12. Если бы не милиция...

Ждать и догонять, говорят, самое противное дело. Еще хуже ожидать решения собственной участи в дежурной части райотдела милиции. Кому не приходилось, тот не поймет.
Дежурная часть оказалась, наверное, не самая лучшая. Убогая изношенная мебель, наспех крашенные темно-коричневой краской лавки вдоль обшарпанных стен. С одной из них лез в глаза засиженный мухами лозунг: «Кто не работает, тот не ест».
А кто у нас работает?..
Под изречением две картинки: на одной – мускулистый мужик с закатанными по локоть рукавами за рукояткой токарного станка. Брызги искр из-под резца подтверждают жизнерадостный акт созидания. На второй – розовощекая толстая ряшка подносит к раскрытому рту расписную ложку.
Лев Грандынбланыч, возможно, и задался бы целью разобраться: верно ли отображена в рисунках суть изреченья. Но было не до этого. Потрясенный, сидел он за деревянной перегородкой, сгорбясь. Был человек, и нет человека, одна оболочка.
Периодически он вскакивал, хватался за голову, надрывал глотку:
– Вот же он, вот. Пырнул. Грабил… А меня-то за что?
И – как в пустоту.
Один сержант реагировал. Каждый раз при каждой новой попытке Льва Грандынбланыча восстать против несуразности взвизгивал тонко, пронзительно и противно:
– Сидеть! Таюмать!
На столе перед дежурным райотдела милиции лежало то, что осталось от подушек. А остались только клочья наволочек со следами птичьего пуха. Отдельно отдыхал остро отточенный нож с наборной плексигласовой рукояткой, – свидетель серьезных намерений обладателя. В обладатели прочили Граню.
Он еще шебаршился, хорохорился. Призывал к здравому смыслу. Но у представителей родной власти, видимо, что-то заклинило. Не хотели слушать.
– Еще вскочишь и вякнешь – заткну глотку, – грозил сержант.
Представители, а точнее – этот вислозадый капитан, как про себя его назвал Граня, угнулся над писаниной и слушал только троих дружков, ангелами примостившихся вокруг стола дежурного. Он слушал их и терпеливым почерком заполнял бумажные пространства. Дружки во главе с одноглазым проходили свидетелями, удачно прихваченными милицейским патрулем на месте происшествия.
Они не скрывались. Завидев машину с мигалкой и ощутив неладное, все трое кинулись навстречу машине:
– Помогите задержать хулигана!
Когда же рассеялся пух и выяснилось, что у «хулигана» под плащом две пуховых подушки, «хулиган» превратился в подозреваемое в совершении квартирной кражи лицо. Кому еще придет в голову подушки под плащом прятать? Тем более, у подозреваемого лица оказался нож с плексигласовой рукояткой, от которого оно пыталось освободиться. Только благодаря бдительности общественников этого не случилось. Они подобрали холодное оружие, и – вот оно. Кроме того, лицо это, оказывая сопротивление представителям общественности при попытке задержания, пыталось уничтожить вещественные доказательства, тем самым стремясь уйти от ответственности. Уф-ф!..
– Оно, лицо это, – тыкал грязным пальцем одноглазый в сторону Льва Грандынбланыча, – не только не подчинилось нам, представителям неформального объединения дружинников, но и чуть не оторвало мне пуговицу на куртке. Во! Таких пуговиц теперь нигде не достать, – убеждал одноглазый. – Где я теперь возьму? Недавно потерял со штанов, пришлось штаны выбросить.
Капитан отложил ручку, уперся кулаком в подбородок. Губы его шевелились.
– А куда пойдешь в штанах без пуговицы? – развивал свою мысль одноглазый. – Я один раз вот так пуговицу потерял, в трамвай сел, а там, как всегда давка. Меня как притиснуло к одной… Она так повернулась, товарищ капитан… А у нее это… еще и лифчик расстегнут. А жара… Летом дело было…
– Стоп, стоп, стоп… - спохватился капитан и снова взялся за авторучку. – Значит, сопротивление представи-те-лям не-формаль-ного объеди-не-ния дружин-ни-ков, – записав, прочитал он вслух.
