Родненькая

РОДНЕНЬКАЯ

Эпиграф:
«Поверь мне - счастье только там,
        Где любят нас, где верят нам!»
М.Ю. Лермонтов.

Почти в полночь пароход из Славянска-на-Кубани заберет пассажиров от Гривенской пристани в свой последний в этом году рейс «на низ», к морю. По реке уже поплыл  легкий шерех: декабрь на дворе… Вслед за морозцами грядут морозы… Они скуют льдом мелководья, а то и саму Кубань-матушку, да и отрежут дальние хутора от станицы до самой весны.

Аграфена Ильинична Чистова загодя сходила на пристань и купила билет на пароход до хутора Слободка, где проживала ее старшая дочь Зинаида. Благо, пристань рядом. Далеко она уже не ходила из-за больных ног, да и сердце иногда пугало: то скачет, словно хочет выпрыгнуть из груди, то еле-еле тянет… К докторам Ильинична никогда не ходила и на здоровье никому не жаловалась. Наоборот, все жаловались ей! Поток «страждущих» к ее калитке не прекращался. Она участливо откликалась, помогала кому советом, кому травкой, кому молитвой.

В последние годы, похоронив мужа, она почти весь большой огород при доме  засевала лечебными травами. Сушила их, сохраняла, и круглый год снабжала ими станичников. Денег никогда не брала, обижалась до слез на тех, кто особо настойчиво хотел «расплатиться». У Ильиничны была врожденная потребность служить людям. Она никогда никого не осуждала, даже самым падшим, находила оправдание. Никогда никому не перечила. Любую галиматью или сплетню выслушивала со вниманием, молча, пропуская мимо себя. Душа ее постоянно переполнялась жалостью к людям не только близким, но и  к дальним, и к совсем случайным…

Никто представить не мог, что имя ее по паспорту - Аграфена! Долгие годы близкие, соседи, знакомые звали ее Феней, а чаще Фенечкой. Позже - Ильиничной, а «за глаза» - «Родненькой». Именно так она обращалась к старым и малым, к больным и здоровым, театрально соединив крупные ладони на своей худенькой груди, устремив на собеседника бесконечно любящий взгляд своих серо-голубых, как осеннее небо, глаз.

Феня знала, что ее кличут Родненькой, но ей было все равно.
Внешность Родненькой была неброской: малого росту, хрупкая, с довольно крупными чертами лица… Красивыми были только глаза, но «бровки домиком» придавали ее взгляду трагикомическое выражение, особенно в сочетании с обычной для нее позой и подобострастным желанием внимательно выслушать собеседника. Тому, кто видел Родненькую впервые и пообщался с ней, могло показаться, что она притворяется… 

Этой осенью Родненькая решилась, наконец, оставить свой дом на всю зиму и «побарствовать» в тепле и добре у старшей дочери Зинаиды в приазовском хуторе Слободка.

Скучно теперь одной долгими зимними ночами без мужа Костика, да и короткими зимними днями на пенсию в двенадцать рублей пятьдесят копеек тоже не развеселишься…Правда, младшая, Валечка, что жила с большой семьей на дальнем конце станицы, делилась с матерью всем, чем могла: овощами, молоком, мукой… Вот и дрова с углем купила ей на зиму «пополам» с Зиночкой… Только дров на всю зиму все равно не хватит, а уголь-антрацит большими кусками: его надо разбивать для растопки… Но сил-то уже нет не только на то, чтоб уголь бить, а даже ведро воды донести от колонки…
-А вдруг случится большая зима? Заметут снега? И дверь-то на улицу из дома не откроешь… - размышляла Родненькая вслух.
Дочь еще в прошлом году звала мать... Но лишь только теперь решилась  Родненькая поехать «на зимовку» к Зиночке, хотя специально уведомлять ее об этом не стала.

Зинаида перебралась в Слободку три года назад на вакантное место продавца сельмага. У нее был большой опыт работы в сельских магазинах по рыбацкому побережью. Но главной причиной бегства из станицы была досадная молва за спиной… К своим пятидесяти годам, когда взрослые дочь и сын  благополучно вылетели из семейного гнезда, а муж притомил затяжной болезнью, пришла к Зинаиде большая любовь! Да такая большая, что безоглядно бросила она свою семью и уехала в Слободку продавцом, променяв большой новый дом в станице на служебное жилье при магазине в хуторе.

