7. Лицом к лицу

Заметая следы, сделал он немалый крюк меж сараями и домами. Собирался уж было передохнуть, когда за спиной услышал бухающие тяжелые шаги погони. Гнались двое. Один с хозяйственной сумкой, рыжий и оттого страшный. Другого Лев Грандынбланыч не успел разглядеть, скорее приподдал вдоль фасада бесконечного девятиэтажного дома, проклиная градостроителей за этот километровый дом и без единой возможности нырнуть в подъезд. Не успев оторваться, Граня с ужасом заметил, что и с другой стороны наперерез ему бегут мужики. Да все как-то молча, сосредоточенно. Как во сне.
«Не уйти! – обреченно подумал Лев Грандынбланыч. – Сердце выскакивает». И, плюнув, остановился, поджидая догонявших. «Ну, подходи, гады!..»
Первым приблизился рыжий. Не сбавляя темп, зачумленно глянул на Граню.
– Нажимай, браток, а то набегут, не хватит.
И наддал жару.
Второй бежал, припадая на одну ногу. Поравнявшись, утирая пот, деловито осведомился:
– Мужик, не знаешь, красную или белую привезли?
Только когда выскочили за угол и глазам предстала рокочущая, похожая на вулкан перед извержением, толпа, Лев Грандынбланыч вспомнил, что тут в глубине между двумя девятиэтажками торчит вшивенький одноэтажный магазинишко. А в нем торгуют, говоря официальным языком, винно-водочными изделиями. Попросту – водкой одного сорта. Иногда, правда, балуют портвейном.
Сегодня баловали и тем, и другим. Магазинишко, извините за банальное сравнение, походил на осажденную крепость, а свежие силы для осады все прибывали и прибывали. Одни, которые понаглее да попроворнее, подобно сверлу электродрели, врезывались в и без того раскаленный страстями водоворот у тесной дверной щели, где над головами маячила милицейская фуражка. Другие, и их побольше, в мгновение ока замирали в изогнувшемся хвосте длиннющей мужицкой очереди. А сам хвост, как живой, рос на глазах. Казалось, это шершавый многоглавый удав стремительно растет в размерах. Вот он сейчас наберется сил, изловчится и проглотит весь этот магазинишко со всеми его потрохами. Но удав рос, а магазинишко не проглатывался.
Лев Грандынбланыч попытался представить хладнокровно, что могли бы с ним сделать мордовороты, и не мог. «Нет, Кланя, ты не кошачьей, ты какой-то другой породы… А, может, это шутка? Пошутили ребята. Может, Кланя вместе с ними вернулась прямо из магазина? Зачем бы им вслед ему шляпу выбрасывать?».
Не заметив как, Лев Грандынбланыч за счет стремительного ее увеличения очереди оказался если не посредине ее, то, по крайней мере, где-то около того..
Никогда раньше не приходилось ему давиться в очередях. И не знал, что это такое. Издалека только видел. Курили тут, кажется, все до одного. Дымили почем зря. Крепчайший махорочный, сигаретный и папиросный дым обвивал со всех сторон.  Вонючий вулкан, а не очередь. Какой-то возбужденный народ топтался вокруг, перебрасывался словечками, хмыкал, хохотал, матерился, рассказывал анекдоты.
– Вчера у Витюхи слышал, оборжаться можно, – заливал щуплый и подвижный, как ртутный шарик, мужичишка присосавшемуся к обсосанному окурку дружку в затасканной кепочке. – Значит, так. Едет старушенция в трамвае, а впереди пацан. Ну, не пацан уже, а малый. И ему жарко. Он это… плащ через руку перекинул, а старушенция наклоняется к нему и это… говорит… Ой, что ж она ему говорит-то? Во, блин, забыл! Но обхохочешься, правда!
– Меньше пить надо, козел! Тогда забывать не будешь, – сморщился в затасканной кепочке.
– А мы вчера с Валерычем в пивнушку заходим, – не обижаясь на «козла», продолжал молотить мужичишка, – а там, знаешь, на карнизе голуби «ворк, ворк…». Один аккурат Валерычу на лысину наворковал. Я грю, блин, не велика птичка, а что значит – наверху сидит.