У троицы и вправду красовались красные повязки на рукавах. Три буквы, – НОД, – было на них выведено. Неформальное объединение дружинников.
Капитан готов был дать голову на отсеченье, что слыхом не слыхивал о таком объединении. Тем более, не знал, откуда оно взялось и кто его возглавляет. Всяческих неформалов нынче пруд пруди, а уточнять неловко – неосведомленность обнаружишь. И без того недавно в нелепую историю попал: известного человека за квартирного вора принял. Весь район хохотал.
А как не задержать? Любой бы задержал на его месте. В районе замучили квартирные кражи, а тут среди ночи человек в форточку лезет и в тени каштана женщина с двумя чемоданами притаилась. Пойми попробуй – известный он там или не известный?
Разобрались, выяснилось: собрался этот известный с женой в отпуск. Билет на ночной поезд. А накануне дверной замок сменил. Мало ли что? Первый этаж все-таки. Сменил, целый день щелкал, проверял – хорошо ли работает. За час до поезда собрались на вокзал, вынесли чемоданы, стали дверь запирать. Дверь заперлась, а ключ – туда, сюда… Не вынимается… Решил изнутри открыть, полез в форточку. Тут милиция и накрыла голубчика. Главное, женщина с сумкой при чемоданах и сам из форточки ногами вверх торчит, как не задержать? Пока разбирались, поезд ручкой помахал.
Одним словом, оконфузился капитан. Другой раз лицом в грязь боялся ударить, потому и не допытывался, что это за неформальное объединение дружинников. Уж за то спасибо, что преступника задержали. Поощренья заслуживают.
Положение Льва Грандынбланыча осложнялось: от него, мягко говоря, разило. Физически, правда, он протрезвел. Еще бы! Такой стресс. А вот запах… Лев Грандынбланыч от других не переносил ничего подобного. Знал, как это, опять же, мягко говоря, не совсем. Поэтому, чтобы не давать повода, вертел головой, кашлял в сторону, короче, как мог, отстранялся от собеседника.
Сержант, осаживая Льва Грандынбланыча, нечаянно хватанув воздуха, который тот только что выдохнул, задохнулся. Скорее всего, хотел показать, какой он трезвенник. Возможно, глаза его вылезли бы из орбит, если бы не командирский голос дежурного, заставивший сержанта вздрогнуть и выпрямиться во всех смыслах.
– Таюмать, – сказал сержант, – слушаю вас, товарищ капитан.
– Поди, говорю, погляди, у следователей в кабинете есть кто?
Зато притулившееся сбоку Грани существо наоборот, как бы только и радовалось тому, что попало в ауру Граниного дыхания. Существо это, проснувшееся при Гранином водворении, сразу подвинулось, как бы уступая пригретое место и тем самым выказывая смирение и проявляя общительность.
– Мое почтение.
Подобной вежливости Лев Грандынбланыч не ожидал. Думал, ослышался. Где? Здесь в вертепе? Что-то буркнул в ответ, чего и сам бы не разобрал. Существо, однако, разобрало и, стянув с круглой головы затертый до блеска кожаный картуз, обнажило на миг такую же, как картуз, блескучую лысину.
– Свисловский, – и не ожидая ответа, продолжил доверительно, – с выборов иду вот.
Уж на что Льву Грандынбланычу было не до разговоров, но от вопроса не удержался:
– С каких выборов?
Свисловский сделал театральную паузу, словно обидевшись или удивившись недогадливости собеседника. Но не обиделся и не удивился. Он смаковал минуту, переживал несовершенство мира.
– Начальника у нас переизбирали, – пояснил. – Зачем? Скажи, зачем начальнику нервы дергать? Он без выборов – святой человек.