 Но… Ситуацию усугубляло то, что ее избранник, рыбак Николай Смелик, тоже оставил  свою «половинку», жену Катерину, только не одну, а с четырьмя детьми, мальчишками. Трое из них несовершеннолетние...
Ильинична понимала, что Зиночка поступила очень нехорошо, так как ее муж Женечка уже четвертый год безуспешно борется с туберкулезом, чередуя больницы с амбулаторным режимом, получая минимальную зарплату учителя по больничным листкам… Очень жаль Женечку, порядочного, уважительного, не пьющего человека! Доброго хозяина, хорошего отца и мужа… Ах, что там говорить… Родненькая не может без слез встретить Женечку на базаре: страшная худоба при его росте под два метра пугает… Когда бывший зять  торопливо уходит от тещиных причитаний и извинений, то его ноги напоминают большой шагающий циркуль… «Родненький ты мой…» 

Очень жаль внуков, которые любят и отца, и мать, но любят их ВМЕСТЕ… Феничка понимает, что это травма для них на всю жизнь, хоть они и взрослые. Как делить детям то, что с рождения для них было неделимым, - родителей? А как судить мать?  «Родненькие вы мои…»

А Зиночка? – вспоминала Родненькая… Что она видела в жизни? Бесконечный труд: будучи продавцом, моталась по этим рыбацким торговым точкам и за экспедитора, и за грузчика, и за уборщика, и за сторожа. Неделями не бывала дома… Собирала копеечку к копейке, чтобы достроить, наконец, приличный дом для семьи, чтобы все было у детей не хуже, чем у других.
На часто болеющего Евгения надежда была  слабая… Теперь же Зиночка живет с Николаем, который «ЕЕ держит», а не наоборот… Но главное-то совсем в другом: переменилась дочка до неузнаваемости, такая счастливая, «родненькая ты моя…»

Беда в том, что брошенная Николаем Смеликом супружница Катерина не вполне самостоятельна, с сыновьями не справляется: безотцовщина… Соседи ее через знакомых с Зарубовки передают Родненькой, что мальчишки Николая «прогуливают» школу, лазят вдоль речки с удочками, рыбу ловят…
«Может  голодные-то: рыбу ловят? Ах, вы родненькие мои!» - делала вывод Ильинична.
Она знала, что Николай весь заработок Катерине отправляет… Только заработок у простого рыбака всем известен… А то, что помимо заработка, то - в новую семью: не просто в их возрасте начинать жизнь на пустом месте… «Ах, родненький ты мой Колюшка, каково быть виноватым перед малыми детьми?!»

Высмотрев в толпе на воскресном базаре Катерину Смеличку, Ильинична протолкнулась к ней и вложила ей прямо в руку три рубля, свою давнюю заначку: «Купи деткам  гостинец, родненькая моя…» Катерина не рассердилась, денежку взяла и поблагодарила: «Спасибо, тетя Феня». Сердиться на Феню было совсем невозможно.

…Родненькая вышла во двор, закрыла на завертки ставни на окнах, которые смотрят на улицу. Замкнула ржавый амбарный замок на покосившейся двери большой хозяйственной пристройки к дому. В пристройке хранились дрова, уголь, сельский инвентарь и висели на стенах по всему периметру лечебные травы-мурАвы в мешках, котомках, узелках и просто так на больших гвоздях, повыше, чтобы не достали вездесущие мышки…
Она постояла у ворот, вышла за калитку и прошлась по стежке вдоль своего дома с наглухо закрытыми печальными окнами. Через улицу, в доме напротив, заколыхался свет. Электричества не было, так как подстанцию отключили на ремонт… До прихода парохода оставалось пять часов…

Войдя в дом, Родненькая зажгла керосиновую лампу на столе. Прикрутила фитиль, чтобы не мигал и не коптил, а  горел  ровным светом. В большой комнате, которая теперь только и была жилой, все постирано, поглажено, прибрано… На столе приготовлена сумочка со свежеиспеченными пирогами и другими гостинцами, рядом плоский кошелек-гаманчик с билетом на пароход и одной денежной купюрой в пять рублей.  Большая кровать аккуратно заправлена… Эту добротную деревянную кровать несколько десятков лет назад смастерил сам Костик! Так и проспали они с ним на этой кровати всю жизнь…

 Чтоб немножко отдохнуть перед ночной дорогой, стараясь не помять постель, прилегла Родненькая с краешку на бывшее супружеское ложе…
«Родненькие вы мои!» – привычно обратилась она к старому довоенному портрету на стене рядом с небольшой иконкой Спасителя. Закрыв глаза, она помолилась за светлые небеса для Костика, затем попросила благословения у высших сил на добрую, счастливую жизнь для семей обеих дочерей, долго перечисляя всех поименно… Только за себя Родненькая никогда не молилась. Главные ее слова перед сном и «на новый день» были всегда одни и те же: «Прости мя грешную, Господи!»    

