VIII. Две встречи

Когда воспоминания рассеялись, подобно призрачным силуэтам кораблей на горизонте, Рагуил поспешил к собору.
Толкнув тяжёлую глыбу двери, он вошёл в благословенный полумрак. Юноша взял алую розу из небольшого резервуара с водой у входа, как это было принято в храме. Затем, стараясь двигаться неслышно — служба уже началась —  в развевающемся чёрном одеянии прошёл он к древесной статуе беременной женщины с мягкими гармоничными чертами лица, и, поцеловав её руку, положил розу в наполненное водой золотое озеро у её ног. По водной глади, слегка дрожа, плыли цветы и свечи.
В Золотой камере аромат цветов мешался с парами воска и фимиама, сквозь золотые мозаичные оконца проникали прощальные солнечные лучи. С клироса, располагавшегося этажом выше, в Гранатовой камере, нежные девичьи голоса, словно флейты, пели о блаженстве, об изначальной красоте каждой человеческой души на торжественном наречии древних. Звучание их песен, отражаясь от округлого потолка, преображаясь, стекало цветочным мёдом по стенам, золотой пылью щекотало чувствительную кожу Рагуилова лица. В подобные моменты он, сидя на своём привычном месте с краю, смыкал очи, и ему казалось, что золотая Дева гладит его по волосам, умывает его лицо розовой водой, снимая усталость, прогоняя проклятых призраков прочь.

...Аn Schoenheit bist Du Lilien gleich
Von Deinen Lidern tropft Tau ins Gras
Lieblichster Odem umschwirrt Dein Haar -

Вспомнились Рагуилу строки из лирики Кристиана Дёрге... Где же он их слышал, Рагуил вспомнить не мог. Возможно, читал когда-то... У него удивительная память на стихи. Но Золотая Дева не требовала его памяти. Она вообще ничего не требовала — лишь гладила его по волосам молча. В Золотой камере не требовалось слов.
- Mystische Rosenmadonna, Мистическая Мадонна Роз, - задумчиво шептал Рагуил.
Позади древняя дверь гулко заходила. Донёсся перестук быстрых каблучков — и, словно весенний ветерок, по проходу мимо Рагуила пронеслась хрупкая девушка с золотистыми волосами в длинном платье, похожем на ландыш — в таком поют служительницы с клироса. Торопливо опустив розу на воду перед Святой Девой, она почти бегом направилась назад по проходу.
Разбуженный от дивных грёз её появлением, Рагуил вонзился тёмными очами в её взволнованное лицо. И, точно почувствовав его взгляд, девушка, проходя мимо, вдруг резко посмотрела на Рагуила, сдавленно вскрикнула и выронила из рук ноты песнопений. Книги попадали на мраморный пол с глухим стуком.
Проворно нырнув за спинку скамьи, юная служительница Девы-Матери принялась подбирать нотные листы. На девушку неодобрительно оглядывались прихожане, а она отвечала им взглядом настолько несчастным, что сердце невольно сжималось. Рагуил, чувствуя себя виноватым перед ней, наклонившись, помогал ей собирать разлетевшиеся листы.
Когда ноты, наконец, были собраны, девушка подняла лицо на Рагуила, приняла стопку нот из его рук, легонько коснувшись его ладони тёплыми кончиками пальцев, и прошептала ему тихим мелодичным голосом:
- Благодарю тебя!
Рагуил не отпускал листы, впившись взглядом в выразительное девичье лицо с лёгкой асимметрией. Она напоминала ему кого-то... Каре-зелёные глаза девушки смотрели на него с любопытством, алые нежные губы, слегка припухшие, похожие на цветочные лепестки, приоткрыты в удивлении, на носу и щеках рассыпаны бледно-коричневые веснушки, волосы растрёпаны. Она скользила тёплым откровенным взглядом по его лицу и плечам, мысленно играла с волосами и любовалась отблесками церковного золота в алой броши Рагуила.