Граня на миг отвлекся от собственной проблемы. Прислушался.
– Понимаешь? Дело свое знает начальник. А кто сейчас дело свое знает? Никто. А наш знает. Другой какой крик-шум поднимет по пустяку, как вот сержант наш. Кому хорошо? Никому. А наш не такой. Не-е… Слова поперек не скажет. Что хошь твори, полное доверие и расположение.
Третьего дня, слышишь? Третьего дня, говорю, на склад самолично пожаловал. Другой бы там по телефону, то да се, пыль вверх столбом. А этот – не-е-ет. Сам пожаловал, в стороночку меня отвел: «Виктор Сеич, говорит, Виктор Сеич, тут сейчас придут к тебе от меня. Так вот ты, будь добр…». Заметь, «будь добр!», «…оформи лучшим образом».
– Понимаю, грю, исполню. Свининки или баранинки лучше?
– Лучше, грит, баранинки, но и свининки не забудь. Положи побольше.
Другой бы на его месте накричал бы, ногами затопал, мол, с одного слова не понимаешь. Это в этом… как его? Есть такой… Граня. Ты чем-то на него смахиваешь обличьем… Да. Но нет, нет, Боже упаси! – заметив, как Льва Грандынбланыча машинально передернуло при упоминании о Гране, немедленно успокоил Виктор Сеич. – Боже упаси… Граня – во! Десять таких, как ты, а, как я, вообще – двадцать, – хихикнул Виктор Сеич. – Тот исключительно пузом да горлом берет. Только с секретарем обкома, говорят, за ручку, а кого другого – не признает… Хмырь, одним словом. А наш – нее-ет. Милый человек… На днях на своей служебной «Волге» обгоняет. Черная такая «Волга». Ну, обгоняет… А после дожжа грязища по дороге – в резиновых сапогах не пролезешь. Так он что? Он шофера своего притормознуть заставил. Чтобы, эта, меня не забрызгать нечаянно. Понял? Так  проехал легонечко. Только крылом не задел, что не задел… А чего там тормозить-то перед нами, если разобраться? Чего тормозить? Ай мы баринья какие! Первый раз, что ль? Я потом по этой самой грязище еще километра три шлепал, все думал: до чего ж у нас начальник свой в доску.
– А ну, потишш-ша! – окоротил вернувшийся сержант. – Таюмать.
– Тс-с-с, – сам себе приказал Виктор Сеич, приставив палец к губам, и покорно закрыл глаза: «Сплю».
Не прошло и минуты, очнулся, зачастил жарким шепотом:
– А с женским полом как обходителен. Уж как обходителен. Цветочки да улыбочки. Улыбочки да цветочки. Уж свояченицу-то мою обласкал и слов нет. Из уваженья ко мне, знать. Она уж и на повышенье теперь пошла б, если б не декретный отпуск.
«Так это он о Гришке Попове! – догадался Лев Грандынбланыч, услышав про улыбку с цветочками. – Точно! О Гришке. Это у них в главке стало быть перевыборы были».
– Ну и как? – спросил Лев Грандынбланыч.
– Что – как?
– Выбрали?
Он чуть не сказал: «Гришку Попова». Сдержался.
– А-а, ну их! – обидчиво поджал губы толстячок. – Они сами не знают, кого хотят.
– Я к-кому сказал! Таюмать! – цыкнул сержант. – Счас на всю катушку оформлю. Р-разболтался тут. Ты ж с кем разболтался? Ты с домушником разболтался. Пока ты работал, он, может, твою квартиру накрыл. А ты наладил одно и то же – «хороший начальник», «плохой начальник»… Разбирался бы, таюмать.
– Виноват, товарищ лейтенант, виноват, – захлопал глазками толстячок.
– Я тте дам – лейтенант…
– А че, не так сказал? Да? Ну, прости. Молчу. Я молчу… – и толстячок опять свернулся калачиком, будто заснул и нет его.
