно новый…» Сам Пушкин неоднократно приступал к изображению этого характера. С именем Закревской связан отрывок «Гости съезжались на дачу»… Ее образ возникает в неоконченной повести «Египетские ночи», где предстает «порывистая, увлеченная своей кровавой идеей, страшная, но и пленительная женщина». В восьмой главе «Евгения Онегина» появляется «Нина», она же «Клеопатра Невы». Как царственной мантией прикрывает поэт грешницу своими стихами. По рассказам очевидцев сама Закревская никаких прикрытий не искала, и ничем не стеснялась. Она не скрывала ни своих любовных похождений, ни своих телесных прелестей. Однажды летом, Закревские давали большой прием. Стоял жаркий день. И вот жена министра вышла к  гостям в прозрачном кисейном платье, надетом на не менее прозрачную батистовую рубашку. Женский пол был весьма озадачен. В поэме «Евгений Онегин» Пушкин так описывает сцену и блеск несравненной красавицы:

Смотрите, в залу Нина входит,
Остановилась у дверей
И взгляд рассеянный обводит
Кругом внимательных гостей;
В волненье перси, плечи блещут,
Горит в алмазах голова,
Вкруг стана вьются и трепещут
Прозрачной сетью кружева.
И шелк узорной паутиной
Сквозит на розовых ногах.

В увлечениях и в поэтическом воображении Пушкина Аграфена Федоровна Закревская заняла какое-то время. В последующие годы личного общения между ними не было. Она навсегда ушла из его жизни.
В 1848 году император Николай I назначил мужа А.Ф.Закревской генерал-губернатором Москвы, и на этом посту он пробыл до 1859 года, оставив о себе недобрую память, поскольку отличался крайней реакционностью и самодурством. В периоды между отсавками, Арсений Андреевич занимался устройством домаш¬них дел и управлением родового имения своей супруги- усадьбы Ивановское. Так что много времени чета Закревских стала проводить в деревне, наез¬дами появляясь в Москве и Петербурге, а иногда отбывала за границу. Аграфена Федоровна больше не развлекала светское обще¬ство громкими скандалами. Ивановское славилось балами и театральными представлениями. Хозяйкой дома и душой общества была графиня Аграфена Федоровна Закревская. Пленительный образ одной из красивейших и обаятельнейших женщин своего времени волновал поэтическое воображение поэтов. Гостями в Ивановском у Закревских бывали поэт-партизан Д. В. Давыдов, генерал А. П. Ермолов, поэтесса графиня Е. Ростопчина, Ф. И. Толстой («Американец») и многие другие. Театр в Ивановском считался одним из лучших усадебных театров Подмосковья. Благодаря заботам хозяйки театр был оформлен с большим вкусом. Любительница драматического искусства Аграфена Федоровна приглашает в театр артистов и режиссеров Малого театра. Ставились классические и современные пьесы: «Гамлет» В. Шекспира, «Горе от ума» А. С. Грибоедова, «Казак-стихотворец» князя Шаховского, водевиль «Лев Гурыч Синичкин» и другие. Говорят, что на представления съезжалась вся Москва.
После отставки, в 1859 году, Арсений Андреевич уехал вместе с Аграфеной Федоровной в Италию и умер во Флоренции.
А.Ф.Закревская пережила своего мужа и скончалась в 1879 году. О последних днях жизни Аграфены Федоровны ничего неизвестно, но романтический ореол вокруг ее личности еще долго сохранялся.

Автор

Из петербургских увлечений -
Она последняя любовь.
Когда от прежних впечатлений,
В душе возникло чувство вновь.
Страстей безумных и мятежных
Поэт испытывал не раз.
И восхищался взором нежным
Ее лукавых, чудных глаз.
В них глубь небес, где звезды все
Сияют яркими лучами,
Как солнце в утренней росе,
Вдруг покрывается цветами.
С Закревской, очень своенравной,
Блиставшей в свете красотой,
Поэт дружил, с любовью явной,
Но, не она была судьбой.

Екатерина Васильевна Вельяшева (1813-1865)

«Подъезжая под Ижоры,
Я взглянул на небеса
И воспомнил ваши взоры,
Ваши синие глаза»

Е.В.Вельяшева - дочь старицкого исправника Василия Ивановича Вельяшева и Натальи Ивановны, урожденной Вульф, племянница П.А.Осиповой. Она входила в то созвездие тверских барышень, ожидавших с любопытством и тайным волнением приезда знаменитого поэта в Старицу, где в январе 1829 года гостила Прасковья Осиповна Осипова со всем семейством у своих родственников Вельяшевых. В начале января, поэт покинул столицу и через Тверь поехал в Старицу. Древний этот городок, обычно тихий, шумел в ту пору балами. Здесь стоял уланский полк, помещики съезжались со всей округи с дочерьми: где же искать женихов, как не среди бравых улан!
Не зря хвалили Пушкину Старицу: она была и впрямь хороша и древностью корня своего, и событиями историческими, и строениями знатными - церквами, монастырями.
Пушкина ждали. Прасковья Александровна сняла для своей семьи целый дом, где ему отвели комнату. Был здесь и Алексей Вульф, приехавший несколько недель назад и уже изрядно скучавший в провинции. Его «Дневники» помогают воскресить атмосферу, в которую окунулся поэт. «Он принес в наше общество немного разнообразия, - пишет Алексей Вульф в своем дневнике - Его светский блестящий ум очень приятен в обществе, особенно в женском. С ним я заключил оборонительный и наступательный союз против красавиц, отчего его прозвали сестры Мефистофелем, а меня Фаустом. Но Гретхен (Катенька Вельяшева), несмотря ни на советы Мефистофеля, ни на волокитство Фауста, осталась холодною: все старания были напрасны».
Алексей Николаевич Вульф, двоюродный брат Екатерины Вельяшевой, который приехал в Старицу раньше Пушкина и веселился на местных балах еще с Рождества. Свои впечатления о кузине Вельяшевой он записал в дневнике: «Здесь я нашел две молодые красавицы: Катиньку Вельяшеву, мою двоюродную сестру, в один год, который я ее не видал, из 14-летнего ребенка расцветшую прекрасною девушкой, лицеем хотя и не красавицею, но стройною, увлекательною в каждом движении, прелестную, как непорочность, милую и добродушною, как ее лета».
В дни святок Вельяшевы давали бал, на котором присутствовала дочь старицкого священника Е.Е.Синицына, урожденная Смирнова. «В Старице, на семейном бале у тогдашнего старицкого исправника В.И.Вельяшева, я встретила в первый раз Пушкина. Я до этого времени ничего про Пушкина не слыхала, но он прямо бросился мне в глаза. Показался он мне иностранцем, танцует, ходит как-то по особому, как-то особенно легко, как будто летает: весь какой-то воздушный, с большими ногтями на руках. - «Это не русский? - спросила я у матери Вельяшева, Катерины Петровны. - «Ах, матушка! Это Пушкин, сочинитель, прекрасные стихи пишет» - отвечала она. Здесь мне не пришлось познакомиться с Александром Сергеевичем. Заметила я только, что Пушкин с другим молодым человеком постоянно вертелись около Катерины Васильевны Вельяшевой. Она была очень миленькая девушка; особенно чудные у ней были глаза. Как говорили после, они старались не оставлять ее наедине с Алексеем Николаевичем Вульфом, который любил влюблять в себя молоденьких барышень и мучить их. Через два дня поехали мы в Павловское. Следом за нами к вечеру приехал и А.Серг-ч вместе с Ал.Н.Вульфом и пробыли в Павловском две недели. Тут мы с Александром Сергеевичем сошлись поближе. На другой день сели за обед. Подали картофельный клюквенный кисель. Я и вскрикнула на весь стол: - «Ах, боже мой! Клюквенный кисель!» - «Павел Иванович! Позвольте мне ее поцеловать!» - проговорил Пушкин, вскочив со стула.- «Ну, брат, это уж ее дело», - отвечал тот. – «Позвольте поцеловать вас», - обратился он ко мне. - «Я не намерена целовать вас», - отвечала я, как вполне благовоспитанная барышня. - «Ну, позвольте хоть в голову», - и, взяв голову руками, пригнул и поцеловал.
П.А.Осипова, вместе с своей семьей бывшая в одно время с Пушкиным м Малинниках или Бернове, высказала неудовольствие на то, что тут, наравне с ее дочерьми, вращается в обществе какая-то поповна. «Павел Иванович, - говорила она, - все открывает в своем доме дорогу, вот какую-то поповну поставил на одной ноге с нашими дочерьми». Все это говорилось по-французски, я ничего не знала, и только после уже Фредерика Александровна (жена хозяина П.И.Вульфа) рассказала мне все это. «Прасковья Александровна осталась очень недовольна, - говорила она, - но спасибо Александру Сергеевичу, он поддержал нас».  Когда вслед за этим пошли мы к обеду, Ал.Серг-ч предложил одну руку мне, а другую дочери Прасковьи Александровны, Евпраксии Николаевне, бывшей в одних летах со мною. За столом он сел между нами и угощал с одинаковою ласковостью как меня, так и ее. Когда вечером начались танцы, то он стал танцевать снами по очереди, - протанцует с ней, потом со мною и т. д. Осипова рассердилась и уехала. Евпраксия Николаевна почему-то в этот день ходила с заплаканными глазами. Может быть, и потому, что Ал.Серг. после обеда вынес портрет какой-то женщины и восхвалял ее за красоту; все рассматривали его и хвалили. Может быть, и это тронуло ее, - она на него все глаза проглядела. Вообще Ал.Серг. Был со всеми ласков, приветлив и в высшей степени прост в обращении. Часто вертелись мы с ним и в неурочное время… Все относились к Александру Сергеевичу с благоговением. Все барышни были от него без ума». Юная Катенька Вельяшева уверенно посрамила двух опытных ловеласов. Скромность и привлекательность девушки произвели впечатление на Пушкина. Ее образ угадывается в незаконченной рукописи «Романа в письмах», в нескольких рисунках поэта. В середине января 1829 года Пушкин уехал в Петербург и в дороге сочинил такие стихи к Е.В.Вельяшевой:

Подъезжая под Ижоры,
Я взглянул на небеса
И воспомнил ваши взоры,
Ваши синие глаза.
Хоть я грустно очарован
Вашей девственной красой,
Хоть вампиром именован
Я в губернии Тверской,
Но колен моих пред вами
Преклонить я не посмел
И влюбленными мольбами
Вас тревожить не хотел.
Упиваясь неприятно
Хмелем светской суеты,
Позабуду, вероятно,
Ваши милые черты,
Легкий стан, движений стройность,
Осторожный разговор,
Эту скромную спокойность,
Хитрый смех и хитрый взор.
Если ж нет… по прежню следу
В ваши мирные края
Через год опять заеду
И влюблюсь до ноября.

На полях рукописи поэт нарисовал изящный профиль Екатерины Вельяшевой с задорно вздернутым носиком и действительно хитро-лукавым взглядом. Ее черты запечатлены и на других рукописях.
И еще один портрет Катеньки Вельяшевой открылся недавно в черновой тетради поэта. Быстрый лаконичный набросок передает первое впечатление от пленительной девочки.
Рисунок набросан тогда, когда Пушкин впервые посетил Берново и другие старицкие места и провел там шесть осенних недель 1828 года. Острое желание немедленно попробовать запечатлеть милые черты было так нетерпеливо, что не дало ему времени отыскать пустую страницу в тетради, и рисунок лег поверх наспех открывшегося чернового письма Бенкендорфу, написанного еще в Петербурге. Удалось! - не только безошибочно, но и прекрасно. Еле намеченными уверенными чертами гусиного пера Пушкин передал облик очаровавшей его девушки. Мгновение остановилось: лукавое личико девочки и легкая фигурка ее остались навек в этом быстром наброске.
Пушкина всегда грустно волновали такие юные создания. Казалось, - они говорили о безнадежно уходящих летах его. «Раз как - то, не помню по какому обороту разговора, - вспоминает мемуарист, - я произнес стих его, говоря о нем самом: Ужель мне точно тридцать лет? Он тотчас возразил: «Нет, нет! У меня сказано: Ужель мне скоро тридцать лет. Я жду этого рокового термина, а теперь еще не прощаюсь с юностью». Надобно заметить, что до рокового термина оставалось нескольмесяцев».

Но колен моих пред вами
Преклонить я не посмел
И влюбленными мольбами
Вас тревожить не хотел...

Прошло семь лет, Пушкин встретил другую юную девушку, и он излил свои чувства в стихах, которые могли бы быть обращены В свое время и к Катеньке Вельяшевой:

Я думал, сердце позабыло
Способность легкую страдать,
Я говорил: тому, что было,
Уж не бывать! уж не бывать!
Прошли восторги и печали,
И легковерные мечты...
Но вот опять затрепетали
Пред мощной властью красоты.

В рукописи остались поэтические наброски продолжения:

Полурасцветшая, младая,
Блеснуть готовая в тиши...
*
Гляжу, предаться не дерзая
Влеченью томному души,
.....прелесть молодая
Полурасцветшая в тиши.
*
Я ужасаюсь неги властной
Твоей ........

Вельяшева оставила след в душе Пушкина. Поэт виделся с ней еще раз, о чем сообщал А.Вульфу 16 октября 1829 года из Малинников в Петербург: «Проезжая из Арзрума в Петербург, я своротил вправо и прибыл в Старицкий уезд для сбора некоторых недоимок. Как жаль, любезный Ловлас Николаевич, что мы здесь не встретились! то-то побесили б мы баронов и простых дворян! по крайней мере, честь имею представить Вам подробный отчет о делах наших и чужих ... Гретхен хорошеет и час от часу делается невиннее».
За невинностью Екатерины Вельяшевой стояли здравый смысл и добродетель. С ней связывают замечательные строки о девах из разбросанных по всей России дворянских гнезд и многократно воспетых Пушкиным в стихах: «Эти девушки, выросшие под яблонями и между скирдами, воспитанные нянюшками и природою, гораздо милее наших однообразных красавиц, которые до свадьбы придерживаются мнения своих матерей, а там – мнения своих мужей».
Мимолетное увлечение прошло, но образ девушки не забылся. В 1833 году, после пятилетнего перерыва Пушкин заехал по пути в Оренбург, в тверские края. Проезжая через вульфовские поместья, поэт писал своей жене, Наталье Гончаровой из Павловского 21 августа 1833 года: Пишу к тебе из Павловского, между Берновым и Малинниками, о которых, вероятно, я тебе много рассказывал. Вчера, своротя на проселочную дорогу к Яропольцу, узнаю с удовольствием, что проеду  мимо Вульфовых поместий, и решился их посетить. В 8 часов вечера приехал я к доброму моему Павлу Ивановичу, который обрадовался мне, как родному. Здесь я нашел большую перемену. Назад тому 5 лет Павловское, Малинники и Бер-ново наполнены были уланами и барышнями, но уланы переведены, а барышни разъехались:  из старых моих приятельниц нашел я одну белую кобылу, на которой и  съездил в Малинники; но и та уж подо мною не пляшет, не бесится, а в Малинниках, вместо всех Аннет, Евпрак-сий, Саш, Маш  etc. живет управитель Парасковии Александровны Рейхман, который  поподчивал меня шнапсом. Вельяшева,  мною некогда воспетая, живет здесь в соседстве; но я к ней не поеду, зная, что тебе было бы это не по сердцу. Здесь объедаюсь я  вареньем и проиграл три рубля в двадцать четыре роббера в вист. Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете, а душу твою люблю я еще более твоего лица. Прощай, мой ангел, целую тебя крепко».
В 1834 году Екатерина Васильевна Вельяшева вышла замуж за улана Александра Александровича Жандра, ставшего в последствии полковником и была счастлива в браке.
Летом 1834 года  Алексей Вульф писал сестре своей Анне, что видел приехавших из Твери «молодых» Жандров, при чем прибавлял: «об них скажу только, что Катенька дурнеет, а муж ее страсть имеет особенную ездить на козлах и неприлично ревнив». 17 апреля 35 го года у молодых родилась дочь Варвара (умершая девицей 15 апреля 1907 г. в Петербурге).
Летом 1836 года Анна Вульф неожиданно встретилась с Екатериной Вельяшевой в Петербурге на фейерверке в Красном Селе. В письме к брату он писала: «Вообрази мое удивление и радость увидеть Катиньку Жандр. Я села возле нее, и так мы пробыли весь вечер вместе. Она, мне кажется, почти совсем не переменилась и, кажется, очень довольна своей судьбой, чему я очень рада».

Автор

В семье Вельяшевых поэт
Гостил в сердечной атмосфере,
Где забывал столичный свет,
Его беспечность и манеры.

Там дружный смех и милый лепет,
И образ сердцу дорогой,
В его душе рождали трепет
Любви печальной и земной.

Поэт писал Екатерине
О том, что в мирные края
Вернется он, к своей святыне
И вновь полюбит с ноября.

Елена Михайловна Завадовская (1807-1874)

«Но, встретясь с ней, смущенный, ты
Вдруг остановишься невольно.
Благоговея богомольно
Перед святыней красоты»

Рожденная Влодек, дочь генерала от кавалерии, полька по отцу, русская по матери. С 1824 года жена графа Василия Петровича Завадовского. Исключительная красавица.
Пушкин после женитьбы регулярно бывал в свете, где его красавица-жена соперничала с другими очаровательными светскими дамами. Этих петербургских красавиц называли «Звезды Севера». Самой яркой из них была Елена Михайловна Завадовская. Она имела чисто славянский тип красоты, с нежным цветом лица и голубыми глазами. «Красавица писаная», «звезда первой величины петербургского большого света» - так отзывались о ней современники. «Нет возможности передать неуловимую прелесть ее лица, гибкость стана, грацию и симпатичность, которой была проникнута вся ее особа».
Граф М.К.Виельгорский говорил: «Артистическая душа не может спокойно созерцать такую прекрасную женщину: я испытал это на себе». В Париже, на балах в 1837 году, Завадовская, по отзыву А.Н.Карамзина, была первой красавицей. Как вспоминала современница М.Ф.Каменская, Завадовская на балах «всегда убивала всех своею царственной красотой». Персидский принц Хозрев - Мирза сказал про нее: «Каждая ресница красавицы ударяет в сердце, как стрела». Многие поэты воспевали ее в стихах. В 20-30-е годы графиня Е. М. Завадовская пользовалась в Петербурге большой известностью. Ее красота вызвала немалое количество восхищенных откликов современников.
П. А. Вяземский в посвященном ей стихотворении писал:

Красавиц севера царица молодая!
Чистейшей красоты высокий идеал!
Вам глаз и сердца дань, вам лиры песнь живая
И лепет трепетный застенчивых похвал!

и И.И.Козлов:
…чистой, ангельской душою
Оживлена твоя краса.

В восьмой главе «Евгения Онегина» герой романа, после длительного «странствия без цели», возвращается в Петербург. На великосветском балу он увидел Татьяну:

Она сидела у окна
С блестящей Ниной Воронскою,
Сей Клеопатрою Невы:
И верно согласились вы,
Что Нина мраморной красою
Затмить соседку не могла,
Хоть ослепительна была.

По свидетельству П.А.Вяземского и Богуславского «Нина Воронская» есть Елена Михайловна Завадовская.
С этой «святыней красоты» Пушкин встречался  в петербургском обществе у общих знакомых и был принят в ее доме. Кроме того, с фамилией Завадовских поэт поддерживал отношения ещё и по линии брата мужа красавицы, заядлого дуэлянта и игрока графа А.П.Завадовского.
Елена Михайловна была женщиной изумительной, легендарной красоты, как эталон для других красавиц, блиставших в пушкинское время. Генерал Ермолов, восхищаясь красотой Натальи Николаевны Пушкиной, писал в 1831 году: «Гончаровой-Пушкиной не может быть женщина прелестнее. Здесь многие находят ее несравненно лучше красавицы Завадовской». В очерке «Княгиня Нина Воронская» В.Вересаев пишет: «Завадовская, была одной из самых блистательных великосветских красавиц пушкинского времени, об «исключительной красоте ее не перестают твердить воспоминания и письма той эпохи».
Осенью 1829 года Долли Фикельмон записала в дневнике: «Мадам Завадовская полностью оправдывает репутацию красивой женщины. Высокая, статная, с великолепными правильными чертами, ослепительным цветом лица, но о ней можно сказать, как говоришь, стоя перед прекрасной картиной: «Как можно было бы полюбить ее, если бы в ней были жизнь и душа». О ней, «сладкой светской грешнице», которую тайком называли «холодной Клеопатрой» и чью красоту считали поистине «губительной», писал М.Ю.Виельгорский в письме знакомому В.Ленцу: «…никакая артистическая натура не может спокойно созерцать такую прекрасную женщину, и это весьма опасно!».
16 мая 1832 года Елена Михайловна написала письмо Пушкину: «…Вы осуществляете, Милостивый государь, живейшее и постоянейшее мое желание, разрешая мне послать к Вам мой альбом – я слишком ценю возможность владеть памяткой от Вас, чтобы не быть Вам благодарной за сделанное Вами обещание. Примите уверение, прошу Вас, в этом, как и в моих самых отличных чувствах. Елена Завадовская».
Спустя несколько дней она получила альбом назад, и с нетерпением раскрыв его на самой середине, прочитала совсем неожиданные ею, ошеломляющие и восхитительные строки. Это было одно из лучших стихотворений Пушкина «Красавица».

Все в ней гармония, все диво,
Все выше мира и страстей;
Она покоится стыдливо
В красе торжественной своей…
Она кругом себя взирает:
Ей нет соперниц, нет подруг;
Красавиц наших бледный круг
В ее сиянье исчезает.
Куда бы ты не поспешал,
Хоть на любовное свиданье,
Какое сердце не питал
Ты сокровенное мечтанье, -
Но встретясь с ней, смущенный, ты
Вдруг остановишься невольно,
Благоговея богомольно
Перед святыней красоты.

Это стихотворение доставило немало хлопот и забот пушкинистам. Кого воспел Пушкин? В чей альбом вписаны его рукой эти величественные строфы? Буква Г с четырьмя звездочками давала простор для догадок. Разновременно назывались как вдохновительницы: жена поэта, в девицах Гончарова; жена Николая I, Александра Федоровна, государыня; затем графиня Фикельмон. Наконец в 1930 году нашелся автограф этого стихотворения: он оказался вырванным из альбома графини Е. М. Завадовской. Открытие за открытием. Свидетельство Вяземского о Нине Воронсной, графине Завадовской тож; листок с автографом, уцелевший от альбома графини Завадовской («Все в ней гармония, все диво...»).
Итак, в посланный графиней альбом и был вписан Пушкиным автограф стихотворения «Все в ней гармония, все диво». Почти чудом сохранился единственный листок из альбома с этими стихами Пушкина. Но можно ли вместе с М. А. Цявловским считать вопрос поконченным, можно ли считать, что одно из совершеннейших лирических стихотворений Пушкина внушено графиней Завадовской?
Письмо Елены Завадовской говорит о буднях Пушкина. Поэт исправно нес альбомную повинность, уступая просьбам дам, но альбомы уездных барышен нравились ему больше светских альбомов. В альбом уездной барышни был рад писать и Пушкин:

Уверен будучи душой,
Что всякий мой усердный вздор
Заслужит благосклонный взор
И что потом с улыбкой злою
Не станут важно разбирать
Остро иль нет я мог соврать.

Но совсем иным было его отношение к альбомам светских красавиц:

Великолепные альбомы,
Мученье модных рифмачей,
Вы, украшенные проворно
Толстого кистью чудотворной,
Иль Баратынского пером, -

Пускай сожжет вас божий гром!
Когда блистательная дама
Мне свой in-quarto подает, -
И дрожь и злость меня берет,
И шевелится эпиграмма
Во глубине моей души, -
А мадригалы им пиши!

Не мадригал ли и стихотворение, вписанное в великолепный альбом великолепной красавицы? Или: внушено ли оно красотой Елены Завадовской или, написанное раньше и по другому случаю, оно попало на страницы альбома как вынужденная дань будничным условностям? Свой прекрасный мадригал гений поэзии писал не по принуждению, или исправно отбывая альбомную повинность перед светскими красавицами. Чувствуется, что он писал великолепные строфы в приподнятом настроении и в творческом порыве. «Читая строки, слепо спотыкаясь мокрыми от непрошенных слез, глазами о точки и тире,  тонкие петли букв и затейливые узоры знаменитого почерка, графиня Елена – непокорная, насмешливая, сдержанная, непроницаемая для светской толпы «праздных зевак», - словно переживала заново всю свою жизнь. И она ничуть не сожалела о том, что в откровенных беседах позволила перелистнуть некоторые страницы своего пути невысокому курчавому человеку с голубыми глазами, взгляд которых притягивал неизъяснимо!.. Ему, и только ему одному, открылась запрятанная в «секретный ларец» усталой женской души, тайна «маленькой панночки Хелены», что засыпала когда-то на коленях у отца, перебирая пальцами золотистую бахрому эполет. Девочка эта потом благополучно скрылась ото всех под маской светской непроницаемости и равнодушия; девочка эта ловко и непринужденно оделась в броню «обычных» грехов блистающей светской красавицы. И продолжала жить, не открывая свой истинный облик даже зеркальному отражению! Она и не ждала, не могла представить себе, что ее разгадают, раскроют спрятанное в ларце души лицо, сорвут совсем уж сросшийся с обликом маскарадный убор! Она, смеясь, разбивала сердца многих, но то, что и ее сердце тоже было разбито под ударами Судьбы, не заметил и не понял никто, кроме Пушкина - непоседы, зубоскала, циника и Дон-Жуана, каких еще поискать! Графиня Елена вновь и вновь перечитывала присланное стихотворение, и не замечала, что по щекам ее сползают тихие, крупные капли и оставляют следы на бархатно-белоснежных листах альбома. Она так открыто плакала впервые. Будто вернулась в детство. И будто бы, хоть и на миг, но спала долголетняя, так тяготившая ее маска «холодной Клеопатры Невы!.. Через некоторое время, встретив Пушкина на одном из балов во дворце князя, министра П.М.Волконского, графиня Завадовская молча склонилась перед Поэтом в низком реверансе - таком, каким обычно приветствовала только представителей Императорской фамилии, чем немало изумила свою подругу Марию Мусину-Пушкину. Но объяснять донельзя шокированной графине Мусиной причину своего, такого необычного, «жеста» Елена Михайловна не стала. Попросту - не сочла нужным. Как всегда!».
(Светлана Макаренко, статья «Невы холодной Клеопатра»).
Несомненно, что под живым лицом, веденным в роман «Евгений Онегин» под именем Нина, Пушкин подразумевал графиню Елену Михайловну Завадовскую. В образе княгини Нины Воронской он запечатлел черты Елены Завадовской не только в романе «Евгений Онегин», но и в летучих строчках своих многочисленных и незавершенных прозаических набросках. Таково было его воображение женщины, прославленной рукой мастера на века. К этой блистательной и гордой Нине относится сохранившаяся в рукописи строфа:

В волненьи перси, плечи блещут,
Вкруг стана вьются и трепещут
Прозрачной сетью кружева,
Горит в алмазах голова;
И шелк узорный паутиной
Сквозит на розовых ногах…

Автор

Любой возвышенной душе
Она - предмет для восхищений.
Ее божественной красе
В стихах немало посвящений.
Гудит, как улей дамский круг,
Когда она выходит в свет,
В пору своих цветущих лет,
Где равных нет среди подруг.
И сколько женской чистоты,
Страстей и томных выражений.
С глазами, полными мечты
И сердца искренних движений.
Земная прелесть дышит в ней,
Как от природы благодать.
И может чувство возбуждать
Волшебный блеск ее очей.

Александра Осиповна Россет – Смирнова (1809-1882)

«В тревоге пестрой и бесплодной
Большого света и двора
Я сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный,
И правды пламень благородный,
И как дитя была добра…»

Полюбуйтесь же вы, дети,
Как в сердечной простоте
Длинный Фирс играет в эти,
Те, те, те и те, те, те.

Черноокая Россети
В самовластной красоте
Все сердца пленила эти,
Те, те, те и те, те, те…

О, какие же здесь сети
Рок нам стелет в темноте:
Рифмы, деньги, дамы эти,
Те, те, те и те, те, те.

1831 год

Из записки к А.О.Россет

От вас узнал я плен Варшавы.
(……………………)
Вы были вестницею славы
И вдохновеньем для меня.

1832 год

Так писал Пушкин в шутливом экспромте о молодой Александре Россет. Она родилась 6 марта 1809 года в Одессе. Отец, по официальной версии происходил из старинной французской фамилии, а на самом деле он был выходцем из Генуи, поступившим на русскую службу. В числе доблестных юношей, которых привлекла в Россию слава о подвигах черноморского флота, был и Осип Россет. Он принимал участие в рядах русской армии в войне с турками под стенами Очакова и Измаила.
Его дальним родственником и другом был герцог Ришелье. Осип Иванович подружился с герцогом де Ришелье и служил под его началом в должности начальника карантина города Одессы. Здесь Осип Россет женился на юной Надежде Ивановне Лорер, родители которой были: отец – прусского происхождения, а мать - француженка по отцу и грузинка по матери. Бабушка, Екатерина Евсеевна Цицианова - из древнего рода грузинских князей, была замужем за уроженцем Пруссии немецким полковником фон Лорером. Александра Осиповна соединила в себе итальянскую, немецкую и грузинскую кровь, что определило своеобразие ее восточной красоты. «Мой папа, - вспоминала Александра Осиповна, - ... почти всегда говорил по-французски...
Маменька говорила по-хохлацки, как и бабушка». Крестным отцом Александры был герцог Ришелье.
Александра была старшей в семье. Клементий родился через десять месяцев после нее, а потом пошли погодки - Иосиф, Аркадий и Александр - Карл. Когда девочке было около шести лет, умер отец, а мать вскоре вышла замуж за генерала И.К. Арнольда, который плохо относился к приемным детям. Мать отдала дочь и сыновей бабушке в ее имение Грамаклея (Водино), расположенное вблизи города Николаева. Свое «золотое детство», - как вспоминала Александра позже, - она провела «в милой бабушкиной деревушке Грамаклея», где степная «ширь и гладь», «синий бархатный воздух» украинских ночей, простая и добрая бабушка, веселые поездки к соседям. На всю жизнь она сохранила удивительную деревенскую тишину. «Особенно когда в деревушке замолкал лай собак и водворялась синяя, как бархат, теплая ночь».
Но вольная жизнь в солнечном имении, окруженном прекрасной природой и царящей в нем атмосферой, длилась очень недолго. Всех детей отвезли в Петербург. Мальчиков определили в Пажеский корпус, Александру – в Екатерининский институт, в Петербурге. Там она получила образование, воспитывалась за казенный счет в институте, где Петр Плетнев преподавал русскую литературу. Он первый оценил быстроту и яркость ее ума, разбудил в ней любовь к русской литературе. Естественно, что с юных лет она приобрела живой интерес к отечественной словесности, прекрасно говорила и писала на русском языке и научилась любить и  понимать поэзию Пушкина. Плетнев читал барышням пушкинскую поэму «Евгений Онегин». «Когда он говорил «и панталоны, фрак, жилет», - вспоминала позднее Смирнова, - все шепотом сказали: Mesdames, какой, однако, Пушкин индеса (непристойный)». Александра Россет свободно владела европейскими языками, серьезно увлекалась чтением и по выражению П.А.Вяземского « не было в чулках ее ни малейшей синей петли».
За годы учебы в Санкт-Петербурге Александра потеряла мать и бабушку. В 1826 году А.О.Россет окончила институт и ее судьбу решила императрица Мария Федоровна, жена Павла I. Императрица обратила внимание на хорошенькую институтку и после выпуска взяла ее к себе фрейлиной. Привлекательная, умная, с «острым язычком», одна из любимых фрейлин императрицы, «на короткой ноге» с Николаем Павловичем и его братом Михаилом. Через два года после смерти Марии Федоровны, она становится фрейлиной супруги Николая I, Александры Федоровны, которой она будет служить долгие годы. Она была любимой фрейлиной обеих императриц и пользовалась расположением императора и его брата Михаила Павловича, который не чурался общения с любимицей семейства.
Александра Осиповна вспоминала: «Вся моя молодость прошла при дворе. Когда я вышла замуж, мои отношения к императорской фамилии стали еще лучше. Императрица посылала за мной всякий раз, когда ей скучно, или когда ей нездоровится, любила слушать мои рассказы, иногда просила меня почитать ей». «Я часто думала, что сам господь меня вел своей рукой, и из бедной деревушки на самом юге России привел меня в палаты царей русских на самом севере».
«Черноглазая Россети... от Россетов... унаследовала французскую живость, восприимчивость ко всему и остроумие, от Лореров – изящные привычки, любовь к порядку и вкус к музыке, от грузинских своих предков – лень, пламенное воображение, глубокое религиозное чувство, восточную красоту и непринужденность в общении». (Историк литературы В.И. Шенрок).
Россет, тем не менее, не ограничивала интересы придворной жизнью. У нее появляется широкий круг знакомых и приятелей и вне царского двора. В Павловске она познакомилась с семейством покойного знаменитого историографа Николая Михайловича Карамзина и часто бывала у них. Александра подружилась с его дочерью Софьей Николаевной и посещает салон её мачехи Е. А. Карамзиной - центр петербургской культурной жизни в 20 - 40-х годах XIX века. По выражению беллетриста графа В.А. Соллогуба, в салоне ежевечерне собиралось «все, что было известного и талантливого» в Петербурге.
Красота, ум и остроумие, добродушие и простота в обращении Александры Россет покоряли всех. Многие посетители этого салона были ее поклонниками. Россет обладала тонкой наблюдательностью, неподражаемым юмором в рассказах. Она привлекала к себе широтой своих взглядов, противоречиями натуры. Жуковский, который был старше ее на двадцать восемь лет, воспылал к ней «полуотеческой нежностью». Для него она была «всегдашняя принцесса сердца» и «небесным дьяволенком». Дружба Василия Андреевича с Александрой продолжалась почти всю жизнь.
Со временем она стала как бы посредницей между русской литературой и Николаем I.. В 1826-1832 годы) молодая фрейлина вносила свой блеск в царскосельскую жизнь поэтов. Отличная рассказчица и остроумная собеседница, Александра Россет, вращаясь в кругу своих блестящих друзей, ценила их таланты, но не робела перед их умом, сохраняла  свою независимость и свойственный ей юмор, который так ценил Пушкин, а позднее и Гоголь.
Александра Россет была невысокого роста, красоты выдающейся и оригинальной. Правильные, строгие черты смугло-румяно-го лица. Князь А.В.Мещерский в своих воспоминаниях пишет: «А.О.Смирнова была небольшого роста, брюнетка, с непотухающей искрой остроумия в ее черных и добрых глазах. Высокое ее положение в свете и изящество манер не помешали многим находить, что наружностью она походила на красивую молодую цыганку». Очень образованная и  умная, с острым язычком, никому не дававшим пощады. Она пленяла не только красотой и умом, но и благородством, тонким вкусом и редкой ответственностью, которая шокировала и порой казалась некоторым окружающим барственной бесцеремонностью. Ей не было и двадцати лет, а скромная ее фрейлинская квартирка на четвертом этаже Зимнего дворца сделалась местом постоянных сборищ  самых выдающихся людей того времени. Смуглая, похожая на молодую цыганку, с изящными, маленькими ушками (этой аристократической приметой), прекрасными черными глазами, иногда улыбающимися, иногда «огнестрельными», она была «обворожительницей» многих. Ее «свободный ум» и «здравость суждений» восхищали Пушкина. Исключительной красоте Александры Россет приносили поэтическую дань не только А.С. Пушкин, но и В.А. Жуковский, П.А. Вяземский, М.Ю. Лермонтов, А.С. Хомяков, В.И. Туманский, И.С. Аксаков, И.П. Мятлев. Ее ум, начитанность, молодость и красота действовали на поэтов неотразимо. Государь Николай I в шутку называл ее «царица поэтов». А вот воспоминания её дочери: «Мать моя была гораздо меньше ростом, брюнетка, с классическими чертами, с чудесными глазами, очень черными; эти глаза то становились задумчивыми, то вспыхивали огнем, то смотрели смело, серьезно, почти сурово. Многие признавались мне, что она смущала их своими глазами, своим прямым, проницательным взглядом. У нее были очаровательные черные, со стальным оттенком, волосы, необыкновенно тонкие. Она была отлично сложена, но не с модной точки зрения (она не стягивалась, причесывалась почти всегда очень просто и ненавидела туалет, тряпки и драгоценные украшения), а с классической. У нее было сложение статуи: ноги, затылок, форма головы, руки, профиль, непринужденные движения, походка - все было классическое. Еще недавно одна дама, знавшая мою мать с детства, говорила мне: «Я помню, как ее походка поразила меня даже тогда; ведь я была ребенком. У нее были лебединые движения и так много достоинства в жестах и естественности».
Пребывание во дворце сулило юной красавице известные опасности. Несомненно, что в покоях Зимнего дворца Александра Россет приобрела светский и отрезвляющий опыт. С.Т.Аксаков писал, что «Недоступная атмосфера целомудрия, скромности, это благоухание, окружающее прекрасную женщину, никогда ее не окружало, даже в цветущей молодости». Подружившийся с Александрой Осиповной в 40 – е годы И.С.Аксаков, писал отцу: Я не верю никаким клеветам на ее счет, но от нее иногда веет атмосферою разврата, посреди которого она жила. Она показывала мне свой портфель, где лежат письма, начиная от государя до всех почти известностей включительно. Есть такие письма, писанные к ней чуть ли не тогда, когда она была еще фрейлиной, которые она даже посовестилась читать вслух… Столько мерзостей и непристойностей. Много рассказывала про всех своих знакомых, про Петербург, об их образе жизни, и толковала про их гнусный разврат и подлую жизнь таким равнодушным тоном привычки, не возмущаясь этим». В записках Смирновой содержатся сведения о ее фамильярных отношениях с императором, о чем она предпочитала не откровенничать.
Появление Александры Осиповны в петербургском свете вызвало всеобщий интерес. Вяземский писал: «В то время расцветала в Петербурге одна девица, и мы, более или менее, были военнопленными красавицы. Кто-то из нас прозвал смуглую, южную, черноокую девицу Donna Sol, главною действующею личностью драмы В.Гюго «Эрнани». Жуковский прозвал ее небесным дьяволенком. Кто хвалил ее черные глаза, иногда улыбающиеся, иногда огнестрельные; кто - стройное и маленькое ушко, эту аристократическую женскую примету, как ручка и как ножка, кто любовался ее красивою и своеобразною миловидностью. Несмотря на свою светскость, она любила русскую поэзию и обладала тонким и верным поэтическим чутьем. Она угадывала (более того, она верно понимала) и все высокое, и все смешное. Обыкновенно женщины худо понимают плоскости и пошлости; она понимала их и радовалась им, разумеется, когда они были не плоско-плоски и не пошло-пошлы. Вообще увлекала она всех живостью своею, чуткостью впечатлений, остроумием, нередко поэтическим настроением. Прибавьте к этому, в противоположность не лишенную прелее, какую-то южную ленивость, усталость. Вдруг она расшевелится или теплым сочувствием всему прекрасному, доброму, возвышенному, или ощетинится скептическим и язвительным отзывом на жизнь и людей. Она была смесь противоречий, но эти противоречия были, как музыкальное разнозвучие, которое, под рукой художника, сливаются в странное, но увлекательное созвучие. Сведения ее были разнообразные, чтения поучительные и серьезные, впрочем, не в ущерб романам и газетам. Даже богословские вопросы, богословские прения были для нее заманчивы…Прямо от беседы с Григорием Назианзином  или Иоанном Златоустом влетала она в свой салон и говорила о делах парижских с старым дипломатом, о петербургских сплетнях, не без некоторого оттенка дозволенного и всегда остроумного злословия, с приятельницею, или обменивалась с одним из своих поклонников загадочными полусловами, т.е. по-английски flirtation. Один знакомый молодой врач говорил: «А заметьте, как она славно кушает! Это верный признак здоровой натуры и правильности пищеварения». Каждый смотрел на нее со своей точки зрения. Пушкин увлекался прелестью и умом ее; врач С. – исправностью ее желудка». После смерти Александры Осиповны фельдмаршал Барятинский рассказывал ее дочери: «Ваша мать единственная во всем; это личность историческая, со всесторонними способностями. Она сумела бы и царствовать, и управлять, и создавать, и в то же время она вносит и в прозу жизни что-то свое, личное. И все в ней так естественно».
Александра Осиповна любила поэзию. И обладала тонким, верным поэтическим чутьем. Много и разнообразно читала, вплоть до самых серьезных книг, интересовалась даже богословскими вопросами. Она влетала в свой салон и говорила о делах парижских со старым дипломатом, о литературной новинке с писателем, сплетничала и злословила с приятельницами, флиртовала с поклонниками, обмениваясь с ними загадочными полусловами. И вся была из противоречий. То бойкая, неугомонная «егоза», как назвал ее Пушкин, то вся охваченная  прелестною южною ленивостью и неподвижностью; глаза то искрятся весельем и радостью, то смотрят с глубокой тоской, то сердечная, отзывчивая на всякое горе, приходящая в восхищение от всего доброго, то колючая, язвительная, со скептической усмешкой глядящая на жизнь и людей, светски воспитанная, прекрасно знавшая по-французски, любила говорить по-русски в обществе, где разговорным языком был французский. Совершенно не похожа на голубоглазых блондинок. Кареглазая, черноволосая, волосы у неё были тонкие, но густые. Великолепного сложения, невысокого росточка. Пётр Вяземский в своей записной книжке писал о том, что если кто-то попадал в орбиту Александры Осиповны, то рано или поздно находил для себя какую-то занозу, какую-то зацепку. При этом у неё были пропорциональные плечи, осиная талия – по моде того времени (затягиваться она не любила, талия была от природы), великолепные бедра. Ножки, которые, выглядывая из-под бальных платьев, приводили в священный трепет практически всех русских поэтов первой половины XIX века. Ей посвящали стихи многие поэты: С. А.Соболевский, В. И. Туманов, А. С. Хомяков, И. П. Мятлев, её близкая подруга Е. П. Ростопчина. «Любил я очи голубые, теперь влюбился в черные...», «Не за пышные плечи, Не за черный ваш глаз, А за умные речи Полюбил я вас..», «Вокруг неё очарованье; Вся роскошь Юга дышит в ней, От роз ей прелесть и названье; От звезд полудня блеск очей. Прикован к ней волшебной силой, Поэт восторженный глядит...» вот - далеко не все восхищенные отзывы о прекрасной черноокой Россет.
Ее дружбой дорожили и воспевали В.А.Жуковский, П.А.Вяземский, П.А.Плетнев и В.Туманский, А. Хомяков и Одоевский. Даже юный Лермонтов успел склониться перед Александрой Осиповной. Н.В.Гоголь был ее многолетним и задушевным другом, а их сложные отношения до сих пор волнуют исследователей. С. Т. Аксаков о чувствах Гоголя к Смирновой-Россет говорил: «Смирнову он любил с увлечением, может быть, по тому, что видел в ней кающуюся Магдалину  и считал себя спасителем ее души. По моему же простому человеческому смыслу, Гоголь, несмотря на свою духовную высоту и чистоту, на свой строго монашеский образ жизни, сам того не ведая, был несколько неравнодушен к Смирновой, блестящий ум которой и живость были тогда еще очаровательны. Она сама сказала ему один раз: «Послушайте, вы влюблены в меня... Гоголь осердился, убежал и три дня не ходил к ней... Гоголь просто был ослеплен А.О. Смирновой и, как ни пошло слово, неравнодушен, и она ему раз это сама сказала, и он сего очень испугался и благодарил, что она его предуведомила». Влюбленный Гоголь постоянно писал об Александре Осиповне только хвалебные отзывы: «Это перл всех русских женщин, каких мне случалось знать, а мне многих случалось из них знать прекрасных по душе. Но вряд ли кто имеет в себе достаточные силы оценить ее. И сам я, как ни уважал ее всегда и как ни был дружен с ней, но только в одни страждущие минуты и ее, и мои узнал ее. Она являлась истинным утешителем, тогда как вряд ли чье-либо слово могло меня утешить, и, подобно двум близнецам-братьям, бывали сходны наши души между собою», «Любовь, «связавшая нас с вами, - высока и свята. Она основана на взаимной душевной помощи, которая в несколько раз существеннее всяких внешних помощей».
Александра Смирнова -  Россет оставила записки о своей жизни, представляющие бесценный документ русской литературной истории. При жизни Александра Осиповна  Смирнова-Росссет напечатала: «Воспоминания о Жуковском и Пушкине» («Русский Архив», 1871) и «Из записок знатной дамы: 1845 года» (там же, 1882). После ее смерти во многих журналах («Русский Архив», «Русская Старина», «Северный Вестник») печатались ее обширная переписка, а также «Записки» («Северный Вестник», 1893 -1895), вышедшие потом отдельным изданием (Санкт-Петербург, 1895 - 1897). Записки, относящиеся к 1826 - 1845 годам, обратили на себя внимание рассказами о Пушкине, Лермонтове, императоре Николае I, великом князе Михаиле Павловиче и других лицах.
Это была незаурядная женщина, одна из замечательных женщин тогдашнего петербургского света. «Ее красота, столько раз воспетая поэтами, - писал И.С.Аксаков, - не величавая и блестящая красота формона была очень маленького роста, - а красота тонких правильных линий смуглого лица и черных проницательных глаз, вся оживленная блеском острой мысли, ее пытливый, свободный ум и искреннее влечение к интересам высшего строя искусства, поэзии, знания создали ей в свете исключительное положение.
В то время была мода на прозвища. Ее дочь, весьма почтительная к памяти матери и тщательно собравшая все, что касалось ее жизни, рассказывала: «Моей матери давали много названий: кн. Вяземский звал ее Донна Соль, по имени модной тогда драмы В.Гюго, Эрнани», Madame Фон-Визин и Южная Ласточка. Он же называл ее Notre Dame de bon secours des poetes russes en detresse (наша покровительница русских нуждающихся поэтов - фр.). Мятлев зовет ее Пэри, Колибри. Хомяков - Дева-Роза и Иностранка, Глинка - Инезилья, Вяземский - Madame de Sevigne. В «Онегине» она названа Венерою Невы и буквами R.C. Жуковский называет ее Небесный Дьяволенок, Моя Вечная Принцесса. Каждый давал ей свое прозвище. Когда Пушкин читал ей свои стихи, мать ему сказала: «Мольер читал свои комедии своей служанке Лафоре». Пушкин рассмеялся и с тех пор, шутя, называл ее Славянская Лафора».
Она была счастлива в своих друзьях, она наслаждалась и купалась в их любви, для них она приносила из дворца всякие новости, наблюдала и мастерски передавала разные подробности светской жизни, представляла в лицах весь бомонд, слушала и понимала поэзию своих обожателей. Казалось, все в этом мире для нее. Не было только чего-то неуловимого. Натура ищущая, страстная, она была одинока в задаче своей жизни, вернее, не могла понять ее, и оттого часто впадала в меланхолию, депрессию, была болезненна и подолгу лечилась за границей, мучила своих обожателей порой циничным отношением, холодом и равнодушием.
Личная жизнь Александры Россет складывалось нелегко. В семнадцатилетнюю фрейлину влюбился престарелый, но богатый князь Сергей Михайлович Голицын. Старик однажды явился в Зимний дворец вместе с великим князем Михаилом Павловичем и предложил ей выйти за него замуж.
Неудачный роман был у А.О.Россет с А.И.Кошелевым, типичным «архивным юношем», который в силу своих убеждений считал придворный мир средоточием фальши и разврата. Разрыв с Кошелевым имел идеологические причины, нежели сентиментальные. Между ними состоялся откровенный разговор, и он просил её отойти от двора. Они расстались, но это не помешало им сохранить дружеские отношения. Причем, разрыв для Кошелева оказался более острым, чем для Александры Осиповны. Он физически заболел и вынужден был уехать в Германию на лечение водами. Глубокое чувство Александра Осиповна испытывала к Василию Алексеевичу Перовскому, который, однако, не имел намерения связать с ней свою судьбу. Уже в замужестве за другим человеком она вспоминала шутливый, но откровенный разговор с Пушкиным: «Перовский проезжал в дрожках и, скотина, даже не посмотрел на мои окошки». А Пушкин говорил: «То так, то пятак, то гривенка, а что если бы он теперь предложил бы свою руку с золотым наперстком?»
- Сейчас положила бы свою и на коленях бы его благодарила.
- И вы действительно отказали бы Смирнову?
- Конечно. Перовский был очень красив, храбр, добр, у него тоже были две тысячи душ, он был бы великодушным покровителем моим братьям».
Поклонников у неё всегда было очень много, и всегда очень интересные люди. Василий Андреевич Жуковский, с которым она познакомилась ещё в Зимнем дворце, писал ей целые письма гекзаметром, в которых очень часто объяснялся в любви (к тому времени она ещё не была замужем).
После Кошелева у Александры Осиповны появляется на горизонте ещё несколько кандидатур. Например, был один из побочных сынов графа Разумовского и был Мальцев. Тот самый Мальцев, который единственный выживает из русской дипломатической миссии во время резни в Персии, когда убивают Грибоедова и Мальцев чудом остаётся жив. Но после его отъезда в Персию связь с ним ослабевает и обрывается.
Александре Россет шел двадцать третий год. Пора было подумать об устройстве своей судьбы. Такой кандитат нашелся. Николай Михайлович Смирнов, богатый помещик, человек, увлекающийся искусством. Чиновник Министерства иностранных дел, служит дипломатом в Италии, живёт на широкую ногу. Пушкин знал Смирнова давно и поддерживал с ним дружеские отношения. Однажды Смирнов обратил внимание на Александру Осиповну и, набравшись духу, посватался. Она ответила ему отказом. Через некоторое время Смирнов сватается второй раз и Александра Осиповна дает согласие. Пушкин заехал перед свадьбой поздравить. Состоялся знаменательный диалог, может быть, определивший ее жизнь: «… Но я рассчитываю, что буду приглашен на свадьбу в качестве поверенного Смирнова и друга его невесты. Я отвечала, что он рожден приглашенным. После этого он мне сказал: «Я одобряю ваше решение и пророчу вам, что муж ваш уподобится генералу Татьяны, он будет очень вами гордиться». Я возразила: «С некоторой разницей, однако, так как Татьяна не любила своего генерала, она любила Онегина, который пренебрег ею». Пушкин рассмеялся и отвечал: «Это исторически верно, но теперь я должен вам признаться: когда Смирнов приехал из Лондона, я говорил ему о вас и сказал, что он найдет в Петербурге южные очи, каких он не видал в Италии». Я прервала Пушкина, сказав ему: «С каких это пор вы говорите мне комплименты, что это за новая фантазия?» Он отвечал: «Это не комплимент, это истина, и я ее уже высказал в стихах, равно как и Хомяков; вот влюблен-то в вас был человек! Но слушайте до конца. Я сказал Смирнову, что, по моему мнению, вы Татьяна». Я спросила, в чем я похожа на Татьяну? Он продолжал свою речь: «В сущности, вы не любите ни света, ни двора, вы предпочитаете жизнь домашнюю, она более соответствует вашим вкусам. Меня крайне поразила одна вещь: когда вы видели Гоголя в первый раз, вы были совсем взволнованы, говоря о вашем детстве, о жизни, до такой степени не похожей на ту, которой вы живете, и я сказал себе, что вы сумели бы быть счастливой даже в деревне, только вам потребовалось бы несколько умных людей для беседы с вами и множество книг. Вы умнее Татьяны, но вы всегда предпочитаете качества сердца качествам ума, я вас много изучал, но со вчерашнего дня я вас хорошо знаю. Я знаю также всех тех, кому вы отказали, это были так называемые выдающиеся партии: С.Ж., И.В., И.М., А.Д., С.П., кн. О… И много других хороших партий. M-me Карамзина мне часто об этом говорила, она вас очень любит и очень любит Смирнова, она знала его родителей. Я вас очень уважаю за то, что вы отказывали блестящим женихам, потому что вы не имели к ним симпатии и слишком прямодушны, чтобы лгать. Вообще люди женятся так легкомысленно, забывая, что это на всю жизнь. Поверьте мне, я не разыгрываю проповедника, я на это не имею никакого права. Но, в качестве друга и с глазу на глаз, я позволяю себе высказать вам это, со всею искренностью и откровенностью. Я уважаю Смирнова, это джентльмен, у него много сердца и деликатности, и я очень доволен вашим решением. Оно заставило себя ждать, он был в отчаянии, а я ему говорил, что великое счастье напасть на женщину, которая выходит замуж не для того, чтобы чем-нибудь кончить, но чтобы начать жизнь вдвоем». Я была очень тронута всем, что Пушкин мне сказал, я благодарила его за его всегда верную дружбу и сказала ему: «Смирнов вас так любит... Он к вам питает особые чувства, у него к вам какая-то нежность. Он также гордится вами из патриотизма». Мне показалось, что Пушкин был этим доволен. Затем он мне сказал: «Вы по-прежнему будете вести свои заметки, обещайте мне это, и когда мы состаримся, мы перечтем их вместе».
Смирнов действительно оказался генералом при Татьяне. 13 января 1832 года бесприданница Александра выходит замуж за Николая Михайловича Смирнова, чиновника Министерства иностранных дел, калужского, позднее петербургского губернатора. Николай Михайлович Смирнов, человек неяркий, но неглупый и милый. Внешней привлекательностью Смирнов тоже не отличался. Молодая жена принесла в дар своему супругу свое обаяние, красоту и блеск  ума, а молодой муж подвел под них прочный материальный фундамент – унаследованные им 22 тысячи десятин земли, расположенные в пяти губерниях империи, несколько имений и дом в Петербурге. Но, независимо от этого, семейная жизнь их с самого начала сложилась нелегко.
Это замужество было устроено волей императрицы, которая сказала ей: «Лучше выйти замуж без любви, чем остаться старой девой, - сами соскучитесь и всем наскучите». Екатерина Андреевна Карамзина также посоветовала выйти замуж за нелюбимого человека.  «Катерина Андреевна мне сказала, что пора решиться, и он просит позволения со мной говорить, но я согласилась с тем, чтобы он спросил просто: «Да» или «Нет», вертелось на языке «Non», а сказала Qui» и даже не дала руки…». Свадьбу сыграли в Зимнем дворце, поскольку оба они к тому времени были сиротами, но Александра Осиповна находилась под покровительством царской семьи. Это была блестящая партия, и - брак по расчёту. Впоследствии Смирнова говорила, что любила мужа не более, чем дружески. С этого компромисса начинается брак, который уже изначально не мог быть безоблачно счастливым. Так оно и получилось. Отношения с мужем заканчиваются разрывом: муж живёт в России, жена - в Западной Европе.
В своих записках А.О.Смирнова-Россет отзывается о муже с раздражением и даже с отвращением, особенно в периоды своих кратких любовных увлечений. С годами это отчуждение все более нарастало. В браке с Николаем Михайловичем Смирновым она счастлива никогда не была. Своего мужа, богатея и карточного игрока, доброго и взбалмошного человека, сенатора, дипломата, губернатора Калуги и Петербурга, от которого она имела детей, деньги, безбедное проживание в России и за границей, она не любила, но как говорила сама Александра Осиповна другу Александру Сергеевичу: «к черту, Пушкин, положение в свете! Сердце хочет любить, а любить совершено некого». Но он был богат, а у неё семья была бедная: «Я себя продала за шесть тысяч душ для братьев».
После замужества А.О. Смирнова поселилась в Петербурге, в доме № 48 по Литейному проспекту и стремилась сделать свой дом достойным друзей, создав в нем атмосферу литературно-художественного салона. Описывая свой первый обед, на который собрались ее друзья Пушкин, Жуковский, Крылов, В.Ф. Одоевский, Вяземский, Плетнев, братья Вильегорские, она с гордостью отмечает, что угодила даже такому общепризнанному гастроному, как Михаил Юрьевич Виельгорский. Пушкин знал хозяина дома давно. Он любил рассматривать его коллекцию картин и великолепную библиотеку, поговорить о Байроне, об Англии и об Италии, в которой Смирнов как дипломат прожил шесть лет. «Смирнов мне очень нравится, - говорил Пушкин. - Он вполне европеец, но сумел при этом остаться вполне русским».
«Но я другому отдана и буду век ему верна»... О муже в дневнике она напишет горько-правильное: «Супружеский союз так свят, что, несмотря на взаимные ошибки, прощают  друг другу и заключают жизнь мирно и свято». Опять Татьяна. Но и (Жуковскому): «Не лучше ли одиночество, чем вдвоем одиночествовать». Но и (Гоголю): «Мне трудно, очень трудно. Мы думаем и чувствуем совсем иначе; он на одном полюсе, я на другом».
Зима 1835 года была временем последних встреч с Пушкиным. В апреле Смирнова уехала в Германию на лечение. Уехала она и из жизни Пушкина. Покидала Россию она в состоянии меланхолии. После поездки в Карлсбад и Мариенбад Смирновы осели в Берлине, где Николай Михайлович получил место в посольстве. Здесь Александра «хандрила» реже, много читала по-немецки и по-английски, собирала акварели. Из Берлина она пишет Вяземскому о выписанном ею пушкинском «Современнике»: «Я его вкушаю с чувством и расстановкой, разом проглотила «Чиновников» и «Коляску» Гоголя, смеясь, как редко смеются, а я никогда». Ее сближению с замкнутым и больным Гоголем, с которым она была знакома много раньше, еще в Царском Селе, способствовали интерес к религии, взаимная жалость друг к другу и то, что родиной их обоих была Малороссия.
К весне 1836 года самочувствие Александры Осиповны ухудшилось - сердцебиение и удушье одолевали ее. Она понимала, что сохранить здоровье ей могли бы только положительные эмоции, и она уезжает от берлинской скуки в столицу Франции. Перед этим она совершила путешествие по Швейцарии и Германии, а во Франкфурте ее семья еще пополнилась – она родила дочь Софью.
Многие современники отмечали, что эта необыкновенная женщина обладала особым «талантом дружбы». Все, кто попадал в её круг, особенно в первую молодость, пользовались её вниманием и покровительством. Она уделяла внимание не только Петру Плетнёву. Николай Васильевич Гоголь, в течение нескольких лет, мог жить в Италии и работать над вторым томом «Мёртвых душ». По просьбе Александры Осиповны царская семья выделила ему пенсию в размере пяти тысяч (она была поделена на небольшие доли, и Гоголь постепенно получал эту материальную помощь). Она хлопотала и за Пушкина, помогая провести через цензуру ряд его стихотворений.
Ее осыпали лестными прозвищами, Жуковский называл ее небесным дьяволенком, другие Донна Соль. Сочинили сообща:

Вы Донна Соль, подчас и Донна Перец,
Но все нам сладостно и лакомо от вас,
И каждый мыслями и чувствами из нас
Ваш верноподданный и ваш единоверец…
Но всех счастливей будет тот,
Кто к сердцу вашему надежный путь проложит
И радостно сказать вам сможет –
Вы Донна Сахар, Донна Мед…»

Пушкин знал А.О. Россет в период ее молодости, расцвета ее красоты и дарований. Их личное знакомство состоялось в начале 1829 года, на балу у Е.М.Хитрово. Свое первое впечатление от знакомства с поэтом она записала в своем дневнике: «Он простой, но элегантный; отлично держит себя, танцует дурно, очень дурно и смеется, как ребенок. У него грустная и добрая улыбка; голос очень приятный; в этом голосе есть что-то откровенное. Время от времени он насмешливо улыбается».
Пушкин обратил внимание на невысокую, великолепно сложенную девушку, которая резко выделялась на фоне голубоглазых блондинок. С ней разговаривал Крылов, и Пушкин увидел, как у Крылова от смеха ходят складки на животе. И поэт размышлял про себя: либо она непробиваемо тупа, если позволяет Крылову смеяться в её присутствии над её речами, либо настолько умна, что смогла расшевелить даже Ивана Андреевича.
Александра Осиповна так описала встречу с Пушкиным в своих воспоминаниях: «К концу года Петербург проснулся; начали давать маленькие вечера. Первый танцевальный был у Элизы Хитровой. Она приехала из-за границы с дочерью, графиней Тизенгаузен, за которую будто сватался прусский король… Пушкин был на этом вечере и стоял в уголке за другими кавалерами. Мы все были в черных платьях. Я сказала Стефании: «Мне ужасно хочется танцевать с Пушкиным». «Хорошо, я его выберу в мазурке», и точно подошла к нему. Он бросил шляпу и пошел за ней. Танцевать он не умел. Потом я его спросила: «Какой цветок?» - «Вашего цвета» - был ответ, от которого все были в восторге». С этой встречи завязывается дружба, продолжавшаяся многие годы. Но настоящая дружба началась позднее, когда, женившись на Наталье Гончаровой, поэт переехал в Царское Село, где в ту пору находился и Жуковский.
Известно, что по вечерам Пушкин вместе с Жуковским заходил в Большой дворец, где жила очаровательная Россет, где не смолкали дебаты, споры и шутки. А она, в свою очередь, часто приходила к молодой чете Пушкиных.
Многие современники отмечали, что если бы Александра Осиповна в 1837 году была в Петербурге, может, тогда преддуэльные и дуэльные события развивались бы в несколько ином направлении.
К этому году относится своеобразный поэтический поединок. Вяземский воспел черные глаза Александры Осиповны – «юга созвездье», а Пушкин в ответном стихотворении «Ее глаза» предпочел им северную красоту А.А.Олениной, которой он тогда увлекался. Ответное стихотворение Пушкина «Ее глаза» прозвучало как несколько демонстративное и нелюбезное по отношению к Александре Осиповне. Не исключено, что летом 1828 года поэт знал ее понаслышке и потому что в то время был слишком увлечен Анной Олениной.

Она мила, скажу меж нами,
Придворных витязей гроза,
И можно с южными звездами
Сравнить, особенно стихами,
Ее черкесские глаза.
Она владеет ими смело,
Они горят огня живей;
Но сам признайся, то ли дело
Глаза Олениной моей!..

Неизвестно, как Александра Россет, привыкшая к всеобщему поклонению, восприняла это стихотворение. В беседе с П.И.Бартеневым она заметила: «Ни я не ценила Пушкина, ни он меня. Я смотрела на него слегка, он много говорил пустяков, мы жили в обществе ветреном. Я была глупа и не обращала на него особенного внимания».
По желанию Пушкина Карамзины пригласили Россет слушать пушкинскую «Полтаву». Она нарочно молчала и Пушкин не получил о ней хорошего понятия.
Однажды Александра Осиповна приехала с живых картин во дворце к Карамзиным, когда Пушкин собирался уходить. «Пойдемте со мною танцевать, но так как я не особенно люблю танцы, то в промежутках мы поболтаем». Пушкину нравилось, что Россет хорошо и выразительно говорила по-русски. Здесь они больше познакомились. Но отношения оставались далекими, Пушкин в это время гораздо больше увлекался Олениной.
Занимаясь предсвадебными хлопотами, Пушкин чаще встречался с А.О.Россет у Карамзиных. Александра Осиповна, поддерживая постоянные дружеские отношения с В.Жуковским, была в курсе всех дел Пушкина. Есть основания полагать, что она вместе с Жуковским предприняла меры для прекращения дела о «Гавриилиаде», которое грозило поэту новой ссылкой. Более близкие и дружественные отношения завязываются между Пушкиным и Россет летом 1831 года в Царском Селе, где в это время проживал поэт с молодой женой, а Александра Осиповна, в качестве фрейлины находилась при царице Александры Федоровны. Она была близка к царской семье и двору. «Пушкин с молодой женой поселился в доме Китаева, на Колпинской улице. Жуковский жил в Александровском дворце, а фрейлины помещались в Большом дворце. Тут они взяли привычку приходить ко мне по вечерам, - вспоминала Александра Россет, - т.е. перед собранием у императрицы, назначенном к 9 часам. Пушкин писал, именно свои сказки, с увлечением; так как я ничего не делала, то и заходила в дом Китаева… Иногда читал нам отрывки своих сказок и очень серьезно спрашивал нашего мнения».
Смирнов разделял любовь своей жены к литераторам. И позднее у них бывали Гоголь, Хомяков, Лермонтов, И. Аксаков, Белинский, А. Тургенев и многие другие, это были дружеские литературные обеды. «Пугачевский бунт», в рукописи, был прочитан однажды после такого обеда. За столом говорили, спорили; кончалось всегда тем, что Пушкин говорил один и всегда имел последнее слово. Его живость, изворотливость, веселость восхищали Жуковского, который, впрочем, не всегда с ним соглашался. Пушкин рисовал Александру Осиповну на полях рукописи «Медного всадника». Внешность этой женщины столь своеобразна и неповторима, что ее трудно спутать с кем-то другим.
Пушкин часто виделся с Александрой Осиповной. По вечерам заходил к ней вместе с Жуковским, а по утрам она нередко приходила к нему. Под вечер Россет заезжала за Пушкиным в дрожках. Пушкин садился верхом на перекладину дрожек, болтал и был необыкновенно весел и забавен. Вяземскому он писал про Россет: «…она чрезвычайно мила и умна». Наталья Николаевна сильно ревновала к ней мужа, а Александра Осиповна ей отвечала: «Что ты ревнуешь ко мне? Право, мне все равно: и Жуковский, и Пушкин, и Плетнев», - разве ты не видишь, что ни я не влюблена в него, ни он в меня?  - Я это хорошо вижу, - говорила Наталья Николаевна, - да мне досадно, что с тобой весело, а со мною он зевает».
После замужества Александру Осиповну по-прежнему любили принимать при дворе, и она долгие годы была украшением светских балов и раутов. Несмотря на щекотливое положение при дворе, она сумела сохранить ту интимную, почти семейную связь с царской семьёй, потому что обладала гордым и независимым характером.
Поэт любил ее общество, ценил ее живые и меткие рассказы, непринужденный и образный язык. Поэт настойчиво советовал Александре Осиповне писать «исторические записки» обо всем виденном и слышанном. Он с восхищением слушал ее рассказы. Они рассказывали друг другу солдатские анекдоты, смело шутили, говорили о книгах и людях. В этой придворной красавице было что-то студенческое, что позволяло Пушкину болтать с ней о чем угодно.
В 1832 году, - писала позднее Смирнова, - Александр Сергеевич приходил всякий день ко мне». 18 марта 1832 года, в день рождения Смирновой, Пушкин гулял, зашел в магазин на Невском, купил альбом с большими листами в коже оливкового цвета, поднес его Смирновой и сказал: «Вы так хорошо рассказываете, что должны писать свои записки. На заглавном листе написал: «Исторические записки А.О.С.», а в качестве эпиграфа Пушкин вписал стихотворение «Красавица», якобы от ее имени:

В тревоге пестрой и бесплодной
Большого света и двора
Я сохранила взгляд холодный
Простое сердце, ум свободный,
И правды пламень благородный
И, как дитя, была добра;
Смеялась над толпою вздорной,
Судила здраво и светло,
И шутки злости самой черной
Писала прямо набело.

Стихотворение было необычным по своей форме обращения. Н.В.Забабурова, в своей книге «Наука страсти нежной…», так характеризует это стихотворение Пушкина: «Вместо традиционного восхваления поэтом красоты и лучезарных черных глаз красавицы, перед нами исполненный достоинства монолог женщины, заранее отвергающей суетность страстей и власть условностей, своего рода исповедь, выявляющая скрытое от «вздорной толпы» истинное существо ее души и характера. И это одно из самых глубоких обобщений той тайны, которую несла в себе Александра Осиповна, которой она очаровывала своих современников и которая мало кому была приоткрыта».
По - разному воспринимали окружающие ее люди. В 1845 году, Н.Языков в письме к брату: «Ты, верно, заметил в письме Гоголя похвалы, восписуемые им г-же Смирновой, она просто сирена, плавающая в прозрачных водах соблазна. Она и Самарина к себе влечет; соблазнительница она славная – и только!». У И.Аксакова сложилось вначале неблагоприятное мнение о красавице. В письме к отцу он писал: «Думал я прежде, что увижу чудо красоты, женщину, в которой все гармония, все диво, все выше мира и страстей. В первый раз в жизни я был, заранее впрочем, очарован, мечтал Бог знает что… Я не в силах высказать вам того неприятного, оскорбительного впечатления, которое она на меня произвела. Она сейчас поставила меня в свободные отношения,  ни разу не сконфузился, но часто вырывались у меня резкие выражения». Через две недели И.Аксаков изменил свое негативное мнение на благоприятное. «Я не обвиняю себя за первое впечатление… Теперь, хотя я еще не видел ее в другой раз, я готов вполне согласиться с ними (имеется ввиду Гоголь и Самарин). Письма твои и еще более стихи Пушкина меня в том убеждают. Как чудесно выразил ее Пушкин: я сохранила взор холодный, простое сердце, ум свободный и т.д. Я признаю Александру Осиповну способною к самым великим поступкам и презирающею оттого, как мелочь, все условия, законы приличия и дурную молву. Я готов ее признать Наполеоном, но лучше соглашусь иметь ее своим царем, чем женой. Стоя на такой высоте, она не могла остаться женщиной. Недоступная атмосфера целомудрия, скромности, это благоухание, окружающее прекрасную женщину, никогда ее не окружало, даже в цветущей молодости: она родилась такою… Разумеется, она такое существо, какого я не встречал в моей жизни; да я бы и не понял ее тогда, как был помоложе:  был слишком страстен и не мог бы судить верно о таком необыкновенном существе».
Отношения А.О.Смирновой - Россет с русскими литераторами строились на основе взаимной дружбы, построенной на равенстве, на интеллектуальных интересах и нравственности собеседников. Пушкин отмечал ее красоту и восхищался ее крошечной ножкой. По словам Смирновой, поэт находил, что у ее ножек «есть своя физиономия». В одном из писем к В.А.Жуковскому, в 1831 году, Пушкин называет ее «южной ласточкой, смугло – румяной красотой». Он восхищался ее умом и ученостью, чувствовал ее тонкий художественный вкус. Вот почему Пушкин так ценил ее мнение и с удовольствием читал ей свои стихотворения. Неудачное сватовство Жуковского не повлияло на их отношения и они до конца сохранили искреннюю привязанность друг к другу. Он называл ее «небесным дьяволенком», «девушкой - чернавушкой», а она его - «Бык» и «Василек». Многолетние и сложные отношения связывали А.О.Смирнову - Россет с Гоголем. Подобное ощущение дружеского стиля общения заметил П.Вяземский. Восьмого июня 1832 года он писал жене: «Вижу одну Смирниху, которая со мною обходится совсем запросто и при этом без галантности, а просто а la Матвей Егорович. В самом деле она почти для меня не женщина, женщина только мужем своим, которого несносность выношу я ради нее. Она со мною обходится так уж неотносительно». Сама Смирнова - Россет очень удачно выразила подобный род взаимного влечения: «Дружбы нежное волненье. Любовь проходит, а дружба, основанная на взаимном уважении, вековечна».
Она не побоялась заступиться перед царем за своего дядюшку, декабриста Н.И.Лорера, когда он подвергался гонениям. «Одаренная красотой телесной и душевной, - писал благодарный декабрист, - она умом своим имела сильное влияние при и дворе, и в кругу великосветских, сильных мира сего… Она олицетворяла в себе идеал тех женщин Франции, которые блистали в золотой век и название Madame Recamier du Nord (северная мадам Рекамье) шло к ней как нельзя больше». И такое прозвище было у Александры Осиповны, подчеркивающее ее почетное сходство с блестящей дамой наполеоновского двора, Жюльеттой де Рекамье.
Последующие  встречи Пушкина с А.О.Смирновой-Россет в 1833 году были нечастыми, поскольку она находилась за границей. В 1833-1837 годах несколько раз выезжает за границу на лечение, живёт в Берлине, Карлсбаде, Мариенбаде. В 1834 году поэт встречался со Смирновой постоянно, и ему пришлось оправдываться в письмах перед Натальей Николаевной, которая продолжала ревновать его к Александре Осиповне.
В воспоминаниях А.О.Смирновой - Россет много говорится о частых и откровенных беседах с Пушкиным, в которых главной темой была русская история. «Беседы их полны литературных тем: Смирнова умна и начитанна, ее замечания проницательны и метки и говорят о выработанном вкусе; в то же время она тактично избегает профессионально-критических суждений. Характерно ее пристрастие к анекдоту, сюжетно организованному; она тонко чувствует юмор ситуации. В ее мемуарах немало сюжетов, находящихся и в пушкинских «Table-Talk»; нет сомнения, что обмен устными рассказами происходил постоянно».
У Смирновой, после обеда и кофея, Пушкин читал свою историю пугачевского бунта в присутствии П.Вяземского, В.Жуковского и А.Тургенева. «За столом говорили, спорили; кончалось всегда тем, что Пушкин говорил один и всегда имел последнее слово». Память у Александры Смирновой была прекрасная. Случалось, что стихи она слегка переиначивала. Следуя завету Пушкина, свои мемуары она не писала, а как бы рассказывала. В памяти Смирновой постоянно присутствовали и возникали спонтанно стихи Пушкина при самых различных ситуациях. Однажды она протянула розу императрице Александре Федоровне и тут же продекламировала:

Фонтан любви, фонтан живой,
Я в дар принес тебе две розы,
Люблю немолчный говор твой
И поэтические слезы.

В 1835 году Смирнова опять уехала за границу и вернулась в Россию только после гибели Пушкина, о смерти которого она узнала в Париже. Александра тяжело переживала весть о дуэли и смерти Пушкина, потерю друга. «Александра Осиповна горько плакала», - писал Андрей Карамзин из Парижа. Вяземский сообщил ей: «Умирая, Пушкин продиктовал записку, кому что он должен; вы там упомянуты. Это единственное его распоряжение». В ответном письме князю она пишет: «Я также была здесь оскорблена, и глубоко оскорблена, как и вы, несправедливостью общества. А потому я о нём не говорю. Я молчу с теми, которые меня не понимают. Воспоминание о нём сохранится во мне недостижимым и чистым. Много вещей я имела бы вам сообщить о Пушкине, о людях и делах; но на словах, потому что я побаиваюсь письменных сообщений».
Перебирая в памяти встречи с поэтом, она запомнила его в двух обликах: то веселым и смеющимся так заразительно, что, как говорил Брюллов, «у него даже кишки видны», то грустно озабоченным и повторяющим: «скучно, тоска». Глубокие причины тоски поэта остались неизвестными для Александры Смирновой-Россет, так как, находясь за границей, она не была осведомлена о многом происходящем в последний период жизни поэта.
Вечером в доме Смирновых собрались русские знакомые, в том числе друг Пушкина С.А.Соболевский. Разговор шел о виновниках трагедии. Гнев собеседников обрушился на Наталью Николаевну: «… полные дружественного негодования, они произносили беспощадные проклятья… Бог им прости, я не мог им вторить ни сердцем, ни словами; спорил и ушел, потому что мне стало неприятно, - писал Андрей Карамзин, - и я уверен, что если бы великий покойник нас мог слышать, он поблагодарил бы меня; он же сказал: «Что бы ни случилось, ты ни в чем не виновата».
Известно последнее письмо Александра Сергеевича Пушкина, отправленное им перед дуэлью Александре Россет.
«Милостивая Государыня Александра Осиповна.
Крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на ваше приглашение. Покамест, честь имею препроводить к Вам Barry Cornwall - Вы найдете в конце книги пьесы, отмеченные карандашем, переведите их как умеете – уверяю Вас, что переведете как нельзя лучше. Сегодня я нечаянно открыл Вашу Историю в рассказах, и поневоле зачитался. Вот как надобно писать! С глубочайшим почтеньем и совершенной преданностью честь имею быть, Милостивая Государыня, Вашим покорнейшим слугою А. Пушкин. (Пушкин – А.О. Ишимовой, 27 января 1837 г.)
В апреле 1837 года Смирнова написала Жуковскому из Парижа уже спокойные и печальные строки: «В нервно-плаксивом раздражении моем, повторяю еще раз, ваши слова меня растрогали и облегчили душу; я поплакала, перенеслась в наш серый, мрачный Петербург, который для меня озарился воспоминанием милых сердцу моему друзей. Я перенеслась к вам, с живым желаньем и надеждой вас всех увидеть. Братья, Карамзины, Вяземский, вы: тут все слилось в одно чувство дружбы и преданности. Одно место в нашем кругу пусто, и никогда никто его не заменит. Потеря Пушкина будет еще чувствительнее со временем; вероятно талант его и сам он развились бы с новой силою через несколько лет».
Последние двадцать лет Александра Смирнова - Россет прожила заграницей, изредка посещая Россию. Уже в старости, больная и одинокая она работала над воспоминаниями, эпиграфом для которых могут служит пушкинские строки: Иных уж нет, а те далече… В эти годы были написаны ее знаменитые мемуары о встречах и разговорах с Пушкиным.
Умерла Александра Осиповна в Париже, согласно завещанию похоронена в Москве.
Наряду с бесспорными мемуарами и перепиской (впервые изданы в 1920-е и получили большую известность), под именем Смирновой-Россет в 1890-е годы, её дочерью Ольгой, опубликованы «Записки», содержащие подробные, на нескольких страницах, монологи Пушкина, Жуковского и других.
Такой предстает перед нами женщина, которая даже после смерти, не даёт покоя исследователям. Потому что Александра Осиповна уже при жизни стала легендой. Не случайно Николай I произнёс как-то при ней такую фразу: «Вы стали управлять русскими поэтами тогда, когда я взошёл на престол». Но спустя годы эта фраза трансформировалась и звучала так: «Вы управляете русскими поэтами так же, как я государством». Эти слова императора звучат, как признание роли и места выдающейся женщины в высшем аристократическом обществе пушкинской эпохи.

Автор

Ее свободные сужденья,
Живой и образный язык,
В рассказах умных, без сомненья,
Что вызывало восхищенье
И вдохновленное стремленье
Душой коснуться хоть на миг.
О чувствах искренних и страстных,
Но в стиле легком, озорном,
Вписал поэт стихом прекрасным
В преподнесенный ей альбом.

Сто тринадцатая любовь А.С.Пушкина

«Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейший прелести чистейший образец»

Наташа Гончарова родилась 27 августа 1812 года в поместье Кариан, Тамбовской губернии, где семья Гончаровых с детьми жила после вынужденного отъезда из Москвы из-за нашествия Наполеона.
Она была шестым ребенком в семье  Николая Афанасьевича Гончарова. Отец - Гончаров Николай Афанасьевич (1787-1861), происходил из семьи купцов и промышленников, получившей дворянство во времена  императрицы Елизаветы. В 1789 году специальным указом, выданным отцу Николая Афанасьевича - Афанасию Николаевичу, Екатерина II подтвердила за Гончаровыми право на потомственное дворянство. Николай Афанасьевич был единственным сыном в семье. Он получил прекрасное образование: в совершенстве знал немецкий, английский и французский языки, хорошо писал по-русски, сочинял стихи, играл на скрипке и виолончели. В 1804 году Николай Гончаров был зачислен в петербургскую Коллегию иностранных дел. В 1808 году Николай Афанасьевич получил чин коллежского асессора и поступил на должность секретаря московского губернатора.
Мать Натальи Николаевны - Наталья Ивановна (1785—1848),  урожденная Загряжская, была прапраправнучкой украинского гетмана Петра Дорошенко от его последнего брака с Агафьей Еропкиной. Наталья Ивановна незаконнорожденная дочь Эуфрозины Ульрики, баронессы Поссе от Ивана Александровича Загряжского. После смерти её матери в 1791 году заботу о Наталье Ивановне взяла на себя жена Ивана Александровича, Александра Степановна, и «приложила все старания, чтобы узаконить рождение Натальи, оградив все её наследственные права». Наталья Ивановна вместе с единокровными сёстрами - Софьей и Екатериной пользовалась покровительством Н. К. Загряжской. Все три сестры были приняты во фрейлины к императрице Елизавете Алексеевне. Наталья Загряжская отличалась необыкновенной красотой, доставшейся ей, по семейным преданиям, от баронессы Поссе. При дворе на неё обратил внимание и влюбился фаворит императрицы Охотников. Брак её с Н. А. Гончаровым по этой ли или другой причине, был, по мнению некоторых биографов, «спешным». Судя по записи в камер-фурьерском журнале, свадьба была пышной, на венчании присутствовала вся императорская фамилия, а невесту убирали в покоях императрицы Марии Фёдоровны.
Гончаровы владели обширнейшими имениями Ярополец, Кариан, Полотняный завод, фабрикой, конным заводом, славившимся на всю Калужскую и Московскую губернии! Управлять Гончаровским майоратом (имение, не подлежащее разделу и по наследству переходящее к старшему в роду, обычно сыну) Наталье Ивановне, когда-то блиставшей при дворе императрицы Елизаветы Алексеевны, привыкшей к восхищению, поклонению, шуму балов, было тяжело. Она не справлялась порою с огромным количеством дел, а признаться в этом ни себе, ни окружающим, считала непозволительным. До совершеннолетия сына Дмитрия всем распоряжалась она сама безраздельно и бесконтрольно. Такая власть окончательно испортила и без того нелегкий ее характер. Но вполне возможно и то, что за резкостью и несдержанностью прятала Наталия Ивановна обыкновенную женскую растерянность и горечь от жизни, сложившейся не слишком-то легко.
Обстановка в семье была тяжёлой. В Полотняном Заводе всем распоряжался дед Натальи Николаевны, Афанасий Николаевич. Родственникам приходилось терпеть присутствие в доме любовницы Гончарова-старшего, француженки мадам Бабетт. Отец Натальи Николаевны безуспешно пытался остановить расточительного Афанасия Николаевича, но в 1815 году сам был устранён им от управления делами. Родители Натальи переехали в Москву, оставив младшую дочь на попечение деда, который её любил и баловал. В Заводе девочка прожила ещё около трёх лет.
Девочка воспитывалась у деда, на вольном воздухе огромного парка с 13 прудами и лебедиными парами, плавающими в них. Афанасий Николаевич души в ней не чаявший, выписывал для нее игрушки и одежду из Парижа: доставлялись в имение тщательно упакованные коробки с атласными лентами, в которых лежали, закрыв глаза, фарфоровые куклы, похожие на сказочных принцесс, книжки, мячики, другие затейливые игрушки, дорогие платьица, даже маленькие детские шляпки для крохи-модницы по имени Таша.
В Москве Наталья Ивановна старалась обустроить жизнь семьи так, как полагалось богатым помещикам. Но денег на роскошный образ жизни катастрофически не хватало. Впечатление о достатке создавалось за счет строжайшей экономии. Об обновках детям думать не приходилось. Капризы, шумное веселье в доме строго преследовались. Принципы воспитания детей глубоко религиозной Натальи Ивановны выражены в «Правилах жизни», которые были найдены впоследствии в записной книжке молодых девиц Гончаровых и изложены в форме заповедей:
1. Никогда не иметь тайн от той, кого Господь дал тебе вместо матери и друга теперь, а со временем, если будет муж, то от него.
2. Никогда никому не отказывать в просьбе, если только она не противна твоему понятию о долге.
3. Старайся до последней крайности не верить злу или что кто-нибудь желает тебе зла.
4. Старайся никогда не рассказывать ни про кого ничего дурного, исключая того, кто должен это знать.
5. Не осуждай никогда никого ни голословно, ни мысленно, а старайся найти если не оправдание, то его хорошие стороны, могущие возбудить жалость.
Эти правила формировали характер Натали с раннего детства. Она росла любознательным ребенком. В ее ученических тетрадях, датированных с 1820 по 1829 год, можно найти записи по русской истории, по мифологии античных времен. Восхищения достойны познания десятилетней девочки в области географии - она, например, подробно описывает Китай, повествуя о его государственном устройстве. Девочка осваивает «Арифметику» Магницкого. Она собирает старинные пословицы, высказывания философов, имеет свои, порой оригинальные замечания по тому или иному поводу. В ее тетрадях имеются записи, в основном,
по-французски. Девочка пробует себя в рисунке, изучает правила стихосложения, с десяти лет сама пишет стихи. Трем своим дочерям мать дала прекрасное по тем временам для девиц образование: они знали французский, немецкий и английский, основы истории и географии, русскую грамоту, разбирались в литературе. Могли они вести и домашнее хозяйство, вязать и шить, хорошо сидели в седле, управляли лошадьми, танцевали и играли. Не только на фортепьяно - могли разыграть и шахматную партию. Особенно в шахматной игре блистала младшая, Таша.
На шестом году Таша вернулась к матери. Мать, и до того не отличавшаяся ровным характером и мягким нравом, после несчастья, случившегося с мужем, стала истеричной и даже жестокой к детям. Сестры Гончаровы боялись матери и не решались вымолвить слова в ее присутствии, она же могла запросто отхлестать дочерей по щекам. Жизнь рядом со строгой, всегда напряженной матерью, больным отцом, не шла на пользу Таше, она была до болезненности молчалива и застенчива. Позже, когда она появилась в светских салонах Москвы и Петербурга, эту застенчивость и склонность к молчанию, неумению мгновенно включаться в светскую беседу, многие считали признаком небольшого ума.
Мать была женщиной властной, с тяжёлым характером, на которую наложила отпечаток неудачная семейная жизнь. По свидетельству дочери от второго брака А. П. Араповой, Наталья Николаевна не любила рассказывать о своём детстве. Мать строго воспитывала дочерей, требуя беспрекословного подчинения.
Когда дочь подросла, Загряжские переехали в Петербург, чтобы вывозить девочку и ее сестер. В Петербурге у них была покровительница - тетка Наталья Кирилловна Загряжская, урожденная графиня Разумовская, кавалерственная дама, пользовавшаяся значительным весом в придворных кругах, «благодаря своему уму, сильному характеру и живости своего нрава, отзывчивого на все явления жизни».
Уже в восьмилетнем возрасте все обращали внимание на редкое, классически-античное совершенство черт ее лица и шутливо пугали маменьку - саму замечательно красивую женщину, - что дочь Натали со временем затмит ее красоту и от женихов отбоя не будет! Суровая и решительная маменька в ответ поджимала губы и, качая головой, говорила: «Слишком уж тиха, ни одной провинности! В тихом омуте черти водятся!» И глаза ее сумрачно поблескивали.
О юношеских годах Наталии Николаевны Гончаровой вспоминает ее близкая знакомая и соседка по имению Надежда Михайловна Еропкина: «Я хорошо знала Наташу Гончарову, но более дружна она была с сестрою моей, Дарьей Михайловной. Натали еще девочкой отличалась редкою красотой. Вывозить ее стали очень рано, и она всегда была окружена роем поклонников и воздыхателей. Место первой красавицы Москвы осталось за нею».  «Я всегда восхищалась ею, - продолжает далее Еропкина, - воспитание в деревне, на чистом воздухе оставило ей в наследство цветущее здоровье. Сильная, ловкая, она была необыкновенно пропорционально сложена, отчего и каждое движение ее было преисполнено грации. Глаза добрые, веселые, с подзадоривающим огоньком из-под длинных бархатных ресниц... Но главную прелесть Натали составляло отсутствие всякого жеманства и естественность. Большинство считало ее кокеткой, но обвинение это несправедливо. Необыкновенно выразительные глаза, очаровательная улыбка и притягивающая простота в обращении, помимо ее воли, покоряли ей всех. Не ее вина, что все в ней было так удивительно хорошо! Но для меня так и осталось загадкой, откуда обрела Наталья Николаевна такт и умение держать себя? Всё в ней самой и манера держать себя было проникнуто глубокой порядочностью. Всё было comme il faut - без всякой фальши. И это тем более удивительно, что того же нельзя было сказать о её родственниках. Сёстры были красивы, но изысканного изящества Наташи напрасно было бы искать в них. Наталия Николаевна явилась в семье удивительным самородком!»

