Солен

Часть первая. Солен

Соля уже седьмой день подряд, несмотря на строжайший запрет матери, убегала вечером из дому встречать приходящие в порт корабли. Это было ее любимое развлечение, и в то же время это было гораздо больше, чем просто развлечение. Это был шанс. Такой сладкий, манящий, такой таинственный шанс, что от одной мысли о том, что у нее может получиться, что ей повезет, что звезды ей улыбнутся и удача найдет ее – от одной мысли об этом у Соли сладко щемило под ложечкой. Сбежать отсюда. Убежать из дому. От постылой бедности, от тяжелой работы, от больной, вечно всем недовольной матери. Мать мечтала об одном – о том, как выгодно распорядиться Солей, будто бы ее родная дочь была товаром, который нужно было во что бы то ни стало продать по самой выгодной цене. «Вот выдадим тебя за доброго парня, - мечтала она вслух, - работящего, да чтоб с домом, с хозяйством, да чтоб при деньгах хороших. Пусть и вдовца, вдовец еще лучше – спокойный будет да рассудительный. Пусть даже с детьми, ничего, воспитаешь. Главное, чтоб зажиточный был. Вот тогда и заживем».. Она смачно прицокивала языком в предвкушении. Соля молчала и крепче стискивала зубы. Мать, значит, заживет, а она погубит и молодость свою, и красоту, да что там – всю жизнь. Жить с ненавистным человеком, со стариком, терпеть его ради денег, ради матери – что может быть ужаснее этой доли. Но перечить матери она не смела -  у той был крутой нрав, и Соля старалась не попадаться ей под горячую руку.

Днем - тяжелая поденная работа  у чужих людей, за гроши. Вставать ни свет ни заря и работать до позднего вечера. А вечером только и сил остается на то, чтобы доползти до кровати. И так всю жизнь? А потом -  вдовец?

Соля не торопясь спускалась к морю. Она очень устала, ну и пусть. Мать уже отправилась спать, она ложилась рано и спала крепко, пока Соле везло, и она ни разу не попадалась. Когда-нибудь это везение закончится, но об этом девушка предпочитала пока не думать. Может быть, она исчезнет раньше, чем мать о чем-то прознает. На ней было ее самое лучшее платье – нежно-голубое, так выгодно подчеркивающее здоровый румянец на ее свежем, молоденьком личике; на шею она надела единственное свое украшение – нанизанные на нить радужные бусины, перемежающиеся некрупными перламутровыми ракушками. Подкравшийся на мягких лапах вечер окутал Солю своими чарующими звуками, лето стояло в самом разгаре, в воздухе витал аромат цветов, трав и чего-то таинственного, не поддающегося описанию. Пахло древними замшелыми тайнами и невероятными приключениями, аромат кружил голову, заполнял все вокруг, и Соля тщетно пыталась поймать за хвост смутное обещание – счастья? Волнительной любви? Или чего-то еще более важного?

Гладкое зеркало моря отливало серебром, в порту, как всегда, царило всеобщее оживление. Душистый запах лета смущался здесь и уступал свое место совсем другим ароматам – рыбы, морской соли и потных тел. Соля старалась не попадаться на глаза пьяным матросам, жаждущим женской ласки. Она слышала о том, что за продажную любовь платят хорошие деньги, но гораздо более высокой была цена общественного порицания -  одна мысль об этом повергала Солю в ужас. На пристани толпились мальчишки, женщины-продавщицы с корзинами снеди, праздные старики с тростями, такие же, как она, бедно одетые девушки с голодными глазами  – все ждали прибытия корабля, прищурившись, всматривались в линию горизонта. Соля постаралась затеряться в толпе, искренне надеясь не встретить знакомых, которые могли бы случайно или намеренно выдать ее маленькую тайну матери. Сердце девушки стучало часто-часто. Спрятаться в толпе, затеряться в сумерках, а потом – в наступающей темноте. Дождаться прихода корабля, постараться пробиться поближе к трапу. Зачем? Чтобы жадно всматриваться в лица сходящих на пристань с надеждой увидеть, узнать Его. В том, что Соля Его узнает, она не сомневалась ни мгновения. Зря что ли Он так часто приходил к ней в мечтах, в горячих ее снах, в самых сокровенных желаниях? Конечно же, она не пропустит Его, как и он не пропустит ее. Каким именно Он будет на вид, она не знала и не представляла Его образ себе никогда. Но в Его глазах будет знак, который она ждет. Он увидит ее и все поймет. И все решится, колесо судьбы придет в движение. Ее жизнь, словно подземный ручей, вынырнет на поверхность и засияет на ярком солнце серебряной лентой. Да, так и будет. Тело Соли пробила дрожь, и она обняла себя руками. Вечер становился прохладным, а корабль все не появлялся. Толпа на пристани сбивалась в группки, снова распадалась, пульсировала; то тут, то там раздавались приветсвенные возгласы. Соля в который раз осмотрела горизонт – ничего. «Не лучше ли отойти в сторонку ото всех, присесть где-нибудь, раз корабля все равно пока не видать, - подумала она. Или еще лучше – вернуться домой и лечь в постель, ведь завтра так рано вставать... Нет». Она отбросила от себя малодушные мысли. «Я дождусь корабля», - и  Соля  крепче схватила себя за локти. Внезапно на ее спину и плечи легло что-то тяжелое. Соля встрепенулась и оглянулась – рядом с ней стоял высокий господин в строгом черном камзоле. Он-то и положил на плечи девушки тяжелый длинный плащ, подбитый настоящим пушистым мехом. Соля потеряла дар речи – такой дорогой, роскошной вещи она не видела даже издалека, она в целой своей жизни ни разу пальцем не касалась меха, не говоря уже о том, чтобы носить его. Такую вещь могли позволить себе только короли, лорды, только заморские принцы.

Незнакомец чуть приподнял уголки рта в улыбке, глаза его скрывала широкополая шляпа, и было видно только нижнюю часть лица – тонкие губы и тяжелый, волевой подбородок. «Простите мою дерзость, мисс, - сказал он низким, глухим голосом.  - Я заметил, что вы дрожите от холода  и позволил себе прикрыть вас своим плащем. Сегодня прохладный вечер, не правда ли?». «Д-д-да, - с трудом выдавила Соля, которой никак не удавалось прийти в себя от изумления, - прохладный... в-вечер. Спасибо!». Она потупила глаза, лихорадочно размышляя, как быть дальше. Отдать плащ? Убежать? Расплакаться? Закричать? Мысли путались, ей вдруг стало жарко, потом ее снова пробил озноб, затем охватил дикий ужас. А что, если кто-то из знакомых увидит ее? Расскажет матери, как она стоит в компании незнакомого мужчины, одетая в его плащ, стоит  у всех на виду, она, невинная, незамужняя девушка, которой ни в коем случае нельзя даже глаз поднимать на незнакомцев... Голос мужчины внезапно оборвал мысленную карусель в ее голове: «Я вижу, холод все равно донимает вас, мисс? Не отправиться ли нам в местечко поуютнее, выпить вместе чего-нибудь горячего? Конечно же, мисс, я имею ввиду чай, или кофе, или сладкий какао, я бы не осмелился, никогда, предложить такой юной, прелестной леди что-либо иное», - он уже подхватил Солю под руку и мягко, но настойчиво вел в сторону портовых кабаков. Ноги девушки переступали, стараясь поспеть за широкими шагами незнакомца, так, будто бы вдруг обрели собственный разум. Она не хотела идти с ним, не хотела показываться в кабаке, где, как она слышала, сидят портовые шлюхи, а именно они и есть самые страшные на свете сплетницы. Завтра Солю ославят, все будут знать, как она расседает по кабакам с незнакомыми мужчинами, как она носит на себе их проклятые меховые плащи...Она шла за ним, потупив голову, словно ягненок на заклание. Она пропала. Соля смутно помнила, как они дошли до какого-то заведения, как зашли внутрь, в тепло, шум, гам, песни матросни. Воздух резанул легкие табачным дымом и запахом кислого пива, какие-то очень легко одетые женщины таращились на Солю, но еще больше – на ее спутника, горящими, жадными глазами... Незнакомец спокойно прошествовал сквозь толпу к столику в самом дальнем углу, попросил мигом подоспевшую хозяйку принести ширму «чтобы не смущать мою юную спутницу видом этого неугодного вертепа», сделал заказ «мне лучшего вина и воды, только свежей, кувшин. Для леди горячий какао, пирожных с кремом и самых лучших конфет, если надо, сбегайте в лавку, да поживее». Соля сидела на деревянном  стуле, уперев локти в стол, и часто-часто моргала. Неужели это происходит с ней? Незнакомец сел напротив, принял непринужденную позу, но шляпы не снял. Соля так до сих пор ни разу и не увидела его глаза, но чувствовала, что они за ней очень внимательно наблюдают. Внимательно и выжидающе. Какао появилось как будто бы само собой – огромная чашка дымящейся, божественной жидкости, да еще и с огромной снежной шапкой сливок. Соля никогда раньше не пробовала его, она обожгла губы, но сразу же поняла, что это – самое лучшее, что она когда либо пила в своей недолгой жизни. Пирожные – свежие, воздушные – так и таяли во рту. Конфеты ...нет, это были не конфеты, это был нектар, это была пища богов. Девушка, забыв обо всем на свете, уплетала  за обе щеки, прихлебывая обжигающую густую жидкость. Незнакомец невозмутимо потягивал вино из тяжелой глиняной чаши, но глаза его наблюдали за Солей с нескрываемым интересом. Соля думала о том, что надо, наверное, о чем-то говорить, может, спросить у него, кто он и почему так добр к ней. Деньги, которые он заплатит за это угощение, составят, наверное, месячный заработок их с матерью вместе. Но тот, кто может купить себе такой плащ, - Соля незаметно опустила одну руку вниз и вцепилась пальцами в густой мех, - тот уж точно может позволить купить бедной девушке чашку какао.