Внезапно она бросила испуганный взгляд наверх, в сторону Гранатовой камеры. Рагуил последовал за её взглядом и успел заметить, как один из Ангелов в белом исподтишка грозит кулаком нерасторопной подруге.
Бросив молящий взгляд на Рагуила, она провела указательным пальцем горизонтальную линию по шее и сквасила покаянную мину. Юноша не удержался от улыбки, отметив про себя: «Да уж, веский довод!» - И отпустил ноты.
Дружелюбно коснувшись ладонью его плеча в знак благодарности, девушка-ландыш поспешила к лестнице на клирос и скоро присоединилась к сердитой подруге с каштановыми волосами, грозившей ей прежде. Она пела партию альтов. Сверху поющий светловолосый Ангел продолжал пристально наблюдать за Рагуилом.
Юношу в тёмном внезапно охватил жар. «Неужели от её взгляда? Да не может такого быть!» Липкие холодные пальцы подземных куртизанок вновь заскользили по коже — так просыпался страх в сердце Рагуила — следом зазвучали призрачные скрипки, и снова — далёкие всхлипы, крики и обрывки фраз; в лобной доле поднималась болезненная пульсация, всего минутой позже расцветшая алым бутоном нестерпимой боли. Тихо застонав, Рагуил уронил лицо в ладони, его тело дрожало. Нежные голоса из Гранатовой камеры напоминали лязг уключин, витавший над тёмным озером.
- Вы вернулись, юный господин?
Рагуил опустил перед стариком глаза. Да, он вернулся.
Медленно поднявшись со скамьи, он, шатаясь, побрёл к выходу из церкви. Сверху обеспокоенный взгляд провожал его, но Рагуил его не чувствовал — вихрь боли и голосов захватил его в холодный плен.
Последние лучи Солнца нестерпимо жалили сузившиеся зрачки. «Не прикасайся!» - Мысленно приказал он протянувшимся к нему золотым солнечным перстам. Завесившись кудрями, чтобы никто не видел его бледного искажённого лица, чтобы Солнце не испепеляло его безжалостной нежностью, Рагуил бросился бежать — по тёмным улицам и проулкам, между деревьев и башен — прочь, прочь, прочь!
В голове, подобно навязчивому напеву под унылый бой барабанов, безжалостно крутилось: «Пора кончать это. Пора кончать это. Пора…»

***
      
Допев хорал, беспокойная девушка в облачении Ангела, шепнув своей строгой подруге: «Рина, прости, живот очень больно, я на минуточку», - ринулась вниз по лестнице и белым солнечным бликом мелькнула в сумраке церковного придверья.
Вырвавшись на улицу, она шумно вздохнула и огляделась  - ей показалось, или чёрная тень действительно мелькнула в перешёптывающихся ветвях старого парка? Отбежав к церковным воротам, вытянув шею, она закричала, что было сил: «Господин, постойте! Господин!» Но тень неумолимо летела всё дальше, пока не затерялась среди пышной зелени окончательно.
Лили печально прислонилась спиной к каменному столбу церковных врат. Она во всём винила себя — в том, что опоздала на литургию, в том, что хлопала дверями и громко топала по залу, привлекая внимание, в том, что рассыпала эти ноты, неряха бестолковая! Она видела этого юношу неоднократно — бледный красавец с кудрями цвета горького шоколада, он всегда сидел на своём месте возле прохода. Юноша обладал какой-то особой, библейской красотой, словно царь Давид или Архангел, - так казалось Лили. Заслышав песнопения, он обычно что-то писал... или же смыкал тёмные пронзительные очи и уплывал в тяжёлых волнах фимиама к высоким пределам, к светящейся короне Солнца. Вероятно, там сама Госпожа нисходила к нему, а он её приветствовал — каждый раз прекрасный человек шептал что-то в полузабытьи, Лили видела.
А сегодня она, бестолковая хористка, оскорбила его чувства, прогнала его прочь... Он ушёл из-за неё, сомнений нет. Глупая несчастная Лилит!
- Боже-Матушки, - тихонько зашептала Лили, впившись пальцами в каменный столб. - Боже-Матушки...