…На портрете они с Костиком  сидят молодые! Это было перед самой войной… Между родителями стоит Зиночка в пионерском галстуке, а на руках у матери двухлетняя Валечка…

И дорогие воспоминания тут же согрели сердце старушки… Часы-ходики с кукушкой размеренно тикали над дверью напротив, движениями маятника напоминая, что жизнь идет… Только кукушка на часах застыла в одной позе, никаких долгих лет не обещая: когда- то маленький внук «поймал» ее, и в свой домик она уже никогда не вернулась…

***
 Родилась Феня в самом начале двадцатого века в зажиточной казачьей семье. Родных братьев и сестер у нее не было, зато двоюродных было много. Только весь их родовой казачий клан, уважаемый станичниками, вскоре после революции был записан в «КУЛАКИ»! По решению Высшей власти во главе с Лениным он подлежал выселению из станицы, как и многие другие. Это жестокое, насильственное выселение «богатого» и «белого» казачества шло по всей Кубани. Будучи к тому времени уже юной девушкой, Феня запомнила, как это было страшно…

Из всей родни  власти пощадили только их с матерью: дед Фени в составе казачьих войск погиб в первую мировую, отец – в гражданскую. От всех «богатств» остался только большой дом, который Фене с неизлечимо больной матерью было очень трудно содержать.

В день «выселения» мать послала Фенечку на станичную площадь около базара попрощаться со своими дорогими родичами и передать от нее болезной самые добрые пожелания… Их род имел старинные корни и был очень дружным… Вот и вырывали его теперь из родных мест со всеми корнями и без вины виноватыми…

Стояла поздняя осень, за ночь подморозило…
- Родненькие вы мои, куда же вы - в наступающие холода, в неведомые края? - переживала девушка.
На площади рядами стояли телеги, нагруженные доверху продуктами и домашним скарбом, который был жизненно необходим многодетным семьям на пустом месте где-то в «голодной степи» на северо-востоке… Наличных денег ни у кого из отъезжающих не было, так как жили казаки в основном натуральным хозяйством. Точного места назначения никто из «депортированных» не знал. Гомон людской стоял над площадью и плач…

Сердце заходилось у Фенечки от горя во время прощания со своими братьями и сестрами, дядьями и тетушками. Среди них были и грудные детишки…
Обоз тронулся на выезд и постепенно растянулся по дороге в длинную цепь. По обеим его сторонам двигались вооруженные всадники, чтобы никто из выселенцев не смог убежать… Фенечка, в числе сотен провожающих станичников, дошла за обозом до второго ерика… Дальше дорога с горестной кавалькадой  пошла уже по степи в сторону станицы Полтавской, на железнодорожный вокзал…

Позже станичники узнали, что все съестные припасы и пожитки Гривенских выселенцев остались на перроне железнодорожного вокзала и в телегах на привокзальной площади станции Полтавская… Прибывший из Новороссийска поезд стоял на станции всего двадцать минут, а взять с собой в вагоны изгоям позволили только то, что возьмешь в руки…

Ни до войны, ни после войны никто из Фениных родственников-выселенцев в станицу не вернулся, даже весточки не подал…

***
Константин Чистов прибыл в станицу Гривенскую по направлению из Ленинграда на пост партийного секретаря. Его определили на квартиру к Фене с матерью, так как поселиться в один из домов выселенцев он категорически отказался. Он занял две комнаты в отдельной половине их дома. Кухня была общая. 
Мать Фенечки обрадовалась такому солидному постояльцу. Строгий и неразговорчивый коммунист, родом из рабочей питерской династии, внушал доверие. Был скромным, внешне приятным, несмотря на пронзительный взгляд глубоко посаженных глаз, которые были слегка прикрыты низкими, кустистыми бровями. С его появлением в доме  у матери возникло чувство защищенности и надежда на то, что этот мужчина не оставит ее Фенечку в случае неотвратимой беды. Так и случилось.