Наталья Николаевна Гончарова - Пушкина (1812-1863)

Урожденная Наталья Николаевна Гончарова. Этот «самородок» поэт впервые поэт увидел на одном из балов у танцмейстера Петра Иогеля. Это было зимой 1828 - 1829 годов. Ей только недавно минуло шестнадцать лет. К тридцати годам, в этой молодой красавице Пушкин нашел свой идеал возлюбленной.

Она была нетороплива,
Не холодна, не говорлива,
Без взора наглого для всех,
Без притязаний на успех,
Без этих маленьких ужимок
Без подражательных затей…

По записи П.И.Бартенева, брат будущей жены Пушкина С.Н.Гончаров писал: «Пушкин, влюбившись в Гончарову, просил Американца графа Федора Ивановича Толстого, старинного знакомого Гончаровых, чтобы он съездил к ним и испросил позволения привести Пушкина. На первых порах Пушкин был очень застенчив, тем более, что вся семья обращала на него большое внимание. Пушкину позволили ездить. Он беспрестанно бывал у Гончаровых. А.П.Малиновская по его просьбе уговаривала в его пользу, но с Натальей Ивановной (матерью) у них бывали частые размолвки, потому что Пушкину случалось проговариваться о проявлениях благочестия и об императоре Александре Павловиче, а у Натальи Ивановны была особая молельна со множеством образов, и про покойного государя она выражалась не иначе, как с благоговением.
Весной  1829 году поэт делает Наташе предложение, но свадьба отменяется, а поэт уезжает на Кавказ в действующую армию. Перед отъездом в Арзрум он послал графа Ф.И.Толстого просить руки юной красавицы. Около двух лет тянулась мучительная для поэта история сватовства. Наталья Ивановна была наслышана о политической «неблагонадежности» Пушкина и вдобавок опасалась, что жених потребует приданого, которого просто не существовало. Пушкину напрямик не отказали, но отозвались, что надо подождать и посмотреть, что дочь еще слишком молода. Никто тогда так ничего и не понял: Александр разлюбил свою Натали, или госпожа Гончарова не возлюбила поэта за его несимпатичную внешность?
В письме к Наталье Ивановне Гончаровой, написанном по-французски, сразу  после первого сватовства, отражаются  чувства поэта. Можно предположить, что он был восторге от красоты или просто на радостях напился с Федором Толстым и в состоянии нетрезвости написал его столь беспорядочно и слащаво. «На коленях, проливая слезы благодарности, - вот как должен бы я писать вам теперь, когда граф Толстой привез мне ваш ответ: этот ответ – не отказ, вы мне позволяете надеяться. Тем не менее, если я еще ропщу, если грусть и горечь примешиваются к чувству счастья, - не обвиняйте меня в неблагодарности. Простите нетерпение сердца больного и пьяного от счастья. Я еду сейчас, я увожу в глубине души образ существа, обязанного вам своим существованием». (1 мая 1829 года).
Спустя год, в письме к матери Таши, поэт так описывал свои чувства: «Когда я ее увидел  впервые, ее красота еще едва была замечена в свете; я полюбил ее; голова у меня закружилась, я просил ее руки.  Ваш ответ, хотя и неопределенный (Пушкину не было совсем отказано, но ему, сославшись на молодость Натали, сказали, что еще рано говорить о ее замужестве), на мгновение опьянил меня. В ту же ночь я уехал в армию. Если вы спросите меня зачем, я скажу, что и сам не знаю. Невольная тревога гнала меня прочь из Москвы. Я не вынес бы в ней ни вашего присутствия, ни ее». (5 апреля 1830г.)
Он уехал в действующую армию на Кавказ. Там, в мае 1829 года было написано первое стихотворение, которое связывают с именем Натальи Николаевны – «На холмах Грузии лежит ночная мгла…»

На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грстно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой… Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит – оттого,
Что не любить оно не может.

С любовью к Н.Н.Гончаровой были связаны и другие стихи о предполагавшейся поездке из Москвы, когда все еще оставалось неясным в их отношениях.
В наброске чернового письма от 6-11 апреля 1830 года Пушкин пишет родителям в Петербург: «Мои горячо любимые родители, обращаюсь к вам в минуту, которая определит мою судьбу на всю остальную жизнь. Я намерен жениться на молодой девушке, которую люблю уже год, - м-ль Натали Гончаровой. Я получил ее согласие, а также и согласие ее матери. Прошу вашего благословения, не как пустой формальности, но с внутренним убеждением, что это благословение необходимо для моего существования более для вас утешительна, чем моя печальная молодость».
Но есть что-то не пушкинское, связанное с его женитьбой, в его стремлении добиться руки девушки, которая не отвечает взаимностью и любовью. В глубине души Пушкин это чувствует и надеется, что кто-то или что-то помешает его браку. В Страстную субботу он пишет письмо к матери своей невесты, где подчеркивает свое недостаточное  материальное благополучие и разницу лет, высказывает свои сомнения в чувствах молодой девушки и собственную непригодность к семейной жизни. «Ваша дочь может привязаться ко мне только в силу привычки, после долгой близости. Я могу надеяться, что в конце концов я заслужу ее расположение, но во мне нет ничего, что могло бы ей нравиться. Если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом доказательство только ее спокойного, сердечного равнодушия. Но сохранит ли она это спокойствие, когда будет окружена восторгами, поклонением, соблазнами? Ей будут говорить, что только несчастная судьба помешала ей заключить союз более равный, более достойный, более блестящий… Не начнет ли она тогда раскаиваться? Не будет ли смотреть на меня, как на помеху, как на обманщика и похитителя? Не стану ли я ей тогда противен? Бог свидетель, что я готов умереть за нее, но умереть, чтобы оставить ее блестящей вдовой, свободной выбрать нового мужа – это адская мысль». Такие откровенные сомнения влюбленного жениха возможно вызваны тем, что Пушкин понимал какая грозная разрушительная опасность таится в женской красоте.
Нелегко было Пушкину получить у родных Натальи Николаевны согласие на брак из-за нежелания ее матери выдать свою дочь за небогатого и, в глазах правительства, неблагонадежного человека. По требованию  тещи Пушкин вынужден спрашивать перед  свадьбой о своей благонадежности того,  кто тайно за  ним  следил.  Можно представить ухмылку Бенкендорфа, когда он  выдал  такую «справку», дабы поэт предъявил теще.
«К тебе собираюсь, - сообщает Пушкин Вяземскому. - Но по службе должен провести  сегодняшний и завтрашний день в Москве у невесты». «По службе должен», конечно, шутка,а  все же в ней проглядывает тяготящая его обязанность.
Несмотря на возражения родителей, Наталия Николаевна впервые осмелилась вступиться за честь своего будущего мужа, когда выяснилось окончательно, что «госпожа Гончарова боится отдать свою дочь за человека, который имел бы несчастье быть на дурном счету у Государя». (Это фраза А.С. Пушкина из его письма генералу
А.Х. Бенкендорфу 16 апреля 1830 г.) Наталия Николаевна написала письмо своему деду Афанасию Николаевичу Гончарову от 5 мая 1830 года: «Я с прискорбием узнала те худые мнения, которые Вам о нем внушают, и умоляю Вас по любви Вашей ко мне не верить оным, потому что они суть не что иное, как лишь низкая клевета!» Как писал В. Кунин, «она защитила его от низости клеветы, ему ли было потом не стоять за ее честь насмерть, чтобы ни случилось».
Пушкин дал своей будущей теще деньги на приданое и свадьбу, а шеф жандармов Бенкендорф заверил Наталью Ивановну, что государь одобряет брак поэта «с женщиной столь достойной и привлекательной, как м-ль Гончарова».
О юношеских годах Наталии Николаевны Гончаровой вспоминает ее близкая знакомая и соседка по имению Надежда Еропкина: «Я хорошо знала Наташу Гончарову, но более дружна она была с сестрою моей, Дарьей Михайловной. Натали еще девочкой отличалась редкою красотой. Вывозить ее стали очень рано, и она всегда была окружена роем поклонников и воздыхателей. Место первой красавицы Москвы осталось за нею».
Среди поклонников Натали немало было студентов Московского Университета - «архивных юношей», по выражению Пушкина. Вряд ли студенты-историки стали бы общаться с неумной барышней. «Наташа была действительно прекрасна, и я всегда восхищалась ею, - продолжает далее Еропкина, - Воспитание в деревне, на чистом воздухе оставило ей в наследство цветущее здоровье. Сильная, ловкая, она была необыкновенно пропорционально сложена, отчего и каждое движение ее было преисполнено грации. Глаза добрые, веселые, с подзадоривающим огоньком из-под длинных бархатных ресниц.  Но покров стыдливой скромности всегда вовремя останавливал слишком резкие порывы. Но главную прелесть Натали составляли отсутствие всякого жеманства и естественность.  Большинство считало ее кокеткой, но обвинение это несправедливо. Необыкновенно выразительные глаза, очаровательная улыбка и притягивающая простота в обращении, помимо ее воли, покоряли ей всех. Но для меня так и осталось загадкой, откуда обрела Наталья Николаевна такт и умение держать себя? Все в ней самой и манера держать себя было проникнуто глубокой порядочностью. Все было «Comme il fut» - без всякой фальши. И это тем более удивительно, что того же нельзя было сказать о ее родственниках. Сестры были красивы, но изысканного изящества Наташи напрасно было бы искать в них. Отец слабохарактерный, а под конец и не в своем уме, никакого значения в семье не имел. Мать далеко не отличалась хорошим тоном и была частенько пренеприятна. Впрочем, винить ее за это не приходится. Гончаровы были полуразорены, и все заботы по содержанию семьи и спасению остатков состояния падали на нее. Дед Афанасий Николаевич, известный мот, и в старости не отрешался от своих замашек и только осложнял запутанные дела. Не ее вина, что все в  ней было так удивительно хорошо!.. Поэтому Наташа Гончарова явилась в этой семье удивительным самородком, - отмечает в заключении Надежда Михайловна в своих воспоминаниях. Пушкина пленила ее необычайная красота и не менее, вероятно, и прелестная манера держать себя, которую он так ценил».
Этот самородок мгновенно поразил сердце и воображение знаменитого поэта, когда он увидел ее на балах танцмейстера Иогеля, в доме на Тверском бульваре, зимой 1828-1829 годов. Ей тогда едва минуло 16 лет. В белом платье, с золотым обручем на голове, во всем блеске своей царственной, гармоничной, одухотворенной красоты, она была представлена Александру Сергеевичу, который «впервые в жизни был робок».
Исследуя творчество А.С.Пушкина, Лариса Черкашина обнаружила в архиве  школьные тетради его будущей жены. «Оказалось, что архивные страницы хранят много доселе неизвестного о юных годах супруги великого поэта. В них - записи по русской истории, большая работа по мифологии. Знания 10-летней девочки по географии просто поразительны: подробно описывая, например, Китай, она упоминает все его провинции, рассказывает о государственном устройстве. В тетрадях - старинные пословицы, высказывания философов 18 века, собственные замечания и наблюдения. В основном по-французски. Но есть и целая тетрадь на русском, посвященная основам стихосложения с цитатами русских поэтов того времени. Знание и понимание поэзии поражают! А ведь девочке было тогда от 8 до 14-15 лет».
В 1837 году, после гибели Пушки¬на, на его вдову На¬талью Николаевну по¬сыпались обвинения. «Жена - твой враг, твой злой изменник… Ты поношенье всего света, предатель и же¬на поэта», - писал анонимный сочини¬тель. «Женщина оси¬ротила Россию», - вторил ему литератор Яков Неверов.
Прохо¬дили годы, века, а имя Натальи Гончаровой в покое не оставляли. «Только - красавица, просто - красавица, без корректива ума, души, сердца, дара. Голая красота, разя¬щая, как меч. И - сра¬зила», — писала о На¬талье Николаевне Ма¬рина Цветаева.
Анна Ахматова, откровенно не любившая жену Пушкина, называла ее «сообщницей Геккернов в преддуэльной истории», «агенткой» нидерландского посланника. И это все о той, кого Пушкин называл «моя Мадонна», «чис¬тейший прелести чистейший образец»? Возможно ли, чтобы трид-цатилетний поэт так заблуждался? Не видел, кого он воспевал и на ком женился? Но, давайте вспомним, что ее мать, Наталья Ивановна Загряжская передала дочери страх перед Богом, фанатичное следование религиозной морали, поэтому винить Натали Гончарову в измене Пушкину бесосновательно. Она была чиста, как родниковая вода. «Замужество – не так легко делается, - писала Натали в своём дневнике, - и потом - нельзя на него смотреть, как на забаву и связывать его с мыслью о свободе… Это серьёзная обязанность… Союз двух сердец – это величайшее счастье на земле». Замечательное высказывание женщины, достойной поклонения!
По словам академика Николая Скатова, «если бы Марина Цветаева, Викентий Вересаев, Анна Ахматова - а это выдающиеся имена в русской литературе - знали бы в свое время хотя бы часть того, что стало известно нам о Наталье Гончаровой, то не появилось бы из под их пера уничижительные строки об этой незаурядной женщине!»
Формальное обручение Александра Пушкина с Натальей Гончаровой состоялось шестого мая 1830 года. Александр Сергеевич был официально объявлен женихом Наталии Николаевны Гончаровой. Разосланы извещения о помолвке.
Вяземский долго не верит слухам о сватовстве Пушкина и возмущенно пишет жене: «Ты  меня мистифицируешь заодно с Пушкиным,  рассказывая о порывах законной любви его. Неужели он в самом деле замышляет жениться, но в таком случае, как же может он дурачиться? Можно поддразнивать женщину, за которою волочишься, прикидываясь в любви к другой, а на досаде ее основать надежды победы, но как же думать, что невеста пойдет, что мать отдаст дочь свою замуж ветренику или фату, который утешается в горе». Через полтора года, Пушкин получил согласие своей будущей тещи, отчетливо сознавая, что  невеста его не любит:  «...я могу надеяться со временем привязать ее к себе, но во мне нет ничего, что могло бы ей нравиться». Он понимал, что она ему не пара и все, чем он живет, не представляет для  нее интереса. Больше того, его собственная влюбленность  в  нее остыла, может быть, прошла: «Я хладнокровно взвесил выгоды и невыгоды  состояния, мною избираемого,- пишет он Кривцову 10 февраля 1831 года.- ...Я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность  является мне не в розах, но в строгой  наготе своей. Горести не удивят меня, они входят в мои домашние расчеты». Если судить по его поступкам, то трезвость ума в понимании предстоящего шага его не покидает.
В письме брату, Александр Булгаков приводит такой разговор, что, когда  Пушкина спросили: «...говорят, что вы женитесь?» То он ответил: «Конечно, и не думайте, что это будет последняя глупость, которую я совершу в своей жизни». «В  городе  опять  начали  поговаривать, - продолжает он, - что Пушкина свадьба расходится.   Нечего ждать  хорошего, кажется, я думаю, что не для нее одной, но и для него лучше было бы, кабы свадьба разошлась». А еще недавно Пушкин писал своей соседке Прасковье Александровне Осиповой: «В  вопросе  счастья я атеист; я не верю в него...». Да и сам поэт в письме к Плетневу, уже жалеет, что дал слово: «Черт догадал меня бредить о щастии, как будто я для него создан. Должно было мне довольствоваться независимостью». Но, женившись на Наталье Гончаровй, через три  месяца он уже пишет Плетневу иначе: «Я женат и счастлив... Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился».
В черновиках Пушкина есть русский набросок, который позволяет судить о чувственных переживаниях поэта: «Участь моя решена. Я женюсь. Та, которую любил я целых два года, которую везде первую отыскивали мои глаза, с которой встреча казалась мне блаженством, - Боже мой, она почти моя. Ожидание решительного ответа было самым болезненным чувством жизни моей. Ожидание последней, заметавшейся карты, угрызение совести, сон перед поединком – все это в сравнении с ним ничего не значит… Я женюсь, т.е. я жертвую независимостию, моей беспечной, прихотливой независимостию, моими роскошными привычками, странствиями без цели, уединением, непостоянством… Я никогда не хлопотал о счастии: я мог обойтиться без него. Теперь мне нужно на двоих, а где мне взять его…».
А что же Наталья? От природы робкая и застенчивая, она мечтала стать поэтессой. Гордая вниманием и поклонением поэта, этого полубога в ее сознании, девушка, сияя от счастья, отдала ему свое сердце - раз и навсегда. Она полюбила она его так, как позволял собственный темперамент - спокойно и сдержанно, без лишних эмоций. Пушкин же любил страстно, со всем пылом своего южного характера. Друзья поздравляли Пушкина с помолвкой. В поздравительном письме к поэту Вяземский писал: «Тебе, первому нашему романтическому поэту, и следовало жениться на первой романтической красавице нашего поколения». Прелестный облик молодой девушки глубоко поразил поэта. Впервые в его сердце зажегся огонь любви, которой он был поражен, «благоговея богомольно перед святыней красоты» в сочетании с неукротимой жаждой обладания. Его идеал, воплощенный в образе Татьяны Лариной, наконец-то воплотился в Наталье Гончаровой, направляя чувства поэта к чистой и почти деревенской девушке. «Не Идеал, но - Мадонна. Поэт видит ее с младенцем на руках, потому что Мадонна - это символ материнства. Наталья Николаевна в представлении Пушкина вобрала все лучшее, что существовало для него в женщинах: необыкновенная красота сочеталась в ней с аристократической манерой поведения… Невозможно было устоять перед такой красотой! (Ольга Видова «Души неясный идеал»).
В.А.Соллогуб восторженно пишет о Наталье Николаевне: «…Никогда не видывал женщины, которая соединяла в себе такую законченность классически правильных черт и стана. Ростом высокая, с баснословно тонкой тальей, при роскошно развитых плечах и груди, ее маленькая головка, как лилия на стебле, колыхалась и грациозно поворачивалась на тонкой шее; такого красивого и правильного профиля я не видел никогда более, а кожа, зубы, уши! Да, это была настоящая красавица, и недаром все остальные, даже из самых прелестных женщин, меркли как-то при ее появлении… ее лучезарная красота рядом с этим магическим именем всем кружила головы».
В книге В.В.Вересаева «Спутники Пушкина» мы читаем: «Наталья была хороша поразительно. Высокого роста (значительно выше Пушкина), стройная, с узкой талией и красивым бюстом, с необыкновенно свежим цветом лица; глаза ее были чуть-чуть косые, и это придавало ее взгляду некоторую неопределенность, очень ей шедшую. Пушкин называл ее «моя косая мадонна». Люди, впервые встречаясь с Натальей Николаевной, останавливались в изумлении, друзья предупреждали друзей: «Не годится слишком на нее засматриваться!» Один немец-путешественник видел ее на Островах едущею верхом по аллее и писал: «Это было, как идеальное видение, как картина, выступающая из пределов действительности и возможная разве в «Обероне» Виланда».
30 июля 1830 года поэт писал Наталье Николаевне Гончаровой – своей невесте: «Я мало бываю в свете. Вас ждут с нетерпением. Прекрасные дамы просят меня показать ваш портрет и не могут простить мне, что его у меня нет. Я утешаюсь тем, что часами простаиваю перед белокурой мадонной, похожей на вас как две капли воды…» Речь идет о картине знаменитого художника итальянского Возрождения Пьетро Перуджино – «Мадонна». Свежее прелестное лицо, как будто нарисованное кистью талантливого художника: огромные карие глаза, изящный носик, бледное лицо и каштановые шикарные локоны… «Моя мадонна» – так называл невесту Александр Сергеевич Пушкин.
Эти же чувства отразились в сонете «Мадона», посвященном Наталье Николаевне:

Не множеством картин старинных мастеров
Украсить я всегда желал свою обитель,
Чтоб суеверно им делился посетитель,
Внимая важному сужденью знатоков.

В простом углу моем, средь медленных трудов,
Одной картины я желал быть вечно зритель,
Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,
Пречистая и наш божественный спаситель –

Она с величием, он с разумом в очах –
Взирали кроткие, во славе и лучах.
Одни, без ангелов, под пальмою Сиона,

Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейший прелести чистейший образец.

Не только влюбленному Пушкину приходило в голову сравнение Натальи Николаевны с мадонной. Внучка М.И.Кутузова, умная и тонкая графиня Д.Ф.Фикельмон, записывала в дневнике в 1831 году, увидев впервые Наталью Николаевну: «Это очень молодая и очень  красивая особа, тонкая, стройная, высокая, - лицо Мадонны, чрезвычайно бледное, с кротким, застенчивым и меланхолическим выражением, - глаза зеленовато-карие, светлые и прозрачные, - тонкие черты, красивые черные волосы». Несколько позднее она же записывала: «Поэтическая красота г-жи Пушкиной проникает до самого сердца. Есть что-то воздушное и трогательное во всем ее облике – эта женщина не будет счастлива, я в этом уверена! Она носит на челе печать страдания. Сейчас ей все улыбается, она совершенно счастлива, и жизнь открывается перед ней блестящая и радостная, а между тем голова ее склоняется и весь ее облик как будто говорит: «я страдаю». Но и какую же трудную предстоит ей нести судьбу – быть женой поэта, и такого поэта, как Пушкин».
Наконец совершилось то, чего с такою пылкостью и тоскою добивался Пушкин в течение полутора лет. Но в душе у него было смутно и нерадостно. Он писал: «только привычка  и продолжительная близость могут доставить мне ее привязанность; я могу надеяться со временем привязать ее к себе, но во мне нет ничего, что могло бы ей нравиться. В ее согласии отдать мне свою руку я могу видеть только свидетельство спокойного равнодушия ее сердца».
Перед свадьбой Пушкин поехал в нижегородскую деревню Болдино, где успел написать «кучу прелестей». Он был так мало уверен в чувствах своей невесты, что перед отъездом вернул ей ее слово. В конце августа 1830 года он пишет невесте: «Я отправляюсь в Нижний без уверенности в своей судьбе. Если Ваша мать решила расторгнуть нашу свадьбу и Вы согласны ей повиноваться, я подпишусь подо всеми мотивами, какие ей угодно будет привести своему решению, даже если они будут так же основательны, как сцена, сделанная ею мне вчера, и оскорбления, которыми ей  угодно было меня осыпать. Может быть, она права, а я был неправ, думая одну минуту, что я был создан для счастья. Во всяком случае, Вы совершенно свободны, что же до меня, то я даю Вам честное слово принадлежать только Вам, или никогда не жениться». Однако, невеста не воспользовалась тем, что Пушкин вернул ей слово. По всей видимости, упускать жениха не входило в расчеты ее матери. Пушкин получает от Натальи Гончаровой письмо, на которое незамедлительно отвечает: «Моя дорогая, моя милая Наталья Николаевна, - я у Ваших ног, чтобы благодарить и просить Вас о прощении за беспокойство, которое я Вам причинил. Ваше письмо прелестно и вполне меня успокоило… Простите меня и верьте, что я счастлив только там, где вы» (9 сентября 1830 г.). Сохранилось семь пушкинских писем из Болдино к невесте, написанных по-французски. Опубликован только русский перевод, сделанный И.С.Тургеневым. Эти письма Тургенев купил у дочери поэта, графини Н.А.Меренберг, и в 1878 году он напечатал их в «Вестнике Европы».
В своих письмах Пушкин укорял невесту за то, что она находится в холерной Москве. Наталья упрекала Александра за его пребывание в Болдино, где его окружали хорошенькие молодые соседки. «Как Вы могли думать, что я завяз в Нижнем из-за этой проклятой Голицыной? Она толста, как вся Ваша семья, вместе взятая, включая и меня». (2 декабря 1830 г.).
Влюбленный в Наталью Гончарову, Пушкин и на расстоянии чувствовал прелесть женщины, которая околдовала его своей красотой. Княгиня Вера Вяземская, лучше всех понимавшая интимные черты поэта, писала Бартеневу: «Пушкин говаривал, что как скоро ему понравится женщина, то уходя или уезжая от нее,
он долго продолжает быть мысленно с ней, и в воображении увозит ее с собой, сажает в экипаж, одевает ей плечи, целует у нее руки». Эту способность переживать близость любимой женщины на расстоянии, вне времени и пространства и отражает вся любовная лирика великого поэта и человека. Болдинские рукописи Пушкина сохраняют не угасшие прежние чувства к любимым женщинам. О ком он размышлял в своих произведениях? Может о какой-то потаенной глубокой любви или прощании со своим свободным любовным прошлым? Для нас важно то, что Пушкин хранил в своем сердце столько страстной влюбленности, которую талантливо выразил стихами, содержание которых и через столетия волнует и вдохновляет человеческие сердца. Эмоциональные признания поэта как бы выражают его душевную неудовлетворенность. Может, он сознавал, что настоящая любовь прошла мимо него, и что она могла бы наполнить его жизнь большей радостью, чем московская белокурая Мадонна. В Болдинских произведениях нет ни одной строчки, посвященной Наталье Гончаровой. Но все они отражают богатый любовный опыт и знание Пушкиным женского сердца.
И все-таки поэт тянулся к Гончаровой. Ослепительная красота, молодость и чистота только что расцветшей девушки пьянили душу сладострастною жаждою обладания и оттесняли в сторону все сомнения и колебания. С шутливо-циничною откровенностью Пушкин писал княгине Вяземской: «Первая любовь всегда есть дело чувства. Вторая – дело сладострастия. Натали – моя сто тринадцатая любовь».
Перед женитьбой Пушкин писал матери Натали: «Я не потерплю ни за что на свете, чтобы жена моя испытывала лишения, чтобы она не бывала там, где она призвана блистать, развлекаться. Она вправе этого требовать. Чтобы угодить ей, я согласен принести в жертву свои вкусы, все, чем я увлекался в жизни, мое вольное, полное случайностей существование. И все же не стает ли она роптать, если положение ее в свете не будет столь блестящим, как она того заслуживает и как  того хотел бы?».
По разным причинам свадьба откладывалась. Княгиня Е.А.Долгорукова вспоминала: «Пушкин настаивал, чтобы поскорее их обвенчали. Но Наталья Ивановна напрямик ему объявила, что у нее нет денег. Тогда Пушкин заложил имение, привез денег и просил шить приданое. Много денег пошло на разные пустяки и на собственные наряды Натальи Ивановны».
В первой половине февраля 1831 года Пушкин писал Плетневу из Москвы: «Через несколько дней женюсь. Заложил я моих 200 душ, взял 38 000, и вот им распределение: 11000 теще, которая непременно хотела, чтобы ее дочь была с приданым, - пиши пропало…».
В более позднее время, А.Я.Головачева-Панаева в своих воспоминаниях пишет:  «Упомяну, что я слышала в 40 году от книгопродавца Смирдина. Я пришел к А. С-чу за рукописью и принес деньги-с: он поставил мне условием, чтобы я всегда платил золотом, п.ч. их супруга, кроме золота, не желала брать других денег в руки. Вот А.С. мне и говорит, когда я вошел в кабинет: «рукопись у меня взяла жена, идите к ней, она хочет сама вас видеть», и повел меня; постучались в дверь: она ответила: «входите». А.С. отворил двери, а сам ушел… - Я вас для того призвала к себе, - сказала она, - чтобы вам объявить, что вы не получите от меня рукописи, пока не принесете сто золотых вместо пятидесяти. Мой муж дешево продал вам свои стихи. В шесть часов принесите деньги, тогда получите рукопись… Прощайте… Я поклонился, пошел в кабинет к А. С-чу и застал его у письменного стола с карандашом в одной руке, которым он проводил черту по листу бумаги, а другой рукой подпирал голову, и они сказали мне: «Что? С женщиной труднее поладить, чем с самим автором? Нечего делать, надо Вам ублажить мою жену; ей понадобилось заказать новое бальное платье, где хочешь, подай денег… Я с вами потом сочтусь». Что же, принесли деньги в шесть часов? - спросил Панаев? Как же было не принести такой даме?»
П.В.Аненков приводит пример, когда «Смирдин платил Пушкину по 11 р. за стих… и предлагал 2000 р. в год Пушкину, лишь бы писал, что хотел». «Как известно, денежное расстройство держало Пушкина в том раздражительном состоянии, которое было одной из причин его гибели…», - отмечал П.И.Бартенев.
Поэт изо всех сил старался устроить свои денежные дела, что в конечном итоге позволило обеспечить приданое невесты - дело в свадебной традиции в общем-то нечастое. «...Став уже реальной тещей, – с иронией, но не без удовлетворения замечает пушкиновед, Николай Скатов, - Наталья Ивановна своим зятем будет быстро и решительно укрощена». В начале апреля 1830 года согласие матери Гончаровой было получено. Знавшая Гончаровых Н. П. Озерова рассказывала: «...мать сильно противилась браку своей дочери, но... молодая девушка ее склонила. Она, кажется, очень увлеченной своим женихом». Это наблюдение подтверждается и письмом самой Наташи деду с просьбой о разрешении на брак с Пушкиным: «Любезный дедушка!.. Я с прискорбием узнала те худые мнения, которые Вам о нем внушают, и умоляю Вас по любви вашей ко мне не верить оным, потому что они суть не что иное, как лишь низкая клевета...».
А Пушкин писал своей невесте: «Мой ангел, ваша любовь - единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка... Не лишайте меня этой любви и верьте, что в ней все мое счастье!»
(А.Пушкин-Н.Гончаровой. 30 сентября 1830 г.)
Временами на поэта находила хандра. У него было мрачное настроение, и в такие минуты он нервничал, жаловался друзьям. «Переходы от порыва веселья к припадкам подавляющей грусти происходили у Пушкина внезапно, как бы без промежутков, что обуславливалось, по словам его сестры, нервною раздражительностью в высшей степени. Он мог раздражаться и гомерическим смехом, и горькими слезами, когда ему вздумается, по ходу своего воображения. Стоило ему только углубиться в посещавшие его мысли. Не раз он то смеялся, то плакал, когда олицетворял их в стихах. Восприимчивость нервов проявлялась у него на каждом шагу, а когда его волновала желчь, он поддавался легко порывам гнева. .. Нервы Пушкина ходили всегда как на каких-то шарнирах, и если бы пуля Дантеса не прервала нити его жизни, то он едва бы пережил сорокалетний возраст».
(Л.Н. Павлищев со слов О.С. Павлищевой, сестры Пушкина. Л, Павлищев).
За неделю до свадьбы Пушкин писал своему приятелю Н.И.Кривцову: «Женат – или почти. Все, что бы ты мог сказать мне в пользу холостой жизни и противу женитьбы, все уже мною передумано. Я хладнокровно взвесил выгоды и невыгоды состояния, мною избранного. Молодость моя прошла шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе как обыкновенно живут. Счастья мне не было… Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно женятся – я поступаю как люди и, вероятно, не буду в том раскаиваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность является мне не в розах, но в строгой наготе своей…».
На «мальчишнике», который устраивал Пушкин накануне свадьбы, он казался весьма мрачным. Все заметили это, и многие предрекали несчастливый брак. Доподлинно известно пушкинское признание после помолвки: «Та, которую любил я целые два года, которую везде первую отыскивали глаза мои, с которой встреча казалась мне блаженством - Боже мой - она... почти моя...»

Семейная жизнь

И 18 февраля 1831 года, в притворе недостроенного Вознесенского храма Пушкин венчался с Натальей Гончаровой, жившей неподалеку на Большой Никитской улице. Во время венчания Пушкина и Гончаровой в церковь старались не пускать посторонних. Для этого к церкви была даже прислана полиция. Поклонники Натальи Николавны были крайне огорчены. Как известно, Наталья в свои 19 лет была признанной красавицей Москвы. Посаженной матерью со стороны жениха была графиня Е.П. Потемкина, урожденная Трубецкая, посаженным отцом - П.А. Вяземский; посаженным отцом со стороны невесты был ее дядя И.А. Нарышкин, посаженной матерью - А.П. Малиновская, урожденная Исленева, мать близкой подруги Н.Н. Гончаровой, княгини Е.А. Долгоруковой. Представьте себе эту прекрасную пару. Натали в шикарном белом платье с длинным шлейфом, тонкая, высокая и стройная, очень красивая девушка с застенчивым и меланхоличным выражением лица и мятежный поэт, «потомок негров безобразный», ниже ее на девять сантиметров и старше на тринадцать лет и, который через минуту станет её законным супругом. Александр не отводит взгляда от прелестной невесты. Он был очень радостен, весел, смеялся, был любезен с друзьями. Священник читает молитву, молодые обмениваются кольцами.
Как известно, венчание сопровождали таинственные знамения. Перед свадьбой Пушкин, крайне стесненный в деньгах, не стал шить нового фрака и женился во фраке своего ближайшего друга Павла Нащокина. По некоторым свидетельствам, именно в нем поэт и был похоронен. Во время бракосочетания внезапный сильный порыв ветра, сквозившего из всех щелей здания, задул у жениха венчальную свечу. Когда молодожены обменивались кольцами,  упало на пол кольцо Пушкина и покатилось вдоль по ковру. Поэт наклоняется, чтобы его поднять, и случайно задевает аналой, с которого падает крест и Евангелие. «Все это плохие знаки!» - сказал побледневший Пушкин. Во всем этом он,  как и многие другие свидетели происшедшего, видел недоброе предзнаменование. Наталья тоже бледна: это дурной знак. Их союз будет роковым. Но тогда она откинула в сторону свои опасения, с тех пор перестав верить приметам.
Из храма молодые отправились на Арбат - в первую московскую квартиру Пушкина, где их ждали друзья с иконами и поздравлениями.
Это была неземная любовь. Пушкин боготворил свою жену. Их страсть друг к другу не угасала даже при людях, на светских приёмах они не пытались выглядеть неприступно. Через несколько дней после свадьбы, Пушкин пишет Плетневу: «Я женат - и счастлив. Одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось – лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что кажется, я переродился» (24 февраля 1831 г.). Его прежняя жизнь, полная любовных страстей и увлечений отступила перед новой любовью, перед сладостью обладания молодой женой и той природной красотой, сочетавшейся с редкой силой женского обаяния. Как писал А.Н.Муравьев, «Пушкин, после бурных годов своей молодости, был страстно влюблен в московскую красавицу Гончарову, которая действительно могла служить идеалом греческой правильной красоты».
У Натальи Гончаровой были классические правильные черты. Она была высокого роста и отличного телосложения, с широкими, покатыми плечами и тонкой талией. Грациозная походка и мягкий голос дополняли ее красоту. Жуковский, в своем шутливо-торжественном стиле как-то писал другу: «Твоя грациозная, стройно-созданная, богинеобразная, Мадонистая супруга». Наталья Николаевна Пушкина, первая красавица своего времени, унаследовала необычайную и грустную, немного холодную свою красоту от предков по женской линии. Семейное предание гласит, что замечательно хороша была ее бабка Ефросинья Ульрика фон Липхарт, женщина, имевшая поразительную внешность и поразительную судьбу.  Все, кто видели Ульрику, говорили, что она была безумно красива. В воспоминаниях рассказывают, что у тетки Натальи Кирилловны Загряжской был ее портрет. И однажды, когда в Зимнем дворце, где она служила фрейлиной, случился пожар, вбежавший в ее комнату офицер, счел самой ценной вещью, оправленную в скромную раму миниатюру с изображением неслыханной красавицы. Когда все выразили удивление, почему офицер спас этот «маленький ничтожный предмет», то он отвечал: «Да вглядитесь хорошенько - и вы поймете, что я не мог оставить изображение такой редкой красавицы в добычу огню!» Унаследовала ее красоту и дочь - мать Натальи Николаевны. С ранней юности она отличалась красотой, но те, кто помнил Ульрику, говорили, что хоть Наталья Ивановна и хороша собой, но сравниться с ней не может.
Добившись своего, Пушкин вновь обрел прежнее легкомыслие, и как рассказывала потом Наталья Николаевна княгине В.Ф.Вяземской в «первый день брака, как встал с постели, так его и видели». Со своими приятелями он так заговорился, что забыл про жену и пришел домой только к обеду. Она очутилась одна в чужом доме и заливалась слезами.
Следует отметить, что многие исследователи обходят стороной или не уделяют должного  внимания свидетельству А. П. Араповой, дочери Натальи Николаевны Ланской, которая рассказывала ей многое из своей жизни. «Время ли отозвалось пресыщением порывов сильной страсти, или частые беременности вызвали некоторое охлаждение в чувствах Ал. Сер-ча, – но чутким сердцем жена следила, как с каждым днем ее значение стушевывалось в его кипучей жизни. Его тянуло в водоворот сильных ощущений... Пушкин только с зарей возвращался домой, проводя ночи то за картами, то в веселых кутежах в обществе женщин известной категории. Сам ревнивый до безумия, он даже мысленно не останавливался на сердечной тоске, испытываемой тщетно ожидавшей его женою, и часто, смеясь, посвящал ее в свои любовные похождения».
Наталья Николаевна Пушкина была прекрасна, но отнюдь не вне конкуренции, как  гласит миф. Возможно, что к этому времени она перестала быть прекрасней всех в глазах поэта, поскольку появилась серьезная соперница - прелестная баронесса Амалия Крюденер. Баронесса Амалия Максимилиановна Крюденер, во втором браке – графиня Адлерберг, урожденная графиня Лерхенфельд, блестящая светская красавица. Двоюродная сестра императрицы Александры Федоровны, жены Николая I (cо стороны матери). Славилась красотой, умом и особенным шармом, входящим в понятие «светская дама».
Особа, приближенная к самым высоким кругам аристократии России и Европы, имела право на хорошо хранимые личные тайны. Ее петербургский салон в 1836 - 37 году с удовольствием посещал А.С. Пушкин. Однажды на балу он стал ухаживать за Амалией, чем вызвал ревность Наталии Николаевны. Возлюбленная Федора Тютчева. Адресат его знаменитого стихотворения «Я встретил Вас и все былое..» и других, носящих название «мюнхенского цикла».
За  Крюденер в перечне поэта следует графиня Елена Завадовская. В Петербурге распространяются слухи об ухаживании Пушкина за Эмилией Мусиной - Пушкиной. Про Эмилию говорили, что она «сияет новым блеском благодаря поклонению, которое ей воздает поэт Пушкин». За ними следуют другие новые женщины. Княгиня Вера Федоровна Вяземская, хорошо осведомленная о семейной жизни Пушкиных, также рассказывала о том, что Наталья Николаевна привыкла к неверностям мужа и таким образом обрела холодное спокойствие сердца. Это спокойствие, как оказалось, обладало смертоносной силой.
Конец  33-го года в судьбе поэта переломный. П.Е.Щеголев пишет, что «при  скудности духовной природы главное содержание  внутренней жизни Натальи Николаевны давал светско-любовный романтизм. Красивейшая женщина, она делала мужа объектом светского вращения, которое он любил и сам, но тут не мог собой управлять. Всеобщее ухаживание за красоткой сделало его подозрительным, ревнивцем, Отелло... Пушкин  беспрестанно упрекает и предостерегает жену от кокетничанья, а она все время делится с ним своими успехами в этом ремесле и беспрестанно подозревает Пушкина в изменах и ревнует его».
Но вместе с тем, поэт был счастлив и в письме к Плетневу писал: «Одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось, лучшего не дождусь». Молодость и девичья чистота Натали будили в душе Пушкина чувственность, нежную и почти отцовскую заботливость. Его приятель Алексей Вульф писал в дневнике: «Сестра сообщает мне любопытную новость, - свадьбу Пушкина на Гончаровой, первостатейной московской красавице. Желаю ему быть щастливому, но не знаю, возможно ли надеяться этого с его нравами и с его образом мыслей. Если круговая порука есть в порядке вещей, то сколько ему бедному носить рогов, - это тем вероятнее, что первым его делом будет развратить жену. Желаю, чтоб я во всем ошибся». В более поздние годы, находясь в селе Малинники, он записал в дневнике от 19 февраля 1834 года: «…Удостоился лицезреть супругу Пушкина, о красоте коей молва далеко разнеслась. Как всегда это случается, я нашел, что молва увеличила многое. Самого поэта я нашел мало изменившимся от супружества, но сильно негодующим на царя за то, что он одел его в мундир, его, написавшего теперь повествование о бунте Пугачева…».
Любовь Пушкина к Наталье Гончаровой была несомненной. В середине мая 1831 года, после свадьбы и непродолжительного пребывания в Москве молодые уехали в Петербург и обосновались в нем навсегда. Пушкин хорошо понимал, что Наталье Николаевне всего двадцать лет, что она прекрасна, а кокетство и женское тщеславие так естественны для ее возраста. Приехав с мужем в Петербург, а затем в Царское Село через три месяца после свадьбы, Натали Пушкина почти сразу же стала «наиболее модной» женщиной высшего света, одной из первых красавиц Петербурга. Красоту ее Д. Ф. Фикельмон называла «поэтической», проникающей до самого сердца.
Пушкин был в ореоле славы, когда женился на Наталии Гончаровой. У них поселились обе сестры Гончаровы - Екатерина и Александра. Началась суетная светская жизнь с балами, выездами, зваными обедами. Потребовались кареты, дорогие наряды, украшения. Денег постоянно не хватало; это мучило Пушкина. Финансовые проблемы дошли до того, что он задолжал ростовщику, друзьям, книжному магазину, типографии, где печатался им созданный журнал «Современник», даже лавочнику и своему камердинеру. Всё это угнетало. Однако творчество продолжалось: он не мог не писать. Пушкин сочиняет повести «Пиковая дама», «Капитанская дочка». В письмах к другу - П.В Нащокину делится своими тревожными мыслями: «Кружусь в свете, жена моя в большой моде – всё это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения». « У меня нет досуга вольной… жизни, необходимой для писателя».
Все, кто видел Пушкиных в первые месяцы  семейной жизни, говорят о них, как о самой счастливой паре. Поэт В.Туманский, одесский друг Пушкина, в письме к жене так писал о своем посещении молодоженов: «Пушкин радовался, как ребенок, моему приезду, оставил меня обедать у себя и чрезвычайно мило познакомил меня со своей пригожей женою. Не воображай однако же, чтоб это было что-нибудь необыкновенное. Пушкина – беленькая, чистенькая девочка с правильными чертами и лукавыми глазами, как у любой гризетки. Видно, что она неловка еще не развязна; а все-таки московщина отражается на ней довольно заметно. Что у ней нет вкуса, это было видно по безобразному ее наряду; что у нее нет ни опрятности, ни порядка, - о том свидетельствовали запачканные салфетки и скатерть и расстройство мебели и посуды».
Свадьба Пушкина вызвала немало пересудов в московских и петербургских салонах. Некоторые из окружения поэта прочили молодой чете несчастливую будущность, а другие восхищались молодоженами.
Увидев Наталью Пушкину только один раз в Петербурге, Дарья Федоровна Фикельмон, прозванная за свою прозорливость «Сивиллой», делилась с П.В.Вяземским своими наблюдениями: «Жена его прекрасное создание, но это меланхоличное и тихое выражение похоже на предчувствие несчастья. Физиономия мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем: у Пушкина видны порывы страстей, у жены вся меланхолия отречения от себя». Ее поражало «страдальческое выражение лба» молодой жены Пушкина. В словах Д.Ф.Фикельмон как бы прозвучало предсказание той великой трагедии, которая разыгралась позднее, шесть лет спустя.
Молчаливость и сдержанность Пушкиной в обществе можно объяснить и свойствами ее натуры, и северным ее происхождением. Но вот что сама Наталья Николаевна писала через много лет после гибели Пушкина о своей сдержанности: «Несмотря на то, что я окружена заботами и привязанностью всей моей семьи, иногда такая тоска охватывает меня, что я чувствую потребность в молитве... Тогда я снова обретаю душевное спокойствие, которое часто раньше принимали за холодность и в ней меня упрекали. Что поделаешь? У сердца есть своя стыдливость. Позволить читать свои чувства мне кажется профанацией. Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца».
Княгиня Долгорукова вспоминала о встречах с Пушкиными: «Наталья Николаевна была очень хороша, высока ростом, стройна, черты лица ее удивительно правильны, глаза одни не большие и одним она иногда немного косила: какая-то неопределенность во взгляде. Поэт с женой часто прогуливался по аллеям Царского Села. Встретив их, Жуковский сообщал Вяземскому: «А женка Пушкина очень милое творенье. C’est la mot! И он с нею мне весьма нравится. Я более и более за него радуюсь, тому что он женат. И душа, и жизнь, и поэзия в выигрыше».
Веневитинов писал Погодину из Царского Села: «Кстати о Пушкине, он премило живет с своей премиленькой женой, любит ее, ласкает и совсем не бесчинствует» (28 июля 1831 года). Брат Натальи, Дмитрий Гончаров писал матери: «Я видел также Александр Сергеевича. Между ними царствует большая дружба и согласие. Таша обожает своего мужа, который также ее любит. Дай Бог, чтобы и впредь их блаженство не нарушалось».
Сам Пушкин признавался молодой жене: «Если бы я на тебе не женился, то был бы всю жизнь несчастлив». Неудивительно, что после женитьбы Пушкин стал однолюбом, поскольку нашел женскую любовь, как лучшее утешение.  Казалось, что он преодолел болезнь любви в своей душе.
Ольга Павлищева, сестра поэта, женщина придирчивая и не очень дружелюбная, признавала: «Брат и его жена в восторге друг от друга. Моя невестка очаровательна, красива, умна и совсем как доброе дитя». (4 июня 1831 г.). Она же, в письме мужу 13-15 августа 1831 года, подчеркивала, что даже внешне этот брак кажется дисгармоничным: «В физическом отношении они представляют совершенный контраст: Вулкан и Венера». И, восхищаясь красотой юной Натали, добавляет: «По моему мнению, есть две женщины еще более красивее, чем она: я их тебе не назову, чтобы ты, вернувшись, их угадал – одна новобрачная не особенно высокого рода, другая – титулованная фрейлина».
Здесь мы сделаем лирическое отступление, чтобы разобраться в чувствах женатого поэта по отношению к вышеупомянутым двум женщинам.
Ряд пушкинистов полагают, что под «титулованной» особой Павлищева подразумевала графиню Надежду Львовну Соллогуб, 16-летнюю фрейлину великой княгини Елены Павловны. Очаровательная Надин, как назыли ее в интимном кругу, вызывала всеобщее восхищение.
В нее безнадежно был влюблен Андрей Карамзин, сын известного историка. Не избежал ее чар и женатый Пушкин, что выразилось в проникновенном поэтическом признании «К***»:

Нет, нет, не должен я, не смею, не могу
Волнениям любви безумно предаваться;
Спокойствие мое я строго берегу
И сердцу не даю пылать и забываться;
Нет, полно мне любить; но почему ж порой
Не погружуся я в минутное мечтанье,
Когда нечаянно пройдет передо мной
Младое, чистое, небесное созданье,
Пройдет и скроется?.. Ужель не можно мне,
Любуясь девою в печальном сладострастье,
Глазами следовать за ней и в тишине
Благословлять ее на радость и на счастье,
И сердцем ей желать все блага жизни сей,
Веселый мир души, беспечные досуги,
Все – даже счастие того, кто избран ей,
Кто милой деве даст название супруги.