Тяжело съехав по столбу к земле, девушка спрятала лицо на коленях и горько заплакала, так, что затряслись её худые плечи. Золотые волосы и складки белого платья, пропахшего благовониями и воском, тяжело повисли, точно разделяя её скорбь, края рукавов дрожали в такт её неровному дыханию — так дрожат обычно, цветочные бутоны, ловя лепестками мелкую дождевую пыль.
Лили не знала, сколько времени она так беспомощно рыдала у храмовых стен — когда плачешь, только ритм падения капель да собственное дыхание отмеряют время — всё остальное словно останавливается, окрашивается серым, смазывается, когда смотришь сквозь пелену слёз. Но Лили, утирая покрасневшее лицо ладонью, даже не смотрела на залитый вечерним Солнцем мир. Поглощённая своей горечью, она не отважилась бы поднять взгляд на Солнце, а потому, открывая глаза, видела только свой намокший белый подол, прилипший к коленям.
- Да неужели Тейе! - Донеслось до слуха девушки. - Ну, конечно. Кто же ещё может так горько плакать!
Поглощённая своим горем, Лили даже не услышала, как к ней подошёл незнакомец. Девушка затравленно подняла на него покрасневшее лицо.
Мужчина присел напротив неё, ласково провёл длинной тёплой ладонью в украшениях по её плечам, по волосам, погладил тыльной стороной ладони по щеке, осторожно утирая слёзы.
Обеспокоенно глядя ей в лицо, он спросил:
- Ну, рассказывай, кто обидел мою дорогую плаксу?
Заплаканное лицо Лили осветила улыбка.
Она внимательно смотрела в лицо мужчине, пытаясь вспомнить его, но не могла. Высокий, прекрасно сложенный брюнет в кожаной куртке. На нём много украшений из серебра и кожи. Кудрявые волосы цвета влажной земли стянуты в аккуратный хвост, его глаза в тени длинных тёмных ресниц напоминали Лили осеннее Солнце — меланхоличные рыжевато-алые блики раннего вечера, теряясь в карей глубине, придавали его очам мягкое золотое сияние. Его губы, крупные, слегка коричневатые с едва заметной улыбкой, притаившейся в уголках... Почему-то Лили показалось, что она целовала их однажды. Но девушка поскорее отогнала непрошенные мысли прочь. Где-то они определённо виделись... но вот где? Он похож на Ангела эпохи Возрождения, этот незнакомец. На тёплого итальянского Ангела.
- Я не буду плакать, - утерев слёзы, доверчиво произнесла девушка. - Вы мой Ангел?
Улыбнувшись, солнечный незнакомец снова ласково погладил её плечи.
- Тейе, девочка, ну что опять за «вы»? Мы же договорились — мы с тобой на ты. Я же Леонардо, ты меня не помнишь?
- Леонардо да Винчи? - Тихо, зачарованно спросила Лили.
Мужчина напротив опустил глаза, слегка усмехнулся и потёр затылок ладонью. Снова взглянув на Тейе, он серьёзно произнёс тихим бархатистым голосом:
- Самый настоящий. Ничего от тебя не скроешь.
Девушка кивнула и, заключив его ладонь в свои, маленькие, горячие,  произнесла почти шёпотом:
- Ты у меня самый лучший Ангел, Леонардо.
Серьёзно глядя в лицо Лили, Леонардо ответил ей так же тихо:
- Ты знаешь вблизи какую-нибудь хорошую кофейню? Тебе надо успокоиться. Да и твоему Ангелу что-то захотелось выпить крепкого кофе.
Девушка по-детски кивнула ему.
- Пойдём ко мне, Леонардо, я сделаю тебе самый лучший кофе.

***

С горячими чашками кофе в руках сидели они на кровати Лили в небольшой комнате студенческого общежития. Лили изучала античную культуру в университете Девы-Матери, а пение в хоре выбрала в качестве факультатива. У неё был прекрасный музыкальный слух.