– Га-га-га! – заржал в затасканной кепке. – Тот я сегодня утром встречаю Валерыча, а от него дерьмом прет. Да, Валерыч?
Валерыч оказался тут же, в очереди. Испитой, лысый, в потресканной кожанке, руки глубоко в карманах. Стоял, колотил ногой об ногу. Упоминание о себе принял как приглашение к трепу:
– Эт что… Я на прошлой неделе к бате в деревню поехал. Мы как сели с ним, а самогонка была. В усмерть оба. Последний автобус в город пропустил, а мне ж с утра на работу. Думаю, пойду пешком в город. А идти через кладбище. А там вдоль дороги траншею рыли. Я и засадился в траншею. Просыпаюсь, с одного боку земля, с другого боку земля. А помню – кресты на могилах. Думаю, все, допился. Похоронили. Потом гляжу, что-то могила-то длинная… Спасибо, на трубу наткнулся, вылез.
– Га-га-га!
Лев Грандынбланыч не знал – то ли смеяться, то ли плакать. Тут еще мужичишко могучий за ним пристроился. Стоит поскуливает: «Не хватит нам, неверно, не хватит…».
– Мужик, хватит скулить. Если не хватит, чего стоишь? Иди отдыхай.
– Да! – огрызнулся мужичишка. – А ты гулять будешь.
– Тогда наберись терпенья…
– А если нам не хватит?..
– Тьфу! – Лев Грандынбланыч вышел из очереди.
Встал в сторонке. Чтобы скоротать время, начал считать про себя: раз, два, три… Досчитал до сорока трех.
Считать Гране не дали две тетки. Сухонькие, маленькие, у каждой по сумке на руке, они прямо-таки втиснулись сбоку в очередь впереди него.
– Да вы тут… – хотел было рявкнуть Лев Грандынбланыч, разъясняя, что они не занимали очереди, как будто те сами не знали такого пустяка. Но одна из них так покорно сложила ручки свои иссохшие, так умоляюще глянула на Льва Грандынбланыча, что он только сморщился, словно лимон надкусил, и рукой махнул. Одна из теток, показалось, где-то у него работала. Но на таких он вовсе не обращал внимания на производстве. Не снисходил.
Тетки между тем уже освоились, уже свой разговор у них в разгаре:
– У меня соседка такая грязнуля, такая грязнуля…
– А что?
– Та ж у нее руки… Грязны-я… Во – руки… Как у меня ноги.
Граня огляделся. Кого тут только нет? И открытие сделал: начальства! Вот кого. Ну ни одного начальника нет. Прямо интересно даже. И не сказать, чтоб непьющие, а никого не видно.
Между тем, очередь напирала, толкала со всех сторон Граню. Еще этот дым табачный лез в горло. Того гляди задушат. Чем ближе к дверям, тем плотнее. Да что же это? Да за что?
– Самих бы их в эту давку! Начальничков! – матюкнулся кто-то, будто подсмотрев Гранины наблюдения.
«Носом бы, носом в гущу толпы, – мысленно поддержал Граня. – Надо ж – из-за дерьма, из-за дешевого пойла такой ад устраивать». И хватился, что он-то и есть из тех, кто ни в одной очереди не стоя, кому пальцем шевельни только, этого пойла целый контейнер приволокут. Да и дома все есть. Что я-то толкусь тут?
Лев Грандынбланыч заозирался: кабы мысли не подслушали. Нет, не подслушивали. Каждый своими занят. В основном, задние на передних давили. Словно бы грелись. Граня, в свою очередь, руками-ногами задвигал, к краю, на свежий воздух, поплыл, как из душегубки. «Ух ты! Это мы, начальники, с виду такие крепкие да холеные, – подумал, разогреваясь, – а внутри не приведи Бог какие больные. Поэтому и очереди стороной обходим».
Очередь выдавила его, как дерьмо из проруби. Баба с возу – кобыле легче. «Ну, и шут с вами».
Шут-то шут, а если теперь пуза не будет? Это ж даже бутылку водки доставать с боем? А если праздник какой? Н-е-ет, без брюха, как без пропуска. Надо что-то решать.