-Господин, - вдруг сказала она, и сама испугалась звука своего голоса, но продолжила, - почему вы ко мне так добры?
Незнакомец поморщился и ответил без промедления:
- Ну, во-первых, не называй меня так. Меня зовут Джереми фон Виден, можешь звать меня просто Джереми, без всяких титулов, хорошо? И скажи мне свое имя, чтобы я тоже мог к тебе как-то обращаться.
- Мое имя Солен, но все зовут меня просто Солей, - ответила девушка.
- Мне больше нравится Солен, эти все сокращения звучат так панибратски. Солен – прекрасное имя, солёное, как морская вода. Ты любишь море, Солен?
- Очень! Больше всего на свете я люблю какао с пирожными, ну а потом, на втором месте, идет море. Оно такое безграничное, бескрайнее! Я мечтаю о том, что где-то там, за горизонтом, и еще дальше, есть страна, где всегда тепло, где все живут богато и беспечно, целыми днями распевая радостные песни, где птицы яркие, как клоуны, а люди добрые, ласковые и спокойные...
Соля вдруг сама испугалась своего внезапного приступа красноречия и замолчала, но незнакомец ободряюще улыбнулся.
- О, как я тебя понимаю. Было время, и я сам мечтал о чем-то похожем, а потом... - он многозначительно оборвал речь на полуслове.
- А потом?- спросила Соля и поняла – он ждал этого вопроса.
- Потом я снарядил корабль, нагрузил его провиантом и отправился на нем на поиски этой волшебной страны.
- Вы нашли ее, Джереми? Скажите, что нашли ее! – Соля умоляюще подалась вперед.
- Сожалею, но... Я приплыл сюда.
С губ Соли сорвался разочарованный вздох.
- Но наша страна совсем не такая! - воскликнула она. Мы бедные, очень бедные, трудимся от зари до рассвета, еле сводим концы с концами! Налоги такие высокие, и каждый год они становятся все выше и выше. Король со свитой разъезжают в золоте, а мы, бедный народ, - и она вдруг испугалась, что наболтала лишнего. Она же не знает, кто этот человек. Возможно, он состоит при дворе, или, может, в родстве с королевской династией.
Джереми сочувственно закивал головой.
- Я это вижу, Солен, я это сразу же увидел. Ваша страна даже еще хуже той, откуда я сам родом, беднее, серее, унылее и холоднее. Поэтому я отправляюсь дальше, завтра же на рассвете мой корабль отчаливает, все уже решено, я двигаюсь дальше, к незнакомым берегам.
Соля не смогла сдержать разочарованного возгласа и в очередной раз испугалась собственной смелости. Джереми наклонился к ней поближе, она вдруг почувствовала какой-то тонкий, сладкий аромат, наверное, запах благовония, исходивший от его одежды. Запах был странный, тяжелый и что-то смутно напоминал ей, только она не могла понять, что, мысль вертелась в голове, не давая ухватить себя за хвост.
- Солен, - голос Джереми зазвучал тихо и проникновенно, - я знаю, это не по правилам, так не полагается поступать. Но чрезвычайные обстоятельства требуют чрезвычайных мер. Мы совсем еще не знакомы. Но глядя на тебя, у меня возникает  такое чувство, что я тебя хорошо знаю, и знаю уже давно. В нашей стране есть понятие «родство душ», не знаю, говорит ли это тебе о чем-то. Так вот, я его очень хорошо чувствую, это родство. Наше родство. Послушай, Солен. Не согласишься ли ты стать моей женой? Завтра утром мы могли бы выйти в море, на моем корабле есть священник, он обвенчает нас по морским традициям, все будет по закону. Мы отправимся ... далеко. Туда, где поджидает нас наша судьба. Ты ни в чем не будешь нуждаться, Солен, я богат, у тебя будет все, что ты захочешь. Прекрасные платья, меха, драгоценности. Там, откуда я родом, у меня есть семейная резиденция, угодья, деревни, земли. Ты не знаешь меня, Солен, но я знаю, ты чувствуешь тоже, что и я.
Узкая, жилистая рука незнакомца, украшенная массивным золотым кольцом с черным камнем наркыла дрожащую руку Солен. У девушки кружилась голова, пирожные, подпираемые снизу какао, вдруг подступили к горлу и запросились наружу. «Не сплю ли я, - подумала она, - ведь это – именно то, о чем я мечтала. Все произошло именно так, как я этого хотела! Пусть не я его узнала, а он меня – какая разница, но мы созданы друг для друга, вот он, мой спаситель, мой похититель, моя судьба». Соля закрыла глаза руками и разрыдалась от избытка нахлынувших чувств. Слезы закапали на грубый деревянный стол. Незнакомец молчал, но его глаза, скрытые полями шляпы, сверлили девушку насквозь.
- Я пойму, если ты скажешь, что еще не готова. Если ты хочешь подождать, проверить свои чувства. Я вернусь за тобой, скажем, через полгода. Обязательно вернусь, вот увидишь.
- Я согласна, - выпалила Соля и поспешно вытерла слезы. – Я согласна, - повторила она еще раз чуть погромче, и посмотрела ему в лицо, она уже привыкла смотреть на эти губы, читать по ним эмоции, хотя это и было несколько странно, - только отложи отправку корабля на один день. Пожалуйста,  – добавила она.  - Я хочу вернуться домой. Забрать с собой кое-какие вещи. Последний раз, - тут голос ее дрогнул, - последний раз увидеть мать.
- Конечно, - Джереми запустил руку в карман камзола и достал оттуда мешочек, который легонько звякнул, когда коснулся шероховатой поверхности стола. – Положи это на ваш обеденный стол, когда будешь уходить. Этих денег хватит твоей матери, если она будет их беречь, конечно же, на довольно-таки продолжительное время.  Так что ей будет чуть легче пережить свою утрату. К тому же, я не запрещаю тебе видеться с ней время от времени. На обратном пути, скажем, через год,  мы можем снова заехать сюда, мы прийдем к ней с дорогими подарками, когда она увидит, какая ты стала знатная дама  и как ты счастлива – она все тебе простит.  Только, - его голос сделался вдруг очень серъезным и торжественным, - ничего ей не говори. Ни словечка о наших планах, хорошо?
- Конечно, - ответила Соля. - Она и не подумает отпускать меня, где ей понимать такие вещи.
- Ну, раз все решено, - Джереми медленно поднялся из-за стола, - позволь проводить тебя домой.
- Нет-нет, что ты, - Соля выпуталась из теплого плаща и вернула его мужчине. Он взял ее руку и вложил в нее мешочек с деньгами  - Соля спрятала его в складках своего голубого платья. – Об этом не может быть и речи. Покажи мне, где здесь черный вход, я быстренько выберусь и мигом побегу домой – под покровом ночи. Не волнуйся, со мной ничего не случится. Значит, завтра вечером я приду на пристань? Как я узнаю твой корабль?
- О, - незнакомец улыбнулся, - ты узнаешь его, Солен, узнаешь. У него паруса, алые, как солнце перед самым закатом. Алые, как маки. Алые, как капля крови на белом снегу. Но приходи лучше попозже, сразу же после того, как землю накроет ночь, слышишь? Ночь прикроет нас своим крылом, и мы покинем эту пристань, навстречу нашей судьбе. Навстречу нашему счастью.
Незнакомец уже стоял рядом с Солей, его руки обвили ее талию, губы жадно впились в ее рот. Она почувствовала на губах вкус соли, вкус чего-то горького, сладкий аромат задурманил ей голову – и в следующую секунду все кончилось, как будто ничего и не было – Джереми уже вел ее под руку к выходу из кабака.

Соля не помнила, как добаралсь домой, все было словно в тумане. Также прошел и следующий день, мать что-то заподозрила, но Соля притворилась больной. «Женские недомогания», - прошептала она матери, когда они вдвоем шли по улице на ненавистную работу. Девушку бросало то в жар, то в холод. Она то совсем было решалась сознаться во всем матери, то снова обретала надежду. А бывали моменты, когда она думала, что вчерашний вечер приснился ей. Приснился Джереми фон как-его. Приснился портовый кабак, по одному слову незнакомца превратившийся в уютный островок признаний. Приснилось какао, божественный нектар, и сладости богачей, которые она попробовала впервые. Тогда Соля опускала руку в карман своего серого рабочего платья и сжимала там мешочек с золотыми монетами. Деньги для матери, которых хватило бы на целую корову, да еще и, наверное, лишние бы остались. Задаток. Обещание, которое он дал ей, чтобы сдержать. Если она решится, если у нее хватит духу, если она будет умной и хитрой – то сможет питаться так, как ужинала вчера в кабаке, каждый день, по нескольку раз в день. Да что там еда. Он оденет ее в меха и тяжелый брокат, украсит шею настоящими драгоценными камнями. Она будет купаться в роскоши. И когда через год или через два, она вернется сюда законной женой богача, миссис фон непомню, когда пройдет по своей улице, знакомой с детства,а теперь такой чужой, войдет в бедную лачугу, ужасаясь условиям, в которых ей раньше приходилось жить, и обнимет мать – именно в этот момент она ощутит всю полноту своей победы. «Да, так оно и будет, - шептала Солен одними губами. -У меня хватит мужества, хватит смекалки. Я шла к этому всю жизнь, я не струшу».

День тянулся, как липкая резина, стрелки часов вертелись неохотно, вечер не желал наступать. Мать возилась, как муха в патоке, накрывая на стол, убирая дом...Соля смотрела, как проворно двигаются ее старые, жилистые руки. В последний раз, значит. «Как странно, - подумала девушка,  – сегодня вечером состоится моя свадьба, но мать ничего об этом не узнает. И еще долго она ничего не будет знать обо мне. Разве что письмо написать...».  Соля закусила губу, сдерживая предательские слезы. Наконец вечер плавно перешел в раннюю ночь, на небо вышел тонкий, словно волос, серп новорожденного месяца, и первые звезды. Мать уснула, и Соля поняла – пора. Тихонько звякнули о поверхность стола золотые монеты в мешочке. «Что мне мешочек, скоро у меня будут сундуки, наполненные этим», - сердце девушки забилось в радостном предвкушении. Она решила, что не станет ничего с собою забирать, вот только оденет вчерашнее, свое самое красивое платье и бусы. Еще, пожалуй, пригодится старый материный дорожный плащ с капюшоном – так она не замерзнет и не станет привлекать ненужное внимание.  Остальное – ворох тряпья, обноски – она оставит позади вместе со всею своей старой жизнью.

На пристани, как всегда, царило лихорадочное оживление. Ведь прибывал новый корабль! Солен издалека увидела, как люди бегут вперед, надеясь занять самые лучшие места и как можно лучше рассмотреть новоприбывших. Это и есть корабль Джереми, подумала она. Он не солгал, он приплыл за нею. Соля не стала смешиваться с толпой, она стояла поодаль, уверенная в том, что Джереми найдет ее точно так же, как отыскал в прошлый раз – и она не ошиблась. Не прошло и двух минут, как чья-то тяжелая рука легла ей на плечо и низкий голос сказал: «Я знал, что ты придешь. Значит, я не ошибся в тебе». Джереми взял ее под руку и повел сквозь толпу к трапу. Темная громада корабля возвышалась над ними, его размеры поражали. Он высился, закрывая все обозримое пространство, в темноте он казался отлитым из темной стали. Паруса были, конечно же, спущены, и Соля пожалела, что пропустила тот момент, когда корабль возник на горизонте. Какое это, наверное, было зрелище, когда алые, словно капля крови на снегу, паруса возникают на синем, залитым золотым светом, горизонте. Ничего, она все сможет разглядеть днем  - и прекрасные паруса, и сам корабль. Она будет женой капитана, церемония свершится сегодня ночью.

