1. Не может быть

В то утро еще сквозь сон Лев Грандынбланыч уловил необычную информацию по Всесоюзному радио, которое круглые сутки держал включенным единственно для крепости сна. Повторяющиеся изо дня в день, из месяца в месяц, даже из года в год одинаковые сообщения о достижениях промышленности и сельского хозяйства, о правительственных приемах и прочее, и прочее действовали настолько усыпляюще и так способствовали крепкому сну, что не требовалось никакого соответствующего лекарства.
Но на этот раз передавали столь необычную на общем фоне информацию, что она не могла не задеть подсознание, и Лев Грандынбланыч, сам того не желая, вынырнул из сладких глубин сна и начал прислушиваться с нарастающим интересом.
Оказалось, некий заокеанский господин, прогуливаясь по Фрунзенской набережной столицы, поднялся на Крымский мост и, залюбовавшись величественной панорамой грандиозного города,  из-за внезапно нахлынувших чувств выронил в набежавшую волну какие-то невероятные наручные часы.
Как такое случилось, один Бог ведает. Но как бы там ни было, часики, предательски соскользнув с руки, булькнули и исчезли в золотистых от заката волнах невозмутимой Москвы-реки. Это бы ничего. Да стоимость бриллиантовой оправы, нажимая на ехидство, походя заметил диктор, ни много, ни мало, 200 тысяч, разумеется, долларов.
Протрезвев наутро, господин сам нырять не решился. Показалось зябко и ветрено, несмотря на только что наступивший октябрь месяц. Однако немедленно объявил вознаграждение доставшему драгоценность со дна реки. А именно – 10 (десять!) тысяч долларов наличными.
Представитель крупного бизнеса, вещал приемник, исключительно в провокационных целях объявил такую соблазнительную сумму вознаграждения, чтобы не упустить возможность  злобно подшутить над тружениками социалистического государства. Ибо какой сумасшедший решится хотя бы и за 10 тысяч долларов жертвовать собственной шкурой. И где? В ледяных осенних водах!
Но подлинное восхищение охватило заокеанского гостя, когда он узнал, что в тот же миг оказать ему эту пустяковую услугу по отысканию в метровом иле драгоценной для него вещицы вызвались сотни энтузиастов. Вода на месте предполагаемого падения часов весь день буруном кипела от посиневших ныряльщиков.
Хотели даже прислать ударную бригаду водолазов. Но до этого дело не дошло.
Вскоре выяснилось, что эти злополучные часы приезжий господин  по профессиональной рассеянности оставил в ресторанном клозете, когда приводил себя в порядок по случаю переедания «кароший русский кухня». Шум воды до упора открытого крана, очевидно, каким-то образом ассоциировался с плеском волн столичной реки о гранитные твердыни набережной. Перепутать несложно при таких обстоятельствах.
– На подоконнике, на самом видном месте они и изволили лежать целехоньки и невредимы, – не без достоинства пояснял владельцу часов усатый ресторанный служитель, передавая находку, тем окончательно сразив именитого иностранца, который никак, в силу пропагандистских происков, не мог предположить такую безупречную честность и порядочность совслужащих.
Тем не менее, он с брезгливой усмешкой вальяжным жестом кинул на тумбочку плотненький мутно-зеленого цвета кирпич баксов, предназначенных для поощрения.
– Даваль слово – держать! -Блеснул знанием русского языка. И не поверил собственным ушам, когда в ответ на щедрый жест услышал твердое:
– Нет, нет, нет… Ни за что! Товарищ.
– Вам показалось мало этта сумма? – удивленно поднял брови заокеанский гость.
– Наивысшая награда для нас – честное выполнение служебного долга, – по-военному четко отвечал убеленный сединами человек в галунах. – А это не измеряется никакой валютой.
«Надо же!», – совершенно проснулся Лев Грандынбланыч, не веря окончательно, наяву ли слышит такое или ему только приснилось.
Но обозначившийся за окнами день, видимо, был предназначен еще не так ошарашить его. Ощущение необычной легкости во всем теле поразило ничуть не меньше, чем история с часами. Каждая клеточка тела растворилась в радости и восторге. Минуты две, а, может, и больше, лежал он, боясь шевельнуться. Не смея спугнуть поистине отроческое чувство чистоты и полета. Он уже и не помнил, когда такое случалось с ним. Да и случалось ли когда?
От несколько неудобной позы постепенно стала затекать кисть правой руки, на ладони которой покоились его толстые непобритые щеки с крупным багровым носом в мелких пупырышках и жирными, словно облизанными, губами.