А что решать? «К экстрасенсу иди», – вспомнились слова Клани. Правильно, я к экстрасенсу, а ты меня там накроешь со своей бандой. Наводчица, стерва. И как она ловко в столовой подкатилась: «Ой, одной дома скучно, не могу одна ложку в рот положить…». Вот стервоза: «Не пугайся, мол, не скушаю».
Накормила…
При упоминании о пище в желудке заурчало. Пора бы пожрать-то… Часы, как на грех, дома забыл. Сколько же времени? Народу тыщи, а спросить некого. Все как остервенели: за водкой прут. Едва отскочил от только что выбравшегося из очереди мужика. Тот пробкой вылетел. Целая авоська бутылок в руке. Свеженькие. Как селедки, горлышками из нитяных ячеек торчат. Сам бешеный.
– Жи-и-иве-ем! – кричат его глаза на распаренном, словно только что из бани, лице.
– Браток, время не знаешь сколько? – подлаживаясь под собственное состояние, свойски кинул Граня.
– Вот мое время! – с диким ликованием закричал мужик и, счастливый, попер к дому.
«Эх, браток, браток, браток. Я в портках, ты без порток», – само собой сложилось у Грани.
Вон еще один брательник с черного хода из магазина выскользнул. Магазинный деятель в темном халате, какие носят подсобные рабочие, шел прямо на Льва Грандынбланыча.
– Мужик, хошь водяру без очереди?
– Как это? – опешил Лев Грандынбланыч, сразу забыв все сто способов добывания товаров в своей сфере.
– Ищи напарника ящики на машину побросать.
Ящики грузить, да еще самому искать напарника? Это что ж он, сучий сын, глазки свои не разует? Неужели в нем, в Льве Грандынбланыче, в осанке его без пуза ничего не осталось? «Да как ты?..», – хотел было осадить Граня, но осадил себя: «Спокойней, спокойней. Ты что, не на руководящей работе? Раскинь мозгами». Раскинул, насупился начальственно, двух первых попавшихся мужиков из очереди отвел в сторону:
– Помочь надо, ребятки.
– А что делать?
– Ящики грузить.
Пока «ребятки», приняв Граню за местное руководство, швыряли и складывали пустые ящики в грузовик, он из будки звонил на работу. Придерживая дыхание, интересовался, все ли в порядке? Не спрашивал ли кто? А если спрашивал, то каким голосом? Не было ли каких ЧП?
Нет, оказалось, ЧП в его отсутствие никаких не случалось. Особо никто не спрашивал Льва Грандынбланыча, хотя кое-кому он обещал быть на месте и даже назначал встречу на сегодняшний день.
Но все так привыкли к невыполняемым обещаниям, так приучены полагаться на удачу, а не на слово, что отсутствие Льва Грандынбланыча вовсе и не воспринималось отсутствием, а обозначалось исключительно как занятость.
Главное, никто ниоткуда не собирался снимать Льва Грандынбланыча. Никаких дворцовых переворотов на производстве не предвиделось. С души камень свалился. Поистине, нет ничего страшнее неизвестности.
Он уважительно повесил на рычаг почти килограммовую телефонную трубку, вышел из будки, довольно потирая руки.
Было пасмурно и прохладно. Но дождя не предвиделось. Нанятые на погрузку ребята пристраивали в фургон последний ящик.
– Все, начальник! Гони водяру!
– Кто не курит, кто не пьет, тот здоровеньким умрет! – радостно затянул второй и даже озорно подмигнул Гране.
На полных правах мимо очереди зашли они с черного хода.
– Куда прешь? – повернула недовольную рожу продавщица.
– Грузчики! – коротко бросил Граня. – Отпусти по две!
Нечто прежнее, начальственное прозвучало в его голосе. Сам почувствовал, и продавщица почувствовала. Ни слова не сказала, выставила оставшиеся в ящике бутылки и опустевшую тару ногой отгребла в сторону.
«Вот оно счастье! – подумал Лев Грандынбланыч, выходя на улицу с двумя бутылками в карманах плаща. – А то – что такое счастье? – спрашивают, – что такое счастье? С этим в гости к кому хочешь можно. Везде примут. Это прежде можно было без бутылки…».