А три черных ангела деловито расположились возле дежурного. Все трое продолжали давать свидетельские показания. И выходило по их показаниям, что они сразу заметили нечто подозрительное в Льве Грандынбланыче, сразу стали задерживать его. А он метнулся от них на противоположную сторону моста. Хотел скрыться. Когда же не удалось, он выхватил вон тот нож.
Три черных ангела вместе с вислозадым капитаном шили дело Льву Грандынбланычу. И валяться бы сейчас Льву Грандынбланычу посреди моста, если бы не эти самые пуховые подушки и пуховый вихрь, привлекший внимание проезжавшего патруля.
Случаются еще счастливые совпаденья!
О том, что счастливые совпаденья могут на глазах превращаться в нечто противоположное, Лев Грандынбланыч начал догадываться, когда не милиционеры, а эта тройка молодых жеребцов во главе с одноглазым, подхватили его под руки и из патрульного «газика» повели в райотдел, как в дом родной. Тут и разглядел он на рукавах у троицы красные повязки с таинственными тремя буквами.
«Оборотни!..». Лев Грандынбланыч дрыгнулся было освободиться от нежелательных рук, но мгновенно ощутил их цепкую хватку. Так и ввели в дежурную часть. Даже вмешательство патрулей не потребовалось.
– Ну-ка вот тут черканите, ребята! – сунул исписанную бумагу трем молодцам дежурный райотдела. – А этого, – кивнул он на Льва Грандынбланыча, – придется до утра в КПЗ. Утром с ним разберутся.
– За что? – взорвался сакраментальным вопросом Лев Грандынбланыч и воздел руки к небу.
Вместо неба был прокопченный потолок с трещиной по штукатурке и сирая стосвечовая лампочка.
– За надом, – ухмыльнулся одноглазый и хитро подмигнул дружкам.
И сержант уже было крикнул двух рядовых битюгов сопроводить Льва Грандынбланыча через вонючий коридор в голую, с заплесневелыми стенами камеру. Один металлический визг ржавой двери – пытка. Дружки удовлетворенно перемигнулись, как в плохом детективном фильме, предчувствуя быструю развязку. Приготовились смыться. Непроглядная ветреная темень ждала их и поиск кайфа. Ловко Кривой придумал с повязками. Один, самый маленький, не сдержался и, оглянувшись на Льва Грандынбланыча, сделал ему рожу. Хотелось вскочить, затопать ногами, замахать руками, разнести в щепки эту сточную канаву, куда стекаются нечистоты города. Еще вчера был человеком, да что человеком, – начальником, мог так громыхнуть голосом, самого дрожь пронимала. И вдруг из-за какого-то пуза…
 «Да вы знаете, кто я такой!», – чуть не прорвало Льва Грандынбланыча. Ибо каждый из нас о себе знает, что он самый необыкновенный и значительный. Уже одно это должно ограждать нас от любого прикосновения кого бы то ни было.
Но в дежурной комнате райотдела милиции не знали. И не желали знать.
«Лександру Лександровичу звонить надо. Милицейскому генералу, – осенило Граню. – Уж он им сейчас…».
– Руки! – гаркнул капитан, да так, что и голоса такого отродясь Лев Грандынбланыч не слыхивал.
Вот тебе и вислозадый. Ишь побагровел как, ишь напружинился…
– Куда руки тянешь к телефону?
– Лександра Лександровича мне, – кинул последний козырь Граня и, поджав нижнюю губу, Нероном глянул поверх головы капитана.
– Какого еще Лександра Лександровича? – подозрительно догадываясь, прищурился капитан. – Я те покажу Лександра Лександровича… Нужен ты Лександру Лександровичу… Разбежался… Струхалев! Сколько раз распоряженье давать? В КПЗ его.