Одно загадочное обстоятельство проливает свет на истинные чувства поэта к Надежде Львовне.
Весной 1833 года Пушкин получил разрешение, чтобы «отправиться на два дня в Кронштадт». Сохранился его билет, купленный им 26-го мая. Скорее всего, втайне от жены, он совершил эту поездку, что-бы проводить прекрасную Надину, которая 27 мая из Кронштадта уезжала на пароходе за границу.
Другая «новобрачная не особо высокого рода», упомянутая в письме Ольгой Сергеевной Павлищевой, представляла Ольгу Александровну Булгакову, дочь московского почт-директора и чье обаяние затмевало красоту Натальи Пушкиной.
До пушкинской свадьбы, Ольга Александровна обвенчалась с князем А.О.Долгоруковым. На празднике, в доме молодоженов присутствовал и поэт. Отец Ольги А.Я.Булгаков писал брату в Петербург 19 февраля 1831 года: «…Поэт Пушкин также в восхищении от нее; говорил, что невозможно лучше Ольги соединять вместе роль девушки, только что поступившей в барыни, и хозяйки». Признаваясь в увлечении Ольгой Александровной, поэт говорил: «Я бы ее воспел, да не стихи на уме теперь». Тем более, что накануне своей собственной свадьбы неуместно воспевать чужую жену. На одном из московских вечеров чета Пушкиных и супруги Долгоруковы оказались в центре всеобщего внимания, о чем с гордостью отец Ольги писал брату 23 февраля 1831 года: «Беспрестанно подходили любопытные смотреть на двух прекрасных молодых. Хороша Гончарова бывшая, но Ольге все отдают преимущество». Пусть она не отличалась классической красотой, как Наталья Николаевна, но живость ее ума, образованность и великолепное знание всех тонкостей светского такта делали ее неотразимой. Видимо, Пушкин успел оценить прелесть Ольги Булгаковой.
Ольга Долгорукова узнала о гибели поэта, находясь за границей, и в письме к отцу признавалась: «По-моему, очень трудно судить об этом печальном деле, так покрытом мраком, что один Бог знает виновного. Тем не менее, бедная женщина будет, быть может, всегда упрекать себя в смерти мужа». Позднее, 14 марта 1837 года она писала А.А.Вяземскому: «Эта грустная история рассказывалась в стольких различных вариантах, что поистине остаешься без собственного мнения о том, кто же виноват? Решить это – трудная задача, и я думаю – это тайна для света. Жертвы нам известны: во-первых, Ваш несчастный друг и, во-вторых, молодой Дантес… Я и не пытаюсь, дорогой князь, сколько-нибудь утешать Вас, ибо я нахожу, что в жизни бывают минуты, когда этого нельзя делать; друг еще может быть заменен (хотя и очень редко), но будет ли существовать другой Пушкин для его друзей? А нам? Кто вернет нам нашего любимого поэта?».
Но, вернемся к череде событий, последовавших за свадьбой.
На дальнейшую жизнь Пушкина повлияли два события, в корне изменившие жизнь молодой четы. В Царское Село приехала императорская фамилия. Надежда Осиповна Пушкина, мать поэта писала: «Император и императрица встретили Наташу и Александра, они остановились поговорить с ними, и императрица сказала Наташе, что она очень рада с нею познакомиться и тысячу других милых и любезных вещей. И вот она теперь принуждена, совсем того не желая, появиться при дворе». Результатом этой встречи стала растущая зависимость поэта от императора Николая I. «Царь, - писал Пушкин, - взял меня на службу… он дал мне жалованье, открыл мне архивы, с тем, чтобы я рылся и ничего не делал… Он сказал: «Так как он женат и не богат, то нужно позаботиться, чтоб у него была каша в горшке». Действительно, император сумел привязать Пушкина к себе, а его молодую жену к бесконечным балам и празднествам царского двора. Николай I садился с Натальей Пушкиной на ужин, вальсировал и вовсю кокетничал с нею, что доставляло большое удовольствие молодой женщине. Отказать такому красавцу императору могла не всякая женщина. «Модельная» внешность Натальи Гончаровой была во вкусе правителя Российской империи.
Конец 1833 года в судьбе  поэта переломный. «При  скудности духовной природы  главное  содержание  внутренней жизни Натальи Николаевны давал светско-любовный  романтизм, - пишет П.Е.Щеголев. -  Красивейшая женщина, она делала мужа объектом светского вращения,  которое он любил и сам, но тут не  мог  собой  управлять.  Всеобщее  ухаживание  за  красоткой  сделало его подозрительным,  ревнивцем, Отелло...Пушкин  беспрестанно  упрекает и предостерегает  жену от кокетничанья, а она  все время делится с ним  своими успехами  в этом  ремесле и беспрестанно подозревает Пушкина  в изменах  и ревнует его».
Успехи Натальи Николаевны в обществе и при царском дворе настораживали Пушкина. Его письма к жене полны упреков и советов, достойно держать себя в «свинском Петербурге».
Многие относились к жене его отнюдь  не как к  Мадонне. То было обычное светское волокитство. В письме Пушкин стращает жену: «Если при моем возвращении я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя».
Восхождение Натальи Николаевны по лестнице придворного успеха напоминало Пушкину историю Ольги Булгаковой, когда на одном из маскарадов, устроенных князем П.М.Волконским,  ее отметил царь и, привязанность которого к Ольге оказалась продолжительной. Мать поэта в письме от 16 марта 1833 года писала дочери Ольге Сергеевне Павлищевой, что их Наташа на маскараде «имела большой успех. Император и императрица подошли к ней и сделали ей комплимент по поводу ее костюма…». Затем последовало особое внимание со стороны царя. Наталью Николаевну стали приглашать на вечера в Аничков дворец. Сестры Натали, обычные провинциальные барышни, стали фрейлинами при дворе. Повторялась история с возвышением Ольги Булгаковой, когда ее сестра также получила фрейлинский вензель. «Не кокетничай с царем», - предупреждал Пушкин жену в письме 11 мая1833 года, которая с наивным тщеславием радовалась царским ухаживаниям. Все были влюблены в Наталью Николаевну. Но, когда графиня Нессельроде увезла Натали на небольшой придворный Аничковский вечер, то Пушкин с раздражением в голосе сказал: «Я не хочу, чтоб жена моя ездила туда, где я сам не бываю».
Семейная жизнь продолжалась. Между супругами установились сердечные и дружеские отношения. В начале успехи жены в светском обществе, литературных салонах и в кругу друзей радовали поэта. Все восторгались ее красотой, элегантностью, отсутствием всякой жеманности и простотой в обращении. Писатель В.А.Сологуб, знавший семью Пушкина вспоминал: «Много я видел на своем веку красивых женщин, много встречал женщин еще обаятельнее Пушкиной, но никогда не видывал такую законченность классически правильных черт и стана».
Письма Пушкина проникнуты заботой о любимой женщине, тревогой о детях. В августе 1833 года  он пишет жене: «Гляделась ли ты в зеркало и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете – а душу твою я люблю еще более твоего лица». Через год он пишет матери Натальи Николаевны: «Жена моя прелесть, и чем доле я с ней живу, тем более люблю это милое, чисто, доброе создание, которого я ничем не заслужил перед богом». Молодая семья оказалась с самого начала благополучна и счастлива. Наталье Николаевне посвятил поэт одно из самых поразительных стихотворений о любви - «Нет, я не дорожу мятежным наслаждением…»

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,
Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,
Стенаньем, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятиях змией,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит миг последних содроганий!
О, как милее ты, смиренница моя!
О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склоняяся на долгие моленья,
Ты предаешься мне нежна без упоенья,
Стыдливо – холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему
И оживляешься потом все боле, боле –
И делишь наконец, мой пламень поневоле!

В 1834 году Пушкин посвятил жене стихотворение, полное грустных предчувствий – «Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит…» Это было последнее его стихотворение, обращенное к жене, так писать можно было только другу, единомышленнику.
Конечно, были свои обычные, как и у всех, неурядицы и недоразумения. Была и ревность. Пушкин, по воспоминаниям наиболее близких к нему и знавших его семейную жизнь людей, ревнивым мужем никогда не был. Однако довольно ревнивой оказалась Наталья Николаевна. Ревность и подозрения Натальи Николаевны не были лишены оснований. У Пушкина за время его женатой жизни был целый ряд увлечений: графиня Н.Л.Сологуб, А.О.Смирнова, графиня Д.Ф.Фикельмон. «Жена его, - вспоминает знаменитая Александра Осиповна Смирнова - Россет, - ревновала его ко мне. Сколько раз я ей говорила: «Что ты ревнуешь ко мне. Право, мне все равны…». А ее муж Н.М.Смирнов, со своей стороны, свидетельствует, что Наталья Николаевна «искренне любила своего мужа, до такой степени, что даже была очень ревнива». По рассказам супругов Вяземских жена Пушкина его «страшно ревновала», а Пушкину, кажется, это даже нравилось. То, что его Мадонна очень ревнива, поэт почувствовал еще будучи ее женихом. Сдержанная с чужими, она дома могла быть вспыльчивой и резкой до грубости. Нащокин, большой поклонник Натальи Пушкиной, посылая ей подарок писал поэту: «Удостоила ли меня Наталья Николаевна каким-нибудь дураком за обновку новейшего покроя? Уведомь меня, что твое отсутствие ни малейшего вреда не сделало и ножкой топать от нетерпения Нат. Ник. перестала ли, несмотря на то, что это должно быть очень к лицу» (январь 1832 г.). В состоянии ревности молодая жена не только топала ножкой, но и выражала свое недовольство  более решительными жестами. Однажды на балу Наталья Николаевна увидела, что Пушкин за кем-то ухаживает и в гневе уехала домой. Когда Пушкин вернулся домой и вошел в спальню, где жена снимала серьги, Натали повернулась к мужу и вместо ответа на вопрос Пушкина: «Что с тобой? Отчего ты уехала?» - со все силой своей маленькой ручкой дала ему большую пощечину. Светская молва говорила, что пощечину от Натальи Николаевны Пушкин получил за то, что волочился за графиней Соллогуб, хорошенькой фрейлиной великой княгини Елены Павловны. Пушкин не обиделся, а залился хохотом. Супруги Вяземские рассказывали П.И.Бартеневу, что на светских вечерах Пушкин «открыто ухаживал» за Надеждой Львовной Соллогуб, фрейлиной великой княгини Елены Павловны и кузиной известного писателя и друга поэта В.А.Соллогуба. И вместе с тем, Пушкин, со свойственным ему цинизмом, называет Надежду Львовну «шкуркой», просит жену, чтобы она не уподоблялась ей, не кокетничала. Проницательная София Карамзина писала, что жена Пушкина «несмотря на блестящие успехи в свете, часто и преискренне страдает мучениями ревности, потому что посредственная красота и посредственный ум других женщин не перестают кружить поэтическую голову ее мужа». Ревность «женки» забавляла и тешила его мужское самолюбие, но никогда не носила того страшного и трагического характера, который приняла ревность самого поэта, когда со временем ее в нем разожгли. Это случилось позже. А пока шли годы благополучной и радостной семейной жизни. Его жена из робкой девочки превратилась в одну из первых красавиц Петербурга, что тешило Пушкина. Ему нравился «и блеск, и шум, и говор балов». «Пушкина нигде не встретишь, как на балах, - писал Гоголь Данилевскому, - Так он протранжирит жизнь свою, если только какой-нибудь случай, а более необходимость, не затащут его в деревню» (8 февраля 1833 г.).
Расставаясь с женой по причинам устройства своих литературных дел и материального положения, Пушкин очень скучал без нее и всегда торопился домой. Пушкинские письма к невесте и к жене свидетельствуют о том, с каким внимание и заботой он относился к супруге. О своих чувствах и настроениях Пушкин писал просто и подчас трогательно, давая советы молодой жене, как вести хозяйство и как обращаться с детьми.
В шутливой форме забавлял свою «женку» рассказами о знакомых и о дорожных встречах. Из Москвы Пушкин писал жене: «…тоска без тебя; к тому же с тех пор, как я тебя оставил, мне все что-то страшно за тебя. Дома ты не усидишь, поедешь во дворец, и, того и гляди, выкинешь на сто пятой ступени комендантской лестницы. Душа моя, женка моя, Ангел мой! Сделай мне такую милость: ходи два часа в сутки по комнате и побереги себя» (8 декабря 1831 г.). Или в следующем письме: «Тебя, мой Ангел, люблю так, что выразить не могу; с тех пор как здесь, я только и думаю, как бы удрать в ПБ к тебе, женка моя» (между 10 и 16 декабря 1831 г.) В этом же письме ненавязчивые и ласковые советы и шутливое ворчание: «Стихов твоих не читаю. Чорт ли в них; и свои надоели. Пиши мне лучше о себе, о своем здоровии. На хоры не езди, это не место для тебя».
В сентябрьских 1832 года письмах из Москвы Пушкин писал жене: «…Ты, мне кажется, воюешь без меня дома, сменяешь людей, ломаешь кареты, сверяешь счеты, доишь кормилицу. Ай да хват баба! Что хорошо, то хорошо… Мне без тебя так скучно, так скучно, что не знаю, куда головы преклонить… Прощай, душа моя. Христос с тобою». Получив от Натальи Николаевны письмо, поэт пишет: «Какая ты умненькая, какая ты миленькая! Какое длинное письмо! Как оно дельно! Благодарствуй, женка. Продолжай, как начала, и я век за тебя буду Бога молить. Заключай с поваром какие хочешь условия… Ради Бога, Машу не пачкай ни сливками, ни мазью… Кстати, смотри, не брюхата ли ты, а в таком случае береги себя на первых порах. Верьхом не езди, а пококетничай как-нибудь иначе».
Наталья Николаевна, «женка-душа», отвечала исправно и подробно - в ответ на это письмо Александр Сергеевич получил целых три, о чем с восторгом писал ей. Кстати, по поздним воспоминаниям Веры Александровны Нащокиной, «получая письма от жены (1835 год) он весь сиял и часто покрывал исписанные бисерным почерком листочки поцелуями. «Он любил жену свою безумно, всегда восторгался ее природным здравым смыслом и душевною добротою». Находясь часто в разлуке с мужем, Наталья Николаевна скучала и тосковала, как и всякая любящая жена и иногда ворчала на него, что он не бережет себя, не следит за собою, не пишет сразу по приезде... Пушкин шутливо отвергал обвинения: «Русский человек в дороге не переодевается и, доехав до места свинья свиньею, идет в баню, которая наша вторая мать. Ты разве не крещеная, что всего этого не знаешь? В Москве письма принимаются до 12 часов - я въехал в Тверскую заставу ровно в 11, следственно, и отложил писать к тебе до другого дня. Видишь ли, что я прав, а что ты кругом виновата?» - торжествует поэт. Так и слышится в этом торжестве истинно мужская улыбка!
Н. Н. Пушкиной. 30 октября 1833 г. Из Болдина в Петербург: «Вчера получил я, мой друг, два от тебя письма. Спасибо; но я хочу немножко тебя пожурить. Ты, кажется, не путем искокетничалась. Смотри: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нем толку мало. Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебе з- - - - - -; есть чему радоваться! Не только тебе, но и Парасковье Петровне легко за собою приучить бегать холостых шаромыжников; стоит разгласить, что-де я большая охотница. Вот вся тайна кокетства. Было бы корыто, а свиньи будут. К чему тебе принимать мужчин, которые за тобою ухаживают? не знаешь, на кого нападешь. Прочти басню А. Измайлова о Фоме и Кузьме. Фома накормил Кузьму икрой и селедкой. Кузьма стал просить пить, а Фома не дал. Кузьма и прибил Фому как каналью. Из этого поэт выводит следующее нравоучение: красавицы! не кормите селедкой, если не хотите пить давать; не то можете наскочить на Кузьму. Видишь ли? Прошу, чтоб у меня не было этих академических завтраков. Теперь, мой ангел, целую тебя как ни в чем не бывало; и благодарю за то, что ты подробно и откровенно описываешь мне свою беспутную жизнь. Гуляй, женка; только не загуливайся и меня не забывай. Мочи нет, хочется мне увидать тебя причесанную ; la Ninon ты должна быть чудо как мила. Как ты прежде об этой старой к---- не подумала и не переняла у ней ее прическу? Опиши мне свое появление на балах, которые, как ты пишешь, вероятно, уже открылись. Да, ангел мой, пожалуйста, не кокетничай. Я не ревнив, да и знаю, что ты во всё тяжкое не пустишься; но ты знаешь, как я не люблю всё, что пахнет московской барышнею, всё, что не comme il faut, всё, что vulgar ... Если при моем возвращении я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя. Ты спрашиваешь, как я живу и похорошел ли я? Во-первых, отпустил я себе бороду: ус да борода - молодцу похвала; выду на улицу, дядюшкой зовут. 2) Просыпаюсь в семь часов, пью кофей и лежу до трех часов. Недавно расписался, и уже написал пропасть. В три часа сажусь верхом, в пять в ванну и потом обедаю картофелем да грешневой кашей. До девяти часов - читаю. Вот тебе мой день, и всё на одно лицо. Проси Катерину Андреевну на меня не сердиться; ты рожала, денег у меня лишних не было, я спешил в одну сторону - никак не попал на Дерпт. Кланяюсь ей, Мещерской, Софье Николаевне, княгине и княжнам Вяземским. Полетике скажи, что за ее поцелуем явлюсь лично, а что-де на почте не принимают. А Катерина Ивановна? как это она тебя пустила на божию волю? Ахти, господи Сусе Христе! Машу целую и прошу меня помнить. Что это у Саши за сыпь? Христос с вами. Благословляю и целую вас».
В последнем письме из Болдино от 6 ноября 1833 года Пушкин писал жене: «Друг мой женка, на прошедшей почте я не очень помню, что я тебе писал. Помнится я был немножко сердит – и кажется письмо немного жестко. – Повторю тебе помягче, что кокетство ни к чему доброму не ведет, и хоть оно имеет свои приятности, но ничто так скоро не лишает молодой женщины того, без чего нет ни семейственного благополучия, ни спокойствия в отношениях к свету: уважения. Радоваться своими победами тебе ничего… Курва, у которой переняла ты свою прическу (ты очень должна быть хороша в этой прическе; я об этом думал сегодня ночью), Ninon говорила: на сердце всякого мужчины написано самой доступной (фр.). После этого, изволь гордиться похищением мужских сердец. Подумай об этом хорошенько и не беспокой меня напрасно. Я скоро выезжаю, но несколько времени останусь в Москве по делам. Женка, женка! Я езжу по большим дорогам, живу по три месяца в степной глуши, останавливаюсь в пакостной Москве, которую ненавижу – для чего? – Для тебя, женка, чтоб ты была спокойна и блистала себе на здоровье, как прилично в твои лета и с твоею красотой. Побереги же и ты меня. К хлопотам, неразлучным с жизнию мужчины, не прибавляй беспокойств семейственных etc.,etc., - не говоря об измене, о коем прочел я на днях целую диссертацию в Брантоме».
Письма Пушкина к Наталье Николаевне становятся все беспокой¬нее, все напряженнее: «Про тебя, душа моя, - пишет он в мае 1836 года, - идут кой-какие толки, которые не вполне доходят до ме¬ня, потому что мужья всегда последние в городе узнают про сво¬их жен; однако ж видно, что ты кого-то (Пушкин имел в виду царя) довела до такого отчаяния своим кокетством и жестокостью, что он завел себе в утешение гарем из театральных воспитанниц…». Но до отчаяния был доведен скорее сам Пушкин. Доведен за¬висимостью от царя, безденежьем, кредиторами, несвободой, кле¬ветой и сплетнями.
Из писем Пушкина следует, что Наталья Николаевна ревновала супруга ко всем привлекательным женщинам. Однако, как предполагал П.Е.Щеголев в своем исследовании «Дуэль и смерть Пушкина», ее ревность происходила не из-за сердечной привязанности к мужу. Просто «увлечение Пушкина, его предпочтение другой женщине было тяжким оскорблением, жестокой обидой ей, первой красавице, заласканной неустанным обожанием света, двора и самого государя». Надежда Соллогуб, соперница Натали на придворных балах, вызывала у нее неприязненные чувства. С женским торжеством Наталья Николаевна сообщала мужу в своих письмах о том, как ей удалось отбить поклонников у Н.Соллогуб. В ответном письме 21 октября 1833 года Пушкин писал по этому поводу: «Охота тебе, женка, соперничать с графиней Соллогуб. Ты красавица, ты бой-баба, а она шкурка. Что тебе перебивать у ней поклонников? Все равно кабы граф Шереметев стал оттягивать у меня кистеневских моих мужиков». И, когда в 1834 году Наталья Николаевна уехала в калужское имение родителей Полотняный Завод,   ее не покидали злые мысли о сопернице. За что Пушкин вновь, в конце мая 1834 года, выговаривает жене за ее ревность: «Лучше бы ты о себе писала, чем о Sollogoub, о которой забираешь в голову всякий вздор – на смех всем честным людям и полиции, которая читает наши письма».
Андрей Карамзин, в письме В.Ф.Вяземской от 17-18 октября 1834 года, рассказывал о Наталье Николаевне, которая дружила с дочерью Вяземских Марией: «Она сердится на Мари за молчание и за дружбу с графиней Соллогуб; постоянство ее ненависти к последней заставляет хохотать до слез».
Пушкин был не только гениальным поэтом, но и добрейшей души человеком, с благородным детским сердцем. Он обожал жену и любил детей. Особенно, как замечали родные, «Сашка большой любимец отца» был. О нём, о его проказах Пушкин писал в Москву своему лучшему другу Павлу Воиновичу Нащокину: «Ему запрещают (не знаю зачем) просить, чего ему хочется. На днях говорит он своей тётке: Азя! Дай мне чаю: я просить не буду». Если бы знал Александр Сергеевич, каким героем вырастет его Сашка. Это он участвовал в русско-турецкой войне 1877-1878 гг., в жестоких сражениях за освобождение Болгарии от османского ига. За боевые заслуги, за смелость и храбрость командир гусарского Нарвского полка Александр Александрович Пушкин был награжден золотой  саблей и высшим военным орденом. Имя второму сыну – Григорию - Пушкин дал тоже в память о своем дальнем предке. Через два дня после его рождения он отправил письмо матери жены: «Милостивая государыня-матушка Наталия Ивановна. Имею счастие поздравить Вас со внуком Григорьем и поручить его Вашему благорасположению. Наталья Николаевна родила его благополучно, но мучилась долее обыкновенного - и теперь не совсем в хорошем положении, – хотя, слава богу, опасности нет никакой. Она родила в мое отсутствие, я принужден был по своим делам съездить во Псковскую деревню и возвратился на другой день её родов… Она поручила мне испросить Вашего благословения ей и новорожденному».
Пушкинские письма полны вопросами о детях, но он не забывает и о жене. Вот один из ответов: «Что касается до тебя, то слава о твоей красоте дошла и до нашей попадьи, которая уверяет, что ты всем взяла, не только лицом, но и фигурою. Чего тебе больше? Прости, целую вас и благословляю. Тетке (Екатерине Ивановне Загряжской) целую ручку. Говорит ли Маша? Ходит ли? Что зубки? Саше подсвистываю. Прощай». (Пушкин - Н.Н. Пушкиной 11 октября 1833 г. Михайловское). Были в этих письмах и нежные упреки в кокетстве «с целым дипломатическим корпусом». Мадонне поэта всего-то двадцать с небольшим, она веселится от души, но искренно рассказывает мужу о своих шумных светских успехах. «Будь молода, потому что ты молода и царствуй, потому что прекрасна! - отвечает он. За кокетство и вальсы с императором, обещает «отодрать за уши весьма нежно». И благодарит за чистую вечернюю молитву за него и детей: «Хорошо, что ты молишься на коленях посреди комнаты... Авось за твою чистую молитву простит мне Бог мои прегрешения!» (Из писем 1834 г.)
Когда  родился четвертый ребенок – дочь Наталья, Пушкин написал Нащокину: «Мое семейство умножается, растет, шумит около меня. Теперь, кажется, и на жизнь нечего роптать и старости нечего бояться. Холостяку в свете скучно: ему досадно видеть новые молодые поколения; один отец семейства смотрит без зависти на молодость, его окружающую. Из этого следует, что мы хорошо сделали, что женились». «Дай бог не сглазить, всё идет хорошо».
Светская жизнь с балами, выездами, зваными обедами потребовала кареты, дорогие наряды,  украшения. Денег постоянно не хватало. Финансовые проблемы дошли до того, что он задолжал ростовщику, друзьям, книжному магазину, типографии, где печатался созданный им журнал «Современник», даже лавочнику и своему камердинеру.
Всё это угнетало. Однако творчество продолжалось: он не мог не писать. Пушкин сочиняет повести «Пиковая дама», «Капитанская дочка». В письмах к другу - П.В Нащокину делится своими тревожными мыслями: «Кружусь в свете, жена моя в большой моде – всё это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения». « У меня нет досуга вольной… жизни, необходимой для писателя».
Высочайшим указом Пушкин был произведен в звание камер-юнкера: двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничковом дворце, была бы постоянным украшением этой резиденции Николая I. Пушкин принял такое назначение как оскорбление, довольно неприличное его летам. «Нужно сознаться, - Пушкин не любил камер-юнкерского мундира.
Он не любил в нем не придворную службу, а мундир камер-юнкера. Несмотря на мою дружбу к нему, я не буду скрывать, что он был тщеславен и суетен. Ключ камергера был бы отличием, которое бы он оценил, но ему казалось неподходящим, что в его годы, в середине его карьеры, его сделали камер-юнкером наподобие юноше и людей, только что вступающих в общество. Вот вся истина о его предубеждениях против мундира. Это происходило не из оппозиции, не из либерализма, а из тщеславия и личной обидчивости». (Кн. П. А. Вяземский - вел. Кн. Михаилу Павловичу, 14 февр. 1837 г. Русск. Арх., 1879)
К этой моральной обиде присоединились и другие. Он узнал, что его письма вскрываются на почте: «Московская почта распечатала мое письмо, писанное мною Наталье Николаевне, и … донесла полиции. Полиция… представила письмо государю… Государю неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностью. Но я… холопом и шутом не буду и у царя небесного. Однако, какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать к царю... и царь не стыдится в том признаться - и давать ход интриге…», - писал он в своем «Дневнике». «Мысль, что кто-нибудь нас с тобою подслушивает, писал он жене, приводит меня в бешенство a la lettre. Без политической свободы жить очень можно: без семейственной неприкосновенности (inviolabilite de la famille) невозможно. Каторга не в пример лучше. Это писано не для тебя!»
В конце апреля 1834 года московская почта перехватывает опасное письмо Пушкина к жене. Там говорилось, между прочим: «К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди; и мне, вероятно, его не видать. Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камерпажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут...».
Жена было любимой и любившей, умела не только питать, но и обновлять и обогащать чувство поэта. Обнаруженные в архивах Гончаровых письма Натальи Николаевны к старшему брату свидетельствуют, что блестящая светская красавица была и вполне земной женщиной, беспокоящейся о семье, заботливой женой, прекрасно разбирающейся в делах своего мужа и старающейся ему  помочь. В самое трудное время, когда Пушкина одолевали кредито¬ры, она обращалась за помощью к брату Дмитрию с письмами, кото¬рые красноречивее всех других слов показывают об ее отношении к мужу. Вот выдержки из одного письма Натальи Пушкиной к Дмитрию Николаевичу, датированное июлем 1836 года: «Я откровенно признаюсь, что мы в таком бедственном положении, что бывают дни, когда я не знаю, как вести дом, голова идет кругом. Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелки¬ми хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам и, следственно, в таком наст¬роении не в состоянии работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того, чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободна… Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно спра¬ведливо, если я со своей стороны постараюсь облегчить его поло¬жение; по крайней мере содержание, которое ты мне назначишь, пойдет на детей, а это уже благородная цель…». О том, что у Пушкиных  далеко не все гладко в жизни, отметила и дочь Натальи Николаевны от второго брака Александра Арапова. Она вспоминала, как мать рассказывала ей о первых месяцах жизни в роли замужней дамы: «Часто по утрам она сидела в гостиной с вязаньем и вышиванием совершенно одна, ей не с кем было и словом перемолвиться, потому что муж ее имел обыкновенную привычку запираться после завтрака в кабинете и писать часов до двух пополудни, а она не смела и не хотела мешать ему, запрещая и прислуге шуметь и беспокоить барина понапрасну. Весь дом ходил на цыпочках!»
Молодая жена писала мужу не только о детях и балах. Она интересовалась его делами, сочинениями, творческими планами и задумками. А Пушкин делится с женой своими творческими замыслами. «Мне пришел в голову роман и я в вероятности за него примусь» (речь идет о «Дубровском»). И  только ей одной пишет о сокровенном: «Я работаю до низложения риз, держу корректуру двух томов - («Истории Пугачева») вдруг, пишу примечания» (26 июля 1834 г.)
Самым важным доказательством внимания Наталии Николаевны к литературным делам мужа считаются письма поэта к ней из Москвы 1835-36 гг. Здесь и издание «Современника», когда Наталья Николаевна выполняла редакционные поручения мужа и давала разъяснения цензурному комитету. С ней поэт делился мечтами о работе в архиве, и рассказами о репетициях в Москве гоголевской комедии «Ревизор». Наталия Николаевна помогала мужу приобрести необходимое количество бумаги для печатания журнала. В ее письмах к брату Д.Н.Гончарову по поводу «бумажной сделки» Пушкина есть строки: «Прошу тебя, любезный и дорогой брат, не отказать нам если наша просьба, с которой мы к тебе обращаемся, не представит для тебя никаких затруднений, и ни в коей мере не обременит». (18 августа 1835 г.) Любимой сестре в просьбе отказано не было, и уже в следующих письмах она сообщает брату конкретные сроки поставки бумаги и пишет о сердечной благодарности ему Александра Сергеевича.
К осени 1836 года Наталье Николаевне исполнилось 24 года. За шесть лет замужества она родила четырех детей, сохранив свою красоту. Это была уже не робкая провинциальная девочка, а модная львица, одна из великолепных красавиц Петербурга, с потребностью всем нравиться, чтобы все любовались ее красотой. В Наталье Пушкиной сочетались красота и кокетство с целомудренной чистотой, что усиливало ее неотразимость. Молодой граф В.А.Соллогуб так описывал свой визит к Пушкиным: «Пушкин жил в довольно скромной квартире. Самого хозяина не было дома. Нас приняла его красавица жена. Много видел я на своем веку красивых женщин,  много встречал женщин еще более обаятельных, чем Пушкина, но никогда не видывал я женщины, которая соединяла бы в себе законченность классической правильности черт и стана. Ростом высокая, с баснословно тонкой талией, при роскошных плечах и груди, ее маленькая головка, как лилия на стебле, колыхалась и грациозно поворачивалась на тонкой шее. Такого красивого и правильно профиля я не видел никогда более. А кожа, глаза, зубы, уши. Да, это была настоящая красавица. Недаром все остальные, даже самые прелестные женщины, меркли как-то при ее появлении. На вид она всегда была сдержана до холодности и вообще мало говорлива. В Петербурге, где она блистала, во-первых, своей красотой и, в особенности, тем видным положением, которое занимал ее муж – она бывала постоянно в большом свете и при дворе, но женщины находили ее несколько странной. Я с первого же взгляда без памяти в нее влюбился. Надо сказать, что тогда не было почти ни одного юноши в Петербурге, который тайно не вздыхал бы по Пушкиной. Ее лучезарная красота рядом с его магическим именем кружила все головы. Я знал очень молодых людей, которые серьезно были уверены, что влюблены в Пушкину, не только вовсе с ней незнакомых, но чуть ли никогда ее, собственно, и не видевших».
Год 1836 был тягостным в жизни Пушкина и его семьи. Травля светской черни и реакционной печати, материальные трудности постоянно омрачали настроение поэта. В «Альбоме Онегина» у Пушкина есть наброски, как бы ответ тем, кто наполнял его жизнь смертной отравой.

Меня не любят и клевещут,
В кругу мужчин несносен я,
Девчонки предо мной трепещут-
Косятся дамы на меня.
За что? За то, что разговоры
Принять мы рады за дела,
Что вздорным людям важны вздоры,
Что глупость ветрена и зла,
Что пылких душ неосторожность
Самолюбивую ничтожность
Иль оскорбляет иль смешит,
Что ум, любя простор, теснит…