Партийный секретарь помог Фенечке с похоронами матери и, не дожидаясь людских пересудов по поводу проживания в одном доме с юной девой, повел Феню в станичный совет, где их благополучно и «расписали». Так сирота Фенечка стала Чистовой, женой главного в станице «партейца». Это был счастливый союз, несмотря на большую разницу в возрасте. Трудно сказать, кем был для Фенечки «Костик»… Наверное, Солнцем!

По устному определению станичного сообщества Константин Чистов был настоящим коммунистом: взяток не брал, служебным положением не пользовался, жил честно и, в материальном плане, гораздо хуже многих рядовых колхозников. Но, тем не менее, эти довоенные годы для пары Чистовых были настоящей семейной идиллией. Родились две дочки, Зинаида и Валентина. Только в одночасье все трудности и радости жизни были прерваны Войной…

Костик ушел на фронт. Через несколько месяцев фашисты заняли станицу. Дом Чистовых попал под вражеский постой. Феню с детьми выгнали в холодную хозяйственную пристройку. Позже хозяйку дома заставили готовить и обслуживать немецких постояльцев. Много чего пришлось пережить Фенечке с малыми детьми, только самым большим горем для нее было отсутствие писем от Костика… Не пришла весточка от мужа и после освобождения станицы от захватчиков, и позже…

И только после долгожданной Победы получила она послание из города Куйбышева, что на Волге. Писала медсестра из военного госпиталя.
И узнала Фенечка, что пишет она по своей личной инициативе… После многих операций и длительного лечения по госпиталям Константин Чистов остался жив, но в тяжелой степени инвалидности. Сообщать о себе родным запретил. Он был изувечен в бою в конце сорок третьего года и не хотел обременять молодую жену своей полной немощью… Позже попросил начальника госпиталя направить его, как инвалида, в заведение собеса.

Феня горестно всплакнула, читая письмо, но все же радость от того, что ее Костик жив, была сильней всего. Она решила ехать за ним немедленно. Хотя дальше Краснодара никогда и нигде не бывала. Председатель колхоза выделил деньги «парторгу Чистову» на возвращение из госпиталя домой. Несколько дней добиралась Феня до Куйбышева с пересадками в каких-то общих вагонах, теплушках… И нашла-таки по адресу тот дом, тот этаж, ту палату… Не поверил своим глазам изувеченный боец, увидев любимую супругу Фенечку, с которой мысленно уже простился навсегда…

Военкомат Куйбышева откомандировал солдата-срочника в помощь Фене для транспортировки офицера, героя войны, к месту жительства, на Кубань. Также военкоматом были подарены новенькие костыли, на которых герою еще  предстояло учиться ходить. Помимо ноги, отрезанной по самое «никуда», у Костика было тяжелое ранение в грудь, удалены несколько ребер. А последствия контузии головы и спины не позволили ему на тот момент не только привстать, но даже сесть на постели… Таким вот, лежачим, и привезла Фенечка своего единственного и ненаглядного Костика после войны домой…

Целую повесть можно было бы написать о том, как лечила, нянчилась и выхаживала маленькая женщина Феничка своего Единственного… Только лучше, чем в народной песне, не скажешь:
«Ты заболеешь – я приду,
Боль разведу руками,
Все я сумею, все смогу,
Сердце мое не камень…

Нет без тревог ни сна, ни дня,
Где-то жалейка плачет.
Ты за любовь прости меня,
Я не могу иначе…»
Константин, как известно, был человеком рабочей закваски, и спасением для более-менее полноценной жизни оказались его мастеровые руки. Колхоз подарил бывшему парторгу деревообрабатывающий станок! И пошла молва о ленинградском краснодеревщике! Столики, раскладные столы с точеными ножками, этажерки, комоды! Эта мебель пользовалась большим спросом в станице и на хуторах. Заказы не переводились…Только, конечно, работал Костик очень медленно и не без помощи домочадцев.