Соля вдруг встала, как вкопанная, их с Джереми руки разъединились, и они чуть было не потеряли друг друга в толпе.
- Что с тобой такое? – в голосе Джереми сквозило раздражение, - ты что-то забыла?
- Забыла! Конечно забыла!, - Соля в отчаянии заломила руки, - а как же подвенечное платье? И фата, ведь по нашим традициям у невесты обяазательно должна быть фата! И кольца! И туфли, чулки, подвязки, банты – все белоснежное, как первый снег! Где мы это возьмем? Ведь церемония должна случиться уже сегодня!
Джереми улыбнулся одними уголками губ. Соле показалось, или все-таки просквозила в его голосе нотка легкого презрения?
- Глупенькая, а чем же, по-твоему, я занимался весь день? Все готово, моя принцесса! – и Джереми отвесил ей шутливый полупоклон. – Все закуплено, в самом лучшем виде, и ждет с нетерпением вас на моем судне. Если вы только соблаговолите продолжить путь... - И он снова подал ей руку.
Они взошли на трап. Корабль встретил их молчанием и странным, сладковатым запахом. «Наверное, какая-то специальная мастика для дерева», - подумала Соля вскользь. «Джереми пахнет так же, только он еще и надушен, поэтому это не так неприятно».  Было очень темно, но Джереми хорошо ориентировался на своем судне и без света.
- Добро пожаловать на борт моей «Прозерпины». Матросы пока еще на берегу, - пояснил Джереми, - но скоро они вернутся, и тогда мы тотчас же отправимся в путь. Мне нужно переговорить с моим первым помощником, он, по совместительству, является также и священником. А ты давай-ка спустись пока вниз, освойся в своих каютах.
И он подвел Солю к узкой лестнице, спускавшейся в кромешний мрак. Девушка испуганно вскинула на него глаза:
- А нельзя ли зажечь побольше света? – жалобно спросила она. - Здесь так темно!
- Свечи таят в себе опасность пожара, - невзмутимо возразил ей ее будущий супруг. - Мы на деревянном корабле, дорогая, поэтому со свечами здесь нужно обращаться осторожно. Спускайся пока в каюту, там тебя уже ждет твоя горничная. Она оденет и украсит тебя, завьет тебе волосы, в общем, подготовит тебя к свадьбе. Кстати, ее зовут Кора.
Он мягко, но настойчиво подтолкнул Солю к лестнице и та, ненароком оступившись, почти кубарем скатилась вниз. Дверь каюты открылась, и Солю кто-то подхватил под руки. Внизу царил полумрак, слегка разбавленный редкими огоньками свечей. Они горели тускло и больше коптили, чем светили.  Девушку усадили на стул и хриплый, немолодой женский голос обратился к ней откуда-то из угла:
- Здравствуйте, госпожа. Я все о вас знаю. Сегодня ночью вы станете женой капитана по морскому обычаю.
Солен завертела головой, надеясь рассмотреть того, кто к ней обращался, но безуспешно. Голос тем не менее продолжал:
- Позвольте мне выразить сомнение в том, что вы много знаете о морских свадьбах, госпожа. Я расскажу вам, я все вам расскажу подробно, но, пожалуй, времени у нас немного, поэтому я сразу же начну готовить вас.
Было слышно, как кто-то встал, зашуршал юбками и неслышно подошел к сидящей Соле сзади. Чья-то мягкая рука мягко коснулась ее плеча и легонько сжала его, от этого движения по всему телу Солен прошел озноб.
- Морские свадьбы отличаются от обычных, ведь под ногами не твердая земля, но тысячи миль воды. Мы все вышли из воды, вы знали об этом, госпожа? Но с водой шутки плохи, вернее, у воды совершенно нет чувства юмора...И она не прощает оплошностей. Закоройте глаза, госпожа. Я накину на них повязку, она почти невесомая, вот, посудите сами.
Закрытых глаз Солен коснулась мягкая бархатная ткань.
- Так, госпожа, вам будет легче раздеться и довериться мне. Не беспокойтесь, я свое дело знаю. Этой ночью вы будете затмевать звезды, этой ночью сама Афродита позеленеет от зависти, глядя на вас.
Солен отдалась в руки этой незнакомой женщины – а что ей еще оставалось делать. Ее раздевали, мыли горячей водой, терли чем-то похожим на колючий песок, мазали пахучими и липкими смесями, бесконечно взбивали волосы, снова одевали, шнуровали корсет, полировали ногти... От всех этих непривычных, странных прикосновений, запахов и ощущений у нее кружилась голова, и не проходило ощущение нереальности происходящего. Ее готовят к свадьбе. И делает это не мать, не та, которая привела ее в этот мир, это делает незнакомая женщина, беззастенчиво касаясь ее обнаженного, девственного тела...

Повязка слетела с глаз Солен. Она сидела перед высоким зеркалом в резной раме. Оттуда, из зеркала, из мглы и тумана на нее смотрела настоящая королева, прекрасное, неземное существо. Подведенные чем-то темным глаза – звезды. Пухлые губы – темная рана. Волосы под метрами легчайшей фаты – эфемерная башня, причудливое архитектурное строение. А платье... У Солен не было слов, чтобы описать это платье. Несмотря на то, что она видела его смутно из-за плохого освещения, она буквально кожей чувствовала, какое оно красивое и дорогое. Из тончайшего кружева и атласа, расшитое бисером и драгоценными камнями – это было не платье, это было произведение искусства. Жаль только, что кругом было все так же темно, все те же коптящие свечи скупились на порядочное освещение – поэтому нельзя было толком разглядеть ни цветов, ни деталей. Все было серым, темным, сумеречным, зыбким. Пляшущие тени раздражали зрение и не давали сосредоточиться взгляду.

- Я хочу видеть мое платье! – велела она Коре и даже капризно топнула ногой – Соля понемногу начала осваивать роль госпожи, – сделай сейчас же здесь побольше света!
Силует за ее спиной не шелохнулся.
- Имейте терпение, госпожа. Таковы традиции морской свадьбы. Свет ярче тысячи солнц зажжется на палубе после того, как будут произнесены два «да». Но не секундой раньше. Церемонию бракосочетания принято проводить при свечах, таковы вековые традиции.

С этими словами она поставила перед Солей небольшой ларчик и откинула его крышку. А там, внутри, на бархатной поверхности лежало самое красивое ожерелье на свете и, проживи Солен и тысячу жизней подряд, ни в одной из них она, даже в своих дичайших мечтаниях, не смогла бы даже вообразить что-либо, настолько совершенное. Камни даже в этом скупом свете ненавистных свечей горели и переливалсь разными цветами. Казалось, они живут своей собственной непостижимой жизнью. Размеры, сочетания, узор – все это было настолько сложно, настолько совершенно, что не верилось в то, что эта вещь вышла из-под человеческих рук, нет. Это была работа эльфов, оставивших в каждом камне частичку своей бессмертной сущности.

Руки Коры (это были руки немолодой, привыкшей к тяжелой работе женщины) бережно приподняли ожерелье за два конца и приложили его к груди Солен, едва слышно щелкнула застежка. Девушка моментально ощутила исходящий от украшения холод, кожу как будто бы обожгло морозом. А в том месте, где ожерелье оканчивалось крупным камнем (как раз между ее грудей) Соля ощутила стальной укол, как будто тончайшая холодная игла вошла в грудную клетку. Но это ощущение мгновенно улетучилось и она, как загипнотизированная, снова уставилась на свое отражение в зеркале. Она была совершенна. Она была прекрасна. Она была достаточно хороша и для Джереми, и для любого короля этой планеты.
- Я хочу видеть мое обручальное кольцо.
Кора взбила фату и туманными клубами опустила ее Солен на лицо. Теперь девушка была практически слепой.
- Будет вам кольцо, госпожа. Будет, все в свое время. Да уж поверьте, такого прекрасного, да такого огромного брильянта вы в жизни своей не видали! В оправе из белого золота, чистейший камень размером с голубиное яйцо! Не волнуйтесь, госпожа, потерпите еще чуть-чуть.
- Солен! Кора! – донеслось вдруг сверху. - Скоро вы там? Через пять минут начинаем церемонию!
- Вот и славно, вот и успели.
Кора опустилась на колени и обула ноги Солен в мягкие туфли, плотно зашнуровала их, чтобы нога не выскользнула в самый неподходящий момент.
Солен встала и поняла, что фата совсем уж мешает обзору, она была как слепая и не могла ступить ни шагу. Кора проворно подхватила ее под локоть:
- Я помогу вам выйти наверх, госпожа. И подведу к алтарю. Обычно это должен делать отец невесты, но где же нам его взять, - Кора хихикнула и это задело Солю за живое – она в жизни своей не видела своего отца и ничего не знала о нем. Но служанка, она, наверное, и в мыслях не имела обидеть ее, она чрезмерно болтливая просто, старуха, - ... но на морских свадьбах все иначе, не волнуйтесь об обычаях, госпожа, обычаи зыбки, как вода, что под нашими ногами...
- Что она такое болтает, - подумала Соля. – Глупая, как пробка.
Кора поднялась по лестнице первой и открыла дверь. В каюту ворвались свежий морской воздух, плеск воды, крики чаек, чьи-то негромкие голоса и едва слышная музыка. Сердце Солен билось учащенно, кровь прилила к щекам. Сейчас. Еще миг – и она станет женой лорда. Женой Джереми. Госпожой фон что-то-там, знатной особой. Исполнятся все ее мечты, цель будет достигнута наперекор всем, кто не верил в нее, всем, кто смеялся, называя ее чаяния «глупой фантазией». Она молодец. Она добилась своего.

