III. В мире теней

Леонардо и Тейе сидели молча довольно долго. Каждый был погружён в свои мысли. Тейе, сняв сандалии, осторожно опустила ступню на воду и печально смотрела, как по тёмной глади расходятся серебристые круги от её касания.
Леонардо пристально наблюдал за каждым движением лесной нимфы. Опустив одну ногу на воду, другую она согнула и, обняв себя за колено, прижималась к нему грудью. Лицо в неверных лунных бликах казалось неестественно бледным, глаза — чересчур тёмными. Пушистые волосы, разлившись ручьями, печально стекали по спине и плечам...
Да Винчи она напомнила Лизу. Такую, какой она была в первый год их знакомства. Леонардо вспоминал с лёгкой дрожью её влажное дыхание на шее, когда она прижималась... В то лето она впервые играла Офелию. И одному Господу Богу ведомо, до чего она каждый раз волновалась. Бывало, до того, как выйти на сцену, она сидела в гримёрке, вот так же замерев, как сейчас Тейе, бессмысленно уставившись в одну точку на стене потемневшими очами. Словно осуждённая на муки непонятно кем и за что. Леонардо не трогал её в такие минуты. Так Лиза вживалась в роль — он знал.
Но сейчас, глядя на юную тоскующую чаровницу, маэстро не желал ничего больше, чем посадить грациозное создание себе на колени, крепко обнять и шепнуть так, чтобы не слышали даже деревья, даже воздух - только она, что всё будет хорошо. Всё-всё.
Вместо этого Леонардо положил тёплую ладонь девушке на плечо и спросил:
- Тебе не страшно в темноте одной?
Тейе внимательно посмотрела ему в глаза и тихо ответила:
- Я не боюсь теней. Тени и сами пугливы.
- Не уверен, что правильно тебя понял...
Тейе указала на деревья, на еле заметные в паутине ветвей тёмные силуэты прохожих и продолжила свою мысль:
- У всего на свете есть своя тень — тёмная сторона. Даже у Луны и у Солнца. Тем более у людей. Но это самая большая тайна. Днём каждый из нас показывает своё лицо, свою светлую сторону, а другая половина нас — наша отшельница — спит глубоко под землёй, в нашем собственном таинственном тёмном лесу с древними духами.
Но по ночам все кошки черны. Лица пропадают — ночь всех делает похожими — и деревья, и людей. Просыпается наша тень, и кто-то бежит к свету фонарей и в тёплые дома, стараясь прогнать древние страхи, а кто-то... вот так же, как я, гонимый темнотой в темноту, бежит в одиночестве по улицам, словно пытаясь найти что-то давно потерянное, давно забытое, словно повинуясь призыву неизвестной меланхоличной музыки, кружась в забытьи...
Тейе снова повернулась к Леонардо и грустно улыбнулась ему:
- По ночам я перестаю чувствовать себя человеком. Я становлюсь частью ночи.
Да Винчи глубоко вздохнул и довольно долго молчал. Когда маэстро заговорил, голос был задумчивым, бархатистым и нежным:
- Странно слышать подобные слова от такой молодой обворожительной девушки, как ты, Тейе. Ты говоришь так, словно бы ты была проклятой... или прокажённой что ли. Как будто ночь — твой заклятый враг, который объявляет тебе анафему и отправляет в изгнание.
Я вот тоже люблю пройтись по ночам... Но ночь для меня — это не время убегать и прятаться. Это время любить.
- Ты случайно не знаешь какого-нибудь красивого стихотворения или песни о ночи? Чтобы я запомнила хотя бы строчку, по ночам говорила её про себя вместо молитвы, когда бегу по городу, и вспоминала о том, что ты сказал?
Леонардо задумался.
- О ночи так вдруг не вспомню. У меня есть одно любимое стихотворение о вечере. Из «Цветов зла» Бодлера. Если хочешь, прочитаю его тебе.
Девушка заметно оживилась:
- Бодлер? О, любопытно! Давай!
Придвинувшись немного ближе к Тейе, так, чтобы слышать её дыхание и любоваться серебристыми бликами Луны в узоре мягких волос, Леонардо тихо и мелодично произнёс:

- «Гармония вечера»

В час вечерний здесь каждый дрожащий цветок,
Как кадильница, льет фимиам, умиленный,
Волны звуков сливая с волной благовонной;
Где-то кружится вальс, безутешно-глубок;

Льет дрожащий цветок фимиам, умиленный,
Словно сердце больное, рыдает смычок,
Где-то кружится вальс, безутешно-глубок,
И прекрасен закат, как алтарь позлащенный;

Словно сердце больное, рыдает смычок, -
Словно робкое сердце пред тьмою бездонной,
И прекрасен закат, как алтарь позлащенный;
Погружается солнце в кровавый поток...

Снова робкое сердце пред тьмою бездонной
Ищет в прошлом угаснувших дней огонек;
Погружается солнце в кровавый поток...
Но как отблеск потира - твой образ священный![7]

Маэстро читал любимое стихотворение, словно играл на виолончели — задумчиво и нежно, тонко прочувствовав паузы и акценты... Ему хотелось запечатлеть хрупкий момент соития дня и ночи для Тейе, помочь ей услышать пение солнечных лучей, похожее на звук золочёных колоколов на закате. Ему хотелось спеть ей колыбельную и успокоить её. Сам не понимая, почему, он чувствовал, что хочет защитить от ночных химер лёгкую Тейе. Ему казалось, что девушка ему не чужая.
При этом чувство к новой знакомой совершенно не походило на страстное восхищение Йоко, на любовь к Лизе... Чувство к Тейе напоминало доверчивую нежность по отношению к другу или сестре, но всё же иное — что-то, что нежнее, загадочнее, ближе... Наверное, так можно любить цветок, Луну или птицу. Имени же этому новому чувству Да Винчи не знал.
После того, как маэстро закончил читать стихотворение, Тейе ещё долго сидела, не шелохнувшись, любуясь танцем лунных бликов на кромке озера. Её тонкие плечи изредка вздрагивали. Взглянув ей в лицо, Да Винчи увидел, что Тейе улыбается, хотя с ресниц падают крупные слёзы.
Заметив беспокойство Леонардо, девушка крепко сжала двумя ладонями его руку и улыбнулась светлее и радостнее:
- Не волнуйся за меня, Леонардо. Мне хорошо, мне очень хорошо. Просто давно со мной никто не был так добр.


________________________

7. Пер. с французского Эллиса