Весь груз сельских и домашних работ был на Фенечке, хотя супруг ей старался во всем помогать. Только после войны он стал раздражительным, вспыльчивым, даже грубым… Особенно, если Фенечка не понимала его задумок, или делала что-то по-своему. Видели соседи и не раз, как Чистов «доставал» жену костылем куда попадет! Только после таких срывов Костик горько сожалел и раскаивался, даже плакал:
«Бесову веру, сама виновата! Довела меня, довела, бесову веру! Почему не слушалась меня, бесову веру…»
Феня мужниных слез переносить не могла категорически, помнила слова начальника госпиталя о том, что у мужа травмирована и нервная система. Она становилась перед сидящим супругом на колени, брала его за руки и, театрально заглядывая в его глаза, умоляла;
«Костичек! Успокойся, прошу тебя! Тебе нельзя нервничать… Прошу тебя!»
В большом угловом дворе Чистовых ворота редко закрывались. Особенно перед большими воскресными базарами. Подводы, везущие частное продовольствие на продажу с дальних зареченских хуторов, могли остановиться только у Родненькой. Больше никто не пускал: слишком хлопотно и накладно. Костик ворчал, даже сурово ругал Феню, но ей всякий раз удавалось его уговорить:
-Людочки бедные заморены, сколько неподъемных чувалов да ящиков перетягали, дорогу долгую перемогли, а тебе угла жалко! Костичек, ты ж мой родненький, подумай! ЛюдЯм в четыре утра уже надо занять место в рядах… Выращенное своим трудом сторговать… Скажи: семьи чем им держать? «Трудоднями?» Палочками, что в ведомостях стоят? Ты же партейный человек, Костичек?! - предъявляла Фенечка свой  последний довод…
-Ну и колготись с ними всеми, бесову веру! - ворчал Костик, -видать, тебе больше всех надо, бесову веру…
 И заваривала Фенечка чужим людям свои травяные чаи, и стелила в нежилой половине дома незатейливые постели… 

Много лет и зим жила-была Родненькая со своим Костиком, являясь не только второй его ногой, но и второй душой, и вторым сердцем… Вырастила она дочерей. Выдала замуж. Дождалась внуков. Но по-прежнему любому припозднившемуся путнику с парома Родненькая смело открывала дверь своего дома. Даже в самую темную глупую ночь люди находили у нее приют. Не было в станице другой такой, Родненькой…

***
Прошла зима. А весна объявляется на Кубани рано и быстро… Уже в марте колхозники сажают, сеют и в своих огородах и на колхозных полях… Дружно прошел ледоход. Пришел, наконец, из Краснодара и первый в этом году пароход. Валечка передала письмо сестре Зинаиде с кем-то из первых пассажиров. Сообщила о том, что в ее семье все благополучно,  дом и подворье матери тоже в порядке. Попросила сестру сообщить о дате приезда мамы…

Каким же холодом мгновенно окаменело все тело Валечки, когда вместо ответного письма от сестры, явилась она сама тем же пароходом, обратным рейсом…
-Что у вас случилось с мамой, Зина, не томи! – еле слышно произнесла Валечка, глядя в наполненные страхом и недоумением глаза старшей сестры.

-Валя, мама ко мне … не приезжала! Валя! Ты меня слышишь? Мама ко мне не приезжала… Она и не сообщала о приезде, и не приезжала…

***
Когда дочери вынули стеклянную шибку из оконной рамы и раскрыли обе створки окна, отодвинув тюлевую занавеску, перед ними предстала немыслимая картина: в хорошо им знакомой, чистой и уютной  светелке, на краешке большой кровати лежала их мама… Без лица…
Да, совсем без лица… Она была в нарядной верхней одежде, в подаренном Зиной белом шерстяном платке… На прикроватном коврике - тапочки. У дверей в сени – короткие сапожки. На столе, покрытом вышитой белой скатертью, изгрызенная МЫШАМИ матерчатая сумка… У  мышей было достаточно времени, чтобы проникнуть в дом через старую стену из хозяйственной пристройки… Рядом с сумкой  на столе - кошелек-гаманчик с пятирублевой купюрой…

В двери, открывающейся из сеней на улицу, торчал большой ключ… Этот ключ вместе  с замком сработал когда-то очень давно сам Костик. Он, этот ключ, был один, поэтому мать должна была взять его с собой. Валечка всю зиму регулярно наведывалась на родительское подворье, когда бывала в центре. Все там было «в порядке…»

Правда, соседка Ефимовна сообщила, что после «отъезда» Ильиничны, вечером другого дня, она заметила в окнах ее дома свет лампы. Но он вскоре потух. Вместе с Валечкой они решили, что мать забыла потушить лампу, поэтому она и светила, пока не выгорел весь керосин...