Подняв многослойные юбки, Солен поднялась по узкой лестнице. Фата застилала обзор практически полностью, и девушка могла лишь кое-как различать силуэты и очертания. Кора, стоявшая у открытой двери, подхватила ее под локоть. Соля увидела расстилающуюся перед ней бархатную дорожку, по сторонам которой можно было разглядеть смутные силуэты. «Наверное, это комманда», - подумала Солен. Люди негромко переговаривались между собой, и , когда Солен появилась в дверях, с губ некоторых сорвался легкий вздох восхищения. Как и каюту, где одевалась Солен, палубу освещали лишь нечастые, те самые нещадно коптящие свечи, ночь была безлунной, небо затянули тучи, словно перед грозой. Соля очутилась в царстве теней, королевстве зыбких образов, все было, словно во сне – вещи теряли свои очертания, перетекали одна в другую, словно состояли не из плотного материала, а из жидкости. Солен покачнулась, на миг ей показалось, будто она находится глубоко-глубоко под водой, там, куда никогда не проникнуть солнечному свету – и ей суждено остаться здесь навсегда. Теплая рука Коры сжала ей локоть, и хриплый голос над самым ухом прошептал – «Пора, милая, пора».
Грянула музыка. Соля понятия не имела, откуда она пришла – громкая, уверенная органная музыка, будто в церкви. Она лилась сразу отовсюду, оглушая, заполоняя все пространство. Кора двинулась вперед, по дорожке, уверенно увлекая девушку за собой.  Солен шла на негнущихся ногах, перед глазами все плыло, проклятая фата колыхалась, не давая ничего разглядеть. Еще один нажим на локоть,  и они остановились. Солен стояла рядом с, предположительно, своим женихом, прямо перед нею высился кто-то громадный, в рясе и высокой шапке – очевидно, священник.
Музыка смолкла, гул в толпе также стих. Только плеск волн, крики чаек и грохот сердца в ушах Солен.
- Мы собрались здесь, - голос был высокий и властный, он обжигал и проникал в самое сердце, было видно, что священник привык к публичным выступлениям, - чтобы сочетать эту пару законным браком по морскому обычаю. Море – это колыбель жизни. Море – молчаливый товарищ, который не любит лишней болтовни. Море будет вам свидетелем, порукой и поручителем.
Пронзительная, хрустальная тишина заполнила все вокруг. Солен на миг показалось, что даже волны прекратили свой плеск.
- Согласен ли ты, Джереми фон Виден, взять в жены эту женщину, имя которой Солен Дорн, быть ей верным спутником, опорой и отрадой, в радости и горе, отныне и навек, сквозь жизнь и сквозь смерть, в пределах постижимого и за его пределами?
- Да, - хриплый голос Джереми звучал громко и уверенно. Солен отлегло от сердца, она до последней секунды, сама того не осознавая, боялась, что что-то может пойти не так, что Джереми может передумать.
- Согласна ли ты, Солен Дорн, взять в мужья этого мужчину, имя которого Джереми фон Виден, быть ему верной женой, следовать за ним сквозь жизнь и сквозь смерть, в радости и горе, в бедности и в достатке, во тьме и через свет, в пределах постижимого и за его пределами?
Солен показалось, что текст клятвы какой-то не совсем стандартный, но она списала это на так называемую «морскую церемонию». Да и какая разница, что там болтает этот священник, суть сводиться всегда к одному – к этому короткому слову «да».
- Да, - голос Солен прозвучал жалобно и тонко.
- Властью, данной мне моим саном и моим чином, объявляю вас мужем и женой во всех воплощениях, отныне и впредь и до конца, нить, связующая вас, создана сейчас, и не разорвать ее ничьим усилием, ничьим желанием, ничьим старанием, - голос священника отдалился.
Кора принесла кольца на бархатной подушке. Джереми холодными, как лед, пальцами взял руку Солен в свою и надел ей на палец перстень с огромным камнем. Служанка не соврала, это был еще один образец ювелирного гения, под стать колье на шее Солен. Оставшееся на подушечке кольцо было относительно невзрачным – простая полоска довольно грубо обработанного металла без каких-либо украшений. Взяв его в руку, девушка почувствовала удивительную тяжесть, как будто оно состояло не из металла, но из камня. Джереми вздрогнул всем телом, когда она ловко нацепила ему это кольцо на средний палец левой руки.
- Вы можете поцеловать невесту.
Соля зажмурилась и замерла. Руки Джереми откинули фату назад, губы легко, почти неощутимо коснулись ее губ. И вдруг резкий свет будто ножем резанул по закрытым глазам Солен. Она непроизвольно отшатнулась от своего новоиспеченного супруга и прижала руки к лицу, на миг ей почудилось, будто она ослепла. А когда девушка отняла руки от лица...Первое, что она увидела, был священник, все еще стоявший на своем месте. То, что в темноте показалось ей рясой, было на самом деле туловищем огромного осьминога. Сразу четыре пары щупалец держали в руках большую раскрытую книгу. Голова его была огромной, удлиненной вверх, лупоглазые глаза по бокам глядели прямо на девушку - холодно и недобро. Соля решила, что у нее, возможно, помутнение рассудка, но затем ее взгляд упал на окружавшую ее толпу – это были далеко не люди. Это были монстры всех мастей и калибров, персонажи ночных кошмаров, выкидыши больного воображения. Они стояли, ходили, ползали, летали, издавали странные звуки, но слышалась также и человеческая речь, кто-то смеялся, кто-то шушкался – и все смотрели в ее сторону, все ждали от нее чего-то. Но чего? Солен смутно различила за спинами праздничные столы, украшенные цветами, они ломились под нагромождением блюд с чем-то влажным и алым. Мясо? Куски красного мяса сочились кровью. Вот они, алые паруса. Они и правда алые. От крови. Солен ненароком посмотрела вниз, на свое платье. Богатый, роскошный наряд – иссиня черного цвета. Черные кружева, самые дорогие, какие есть, черный бархат, черные крупные камни и черный бисер. Фата вокруг ее лица была тоже черной, вот почему было неудобно смотреть сквозь нее. Безымянный палец руки украшало кольцо в виде змеи с открытой пастью, в которой торчал самый красный рубин на свете. Змея была сделана так искусно, что можно было разглядеть каждую чешуйку на ее теле, глаза ее отливали изумрудной зеленью. Бриллиант – это камень света, вспомнила девушка где-то слышанные слова, рубин – это камень страсти и страдания. Почему она ничего не видела, ничего не замечала? Солен  перевела взгляд на новоиспеченного супруга – тот же самый волевой подбородок. Тонкие губы. Четко очерченный нос. Щеки и лоб исперещены мелкими шрамами, как будто ему в лицо когда-то с силой запустили горсть острых осколков стекла. Но глаза... Глаза Джереми были абсолютно черными, без белков и зрачков. Черные провалы, черные дыры, тоннели без начала и конца, заглянув в которые, Солен издала сдавленный крик. Губы мужчины скривила мучительная улыбка, когда он заговорил, Соля впервые разглядела во рту раздвоенный, как у змеи язык:
- Что, дорогая, что-то не так? – в голосе его звучала горечь и бесконечная насмшека.
Солен закричала. Ее крик, тонкий, пронзительный и острый,  на миг заставил всех замолчать. Затем, и это было самое ужасное, раздался всеобщий смех. Солен побежала. Сломя голову, расталкивая руками мокрые, склизкие, сухие, чешуйчатые и еще Бог знает какие тела, она бежала, вернее, ей казалось, что она бежит, но, словно во сне, она едва двигалась с места. Толпа неохотно расступалась, шушукаясь и смеясь, и вот Солен уже достигла борта корабля.
- Ну и что дальше? – подумала она, без сил опускаясь на палубу. - Дальше что?
И она в отчаянии закрыла лицо руками.
Просидев так, в полной прострации, некоторое время, она вдруг почуствовала, что кто-то опустился на дощатый настил рядом с ней.
- А чего ты ожидала, ну чего? – она узнала голос Джереми, но теперь он говорил сипло и невнятно, больше, очевидно, не стараясь звучать «нормально» - раздвоенная форма языка давала о себе знать. – Ты думала, тебе преподнесут все на блюдечке с золотой каемочкой? Объясни, с чего бы вдруг богачу интересоваться тобой, не говоря уже о том, чтобы звать тебя замуж?
- Ну и зачем, зачем, зачем? – Солен не отнимала рук от лица, она не хотела видеть, не хотела смотреть, - зачем ты это сделал, зачем обманул меня?
- А я тебя и не обманывал, я все сделал, как ты хотела – позвал тебя замуж, увез из дому. Богатство тоже будет у тебя. Посмотри на свой наряд, посмотри на украшения. Посмотри на мои камни! Они бесценны. Я свое слово сдержал. И тебе придется сдержать свое.
- Нет, нет, нет, - горло Солен сдавили подступающие рыдания, - ты – исчадие ада, ты монстр, ты урод! Ты провел меня, обманул, обманщик, подлец!
- Глупая женщина. Ты же сама во всем виновата – полезла в воду, не зная броду. Захотела пирожных, сладкой жизни и богатства. Бросила на произвол судьбы собственную мать – старую, больную женщину. Побежала за первым встречным, кто поманил тебя пальцем. Не видела того, что под носом, а только то, что хотела видеть. Тебя никто ни к чему не принуждал. А о том, что все имеет свою цену, ты не знала? И тебе придется платить по счетам. Ты обещала. Ты поклялась.
Солен вскочила на ноги, глаза ее сверкали не хуже камней в ожерелье на ее шее.
- Ты меня не заставишь! Меня никто не заставит!
О, как она ненавидела его в этот момент. Ненавидела это чудовище, а больше всего за то, что он был так прав, абсолютно прав. Она совершила жуткую ошибку. Она как-то изначально не так построила всю свою жизнь, не так расставила приоритеты, не тех целей добивалась. И что же теперь? Что же делать теперь?? Расплачиваться? Жизнью, молодостью, счастьем, стать женой демона, выродка, королевой уродов? Крайнее отчаяние, леденящий ужас и чувство глубокой безысходности охватили Солен, затмили ей сознание.
- Не заставишь! – повторила она и топнула ногой. Она еще ему покажет, она докажет ему, что нет ничего необратимого! Она сотрет все происшедшее, всю эту нелепую историю с лица земли навсегда, с лица мироздания, из своей памяти, из реальности, она вернется назад, она начнет все с начала, с чистого листа – и в следующий раз сделает все правильно.
Солен падала вниз. Темная морская вода была уже готова принять ее, обнять ее, наполнить ее до краев. Она была так ослеплена своей яростью, так рассержена, что совсем не почуствовала, как колье пускает тонкие корни ей под кожу, проникает сквозь ребра в грудную клетку, опутывает тонкой паутинкой сердце; как серебрянная игла, пронзившая ее ранее в точке ровно посредине между грудями, вытягивается, достигает позвоночника и закрепляется в позвоночном канале, в самом спинном мозге. Как сливается с фалангой безымянного пальца кольцо, и змея, проглотив рубин, прячется где-то в кости.  Она не услыашала и последних, адресованных ей слов Джереми, голос которого вдруг наполнили грусть и нечто сродни нежности:
- Глупая женщина, какая глупая. Разве же это спасет тебя! Ты дала клятву, что идет через жизнь и через смерть, и через все воплощения...
Удар.
Холод.
Боль.
Тьма.