- Так странно было услышать от тебя моё детское имя, Леонардо. Тейе — так назвали меня родители, потому что очень любили бывать в Египте. Древняя культура, в которой вся жизнь была лишь подготовкой к посмертью, почему-то вызывала в них трепет.
Девушка отхлебнула из кружки кофе со сливками и продолжила:
- Перед тем, как меня пустили петь на клирос, я должна была пройти особое Посвящение — таково было требование. Так у меня появилось новое имя — Лили. Мне нравится это имя — с галльского оно переводится как «белейший» - то есть, почти что Edelweiss . 
Леонардо засмеялся:
- Ну что ж меня вечно тянет на белый!
Девушка лишь пожала плечами:
- Ты же Ангел. Ангелы белое любят. Так вот, мне очень нравится моё новое имя. А старое имя почти забылось. Меня так почти никто и не зовёт.
Она немного нахмурилась:
- Правда, меня иногда зовут Лилит — чтобы подразнить или когда всерьёз рассердятся. Поэтому имя Лилит я не люблю. Так звали еврейскую обольстительную демоницу. Лилит была первой женой Адама, свободолюбивой и несносной, как пустынные вихри...
Лили вздохнула:
- В любом случае, никакая я не демоница. Я Лили-Тейе.
Затем, обращаясь к Леонардо, она поинтересовалась:
- Тебе нравится кофе, Леонардо?
Маэстро кивнул:
- Очень вкусно.
- Мои родители покупают в Египте. Правда, я не уверена, что он местный. Насколько я знаю, в Египте кофе не растёт. Но его там здорово варят. Меня один друг угощал, когда я была у него в гостях.
В девичьей комнатке витал аромат прекрасного кофе с приятным шоколадным послевкусием. Сквозь занавески, точно финальные торжественные аккорды рапсодии, проникали золотом и пурпуром лучи заходящего Солнца.
Взглянув в сторону окна, Леонардо увидел старенький синтезатор, а на пюпитре — нарисованного акрилом на холсте юношу астенического телосложения с тёмными очами и вьющимися волосами до пояса. У юноши за плечами — два напряжённых фиолетовых крыла летучей мыши. За его спиной пылает раскалённый солнечный шар, заливая пространство картины реками пурпурно-золотого сияния.
- Его, случайно, не Вергилием зовут? - поинтересовался Леонардо, указав в сторону юноши.
Лили-Тейе поставила чашку на пол и впилась удивлённым взглядом в Леонардово лицо. Беззаботный тон её голоса неожиданно переменился, став серьёзным, приглушённым. Она спросила:
- Откуда ты про это мог узнать? Я не говорила ни одному живому существу... Верно, ты и впрямь Ангел.
Леонардо покачал головой:
- Нет, я не Ангел, Тейе, - и, пошарившись в кармане, протянул ей свёрнутый вчетверо листок. - Вот, посмотри. Узнаёшь?
Едва взяв листок, девушка изумлённо вскрикнула:
- Боже-Матушки! Это же стихи, которые я писала лет в 14-16! Откуда они у тебя? Я их давным-давно потеряла...
Леонардо, во все глаза глядя на девушку, медленно произнёс:
- А теперь серьёзно, Тейе. Ты мне сама дала их во время нашей последней встречи.
Девушка тяжело покачала головой:
- Я ничего не помню.
- Ну, давай же, Тейе. Вспоминай. Ты была в тунике с лицом Будды. Есть у тебя такая?
- Есть.
- Ну вот. Ты была чем-то ужасно расстроена, а, когда я спросил, рассказала мне историю Вергилия и святой Антигоны...
- Постой-ка! - Перебила Да Винчи девушка. - Как я могла рассказать тебе о святой Антигоне? Искать в календаре святых Антигону почти так же безнадежно, как искать святую Тейе или Хатхор, например. Антигона — это персонаж греческой трагедии.
Леонардо коснулся ладонью руки Тейе.
- Я знаю, знаю. Но ты говорила мне о еретичке Антигоне, полюбившей свою Тень со звучным римским именем Вергилий, помнишь?
Тейе лишь бессильно покачала головой.