Роковые события

При всей сдержанности поведения Натальи Николаевны в обществе, светские сплетни и пересуды сыграли свою роль. История отношений с Дантесом является единственным темным эпизодом в жизни Натальи Николаевны с Пушкиным.
Злополучная встреча в 1834 году с 22-летним корнетом кавалергардского полка Дантесом, оказалась роковой для четы Пушкиных. Летом 1834 года Пушкин познакомился с Дантесом в  ресторане, когда жил  в Петербурге без жены. Они быстро стали приятелями. Остроумный, находчивый, любитель женщин и развлечений, как и сам поэт, Дантес ему понравился и стал вхож к Пушкиным в дом. Дантес был хорошо принят  Натальей  Николаевной и ее сестрами. Он ворвался в мирную, полную творческого труда жизнь Пушкина, стал оказывать исключительное внимание Наталье Николаевне, а ей льстило ухаживание блестящего кавалергарда. Это даже не вызывало ревности Пушкина. Он любил жену и безгранично доверял ей. Досужие светские наблюдатели судили о ней в основном по балам, где блистала эта «надменная», «бездушная» красавица. А, может быть, и стоило быть надменной со всей это светской «чернью» и на пушечный выстрел не подпускать к себе великосветских хлы¬щей, не отвечать на ухаживания Николая I и Дантеса? Чуть-чуть ослабила бдительность, на минуту забылась, улыбнулась, и сразу - грязный шепоток, ухмылки, сплетни. А Натали так молода и неопытна, так доверчива ко всему. Не приходится  удивляться, что, при царивших тогда в свете нравах, Наталья Николаевна простодушно и бездумно рассказывала мужу о своих светских успехах, об ухажерах, и какие записки ей писали, о том, что Дантес обожает ее. Рассказывала обо всем, ничего не скрывая, и кому - африканскому Отелло! Какая святая наивность!
Матери-истории этот глуповатый вальяжный повеса надолго запомнился в связи с дуэлью с Пушкиным.
Французский кавалергард Жорж Шарль Дантес, приёмный сын (и, по свидетельству нескольких современников, любовник) нидерландского посла в Петербурге барона Луи Геккерна, познакомился со своей ровесницей Натальей Николаевной, женой камер-юнкера Пушкина, в 1835 в Аничковом дворце. В глазах светского общества Дантес предстал блестящим молодым офицером, влюблённым в красавицу-жену ревнивого мужа. Пушкин не любил придворной жизни и не вызывал тёплых чувств у влиятельных светских людей.
Важно учитывать, что в свете отнюдь не все догадывались о характере отношений Дантеса с Геккерном. Несмотря на  всё новые и новые документы, включая переписку самого Дантеса, по-видимому, никогда не станет известно, насколько искренним был Дантес, изображая свою влюблённость в Наталью Николаевну, и каковы были её ответные чувства.
Ю.Лотман в своей замечательной книге так объяснил поведение Дантеса: «Странность его отношений с Геккереном ложилась грязным пятном на его имя и грозила испортить столь успешно начатую карьеру. Выход был найден простой: шумный и гласный роман с какой-нибудь известной дамой света устранил бы порочащие его слухи и одновременно, согласно представлениям того времени, придал бы ему «блеск» в глазах общества. Все поведение Дантеса свидетельствует о том, что он был заинтересован именно в скандале - речь шла не о любви, а о расчетливом ходе в низменных карьеристских поползновениях. Предметом своих домогательств Дантес избрал жену Пушкина, которая была в зените своих светских успехов, и начал грубое и настойчивое преследование ее изъявлениями мнимой страсти».
Тем не менее, в обществе ходили слухи о взаимности чувств Пушкиной и о том, что Дантес уже добился победы. Для разворачивания конфликта, возникшая молва играла не меньшую, а то и большую роль, чем реальные события.
Ослепительная красота Натальи Пушкиной и шумный светский успех порождали желание кавалергарда поиграть с чужими чувствами. Возможно, что и молодая Пушкина тоже хотела позабавиться с Дантесом. На глазах у всех Дантес ухаживал за Натальей Пушкиной в течение двух лет, как упорный и откровенный обожатель. К этому времени отношения между ними были замечены в свете. Сам Пушкин, веривший в невиновность своей жены до последнего вздоха, признавался друзьям, что Дантес взволновал Наталью Николаевну.
Голландский посланник Геккерн, покровитель Ж.Дантеса, настоятельно советовал ему подальше держаться от Натали, опасаясь больше монаршего гнева, чем ревности супруга. В ответном письме из Петербурга от 14 февраля своему покровителю Дантес так объясняет свое поведение: «...Право, я, кажется, стал немного спокойней, не видясь с ней ежедневно... Кроме того, в последний раз, что мы с ней виделись, у нас состоялось объяснение, и было оно ужасным, но пошло мне на пользу. В этой женщине обычно находят мало ума, не знаю, любовь ли дает его, но невозможно вести себя с большим тактом, изяществом и умом, чем она при этом разговоре, а его тяжело было вынести, ведь речь шла не более и не менее как о том, чтобы отказать любимому и обожающему ее человеку, умолявшему пренебречь ради него своим долгом: она описала мне свое положение с таким самопожертвованием, просила пощадить ее с такой наивностью, что я воистину был сражен и не нашел слов в ответ. Если бы ты знал, как она утешала меня, видя, что я задыхаюсь и в ужасном состоянии; а как сказала: «Я люблю вас, как никогда не любила, но не просите большего, чем мое сердце, ибо все остальное мне не принадлежит, а я могу быть счастлива, только исполняя все свои обязательства, пощадите же меня и любите всегда так, как теперь, моя любовь будет вам наградой», – да, видишь ли, думаю, будь мы одни, я пал бы к ее ногам и целовал их... Однако не ревнуй, мой драгоценный, и не злоупотреби моим доверием: ты-то останешься навсегда, что же до нее – время окажет свое действие и ее изменит, так что ничто не будет напоминать мне ту, кого я так любил. Ну, а к тебе, мой драгоценный, меня привязывает каждый новый день все сильнее, напоминая, что без тебя я был бы ничто».
Переписка между Геккернами продолжается.
«Петербург, 6 марта 1836 года, (барону Геккерену).
Мой дорогой друг, я все медлил с ответом, ведь мне было необходимо читать и перечитывать твое письмо... Господь мне свидетель, что уже при получении твоего письма я принял решение пожертвовать этой женщиной ради тебя... С той же минуты я полностью изменил свое поведение с нею: я избегал встреч так же старательно, как прежде искал их; я говорил с нею со всем безразличием, на какое был способен, но думаю, что, не выучи я твоего письма, мне недостало бы духу. На сей раз, слава Богу, я победил себя, и от безудержной страсти, что пожирала меня 6 месяцев, о которой я говорил во всех письмах к тебе, во мне осталось лишь преклонение да спокойное восхищение созданьем, заставившим мое сердце биться столь сильно. Сейчас, когда все позади, позволь сказать, что твое послание было слишком суровым, ты отнесся к этому трагически и строго наказал меня, стараясь уверить, будто ты знал, что ничего для меня не значишь... Ты был не менее суров, говоря о ней, когда написал, будто до меня она хотела принести свою честь в жертву другому – но, видишь ли, это невозможно. Верю, что были мужчины, терявшие из-за нее голову, она для этого достаточно прелестна, но чтобы она их слушала, нет! Она же никого не любила больше, чем меня, а в последнее время было предостаточно случаев, когда она могла бы отдать мне все – и что же, мой дорогой друг, – никогда ничего! никогда в жизни!.. Итак, она осталась чиста; перед целым светом она может не опускать головы. Нет другой женщины, которая повела бы себя так же... Еще одно странное обстоятельство: пока я не получил твоего письма, никто в свете даже имени ее при мне не произносил. Едва твое письмо пришло, словно в подтверждение всем твоим предсказаниям - в тот же вечер еду на бал при дворе, и Великий Князь-Наследник шутит со мной о ней, отчего я тотчас заключил, что и в свете, должно быть, прохаживались на мой счет... Ну, я уже сказал, все позади, так что надеюсь, по приезде ты найдешь меня совершенно выздоровевшим...».
Красавец француз обещает, но не следует совету наставника, поскольку был сильно влюблен в Наталью Николаевну, а она не захотела расстаться с привлекательным и веселым поклонником. В следующем письме  он размышляет: «Желай она, чтобы от нее отказались, она повела бы себя по-иному».
Во время болезни Дантеса  «простудною лихорадкою» с 12 декабря по 3 января следующего года, Екатерина Николаевна Гончарова тайно посещала его в доме Геккерна. Об этом свидетельствуют записки Дантеса: «Добрая моя Катрин, вы видели нынче утром, что я отношусь к вам почти как к супруге»; «Досадно, что у вас не будет экипажа завтра утром»; «…надеюсь, завтра не будет препятствий повидаться с вами». Позднее, уже будучи баронессой Геккерн, Екатерина часто перечитывала письма и вспоминала первую встречу с Жоржем  Дантесом. Высокий, белокурый красавец был любимцем женщин, а по слухам, и самой государыни Александры Федоровны. Это объясняет, почему так быстро иностранец попал в элитные русские войска - гвардию, куда обычно принимали русских потомственных дворян. Он блистал остроумной болтовней в салонах, умел понравиться там, где нужно. Его запросто принимали не только у полкового командира Полетики, но и в салоне Карамзиных, Вяземских, Мещерских, где он сумел стать заметным и почти что своим. Забавлял анекдотом, мог принести книгу, запрещенную к изданию в России, ловко вальсировал, не терялся при остроумном разговоре. Много в нем было позерства, показной храбрости, но много было и того, что ценилось в обществе и особенно среди офицеров-гвардейцев: Дантес неплохо фехтовал, отлично сидел в седле, владел оружием. И Россия надолго запомнила, как стрелял француз.
Когда Екатерина Николаевна увидела красавца-кавелегарда на одном из балов, ее сердце затрепетало от влюблености. А Жорж-Шарль Дантес, барон Геккерн, появившись в аристократическом обществе Петербурга, одерживает ряд побед над легкомысленными головками и сердцами северных красавиц. Затем устремляется к самой неприступной из них – «крепости Карс», как полушутливо называл Пушкин свою невесту - Наталью Николаевну. Многим он казался совершенно потерявшим голову от любви. Но окружающие замечают также и взгляды, которые бросает на барона старшая сестра, Екатерина. Она старается быть всюду там, где появляется ее возлюбленный Жорж. Конечно, Дантес старается быть всюду там, где бывают «поэтическая» мадам Пушкина и ее сестры.
Светское общество оживленно наблюдает за галантным и страстным романом. Многие обсуждают, когда же барону удастся сломить сопротивление «Мадонны-поэтши» (по выражению П.А. Вяземского) и чем же закончатся страдания ее «несчастной сестры». Сама Екатерина, наблюдая за ухаживанием Дантеса за сестрой, начинает ревновать, чувство ее разгорается и она, презрев условности, решается на крайний шаг. Об этом крайнем шаге, осторожный и светский до кончиков ногтей, Андрей Карамзин скажет в частном письме: «из сводни превратилась в возлюбленную, а потом и в супругу...» Возлюбленную, которую заболевший гвардеец вскоре будет принимать у себя на квартире «почти, как супругу, в самом невыигрышном неглиже». Он будет отказывать из-за ее частых и неосторожных визитов друзьям и знакомым. Обо всем этом рассказывается в книге итальянской исследовательницы-историка Серены Витале «Пуговица Пушкина» (1995 г.)  Там впервые опубликовано несколько писем барона Жоржа Дантеса к Екатерине Николаевне. Они не наполнены страстной любовью, как можно было бы ожидать. Но забота и чувство нежности к человеку, вверившемуся ему безоглядно, там как будто бы есть. «Позвольте мне верить, что Bы счастливы, потому что я так счастлив сегодня утром. Я не мог говорить с Вами, а сердце мое было полно нежности и ласки к Вам, так как я люблю Вас, милая Катенька, и хочу Вам повторять об этом с той искренностью, которая свойственна моему характеру и которую Bы всегда во мне встретите». Пушкин возмущен поведением Дантеса, его фривольными остротами и строго запрещает на одном из вечеров Екатерине Николаевне говорить с ним. Та вспыхивает, но подчиняется, понимая суть происходящего. Однако, ее страстная и всепоглощающая любовь берет вверх. Она забывает о негодовании Пушкина. Тайные свидания и записки продолжаются. Екатерина всюду ищет с бароном встречи, ссорится с сестрой, бросая ей гневные и ревнивые упреки и обвинения. Именно тогда Дантес вступил в близкие отношения с будущей невестой. О неблаговидной роли родной сестры Натальи Николаевны речь пойдет ниже.
Старший Геккерн только для видимости выступал в роли союзника и помощника Дантеса. На самом деле он стремился опорочить и Пушкину, и поэта, как виновников своих несчастий. В переписке, Дантес ясно излагает план и дает указание Геккерну шантажировать Наталью Николаевну разоблачением перед мужем, чтобы вынудить Пушкину уступить его домогательствам: «…недурно, чтобы ты намекнул ей, будто полагаешь, что бывают и более интимные отношения, чем существующие, поскольку ты сумеешь дать ей понять, что, по крайней мере, судя по ее поведению со мной, такие отношения должны быть…». И старший Геккерн буквально преследует Наталью Пушкину. На подобное поведение интриганов Пушкин резко реагирует, посылая им письмо.
В неотосланном письме Геккерну поэт писал: «Вы отечески сводничали вашему незаконнорожденному или так называемому сыну… Подобно бесстыжей старухе, вы говорили, бесчестный вы человек, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне сына».
В свои грязные игры Геккерны вовлекают троюродную сестру Натальи Николаевны – Полетику Идалию Григорьевну, которая ненавидела чету Пушкиных, особенно поэта. При ее посредничестве Геккерны подготовили настоящую ловушку для несговорчивой Натальи Николаевны. В рассказе княгини Веры Федоровны Вяземской,  сцена свидания с Дантесом выглядит более прозаичной и более жесткой. Наталья Николаевна приехала к ней от Полетики расстроенная и «с негодованием рассказала, как ей удалось избегнуть настойчивого преследования Дантеса». В.Ф.Вяземская сообщает, что «Мадам N (имеется в виду Идалия Полетика) пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому...». Вместо нее находился Дантес, и замужняя женщина оказалась наедине со своим воздыхателем в весьма двусмысленной ситуации. Более того, Дантес «вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний; она ломала себе руки и стала говорить как можно громче. По счастию, ничего не подозревавшая дочь хозяйки дома явилась в комнату, и гостья бросилась к ней».
В смятении, словно у матери, Наталья Николаевна ищет защиты у Веры Федоровны. Умная княгиня мгновенно оценивает ситуацию и советует ей рассказать обо всем Пушкину. Потрясенная сценой у Полетики, Натали находилась в  подавленном состоянии. И, вернувшись домой от Вяземской, она могла исповедаться Александрине. В таком случае и у Ази было нерадостное настроение. Пушкин о событиях еще не знал поскольку Наталья Николаевна медлила с признанием.
Единственным подтверждением этого свидания является показание барона Густава Фризенгофа, мужа Александры Гончаровой, записанное со слов самой «потерпевшей»: «Она сказала жене моей, что это свидание длилось только несколько минут, ибо, отказав немедленно, она тотчас уехала». Года за три до смерти, как сообщает Александра Арапова, дочь от второго брака, мать вдруг рассказала гувернантке Констанции, что ее мучит совесть: «...единственный поступок, в котором она меня уличает, это согласие на роковое свидание... Свидание, за которое муж заплатил своею кровью, а я счастьем и покоем всей жизни». Стало быть, свидание не было подстроено. Она знала, к кому и зачем идет втайне от мужа. Именно это, по ее мнению, стало для Пушкина решающим, а бумажка Ордена рогоносцев - это мелкая деталь в веренице событий.
Молодые люди, сплотившиеся вокруг Идалии, совершали не только романтические поступки. Их не напрасно называли «веселой бандой». В беседе с ними, Полетика вспоминает о шуточных  венских дипломах, привезенных  посланником Геккереном из Австрии. Распространение экзепляров пасквиля возложили на молодых офицеров,  вертящихся вокруг Геккеренов, которые с радостью приняли участие в этой забаве, чтобы  потешиться над мужьями-рогоносцами в подражание венским весельчакам.
На другой день, 3 ноября, барон Геккерен, устроил завтрак, на который пригласил  Петра Урусова,  Константина Опочинина,  Александра Строганова, Петра Долгорукова и князя  Трубецкого. Князь Александр Васильевич Трубецкой «В рассказе об отношениях Пушкина к Дантесу», записанном с его слов в 1887 году, говорил: «В то время несколько шалунов из молодежи - между прочим Урусов, Опочинин, Строганов... стали рассылать анонимные письма по мужьям-рогоносцам. В числе многих получил такое письмо и Пушкин». В конверте лежал «Диплом Ордена Рогоносцев».
Многие пушкинисты считают, что именно этот злополучный пасквиль послужил причиной драмы со смерельным исходом для Пушкина. Этот вывод опирается на мнение однополчанина Дантеса князя А.В.Трубецкого: «В другое время он не обратил бы внимания на подобную шутку и во всяком случае отнесся бы к ней, как к шутке, быть может, заклеймил бы ее эпиграммой. Но теперь...». И все же Трубецкой ошибался. Из внимательного прочтения мемуарных текстов, посвященных той поре, предстает несколько иная картина. Пушкин, в первый момент по существу, не среагировал на письмо и не оправдал надежд анонимного оскорбителя. Он сказал: «Если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего камердинера вычистить платье, а не мое». Но, когда Пушкин показал Наталье Николаевне листок с издевательскими намеками, она неожиданно разоткровенничалась и рассказала ему о фактах, которые могли дать повод для самых гнусных измышлений. Оказалось, что за два дня до этого, т.е. 2 ноября, произошла история, которую Натали от него скрыла. Она призналась, что имела свидание с Дантесом. Можно предполагать, что во время объяснения с Пушкиным 4 ноября Наталья Николаевна, оправдываясь,  высказала  свое возмущение поведением троюродной сестры и подругой Идалией. В моменты гнева, уравновешенная и тихая Наталья Пушкина,  становилась тигрицей.
Могло ли это свидание стать причиной, вызвавшей столь трагические последствия? Действительно ли встречалась Наталья Николаевна втайне с бароном Дантесом, будущим убийцей своего мужа? Официально зарегистрировано только одно свидание на квартире Идалии Полетики, жены полкового командира Дантеса. Предположительно, что побежала туда Пушкина не для того, чтобы ублажать коварного француза, а чтобы умолять оставить ее и мужа в покое.
Это событие произошло второго ноября. А уже четвертого ноября Пушкин и его друзья получили анонимный пасквиль с грязными намеками на измену его жены. «Задолго до гибельной дуэли анонимные письма, написанные по-французски и высмеивающие Пушкина намеками на неверность его жены, были подброшены ко всем знакомым поэта либо через посредство неизвестного слуги, либо по почте. Многие даже пришли из провинции (таково письмо, посланное к мадам де Фикельмон), а под адресом почерком явно подделанным на этих письмах содержалась просьба передать их Пушкину. Именно в связи с этими письмами господин Жуковский, приставленный к персоне наследника, упрекал Пушкина, что тот слишком принимает к сердцу эту историю, и добавил, что свет убежден в невиновности его жены. «Э! Какое мне дело, - ответил Пушкин, - до мнения мадам графини или мадам княгини, уверенных в невиновности или виновности моей жены! Единственное мнение, которому я придаю значение, - это мнение среднего класса, который ныне - единственный действительно русский и который обвиняет жену Пушкина». ( Натан Эйдельман, «О гибели Пушкина»).
Пушкин был потрясен. Он узнал, что жена любила другого. Ему казалось, что пошло прахом то семейное благополучие, которое он строил почти десять лет. Это была смертельная рана.

Когда я погибал, безвинный, безотрадный,
И шепот клеветы внимал со всех сторон,
Когда кинжал измены хладный,
Когда любви тяжелый сон
Меня терзали и мертвили,
Я близ тебя еще спокойство находил;
Я сердцем отдыхал – друг друга мы любили:
И бури надо мной свирепость утомили,
Я в мирной пристани богов благословил.

Такое впечатление, что эти пророческие строки написаны Пушкиным не в 1821 году, как посвящение к «Кавказкому пленнику, а в 1836 году, раскрывающие его ужасное и бесвыходное положение. В последнем письме к Чаадаеву он объясняет социальные причины своего состояния: «Отсутствие общественного мнения, равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству - поистине могут привести в отчаяние».
Александр Тургенев отмечает: «Пушкина первая по красоте и туалету». Кто только не пытался волочиться за ней - от юнцов до старых ловеласов, включая ближайших друзей Пушкина, и все вокруг об этом знали. «Подозревают другую причину, - писал граф Соллогуб. - жена Пушкина была фрейлиной при Дворе, так думают, что не было ли у ней связей с Царем. Из этого понятно будет, почему Пушкин искал смерти и бросался на всякого встречного и поперечного. Для души поэта не оставалось ничего, кроме смерти». За два года до смертельного поединка Пушкин писал жене: «Кроме тебя в жизни моей утешения нет». Теперь не осталось и этого утешения.
Как заметил Достоевский, поэт «бесспорно, унес с собою в гроб некоторую великую тайну», которую не одному поколению суждено разгадывать. Может быть, эта тайна кроется в описании смерти Ленского, как будто своей собственной, но за десять лет до гибели.

В сем сердце билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
Играла жизнь, кипела кровь, -
Теперь, как в доме опустелом,
Все в нем и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.

Зачем Пушкин указывает на три главных составных части жизнедеятельности одного из героев поэмы «Евгений Онегин»: «вражда, надежда и любовь». Наверное, не просто для рифмы и почему на первом месте стоит «вражда»? Если предположить, что вражда составляла важнейшую часть жизни самого Пушкина, была его тенью, а временами и сутью его активности, тогда становится ясно, почему он приходил в ярость, вплоть до помрачнения рассудка. В письме к Василию Зубкову поэт говорит о себе: «...Характер мой - неровный, ревнивый, подозрительный, буйный и слабый одновременно - вот что иногда наводит на меня тягостные раздумья».
«Пушкин понимал, что жена стала ему чужой и спокойно относился к охлаждению в семье до момента, когда пошли сплетни. Оклеветанный десятки раз в печати, облитый грязью во множестве изданий, ненавидимый завистниками его поэтического дара и презирающий своих врагов, он наливается гневом». (Юрий Дружников). И Пушкин послал Дантесу второй вызов на дуэль.
Подробности семейных объяснений стали известны врагам Пушкина. Вызывает интерес записка Дантеса, которую он пишет барону, своему покровителю, с дежурства: «… Бог мой, я не сетую на женщину и счастлив, зная, что она спокойна, но это большая неосторожность либо безумие, чего  к тому же не понимаю, как и того, какова была ее цель. Записку пришли завтра, чтоб знать, не случилось ли чего нового за ночь… и откуда ты знаешь, что она призналась в письмах… Во всем этом Екатерина - доброе создание, она ведет себя восхитительно».
Крайне возмущеный действиями Геккернов, Пушкин посылает письмо предполагаемому автору пасквиля. Приведем текст этого письма, в своей основе сочинённого еще во время первого конфликта в ноябре, где, чрезвычайно резко характеризуя как отца, так и приёмного сына, отказывает им от дома. Отправляя письмо, Пушкин не мог не знать, что оно носит явно оскорбительный характер и приведёт к новой дуэли. В тот же день Геккерн объявил Пушкину, что его вызов в силе, и Жорж готов принять его.
Пушкин - барону Геккерену, 26 января 1837 г. (фр.).
Господин Барон!
Позвольте мне подвести итог всему, что случилось. Поведение вашего сына было мне давно известно и не могло оставить меня равнодушным. Я довольствовался ролью наблюдателя с тем, чтобы вмешаться, когда почту нужным. Случай, который во всякую другую минуту был бы мне крайне неприятен, пришелся весьма кстати, чтобы мне разделаться: я получил анонимные письма.
Я увидел, что минута настала, и восполь -
вался этим. Вы знаете остальное: я заставил вашего сына играть столь жалкую роль, что жена моя, удивленная такою трусостью и низостью, не могла удержаться от смеха; душевное движение, которое в ней, может быть, вызвала эта сильная и возвышенная страсть, погасло в самом спокойном презрении и в отвращении самом заслуженном. Я принужден сознаться, Господин Барон, что ваша собственная роль была не особенно приличной. Вы, представитель коронованной главы, - вы отечески служили сводником вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (довольно, впрочем, неловким) руководили вы. Вы, вероятно, внушали ему нелепости, которые он высказывал, и глупости, которые он брался излагать письменно. Подобно старой развратнице, вы подстерегали мою жену во всех углах, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; и когда больной сифилисом, он оставался дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы ей бормотали: «возвратите мне моего сына!». Вы хорошо понимаете, Господин Барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы мое семейство имело малейшее сношение с вашим. Под таким условием я согласился не давать хода этому грязному делу и не опозоривать вас в глазах нашего и вашего двора, к чему я имел возможность и что намеревался сделать. Я не желаю, чтобы жена моя продолжала слушать ваши родительские увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын после своего гнусного поведения осмеливался разговаривать с моей женой и еще того менее - обращаться к ней с казарменными каламбурами и разыгрывать перед нею самоотвержение и несчастную любовь, тогда как он только подлец и шалопай. Я вынужден обратиться к вам с просьбой положить конец всем этим проделкам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым я, поверьте мне, не остановлюсь.
Имею честь быть, Господин Барон,
Ваш покорный и послушный слуга
Александр Пушкин.
«В письме Пушкина, - пишет Г.И.Бессерман, - есть любопытная фраза… Она может принадлежать ревнивому мужу, который пытается оправдать жену и сохранить хотя бы видимость благополучия, выдавая желаемое за действительное: «...я заставил вашего сына играть столь жалкую роль, что жена моя, удивленная такой трусостью и низостью, не могла удержаться от смеха; душевное волнение, которое в ней, может быть, вызвала эта сильная и возвышенная страсть, погасло в самом спокойном презрении и в отвращении самом заслуженном». Так ли это? Почему же тогда Наталья Николаевна не высказала в негодовании Дантесу все, что она о нем думает? Это охладило бы его пыл, он бы перенес свое внимание на другие объекты, дуэль бы, скорее всего, не состоялась, Александр Сергеевич написал бы еще немало гениальных произведений, окруженный заботой и любовью в своей семье и поклонением русской общественности. Чтобы прекратить «разговоры» Дантеса, Наталье Николаевне нужно было сделать лишь небольшое усилие, которого она почему-то не делала. Напротив, она не переставала демонстративно «кокетничать», поощряла ухаживания Дантеса, не считаясь с ревностью мужа, на виду у многочисленных недоброжелателей, которых забавляла, как это часто бывает в подобных случаях, такая ситуация».
Дантес не был ни незаконнорожденным, ни так называемым, а был приемным сыном Геккерна. Фразу «возвратите мне сына», о которой ревновавшему ее к Дантесу Пушкину, кстати, не преминула сообщить в собственной интерпретации его «легкомысленная» супруга, следует понимать как просьбу прекратить «кокетничать» (пушкинское слово) с Дантесом, как попытку предотвратить неизбежную дуэль.
Луи-Борхард ван Геккерн де Беверваард после смерти поэта предлагал допросить Наталью Николаевну, оправдывая свою роль в конфликтной ситуации: «Я якобы подстрекал моего сына к ухаживаниям за г-жею Пушкиной! Пусть она покажет под присягой, что ей известно, и обвинение падет само собой... Она сама может засвидетельствовать, сколько раз я предостерегал ее от пропасти, в которую она летела; она скажет, что в моих разговорах с нею я доводил мою откровенность до выражений, которые должны были ее оскорбить, но вместе с тем и открыть ей глаза; по крайней мере, я на это надеялся. Если г-жа Пушкина откажет мне в своем признании, то я обращусь к свидетельству двух особ, двух дам высокопоставленных и бывших поверенными всех моих тревог, которым я день за днем давал отчет о всех моих усилиях порвать эту пагубную связь (pour rompre cette funeste liason)». (П.Е.Щеголев «Жизнь и смерть Пушкина). Геккерн, возможно, надеялся, что под присягой Наталья Николаевна признает, что выражение «возвратите мне сына» имело смысл, обратный тому, который она ему придала, сообщив его Пушкину. Разумеется, ни о какой присяге речи и быть не могло, поскольку мнение царя и, соответственно, предубеждение света уже сложились не в пользу иностранцев, от которых можно было легко избавиться, обвинив их в преждевременной смерти великого национального поэта и направив на них праведный гнев общественного мнения, а заодно и снять с себя всякую ответственность за происшедшее и успокоить собственную совесть.
В ответ Пушкин получает письмо от барона Геккерна. Вот его содержание.
Милостивый Государь!
Не зная ни вашего почерка, ни вашей подписи, я обращаюсь к виконту д`Аршиаку, который вручит вам настоящее письмо, с просьбою выяснить, точно ли письмо, на которое я отвечаю, исходит от вас.
Содержание его до такой степени переходит всякие границы возможного, что я отказываюсь отвечать на все подробности послания. Вы, по-видимому, забыли, Милостивый Государь, что вы же сами отказались от вызова, который сделали барону Жоржу Геккерену и который был им принят. Доказательство того, что я здесь утверждаю, существует, оно написано собственно вашею рукою и находится в руках секундантов. Мне остается только предуведомить вас, что виконт д`Аршиак едет к вам, чтобы условиться о месте встречи с бароном Жоржем Геккереном и предупредить вас, что встреча не терпит никакой отстрочки. Я сумею позже, Милостивый Государь, научить вас уважению к званию, которым я облечен и которого никакая выходка с вашей стороны оскорбить не может.
Остаюсь, Милостивый Государь,
Ваш покорнейший слуга Барон Геккерен.
Читано и одобрено мною.
Барон Жорж Геккерен.
«Письмо графа д’Аршиака к камергеру Двора Его Императорского Величества А.С. Пушкину от 26 января 1837 года. Санкт-Петербург Нижеподписавшийся уведомляет г-на Пушкина, что будет ждать у себя до 11 ч. вечера сего дня, а после этого часа на балу у графини Разумовской, лицо, уполномоченное вести переговоры о деле, которое должно быть закончено завтра. Примите, г-н Пушкин, уверения в чувствах глубочайшего почтения. Виконт д'Аршиак»
После обмена письмами последовало согласование условий предстоящей дуэли. Читатель может сам убедиться в той высокой степени опасности, которые они предствляли. Условия дуэли, по настоянию Пушкина, были смертельными и не оставляли шанса уцелеть обоим противникам: барьер отделял врагов едва на десять шагов, стрелять разрешалось с любого расстояния на пути к барьеру. Пушкин условий дуэли не читал.
Условия дуэли между  г. Пушкиным и г. бароном Жоржем Геккереном:
1. Противники становятся на расстоянии двадцати шагов друг от друга, за пять шагов назад от двух барьеров, расстояние между которыми равняется десяти шагам.
2. Противники, вооруженные пистолетами, по данному сигналу, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут пустить в дело свое оружие.
3. Сверх того принимается, что после первого выстрела противникам не дозволяется менять место для того, чтобы выстреливший первым подвергся огню своего противника на том же расстоянии.
4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то, если не будет результата, поединок возобновляется на прежних условиях: противники ставятся на то же расстояние в двадцать шагов; сохраняются те же барьеры и те же правила.
5. Секунданты являются непременными посредниками во всяком объяснении между противниками на месте боя.
6. Нижеподписавшиеся секунданты этого поединка, облеченные всеми полномочиями, обеспечивают, каждый за свою сторону, своею честью строгое соблюдение изложенных здесь условий.
Константин Данзас, инженер-подполковник.
Виконт д`Аршиак, аташе французского посольства.
К сим условиям г. д`Аршиак присовокупил не допускать никаких объяснений между противниками, но он (Данзас) возразил, что согласен, что во избежание новых каких-либо распрей, не дозволить им самим объясняться; но имея еще в виду не упускать случая к примирению, он предложил с своей стороны, чтобы в случае малейшей возможности секунданты могли объясняться  за них.
К.К.Данзас. Показание перед Военносудной комиссией.

Дуэль и трагические последствия

Дуэль состоялась. В глубоком снегу утоптали дорожки для поединка, шинелями секундантов обозначили барьеры. «Все было кончено. Противников поставили, подали им пистолеты, и по сигналу, который сделал Данзас, махнув шляпой, они начала сходиться. Пушкин первый подошел к барьеру (д`Аршиак замечает: «Почти подбежал») и, остановясь, начал наводить пистолет. Но в это время Дантес, не дойдя до барьера шага (или двух, как он вспомнит потом), выстрелил,  Пушкин, падая, сказал (по-французски): «Мне кажется, что у меня раздроблена ляжка».
Поэт упал на шинель Данзаса, смертельно раненный в правую половину живота. Он нашел в себе силы, чтобы лежа прицелиться и выстрелить. Дантес стоял правым боком, согнув правую руку в локте, закрывая грудь и голову разряженным пистолетом. Это его и спасло. Пуля пробила правое предплечье и сплющилась о пуговицу мундира. Дантес упал, Пушкин крикнул: «Браво!» - но Дантес быстро поднялся: ранение было не опасным.
Из донесения старшего полицейского врача: «Полицею установлено, что вчера в 5 часов пополудни, за чертою города позади Комендантской дачи, происходила дуэль между камер-юнкером Ал.Пушкиным и поручиком кавалергардского, ее величества, полка бароном Геккерном, первый из них ранен пулею в нижнюю часть брюха, а последний в правую руку навылет и получил контузию в брюхо». Вызванный к Дантесу врач отмечает интересную деталь: «контузия в верхней части брюха без наружных повреждений» (то есть без синяка и кровоподтека).
С точки зрения русской дуэли Пушкин делает все правильно. Если никому из противников не дается права первого выстрела, то первым стреляет тот, кто раньше окажется у своего барьера. Он так и сделал, но выстрелить не успел. Потому что не читал условий поединка.
По воспоминаниям современников, Дантес не хотел убивать Пушкина и целился в ногу, но, когда понял, что Пушкин целится ему в голову, испугался и промахнулся: попал в живот. От сослуживцев по полку известно, что Дантес был отличным стрелком: с десяти шагов попадал в карточного туза. С двенадцати шагов попасть «в брюхо» труда ему не составляло.
В 1887 году с семидесятипятилетним Дантесом в Париже встретился русский журналист и пушкинист А.Ф.Онегин. Он спросил Дантеса: « Как вы решились на дуэль? Неужели вы не знали, кто перед вами? Этот вопрос не смутил Дантеса: « А я-то?... Он мог и меня убить! А я стал потом сенатором!» Дантес прав. Даже при надежном «защитном приспособлении» у него оставался шанс быть убитым, если бы Пушкин стрелял ему в голову или «в брюхо». Но эти цели в русских дуэлях не гласно считались запретными. Уже раненный Пушкин, лежа на снегу, снизу целится в сердце Дантеса.
Чем закончилась драма на Черной речке, до сих пор помнят все. Светило русской поэзии померкло и было похоронено, Дантес был арестован, предан военному суду первой инстанции, который приговорил его за участие в дуэли к повешению по законам Петра I. При прохождении по инстанциям приговор постепенно смягчался. По распоряжению императора выдворен за границу с лишением офицерских патентов. Нидерландский посол Геккерн был отозван из Петербурга.
В 1999 году в Российском государственном военно-историческом архиве был найден доклад Николаю I о результатах судебного дела по поводу дуэли А.С. Пушкина. На документе - подлинная резолюция монарха. Ранее он нигде не публиковался, а царский вердикт был известен только по копии. Оказалось, монарх самого судебного дела не читал. Он вынес окончательный приговор только на основании доклада судебной комиссии. Как известно, военный суд постановил разжаловать поручика Дантеса «в рядовые с определением на службу по назначению инспекторского департамента». Согласно вердикту, кавалергарда могли сослать на Кавказ или в отдаленные гарнизоны. Суд завершился 19 февраля 1837 года, а 18 марта судебный приговор был утвержден. Но Николай I ужесточил данный приговор, заменив Кавказ или отдаленные гарнизоны, где поручик мог проявить себя и выслужиться, унизительной ссылкой.
«Рядового Геккерена, как нерусского подданного, выслать с жандармами за границу, отобрав офицерские патенты». По донесению французского посла из Петербурга, 19 марта барон Дантес «Был посажен в открытую телегу и отвезен за границу как бродяга, без предупреждения его семьи об этом решении».
Как видим, документы неопровержимо свидетельствуют: император наказал Дантеса более жестоко, чем это сделал военный суд.
Дантес был так напуган, что за 4 дня проскакал 800 верст и
спрятался в своем имении в Эльзасе. Позднее Дантес жил в Сульце, под Парижем. Выполнял ряд поручений для Луи-Наполеона; тот сделал его сенатором. Он был осведомителем русского посольства, даже предупреждал о готовящемся покушении на Александра Второго. Нидерландский посол Геккерн был отозван из Петербурга. Последние годы жизни Геккерна прошли в семье Дантеса. Внук Дантеса, Луи Метман вспоминал: «Дед был вполне доволен своей судьбой и впоследствии не раз говорил, что только вынужденному из-за дуэли отъезду из России он обязан своей блестящей политической карьерой, что, не будь этого несчастного поединка, его ждало бы незавидное будущее командира полка где-нибудь в русской провинции с большой семьей и недостаточными средствами». А Жорж Дантес прожил свою благополучную жизнь, рассказывая своим знакомым о том, что его жизнь сломана из-за «глупейшей стычки с
самовлюбленным писакой».
Но не было ему покоя. Казалось, возмездие преследовало его. Однажды, через два года после дуэли с Пушкиным, Дантесу на охоте случайно прострелили правую руку. А потом на охоте и также случайно - был убит виконт де Аршиак, бывший его секундант в той трагической дуэли. Племянник А.С.Пушкина Лев Павлищев считал, что над убийцей нашего великого поэта висело проклятие. Дантеса не хотели видеть у себя в доме и его не принимали, игнорировали россияне, жившие во Франции. В самой семье Дантеса и Екатерины творилось что-то неладное, роковое. Одна из их дочерей Леония Шарлотта боготворила своего российского дедушку, погибшего от руки её отца, которого иначе как убийцей не называла. Она изучила русский язык и не расставалась с книгой стихов Пушкина; в своей комнате повесила его портрет и молилась на него, как на икону. За всё это Дантес упрятал дочь в сумасшедший дом, где бедная девушка и умерла.
У Екатерины и Дантеса было четверо детей: три дочери и сын. От родильной горячки 34-х лет от роду Екатерина Геккерн (Гончарова) умерла. Умер Дантес в 1895 году.
До своего последнего часа он так и не прочитал ни одной строчки Пушкина и не понял, что же такого он натворил.
Теперь время назвать безымянную «сестру», которая упоминалась в переписке Геккернов и сыгравшую неблаговидную роль в семье Пушкиных. Это – Екатерина Николаевна Гончарова.
Привлекательная женщина, высокая и стройная, с «осиной» талией, темными волосами и черными выразительными глазами. Екатерина прекрасно ездила верхом, по-французски писала остроумные письма. В Петербурге она жила в доме Пушкиных.
Екатерина восторженно писала о своей новой жизни: «...мы теперь часто бываем в большом свете, так кружимся в вихре развлечений, что голова кругом идет, ни одного вечера дома не сидим». Надо полагать, великодушие Пушкина встало ему в копеечку – расходы только на бальные наряды возросли втрое. Знатная тетка сестер Гончаровых Е.И.Загряжская выхлопотала для Екатерины место фрейлины. Но жить во дворец ее, к сожалению, не взяли, и «бедные крошки» оставались в семье Пушкиных. Несмотря на статус фрейлины императрицы, ей долго не удавалось найти жениха.
Можно предположить, что на переселении обеих сестер Гончаровых к ним, в Петербург, настояла  Наталья Николаевна, а не Александр Сергеевич, до щепетильности дороживший семейным именем и честью фамилии. Пушкин отвечал, насколько мог спокойно: «охота тебе думать о помещении сестер во дворец. Во-первых, вероятно, откажут; а, во-вторых, коли и возьмут, то подумай, что за скверные толки пойдут по свинскому Петербургу. Ты слишком хороша, мой ангел, чтоб пускаться в просительницы. Погоди: овдовеешь, постареешь, - тогда, пожалуй, будь салопницей и титулярной советницей. Мой совет тебе и сестрам быть подальше от двора...». Но Наталья Николаевна крепко стояла на своем. Быть может, сестры и мать, у которой она жила в это время, внушили ей эту идею. Мужу она писала, что сестер привезет в Петербург и поместит их у себя. Пушкин предвидел новые расходы, сплетни, беспокойства; у него на шее, кроме долгов, были еще отец с матерью, брат с сестрой, - теперь присоединялись еще невестки. «Если ты в самом деле вздумала сестер своих сюда привезти, то у Оливье оставаться нам невозможно: места нет. Но обеих ли ты сестер к себе берешь? Эй, женка! Смотри… Мое мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети, покамест малы, родители, когда уже престарелы; а то хлопот не оберешься, и семейственного спокойствия не будет». (Пушкин - Н. Н. Пушкиной, 14 июля 1834 г., из Петербурга). Так  несмело отстаивал Пушкин святость домашнего очага. Разве мог он представить, какой трагедией обернется это переселение для него самого. А в то время Екатерина писала: «…я право не знаю, как я смогу отблагодарить Ташу и ее мужа за все, что они делают для нас…».
Сохранилось воспоминание Нащокина, одного из ближайших друзей Александра Сергеевича. На вопрос о том, зачем он берет в свой семейный дом еще двух незамужних сестер жены, он помрачнел и сухо ответил, что барышням жить в доме Натальи Ивановны все более неприлично: «Она беспрестанно пьет и со всеми лакеями амурничает».
Как Екатерина «отблагодарила» Пушкиных стало известно из опубликованных писем Дантеса. Когда Дантеса начали принимать в доме Пушкиных, как возможного жениха Екатерины или Александры, то старшая сестра  наслаждалась обществом своего обожаемого кавалергарда. Екатерина, как писала современница, «учащала возможности встреч с ним». По сути, она выполняла миссию посредницы и предательницы, передавая Дантесу все, что происходило у Пушкиных.
Общение между Натальей Пушкиной и Дантесом продолжалось. Поручик позднее признавался, как он посылал «довольно часто г-же Пушкиной книги и театральные билеты при коротких записках». Впоследствии, даже военный суд определил, что по своему содержанию они «могли возбудить щекотливость мужа».
О любовнице Пушкина, Александры Николаевны Гончаровой, пока нет необходимости говорить, хотя по мнению
П. В. Нащокина, она сыграла немалую роль в «семейных неурядицах поэта». А вот о роли ее сестры Екатерины Николаевны Гончаровой, наверное, сказать нужно, тем более, что есть свидетельство Ал. Н.Карамзина: «…та, которая так долго играла роль сводницы, стала, в свою очередь, возлюбленной, а затем и супругой.  Конечно, она от этого выиграла, потому-то она единственная, которая торжествует до сего времени, и так поглупела от счастья, что, погубив репутацию, а может быть, и душу своей сестры, госпожи Пушкиной, и вызвав смерть ее мужа, она в день отъезда последней, послала сказать ей, что готова забыть прошлое и все ей простить!!!» ( Письмо Ал. Н. Карамзина брату Ан. Н. Карамзину  от 13 марта 1837 г.) «Все ей простить», наверное, означает простить брак с поэтом. Вот такие нравы были в семье Гончаровых, попав в которую, Пушкин «пришпорил» свою судьбу.
Геккерны продолжали мстить Пушкиным, распространяя домыслы и сплетни о том,  что Дантес женится на Екатерине ради спасения Натальи Николаевны от ревнивого мужа и несправедливого мнения света. Отныне на балах и вечерах Дантес томно вздыхал и бросал в сторону госпожи Пушкиной страдальческие взоры. Некоторые современники разгадали маневр семейки. Например, Жуковский, конспективно записавший в дневнике: «Два лица. Мрачность при ней. Веселость за ее спиной». Но многие поверили, особенно дамы: они восхищались рыцарем, который предпочел «…закабалить себя на всю жизнь, чтобы спасти репутацию любимой женщины».
И в этом эпизоде Екатерина старательно исполнила отведенную ей роль. «…Вы сыграли все трое такую роль…» – написал Пушкин в черновике оскорбительного письма Геккерну, послужившего причиной роковой дуэли.
Знала ли Екатерина Николаевна о дуэли? Можно предположить, что знала. Всему виной была женская ревность и опасение, как бы не отняли  призрачное счастье у тридцатилетней женщины, так дорого ей доставшееся. Отсюда ее циничная записка к Марии Валуевой, дочери князя Вяземского: «Мой муж дрался на дуэли с Пушкиным, ранен, но слава Богу, легко! Пушкин ранен в поясницу. Поезжай утешить Натали».
Это потом  был арест Дантеса, суд, разжалованье в солдаты, чужая страна, холодные стены замка в Сульце. Екатерина Николаевна Геккерн-Дантес стала знаменитой волею судьбы, которую точнее надо было бы назвать злым роком. Ей пришлось после замужества носить на себе незавидное клеймо «жены убийцы», ее не принимали в свете, она оказалась в чужой стране, вдали от родных, которые почти отказались от нее.
Двоих грешников мы теперь знаем - это Дантес и Геккерн, имя третьей - Екатерины Гончаровой, стала известно из писем Ж.Дантеса.
Несмотря на всю напряженность и душевную тяжесть преддуэльных месяцев, Пушкин так тщательно оберегал покой своей Мадонны, что она не догадывалась о надвигавшейся опасности, о том, что дуэльных вызовов было два, а не один. Первый окончился женитьбой Д'Антеса, второй - смертельной раной Пушкина. В это трудно поверить, но Наталья Николаевна и вправду ничего не знала. Д'Антес и злил и смешил ее своими ухаживаниями, букетами, записками, она отмахивалась от его назойливых комплиментов, от слез сестры Екатерины, которая бросала ей упреки ревности. Она пыталась предостеречь обычно гордую Коко (домашнее имя Екатерины Николаевны) от опрометчивого шага, но не смогла, не осмелилась настоять на своем. По воспоминаниям Констанции, гувернантки детей Наталии Николаевны, она «была поражена тем, что и после женитьбы барон Д'Антес не оставил своих ухаживаний за нею и только, чтобы положить всему этому конец, приняла решение о единственном с ним свидании на квартире своей подруги Идалии Полетики, жены полкового командира барона Д'Антеса». (Арапова А.П. Воспоминания.) Идалия присутствовала при этом. Свидание для «влюбленного» барона, покорителя сердец, кончилось ничем: Наталья Николаевна гневно оборвала его пылкие признания и покинула квартиру подруги. Она надеялась, что никто не узнает об этом ее ложном шаге, за который она заплатила «счастьем и покоем всей своей жизни» (это ее собственные слова). Но то ли подруга не сохранила тайны, то ли сам Д'Антес решил превратить поражение в победу. И Пушкин узнал обо всем.
Возможно, Наталья Николаевна все еще любила Дантеса. Как писала Д.Ф.Фикельмон: «…не смея поднять на него глаза, наблюдаемая всем обществом, она постоянно трепетала».
Все, что происходило в семье Пушкиных, теперь поступало к Геккернам от средней сестры Александры – через Екатерину.
Интриганы быстро узнали про обещание Пушкина царю не драться на дуэли. И они начали открыто мстить поэту и его жене. Ведь до сих пор они терпели поражение. Дантес позднее признавался: «Я имел всех женщин, которых желал, кроме этой женщины, которая отомстила мне за всех их и которая, словно в насмешку, была моей единственной любовью». Он был вынужден жениться на нелюбимой, не очень красивой тридцатилетней женщине, полагая, что Екатерина не ровня ему. И это было унизительно для гордого офицера. Но, главное в том, что Пушкин отказывал им в порядочности и открыто их презирал.
Тогда Геккерны распространили новую клевету о том, что Пушкин сожительствует с другой свояченицей, Александрой Гончаровой. И этот вздор пошел гулять по свету. Пушкин чувствует недоброжелательность даже со стороны ближайших друзей. Так П.А. Вяземский, до которого дошли слухи о связи Пушкина с сестрой Натальи Николаевны Александрой, заявляет во всеуслышание, что он «отвращает свое лицо от дома Пушкиных», что усугубляет трагическое одиночество поэта. «Пушкин скрежещет зубами и принимает свое всегдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом своего зятя… Катрин направляет на них обоих свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одной из них не остаться без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу – по чувству». Так описывает события 24 января 1837 года Софья Карамзина, еще недавно гордившаяся дружескими отношениями с поэтом. Интересно, что письмо датировано 27 января 1837 года.
Роман с Александриной, сестрой жены, возникает в то время, когда жена поэта была в очередной раз на сносях. В.В.Вересаев пишет: «Можно считать установленным, что в последние годы Пушкин находился с Александриной в тайной связи». Сестра поэта, Ольга Павлищева писала: «Александр представил  меня своим женам, теперь у него их целых три». Бытует легенда и о крестике, потерянном Александриной, и который нашел  камердинер в кровати Пушкина, когда стелил постель. Этот факт говорит о том, что у  поэта была духовная близость с сестрой жены больше, чем с женой. Умирая,  Пушкин  отдал  Вере Вяземской цепочку с нательным крестом, прося передать ее Александрине, и та вспыхнула, когда получила цепочку.
Существует ряд версий о роли Александры Гончаровой, которая по мнению В.Нащокина сыграла немалую роль в «семейных неурядицах поэта». Одна из них принадлежит князю Александру Васильевичу Трубецкому, который «не был приятельски знаком с Пушкиным, но хорошо знал его по частым встречам в высшем петербургском обществе и еще более по своим близким отношениям к Дантесу». Записанный со слов князя рассказ повествует о совершенно новом отношении к этой трагедии. «Судя по тому, что Дантес постоянно ухаживал за дамами, надо полагать, что в сношениях с Геккереном он играл только пассивную роль. Он был очень красив, и постоянный успех в дамском обществе избаловал его: он относился к дамам вообще как иностранец, смелее, развязнее, чем мы, русские, а как избалованный ими, требовательнее, если хотите, нахальнее, наглее, чем даже было принято в нашем обществе. Дантес часто посещал Пушкиных. Он ухаживал за Наташей, как и за всеми красавицами (а она была красавица), но вовсе не особенно «приударял», как мы тогда выражались, за нею. Частые записочки, приносимые Лизой (горничной Пушкиных), ничего не значили: в наше время это было в обычае. Пушкин хорошо знал, что Дантес вовсе не приударяет за его женою, он вовсе не ревновал, но, как сам он выражался, ему Дантес был противен своею манерою, несколько нахальною, своим языком, менее воздержанным, чем следовало с дамами, как полагал Пушкин. Надо признаться, при всем уважении к высокому таланту Пушкина, это был характер невыносимый…». По мнению князя Трубецкого, Пушкин был влюблен в сестру своей жены, Александру (Александрину), не красавицу, но умную молодую женщину. Она любила поэта еще в то время, когда он не был женат на Натали, и, более того, знала наизусть все его произведения. Как он свидетельствует, поэт ответил ей взаимностью: «Вскоре после брака Пушкин сошелся с Alexandrine и жил с нею. Факт этот не подлежит сомнению. Alexandrine сознавалась в этом г-же Полетике. Мог ли Пушкин при этих условиях ревновать свою жену к Дантесу? Если Пушкину и не нравились посещения Дантеса, то вовсе не потому, что Дантес балагурил с его женою, а потому, что, посещая дом Пушкиных, Дантес встречался с Alexandrine».
«Жена Пушкина, безвинная вполне, имела неосторожность обо всем сообщать мужу и только бесила его», - рассказывала Бартеневу Александра Васильчикова. Масла в огонь  подлила Александрина. Сблизившись с Пушкиным, она, естественно, оказалась в конфликте с сестрой и, что по-человечески весьма понятно, привлекая Пушкина к себе, вольно или невольно разжигала страсти по поводу связи  Натальи с Дантесом.
Одной из причин дуэли стал тот факт, что когда Дантес с женой Екатериной собрались уехать из России после свадьбы, Александра собралась ехать с ними. Конечно, поскольку связь Пушкина и Александры была тщательно скрыта, формальной причиной стали отношения Дантеса с Натали.
Другая версия. Гончарова Александра Николаевна, средняя из сестер Гончаровых, по мужу баронесса Фризенгоф. До замужества она увлеклась в Петербурге прапорщиком Аркадием Россетом, о чем Наталья Николаевна писала следующее: «Это давнишняя большая и взаимна любовь Сашеньки».
С осени 1834 года жила под пушкинским кровом. Она была добрым гением дома, дружила с сестрой и ее мужем, помогала в хозяйственных делах, заботилась о детях. Александр Сергеевич очень доверял ее преданности, рассчитывал на понимание и сочувствие. Одна Александрина знала в семье о письме Пушкина к Геккерну, которое послужило непосредственным поводом к дуэли. После смерти поэта она еще долго оставалась с осиротевшей семьей, была верной помощницей Натальи Николаевны. Лишь в 1852 году Александрина Гончарова вышла замуж за советника австрийского посольства Г.-Ф. фон Фризенгофа и уехала с ним в Австро-Венгрию.
«Позднейшие находки в отечественных и зарубежных архивах, открытие новых писем Пушкиной-Ланской и её родных (относящихся к периоду вдовства и второго брака) да и внимательное изучение уже известных документов переменили ситуацию: письма сестер [Гончаровых] помогли взглянуть по-новому и на их личность. И вот взамен ходячих представлений о них, окрашенных то сплошь чёрным (в отношении Екатерины), то, наоборот, розово-голубым цветом (в отношении Александры), перед нами встают живые человеческие лица, в которых смыты как односторонне обличительные, так и односторонне идеализирующие краски». (Дмитрий Благой)
Итак, что же стало известно об Александре Николаевне. Десятилетиями Александра Гончарова оставалась хранительницей дома Пушкиных, в котором неизменно присутствовал, да и по сей день витает дух поэта. Подтверждение сказаному находим в статье Татьяны Камяновой «Портрет Александрины Гончаровой», опубликованой в газете «Автограф»  № 11(21) за 1999 год. «Всей своей жизнью, - пишет автор, - каждым поступком подтверждала она благородство своей натуры. Не оттого ли так необыкновенно притягателен ее портрет, написанный во второй половине ее жизни…, портрет - свидетельствующий о том, как дух и благородство могут сделать не самые правильные черты истинно прекрасными…  Александрина Гончарова, бесприданница, в 23 года вместе со своей старшей сестрой Екатериной приезжает из семейного гнезда на Никитской в Москве в светский Петербург, чтобы поселиться с Натальей Николаевной и знаменитым зятем в снятой ими в нижнем этаже дома Волконского и не поражающей своими габаритами квартире на Мойке… Три сестры, как до замужества Натальи, снова оказались вместе. Все трое - грациозны, статны, с осиными талиями, темно-русыми локонами, хорошими манерами. Но они не были похожи: хрупкая как утро, с нежным, словно цветок, бутоном - лицом - такова было прохладная «поэтическая красота» младшей сестры Натальи; круглолицая, как день, с широкой улыбкой, весьма поверхностная во всем, старшая сестра Екатерина, и задумчивая, как ночь, с умным глубоким взглядом и резким (почти ганнибаловским) профилем средняя сестра Александрина… …По воспоминаниям современников известно, что именно она, а не Наталья, была восторженной почитательницей произведений Пушкина. Ей не могла быть не близка пушкинская пронзительная лирика и потрясающей силы эпос. И Пушкин безусловно, как «доброму ангелу», был благодарен ей за это, потому что нет большего счастья для поэта, чем понимание и признание его трудов в первую очередь близкими ему людьми. Таков закон жизни и творчества. Именно отсюда и проистекало родство душ Александра и Александрины, и это чистое одухотворенное родство душ позже кем-то всуе было принято за нечто пошло - банальное…». И далее автор приводит доводы в подтверждение своей версии. «Первое: Александрина не могла быть увлечена Дантесом не только потому, что она была единственной из сестер Гончаровых, кто в то время был способен осознать всю сомнительность его личности…, но и потому, что в ней не возникло никакого желания сблизиться с ним, когда тот через несколько лет овдовел и остался с двумя малолетними детьми на руках. Кроме того, когда у Геккерена возник план во избежание первой, назначенной на 21 ноября 1836 года дуэли Пушкина с Дантесом, женить своего приемного сына на одной из сестер Натальи Николаевны, выбор безусловно пал на Екатерину. Второе: Пушкин потому сообщил о предстоящей дуэли Александрине, а не Наталье, что, по всей вероятности, был с женой в ссоре. История, описанная секундантом поэта Данзасом, доносит до нас эпизод встречи экипажей Натальи Николаевны и Пушкина на Дворцовой набережной по дороге на Черную речку: «жена Пушкина была близорука: а Пушкин смотрел в другую сторону». А смотрел Пушкин в другую сторону, скорее всего потому, что за три дня до этого, в воскресенье 24 января Наталья Николаевна на приеме у Мещерских в очередной раз прилюдно повела себя непозволительно по отношению к Дантесу, две недели как женатому уже на ее сестре Екатерине. За этим не могло не последовать пристрастного выяснения отношений дома, при котором Наталья Николаевна как всегда ничего не понимала и обижалась на Александра Сергеевича за то, что он, как обычно, все сочиняет. Но Пушкин не сочинял. Дело дошло даже до того, что Николай I пригласил на следующий день после приема у Мещерских Наталью Николаевну к себе и в доверительной беседе сделал ей нечто вроде выговора относительно ее поведения. Вполне логично поэтому, что супруги Пушкины в эти дни не разговаривали, и единственным человеком в доме, кому поэт мог сообщить о дуэли, была Александрина. Третье: история с крестом, само собой, вытекает из следующего. Раз Пушкин сообщил Александрине о дуэли, та, прощаясь, дала ему на счастье свой крестик, который после трагической развязки и был ей передан. Этот крестик она хранила все годы своей жизни в Петербурге и за границей, а затем как семейную реликвию передала своей дочери… После замужества Екатерины и последовавшей затем роковой дуэли, Наталья с детьми, выполняя последний наказ мужа, уезжает почти на два года в деревню - в Полотняный завод, Александрина едет за ней. В конце 1838 года сестры с детьми возвращаются в Петербург, и Александрину указом от 1 января 1839 года назначают фрейлиной императрицы. Однако при дворе она не служит, а продолжает более чем скромную жизнь с Натальей Николаевной и ее детьми. Разве это не поразительно: Александрина Гончарова прожила вместе с овдовевшей сестрой, помогая в воспитании четверых детей Пушкина, все годы вплоть до вторичного замужества Натальи… Были ли у нее поклонники? Были. В молодости за ней ухаживали Карамзин-младший, А.Россет, Головин. Но она, очевидно, была умнее и прямее многих мужчин, которые ее окружали. Отсюда, возможно, и происходило ее одиночество, продолжавшееся до 42 лет, а может быть, и всю жизнь. И как вообще могла она сравнивать своих поклонников с гением духа, чей свет не мог в ней погаснуть, рядом с памятью о блестящем, исполненном благородства и не понятым многими ни при жизни, ни после смерти поэтом?.. А далее произошло вот что: тяжело заболевает кузина, приемная дочь Софьи Ивановны Загряжской - Наталья Фризенгоф. И снова Александрина, как добрый ангел, бросается на помощь и сутками не отходит от постели больной. Однако в октябре 1850 года Наталья Фризенгоф умирает. И через два года Густав фон Фризенгоф с разрешения царского двора женится на Александрине Гончаровой. Помимо того, что они были много лет знакомы. Фризенгоф впервые прибыл в качестве австрийского посла в Россию в 1839 году и познакомился тогда с Гончаровыми). От брака с Натальей Ивановной остался десятилетний сын, которого нужно было воспитывать. А кто же мог сделать это лучше многоопытной в воспитании детей Александрины? Тогда-то она и переехала в имение Бродзяны под Веной, тогда-то, очевидно, и был написан ее прекрасный портрет. Ее большие миндалевидные голубые глаза на портрете будто бы смотрят внутрь себя. Шестнадцать лет она делила радости и тревоги с детьми Пушкина. Ее добрые губы сложены по-детски. Овал лица ее так благороден, как бывает только у истинных художников и поэтов, и длинные черные волосы обрамляют его.
Александрина Фризенгоф дожила до восьмидесяти лет. Она достойно воспитала своего пасынка Грегора, который стал видным австрийским ученым, геологом и почвоведом, у нее родилась дочь Наталья, впоследствии ставшая художницей, через ее руки прошли двое внуков, детей дочери. Но главное - она создала дом, и очагом в нем был дух поэта. Сюда приезжали дети Пушкина. А как им было не приезжать, если все годы детства и юности с ними рядом была Александрина? Здесь чтили русские традиции. Здесь хранились книги, ноты, портреты, альбомы с фотографиями, гербарии Пушкиных – Гончаровых, здесь всех любили и всех прощали. Здесь простили даже Дантеса, рано овдовевшего и имевшего несчастье вырастить в лице старшей дочери Марии увлеченную пушкинистку, презирающую своего отца и боготворившую погибшего поэта. Разве не заручался словом друзей перед смертью Пушкин–никогда никому  не мстить?» Убедительные доказательства!
Теперь вернемся к дальнейшему повествованию о наших героях.
В 1835 году все явственнее видятся Пушкину перемены в семейной жизни. Атмосфера семейных отношений ухудшается все более. Наталья Николаевна занята своими успехами в обществе. Поэту претит праздная жизнь, и он не хочет больше жить так, как жил. Семья  и творчество, а скорее всего, жена и творчество оказываются несовместимыми. После требующего уединения творческого труда он искал развлечений: то были обильное общение с друзьями, игра в карты и, конечно, женщины. Пушкин проходится  по старому  Донжуанскому списку. Посещает Тригорское и Голубово «для сбора некоторых недоимок», а на самом деле для того, чтобы вновь заняться любовью со своими старыми подругами.
Молодая жена тоже страдала в этом браке: и от интеллектуальной пропасти, разделявшей ее и поэта, от его загулов и от того, что он не хотел понять ее. Отсутствие жалоб и тихая настойчивость в осуществлении женских капризов, отличных от пушкинских забот, личная жизнь вопреки его жизни и, наконец, терпеливость -  вот ее подвиг. Когда же Наталья развилась и полюбила, стало ясно, что ее кумиром является не Пушкин.
Ближайший друг Пушкина С.А.Соболевский, находясь за границей, беспокоится, что Пушкин стал  писать «бесцветно и приторно. Да что с ним, с нашим Пушкиным, сделалось? Отчего он так ослабел? От жены ли или от  какого-нибудь другого, все исключающего, все вытесняющего большого труда?».
Карл Брюллов, с которым Пушкин очень сдружился в конце жизни, увидел «картину натянутого семейного счастья». Брюллов не утерпел и спросил: «На кой черт ты женился?». Пушкин ответил: «Я хотел ехать за границу - меня не пустили, я попал в такое положение,  что не знал, что делать, и женился». Об этом рассказе  Брюллова вспоминает его ученик М.И.Железнов.
Русскому  философу, живущему на Западе, госпожа Пушкина представлялась так: «...ажурная красавица с осиной талией, легкая и воздушная только во флирте и танце, но каменно-тяжелая как жизненная спутница».
Княгиня Долгорукова, подруга юности Натальи Гончаровой, считала, что «он любил  жену и находил в ней свое счастье; но все-таки она была не по нем», и Пушкин «был несчастный человек».
Карамзина замечает: «Больно сказать, но это правда: великому и доброму Пушкину следовало иметь жену, способную лучше понять его и более подходящую к его уровню».
Александра Смирнова -Россет жалела, что Натали так необразованна и приводит пример. Пушкин просит жену привезти ему из его библиотеки эссе Монтеня и объясняет: «4 синих книги на длинных  моих полках. Отыщи». Конечно, то,  что она не знала расположения книг на его полках или не читала Монтеня, вовсе не так  уж и важно. Печальнее другое, что ее поступки без него и даже с ним подчас совершались наперекор ему: Наталья Николаевна общалась с теми, с кем не надо, принимала того, кого он не хотел видеть у себя в доме, выводя мужа из себя и т.п. Интересы мужа еще не стали ее интересами.
Приведем сцену, которая имела место в 1831 году, из «Записок Александры Осиповны Смирновой-Россет», в изложении ее дочери: «Раз, когда Пушкин читал моей матери стихотворение, которое она должна была в тот же вечер передать государю, жена Пушкина воскликнула: «Господи, до чего ты мне надоел со своими стихами, Пушкин!» Он сделал вид, что не понял, и отвечал: «извини, этих ты не знаешь: я не читал их при тебе». – «Эти ли, другие ли, все равно. Ты вообще надоел мне своими стихами». Несколько смущенный, поэт сказал моей матери, которая кусала губы от вмешательства: «Натали еще совсем ребенок. У нее невозможная откровенность малых ребят».
Когда Баратынский спросил жену Пушкина, может ли он прочесть свои новые стихи мужу, не оторвет ли ее от дел, она равнодушно ответила: «Читайте, пожалуйста! Я не слушаю».
Быть женой великого человека - это тяжелая ноша, которая не каждой женщине под силу. В то время Наталья Николаевна не стала ни полноправной хозяйкой, будучи занятой балами, ни музой, вдохновляющей супруга, так как была равнодушна к его творчеству. Просто ее красота стала для Пушкина обычным источником рабства. Судя по всему, он влюбился  в ее физические достоинства, а душевных качеств просто не разглядел, будучи уверенным, что его души хватит на двоих.

