я ничуть не грустный

холодный язык зимы говорит снегом. этот город - возня остановок, светофоров, дорог. /аварий/. переходов на другую сторону улицы, переходов имени собственного в нарицательное. он не перегорит, покуда его освещают огни нескорых “скорых” и прибывающих раньше срока поездов.
между раздвинутых ног перекрёстка - открытое пространство, бесконечное тире горизонта. через него перехлёстывают, словно волны, утренние автобусы, но ни на одном из них сегодня мне не уехать.

мне кажется, что я еду вперёд, по дороге между стеклом и междометиями. но на самом деле у меня едет крыша.

неотремонтированные вены перекручены, как алюминиевая ложка, как знак параграфа. золотые обрезы игл крепко вцепились в них - провокационное танго в помойной крови. спина ранена спинкой кресла. я отстраняю себя от обезболивающего одиночества.

боль поцарапала мне лицо. но это просто комбинация букв, руины моего замка из изъянов.
ты продолжаешь своё счастливое существование с отдушиной, часть твоей души забравшей и посадившей на цепь домашнего очага и правильной обнажённости. ведь одежда - вторичная нота, помеха в мелодии тела. искусственная и формальная, словно оргстекло.

когда ты целовал мне руки, так и хотелось спросить: “ну как тебе послевкусие ножевых шрамов?”

когда говорил со мной - "ну как тебе общение без противорвотного?"

это всё не мои мысли.
ты стряхиваешь пепел в свою же замёрзшую кровь, создающую предсказуемый контраст с белым /как свиной жир/ снегом. улыбка встаёт поперёк губ, когда ты превращаешься в воспоминание. вульгарное и дешёвое, как та забегаловка, куда ты привёл бесполезно-безразличную меня, со своей белой кожей смотревшуюся там кустарным фарфором среди яркого безумия мигрант-мегаполиса.

ты всеяден, а я ношу с собой ножницы.

/а небо было похоже на чёрный, накрахмаленный ситец/.

я не хочу никуда приезжать. мне ноября хватает и на моей улице. таблетки похожи на снежинки, окна с морозными узорами - на антенны капельниц, хаотично намёрзшие на стёкла.
податливые поцелуи сирен “неотложек” и ночь - картина Босха, разделённая на марки.

стекло разбивает солнце на спектр. как тяжело забывать тебя, соцветием скупых похвал оставшимся, невозможным акцентом в ни разу не поднесённой к уху тлф трубке. тогда синагога приготовила боль, а дождь - усугубил склонность к драме. к порезам лезвиями льдин недрогнувших запястий. но всё прошло мимо, как летняя гроза. как трамвай, свернувший дальше от вокзала. с которого ушли все поезда и обагрились разложившимся /на кровь и имитаторы небес/ закатом все ларьки-киоски.

НЕ ПРИНИМАЙ БЛИЗКО КО РТУ.

пассивный психоделический снег. нелогичные человечные танцы над пропастью недобросовестной смерти.
гирлянда расставания на шее смотрится красивей, чем петля - этакой посмодернистской строкой, обвивающей смысл. но я бы отдала предпочтение петле из грубой верёвки, врезающейся в нежноустричную кожу странгуляционной бороздой, если цитировать медиков. смерть организовывает гортани холодный город.

который год я думаю о самоубийстве, решая уравнение с пропорциями ненависти к себе и ненависти к окружающим. прилежно выключая электричество в глазах витринно-ветреных девиц, закутывающих в свадебные платьица своё простосоставное сердце. играющих молебен по свободе на обручальных кольцах. замужество /как и смерть/ меняет название вещи.
в груди прокисло материнство и отслоилось отвращением. я хочу себе новую анатомию - анатомию отмирания. так иные хотят инородное тело внутрь, инъекцию рвоты в разум.

как часто ты читаешь меня, провинциальную, несъедобную, пластмассовую продавщицу смыслов? идола тишины среди какофонии семейного досуга и тротуарных танцев?
ЕСЛИ ТЫ ЛЮБИШЬ МЕНЯ, ТЫ ДОЛЖЕН ЛЮБИТЬ И МОЮ АБСТРАКЦИЮ - почти что манифест человека, измеряющего любовь в начертании букв.

мой телефон оглох - залюбленный слухом тлф голос уже никогда не подскажет, почему такая прелесть не хочет жить.
но
депрессия села на мель, остановилась на паузе.
когда мне холодно, я думаю о Мёртвом море. свитер на голое тело, колкая зелень глаз, тусклый игрушечный свет и почерк, безупречный, как медленный танец - я раскладываю эти составляющие /по подложке из воспоминаний/, и становится легче. теперь холодные вечера, а вовсе не механическая вуаль голоса, ставшего чужим, обещают мне жизнь.

всё, что я скажу прозвучит молчанием. всё, что скажешь ты - эффектом плацебо. после смерти наши сердца окажутся без ошибок. простится даже постмодернизм.

жесток вкус разбитых губ. когда я ускользну от суицида, он вернётся за мной в образе твоей асимметричной улыбки, бьющейся в клетке губ. и я изменю свой вектор одним лишь ка-са-ни-ем.

учись сну у феназепама.
учись смерти у тех, кто слушает джаз (отсылка).

этот текст - приёмное отделение травмированных слов.
слов с нарушениями стёбно-смыслового аппарата
симфония льда, сыгранная на могиле.
эта жизнь - отложенный во времени суицид.