- Хватит, Леонардо. Я и правда ничего не помню. Я верю тебе, но ничего не помню. Я плохо сплю в последнее время. Это звучит так, словно бы меня две. И пока я сплю, другая, тоже я, совершает что-то мне неподвластное. Но разве такое возможно?
Девушка отчаянно взглянула в лицо собеседнику. Помолчав, она добавила:
- Вергилия, Леонардо, не существует. Он — часть меня. Просто один из тёмных юнгианских архетипов, пирующих на нашем воображении. Он мне снился лет в 14-16... Я искала его, ждала. - Лили-Тейе немного помолчала. - Я рассказала о нём родителям, о черноволосом бледном юноше, гуляющем в полдень в чёрном одеянии, подобно монаху. В моих снах он был словно вытянут на плёнке по вертикали — необычайно высокий и хрупкий. Позже он всё время спал — то в темноте, то на белом снегу, а я всё никак не могла разбудить его... Ни поцелуем, ни песней.
Мои родители привели меня к психотерапевту, потом — к священнику. Конечно, во мне не обнаружили никаких демонов, всего лишь повышенную впечатлительность — они так это назвали. Но знаешь, что? Когда я описывала им Вергилия — его красоту, точно собранную из различных ярчайших элементов генетических цепочек всех континентов, красоту, небывалую в людях — равно восточную, как и западную... Это трудно объяснить, ещё труднее изобразить.
Знаешь, Леонардо, есть красота человеческая — тёплая, немного неряшливая, обаятельная своим несовершенством... Но иногда, в особые моменты лица людей преображаются, изменяются черты, и ты видишь в них какую-то нездешнюю одухотворённость и симметрию, ты понимаешь?
- Ты не поверишь, до чего мне это знакомо... - Завороженно произнёс Леонардо. - Пожалуйста, продолжай. Что произошло, когда ты сказала им о Вергилии?
Тейе смотрела словно бы сквозь Леонардо. На губах застыла растерянная улыбка.
- Мне сказали, что лучше забыть о нём, если я не хочу помешаться.
Положив руки на плечи Лили-Тейе, Леонардо посмотрел ей в глаза и проникновенно прошептал:
- Не смей забывать мечты! Не смей забывать тех, кто тебя вдохновляет. Кем бы они ни были. Те, кто говорит тебе забыть — глупцы! Не слушай их, Тейе. Антигона не предаёт тех, кого любит.
Всё с тем же отсутствующим выражением, Тейе отчуждённым голосом пролепетала:
- Боюсь, слишком поздно, Леонардо. Я на следующий же день сгребла свои стихи и наброски в картонную коробку, облила керосином и подожгла на заднем дворе.
- А откуда же картина? - Всё так же горячо прошептал Леонардо.
- Я её нарисовала недавно. Сама не знаю, зачем... Боже-Матушки...
И Тейе уткнулась горячим лбом в плечо Леонардо. Да Винчи задумчиво провёл ладонью по узкой девичьей спине.
Тут в дверь постучали, следом, словно лисичка, в проём проскользнула девушка в церковном белом платье с каштановыми волосами. На лице её застыла удивительная гамма чувств — взрывоопасная смесь искреннего изумления и праведного гнева.
- О, Лилит! Да ты с любовничком! То-то у тебя живот и болит! А я-то ещё беспокоилась за тебя, глупая! Ну что ты творишь, Лилит!
Лили-Тейе испуганно отстранилась от Леонардо.
- Ринальда! Ну прекрати, пожалуйста! Всё совсем не так... - И она покраснела до слёз.
Увидев, до чего расстроена его Тейе, Леонардо обратился к юной Немезиде (а Ринальда со сверкающими гневом глазами в белом одеянии напомнила ему именно эту божественную особу) самым учтивым тоном:
- Прошу прощения. Думаю, во всём виноват я. Ваша подруга сидела, скорчившись, у церковных ворот. Ей действительно нужна была помощь, вот я и вызвался проводить её до дома. А она, из вежливости, предложила мне выпить кофе.