Дверь с улицы внезапно распахнулась, и из ветреной тьмы в дежурную часть едва ли не торжественно внесли упирающегося всеми частями тела буйного гражданина. Физиономия его была так перепачкана, будто ею пропахали добрый километр тротуара. Причем, пахали то левой, то правой стороной поочередно. Извиваясь, гражданин умудрялся еще материться и во всю мощь своих легких согревать человеческий слух патриотической песней.
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает…
Распахнутая рубаха его волочилась по полу, на груди цвел орел с распростертыми крыльями. Из зарослей волос пробивалась клятва: «Не забуду мать родную».
Буйного внесли и, как жертвоприношение, положили в ногах Льва Грандынбланыча. Граня вгляделся и узнал брата.
Да, это был он, Степан. Тот самый, с которым они не виделись четверть века. А, может, больше.
– Жив!..
Брат не узнал Граню. Не потому, что на сей раз Граня оказался во сто крат беднее родственника. Нет, он оказался бесправней. Он, осаженный капитаном, не мог позволить себе орать «Врагу не сдается…». Он сдался.
Доставившие брата милиционер и мешковатого вида пожилой мужчина, тяжело отдувались.
«Все-таки тяжел наш род», – философски подумал Граня и отвернулся. Нет, не такой он представлял встречу. Такой он не хотел. И был рад, что брат не узнал его.
Следом появился сутулый, похожий на гончего пса, майор с ввалившимися щеками и угрюмым взглядом глубоко посаженных глаз. Его-то появление и остановило намерение битюгов подхватить Льва Грандынбланыча под микитки и спрятать в индивидуальной камере. Попробуй тогда выберись.
Майор чувствовал себя в зачуханной дежурной части Наполеоном. Полководческим взглядом обвел он каждого в отдельности и всех вместе. Глаза его стеклянно посверкивали. Похоже, тоже где-то принял.
– Кто такие? Где задержали?
– Посредине зареченского моста, товарищ майор, – с радостной готовностью выпалил помолодевший лицом капитан. Какая-то удаль обозначилась в его помятой фигуре. – Вон тот, – он указал на Граню, – подозревается в квартирных кражах. Оказывал сопротивление…
– Товарищ майор, – возопил Граня, – это вот эти на меня напали. Товарищ…
– Отставить! – огрызнулся майор. – Где, говорите, задержали?
– Посредине моста.
– Капитан Собакин, – весомо, словно вкладывая некий смысл в саму фамилию, произнес майор, выпрямляясь, – вы лично выезжали на место происшествия?
По виноватым глазам капитана Собакина без слов было ясно, что он зарылся в бумагах и что ему страшно не хотелось подниматься с насиженного места.
– Так некогда ж!..
– Так и знал. А куда регистрируешь? Я тебе сколько раз говорил? У тебя своих нераскрытых мало? Ну-ка, звони немедленно в Зареченский райотдел, скажи: задержали на вашей территории. Помогаем вам, как можем. Забирайте, оформляйте дело. Ну, мигом! Да вези этих, вези поскорей отсюда. Не будь наивным. Сами они не шевельнутся. Нужны им эти подарки.
– Мы тут ни причем, товарищ майор, – быстрой скороговоркой встрял одноглазый. – Мы помогали задерживать, – пытался он побыстрее отгородиться, – мы, пожалуй, пойдем…
– Э-э, не-ет, голуби. Не торопитесь. Подите-ка пока вот сюда за перегородочку, – спохватился капитан и послал остроносого милиционера за машиной.
«Врагу не сдается…», – меж тем независимо в который раз солировал Степан, раскинувшись на полу, как в семейном алькове.
Лев Грандынбланыч мученически закрыл глаза. «…пощады никто не же-ела-ает».
Господи, до чего тяжело и омерзительно слушать благородную песню из луженой глотки даже родного брата. И прорву его не заткнуть, не выключить. «…ла-а-ет».