Впервые Лев Грандынбланыч ощутил себя неприкаянным оборванцем, бесправным бродягой, человеком без определенных занятий. С голодухи купил на углу пару пирожков с капустой, зашел за фанерную будку от ветра и от людей. Пирожки оказались черствыми, а начинка холодной. Но все равно проглотил их. Один за другим, почти не жуя.
Полный город знакомых, душу раскрыть некому. «Погоди, а ведь был у меня, кажется, где-то здесь двоюродный брат», – вспомнил Граня и, вспомнив, представил худого, болтливого оболтуса, каким тот был лет двадцать пять назад. В день их последней встречи. Теперь постарел, небось, если еще живой…
Иные по клочкам, по кусочкам свою родословную собирают, каждого дальнего родственника почитают за самого близкого. А я о Степке ни разу не вспомнил. Некогда. Беден Степка, да и вреден к тому же. Последний раз притащился: «Эй, ты, говорит, буржуй пузатый, дай на бутылку». Это родственничек? Это нахалюга. Пусть менты о них помнят. Ты иди заработай на бутылку, а потом буржуем пузатым обзывай, – скрипнул зубами Лев Грандынбланыч, посыпав соль на давнюю обиду.
«Эх, ну что такое бутылка? Будь она неладная. Вот две при мне, а выпить не с кем. Надо все-таки поехать к брательнику. А то когда еще? Вот рад-то будет».
– Эй, такси!..
«Накося, выкуси». Откуда было знать Гране, что легче щуку поймать в городской реке, чем такси?
Машины проносились мимо, задрав морды, будто и не сам Лев Грандынбланыч приказывал остановиться. Да и откуда ж им было знать, когда он без пуза…
Лев Грандынбланыч шагнул на проезжую часть. Замахал руками, зажестикулировал, к совести призывать стал. Да кто ж нынче совесть будет держать за пазухой?
Какой-то замызганный «Жигуленок» чуть не задел Граню, шофер выглянул, хотел выматерить и лишь плюнул в сердцах. А кто бы не плюнул? Долговязая нескладная фигура в распахнутом плаще, в коротеньких легких брючках, клочья волос из-под шляпы – мечется перед машинами.
Пришлось на трамвайную остановку чапать.
Народ возвращался с работы. Толпа – жуть. В вагон Граню внесли на руках, как почетный кубок. О билете и думать нечего: пальцем не шевельнешь.
– И что, всегда так? – ошеломленно спросил Граня притиснутую к нему грудастую бабенку.
– А как же ишшо? – отворачивая кругленькое личико и елозя передом, уперлась в него нечаянная попутчица.
– Да ладно тебе вырываться? – успокоил Граня. – Не украду.
– А нече красть, сама беспризорная.
– Может, породнимся?
В глазах женщины что-то полыхнуло: то ли усмешка, то ли надежда. И у Грани внутри потеплело.
Но тут трамвай дотянул до остановки и встал, словно обессиленный.
– Ну, что, выходишь или мышей будешь ловить? – ехидно поинтересовался мужской голос.
Людской водоворот развернул Граню и, не спросясь, стал выдавливать из вагона. Кто-то толкнул острым локтем в грудь, кто-то откровенничал сзади:
– У тебя, чучело, что – мозгов не хватает? Выйди, потом войдешь…
И не успел Лев Грандынбланыч последовать совету, как тут же оказался на твердой мостовой и на свежем воздухе. А вокруг уже и никого нет. Одни спины расходящихся пассажиров и зад отъезжающего вагона. «Вот тебе и на! Уступил, называется…».
Лев Грандынбланыч огляделся и обнаружил: как раз за зареченским мостом оказался. Отсюда, как на ладони, виднелся тот самый одноэтажный особнячок, о котором рассказывала Кланя. Ну, прямо тот самый. Где экстрасенс практикует. Как его? Петя Петрович…
«Будто кто нарочно на глаза выставил, – подумал Лев Грандынбланыч. – А других тут с этой стороны и нет. Братца-то я, может, и не застану на месте. Да и жив ли еще?… – снова подумал Граня. – А тут, стало быть, знак судьбы. Хочешь не хочешь…».