Ринальда смотрела на заговорщиков — то на одного, то на другого - с явным недоверием, но уже не столь яростно:
- То-то вы и сидите тут, обнявшись...
Да Винчи притворился, что не слышал последних слов, и с изящным нахальством вавилонского жигало продолжил:
- Может, и вы присоединитесь к нам? Кофе, кстати, уникальный. Его, знаете ли, выращивают в знойном Египте. Говорят, сам Аменхотеп II оценил превосходный вкус этого благородного напитка. Вот послушайте, какую поэму фараон сложил в его честь: «О, кофе! Кофе! Напиток, цветом подобный зерцалу ока великого Ра!»
Услышав дивные строки поэмы, Лили-Тейе тихонько прыснула. Улыбнулась и Ринальда.
- Ну уж нет. Занимайтесь сами своим... кофе. Как-нибудь без меня.
И, обратившись к Тейе, она добавила:
- Смотри, не попадись, Лили. У нас такое не одобряют, ты знаешь. И потом, ты служишь Деве-Матери как-никак...
Тейе кивнула головой с серьёзным видом, её лицо выражало искреннее смирение. Однако, когда Ринальда ушла, Лили-Тейе и Леонардо залились звонким смехом.
Сидя вблизи Леонардо, касаясь его рук, вдыхая аромат его одеколона с ноткой бергамота в сочетании с постепенно увядающим запахом кофе, Лили-Тейе внезапно почувствовала себя счастливой и цельной как никогда.
Солнце медленно увядало, и сумеречный синий дым кольцами просачивался меж занавесок.
- Можно я тебя поцелую? - Спросила Лили-Тейе.
- Прости, пожалуйста. У меня есть невеста. Я не хочу, чтобы ей было больно.
И Леонардо сам нежно коснулся губами её маленькой тёплой ладони. Бархатистая кожа девушки хранила свежий запах детского мыла, лёгкий аромат шоколада... Рукав же её платья добавлял к незатейливой палитре ароматов таинственные призвуки церковных благовоний, цветов и пчелиного воска. «Словно тени в твоих золотых волосах», - подумал Леонардо. На секунду ему захотелось приникнуть губами к её ладони снова, затем коснуться запястья, шеи, губ... Впрочем, Леонардо поскорее выгнал прочь непрошенную мысль. Поднимаясь с кровати, он произнёс:
- Мне пора. Спасибо за кофе, Тейе.
- Пожалуйста. Я могу чем-то отблагодарить тебя за доброту?
Доверчивый взгляд широко распахнутых зелёно-карих глаз и аромат   благовонных курений, привкус которого Леонардо ощутил минутой раньше, заставили его вспомнить о Лизе и ребусе, оставленном ею меж страниц Purgatorio.            
- Думаю, можешь. Ты ведь хорошо знаешь Церковь, Тейе?
- Да, неплохо.
- Тогда покажи мне её, скажем, завтра. Мне тоже нужно кое-что понять.
Лили-Тейе кивнула.
- Завтра я пою на литургии, утром и вечером. Приходи на литургию, Леонардо. Если хочешь, конечно. Или зайди за мной. Я буду завтра дома.
Когда Леонардо ушёл, Лили-Тейе ещё очень долго сидела, задумавшись, над остывшей чашкой кофе. Синева зацветала в маленькой комнате подобно духам умерших соцветий, вечер напоминал мелодию — тоскливую и томную, неуловимую, словно струи дыма. Прослушав, тут же забываешь её. Но в тебе остаётся жить ощущение невыразимой красоты и бескрайней печали.
Сомнамбулически покачивая головой в такт долетавшей издали мелодии, Лили-Тейе шептала в темноту — слова садились ей на уста прямо из воздуха, как синие мотыли:

- В час вечерний здесь каждый дрожащий цветок,
  Как кадильница, льет фимиам, умиленный,
  Волны звуков сливая с волной благовонной;
  Где-то кружится вальс, безутешно-глубок...безутешно-глубок...

________________________

13. «Эдельвейс» или «драгоценный белый», в переводе с немецкого.