Часть вторая. Мена

Мена очнулась на жесткой больничной койке с венозным катетером в сгибе локтя. Она втянула носом воздух – пахло пылью, дезинфекционным средством, чистыми, накрахмаленными простынями и еще немного потом и болью, совсем чуть-чуть. Знакомый запах. Запах смерти, отчаянья и робкой надежды. Мена всегда всей душой ненавидела больницы и никак не могла посмотреть на это место с другой стороны – как на место, где лечат, место, где выздоравливают. Для нее больница была чем-то вроде предбанника к кладбищу. Нужно было выбираться отсюда, и как можно скорее.
Она попробовала пошевелить ногами, затем слегка подвигала руками под тонким больничным одеялом. Кажется, все работает. Интересно, что с ней случилось, и как она тут оказалась? Голова была какой-то странно пустой и легкой, как наполненный гелием воздушный шарик – наверное, от каких-то лекарств. «Ладно, потом вспомню», - подумала она, - «может, передознулась чуток...  Kак бы там ни было - надо давать отсюда деру, пока не пришли социальные работники с их уговорами лечь в клинику, или, еще того хуже, полицейские»... Больница – это мерзко, но это еще куда ни шло. Здесь ни камер, ни решеток на окнах. Полицейский участок же – совсем другое место, и разговоры там другие. Серьезные.
Мена поморщилась от боли, вытаскивая иглу из вены – ее тело давно привыкло к подобным манипуляциям. Зажав большим пальцем синюшную, исколотую кожу сгиба локтя, девушка прислушалась, не взвоют ли какие-то аппараты, привлекая внимание медицинских сестер – но нет, все было тихо. Мена медленно, через правый бок поднялась в сидячее положение на кровати и опустила ноги на холодный линолеум пола. Прислушалась к ощущениям в своем организме – голова немного закружилась, но только чуть-чуть. Она чувствовала себя бодрой и легкой, как после продолжительного очищающего голодания. Наверное, она уже много дней питалась исключительно парентерально. «Чистая энергия», - хмыкнула Мена про себя. Может, на этот раз ей повезет,  и физраствор вымоет из клеток память о кайфе. О горячем, обжигающем веществе, проникающем в каждую клетку и смывающем все – прошлое и будущее, ее личность, ее память, ее жизнь, саму ее сущность – не оставляя ничего, кроме чистого, абсолютного света. Ради свидания с этим светом Мена и жила. Отказаться от него добровольно было хуже смерти. Скоро мир Мены сжался, скукожился, уменьшился, вся многогранность бытия свелась к двум вопросам – как достать дозу и что делать, если вдруг достать не получилось. В перерывах между этими двумя утомительными занятиями она становилась светом – и этот опыт вознаграждал ее сполна за все усилия и неудобства. Между этими двумя полюсами она и болталась, растрачивая свою жизнь, расплескивая драгоценную влагу и не думая о том, что сосуд имеет дно и пополнить его будет неоткуда.
Покачиваясь на дрожащих, непослушных ногах Мена кое-как добрела до двери палаты и повернула дверную ручку – дверь, как она того и ожидала, была незаперта. Мена вышла в пустой, тускло освещенный больничный коридор, и побрела вперед наугад. Нужно было найти ординаторскую, как-то выпросить у сестры свою одежду, что-то соврать, придумать жалостливую историю... Сумка, документы, ключи, телефон – интересно, где это все и как получить его назад?
На глаза Мены попалась блестящая дверь с лаконичной надписью WC. Толкнув ее она, естественно, оказалась в туалете и первым делом подошла к зеркалу над раковиной. Из серой металлической рамы на нее таращилось взлохмаченное существо с коротко острижеными волосами и темными кругами под глазами цвета крепкого чая. Зеленая больничная пижама была ей очевидно слишком велика и открывала обзору тощую грудную клетку, покрытую большой яркой татуировкой в виде ожерелья. Частично рисунок состоял из разноцветных трансдермальных имплантантов – ярких стразов, которые ловили даже скупой свет больничной уборной и отражали его веселыми бликами. «Мой партак», - с нежностью подумала Мена, касаясь пальцем цветных камешков, - к счастью, все на месте. На щеке она заметила относительно свежую ссадину и дотронулась до нее пальцами. На безымянном пальце левой руки девушки тоже была видна тату в виде раззевающей рот змеи с красным рубином во рту. Раньше ее глазами тоже были имплантанты, но со временем они потерялись – руки - не самое удобное место для ношения таких вещей, слишком много движений им приходится совершать.  Мена открыла кран, зачерпнула ладонями холодную, отдающую хлоркой воду, и сделала несколько небольших глотков. Вода пахла отвратительно, а на вкус была еще хуже. Надо было как-то выбираться из больницы, и сделать это надо было как можно скорее. Мена закрыла кран и прислушалась. Впервые за все время с момента пробуждения она удивилась неестественной тишине вокруг – не хлопали двери, не стучали каблуки, не играло радио, не раздавались телефонные трели. Не было слышно вообще ничего, ни единого звука. Мена снова открыла кран и поразилась шуму текущей воды, показавшимся ей настоящим грохотом. Ее охватил необъяснимый, иррациональный страх,  и она с трудом совладала с собой. Может быть, что-то произошло? Какая-то эпидемия убила всех, а она находится в зоне карантина и каким-то чудом выжила? Нет, это из области безвкусной пост-апокалиптической фантастики.  Нужно было срочно узнать, в чем же здесь дело.
Мена покинула туалет и принялась открывать одну дверь за другой. За ними были чисто прибранные, аккуратные палаты, похожие одна на другую как две капли воды – и все без единого признака живых существ. Девушка слонялась по зданию, заглядывая во все углы, отворяя все двери – но нигде не находя людей. Стационарные телефоны на столах врачей не работали, мобильные на глаза ей не попадались. Несмотря на то, что свет зажигался и, значит, электрический ток шел по проводам, ни один из компьютеров включить не удалось, как ни нажимай на кнопку «павер». Мена слонялась по зданию в полной прострации. Потихоньку ее объяло чувство абсолютной нереальности происходящего. Может быть это сон, плохой трип или чересчур захватившая сознание компьютерная игра? Скоро она должна набрести на грядку, где вместо овощей растут искалеченные дети. А потом нужно будет сложить водопровод, она навсегда застрянет на этом унылом занятии и никогда не узнает, как же все-таки выбраться из шизариума. Или сорвется со скользкого холма, чтобы умереть и никогда не узнать чем закончится этот квест. Мена вдруг поняла, что зябко кутается в кашемировый платок. Откуда он взялся на ее плечах? Неужели она бессознательно подобрала его где-то во время своих блужданий? Девушка с удивлением вертела в пальцах тяжелые золотые кисти, которым заканчивались края ткани. Дорогая, красивая, добротно сделанная вещь. На всю ширину ткани раскидывались широко распростетрые, искуссно, в мельчайших деталях вырисованные крылья в бежево-коричневых тонах с редкими золотыми прожилками. Настоящее произведение искусство акриловой росписи по ткани. Но где же она все-таки его взяла?
Внезапно Мена услыашала какой-то звук – едва слышная, протяжная, заунывная нота привлекла ее внимание. Она вся обратилась в слух, пытаясь определить ее источник. Кажется, где-то справа? Или слева? Мена наугад кинулась по длинному серому коридору, который внезапно закончился лестницей. Мена прислушалась - кажется, звук шел сверху и даже стал немного отчетливее. Взлетев на несколько лестничных пролетов, Мена была вынуждена опереться рукой на перила, чтобы немного восстановить дыхание – сердце билось, как сумасшедшее, кровь стучала в висках, дыхание стало обрывочным и беспорядочным – все-таки она очень ослабла. Девушка замедлила шаг и теперь поднималась по ступенькам медленно, одной рукой крепко держась за гладко отполированную поверхность перил. Она снова потеряла чувство времени. Пролет, поворот, еще пролет, белесые прямоугольники грязных окон... И вдруг, внезапно, во все стороны брызнули краски, такие яркие, что Мене пришлось на секунду зажмуриться.  Очередной пролет оканчивался огромным стрельчатым окном с великолепным витражным стеклом, место которому было в Соборе Парижской богоматери, а не здесь – в серых больничных стенах. Витраж изображал золотоволосую женщину, преколняющую колени перед возвышающимся над ней белокурым ангелом с огненным мечом. Наверное, пока Меня боролась с очередным пролетом, глядя исключительно себе под ноги, на улице вышло из-за туч солнце, которое и осветило витраж целиком. Оно подарило ему жизнь, необыкновенную, реалистичную силу и экспрессивность, такую, что Мене вдруг показалось, что именно эти куски искуссно пригнанного друг к другу стекла и являются настоящей реальностью, в то время как она, Мена, - всего лишь унылая серая картинка, неудачный набросок грифельным карандашом, уже занявший предназначенное ему изначально законное место в мусорной корзине для бумаг. Молитвенно сложенные руки женщины, ее почтенно склоненная голова и сияние, исходившее от ангела, наполнило Мену давно забытым трепетом, какой-то детской востороженностью и кроме того неприятным, зудящим страхом. Что, если она была не права в своем эпикурействе? В своем золотом правиле «бери от жизни все, а думай потом»? Что, если она где-то ошиблась, где-то оступилась, просчиталась, ставки сделаны господа, но ставить надо было на семерку красное, а не на десятку? А рулетка уже вертится вовсю, и нет никакого шанса остановить, задержать, повернуть вспять огромное колесо? Что тогда? Мена поднялась на последнюю ступеньку. Теперь она стояла прямо перед ангелом с огненным мечом. Кто это был? Михаил? Гавриил? Драконоборец? Внезапно ангел повернул к ней идеально очерченную голову с золотоистым нимбом вокруг светлых локонов. Светло-голубые, почти прозрачные холодные глаза смотрели цепко и безжалостно, взгляд колол, как летящие во встречном ветре льдинки, буквально впивался в лицо:
- Ну что, принцесса, допрыгалась? Доигралась, стрекоза?  - слова, скорее возникшие у Мены в голове, чем прозвучавшие вслух, отдавали неприязнью, если не сказать больше – ненавистью. Интонация, голос и тональность слов находились в абсолютном диссонансе с идилическим образом и мягкими чертами лица ангела, которые остались прежними, хотя теперь они не внушали Мене ни капли доверия.
Четко очерченный рот исказила гримасса презрения и недовольства. Мена почувствовала себя червяком, налипшим на сапог «от кутюр», который тщетно пытаются отскрести палочкой.
- Молчишь, забулдыга, хануричка, наркоманка несчастная. Правильно, и молчи. Нечего тебе сказать, нечего! И не надо смотреть на меня так! Что, так и не раскумекала до сих пор, что и почем? Дааа... Tы сообразительностью никогда особо не отличалась. Вот что, ханыга, поздравляю. Ты наконец-то спустила окончательно свою жизнь в унитаз. Ты в коме, ясно тебе, курица? Передознулись вы с твоим прекрасным дружком, с твоим художником этим бездарным. Только он сразу отчалил куда надо, а ты еще борешься, покрепче него, вроде как, оказалась. Только шансов у тебя практически нет. Отравление охватило уже больше половины твоего тела, почти все органы отказали. Что вылупилась? Ты практически мертва! Ты труп! Понятно?!
Последние слова оглушили Мену как будто обухом по голове. Перед глазами у нее потемнело, поплыли какие-то рассредоточенные аляпистые круги. Передоз...Кома...Смерть...Ангел...Органы... значение из этих слов как-будто испарилось, они перекатывались у нее в голове, как сухие горошины – абсолютно одинаковые, бессмысленные...Художник. Вито! Это имя горячей волной прокатилось по всему ее существу. Сначала она увидела глаза – непроницаемо-карие, обрамленные пушистыми ресницами. Изборожденное морщинами лицо, подбородок с редкими порослями темной бороды… Hа удивление мягкая, даже приятная на ощупь, она совершенно не мешала целоваться. Чувственные полные губы. Манера подпирать рот кулаком и смотреть прямо в глаза, когда она что-то рассказывала ему. Манера двигаться в пространстве, подавая бедра вперед чуть сильнее обычного. Манера прикуривать, прищуривая один глаз. Он всегда зажигал вторую сигарету для нее. Небольшие, немужские ладони, сжимающие кисть, вечные пятна краски и запах растворителя. Залысины над висками, мягкие, чуть вьющиеся волосы, собранные в хвост. Запах алкоголя. Запах пряного парфюрма – мирта и ладанa? Воспоминания, вырвавшись неведомо откуда, как черт из табакерки, захватили всю реальность Мены, и саму Мену целиком. Как она могла забыть Вито? Вито был не просто другом, не просто любовником, не просто товарищем-художником, Вито был частью ее, второй половиной ее души, без него она не существовала, не могла существовать. Вито больше нет. А сама она... Менa издала сдавленный крик и зажала рот ладонями. Витражный ангел что-то то ли хмыкнул, то ли хрюкнул, а может быть, что-то сказал или дал совет? Мена не хотела, не желала его ни слышать, ни видеть – эту крылатую заносчивую каракатицу. Сжав виски руками, она стала раскачиваться из стороны в сторону, крепко зажмурив глаза.