Пушкин - Наталья Николаевна -Дантес - Император

Время с октября 1836 по январь 1837 года было периодом преследования и травли Наталии Николаевны и Пушкина со стороны Дантеса и Геккерена, когда в ход были пущены самые низкие средства: запугивание, сплетни, анонимные письма.
Пушкину было ясно, что его враги ни за что не уймутся. Высший свет благоволил к «своим» – кавалергарду Дантесу и респектабельному дипломату Геккерну. Бомонд принял госпожу Пушкину, а мужа скорее терпел. Для них поэт оставался «чужим». Даже в дружественных ему семействах Карамзиных и Вяземских молодое поколение либо колебалось, либо приняло сторону врагов Пушкина. Поэт уже не был пророком, кумиром современников. Его философская лирика и раздумья над судьбой России были «чужими» в «николаевскую» эпоху, так же как камер-юнкерский мундир чужд поэту.  С горечью Пушкин говорил  Вяземскому, что ему «недостаточно уверенности своей собственной, своих друзей и известного кружка, что он принадлежит всей стране и желает, чтобы имя его оставалось незапятнанным везде, где его знают».
Единственно возможным ответом Пушкина на происки врагов был смертельный поединок. И он сделал свой выбор.
Напрасно понадеялись Геккерны на слово, данное Пушкиным царю. Русский человек хозяин своему слову: как дал, так и взял.
Тем более что Николай I своего царского слова не сдержал, не вмешался, не помог Пушкину в сложнейшей ситуации. А только подлил масла в огонь, когда сделал Наталье Николаевне внушение. Об этом много позже царь рассказал барону Модесту Корфу. В дневнике барона сохранился рассказ императора о Пушкине и его жене: «Под конец его жизни, встречаясь часто с его женою, которую я искренне любил и теперь люблю как очень добрую женщину, я раз как-то разговорился с нею о камеражах (сплетнях), которым ее красота подвергает ее в обществе; я советовал ей быть как можно осторожнее и беречь свою репутацию сколько для нее самой, столько и для счастья мужа при известной его ревности. Она, видно, рассказала это мужу, потому что, увидясь где-то со мной, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. - Разве ты и мог ожидать от меня иного? спросил я его. - Не только мог, государь, но, признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживании за моею женой. - Через три дня потом была его последняя дуэль».
Пушкина такое «отеческое» внимание возмутило. Во-первых, он понял, до какого уровня дошли сплетни. Во-вторых, потому что именно Николай I дал повод сплетничать о его жене. Пушкин говорил другу Нащокину, что царь, «как офицеришка, ухаживает за его женою; нарочно по утрам по нескольку раз проезжает мимо ее окон, а ввечеру, на балах, спрашивает, отчего у нее всегда шторы опущены». Свои советы царь пытался давать в самый острый момент. Во второй половине января Дантес, уже женатый, стал вновь оказывать Наталье Николаевне знаки внимания более чем откровенные. Он словно чувствовал свою безнаказанность, вел себя развязно, в порыве какого-то взвинченного куража. Наталья Пушкина вела себя растерянно, а сам поэт чернел от досады.
Взрыв случился 23 января на балу у оберцеремониймейстера
двора графа Ивана Илларионовича Воронцова-Дашкова. Софья Карамзина спустя неделю писала в письме к Андрею Карамзину: «Считают, что на балу у Воронцовых в прошлую субботу раздражение Пушкина дошло до предела, когда он увидел, что его жена беседовала, смеялась и вальсировала с Дантесом». Через два дня после бала Пушкин, пребывая одновременно в черной меланхолии и ярости, отослал нидерландскому посланнику письмо столь оскорбительного содержания, что Геккерны при всей своей изворотливости не могли уклониться от дуэльного боя. Ситуация была гораздо серьезнее,  чем предполагал поэт. Известно, что друг поэта, Жуковский выполнял роль сводника. Об этом говорит записка Жуковского Наталье Николаевне: «Я, кажется, ясно написал ему о нынешнем бале, почему он не зван и почему Вам непременно надобно поехать... Вам надо быть непременно». «Непременно», повторенное дважды,
по - видимому означает, что царь поручил воспитателю наследника  Жуковскому обеспечить присутствие Натальи Николаевны, а Пушкин мешал бы и потому он «не зван». Николай Павлович садился на ужинах рядом с ней. В сущности, ради приближения Натальи Николаевны и лучшей возможности ухаживать за ней царь сделал  Пушкина  камер-юнкером, что открывало поэту с супругой путь на интимные царские вечера  в Аничковом дворце.
По мнению родителей Пушкина, Натали испытывала большое удовольствие от возможности быть представленной ко двору в связи с назначением Александра Сергеевича камер-юнкером и танцевать на всех придворных балах. Она попала в свою стихию и ни за что не хотела уезжать, видя сочувствие света и благосклонность, несколько даже чрезмерную, царя. Наталья Николаевна как бы вознаграждала себя за безрадостные детство и юность в угрюмом доме. Ей льстило, что красота ее произвела впечатление на самого царя. «... На масленице она много развлекалась, на балу в Уделах она явилась в костюме жрицы солнца и имела большой успех. Император и императрица подошли к ней и сделали ей комплимент по поводу ее костюма, а император объявил ее царицей бала» (из письма Н.О. Пушкиной - О.С. Павлищевой 16 марта 1833 года).
29 декабря1834 года мать поэта, Надежда Осиповна писала Е.Н.Вревской: «Сообщу вам новость: Александр назначен камер-юнкером. Натали в восторге, потому что это открывает ей доступ ко двору; в ожидании этого она танцует каждый день... Натали много выезжает, танцует ежедневно... Только и слышишь разговору, что о праздниках, балах и спектаклях».
«Представление Натали ко двору прошло с огромным успехом,- только о ней и говорят. На балу у Бобринских император танцовал с ней, а за ужином сидел рядом с нею. Говорят, что на Аничкином балу она была восхитительна. Итак, наш Александр, не думав об этом никогда, оказался камер-юнкером. Он собирался ехать с ней на несколько месяцев в деревню, чтобы сократить расходы, а теперь вынужден будет на значительные траты». (Н.О. Пушкина - О.С. Павлищевой, 26 января 1834 года).
«Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам), - записывает Пушкин в дневнике первого ян¬варя 1834 года. - Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове…». Двору хотелось - надо понимать, что хотелось императору. Конечно, хотелось и Натали, ведь ей всего двадцать два года, она молода, красива, так хочется блистать в свете, ловить восхищенные взгляды.
Н. М. Смирнов в своих воспоминаниях сообщает по этому поводу следующее: «Пушкина сделали камер-юнкером, - это его взбесило, ибо сие звание точно было неприлично для человека 34 лет, и оно тем более его оскорбило, что иные говорили, будто оно ему дано, чтоб иметь повод приглашать ко двору его жену. При том, на сей случай вышел мерзкий пасквиль, в котором говорили о перемене чувств Пушкина, будто бы он сделался искателен, малодушен, и он, дороживший своей славой, боялся, чтобы сие мнение не было принято публикою и не лишило его народности. Словом, он был огорчен и взбешен и решился не пользоваться своим мундиром и, чтоб не ездить ко двору, не шить даже мундира». Смирновы насильно заставили его купить подержаный мундир князя Витгенштейна.
Молва о том, что поэт почтен придворным званием ради красоты жены, очень быстро распространилась в городе. В воспоминаниях В.А. Соллогуба говорится: «Жена его (Пушкина) была красавица, украшение всех собраний и, следовательно, предмет зависти всех ее сверстниц. Для того, чтобы приглашать ее на балы, Пушкин пожалован был камер-юнкером. Певец свободы, наряженный в придворний мундир, для сопутствования жены красавицы, играл роль жалкую, едва ли не смешную. Пушкин был не Пушкин, а царедворец и муж. Это он чувстовал глубоко…». Александр Сергеевич был весьма озадачен всем этим, так как ему «хотелось поберечь средства и уехать в деревню», где он будет без помех писать, сократит расходы, разделается с долгами, увезет жену от соблазнов светской жизни. Но против этого возражает «легкомысленная» Наталья Николаевна. Александра Осиповна Смирнова вспоминает: «Отец рассказывал мне, что как-то вечером, осенью, Пушкин прислушиваясь к завыванию ветра, вздохнул и сказал: «Как хорошо бы теперь быть в Михайловском! Нигде мне так хорошо не пишется, как осенью в деревне. Что бы нам поехать туда!» У моего отца было имение в Псковской губернии, и он собирался туда для охоты. Он звал Пушкина ехать с ним вместе. Услыхав этот разговор, Пушкина воскликнула: «Восхитительное местопребывание! Слушать завывание ветра, бой часов и вытье волков. Ты с ума сошел!» И она залилась слезами к крайнему изумлению моих родителей. Пушкин успокоил ее, говоря, что он только пошутил, что он устоит и против искушения, и против искусителя (моего отца). Тем не менее, Пушкина еще некоторое время дулась, упрекая его, что он внушает сумасбродные мысли ее супругу». (В.В.Вересаев, т.2)
Пушкин уступает жене, но мучается, потому что балы и наря¬ды требуют все больших расходов, а он уже и так в долгах, кото¬рые растут с каждым днем.
Царь выдает Пушкину ссуду, делая его таким образом зависимым от себя и требуя присутствия поэта с женой на всех придворных мероприятиях. Пушкин злится на Ни¬колая I, которого считает теперь виновником всех своих семей¬ных неурядиц, ревнует к нему Натали. «Не кокетничай с ца-рем…», - пишет поэт жене в октябре 1833 года из Болдина. А ле¬том 1834 года выражается уже более определенно: «…я был так жел¬чен, что надобно было развлечься чем-нибудь. Все тот (имеется ввиду - царь) виноват…».
По воспоминаниям Веры Александровны Нащокиной,  любовь Пушкина к жене «была безгранична. Наталья Николаевна была его богом, которому он поклонялся, он никогда, даже мыслью, даже намеком на какое-либо подозрение не допускал оскорбить ее... Клевета, стесненность в средствах и гнусные анонимные письма омрачали семейную жизнь поэта, однако мы в Москве видели его всегда неизменно веселым, никогда не допускавшим никакой дурной мысли о своей жене. Он боготворил ее по-прежнему».
Ю. М. Лотман в книге, посвященной биографии поэта писал: «Став женой Пушкина, Наталья Николаевна достойно исполняла эту нелегкую роль. Пушкин был гениален не только как поэт, но и как человек - полнота жизни буквально взрывала его изнутри. Его на всех хватало, и всего ему еще не хватало. Того же он хотел и от жены: ему нравилось, как она домовито хозяйничает, расчетливо спорит с книгопродавцами из-за денег, рожает детей одного за другим, блистает на балах. Он хотел бы ее видеть тихой хозяйкой в деревенском доме далеко от столицы и звездой петербургского бала, ослепительной и неприступной. Он не задумывался, по силам ли это ей, московской барышне, вдруг ставшей женой первого поэта России, первой красавицей «роскошной, царственной Невы», хозяйкой большого дома - всегда без денег, с дерзкими слугами, болеющими детьми, всегда или после родов, или в ожидании ребенка. Чувство «взрослости» оглушило ее, успех кружил голову. Но она была не глупа и добродетельна».
И все же имели место странные поступки Натальи Пушкиной, которые отмечала Софья Карамзина в письме к брату 29 декабря 1836 года: «Она же, со своей стороны, ведет себя не очень прямодушно: в присутствии мужа делает вид, что не кланяется с Дантесом и даже не смотрит на него, а когда мужа нет, опять принимается за прежнее кокетство…».
«Сколько бы ни стремились вывести гибель Пушкина за рамки семейных отношений, никуда от них не уйдешь. Да, была «московская барышня» с провинциальной застенчивостью, была женщина с отзывчивой душой и верная жена. Но была и вспыхнувшая влюбленность в «белокурого остроумного котильонного принца» (по выражению А. Ахматовой), и ревность Пушкина. И подлость Геккернов. И дуэль. И гибель поэта» (Н. Грашин).
Видимо, француз все же взволновал Наталью Николаевну, как ни один мужчина до этого. «Он ее смутил», - признавал сам Пушкин, а затем понял, что страсть Дантеса вполне серьезная. Душевное равновесие жены поэта рухнуло, ее природная холодность сменилась  сердечным жаром. Дантес оказался именно тем человеком, который был создан для нее: ровесник и красавец, понятный и близкий по вкусам, складу характера и интересам.
Наталья Николаевна считала кокетство занятием вполне невинным. Известен факт, что даже император однажды сделал Пушкиной отеческое внушение по поводу ее поведения. «Слишком приметна была она, - отмечал пушкинист А. Ф. Онегин, - и как жена гениального поэта, и как одна из красивейших русских женщин. Малейшую оплошность, неверный шаг ее немедленно замечали, и восхищение сменялось завистливым осуждением, суровым и несправедливым». На вопрос княгини В. Ф. Вяземской, чем может кончиться вся история с Дантесом, она ответила: «Мне с ним весело. Он мне просто нравится, будет то же, что было два года сряду».
Обратимся к свидетельствам современников, которые со стороны наблюдали за поведением жены поэта. Из дневника фрейлины М.К.Мердер, которая присутствовала на балу у неаполитанского посланника.
Итак, «5 февраля 1836 г. Среда. «В толпе я заметила Дантеса, но он меня не видел... Мне показалось, что глаза его выражали тревогу, – он искал кого-то взглядом и внезапно исчез в соседней зале. Через минуту он появился вновь, но уже под руку с г-жою Пушкиной. До моего слуха долетело: - Уехать - думаете ли вы об этом - я этому не верю - вы этого не намеревались сделать...
Выражение, с которым произнесены эти слова, не оставляло сомнения насчет правильности наблюдений, сделанных мною ранее, - они безумно влюблены друг в друга! Пробыв на балу не более получаса, мы направились к выходу: барон танцевал мазурку с г-жою Пушкиной. Как счастливы они казались в эту минуту!» В один из вечеров в сентябре 1836 года у Карамзиных находились Пушкин с женой, Екатерина Гончарова и Дантес. «Жалко было смотреть на фигуру Пушкина, который стоял напротив них, в дверях, молчаливый, бледный и угрожающий, - пишет Софья Карамзина. - Боже мой, как все это глупо! Когда приехала графиня Строганова, я попросила Пушкина пойти поговорить с ней. Он было согласился, краснея (ты знаешь, что она - одно из его отношений, и притом рабское), как вдруг вижу - он внезапно останавливается и с раздражением отворачивается.
«Ну, что же?» - «Нет, не пойду, там уж сидит этот граф». – «Какой граф?» - Д'Антес, Гекрен, что ли!»
Новый 1837 год супруги Пушкины встречали у Вяземских. В числе гостей была и Наталья Кочубей-Строганова. Дантес явился со своей невестой Екатериной Гончаровой. Графиня Наталья почувствовала приближающуюся катастрофу и сказала княгине В. Ф. Вяземской, будто у Пушкина такой страшный вид, что на месте его жены она не рискнула бы вернуться с ним домой.
Уже после гибели Пушкина, в марте 1837 года, А. Н. Карамзин писал брату: «Ты не должен, однако же думать, что все общество было против Пушкина после его смерти: нет, это только кружок Нессельрод и еще кое-кто. Наоборот, другие, как например, графиня Нат.(алья) Строганова и госпожа Нарышкина (Мар.(ия) Яков.(левна) с большим жаром говорили в его пользу, что даже вызвало несколько ссор».
Теперь приведем записи М.К.Мердер, сделанные позднее.
«22 января 1837 г. Пятница. Минуту спустя я заметила проходившего мимо А. С. Пушкина. Какой урод! Рассказывают… что Пушкин, вернувшись как-то домой, застал Дантеса наедине со своей супругою. Предупрежденный друзьями, муж давно уже искал случая проверить свои подозрения; он сумел совладеть с собою и принять участие в разговоре. Вдруг у него явилась мысль потушить лампу. Дантес вызвался снова ее зажечь, на что Пушкин отвечал: «Не беспокойтесь, мне, кстати, нужно распорядиться насчет кое-чего»…Ревнивец остановился за дверью, и через минуту до слуха его долетело нечто похожее на звук поцелуя…».
«28 января 1837 г. Только что… сообщили о кончине г. Пушкина [заметим, что 28 января Пушкин был еще жив]. Как быстро распространяются слухи! Еще утром нам об этом говорил кто-то из прислуги. Вот к чему привела женитьба барона Дантеса! Раз дуэли было суждено состояться, то уж не проще ли было покончить с мужем прежде, чем обвенчаться с сестрою его жены? Теперь же последнее представляется невозможным. Каково положение вдовы?
29 января. Пятница. В моем распоряжении две версии. Тетя рассказывает одно, бабушка совсем другое - последнее мне милее. У бабушки Д'Антес-де-Геккерен является «en chevalier galant» (галантным рыцарем (фр.)). Если верить тете – «c'est un personna-ge brutal» (это грубая личность (фр.)). Говорят, будто со дня свадьбы, даже ранее венчания, Пушкина преследовали анонимные письма. Одно из них он не в силах был переварить: под изображением рогов стояло множество имен обманутых мужей, выражавших свое восхищение по поводу того, что общей их участи не избежал человек, пользующийся репутациею далеко не добродушного, которому случается даже и поколачивать жену... Таков смысл письма, имевшего решающее значение. Пушкин показал его барону Д'Антесу: тогда последний, будто бы, сказал:
« Послушайте, когда обладаешь женой красавицей, тогда не следует уделять много внимания злым выходкам подобного рода». - Быть может, вы правы, - ответил Пушкин, - но я, тем не менее, прошу, чтобы нога ваша не была в моем доме. На это Д'Антес возразил: «Если вы любите вашу супругу, то так же ли сильна любовь ваша и к ее сестре? Отчего вы не допускаете мысль, это я прихожу для нее? - Если так - то женитесь на ней. Вот как сделалось дело. Ценою этого самопожертвования удавалось спасти репутацию любимой женщины.
… Несомненно, Д'Антесу, увлеченному до безумия г-жою Пушкиной, не следовало жениться на ее сестре, но раз он это сделал, нельзя не сказать, - говорит Су...ев, - что этим он думал спасти репутацию той, которую любил. Поступок необдуманный, но являющий признаки высокой души, особенно после того, как всем было говорено о решимости ехать во Францию, с целью положить конец оскорбительным толкам и клевете, распространенным в обществе насчет г-жи Пушкиной. На этих днях Д'Антес получил от ее мужа письмо, полное самых оскорбительных выражений. Не оставалось ничего другого, как требовать удовлетворения или, по меньшей мере, объяснений. Пушкин принял вызов. Д'Антес стрелял первым и ранил противника, который упал. Тогда секундант Д'Антеса спросил: «Не пора ли кончить?» - Нет! - отвечал раненый и, минуту спустя, потребовал оружие, крикнув Д'Антесу: «Стойте хорошенько!» Выстрел был неудачен. Молодой француз, секундант Д'Антеса, повторил: «Теперь кончено!» - Нет, - сказал Пушкин, и, потребовав, чтобы его поддержали, прицелился снова и ранил Д'Антеса в руку, после чего тот, в свою очередь, упал. Пушкин, улыбаясь, спросил: «Он умер?» -Нет! - ответил француз. - Жаль! - проговорил Пушкин. …Как только Д'Антес оправится, он с женою уедет за границу. Вот его собственные слова: «Уеду, и ее увезу с собою». Он говорит всем, кто хочет его слушать, что женился, дабы спасти честь сестры жены от оскорбительной клеветы, но теперь считает своим долгом заняться несчастною жертвою, ставшею его женою. Пусть говорят после этого, что в действиях его сказывается нечто возвышенное (du reelement grand), а у его противника заключается нечто грубое, дьявольское (brutalement diabolique!). По крайней мере он не изменил своей любви и испытанной храбрости. - Ces tetes chaudes de notre siecle - les tetes franchises! (Эти горячие головы нашего столетия - французские головы! (фр.)).
6 февраля ... Говорили о Пушкине, которого г-жа К - ова обвиняет: «Два месяца тому назад я нашла бы, что дуэль естественна, но теперь, после того как Д'Антес женился на сестре той, которую любил, когда он принес в жертву собственное счастие, ради чести другого, - обстоятельства переменились. Надо было к подобному самопожертвованию отнестись с уважением. Мы знаем, что г-жа Пушкина была единственною женщиною, которую он почитал (qu'il ait respecte), для него она была божеством, в ней была его жизнь, идеал сердца. Несомненно, образ ее издавна жил в нем. Когда они встретились - она уже принадлежала другому. Он полюбил, - но свет позавидовал счастью. Злые языки начали свою работу. Влюбленный ясно увидел приближение той минуты, когда его ангела коснется людская клевета... Тогда, собрав все свое мужество, он объявил во всеуслышание, что женится. Для подобной жертвы нужно обладать сильным духом».
(Из дневника М. К. Мердер).
Эта запись приведена вовсе не для того, чтобы доказать неверность Пушкиной. В рассказе явно просматривается сплетня и не скрывается ненависть к Пушкину. Гораздо важнее, кем она сделана: «Дочь генерала Мердера Мария Карловна, фрейлина, была едва знакома с Пушкиным. Дневник ее ценен тем, что он точно отражает состояние «постоянной сплетни», в центре которой оказались Пушкины».
«Замечательно, что почти все те из светских дам, которые были на стороне Геккерна и Дантеса, не отличались блистательною репутациею и не могли служить примером нравственности…». (Из воспоминаний К. К. Данзаса. В записи А. Аммосова).
«Пушкин был прежде всего жертвою бестактности своей жены и ее неумения вести себя, жертвою своего положения в обществе, которое, льстя его тщеславию, временами раздражало его - жертвою своего пламенного и вспыльчивого характера, недоброжелательства салонов и, в особенности, жертвою жестокой судьбы, которая привязалась к нему, как к своей добыче, и направляла всю эту несчастную историю». ( Кн. П.А. Вяземский - Кн. О.А. Долгоруковой, 7 апреля 1837 года)
П. И. Бартенев, в «Примечаниях к «письмам князя П. А. Вяземского из Петербурга в чужие края к А. О. Смирновой» пишет: «Горько его оплакивать; но горько также осознавать, что светское общество (или по крайней мере некоторые члены его) не только терзало ему сердце своим недоброжелательством, когда он был жив, но и озлобляется против его трупа. Нам известно, что в их числе была графиня Нессельроде».
Другого мнения придержтвается бывший лицеист М.А.Корф: «Прелестная жена, которая любила славу своего мужа более для успехов своих в свете, предпочитала блеск и бальную залу всей поэзии в мире и, по странному противоречию, пользуясь всеми плодами литературной известности Пушкина, исподтишка немножко гнушалась тем, что она, par exсellence, светская женщина, - привязана к мужу - литератору, - эта жена, с семейственными и хозяйственными хлопотами, привела к Пушкину ревность и отогнала его музу». (Гр. М.А. Корф. Записка. Я. Грот).
Немало книг написано о тех, кто «для потехи раздували чуть затаившийся пожар». И знаменитый Орден рогоносцев был создан только с целью, чтобы подтолкнуть поэта к гибели. Между тем, если бы все те мужья, которым Александр Сергеевич наставил в свое время рога, собрались бы вместе - в этом рогатом лесу поэт блуждал бы три дня и три ночи.
Судя по всему, Наталья Николаевна не была ни  в чем виновата. Поэт сам отверг все возможные разговоры о причастности жены к своей дуэли. После злополучной дуэли 27 января 1837 года, смертельно раненый Пушкин в дороге беспокоился лишь о том, чтобы по приезде домой не испугать жену. Когда его внесли в дом, то первыми  словами, обращенными к жене, были следующие: «Как я рад, что еще вижу тебя и могу обнять! Что бы ни случи¬лось, ты ни в чем не виновата и не должна себя упрекать, моя милая!»
О том же пишет и Жуковский в письме к С.Л.Пушкину, рассказывая о последних часах поэта: «Жена здесь, - говорил он. - Отведите ее. Она, бедная, безвинно тер¬пит! В свете ее заедят».
Однако, светских злопыхателей гораздо более привлекал другой роман пушкинской красавицы, который происходил в бальных дворцовых залах. В ехидном пасквиле, анонимно разосланном по столице с поздравлением поэта о вступлении в Орден рогоносцев, имелись в виду совсем не отношения жены Пушкина с Дантесом. Намек был на другие отношения, т.е. с царем.

Злополучный пасквиль

Близкие друзья и знакомые Пушкина говорили, что он был встревожен и взбешен после получения пакета, в котором было вложено три диплома на звание члена общества рогоносцев. Приведем текст анонимного письма:
«Орденоносцы, Командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством почтеннейшего Великого магистра Ордена, его превосходительства Д.Л.Нарышкина, единогласно назначили Г.А.Пушкина помощником Великого магистра и историографом Ордена. Бессменный секретарь: граф И.Борх».
Это была злая насмешка над поэтом. Поэт сам часто называл «рогоносцами» многих обманутых мужей. Окружение царя знало, что жена Д.Л.Нарышкина была любовницей Александра I. Намек авторов «диплома» на то, что поэт избирается заместителем, явно указывал на близкие отношения жены Пушкина с царем и назначение поэта «историографом» ордена Рогоносцев. На службе императора Пушкин был официальным историографом и имел доступ в архивы. Но тот, на кого намекал злой пасквиль, был недосягаем, а потому к барьеру пришлось стать Дантесу.
До полудня  4 ноября экземпляры пасквиля уже  были получены поэтом и его друзьями: Вяземским, Карамзиными, братьями Россетами, Элизе Хитрово, Михаилом Виельгорским, А.И. Васильчиковой - теткой Соллогуба, у которой он жил, - «семь или восемь» адресатов, по подсчетам самого Пушкина, хорошо знавшим поэта. Враги Пушкина точно рассчитали удар, который они нанесли поэту, зная трепетное отношение Елизаветы Хитрово к ее кумиру, послав именно через нее анонимное письмо. Получив пакет, адресованный на ее имя, но обращенный к Пушкину, Елизавета Михайловна, как светский человек, не вскрыла его, а отправила своему другу. И горько сожалела о том впоследствии, но было уже поздно. Ни Жуковский, ни Вяземский, получив подобные письма, их, разумеется, Пушкину не передали. Поэт вскрыл именно пакет, присланный из особняка Салтыкова, что на Дворцовой набережной. Один из таких конвертов, не распечатывая его и не подозревая о гнусном содержании, в середине того же дня Пушкину принес Владимир Соллогуб. Пушкин был уже спокоен и владел собой. Позади было объяснение с женой.
Граф В.А.Соллогуб вспоминал, что « начале декабря д’Аршиак показал мне несколько печатных бланков с разными шутовскими дипломами на разные нелепые звания. Он рассказал мне, что венское общество целую зиму забавлялось рассылкою подобных мистификаций. Тут находился тоже печатный образец диплома, посланного Пушкину. Таким образом, гнусный шутник, причинивший ему смерть, не выдумал даже своей  шутки, а получил образец от какого-то члена дипломатического корпуса и списал». Следует обратить внимание на то, что в пасквиле «слово «историографом» было вписано от руки. Его авторы хорошо знали, что историографом в России был только Пушкин». А «сам текст анонимки наводил на мысль о сложной интриге, доступной лишь лицам, близким ко двору. В письме упомянуты, помимо Пушкина еще два имени: Д. Л. Нарышкин - муж долголетней любовницы Александра I, а также И. М. Борх - переводчик департамента внешних сношений, муж Л. М. Голынской, родственницы Натальи Николаевны. Чета Борх была известна порочными нравами, о чем хорошо знал Пушкин и рассказал об этом Данзасу, когда они встретили мужа и жену Борх по дороге на Черную речку 27 января 1837 года. В анонимке фигурировали имена общеизвестных в свете рогоносцев, и содержался явный намек на связь жены поэта не с Дантесом, а с царем по аналогии с женой Нарышкина. В придворных кругах обсуждали и такие мерзкие подробности. Александр I фактически платил Нарышкину за «пользование» его женой… Нарышкин приносил царю очень красивую книгу в переплете. Царь, развернув книгу, находил в ней чек в несколько сот тысяч будто на издание повести и подписывал этот чек. По такой логике получается, что в пасквиле содержался гнуснейший намек на то, что и камер-юнкерство, и ссуды, и звание «историографа» - все это оплачено Пушкиным тою же ценою, что и благоденствие Нарышкина… Удар был рассчитанный, смертельный…»
Не следует исключать, что д’Аршиак, Геккерн, Г. Строганов, Борх, и сама М. Д. Нессельроде могли быть причастными к убийству Пушкина, и к министерству иностранных дел, а на их уровне - и к его главе графу К. В. Нессельроде, которого с уверенностью можно отнести к числу организаторов убийства Пушкина. Этих людей, вкупе с новыми родственниками Пушкина, было в избытке, чтобы его уничтожить, но были и другие «могущественные» люди, которые участвовали в гнусной травле поэта и в его убийстве. Косвенным доказательством этого вывода может служить очень редкое, а потому вдвойне ценное свидетельство самого И. С. Тургенева: «(В начале 1837 года) Войдя в переднюю квартиры Петра Александровича (Плетнева), я столкнулся с человеком среднего роста, который уже надев шинель и шляпу и прощаясь с хозяином, звучным голосом воскликнул: «Да! Да! Хороши наши министры! Нечего сказать!» - засмеялся и вышел. Я успел только разглядеть его белые зубы и живые, быстрые глаза. Каково же было мое горе, когда я узнал потом, что этот человек был Пушкин».