– Какая милая фамилия у нашего капитана, – ожил заслушавшийся было Виктор Сеич. И произнес мечтательно, – Собакин. Никогда бы не подумал. Вот у меня дружок есть. У него фамилия Сучкин. В школе его звали Сучка. А он вполне порядочный человек. Но все – Сучка и Сучка. Он и запил. Нет, вначале он женился, а потом запил.
Виктор Сеич пригрелся под боком Льва Грандынбланыча и, сияя маленькими простоватыми глазками, почти сладострастно вспоминал своего приятеля с такой чудаковатой фамилией – Сучкин.
– И запил, заметь, от обиды на супругу свою. Она у него такая вся из себя представительная, а на работе ее все – Сучка да Сучка. Кто ж стерпит? Она даже на развод хотела подавать. Люди – они глупые, до чего хошь доведут.
– Ты слушаешь? Але! – кругляшок дернул Льва Грандынбланыча за рукав. – А то я думал – уснул. Я тоже люблю, когда шумно. Как врублю дома приемник на всю мощь. Ба-лдею… Во! Еще кого-то ведут.
Но это вернулся посланный за машиной милиционер. Вытянулся по стойке «смирно».
– Товарищ капитан, нету ни одной машины.
Тройка бандюг поднялась, как по команде:
– Мы пойдем, товарищ капитан. Поздно уже. Завтра в первую смену.
Они двинулись было к выходу. Помощник дежурного со значением перегородил дорогу: «Сейчас вас отвезут!».
– Куда?
– Мы вас в Зареченский райотдел направляем. Не на нашей территории происшествие. Не наши вы…
Один из дружков присвистнул.
Майор вовремя вернулся, утихомирил тройку и только сейчас заметил Виктора Сеича.
– Собакин, а этот тут зачем? Он что натворил?
– Выпивши был. Проспался. Не успели оформить, товарищ майор.
– Гони его домой к едрене-фене… Развел канцелярию. Поднимайся-ка, дуй отсюдова…
– Таюмать! – с готовностью подлетел сержант и замахнулся на кругляшка. – Кому сказано?
– Кому сказано? – виновато заморгал Виктор Сеич. – Сказано было, сиди и не рыпайся. Я и сижу.
– Ты что – этот? – сержант покрутил указательным пальцем у виска.
– Ага! – обрадованно закивал кругляшок. Страшно не хотелось идти на холод.
– Ну, вот и дуй, сказано.
– Ду-уй, все вам ду-уй, – натягивая картузишко, заворчал Виктор Сеич. – Кому человек мешает? Ниже травы. Песен не исполняю. И все равно – дуй!
– Поговори у меня, – сержант вцепясь в рукав кругляшку, неумолимо выводил его из закутка и если бы не присутствие начальства… Короче говоря, натренированная рука его жаждала действий.
Не прошло и минуты, с улицы послышались голоса, шум возни, и в помещение пушечным ядром влетел только что выдворенный Виктор Сеич.
– Что за черт! – вытаращил глаза капитан Собакин.
– Таюмать! – отозвался сержант.
– Что случалось?
– Ну, как же? Нашел место. Под самыми вашими окнами, товарищ капитан.
– Да не под самыми, – обиженно сопротивлялся кругляшок.
– А тебе хотелось под самыми?
– Ну, не утерпел я, не утерпел! Мне что, в штаны теперь, честное слово. Всплывет, что ли, ваш райотдел? Он что, Ноев ковчег, что ль?
Капитан Собакин не успел ответить. Влетел запыхавшийся, румяный от холода рядовой милиционер.
– Машина пришла! – сообщил он с таким торжеством в голосе, словно ничего вокруг более существенного нет и не могло быть.
Задержанного Льва Грандынбланыча с вещдоками и тремя занервничавшими свидетелями с повязками неформальных дружинников, пытавшихся смотаться, быстренько сунули в милицейский фургон и тронулись в Зареченский райотдел.