- Это сон, это сон, это сон, - повторяли ее растрескавшиеся, сухие губы, - это понарошку, ничего этого нет, быть не может, мы живы, Вито жив, я жива, я дома, сейчас я проснусь, проснусь, проснусь, пошел прочь, гадкий сон...
- Девушка, сколько вам лет?
Перед Меной стоял то ли парень, то ли мужчина – в темноте было не разобрать, кроме того изрядное колличество выпитого алкоголя отнюдь не способствовало адекватному восприятию реальности. Мена была ужасно рада, что с ней заговорили и не важно, кто это был, как он выглядел и что ему было нужно. Главное, ее заметили, выделили из всей немалой дискотечной толпы, ее одарили вниманием. А значит, она красива, значит, она умна, интересна, она кому-то нужна, она сорвала джек-пот на этот вечер. Ей повезло. Если удача не покинет ее и дальше – непринужденная беседа двух алкоголизированных людей перерастет в легкий флирт, пусть даже в первый поцелуй, обмен номерами... И тогда можно будет считать сегодняший вечер вполне совершенным.
- Угадай!
Мена подумала, что начинать беседу с вопроса о возрасте это не совсем удачный вариант. Она плохо видела своего собеседника, но чувствовала его взгляд – внимательный, цепкий и одновременно рассредоточенный.
- Шестнадцать.
Мена откровенно расхохоталась. Он или пьян, или глуп. Назвать 25ти летнюю девушку 16ти летней – зачем? Чтобы понравится? Заинтересовать? Сделать неуклюжий комплимент?
- Мне 25!, - воскликнула она, все еще смеясь и даже и не думая кокетничать. Перекрикивая гул музыки, ей пришлось наклониться поближе, к самому его уху. Краем сознания она отметила, что мужчина был одет в джинсы и какой-то несуразный, слишком теплый свитер, от него пахло вином и табаком. Теперь она заметила его глаза – цвета крепкого чая, почти черные, такие глаза прячут эмоции в глубине, чтобы научится читать по ним, необходимо время.
- Тогда ты, наверное, только что поссорилась со своим бой-френдом? Кстати, меня зовут Вито, не хочешь пойти покурить?
Они пошли покурить, в вонючем, пахнущим кислятиной и табаком, помещении состоялся их первый диалог. Потом они пили пиво, танцевали рядом друг с другом, снова пили, снова ходили на перекур – и так до бесконечности. Ночь тянулась, как влажная, теплая резина, растекалась между мирами и воплощениями, захватывала их обоих все больше и больше, затягивала – в неумолимое, колючее утро завтра. Друзья Мены, которые пришли с ней на вечеринку, возненавидели Вито с первого взгляда, и это отношение не изменилось до самого конца – они последовательно, неустанно отторгали его, как никого другого, и не забывали регулярно напоминать Мене об этом. Вито оставил Мене свой номер. Кроме того, он оставил чувство, что с ней случилось что-то важное, волшебное, из ряда вон выходящее. Конечно же, он не был первым мужчиной, с которым Мена знакомилась на дискотеке, не был он и самым красивым, или же самым необычным из них. Но что-то, что она не смогла бы ни объяснить, ни описать, «зацепило» ее изнутри. 
Она уехала на несколько недель из города, затем вернулась и набрала его номер, почти не задумываясь. Мена вообще мало над чем особо задумывалась, она привыкла жить по наитию, следовать за чувством, потакать своим эмоциям. В ту пору она только начала работать кассиром в продуктовом магазине. Это была унылая, изматывающая, однообразная работа, но Мена отчаянно нуждалась в деньгах – она не привыкла довольствоваться малым - нужно было платить аренду мастерской, покупать краски, холсты, кисти, сигареты, алкоголь, ходить с друзьями на вечеринки за вдохновением, думать о том, что скоро понадобятся деньги на организацию выставки, если она когда-нибудь, очень скоро, конечно же, сосредоточится, отбросит все отговорки и серъезно начнет творить. Когда-то... Совсем скоро. Завтра. Но пока... Пока существует миллион отвлекающих дел, миллиард интересных людей, с которыми приятно провести время за подогретой алкоголем беседой. 
С Вито они встретились в кафе, за первой встречей последовали многие другие. Обильные алкогольные возлияния, неисчислимые сигареты, сюрреалистиные диалоги. Черные, непроницаемые глаза, чуть ассиметричная, очаровательная улыбка. В душе она чувствовала странное родство с Вито, как будто он был ее потерянным братом-близнецом, которого она по чудесному стечению обстоятельств снова нашла, хотя уже и не чаяла надеяться на встречу. О, как он понимал ее! Он видел ее насквозь, слышал каждое ее слово, пожалуй, даже чересчур. Иногда его прозрения пугали его. Например, когда он ни с того, ни с сего сказал ей, что она уже когда-то была замужем, хотя она и старалась это скрыть. Он обладал поразительной интуицией. А как он мог говорить! С ним она могла обсуждать что угодно, он, как никто другой, вникал в самую суть и всегда поражал своей внимательностью и меткостью суждений. С ним она могла часами обсуждать искусство, говорить о том, что волнует больше всего, о том, над чем она работает и над чем хотела бы поработать. О том, чем она хотела бы стать, чего хотела бы достичь. Он хотел знать о ней все. Его не смущали темные, теневые стороны ее личности, он хотел познакомиться и с ними тоже. Иногда ей казалось, что он хотел бы разъять ее на составляющие и досконально изучить каждую из них отдельно. Такое внимание очень льстило и немного пугало – приятный, щекочущий страх внизу живота – как во время виража на американских горках.
Их жизнь была одним сплошным виражем.
- Мена, кто ты?
- Я человек, - она смеялась, выпуская клубы дыма из ноздрей, - а ты кто?
- Я - не человек, - он был так серъезен, как будто бы и в самом деле имел это ввиду. А ты, кстати, персонаж моей картины.
- Здорово! – Мена рассмеялась снова, хотя в лице Вито не было ни намека на улыбку, - нарисуй мне что-то хорошее! Нарисуй мне целый мир!
- Я и есть твой мир.
Алкоголь стер многое из ее памяти, но он не смог стереть главного – чувства всепоглощающей любви. Мена влюбилась, как никогда до того не влюблялась, она влюбилась каждой клеточкой, каждой частичкой своего существа. Она пропиталась Вито насквозь, она как будто бы даже стала немного им, хотя в то же время оставалась собой. О, эти сладостные мгновения, когда она шла по улице с громкой музыкой в ушах и дрожью в коленках зная, что на перекрестке ожидает ОН. Вито. Ее вселенная, ее ментор, ее со-творец, ее возлюбленный, ее отец, ее сын, ее сердце. В какой-то момент они начали рисовать вместе. И тогда, постепенно, исподволь, пришли ссоры, озлобление, бешеный секс на каменному полу мастерской, рукоприкладство, слезы, смех, истерики, прощение, еще больше алкоголя, который уже не действовал, не приносил вдохновения, только ступор и несварение желудка. Творческий тупик, блокада, стресс, взаимные обвинения, внезапно вспыхнувшая ненависть, осколки, которыми она намеренно поранила себе руку... Они вытатуировали себе кольца на безымянных пальцах в знак вечной любви. Мена к тому же, постепенно, обзавелась обширным тату-ожерельем на шее, эскиз для него, как и для колец, Вито нарисовал сам. Они жили в диких джунглях чувств, на неизведанных тропах необузданных эмоций, они каждый день бросали вызов рассудку и здравому смыслу. Опасности и трудности путешествия по собственному психическому ландшафту пугали их и завораживали.
Пришло время, и Вито признался ей, что длительное время находился на лечении у психиатра, так ее лексикон пополнили такие слова как «обсессивно-компульсивный», «маникальная депрессия», «фобия» и «рецессия». Вместе с ними в обиход вошли медикаменты и эксперименты с ними в различных комбинациях с алкоголем. Они рисовали и уничтожали нарисованное, потому что оно не было идеальным, нужно пробовать еще, стараться еще больше, сделать лучше. На смену таблеткам пришли психторопные вещества. Мена как-то нечаянно упустила тот момент, когда в их обиходе завелись шприцы, иглы, жгуты. Она не помнила, как первый раз попробовала «качели». Кажется, это стало естественным продолжением их с Вито отношений. С высоты алкогольной эйфории – в мучительное похмелье, от страстной любви – к холодной ненависти, от окрыляющего вдохновения – в бездну творческого тупика, из стимуляции – в седацию, из ангельского света – в адскую тьму. Скоро Мена разучилась рисовать, не находясь под кайфом. А потом Мена просто разучилась рисовать и даже забыла, что когда-то умела. Ее жизнь – широкая дорога, пролегающая через поля, луга, деревни, леса и горы, простор, воздух, ветер и солнечный свет – съежилась до размеров ведущей в одну сторону узкоколейки. Все размышления о жизни, о Боге, о смерти и любви отпали за ненадобностью, все сложности, все задачи, все вызовы жизни исчезли, испарлись. Жить стало донельзя просто, потому что из всех вопросов осталось только два – где достать? Как достать? 
- Не рисуй мне страданий, Вито, - просила она.
- Страдание очищает, - огонек сигареты в его зубах вспыхнул ненадолго и снова погас. – Я не собираюсь жить без страдания – где же я, по-твоему, буду черпать вдохновение? Откуда брать силы двигаться вперед? Счастье отупляет. Счастье отнимает вдохновение. Счастье заставляет замереть на месте.
- Откуда ты знаешь?  - спросила она. Ты когда-нибудь, в жизни своей, хоть на секунду был счастлив? Со всеми своими болезнями, заморочками по поводу и без, со всеми своими страхами? Ты не устал от всего этого? Не устал страдать?
Он подошел к ней близко-близко и положил руки ей на плечи.
- Тебя колотит. Что, уже? Подходит? Мы вроде недавно только...
Вито отошел в глубину комнаты, пошарил где-то на полке и швырнул Мене на колени пакетик с белым порошком.
- Держи вот. Расслабься, детка.
- Вито, - тонкие пальцы Мены с грязью под ногтями вцепились в спасительную упаковку и смяли ее в нетерпении. – Вито. Что нам делать? Разве можно так жить дальше? Мы превратились в унылых торчков. Разве так можно дальше жить? Что нам делать, Вито?
- Ну давай вмажемся и подумаем об этом. Это – в последний раз, детка, как всегда – в последний раз.
На это раз Вито был прав, о как он был прав. Сделал ли он это намеренно, осознавал ли последствия? Мена увидела его таким, каким его будут опознавать родственники - рот ее исказился беззвучным криком, ангельские крылья хлопали  где-то на периферии сознания, зазвенели и брызнули во все стороны радужным дождем витражные стекла, здание больницы сотрясалось, как будто в конвульсиях. Меня увидела красные волны – они подступали все ближе, все ближе, скоро они затопят ее всю полностью, целиком, они поглотят ее навсегда – и не будет больше ничего. Не будет света завтрашеного дня, не будет их безумной любви, не будет ее картин, ни одной из которых она не закончила. Не будет чувств и мыслей, ее воспоминаний, ее чаяний, не станет ничего, о чем она мечтала и что не совершила. Что она успела сделать? Какой след оставила? Зачем она жила? Зачем она сейчас умирает? Темно- красные волны одна за другой, одна за другой, все выше и выше. Она не хочет уходить вот так, позорно, после невнятно и бессмысленно прожитой жизни, бездумно растраченных дней! Она хочет жить! Дышать! О эта сладость, это благо – дыхание, почему она никогда раньше не замечала ценность воздуха... Вдох через силу. Еще один. Только один. Еще...
Удар.
Холод.
Боль.
Тьма.