«День каждый, каждую годину,
Привык я думой провождать,
Грядущей смерти годовщину
Меж их стараясь угадать...»

С момента получения пасквиля и до вызова Дантеса на дуэль, Пушкин не знал покоя. По словам Вяземского, «анонимные письма лежали горячей отравой на сердце Пушкина. Ему нужно было выбросить этот яд со своей кровью, или с кровью того, кто был причиною или предлогом нанесенного Пушкину оскорбления». Пушкин показал жене полученный диплом. О данном случае Вяземский писал в письме к великому князю Михаилу Павловичу: «Неумеренное и довольно открытое ухаживание молодого Геккерена за г-жею Пушкиной порождало сплетни в гостиных и мучительно озабочивало мужа. Несмотря на это, он, будучи уверен в привязанности к себе своей жены и в чистоте ее помыслов, не воспользовался своею супружеской властью, чтобы вовремя предупредить последствия этого ухаживания, которое и привело на самом деле к неслыханной катастрофе, разразившейся на наших глазах. 4-го ноября моя жена вошла ко мне в кабинет с запечатанной запискою, адресованной Пушкину, которую она только что получила в двойном конверте по городской почте. Она заподозрела в т у же минуту, что здесь крылось что-нибудь оскорбительного для Пушкина. Разделяя ее подозрения и воспользовавшись правом дружбы, которая связывала меня с ним, я решился распечатать конверт и нашел в нем диплом. Первым моим движением было бросить бумагу в огонь, и мы с женой дали друг другу слово сохранить все это в тайне. Вскоре мы узнали, что тайна эта далеко не была тайной для многих лиц, получивших подобные письма, и даже Пушкин не только сам получил такое же, но и два других подобных, переданных ему его друзьями, не знавшими их содержания и поставленными в такое же положение, как и мы. Эти письма привели к объяснению супругов Пушкиных между собой и заставили невинную, в сущности, жену признаться в легкомыслии и ветрености, которые побуждали ее относиться снисходительно к навязчивым ухаживаниям молодого Геккерена; она раскрыла мужу все поведение молодого и старого Геккеренов по отношению к ней; последний старался склонить ее изменить своему долгу и толкнуть ее в пропасть. Пушкин был тронут ее доверием, раскаянием и встревожен опасностью, которая ей угрожала, но, обладая горячим и страстным характером, не мог отнестись хладнокровно к положению, в которое он с женой был поставлен: мучимый ревностью, оскорбленный в самых нежных, сокровенных своих чувствах, в любви к своей жене, видя, что честь его задета чьей-то неизвестной рукою, он послал вызов молодому Геккерену, как единственному виновнику, в его глазах, в двойной обиде, нанесенной ему. Необходимо при этом заметить, что, как только были получены эти анонимные письма, он заподозрел в их сочинении старого Геккерена и умер с этой уверенностью. Мы так никогда и не узнали, на чем было основано это предположение, и до самой смерти Пушкина считали его недопустимым. Только неожиданный случай дал ему впоследствии некоторую долю вероятности. На этот счет не существует никаких юридических доказательств, ни даже положительных оснований».
Свое резкое и решительное возмущение неблаговидным поведением Геккернов Пушкин излагает в письме к А.Х.Бенкендорфу от 21 ноября 1836 года, выражая мысли точно и просто, как настоящий писатель-классик. «Граф, я в праве, я даже считаю себя обязанным сообщить о том, что произошло в моем семействе. Утром, 4-го ноября, я получил три экземпляра письма оскорбительного для чести моей и моей жены. По внешнему виду бумаги, по стилю и манере изложения, я сразу увидал, что оно написано иностранцем, человеком высшего общества, дипломатом. Я стал наводить справки. Я узнал, что еще семь или восемь человек получили в тот же день двойные конверты, куда были вложены такие же письма, адресованные на мое имя. Большинство адресатов, подозревая какую-то низость, мне их не переслали. Все они были возмущены низким и незаслуженным оскорблением, но, признавая поведение моей жены безукоризненным, в то же время говорили, что повод к этой мерзости дал Дантес своим упорным ухаживанием за ней. Я не мог допустить, чтоб имя моей жены связывали с чьим бы то ни было именем. Я послал это сказать Дантесу. Барон Геккерн явился ко мне и принял за Дантеса вызов, но просил о двухнедельной отсрочке. Случилось так, что во время данной ему отсрочки Дантес влюбился в мою свояченицу, м-ль Гончарову, и сделал ей предложение. Об этом меня оповестила молва. Я заявил Даршиаку, секунданту Дантеса, что беру вызов обратно. В то же время я убедился, что анонимные письма писал г. Геккерн, о чем считаю своим долгом предупредить правительство и общество. Я единственный судья и хранитель чести моей и жены моей, почему я не прошу ни правосудия, ни мести; я не могу и не хочу сообщать кому бы то ни было, на чем основаны мои утверждения».
По слогу и по тому, как безымянное письмо было составлено, Пушкин понял, что исходило оно «от иностранца, человека, принадлежащего к высшему обществу», возможно от дипломата. Это был подлый, клеветнический пасквиль, оскорбляющий честь великого поэта и его жены, явившийся последней каплей в зловещей интриге. Пушкин вызвал Дантеса на дуэль. Много усилий к предотвращению дуэли приложили Василий Андреевич Жуковский и тетушка Натальи Пушкиной - Екатерина Ивановна Загряжская, фрейлина, влиятельная дама при дворе; она очень любила  свою племянницу, с уважением и почтением относилась к её мужу-поэту. Дуэль тогда удалось отложить. Но по Петербургу прокатилась не менее ошеломляющая новость: Дантес женится на старшей сестре Натальи Николаевны – Екатерине Гончаровой, которая действительно любила его. А французский эмигрант втайне вынашивал весьма сомнительную идею: породнившись с семьей Пушкиных, стать ближе к Наталье. Однако после свадьбы двери в дом Пушкиных Дантесу были закрыты. Это не остановило интригана: любыми способами он продолжал искать встреч с женой Пушкина, кокетничать с ней на балах. Как говорили иные, разыгрывалась сентиментальная комедия «к удовольствию общества». П.А.Вяземский писал: «Молодой Геккерн продолжал в присутствии жены подчеркивать свою страсть к госпоже Пушкиной. Городские сплетни возобновились, и оскорбительное внимание общества обратилось с удвоенной силой на действующих лиц драмы, происходящей на его глазах. Положение Пушкина сделалось еще мучительнее; он стал озабоченным, взволнованным, на него тяжело было смотреть. Но отношения его к жене от того не пострадали. Он сделался еще предупредительнее, еще нежнее к ней».
О письме Пушкина к Бенкендорфу стало известно Николаю I. В письме к своему брату царь писал: «Хотя никто не мог обвинять жену Пушкина, столь же мало оправдывали поведение Дантеса, в особенности его гнусного отца… Порицание поведения Геккерна справедливо и заслуженно, он точно вел себя, как гнусная каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина, уговаривая жену его отдаться Дантесу, который будто умирал к ней любовью… Жизнь Пушкина открыла мужу всю гнусность поведения обоих».
Анонимные письма явились одной из причин возникновения конфликтной ситуации и гибели Пушкина. «Не будь их, подчеркивал П.Е.Щеголев, - все равно раньше или позже настал бы момент, когда Пушкин вышел бы из роли созерцателя любовной интриги его жены и Дантеса. В сущности, зная страстный и нетерпеливый характер Пушкина, надо удивляться лишь тому, что он так долго выдерживал роль созерцателя. Отсутствие реакции можно приписать тому состоянию оцепенения, в которое его в 1836 г. повергали все его дела: и материальные, и литературные, и иные… Анонимные письма были толчком, вытолкнувшим Пушкина из колеи созерцания. Чести его была нанесена обида, и обидчики должны были понести наказание. Обидчиками были те, кто составил и распространил пасквиль».
Кем были написаны анонимные письма, никто не знал и не неизвестно до сих пор.
Более веско писал о причинах смерти поэта кузен и секундант Дантеса виконт д’Аршиак, который вряд ли занимал сторону поэ¬та. «Не отдельные лица были причиной гибели Пушкина - не Дантес, Геккерн или Нессельроде, взятые порознь, а все петер¬бургское общество в целом, глубоко враждебное к поэту, беспо¬щадно клеймившему их политическое и сословное исповедание и кидавшему им в лицо свои отравленные и бессмертные сарказмы». «Да, конечно, светское общество его погубило, - так оценива¬ет случившееся П.А.Вяземский в письме к А.О.Смирновой. - Проклятые письма, проклятые сплетни приходили к нему со всех сторон. С другой стороны, причиною катастрофы был его пылкий и замкнутый характер…».
Обстоятельства, приведшие к дуэли, приводит Екатерина Николаевна Мещерская-Карамзина, та самая, в салоне которой несколько месяцев назад все нападали на Пушкина «за жену»: «Необходимость беспрерывно вращаться в неблаговолящем свете, жадном до всяких скандалов и пересудов, щедром на обильные сплетни и язвительные толки; легкомыслие его жены и вдвойне преступное ухаживание Дантеса после того, как он достиг безнаказанности своего прежнего поведения непонятною женитьбой на невестке Пушкина,- вся эта туча стрел, направленных против огненной организации, против честной, гордой и страстной его души, произвела такой пожар, который мог быть потушен только подлою кровью врага его или же собственною его благородной кровью. Собственно говоря, Наталья Николаевна виновна только в чрезмерном легкомыслии, в роковой самоуверенности и беспечности, при которых она не замечала той борьбы и тех мучений, какие выносил ее муж. Она никогда не изменяла чести, но она медленно, ежеминутно терзала восприимчивую, пламенную душу Пушкина. В сущности она сделала только то, что ежедневно делают многие из наших блистательных дам, которых однакож из-за этого принимают не хуже прежнего, но она не так искусно умела скрыть свое кокетство, и, что еще важнее, она не поняла, что ее муж иначе был создан, чем слабые и снисходительные мужья этих дам».
Нельзя исключать иную точку зрения на суть трагического происшествия и, может быть, определяющую, которая раньше оставалась вне внимания аналитиков. Она заключается в том, что не ухаживания  за женой взорвали Пушкина, а тот факт, что намерения Дантеса из легкого флирта перерастали в серьезные отношения. Дантес влюбился в Наталью Пушкину. А поскольку она стала отвечать ему взаимностью, то ее муж был преградой для обоих. С точки зрения двух влюбленных, лишним являлся Пушкин. Трудно поверить, но факт: поэт письменно жалуется Бенкендорфу.
И вот наступает критической момент во взаимоотношениях Пушкиных. На данный факт отношений обратил внимание еще Павел Вяземский, когда говорил, что гнев поэта вышел из берегов не из-за волокитства Дантеса за его женой, а из-за  попыток барона  уговорить  Наталью Николаевну Пушкину вообще оставить мужа, то есть, стать Натальей Николаевной Дантес- Геккерен.
Светский  флирт  кончился. Она не шла к разрыву, но ее к этому, несомненно, вели. При содействии барона Геккерна, Дантес предложил замужней даме Пушкиной выйти замуж за него. Геккерн старший, умоляя Пушкину сжалиться над его сыном, изложил ей проект бегства за границу под  его дипломатическим покровительством. Причем говорил он с ней на эту тему не раз. Игнорируя Пушкина, его жене предлагали последовать за бароном Дантесом, которого  она полюбила и  в этом ему призналась. Перед ней открывалась реальная возможность отправиться с любимым человеком в Париж или в имение его родителей Зульце в Эльзасе и там оформить новый брак. Итак, над Пушкиным нависла угроза развода, которым он сам раньше грозил жене в шутку. Развода и выезда жены за границу. Такова логика рассуждений об основной причине, которая привела к смертельному исходу.
Что же касается письма, то Пушкин, по бумаге, по стилю и внешнему виду анонимного письма сразу решил, что оно написано дипломатом, старым Геккерном и «умер с этой уверенностью». Вспомним слова Пушкина, сказанные им в салоне княгини В. Ф. Вяземской: «я знаю автора анонимных писем, и через неделю вы услышите, как станут говорить о мести, единственной в своем роде; она будет полная, совершенная». Граф Соллогуб, прослушавший 21 ноября его письмо к Геккерну, был потрясен видом Пушкина: «губы его задрожали, глаза налились кровью. Он был до того страшен, что только тогда я понял, что он действительно африканского происхождения».
Ариадна Тыркова-Вильямс в своей книге «Жизнь Пушкина» (том второй) пишет: «Упорнее всего называли три имени – графа С.С. Уварова, князя Гагарина и князя Долгорукова». На Гагарина и Долгорукова указывал Данзас, секундант Пушкина. Его рассказ был опубликован в 1863 году, когда предполагаемые составители пасквиля находились за границей.
Но, они категорически отвергали обвинение, выдвинутое Данзасом. П.Е.Щеголев, доказывая, что именно Долгоруков писал эти письма, выдвинул правдоподобную версию о том, что «…в этом гнусном деле участвовал коллектив» враждебный Пушкину. В то время самым влиятельным из светских салонов, негативно относившихся к Пушкину, был дом графини М.Д.Нессельроде. О том, что представляла собой графиня, писал П.Вяземский: «Гр. Нессельроде самовластно председательствовала в высшем слое петербургского общества и была последней, гордой, могущественной представительницей того интернационального ареопага, который заседания имел В Сен-Жерменском предместье Парижа, в салоне княгини Меттерних в Вене, в салоне гр. Нессельроде в доме министра иностранных дел в Петербурге. Ненависть Пушкина к этой последней представительнице космополитического, олигархического ареопага едва ли не превышала ненависть его к Булгарину. Пушкин не пропускал случая клеймить эпиграмматическими выходками и анекдотами свою надменную антагонистку, едва умевшую говорить по-русски. Женщина эта паче всего не могла простить Пушкину его эпиграмм на отца ее, гр.Гурьева». Знатную, но не привлекательную даму многие не любили и даже боялись больше, чем Бенкендорфа. Но положение ее мужа заставляло влиятельных русских и весь дипломатический корпус посещать ее салон. В большой дружбе с Нессельроде и ее мужем был и барон Геккерн. О недоброй репутации графини, как-то раз за обедом в Зимнем дворце, выразился император Александр II, лично знавший поэта: «Мы же знаем теперь автора анонимных писем, которые были причиной смерти Пушкина. Это Нессельроде».
С лютой ненавистью относилась к Пушкину и Идалия Григорьевна Полетика, троюродная сестра Натальи Николаевны Гончаровой, злой гений поэта. «Близкие знакомые Пушкина, В.П. Горчаков и П.В. Шереметев, вспоминают: однажды Идалия обратилась к поэту с просьбой написать «что-нибудь» в альбом. Причем, подчеркивают мемуаристы, это «не было просто просьбою простодушного сердца, а чем-то вроде требования по праву». Пушкин ответил, что он не мастер писать в альбомы. «Э, полноте, m-r Пушкин, - заметила Идалия. - К чему это, что за умничанье, что вам стоит!» И тут, сообщает свидетель, «Пушкин вспыхнул, но согласился». На следующий день, когда у хозяйки салона были гости, принесли альбом и стихи Пушкина были зачитаны вслух. Они воспевали хозяйку и были так прекрасны, что у Идалии глаза «вспыхнули самодовольством». Мемуарист говорит: «Знаю только то, что в этом послании каждый стих Пушкина до того был лучезарен, что, казалось, брильянты сыпались по золоту, и каждый привет был так ярок и ценен, как дивное ожерелье, нанизанное самою Харитою в угоду красавице. Но через час-другой один из гостей вновь прочитал стихотворение и,  поняв, в чем дело, невольно вскрикнул: «Боже, что это?!». Затем в указанное место посмотрела хозяйка и «вся вспыхнула, на лице выступили пятна, глаза сверкнули, и альбом полетел в другую комнату». Оказывается, в конце стихотворения вместо истинной даты его написания Пушкин поставил... 1 апреля. Это было прилюдное оскорбление похлеще пощечины, и Полетика, как говорится, «затаила хамство». «В числе ее поклонников, - пишет Александра Петровна Арапова в своих воспоминаниях, - самым верным, искренно влюбленным и беззаветно преданным был в то время кавалергардский ротмистр Петр Петрович Ланской (будущий второй муж Наталии Николаевны Пушкиной)…
Идалия Григорьевна, чтобы предотвратить опасность возможных последствий, поручила Ланскому, под видом прогулки около зданий, зорко следить за всякой подозрительной личностью, могущей появиться близ ее подъезда». Однако, согласно исследованиям М. И. Яшина, с октября 1836 года по февраль 1837 года Ланского в Петербурге не было.
Не исключено, что 4 или 5 ноября, Пушкин тотчас же после  исповеди Натальи Николаевны потребовал объяснения у Идалии Полетики. Мы можем только догадываться, в каких выражениях высказал он возмущение ее сводничеством. Но судя по дальнейшему отношению Полетики к Пушкину, поэт не стеснялся в выборе слов. Он вообще довольно цинично относился к нарушавшим супружескую верность женщинам, даже  к тем, которых сам соблазнял. Он мог упрекнуть Идалию в протекавшей у него на глазах связи с Дантесом. Назвать бастардом ее годовалого сына Александра, намекая, что она прижила его от любовника. Возможно, даже напомнил, что сама она незаконнорожденная, ведь  португальская графиня  д’Эга  родила ее до брака с графом Строгановым. А поведение дочери лишний раз подтверждает: яблоко на осине не растет и недалеко от яблони падает.  Должно быть, обвинял ее, разыгрывавшую роль друга их дома, ¬в лицемерии, вероломстве и подлости. Да мало ли еще чего мог наговорить, пылкий в ярости Пушкин, с его африканским темпераментом. Взбешенная  его грубостью, Полетика в силу  душевной мелкости решила отомстить ему.  Она стала распускать слухи о связи Пушкина с Александриной Гончаровой. Первые, кому «по секрету» сообщила об этом  Идалия, были Карамзины и приятели из их кружка. Имя Полетики ни разу не встречается в семейной переписке Карамзиных. Но это еще не доказывает, что она не была вхожа в их дом. Вполне возможно, сама Полетика ввела в их салон Дантеса. Сама она редко посещала их вечера, потому что ей претило прославленное любомудрие карамзинского салона. Злоречивую красавицу и кокетку, поглощенную  нарядами,  болтовней и балами, раздражали  их знаменитые чаепития. Вероятно, иногда Полетика запросто забегала «на минуточку» к Карамзиным, чтобы поболтать, перекинуться  последними сплетнями, подразнить бедную Сонюшку какой-нибудь обновкой. Одной из сплетен, принесенных Полетикой, и могла оказаться одна из последних: ¬о романе Пушкина со свояченицей. Во всяком случае, об этом в конце 1836-го вдруг заговорил Петербург. Этот пущенный Полетикой слух  был лишь продолжением плана ее мести. Все изложенное, может быть ответом на так долго мучившую пушкинистов  загадку неожиданного и непонятного изменения отношений между Пушкиным и этой женщиной. От вполне родственных, дружеских и порой шутливых  до нескрываемо враждебных в последние месяцы жизни поэта. «Идалия Григорьевна Полетика заявляет большую нежность к памяти Наталии Николаевны. Она рассказывает, как однажды они ехали в карете, и напротив сидел Пушкин. Он позволил себе схватить ее за ногу. Нат. Ник. Пришла в ужас, а потом по ее настоянию Пушкин просил у нее прощения». В дальнейшем эта ненависть к нему усугублялась. Наталья Николаевна конечно же знала о состоявшемся между Пушкиным и Полетикой объяснении, да и сама она никогда не смогла простить Идалии ее подлость. Но, что удивительно, Полетика не чувствовала ни малейших угрызений совести, наоборот, считала Пушкину  виновной. Вот письмо Полетики Екатерине Дантес: «Ваших сестер я вижу довольно часто у Строгановых, но не у меня, у Натали не хватает мужества ходить ко мне. Мы очень милы друг с другом, но она никогда не говорит о прошлом, его в наших разговорах не существует. Так что, держась весьма дружественно, мы много говорим о погоде, которая, как вы знаете, в Петербурге редко бывает хорошей».
Есть повод думать, писал П.И.Бартенев в записной книжке, что «Пушкин, зная свойства Идалии, оскорблял ее, и она, из мести, была сочинительницей анонимных писем, из-за которых произошел поединок».
Модест Корф, который в далекие времена отказался стреляться с Пушкиным, по поводу этих отношений оставил запись в дневнике: «После семи лет вдовства вдова Пушкина выходит за генерала Ланского… Ланской был прежде флигель-адъютантом в Кавалергардском полку и недавно произведен в генералы. Злоязычная молва утверждала, что он жил в очень близкой связи с женою другого кавалергардского полковника Полетики. Теперь говорят, что он бросил политику и обратился к поэзии».
По совокупности известных о ней фактов можно утверждать, что не жена министра иностранных дел Нессельроде и не старший Геккерн, а именно она разработала коварный план и реализовала его с помощью своего окружения. С годами ее ненависть к Пушкину обратилась на память о нем.
К числу многих причин относятся не только неудачное шутливое стихотворение Пушкина, но и якобы не состоявшийся роман с Идалией и другие. П.И.Бартенев, со слов князя В.Ф.Вяземского, записал: «Идалия Григорьевна Полетика, овдовев, жила до глубокой старости в Одессе, в доме брата своего гр.А.С.Строганова. Она не скрывала своей ненависти к памяти Пушкина: Она собиралась подъехать к памятнику Пушкина, чтобы плюнуть на него».
(П. И. Бартенев. Из записной книжки. Рус. Арх., 1912)
Через несколько дней после смерти Пушкина .Вяземский писал А.Я.Булгакову: «Многое осталось в этом деле темным и таинственным для нас самих. Довольна нам иметь твердое убеждение, что жена Пушкина непорочна… Пушкина в гроб положили, зарезали жену его городские сплетни, людская злоба, праздность и клевета петербургских салонов, безымянные письма».

«О нет, мне жизнь не надоела,
Я жить люблю, я жить хочу.
Душа не вовсе охладела,
Утратив молодость свою».

Так, когда-то писал Александр Сергевич, не ведая о той драме, которая назревала быстро, и выстрелы на Черной речке завершили неизбежную развязку. Как много бы поэт написал, не случись той трагедии. Не успел осуществить все свои замыслы. Великий русский литературный критик и публицист Виссарион Григорьевич Белинский говорил:  «Один истинный поэт был на Руси, и тот не совершил вполне своего призвания».
В.А.Соллогуб писал, что Пушкин «в лице Дантеса искал или смерти, или расправ с целым светским обществом».
Во времена Пушкина место, где произошла дуэль, было глухим и безлюдным. Выстрелы прозвучали 27 января (8 февраля) 1837 года на окраине Санкт- Петербурга, в районе Черной речки, близ Комендантской дачи. В результате Пушкин был смертельно ранен в бедро.  Пуля  перебила шейку бедра и проникла в живот.
Ф.Г.Толь, со слов княгини Е.А.Долгоруковой, вспоминал, что «Пушкин, умирая, просил княгиню Долгорукову съездить к Дантесу и сказать ему, что он простил ему. «Moi aussi je lui pardone (я тоже ему прощаю!) - ответил с нахальным смехом негодяй».
Перед смертью исповедовал Пушкина священник Конюшенной церкви отец Петр Песоцкий, который прошел с русской армией войну 1812 года, видел смерть и такую страшную, какая только может быть на войне...Награжден бронзовым крестом на Владимирской ленте, орденом св. Анны 2-й степени. Возведен с потомством в дворянское достоинство. Как свидетельствуют княгиня
Е.Н. Мещерская и князь П.А. Вяземский, отец Петр вышел от умирающего поэта со слезами на глазах. Выходя после исповеди из комнаты Пушкина, он сказал: «Я хотел бы умереть, как умирает этот человек!»
Спустя два дня поэт умер. «Наталья Николаевна Пушкина, с душевным прискорбием извещая о кончине супруга ее, Двора Е.И.В. Камер-Юнкера Александра Сергеевича Пушкина, последовавшей в 29-й день сего января, покорнейше просит пожаловать к отпеванию тела в Исаакиевский собор, состоящий в Адмиралтействе, 1-го числа февраля в 11 часов до полудня».
По словам пушкинского секунданта Данзаса, после дуэли в окровавленном сюртуке Пушкина нашли копию его письма Бенкендорфу. Поэт умышленно вложил ее в карман. Он рассчитывал, что даже в случае его мгновенной смерти секретное письмо шефу жандармов станет достоянием общества. В письме этом есть следующие строки: «Я убедился, что анонимное письмо исходило от г-на Геккерна, о чем считаю своим долгом довести до сведения правительства и общества!»
По заведенному обычаю, начальник III Отделения, он же шеф корпуса жандармов ежегодно докладывал царю отчет по своему учреждению в форме «обозрения расположения умов и некоторых частей государственного управления». Такой отчет был представлен Николаю Бенкендорфом и за 1837 год. В нем находим и краткое сообщение о смерти Пушкина, которое дает окончательный взгляд на Пушкина, подытоживая, так сказать, отношения III Отделения и царя, конечно, к поэту. «В начале сего года умер, от полученной на поединке раны, знаменитый наш стихотворец Пушкин. Пушкин соединял в себе два отдельных существа: он был великий поэт и великий либерал, ненавистник всякой власти. - Осыпанный благодеяниями государя, он однако же до самого конца жизни не изменился в своих правилах, а только в последние годы стал осторожнее в изъявлении оных. - Сообразно сим двум свойствам Пушкина, образовался и круг его приверженцев: он состоял из литераторов и из всех либералов нашего общества. И те и другие приняли живейшее, самое пламенное участие в смерти Пушкина;  - собрание посетителей при теле было необыкновенное; - отпевание намеревались давать торжественное; - многие располагали следовать за гробом до самого места погребения в Псковской губернии; наконец, дошли слухи, что будто в самом Пскове предполагалось выпрячь лошадей и везти гроб людьми, приготовив к тому жителей Пскова. Мудрено было решить, не относились ли все эти почести более к Пушкину-либералу, нежели к Пушкину-поэту. - В сем недоумении и имея в виду отзывы многих благомыслящих людей, что подобное как бы народное изъявление скорби о смерти Пушкина представляет некоторым образом неприличную картину торжества либералов, - высшее наблюдение признало своею обязанностью мерами негласными устранить все сии почести, что и было исполнено».
Пушкин завещал похоронить себя в Святогорском монастыре, где было приобретено им место.
«3 февраля в 10 часов вечера, - пишет В.А. Жуковский, - собрались мы в последний раз к тому, что еще для нас оставалось от Пушкина; отпели последнюю панихиду; ящик с гробом поставили на сани, сани тронулись; при свете месяца несколько времени я следовал за ними; скоро они поворотили за угол дома; и все, что было земной Пушкин, навсегда пропало из глаз моих».
Друзья Пушкина выполнили его пожелание быть похороненным рядом с Михайловским и настояли, чтобы прах поэта отвезли в Псковскую губернию. Из близких друзей в последний путь поэта сопровождал А.И.Тургенев. «Назначен я в качестве старого друга, - записал он в своем дневнике 2 февраля, - отдать ему последний долг… Куда еду - еще не знаю». После похорон поэта А.И.Тургенев писал своей сестре А.И.Нефедьевой: «2 февраля в полночь мы отправились из Конюшенной церкви с телом Пушкина в путь; я с почтальоном в кибитке позади тела, жандармский капитан впереди оного. Дядька покойного желал также проводить останки своего доброго барина к последнему его пристанищу… он стал на дрогах, как везли ящик с телом, и не покидал его до самой могилы». Дядька Пушкина, крепостной крестьянин Никита Козлов, проживший с поэтом долгие годы, был потрясен случившимся. В самом Михайловском слез и горя было еще больше, чем на похоронах матери поэта, Н.О.Пушкиной, в апреле 1836 года. В тот год поэт внес в монастырскую казну деньги, откупив себе место рядом с могилой матери. Еще в 1829 году, в стихотворении «Брожу ли я вдоль улиц шумных», Пушкин писал:

Брожу ли я вдоль улиц шумных,
Вхожу ль во многолюдный храм,
Сижу ль меж юношей безумных,
Я предаюсь моим мечтам.
Я говорю: промчатся годы,
И сколько здесь ни видно нас,
Мы все сойдем под вечны своды -
И чей-нибудь уж близок час.
Гляжу ль на дуб уединенный,
Я мыслю: патриарх лесов
Переживет мой век забвенный,
Как пережил он век отцов.
Младенца ль милого ласкаю,
Уже я думаю; прости!
Тебе я место уступаю:
Мне время тлеть, тебе цвести.
День каждый, каждую годину
Привык я думой провождать,
Грядущей смерти годовщину
Меж их стараясь угадать.
И где мне смерть пошлет судьбина?
В бою ли, в странствии, в волнах?
Или соседняя долина
Мой примет охладелый прах?
И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне все б хотелось почивать.
И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.

«Ближе к милому пределу» и похоронили Пушкина морозным февральским утром. Сначала могила поэта была отмечена только простым деревянным крестом. В конце 1839 года, Наталья Николаевна Пушкина заказала мраморный обелиск на могилу. Осенью 1840 года памятник был установлен на могиле поэта.
По воспоминаниям современников, в свете упорно циркулировал слух, что на Дантесе была кольчуга, которую для него приобрел барон Геккерн. Пуля Пушкина пробила мягкие ткани руки Дантеса навылет и, следовательно, пробила туловище. Секундант Пушкина Данзас и виконт, давая показания Комиссии военного суда, в один голос утверждали, что выстрел поэта сбил Дантеса с ног.
Официальная версия исходила из того, что пуля срикошетила от пуговицы вицмундира. Суду же загадочная пуговица так и не была представлена. Ходил слух о том, что Николай I дал поручение шефу корпуса жандармов Бенкендорфу пресечь дуэль и задержать дуэлянтов. Место и время проведения дуэли было известно широкому кругу лиц. Бенкендорф, то ли умышленно, то ли нет, отправил жандармский пикет «на Черную речку», не уточняя, конкретно, на какую именно. Некоторые исследователи считают, что дуэль произошла на другой Черной речке.
Человек, ищущий смерть, с большей степенью вероятности найдет ее раньше, чем тот, кто ее не ищет. Однажды Вяземский - младший встретил поэта на улице и был поражен видом поэта. «Выражение лица его было страшно. Баронессе Евпраксии Вревской, с которой, как помним, у него были долгие отношения и которая понимала его лучше жены, Пушкин поведал накануне дуэли, что не собирается жить. Он говорил ей «о бремени клевет, о запутанности материальных средств, о посягательстве на его честь, на свое имя, на святость семейного очага и, давимый ревностью, мучимый фальшивостью положения в той сфере, куда ему не следовало стремиться, видимо, искал смерти».
Молодой журналист Николай Иваницкий, встречавшийся с поэтом, записывает в дневнике: «В последний год жизни Пушкин решительно искал смерти. Тут была какая-то психологическая задача». Александр Тургенев понял, что это не дуэль, накануне смерти Пушкина написав в письме: «...Вероятно, сегодня Россия лишится великого поэта». Поистине, как писал Соллогуб, который был секундантом при подготовке ноябрьской дуэли: «Все хотели остановить Пушкина. Один Пушкин того не хотел... Он в лице Дантеса искал или смерти, или расправы со всем светским обществом». И далее Соллогуб продолжает: «...Он сам увлекался к смерти силою почти сверхъестественною и, так сказать, осязательною». По дороге с Черной речки домой Пушкин сказал: «Я жить не хочу».
Трагический исход дуэли поразил всех, кто любил поэта. Раненого его на руках вынес из кареты преданный слуга Никита Тимофеевич Козлов. Пушкин стоически переносил сильные боли, старался не кричать, чтобы не испугать любимую Натали. Она была в отчаянии, но все же какая-то надежда в ней теплилась; а когда увидела, что он умирает, бросилась к нему, упала на колени и, протягивая руки, рыдала. В постели Пушкин повторял: «...Если Арендт най-
дет мою рану серьезной, смертельной, ты мне об этом скажешь! Меня не испугаешь: я жить не хочу». Заявил, что если останется жить, дуэль возобновится, так как хотел идти до конца, но надеялся прожить не больше двух дней, то и дело спрашивал верного ему Данзаса, скоро ли умрет. Он сам себе нащупал пульс и сказал: «Смерть идет». Даль записал слова, которые повторял Пушкин: «Даль, скажи мне правду, скоро ли я умру?»; «Нет, мне здесь не житье; я умру, да, видно, уже так надо»; «А скоро ли конец? Пожалуйста, поскорее!»; «Кончена жизнь. Жизнь кончена». Потеряв много крови, он успокоился после опиума, данного доктором. Не случайно Вяземский писал: «Необузданный, пылкий, беспорядочный, сам себя не помнящий во всех своих шагах, имевших привести к роковому исходу, он сделался спокоен, прост и полон достоинства, как скоро добился, чего желал; ибо он желал этого исхода». Если бы Пушкин не был смертельно ранен 27 января, он вскоре повторил бы дуэль или, возможно, покончил бы с собой другим способом. Подтверждение этому выводу находим в самом раннем признании шестнадцатилетнего подростока, в черновике 1815 года – «Мое завещание друзьям»: «Певец решился умереть».

«Нет, полно, полно мне терпеть!
Дорожный посох мне наскучил,
Угрюмый рок меня замучил,
Хочу я завтра умереть».

Последний поединок был неизбежным.  Выстрел произвел человек, доведенный Пушкиным до крайности, загнанный им, а также душевными травмами и материальными трудностями, в тупик.
Но нельзя отрицать и того, что роковая дуэль была вызвана не столько ревностью поэта, сколько его мужественной решительностью защитить честь своего имени и семьи. Плетнев так писал о Пушкине: «Честь, можно сказать рыцарская была основанием его поступков, и он не отступил от своих понятий о ней ни одного раза в жизни, при всех искушениях и переменах судьбы своей». В силу этого Пушкин и поспешил заслонить жену своим телом от сплетен и грязи. Вяземский-сын писал: «И отзывы его друзей, и их молчание должны были перевертывать ему душу и убеждать в необходимости кровавой развязки… Пушкин знал, что сплетни о нем расходятся по всей России. На увещевания друзей он отвечал, что принадлежит России и хочет, чтобы имя его осталось незапятнанным».
Накануне дуэли, поэт Якубович был в гостях у Пушкиных и восхищался Натальей Николаевной, «которая сидела на полу, на медвежьей шкуре, положив на колени мужа свою головку камеи. Но стоило ей надеть бальное платье, и она из ласковой жены превращалась в ветреную кокетку, продолжавшую недобрую игру с Дантесом. Она не понимала и не подозревала, что обязана беречь Пушкина не только ради него, себя и детей, но и ради России». Горячая поклонница Пушкина, княгиня Е.Н.Мещерская – Карамзина, в разговоре с Яковом Гротом подчеркивала, что «в сущности, Наталья Николаевна  сделала только то, что ежедневно делают многие из наших блистательных дам, которых, однако же, из-за этого принимают не хуже прежнего; но она не так искусно умела скрыть свое кокетство, и, что еще важнее, она не поняла, что ее муж был иначе создан, чем слабые и снисходительные мужья этих дам. Собственно говоря, Наталья Николаевна виновата только в чрезмерном легкомыслии, в роковой самоуверенности и беспечности, при которых она не замечала той борьбы и тех мучений, какие выносил ее муж. Она никогда не изменила чести, но она медленно, ежеминутно терзала восприимчивую, пламенную душу Пушкина».
Похоже, что легкомыслием страдала не одна Наталья Николаевна, но и все, кто окружал Пушкина, включая друзей и ближайших родственников, видимо забывших, что он не только «старый муж» блестящей красавицы. Приведем поразительное по беспечности и равнодушию письмо сестры поэта Ольги Павлищевой, адресованное отцу, написанное 24 декабря 1836 года, т.е. практически за месяц до дуэли. «Теперь отвечу Вам, дорогой папа, на сообщенную Вами новость о предстоящей свадьбе Катерины Гончаровой и барона Дантеса... это событие удивило весь свет. Не потому, что один из самых красивых кавалергардов и один из самых модных молодых людей, располагающий 70 тыс. дохода, женится на девице Гончаровой... но дело в том, что его страсть к Наташе ни для кого не была тайной. Я это отлично знала... и тоже над этим подшучивала». Все они предпочли роль наблюдателей драмы, которая разыгрывалась у них на глазах, драмы довольно тривиальной: муж, жена, любовник с тою разницей, что речь шла о жизни и смерти великого национального поэта. Но, как известно, никто не пророк в своем отечестве.
Да, по молодости лет и увлеченная какое-то время Дантесом, Наталья Пушкина не смогла понять сложность душевного мира своего мужа. Но и талантливое и проницательное окружение поэта не сумело понять гнетущее состояние духа и его нравственные страдания. Как заметил граф Соллогуб: «Все хотели остановить Пушкина», но никто не хотел его понять. Что же они тогда хотели от 25-летней женщины!».
Известно, что перед роковым выстрелом «на углу Мойки, в кондитерской Вольфа и Беранже состоялась встреча Пушкина с Дантесом перед дуэлью, отсюда они направились в санях на Черную речку. По дороге к месту дуэли на Дворцовой набережной им встретился экипаж Натальи Николаевны. Но жена Пушкина была близорука, а сам он в этот момент смотрел в другую сторону, их экипажи разъехались, и они не заметили друг друга».
Пушкин был уверен в невиновности жены. «…Любовь его к жене была безгранична. Наталья Николаевна была его богом, которому он поклонялся, которому верил всем сердцем, и я убежден, что он никогда даже мыслью, даже намеком на какое-либо подозрение не допускал оскорбить ее».
В феврале1837 года, свидетельница событий Е.Н.Мещерская – Карамзина писала: «Посреди самых ужасных физических страданий Пушкин думал только о жене и о том, что она должна была чувствовать по его вине. В каждом промежутке между приступами мучительной боли он ее призывал, старался утешить, повторял, что считает ее неповинною в своей смерти и что никогда, ни на минуту, не лишал ее своего доверия и любви». «Он сказал Наталье Николаевне, что она во всем этом деле ни при чем. Право, это было больше, чем благородство, - это было величие души, это было лучше, чем простить». (О. С. Павлищева - С. Л. Пушкину, З марта 1837 г.)
Прощаясь с женой, Пушкин сказал ей: «Ступай в деревню, носи по мне траур два года и потом выходи замуж, но за порядочного».
Данзас, секундант Пушкина, так описывает последние минуты своего друга: «…Госпожа Пушкина возвратилась в кабинет в минуту его смерти… Увидя умирающего мужа, она бросилась к нему и упала перед ним на колени; густые темно-русые букли в беспорядке рассыпались у ней по плечам. С глубоким отчаянием она протянула руки к Пушкину, толкала его и, рыдая, вскрикивала: Пушкин, Пушкин, ты жив?!». Подобное состояние жены было вполне естественным проявлением женских эмоций в момент смерти мужа, может быть и не очень любимого.
Наталья Николаевна пыталась утешить себя хотя бы малой надеждой. Но ее не было. Графиня Дарья Федоровна Фикельмон писала тогда: «Несчастную жену с большим трудом спасли от безумия, в которое ее, казалось, неудержимо влекло горестное и глубокое отчаянье...» (Гр. Фикельмон. Дневник). При Наталье Николаевне безотлучно находились: княгиня Вера Федоровна Вяземская, графиня Юлия Павловна Строганова, подруга, княгиня Екатерина Николаевна Карамзина-Мещерская, сестра Александрина и тетушка, Екатерина Ивановна Загряжская. Доктора Владимир Иванович Даль, Иван Тимофеевич Спасский, придворный врач доктор Арендт, прибывший по личному распоряжению Императора, ухаживали и за раненным Пушкиным и за нею.
Вот что писал позже князь Вяземский: «Еще сказал и повторил несколько раз Арендт замечательное и прекрасное утешительное слово об этом печальном приключении: «Для Пушкина жаль, что он не убит на месте, потому что мучения его невыразимы; но для чести жены его - это счастье, что он остался жив. Никому из нас, видя его, нельзя сомневаться в невинности ее и в любви, которую Пушкин к ней сохранил».
Эти слова в устах Арендта, который не имел никакой личной связи с Пушкиным и был при нем, как был бы он при каждом другом в том же положении, удивительно выразительны. Надобно знать Арендта, его рассеянность и его привычку к подобным сценам, чтобы понять всю силу его впечатления. Стало быть, видимое им было так убедительно, так поразительно и полно истины, что пробудило и его внимание и им овладело». (Из письма Вяземского - Д. Давыдову).
Владимир Иванович Даль говорил: «В последние часы жизни Пушкин совершил невозможное: он примирил меня со смертью». Но можно ли было примириться с Его смертью Ей, той, которую он любил больше жизни, в лучшем значении этих слов?!