Лев Грандынбланыч попробовал повернуться. Что всегда удавалось ему с крайним трудом, ибо весил он едва ли не восемь, а то и все девять пудов. Массивная деревянная кровать, сделанная когда-то по специальному заказу, от малейшего его движения начинала мучиться всеми своими пружинами и перекладинами. На этот раз лишь легким шорохом одеяла да еле уловимым прогибом пружин сопровождалось неловкое телодвижение Льва Грандынбланыча. «Надо же! – не поверил он. – Нет, этого не может быть…», – разум медленно осознавал случившееся. «Не может быть!», – едва не закричал он, судорожно ощупывая себя со всех сторон. Брюхо исчезло! Напрочь! Будто никогда не было. За ночь. Не может быть! Уж не умираю ли я?
Ужас липким потом проявился на челе и отдался бухающим биением сердца. Куда бежать? Кому звонить? Как назло жена на курорте. Сказать некому.
Башка ничего не соображала…
Конечно, сколько человек сегодня хотело бы оказаться в его положении. Многие тысячи людей готовы заплатить огромные деньги, лишь бы освободиться на худой случай от пяти, ну от десяти килограммов, а тут целое, можно сказать, состояние, попросту говоря – пузо.
Уместно заметить, брюхом, а тем более пузом оно стало далеко не сразу. Даже в тот момент, когда Льва Грандынбланыча звали попросту Левой и за его улыбчивость и услужливую мягкость с начальством доверили заведовать одним складишком (теперь смешно вспомнить), оно проявлялось неким едва ли не игривым знаком благополучия. Этакое брюшко, легонькая округлость на животе – предмет дружеских подначек. Впрочем, совсем недолгих. От ежедневных усилий за обеденным столом с нужными людьми, при разнообразнейших подношениях моментально обнаружившихся друзей и подруг вместе с прибавлявшейся внешней солидностью и степенностью оно стало обретать те угадываемые формы, которые в простонародье зовутся «трудовой мозолью». Конечно, невежды по-другому и не назовут. Им бы только усмехаться. А попробовали бы сами заслужить нечто подобное. Это сейчас говорят – нарушение обмена веществ в организме, то да се. Умными стали.
Но в то время по мере увеличения количества близких знакомых, друзей и подруг физиономия Льва Грандынбланыча, говоря уважительным языком, солиднела день ото дня и, минуя шею, со щек стала переходить непосредственно в спину. Незаметно преобразилось в нечто выдающееся, шарообразное, величественно выпяченное вперед, приобрело самостоятельность. Одним словом – пузо! Впрочем, назвать это нечто вот так, как бы запросто, пузом или брюхом было бы бестактно, ибо оно составляло воистину неотъемлемую часть все более и более уважаемого и, бесспорно, любимого Льва Грандынбланыча, при одном виде которого мужики, мужчины и даже мужеподобные существа с небритыми физиономиями внутренне подтягивались и смирнели, а женщины и дамы, если таковые случались, источали сладострастнейшую улыбку с заглядыванием Льву Грандынбланычу непосредственно в очи, в которых медленными и ко всему сущему равнодушными мохнатыми шмелями едва шевелились сумеречные зрачки. Да и шевелились ли? Оплывшее с некоторых пор цвета вареного буряка лицо его давно, казалось, потеряло способность выражать какие-либо чувства и как-либо реагировать на внешнее окружение. Вместе с тем, то, что мы называем составной частью уважаемого Льва Грандынбланыча, а точнее говоря, вместе с пузом, лицо это являло деталь самого завершенного ансамбля, при виде которого почтительный трепет охватывал всякого, даже в некотором роде цивилизованного, человека.
Да что цивилизованного? Вышестоящее начальство и то, покоренное тяжелой внушительностью Грандынбланыча, забывшись, вместо того, чтобы иной раз шумнуть да притопнуть на него или, там, небрежно обозвать Левкой, теперь с осторожной уважительностью окликало по имени-отчеству.
Правда, и Грандынбланыч, а попросту, как за глаза, то ли любя, то ли посмеиваясь, звали его, – Граня, млея перед начальством, моментально терял всякую монументальность в общении с вышеназванными. Все части тела его, будто только что смазанные в сочленениях, мгновенно приходили в неописуемую подвижность, а то, что мы с вами назвали физиономией, вдруг вспыхивало таким северным сиянием со всеми истекающими из данного сравнения переливами и оттенками, что просто одно загляденье. Тяжелая броня взгляда тут же на глазах обнаруживалась и не броней вовсе, а густым слоем цветочного меда, правда, с некоторой долей внутренней затравленности, будто бы рябчик с душком.
Впрочем, сами посудите, есть ли когда начальству обращать внимание на всякие мелочи. Главное, мог быть Лев Грандынбланыч душой общества, остряком, хлебосолом. Жаль, далеко не все знали об этом. Он сам-то, и то не всегда догадывался.