Часть третья. Малина

- Дедушка, почему мне грустно?
- Солнце заходит, Малина. Мне тоже грустно.
Седовласый человек с большими, роскошными усами погладил пшеничные косы шестилетней девочки, сидящей у его ног. Перед ней, на пушистом ковре были разбросаны разнообразные игрушки, раскрытые книги, кубики, карандаши, краски для рисования...
- Мы – светоеды, малышка. Ты, я и вся наша семья. Мы питаемся солнечным светом. Когда солнце прячется за горизонтом, нам становится немного не по себе, потому что пропадает то, что для нас важнее всего. Особенно трудный момент – это сумерки – момент перехода из дня в ночь, от света к тьме. Когда солнце уже село, но луна еще не взошла, свет рассеян, он отравлен сомнением, Малина. Питаться таким светом мы не можем. Нужно ждать восхода луны, чтобы получить отраженный, как будто бы перевернутый вверх тормашками солнечный свет.
Старый человек помолчал, размышляя.
- Ты еще много не понимаешь. Но со временем поймешь.
Девочка подняла на деда глаза василькового цвета. Они казались бездонными на кукольном личике с заостренным носиком и вишенкой маленького рта.
- Деда, а как мы едим свет? А я-то думала – мы едим кашу! А по выходным – сладкий пирог!
Мужчина улыбнулся.
- Да. И кашу тоже. И пирог, само собой. И свежий воздух. И солнечный свет. И силу земли. Не забывай об этом Малина. Кушать можно не только ртом. Кушать можно глазами. Носом. И даже подошвами ног!
- Деда, и так будет каждый день? Мы будем каждый день грустить на закате?
- Наверное, да, малышка. Но ведь мы можем попробовать не обращать на это внимания, да? Мы можем занятся чем-то приятным. Пойдем, я сделаю тебе горячий шоколад! Обжигающий, как рассветные лучи. Тебе еще многому предстоит научиться, Малина.
Малина сидела за столом, подперев кулачком хорошенькую головку, и завороженно наблюдала, как дед готовит горячий шоколад – точные, размеренные движения, ни одного лишнего шага, никакой суеты. Девочка любовалась сильными, большими ладонями и сосредоточенностью темно-серых глаз. Дед всегда был для нее героем, примером, самым близким на свете существом.
- Не надо грустить, Малина.
Кружка с горячим, пронзительно-черным напитком уже стояла прямо перед ней, распорстраняя чудесный, хорошо знакомый сладкий аромат. Малина обхватила ее обеими руками, ощущая приятное тепло. Обычно горячего шоколада было достаточно, чтобы привести ее в прекрасное расположение духа, обычно - но не сегодня. Сегодня что-то однозначно шло не так. Малина хотела бы развеселиться, она старалась изо всех сил, хотя бы ради того, чтобы сделать приятное деду – но у нее ничего не получалось. Если бы она могла хоть на секудну заглянуть в будущее, ей бы сразу же стало очевидно, почему. Дед, последний из оставшихся в живых взрослый член их семьи светоедов, должен был ее в скором времени покинуть, уйти навсегда. Томные дни детских игр, защищенности, беззаботности и счастья закончились для Малины именно в этот день с заходом солнца. Пока она даже и не подозревает об этом, но бюрократическая машина законодательно урегулированной сиротской участи уже раззинула свою пасть с тем, чтобы поглотить Малину, отправить ее сначала в чистилище приюта, где шок, боль и неумение справлятся со своими чувствами сделают из нее отщепенку, аутсайдера и нелюбимую ученицу. После чего волнам судьбы будет угодно прибить ее, подростка, к неуютному берегу приемной семьи, которая вскоре сменится еще одной, а затем еще, и еще. И каждый день своей жизни она будет грустить на закате. Каждый день будет чувствовать свою неприкаянность, непринадлежность этому миру и всему, что ее окружает. Она не будет знать, почему это чувство преследует ее ежедневно. Она не будет помнить кто она и откуда. Но она никогда не перестанет искать. В толпах, на площадях, на узких улочках, на концертах, в кафе и ресторанах, она всегда будет всматриваться в лица, сама не зная, что ищет, какого знака ожидает. Малина будет искать, не подозревая о цели поиска. И еще она всегда, неосознанно, словно цветок подсолнуха, будет поворачивать голову за солнцем – ее единственной неизменной отрадой.
Малина потерла пальцами грудь под тонким хлопком плотно облегающей тело майки. Ну вот, снова колет в этом месте, прямо посредине между грудей. Зубами она достала тонкую белую сигарету из смятой пачки, с трудом прикурила от горящей спички, затянулась и зашлась в ревущем кашле такой силы, что ей пришлось опереться локтями о столешницу, чтобы не потерять равновесие. Опять этот кашель. Впечатление было такое, что он разрывает ей грудь на части. На секунду Малине показалось, что дым, который выходил из ее легких, был не белого, а какого-то серо-черного света, но это, конечно же, ей только показалось. В наступающих сумерках мир казалася зыбким и размытым. Скоро зажгут фонари, и на город опустится ночь.
- Малина! Прекрати курить немедленно! Я тебе сколько раз говорил не курить у себя в комнате!
Кто-то, наверное, приемный отец Джим, ломился в ее комнату, дверь дрожала и сотрялась под ударами извне, но Малина не только заперла ее на ключ, но и даже подперла тяжелым комодом, чтобы уже наверняка ее было не открыть. Она больше никогда не выйдет к ним, к этим людям, которых определило ей в родители заботливое государство. Она навсегда останется в этих четырех стенах. Через силу втягивая дым в измученные легкие, Малина всматривалась в светящийся глаз монитора, одну за другой пролистывая анкеты на сайте знакомств. Бесчисленное количество мужчин на любой вкус и цвет – начиная от затравленных хорьков-хакеров в очках и заканчивая обнаженными торсами нагло ухмыляющихся качков, а также все, что находится в промежутке между этими двумя категориями. Кто станет ее спасителем на этот вечер? Малина спасалась в основном сама от себя, она тяготилась своим обществом и не умела себя занимать. Мужчины были ее хобби – они развлекали, кормили ее, водили по разным местам, занимали ее беседой, иногда покупали ей что-то или даже подкидывали немного денег. Конечно, ей тоже приходилось с ними «расплачиваться». Конечно, иногда не обходилось и без неприятных моментов - не все встреченые ею мужчины были интересны, психически уравновешены, не все были симпатичны и щедры, раз на раз не приходилось. Но это отнюдь не смущало Малину, скорее, это добавляло в ее скучную жизнь элемнт неизведанности и риска.
На сегодняшний вечер у нее пока не было планов. Один из кавалеров позвал было ее в китайский ресторан, но в последний момент отменил встречу без объяснения причин. Малина лениво перелистывала страницу за страницей, когда внезапно раздался звук входящего сообщения, и на экран выпрыгнул поп-ап с чатом:
- Добрый день, Вас не заинтересует фотосессия сегодняшним вечером? Мы срочно ищем модель на замену внезапно заболевшей девушке.
Контакт был незнакомый. Прежде, чем ответить, Малина решила проверить его профайл и кликнула по ссылке. Это оказался фотограф, каких много. На фотографиях в его портфолио были в основном полуобнаженные татуированные девушки, машины и морские виды. Ничего особенного, довольно скучно и однообразно... Но все же лучше, чем проводить вечер в одиночестве.
- А что за шутинг? И на каких условиях?
- Бодипейнтинг, Tfp, легкое ню.
- Спасибо, неинтересно.
Тащиться неизвестно куда, раздеваться перед незнакомыми людьми, терпеть щекочущие прикосновения кисточек, пока тебя будут раскрашивать, словно кусок какого-то холста, слушать комманды фотографа, торчать в неудобных позах, в плохо отапливаемом помещении – а все ради чего? Ради десятка красивых фото? У Малины и так их было предостаточно, для анкеты на сайте знакомств так уж точно.
Словно прочитав ее мысли, чат снова хрюкнул сигналом и выплюнул еще одно сообщение:
- Мы можем вызвать вам такси туда и обратно. Кроме того, здесь будет легкий фуршет после съемок. Приезжайте, будет интересно.
Вот это уже больше похоже на предложение.
- Ладно, согласна, присылайте такси на следующий адрес : ...
Ну вот, проблема «как провести вечер» уже решена. Малина откинулась на спинку стула и захлопнула крышку ноутбука. Одеваться надо непритязательно, краситься нельзя – все равно все смоют. Можно ехать прямо так, как есть - черные джинсы, черная майка, кеды, кожанная куртка. Она отыскала в углу просторную сумку из дешевого кожзаменителя, бросила туда телефон, сигареты, спички и бутылку минеральной воды. Сняла со спинки стула шаль с широко раскинувшимся крыльями ангела – подарок одного из поклонников – и положила туда же. В нее можно будет кутаться на паузах во время съемок, кроме того Малина считала эту вещь чем-то вроде личного талисмана. Все готово, приключение начинается!

Такси привезло ее к старому зданию фабричного вида. «Никогда бы не догадалась, что оно еще кем-то используется, а не просто торчит тут, в ожидании сноса» – подумала Малина, глядя на мрачные, обветшавшие стены. Входная дверь была заперта, и ей пришлось несколько раз позвонить, прежде чем сработал зуммер, сигнализируя открытие автоматического замка. 
Она толкнула тяжелую деревянную дверь и оказалась в затхлом мраке подъезда. Малина осматривала стены, тщетно пытаясь найти, где же включается свет, когда услышала спускающиеся сверху тяжелые шаги, а затем и увидела желтый пляшущий огонек карманного фонарика, который постепенно приближался к ней.
- Вы Малина, да? – голос был приятный и низкий, но его обладателя рассмотреть было невозможно – он скрывался во тьме. – Извините, свет в коридоре не работает. Пожалуйста, поднимайтесь за мной, я посвечу.
Они поднялись наверх на несколько пролетов, человек с фонариком толкнул какую-то дверь и Малине показалось, что она вдруг ослепла и оглохла одновременно. Свет был таким ярким, а музыка такой громкой, что она на несколько минут впала в полнейшую дезориентацию.
Очнулась она от того, что кто-то тянул ее за рукав, а ноги, все еще ватные и непослушные, сами задвигались в задаваемом направлении.
- Привет, Алиса, ну что, ты готова узнать, как глубока кроличья нора?
Ведущий ее мужчина был невысокого роста, с гладко выбритой головой и мелкими, незапоминающимися чертами лица.
- То есть я хочу сказать, отлично, что ты нашла время для того, чтобы заглянуть к нам на огонек. Я – Андрей, мастер боди-арта. А вот здесь – наша импровизированная женская переодевалка. Снимай с себя все, включая белье, я зайду за тобой через три минуты.
Малина оказалась в комнате, донельзя захламленной всякой разной фототехникой, мебелью и различными предметами обихода, повсюду грудами валялась одежда вперемешку с каким-то тряпьем, одеялами, отрезками ткани и бог знает чем еще. Кроме того, к стенам было прислонено несколько зеркал в полный человеческий рост. В комнате уже было несколько девушек, очевидно, их уже успели разрисовать – одна была синяя с черными разводами, она чем-то напоминала героиню фильма «Аватар», другая была вся расписана цветочными разводами «под хохлому», а третья, самая полная, была «одета» в нарисованное вечернее платье – черное с золотоыми блестками. Все девушки курили и что-то живо обсуждали между собой.
- Привет, - осторожно сказала Малина, но они даже посмотрели в ее сторону. Раздеваться в такой обстановке не хотелось совершенно, но отступать было некуда. Малина торопливо стянула с себя свою нехитрую одежду и быстро-быстро закуталась в крылатый платок – прикосновение мягкой ткани к коже придало ей немного уверенности.
Через несколько секунд Андрей уже снова был здесь. Он отвел ее в ярко освещенную софитами комнату, где ее усадили на крутящийся стул и принялись разрисовывать одновременно несколько мастеров. Малина закрыла глаза и постаралась сосредоточиться на музыке, по счастью сделать это было очень легко – вся комната буквально сотрясалась от мощных басов. Встань, сядь, подними голову, подними руку, согни ногу, вот так, нет, не двигайся, да что же ты делаешь, - Малина чувствовала себя ожившей куклой, игрушкой в чужих, не слишком заботливых,  руках. Наконец-то пытка закончилась.
- А теперь посмотри на результат, Алиса, - Андрей подвел ее к большому напольному зеркалу, - только чур, не сбегать сквозь зеркальное стекло, нам тебя еще фотографировать надо! – и он глупо захихикал.
Из зеркала на Малину смотрело совершенно незнакомое существо, только отдально напоминающее ей кого-то смутно знакомого. Неужели это была она? Не может быть! Лицо закрывала искуссно нарисованная венецианская маска – золото с разводами в стиле барокко, белила и ярко-алые, словно рана, губы. Шею и грудь покрывало невероятной красоты колье, оканчивающееся огромным рубином прямо постреди грудей. На руках и нижней половине туловище колье превращалось в побеги плюща, цепко обвившего молодое тело Малины.
- На руки, руки посмотри – это я сам рисовал – не без гордости сообщил Андрей.
Малина послушно взглянула на свои ладони. С внешней стороны их покрывали мелкие чешуйки, на безымянном пальце красовался огромный перстень со змеей, держащей во рту большой красный рубин.
- Очень красиво вы нарисовали, - вежливо сказала она, любуясь. Малина перевернула ладони тыльной стороной и ахнула – с каждой из них на нее уставилось по огромному, налитому кровью свирепому глазу. Нарисовано было так реалистично, что ей стало даже немного не по себе. На Малину снова нахлынуло чувство дезориентации, точно такое же, какое она ощутила, попав сюда. Она перестала быть собой. Войдя сюда, она сняла всю свою одежду, а вместе с ней все свое прошлое и будущее, все то, что составляло ее личность, с чем она привыкла идентифицировать себя. Из безвольной куклы в руках незнакомых мужчин она превратилась в картину, в произведение искусства. Она была безличным шедевром, чистым листом, который внезапно обрел заполнение. Малине показалось, что пол уходит у нее из-под ног. Она падала. Это и в самом деле была кроличья нора, о которой говорил Андрей в самом начале их знакомства. Случилось нечто необратимое, и теперь она падала в нее. Но куда? В собственное бессознательное? Но его она оставила в раздевалке вместе со сброшенной одеждой. Или же это было коллективное бессознательное, архитепичный мир сюжетов и образов, с которыми так или иначе приходится сталкиваться любому человеку? Малина услышала хлопанье крыльев и голос, высокий и чистый:
- Один вопрос, только один вопрос! Задай нам один вопрос!
Думать долго ей не пришлось, у нее всегда был один лишь единственный вопрос, всю жизнь, только он. Она столько раз задавала его, не находя ответа, что привыкла считать его неотъемлимой частью себя. Поэтому ее ответ, кажется, прозвучал еще раньше вопроса:
- Кто я?