Описывать страдания дочерей и переживания многих станичников в связи с таким неожиданным и трагическим уходом Родненькой было бы жестоким актом по отношению к читателю…

Провожали Родненькую в последний путь сотни станичников. Многих из них мучил один и тот же вопрос:
«За что же человеку такой щедрой и бескорыстной души столь назидательный конец?»
 Их предки издавна считали, что «конец» – жизни венец, как и венец любому большому делу… Не важно, как человек пришел в этот мир, важно, как он уйдет.

Ответ на этот вопрос надеялись получить от батюшки Евгения, которого привезли из райцентра на выделенной станичными властями «полуторке». Ни одного священника во всем районе, кроме центра, не было, как не было и церквей, тотально порушенных на Кубани еще задолго до войны. Но батюшку Евгения знали многие: молва, как добрая, так и злая, бежит впереди человека. Знали не только по житейским необходимостям. А по прекрасным его проповедям в большие православные праздники, когда сорок километров по плохой дороге до райцентра многим был не крюк.

Батюшка Евгений не только внимательно выслушивал людей на исповеди и давал совет, но и отвечал абсолютно на любые вопросы, которые их волновали. Отвечал просто и ясно, и многим казалось, что они и сами это знали, да подзабыли…

Теперь же у батюшки Евгения случилась своя, небывалая беда… Он прибыл в  райцентр по своему назначению после окончания высшего духовного заведения вместе с молодой матушкой и двумя маленькими детьми. Его семья присутствовала на всех церковных службах, радовала наблюдательный глаз прихожан. Так прошло несколько лет. Только неожиданно для паствы, матушка вдруг сменила длинную юбку на короткую, подстригла волосы… И, забрав детей, уехала в Краснодар. Ей захотелось «реализовать себя в профессии», так как она еще до замужества окончила экономический институт. Вроде, ей была предложена интересная работа…
Все прихожане «по-человечески» очень сочувствовали батюшке, но внешне видели, что в нем ничего не изменилось. Вот и перед  отпеванием «рабы Божьей Аграфены» его короткое «слово» о ней и ее жизни было проникновенным и трогательным…

***
 Поминальные столы стояли в ряд на большом и гостеприимном дворе Родненькой. Положенные для поминок кушанья готовились тут же во дворе в больших казанах. Народ все подходил и подходил… Первый «стол» сменялся вторым, второй третьим… Хотелось верить, что светлая Феничкина душа слышит, как совсем разные люди скорбят и вспоминают о ней, благодарят ее за помощь и совет, за то, что она жила с ними рядом…
Батюшку Евгения уговорили задержаться и помянуть Родненькую тогда, когда за столами остались самые близкие соседи, дочери и их семьи. Присутствие такого необычного человека за столом как-то разрядило трагизм ситуации, помогло прийти в себя безутешным дочерям и внукам, постепенно настроило всех на философский лад…
-Что может быть дороже для близких покойной, чем любовь и память к ней тех, кто еще остался жить? – сказал батюшка и внимательно оглядел всех сидящих за столом своими большими темно-синими глазами. Присутствующим вдруг показалось, что этому человеку ведомы все тайны Вселенной… Приковывали внимание не только сказанные им слова, но весь его облик: безукоризненные черные одеяния, красивые волосы и бородка, чисто выбритая и гладкая кожа мужчины, который ведет здоровый образ жизни; крупные, спокойные руки человека, умеющего быть в гармонии с самим собой. Но главное – глаза! Глаза умного и мудрого человека, несмотря на его молодость. Глаза - глядящие открыто и прямо в душу слушателя…

-Кто бы из вас не хотел оставить после себя такой светлый след?! – продолжил отец Евгений.
 -Да, вы правы в том, что ваша Родненькая меньше всего занималась собой, а тем более своим ЛИЦОМ, о котором вы сегодня печалитесь… Может, это и неправильно… Сказано нам: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». А она, царствие ей небесное, любила ближнего своего и всякого, которого встречала на пути, БОЛЬШЕ, ЧЕМ САМУ СЕБЯ!

Но я не открою для вас никакой тайны, если скажу, что по всей России с давних давен то тут, то там живут такие «СТРАННЫЕ» женщины… Есть среди них и очень известные… А есть совсем простые, как ваша покойная Родненькая. Они, эти женщины, всех любят и всем верят... Над ними насмехаются, их жалеют, им сочувствуют, их осуждают, им удивляются… Только для них все внешнее не имеет никакого значения… Я думаю, дорогие мои, что это счастливые женщины! Несмотря на все превратности судЕб, они знают, что такое СЧАСТЬЕ...