Вдова. Жизнь продолжается

Гибель мужа не просто повергла Наталью Николаевну в отчаяние - она ошеломила ее наивную душу своей полной неожиданностью. В страшные дни 1837 года после смерти Пушкина, в дни отчаяния, слез, спасительного беспамятства она была «бледная, худая, с потухшим взором, в черном платье, казавшаяся тенью чего-то прекрасного». В близкой ей семье Карамзиных ее жалели, защищали от нападок и называли бедной жертвой собственного легкомыслия и людской злобы. Старшая дочь Карамзина,  Софья Николаевна, увидев вдову поэта на второй день после смерти Пушкина, была поражена: взгляд ее блуждал, на нее нельзя было смотреть «без сердечной боли». Она же жаждала прочесть все, что касалось ее мужа, жаждала «говорить о нем, обвинять себя и плакать». Вскоре после трагедии она написала письмо из Полотняного Завода Софье Николаевне Карамзиной: «Я выписала сюда все его сочинения и пыталась их читать, но это все равно, что слышать его голос, а это так тяжело!»
О горе Натальи Николаевны есть свидетельство В. Ф. Вяземской. «Конвульсии гибкой станом женщины были таковы, что ноги ее доходили до головы». Не происходило ли это отчаяние от всепоглощающего чувства вины Натальи Николаевны - перед людьми, перед своей совестью, перед Богом? Или все-таки ошибался Петр Андреевич Вяземский в одном из своих писем:
«Пушкин был прежде всего жертвою бестактности своей жены и ее неумения вести себя...»?
Впрочем, та же упомянутая Софья Николаевна Карамзина в письме к брату сокрушалась спустя несколько дней после гибели Пушкина: «Нет, эта женщина не будет неутешной… Бедный, бедный Пушкин! Она его никогда не понимала. Потеряв его по своей вине, она ужасно страдала несколько дней, но сейчас горячка прошла, остается только слабость и угнетенное состояние, и то пройдет очень скоро».
Имя Натальи Гончаровой, признанной «первой русской красавицы» начала XIX века, жены Александра Сергеевича Пушкина, долгое время было окутано дымкой отнюдь не восторженных воспоминаний. И дело не только в том, что красота всегда вызывает зависть, сплетни, интриги. Главное, чего не могли простить Наталье Гончаровой, это то, что она стала, хотя и невольно, причиной трагической гибели Пушкина. Обвинителей было много и среди современников, и среди потомков.
«Жена Пушкина не нуждается в оправдании, ее честь защищена им самим. Она его «ангел», его «Мадонна», его «Муза», «царица», «женка», «душка», «бой-баба», мать его детей. Этим все сказано, но в очередной раз приходится обращаться к тому, что, казалось бы, и без того известно, для того, чтобы постигнуть жизнь Пушкина с Натальей Николаевной, ее истоки и ее финал. Начинать надо издалека, пройдя путь от Аз до Ять, и тогда следует вспомнить слова А. А. Ахматовой, предварившие ее статью «Гибель Пушкина», слова явно не случайно помеченные днем именин Натальи Николаевны: «Как ни странно я принадлежу к тем пушкинистам, которые считают, что тема семейной трагедии Пушкина не должна обсуждаться. Сделав ее запретной, мы, несомненно, исполнили бы волю поэта. И если после всего сказанного я все-таки обратилась к этой теме, то только потому, что по этому поводу написано столько грубой и злой неправды, читатели так охотно верят чему попало и с благодарностью приемлют и змеиное шипение Полетики, и маразматический бред Трубецкого, и сюсюканье Араповой. И раз теперь, благодаря длинному ряду вновь появившихся документов, можно уничтожить эту неправду, мы должны это сделать». (Вадим Старк «Жизнь с поэтом. Наталья Николаевна Пушкина»).
Вяземские рассказывали П.И.Бартеневу, что «…Пушкин не скрывал от жены, что будет драться на дуэли. Он спрашивал ее, по ком она будет плакать. «По том, - отвечала Наталья Николаевна, - кто будет убит». Такой ответ бесил его: он требовал от нее страсти, а она не думала скрывать, что ей приятно видеть, как в нее влюблен молодой и живой француз…».
«Через несколько минут после смерти Пушкина Даль вошел к его жене; она схватила его за руку, потом, оторвав свою руку, начала ломать руки и в отчаянии произнесла: «Я убила своего мужа, я причиною его смерти; но Богом свидетельствую, - я чиста душою и сердцем!» (Н. В. Кукольник. Дневник. Записки М. И. Глинки).
Перед смертью Пушкин, чувствуя нарастающую беду, обменивался записками с императором Николаем I. Записки передавались через поэта В.А.Жуковского и лейб-медика императора и врача Пушкина - Н.Ф.Арендта. Поэт просил прощения за нарушение царского запрета на дуэли: «…жду царского слова, чтобы умереть спокойно…». На что государь отвечал ему: «Если Бог не велит нам уже свидеться на здешнем свете, посылаю тебе мое прощение и мой последний совет умереть христианином. О жене и детях не беспокойся, я беру их на свои руки».
И вот документ, подтверждающий, что царь выполнил свое обязательство, данное Александру Сергеевичу Пушкину. Записка Императора Николая Павловича о милостях семье Пушкина:
«1. Заплатить долги.
2. Заложенное имение отца очистить от долга.
3. Вдове пенсион и дочери по замужество.
4. Сыновей в пажи и по 1500 р. на воспитание каждого по вступление на  службу.
5. Сочинение издать на казенный счет в пользу вдовы и детей.
6. Единовременно 10 т. Император Николай».
Б. Л. Модзалевский писал, что «опекой над детьми и имуществом Пушкина всего уплачено долгов Пушкина по 50 счетам около 120 000 р. Прочитывая дело опеки об уплате долгов Пушкина, можно наглядно видеть, в каких тисках материальной необеспеченности был поэт в последние годы своей жизни, насколько тяжело было его финансовой положение, из которого, по-видимому, не было исхода… Векселя, выданные разным частным лицам, требования об уплате долгов со стороны многочисленных кредиторов, начиная от книгопродавца и кончая лавочником, поставлявшим поэту провизию; заклад ростовщику Шишкину шалей, жемчуга и даже чужого серебра; долг даже собственному камердинеру, - все это дорисовывает ту поистине трагическую обстановку, в которой должен был жить поэт…».
(Архив опеки над детьми и имуществом Пушкина. Пушкин и его современники).
По мнению М.Дубинина, именно карточные долги загнали Пушкина в угол. «Не ненависть к семейству Геккеренов, не ощущение зависимости, тягостной и многоликой, как камер-юнкерство, жандармская опека, перлюстрация писем и строгости цензуры, привели поэта к роковому концу. Эти причины, ни каждая в отдельности, ни в своей совокупности, не могли бы вывести Пушкина из равновесия, если бы не было еще одной: хронического безденежья и связанной с ним заботы о завтрашнем дне, расстраивавшей поэта». Через две недели после трагедии Наталья Николаевна уехала из Петербурга в свое родовое имение Полотняный завод в Калужской губернии к брату Дмитрию. Уехала с сестрой Александриной и четырьмя малолетними детьми. Старшей Марии было четыре с половиной  года, Александру – три с половиной, Григорию – около двух  лет, Наталье – восемь месяцев. К ней приезжали отец Пушкина, Нащокин, Жуковский.
Еще в 1838 году она обратилась в Опекунский Совет с просьбой выкупить село Михайловское и отдать в наследование детям Пушкина. Опекунский Совет просьбу удовлетворил. В письме графу Виельгорскому, возглавлявшему Совет, есть такие строки: «Всего более желала бы я поселиться в той деревне, в которой жил несколько лет покойный муж мой, которую любил он особенно, близ которой погребен и прах его. Меня спрашивают о доходах с этого имения, о цене его. Цены ему нет для меня и для детей моих!» (Н.Н. Пушкина - гр. М.Ю. Виельгорскому 22 мая 1838 года.)
Петр Александрович Плетнев в письме историку и мемуаристу Я.Гроту отмечал: «Скажите баронессе Корф, что Пушкина очень интересна. В ее образе мыслей и особенно в ее жизни есть что-то возвышенное. Она не интересничает, но покоряется судьбе. Она ведет себя прекрасно, нисколько не стараясь этого выказывать». (П. Плетнев - Я. Гроту 22 августа 1840 года)
В 1839 году Наталия Николаевна с детьми и сестрой вернулась в Петербург, но знали об этом только близкие друзья семьи и тетушка Екатерина Ивановна, которая сняла племяннице и ее детям квартиру в Аптекарском переулке. Долгое время Наталья Пушкина вела очень уединенную жизнь. У нее бывали только родственники и близкие друзья семьи. Её посещали В.И. Даль, Вяземские, Карамзины, Плетневы. Собирались небольшим тесным кружком, читали, музицировали, рисовали, вели задушевные разговоры.
В столице она растила детей, занималась хозяйством. Ездила в Михайловское, поставила памятник на могиле Пушкина. Наталья Николаевна добровольно отказалась от великосветской жизни, предпочла одиночество в окружении многочисленной родни и друзей. Вдова в 24 года, всякий раз с началом января, месяца трагической гибели мужа, всегда уединялась, предаваясь печальным воспоминаниям. Она не принимала даже друзей, соблюдала строгий пост и выходила только в церковь.
Выйдя замуж за Петра Ланского, на протяжении всей своей жизни оставила за собой право по пятницам, в день кончины Пушкина, облачаться в траур и соблюдать строгий  пост.
В 1843 году впервые после нескольких лет затворничества Наталия Николаевна посетила театр и концертный зал. Случайная встреча с Императором изменила ее судьбу. Она вновь должна была бывать при дворе и появляться в обществе Государыни, которая сочувственно относилась к ней. Наряду со знаками почтительного внимания, которое ей оказывали, как вдове Первого Поэта России, было все: и осуждение, и вновь поднявшаяся волна злых сплетен, и кривотолки, и даже ненависть.
Она по-прежнему была ослепляюще, поразительно красива. Длительное время не выходила замуж. Практичность Натальи Николаевны отступала перед любовью к детям, с годами ставшей главным свойством ее характера. В годы вдовства у нее были серьезные претенденты на ее руку и сердце. Были даже титулованные особы. Но по ее словам, «всем нужна была она сама, а не ее дети». Никто из них не соглашался жить под одной крышей с детьми Пушкина, поэтому все были отвергнуты Натальей Николаевной. А она жила детьми. И воспоминаниями. Тень Пушкина повсюду была с нею. Защищала и охраняла. Все камни презрения и клеветы падали не долетев до нее.
Благодаря публикациям ее писем о последних годах жизни Натальи Николаевны известно больше, чем о тех, что были прожиты с Пушкиным. По-видимому, она во многом изменилась, прибавив полученную горьким опытом мудрость к редкостной доброте.
Жена Пушкина была и осталась типом русской верной мужу женщиной от начала до конца. Действительно, как точно, пункт за пунктом, слово в слово исполняет она его последнюю волю. «Мой муж, - говорила Наталья Николаевна при встрече с Софи Карамзиной, - велел мне носить траур по нем два года, и я думаю, что лучше всего исполню его волю, если проведу эти два года совсем одна, в деревне. Моя сестра поедет со мной, и для меня это большое утешение».
Смерть мужа в корне изменила жизнь вдовы. Теперь на нее легли заботы о доме и достатке, о настоящем и будущем детей Пушкина. Природная доброта Натальи Николаевны и ее житейская мудрость, состояние печали и горя вызывали сочувствие всех, кто встречался с ней в эти дни, побуждая изменять первоначальное негативное мнение, которое исходило из светских салонов.
Молодой Лермонтов, уезжая на Кавказ, встретился с Натальей Николаевной у Карамзиных и, по словам А.Араповой, сказал ей: «Когда я только подумаю, как мы часто с вами здесь встречались!.. Сколько вечеров, проведенных здесь, в этой гостиной, но в разных углах! Я чуждался вас, малодушно поддаваясь враждебным влияниям. Я видел в вас только холодную неприступную красавицу, готов был гордиться, что не подчиняюсь общему здешнему культу, и только накануне отъезда надо было мне разглядеть под этой оболочкой женщину, постигнуть ее обаяние искренности, которое не разбираешь, а признаешь, чтобы унести с собою вечный упрек в близорукости, бесплодное сожаление о даром утраченных часах! Но когда я вернусь, я сумею заслужить прощение и, если не слишком самонадеянна мечта, стать когда-нибудь вам другом. Никто не может помешать посвятить вам ту беззаветную преданность, на которую я чувствую себя способным. - Прощать мне вам нечего, - ответила Наталья Николаевна, - но если вам жаль уехать с изменившимся мнением обо мне, то поверьте, что мне отраднее оставаться при этом убеждении». Прощание их было самое задушевное, и много толков было потом у Карамзиных о непонятной перемене, происшедшей с Лермонтовым перед самым отъездом.
После возвращения в столицу  Наталья Пушкина снова оказалась в кругу друзей, которые выражали ей свое участие и старались облегчить ее заботы. Время залечило душевные раны. В 1841 году Яков Грот сообщал Плетневу: «Из ее разговора я с грустью вижу, что в сердце ее рана уже зажила. Боже! Что ж есть прочного на земле?».
Вскоре по приглашению императора и императрицы, которые относились к ней с сочувствием и участием, ей пришлось начать посещать придворные балы и приемы. Появление её при дворе снова всколыхнуло волну сплетен и откровенной зависти, ведь её красота за время вынужденного затворничества не поблекла, а стала еще ослепительнее. Император заехал к Наталье Николаевне в гости проведать детей.
Представляется маловероятным, что у нее началась любовная связь с царем в то время. Однако, спустя некоторое время после возвращения молодой вдовы в столицу, происходит ее триумфальный подъем, надо полагать, что он санкционируется сверху и, естественно, меняется отрицательное отношение света к ней. Накануне Рождества 1842 года вдова и Его Величество, который «милостиво изволил разговаривать с Пушкиной», вместе покупали в магазине игрушки  детям. Николай Павлович приглашает её на новогодний бал в Аничковый дворец. На бал Наталья Николаевна приходит в костюме библейской еврейки Ревеки - жены Ицхака. Ривка, «девица очень хороша видом», - рассказывает нам Тора, но не только хороша, она добра, и умна. «Длинный фиолетовый бархатный кафтан, почти закрывая широкие палевые шальвары, плотно облегал стройный стан, а лёгкое из белой шерсти покрывало, спускаясь с затылка мягкими складками, обрамляло лицо и ниспадало на плечи. Появление её во дворце вызвало общую волну восхищения. Как только начались танцы, император Николай Павлович направился к Наталье Николаевне, взяв её за руку, подвёл её к императрице и сказал во всеуслышанье: «Смотрите и восхищайтесь!» Царь не отходил от нее ни на минуту, а императрица заказала для будущих поколений, как символ совершенства, портрет прекрасной Ревеки. Придворный живописец,  посланный царем, пишет ее портрет в библейском костюме. Вот это, скорей всего, и было началом ее близости с Его Императорским Величеством.
При дворе Наталья Николаевна стала появляться в 1843 году, когда от царской четы поступило предложение, от которого невозможно было отказаться. Позже, будучи замужем за Ланским она напишет ему: «Может быть ты не согласишься со мною, но я ещё так мало привыкла к тому, что я что-нибудь значу, и настолько убеждена, что моё отсутствие (на похоронах одной из великих княжон) не будет замечено, так как я не принадлежу к интимному кругу при дворе, что считаю себя в праве позволить себе эту вольность. Втираться в интимные придворные круги - ты знаешь моё к тому отвращение; я боюсь оказаться не на своём месте и подвергнуться какому - нибудь унижению. Я нахожу, что мы должны появляться при дворе только когда получаем на то приказание, в противном случае лучше сидеть спокойно дома».
Постепенно она втянулась в светскую жизнь, часто танцует в Аничкове. Возможно, таков был приказ царя, который заплатил все долги мужа и взял на себя заботу о будущем пушкинских детей. Не могла же Наталья Николаевна ослушаться своего государя. Сама же Наталья Николаевна питала неприязнь к интимным придворным кругам и появлялась при дворе только по приказанию.
Трагедия, пережитая молодой женщиной, оставила след на всю жизнь. «Тихая, затаенная грусть, - пишет А.П.Арапова, дочь от второго брака, - всегда витала над ней. В зловещие январские дни она сказывалась нагляднее: она удалялась от всякого развлечения, и только в усугубленной молитве искала облегчения страдающей душе». Наталья Николаевна вела строгий, почти монашеский образ жизни. Пенсия из царской казны составляла всего 11 тысяч рублей. Через попечительский совет вдова добилась получения еще дополнительных 4 тысяч рублей на гувернеров для старших детей. Две сестры сумели выкупить имение Михайловское, заложенное А.С.Пушкиным при жизни.

Наталья Пушкина и Петр Ланской

Семь лет Наталья Николаевна прожила в одиночестве. Зимой 1844 года, в возрасте 32 лет, Наталья Пушкина выходит замуж за Петра Петровича Ланского, командира лейб-гвардии Конного полка, шефом которого состоял Николай Павлович. Ланскому - сорок пять. Прежде он женат не был. Свадьба состоялась 16 июля 1844 года в Стрельне, где был раскомандирован полк. Ланским была выделена роскошная казенная квартира. Император, у которого Ланской, как и полагается, просил разрешения на брак, поздравил жениха с отличным выбором и пожелал быть на свадьбе посаженым отцом. Наталия Николаевна, узнав об этой просьбе, сказала твердо: «Наша свадьба должна быть очень скромной. На ней могут присутствовать только родные и самые близкие друзья. Передайте Императору - пусть он простит меня, иначе не простит меня Бог!» (А.П. Арапова. Воспоминания) Даже со  свадебными визитами к друзьям Пушкина - Вяземскому, Плетневу, Виельгорскому она поехала одна, без Петра Петровича. Те должным образом оценили ее высокий такт и деликатность, искренне, от души желая счастья. Сердечные и теплые отношения их с Наталией Николаевной продолжались и дальше.
«Государь прислал новобрачной бриллиантовый фермуар в подарок, - вспоминает командир кавалергардов Панчулидзев, - велев при этом  передать, что от будущего кумовства не дозволит так отделаться». Так оно и произошло. Николай I действительно крестил дочь Александру, первого ребенка Ланских. Для крестин император прибыл к ним в Стрельну. Он то и дело расточал щедрые милости Ланскому и его жене. В свете такие отношения понимались мгновенно. Общественное мнение, ранее настроенное против Пушкиной, при таких обстоятельствах изменилось. Те, кто осуждали Наталью Николаевну, теперь стали искать ее дружбы. Известен случай, когда  Наталья Николаевна Ланская готовила вечеринку для полковых офицеров. И когда генерал П.П.Ланской докладывал царю о делах, тот спросил: «Я слышал, что у тебя собираются танцевать? Надеюсь, ты своего шефа не обойдешь приглашением?». На балу император прошел в детскую, взял на колени девочку, целовал и ласкал. А когда царю готовили альбом в связи с юбилеем полка, Николай распорядился, чтобы на  первом месте, рядом с командиром поместили портрет его жены. У Николая I хранились два портрета Натальи Николаевны, один из которых кисти художника Д.Гау находился в альбоме конногвардейского полка и поднесенном царю П.П.Ланским, а другой, представлявший изящную миниатюру, тщательно сохранялся в императорских часах, на внутренней стороне второй крышки.
Через 18 лет после гибели Пушкина, в феврале 1855 года, когда Севастополь уже был сдан французам и англичанам, Николай I в Зимнем дворце принял яд. Перед смертью он вспомнил, наверное, что первый выстрел этой войны был сделан в январе 1837 года на Черной речке... Наверное, вспомнил. Говорят, что на столике рядом с его солдатской койкой остался лежать его любимый брегет с портретом на крышке Наталии Николаевны Гончаровой-Пушкиной-Ланской. После смерти Николая камердинер взял себе эти часы, «чтобы не было неловкости в семье».
Жизнь с новым мужем сложилась у Наталии Николаевны вполне удачно. В семье царили искренние отношения. Наталья Николаевна полюбила Петра Петровича, была нежна к нему и верна до конца жизни. Во втором браке вдова Пушкина обрела свое семейное счастье. Петр Петрович с большим тактом относился к памяти Пушкина и чувствам к нему Наталии Николаевны.
Выгоды женитьбы продолжали сказываться на ее втором  муже. Ланского вскоре  произвели в генерал-адъютанты, потом назначили начальником первой кавалерийской  дивизии, затем  петербургским генерал-губернатором и председателем комиссии для разбора и суда по всем политиче -ким делам. В отличие от жизни со своим первым, невыездным мужем, Ланская  стала бывать за границей, лечилась в Ницце.
Детей Пушкина Петр Петрович принял как родных. К тому же в доме всегда жили или гостили дети родственников и знакомых. В одном из писем Наталия Николаевна писала мужу: «Положительно, мое призвание быть директрисой детского приюта: бог посылает мне детей со всех сторон, и это мне нисколько не мешает, их веселость меня отвлекает и забавляет».
В новой семье родилось еще три дочери: Александра, Елизавета и Софья. Наталья Николаевна никогда не забывала поэта, и к этому ее чувству Ланской относился с большим тактом и уважением. Из старшего сына Натальи Николаевны – Александра отчим вырастил отважного военного. В будущем, именно Александр получил дневники своей матери и библиотеку поэта - отца. Александр Александрович Пушкин, в чине генерала, умер 19 июля 1914 года.
Мария, старшая дочь очень походила на свою прабабку по линии отца, на дочь прадеда А.С.Пушкина - арапа Петра Великого. Была фрейлиной при дворе. Получила самое лучшее женское образование своего времени. О ее необычных «арабских завитках» писал Лев Толстой. Именно она, стала прообразом Анны Карениной.
Самая младшая дочь Пушкиных – Наташенька в 16 лет безумно влюбилась. Её избранником был молодой граф Николай Орлов – сын шефа жандармов А.Ф.Орлова, сменившего на этом посту Бенкендорфа. Несмотря на взаимность чувств, всё было против этого брака. Естественно, что дело не дошло даже до помолвки. Тогда Натали приняла предложение Михаила Дубельта, сына Л.В. Дубельта, бывшего тогда начальником штаба Отдельного корпуса жандармов. Мать и отчим были от этого выбора не в восторге, и всячески оттягивали дачу согласия на брак. Видимо, надеялись, что дочь передумает. Но упорства Натали было не занимать, и брак состоялся. Этот союз был обречен с самого начала. Дубельт-младший был завзятым картежником, да и нрав имел вздорный. Полученного за женой приданого ему хватило ненадолго. Несмотря на рождение троих детей, трещина между супругами постоянно расширялась, и в 1862 году они расстались. Муж долго не давал Натали развода, преследовал её даже за границей, когда она уехала с детьми к своей тётушке баронессе Александре Фризенгоф. А развод Натали был ой как нужен. Живя за границей, она сошлась с принцем Николаем Вильгельмом Нассау, предложившим ей руку и сердце. Развод был получен только в 1868 году. Но по нему Натали пришлось согласиться на воспитание бывшим мужем одной из дочерей, Анны. Возможно, Михаил Дубельт к этому времени немного остепенился, но дочь он безумно любил и всячески потакал ее прихотям. Остальные двое детей вернулись в Россию и воспитывались у бабушки.
К этому времени Натали была знакома с принцем более 10 лет, и брак стал логическим продолжением их отношений, так как в последнее время она жила с ним как с мужем. Но брак был морганатический, принцессой Натали не стала, но ей был дан титул графини Меренберг – по названию родового владения принца Нассау.
Этот брак оказался долгим и счастливым. В нем родилось трое детей, двое из которых породнились с российским императорским домом. Когда-то их дед написал в стихотворении: «Водились Пушкины с царями...», не ведал поэт, что его внуки будут не только водиться, но и родниться.
Внуки «солнца русской поэзии» оказались достойны своей матушки, своими браками окончательно запутав генеалогические древа европейских династий. Так, одна из дочерей Натальи Меренберг и принца Нассауского - Софья - поддержала материнский почин и тоже нашла принца, на сей раз на родине великого деда. В 1891 году графиня Софья Меренберг вышла замуж за великого князя Михаила Михайловича, внука Николая I. Герцог Люксембургский Адольф I, её дядя, дал Софье титул графини де Торби.
Брак внучки Пушкина с великим князем Михаилом Михайловичем Романовым (внуком Николая I) был также морганатическим и вызвал скандал по всей Европе. Разгневанный император Александр III отказался признать этот союз, запретив ослушникам въезд в Россию.
Георг-Николай (1871 г.) женился на Ольге Александровне Юрьевской, дочери Александра II. Интересна судьба младшей дочери Александры (1869 г.), которая вышла замуж за аргентинца Максимо де Эли и уехала за океан. Она прожила долгую жизнь и скончалась в Буэнос-Айресе в 1950 году.
Куда только не заносила судьба потомков великого поэта.
Натали Александровна блистала в обществе, превратила дворец принца в музей и свято берегла память об отце. Ей от матери достались письма Пушкина, которые он писал к невесте и жене. Понимая, что прятать от почитателей таланта её отца такое сокровище непростительно, она решила письма издать. Сделать это попросила Ивана Сергеевича Тургенева, который с радостью согласился, так как относился к памяти Александра Сергеевича весьма трепетно. Так же трепетно он отнесся и к порученному ему делу. «В этих письмах, – писал впоследствии Тургенев, – так и бьет струей светлый и мужественный ум Пушкина, поражает прямота и верность его взглядов, меткость и как бы невольная красивость выражения. Писанные со всей откровенностью семейных отношений, без поправок, оговорок и утаек, они тем яснее передают нам нравственный облик поэта».
Судьба самих писем сложилась по-разному. Часть писем в 1882 году Наталья Александровна передала на хранение в Румянцевский музей. Часть писем перешли от неё дочери Софии, впоследствии они были проданы Сергею Дягилеву и только накануне 200-летия поэта попали в Румянцевский музей. Часть писем оказалась в Англии, так как потомки поэта породнились и с правящей в Великобритании династией Виндзор. Уже в наши дни пра-пра-правнучка Пушкина Натали, она же герцогиня Вестминстерская, стала крестной матерью внука королевы Елизаветы II, принца Уильяма Уэльского – наследника британского престола. В Англии хранятся не только письма, но и документы, записки, дневники.
Графиня Наталья Александровна Меренберг прожила долгую жизнь. Своих детей она научила любить русский язык и хранить память об их великом деде. Она скончалась 10 марта 1913 года на каннской вилле своей дочери Софьи Меренберг, графини де Торби, оставив завещание, которое может показаться странным. Натали завещала кремировать свое тело и развеять прах над гробом мужа в родовом склепе династии Нассау. К сожалению, по династическим законам она не могла быть похоронена в этом склепе рядом с мужем, а покоиться в другом месте не захотела. Хотя от Натали и не осталось могилы, но память о ней живет. Во дворце, ставшем благодаря ей музеем, в её бывших апартаментах – всегда живые цветы.
Младший сын Григорий был военным, но рано вышел в отставку. Женился Григорий Александрович Пушкин поздно,  в возрасте 48 лет, на двадцативосьмилетней разведенной Варваре Мошковой, в девичестве Мельниковой. Жил счастливо в своей семье в имении жены. Имел 11 детей. Уже в старости, помогал восстановлению имения в Михайловском.
Между прочим, представление чуть ли не о непрерывных блистаниях Натальи Николаевны в свете должно же хоть как-то поправляться и такой простой вещью, что почти каждый год она рожала и за шесть лет принесла Пушкину четверых здоровых хороших детей: два мальчика и две девочки. В книге «Потомки Пушкина» показано как плодотворно и разнообразно, как широко и достойно продолжился в России и в Европе пушкинский род.
Семья П.П.Ланского жила дружно, но весьма скромно в материальном отношении. Как видно из писем Натальи Николаевны конца 1840-х годов, ей приходилось самой шить домашние платья, перешивать детям старую одежду. Вечерами, ради экономии свечей, собирались все в одной комнате: кто-нибудь читал вслух, остальные рукодельничали. Часто приходилось отказывать себе в невинных удовольствиях и небольших развлечениях из-за отсутствия средств. Генерал Ланской исправно нес воинскую службу. За отличия в ней император пожаловал ему земли в Самарской губернии в сентябре 1863 года, в октябре 1864 и октябре 1865 годов. Земли, общей площадью 4892 десятин, располагались в Николаевском уезде на 4-х участках по течению рек Большой Иргиз, Малая Чалыка, Большая Вязовка. Доходы от этих земель улучшили материальное положение семьи Ланского.
Несмотря на то, что была Наталия Николаевна окружена заботами и привязанностью всей семьи, дети и муж часто замечали, что взгляд ее наполнен какой-то внутренней, сосредоточенной грустью. «Иногда такая тоска охватывает меня, что я чувствую потребность в молитве. Эти минуты сосредоточенности перед иконой, в самом уединенном уголке дома, приносят мне облегчение. Тогда я снова обретаю душевное спокойствие, которое раньше часто принимали за холодность и меня в ней упрекали. Что поделаешь? У сердца есть своя стыдливость. Позволить читать свои чувства мне кажется профанацией. Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца». Это откровенное признание сохранилось в одном из писем 1849 года Наталии Николаевны к Ланскому.
Александр Сергеевич, еще при жизни, сумел оценить и раскрыть это необыкновенное сердце. Наталья Николаевна не оставила нам своих писем к Пушкину (хотя письма ко второму мужу и к родственникам сохранились), не оставила, будто знала, что ключ от ее сердца будут искать все. Она не хотела, чтобы ее чувства читали, справедливо называя это профанацией, не желала, чтобы вмешивались в столь оберегаемый ею мир первого брака с первым поэтом России.
Вдова поэта  осознала, кто такой Пушкин, после его смерти. Наталья Николаевна сохранила и передала  дочери (графине Меренберг) письма поэта. Загадочна судьба писем жены к нему. Письма эти были переданы внуком Пушкина в Румянцевский музей. В 1920  году они были подготовлены к печати - целых три печатных листа – и вдруг пропали: никаких следов их  не обнаружено. В шестидесятых годах появилась статья  С.Энгель «Где  письма  Натальи  Николаевны Пушкиной?».
Полемика на эту тему кончилась ничем, и остается весьма слабая надежда, что письма найдутся. Возможно, что из писем Натальи Николаевны к мужу, можно было бы узнать какие-то дополнительные штрихи, объясняющие, как она отдалялась от него, как шла к неизбежной развязке кривая их семейных отношений и его творческая жизнь поэта.
Не «только Бог и немногие избранные» восхищались внешней красотой Натальи Пушкиной – Ланской. Ее невозможно было спрятать. Она по праву считалась первой красавицей Петербурга. Но в ее портретах, кроме неизменной аристократической красоты, есть и доля какой-то уходящей в себя грусти, будто бы и нет ей толку в этой красоте, будто и вовсе она ее не касается. Еще больше грусти и печали в портретах времен ее второго замужества, хотя красоты не меньше. Петр Ланской гордился и восхищался красотой своей жены, как гордился и восхищался ею Пушкин. Ланской, по выражению самой Натальи Николаевны, «окружал себя ее портретами», но интересно, что сама Наталья Николаевна думала по поводу своей внешности в 1849 году: «Упрекая меня в притворном смирении, ты мне делаешь комплименты, которые я вынуждена принять и тебя за них благодарить, рискуя вызвать упрек в тщеславии. Что бы ты ни говорил, этот недостаток мне всегда был чужд. Свидетель - моя горничная, которая всегда, когда я уезжала на бал, видела, как мало я довольна собою. И здесь ты захочешь увидеть мое чрезмерное самолюбие, и ты опять ошибешься. Какая женщина равнодушна к успеху, который она может иметь, но клянусь тебе, я никогда не понимала тех, кто создавал мне некую славу. Но до – вольно об этом, ты не захочешь мне поверить, и мне не удастся тебя убедить».
Видимо, с горечью она говорит о том, что ей не удавалось никогда - убедить окружающих, что она мало видит проку в своей красоте и не считает себя совершенной красавицей. И ранее, судя по всему, ее охватывали сомнения в своей привлекательности. Вспомним слова Пушкина, обращенные к своей жене: «Гляделась ли ты в зеркало и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего нельзя сравнить на свете». Наверное, и Пушкину приходилось убеждать ее, что она редкостно красива. А Наталья Николаевна всегда с сомнением принимала комплименты окружающих, нередко лишь удивляясь им. Обратим же внимание на то, как Наталья Николаевна сама понимала свою красоту, и вообще женскую красоту, уже много позже Пушкина.
1849 год. Из писем к генералу Ланскому:
«Сегодня или завтра ты получишь мой портрет. Отчасти я сдержала слово: так как я не могу сама приехать в Ригу, моя копия тебе меня заменит, и все же я тебе послала очень хорошенькую женщину - все, кто видел портрет, подтверждают сходство, это мне очень льстит и заставляет предполагать, что мои притязания иметь успех у тебя (клянусь тебе, я не стремлюсь ни к какому другому) не покажутся смешными - я любовалась собой; увы, чуточку тщеславия все же проскользнуло, и я тебе в этом смиренно признаюсь».
В другом письме: «Ты стараешься доказать, мне кажется, что ревнуешь. Будь спокоен, никакой француз не мог бы отдалить меня от моего русского. Пустые слова не могут заменить такую любовь, как твоя. Внушив тебе с помощью Божией такое чувство, я им дорожу. Я больше не в таком возрасте, чтобы голова у меня кружилась от успеха. Можно подумать, что я понапрасну прожила 37 лет. Этот возраст дает женщине жизненный опыт, и я могу дать настоящую цену словам. Суета сует, все только суета, кроме любви к Богу и, добавляю, любви к своему мужу, когда он так любит, как это делает мой муж. Я тобою довольна, ты - мною, что же нам искать на стороне, от добра добра не ищут».
А вот как в письме мужу описывается вечер у Лавалей, где Наталья Николаевна встретилась с Воронцовой: «Я была в белом муслиновом платье с короткими рукавами и кружевным лифом, лента и пояс пунцовые, кружевная наколка с белыми маками и зелеными листьями, как носили этой зимой, и кружевная мантилья. В момент отъезда Александрина дала мне свой именинный подарок - очаровательную лорнетку; она отдала мне ее вчера, потому что моя была далеко не элегантна. До того как начался вечер, был обед, и дипломатический корпус был в полном составе. Твоя старая жена как новое лицо привлекла их внимание, и все непрерывно подходили и смотрели на меня в упор. В карете княгиня мне заявила, что я произвела очень большое впечатление, что все подходили к ней с комплиментами по поводу моей красоты. Одним словом, она была очень горда, что именно она привезла меня туда. Прости, милый Пьер, если я тебе говорю о себе с такой нескромностью, но я тебе рассказываю все, как было, и если речь идет о моей внешности, - преимущество, которым я не вправе гордиться, потому что это Бог пожелал мне его даровать, - то это только в силу привычки описывать все мельчайшие подробности...»
Из писем 1851 года:
«Признаюсь тебе, что комплименты Маше мне доставляют в тысячу раз больше удовольствия, чем те, которые могут сделать мне». «Мои так называемые успехи нисколько мне не льстят. Я выслушала, как всегда, множество комплиментов. Никто не хотел верить, что Маша дочь моя, послушать их, так я могла бы претендовать на то, что мне столько же лет, сколько и ей».
«К несчастью, я такого мнения, что красота необходима женщине. Какими бы она ни была наделена достоинствами, мужчина их не заметит, если внешность им не соответствует. Это подтверждает мою мысль о том, что чувственность играет большую роль в любви мужчин. Но почему женщина никогда не обратит внимания на внешность мужчины? Потому что ее чувства более чисты. Однако, я пускаюсь в обсуждение вопроса, в котором мы с тобой никогда не были согласны...».
Наталья Николаевна была настоящей русской  красавицей, и только ее, по природной своей сокровенности и сдержанности, выбрал в жены русский гений. Для него она была всем, и в том числе - родиной. Он почувствовал в Наталье Николаевне ее невероятно русскую душу и природу, ее печаль и тишь, ее привязанность к родной земле.
Уже без него она напишет письмо Петру Ланскому в июле 1851 года из Германии: «Ну вот я и в Годесберге. Что я могу сказать? Городок очарователен и всякой другой здесь понравилось бы, но я как неприкаянная душа покидаю с радостью одно место, в надежде, что мне будет лучше в другом, но как только туда приезжаю, начинаю считать минуты, когда смогу его оставить. В глубине души такая печаль, что я не могу ее приписать ничему другому, как настоящей тоске по родине... Здесь великолепный воздух, но все же я жажду покинуть эти места. Лучший воздух для меня это воздух родины... Только тогда мне немного полегче, когда я в движении нахожусь в дороге. Некогда тогда предаваться тоске, иначе хоть на стену лезь, а ты знаешь, что скука не в моем характере, и этого чувства дома не понимаю».
За границей, куда отправились для лечения Маши, а на самом деле Натальи Николаевны: «Соседи по столу сочли меня серьезно больной... Никто не может подумать, что мы за границей для Маши, ибо у меня иные дни лицо весьма некрасиво. Вот только два дня стала немного поправляться и лицо не мертвое».
1856 год. В Москве: «Каждый день я здесь обнаруживаю каких-нибудь подруг, знакомых или родственников, кончится тем, что я буду знать всю Москву... Здесь помнят обо мне как участнице живых картин тому 26 лет назад и по этому поводу всюду мне расточают комплименты».
В этот свой приезд в Москву Наталья Николаевна по настоянию Ланского заказала известному художнику Лашу свой портрет: «Ты взвалил на меня тяжелую обязанность, но, увы, что делать, раз тебе доставляет такое удовольствие видеть мое старое лицо, воспроизведенное на полотне. Вчера я провела все утро у Лаша, который задержал меня от часа до трех. Он сделал пока только рисунок, который кажется правильным в смысле сходства; завтра начнутся краски. Когда Маша была у него накануне вместе с Лизой, чтобы назначить час для следующего дня, и сказала, что она моя дочь, он, вероятно, вообразил, что ему придется принести на полотно лицо доброй, толстой старой маменьки, и когда зашла речь о том, в каком мне быть туалете, он посоветовал надеть закрытое платье. «Я думаю, добавил он, так будет лучше». Но увидев меня, он сделал мне комплимент, говоря, что я слишком молода, чтобы иметь таких взрослых детей, и долго изучал мое бедное лицо, прежде чем решить, какую позу выбрать для меня. Наконец, левый профиль, кажется, удовлетворил его, а также и чистота моего благородного лба, и ты будешь иметь счастье видеть меня изображенной в 3/4».
Из этих писем видно, что даже в том возрасте, когда принято как-то сожалеть по поводу уходящей красоты у женщин и при этом постоянно напоминать о ней и былых успехах всем окружающим, у Натальи Николаевны так и не появилось тщеславие. Она совсем мало об этом говорит, хотя признает, что красота - это необходимость для женщины. Признает с сожалением, потому что для мужчин она не является тем, что определяет их жизнь. Но более всего она ценит покой и душевную простоту, так же как ценил ее в ней Пушкин.

Мой идеал теперь - хозяйка,
Мои желания - покой,
Да щей горшок, да сам большой…

В черновых вариантах первой строчки, у поэта есть слова: «Простая добрая жена». Именно эти простота и тихость делали красавицу Наталью Николаевну такой непохожей на всех остальных красавиц ее времени и так пленили и Пушкина, и второго ее мужа.
Из других своих качеств Наталья Николевна отмечала: «Твердость не есть основа моего характера», хотя она иногда и была вспыльчива, но потом часто раскаивалась: «Гнев - это страсть, а всякая страсть исключает рассудок и логику». И корила себя: «Я, как всегда, пишу под первым впечатлением, с тем, чтобы позднее раскаяться». Она была самокритична, часто осуждала себя и очень редко других, была ревнива, о чем свидетельствуют и письма Пушкина.
«Сопоставляя таким образом, разрозненные факты из различных источников: свидетельств современников, писем Пушкина к жене, писем самой Натальи Николаевны к брату Дмитрию,- можно с уверенностью сказать, что образ Натали Пушкиной - блистательной и легкомысленной красавицы, сущность которой проявлялась единственно в её страсти к светским развлечениям, оказывается эфемерным. Однако в заключение о Наталье Николаевне Пушкиной-Ланской мне бы хотелось сказать, что в настоящее время в пушкиноведении, как кажется, наметилась другая крайность - чересчур идеализировать жену Пушкина, делать из неё чуть ли не ангела. А она таковой не была, она была живым человеком, были у неё и свои недостатки, и свои достоинства». (Н. А. Раевский  Избранное. Москва, «Художественная литература», 1978.)
Верная памяти Пушкина и в интересах детей, Наталья Николаевна предприняла издание нового собрания сочинений поэта. Она передала литератору П.В.Анненкову «два сундука» с рукописями Пушкина и делилась с ним своими воспоминаниями о Пушкине. В 1855 – 1857 годах издание было осуществлено вместе с «Материалами для биографии поэта.
Зимою 1861-1862 гг. князь В.М.Голицын видел Наталью Николаевну в Ницце. В своих неизданных записках он рассказывает: «Несмотря на преклонные уже года, она была еще красавицей в полном смысле слова: роста выше среднего, с правильными чертами лица и прямым профилем, какой видел у греческих статуй, с глубоким, всегда словно задумчивым взором».
Осенью 1863 года Наталья Николаевна ездила в Москву на крестины внука Александра. По дороге простудилась и по возвращении в Петербург заболела тяжелым воспалением легких.
Прожила Наталья Николаевна пятьдесят один год и три месяца, скончалась 26 ноября 1863 года. О ее кончине знали только родные и близкие, поскольку в последнее время она не выходила в свет. В начале декабря в одной из петербургских газет появился небольшой некролог, написанный Петром Бартеневым: «26 ноября сего года скончалась в Петербурге на 52-м году Наталья Николаевна Ланская, урожденная Гончарова, в первом браке супруга А.С.Пушкина. Ее имя долго будет произноситься в наших общественных воспоминаниях и в самой истории русской словесности. С ней соединена была судьба нашего доселе первого, дорогого и незабвенного поэта. О ней, о ее спокойствии заботился он в свои предсмертные минуты. Пушкин погиб, оберегая честь ее. Да будет мир ее праху».
Перед смертью к ней подошёл писатель и врач Владимир Даль. Именно он держал руку умирающего Пушкина, именно его поэт назвал перед смертью братом. Это было так давно… Прошло двадцать шесть лет. Теперь пришёл и её черед, Натали Гончаровой. И теперь возле её кровати сидит Владимир. Как будто вспомнив минувшие времена, Наталья Николаевна взяла руку писателя. Перед смертью она улыбалась. Наверное, вспоминала все счастливые мгновенья, которые она пережила с её любимым, самым любимым - Александром Сергеевичем Пушкиным.
Дети похоронили Наталью Николаевну на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. Через пятнадцать лет рядом прибавилась могила Петра Петровича Ланского и строгое, черного мрамора надгробие; около него - небольшая дощечка с надписью о том, что в первом браке Наталья Николаевна Ланская была за поэтом Александром Сергеевичем Пушкиным. Она прожила на этом свете 51 год и из них была всего шесть лет вместе с Пушкиным.
И в наши дни на ее могилу приносят цветы в память о великом поэте и женщине, которая его любила. «Она не графиня Ланская, а опять и навсегда – Пушкина, по имени первого мужа, давшего ей бессмертие». (Г.Адамович)
Светлой памяти двух любящих сердец посвящены замечательные строки поэта А.Дементьева:

«Здесь похоронена Ланская…»
Снега некрополь замели.
А слух по-прежнему ласкает
Святое имя – Натали
Как странно, что она – Ланская,
Я не Ланской цветы принёс,
А той, чей образ возникает
Из давней памяти и слёз.
Нам каждый день её был дорог
До той трагической черты,
До Чёрной речки, за которой
Настало бремя суеты.
Как странно, что она – Ланская.
Ведь вслед за выстрелом сама
Оборвалась её мирская,
Её великая судьба.
И хорошо, что он не знает,
Как шли потом её года.
Она фамилию сменяет,
Другому в церкви скажет «да».
Но мы её не осуждаем.
К чему былое ворошить.
Одна осталась – молодая,
С детьми, а надо было жить.
И всё же как-то горько это, -
Не знаю, чья уж тут вина, -
Что для живых любовь поэта
Так от него отдалена.

Имя жены Пушкина окружено множеством легенд и слухов, передаваемых во времени. По-разному толкуют ее жизнь многие исследователи, порою давая произвольные оценки. Кем же была Наталья Николаевна в действительности? Светской прелестной красавицей с холодным сердцем и без глубоких душевных чувств или несчастной женщиной, не сумевшей вынести тяжелый удел спутницы пушкинского гения? Может в этой книге читатель найдет ответ на эти вопросы.

Автор

Пушкинская Мадонна

Сонет

Портрет Мадонны, кисти Перуджино,
Красавицы, с младенцем на руках,
С лицом благочестивым и в мольбах,
Являл собою дивную картину.

Во многом схожий с юной Гончаровой.
Известный мастер образ написал,
И тонкие черты ему придал,
Сравнимых с белокурою Мадонной.

Застенчивый Натальи, кроткий взгляд,
Был для поэта выше всех отрад.
Воскресла в нем пленительная сладость

В гармонии двух любящих сердец.
Душа ожила и вернулась радость,
Взаимных чувств, прекрасный образец.

Итак, итог. Здесь перед вами
Прошла любовь прекрасных дам,
Воспетых чудными стихами,
В них Пушкин есть и автор сам.