Они были светоеды. Вся их семья, все, без исключения. Лица родителей, которых ей не довелось узнать. Родственники, ушедшие до них и те, кто ушли до них. Они питались солнечным светом, лунным светом, прямым светом, отраженным светом и светом далеких, отчасти мертвых звезд. Они были древними сущностями, ненадолго воплощающимися в материальном мире с одной единственной целью – освобождать связанный свет и отправлять его назад, в неполярный мир. И она была одной из них. Малина и все, связанное с ее личностью и ее жизнью, было только маленькой частью ее сущности, и при этом довольно-таки незначительной частью. Она не была человеком, вернее, не только им. Она простиралась через миры, через воплощения, через реальности, охватить которые не дано обыденному сознанию. На короткую долю секунды она осознала грандиозность своего естества и поразилась ему. Она увидела свои жизни – прошлые и будущие, существующее одновременно. Время остановилось. Пространство стало только точкой отсчета. Малина увидела себя впервые, Малина впервые увидела Бога.
«Я все могу», - осознала она, «я сама создаю этот мир. Я могу сделать все что желаю, получить все, что захочу. Но чего же я хочу? Чего я хочу больше всего?»
Шестилетняя девочка с косами цвета спелой пшеницы подергала пожилого человека, у ног которого она сидела, за штанину:
- Деда, а дед! Расскажи мне сказку!
Седоволосый мужчина с пышными усами погладил малышку по растрепанной головке:
- Малиночка, деточка моя..., - в голосе его звучала бесконечная нежность, такая острая, что у Малины защипало в носу. Как она могла забыть его? Забыть все то время, что они провели вдвоем, забыть все то, чему он пытался научить ее?
- О чем ты хотела бы услышать, солнышко?
- Расскажи мне про меня!
- Ну что ж, слушай...
Жила-была на свете девочка по имени Малина, шести лет от роду. Малина была красивая, умная, в меру любопытная и добрая, она жила в маленьком уютном домике с дедушкой, который ее очень любил. Она не знала хлопот и забот, только любовь и счастье. Дедушка учил ее многим необычным вещам, о которых большинство людей не слишком осведомлены – о законах, которые двигают этот мир, о причинах и следствиях, о свете и тьме, о чистоте и Боге. Дедушка не очень спешил со своей наукой, чтобы не утомлять внучку лишний раз, чтобы учеба ей была всегда только в радость. Он думал,  что времени у них предостаточно, и что он успеет передать ей мудрость рода светоедов, но он ошибался, о, как он ошибался. И эта ошибка будет стоить им обоим очень дорого. Малина была непростой девочкой. Она была последней из рода светоедов, людей, которые стоят на страже света. В ее руках была судьба многих поколений, она была последним оплотом и новой точкой отсчета. От нее зависело, будут ли продолжаться традиции тех, кто превыше всего чтит свет, или же они канут в небытие, этим самым делая это мир немного темнее. Еще немного темнее. Еще один шажок в сторону мрака... Дедушка знал, что Малина была необычной девочкой, даже для традиций их рода. Она была очень древним существом, пришедшим издалека, с большим багажом прошлых воплощений. И не всегда она выбирала сторону света...
Здесь дедушка внезапно сильно закашлялся, затем поднялся из кресла, чтобы налить себе воды. Малина закрыла глаза, ожидая продолжения. Как чудесно было снова ощущать его присутствие, купаться в лучах его внимания, чувствовать себя абсолютно защищенной и обласканной. Когда она в последнее время так хорошо себя чувствовала? «Никогда», - осознала Малина. «Это было со мной в последний раз, когда мне было шесть лет. И с тех пор – ни разу». 
- Времени у нас немного, Малина, - дедов голос выдернул ее из забытья, - я должен успеть рассказать тебе то, что ты обязательно должна узнать.
Так вот, Малина была древней сущностью. Она жила и дышала, она умирала и рождалась, она меняла тела и реальности, она напитывалась опытом, как сухая губка - водой. Но есть кое-что, нечто, что необходимо знать о Малине - когда-то... Так давно, что даже звезды не помнят этого времени, Малина разделилась, как делится клетка – на две части. Сейчас будет непросто,  детка, попытайся понять -  познать себя через себя не получится, познать себя можно только через не-себя. Итак, в мире стало две Малины, и они затеяли бесконечную игру. Сначала они жили в раю и любили друг друга, весь мир состоял лишь из их экстаза и любви. Но затем им захотелось познать и другие чувства, испытать другие эмоции, увидеть другие картины. И они сорвали яблоко с дерева познания добра и зла. Колесо Перевоплощений завертелось, ставки сделаны, господа присяжные заседатели, началось. Чтобы не потерять друг друга, Малины оставили друг в друге знаки, так называемые маяки, ты слышишь, это очень важно, знаки, по которым всегда можно найти, отыскать друг друга, притянуться друг к другу, как притягиваются половинки магнитов... Со временем их безобидные игры, как игры двух избалованных детей, становились все более жестокими, все более изощренными. Игра в мужа и жену, мать и дочь, учителя и ученика превратилась в игру заключенного и надзирателя, осужденного и палача, убитого и убийцу... Они отвернулись от света и повернулись лицом к тьме. Они начали забывать о своей природе и о своем единстве, они слишком заигрались, до такой степени, что поверили в реальность своих игр. И тогда одна Малина, вдруг опомнившись, решила, что с нее хватит. Она устала от тьмы, устала от страданий, устала от игр, она захотела вернуться туда, откуда пришла, и прилечь отдохнуть, забыться сном, снова слиться с небытием, смыть с себя пыль воплощений и снова стать Безликим Ничто. Мы все имеем эту возможность, это наше право, это неотделимо от нашей сущности, это – наша природа. Но вот ведь какая загвоздка - вторая Малина категорически этого не хотела, она хотела дальше играть и очень настаивала на этом. В общем, как ты понимаешь, возник конфликт интересов, и обе Малины застряли и были крайне недовольны. Одна – своим вынужденным пребыванием в колесе Перерождений, а другая тем, что осталась без достойного партнера по играм.
- Деда? А какая я Малина – первая или вторая?
- Послушай, времени остается совсем мало. Ты сама знаешь, какая ты. Важно одно – нужно расторгнуть договор душ, нужно разорвать эту связь. Безобидные безделушки, рисунки на ауре превратились в иглы, которые пронизывают сердце насквозь. Это уже не шутки, детка, это смертельно опасно и тебе надо наконец-то это осознать.  Иначе ты погибнешь, Малина. Тебе, конечно, не впервой, да и велика ли невидаль – смерть, но пойми, в следующем воплощении придется начинать все сначала. С чистого листа. В кромешном мраке, через страдания и боль нащупывать свою историю, по кускам выхватывать запутавшуюся красную нить, сомневаться и отрицать, делать два шага вперед и тридцать – назад. Малина, воспользуйся шансом, второй такой представится нескоро. Теперь у тебя есть главное – ясность.
Дед снова закашлялся, он кашлял так, как будто вот-вот выплюнет собственное легкое на ворсистый ковер. Странно, но кашель его оказался заразным и вот уже оба они заходились, прижимая руки к груди. Малины пыталась сдержать этот порыв изо всех сил, но выходило плохо, она почувствовала, что задыхается, стала кружиться голова, в ушах раздался дикий грохот...
Но нет, это была все та же оглушающая музыка. Малина стояла перед зеркалом, ее отражение окутывали клубы разноцветного дыма, как если бы ее физическое тело находилось внутри нескольких коконов разноцветной сахарной ваты, причем один цвет постоянно перетекал в другой, не существовало постоянной границы между разными слоями, эта граница все время перемещалась и смещалась. Слои все время меняли цвет и форму, они взаимодействовали с окружением, отправляя и принимая информацию. Затем Малина заметила, что предметы вокруг нее тоже имеют какое-то подобие размытых клубов вокруг, которые по мере удаленности от самого предмета становились все менее  четкими и яркими. Все кругом жило, дышало, взаимодействовало друг с другом и с ней самой, все было частью единого целого. Так вот, оказывается, каков мир на самом деле! Оказывается, она всегда могла видеть его таким, просто почему-то раньше она не позволяла себе этого делать. Малина видела, что рисунки на ее коже странным образом взаимодействуют с цветными облаками вокруг ее тела, они как будто бы отпечатывались и повторялись в них многократно, особенно колье на ее шее и алый рубин между ее грудей. Внезапно внимание Малины приковала тонкая блестящая игла, торчащая у нее из грудины, прямо посередине нарисованного красного камня. Игла выглядела очень плотной, почти осязаемой, она резала глаз. Вокруг нее клубы цветной ваты теряли цельность и темнели, они как будто обтекали ее стороной, создавая что-то вроде дыры. Игла не нравилась Малине, и она внезапно очень остро захотела от нее избавиться. Разве не об этом и говорил дед? Разорвать связь... Но только она об этом подумала, как вдруг у нее отчаянно заломило в висках, стало так больно, что невозможно стало сосредоточиться. Внезапно перед ее внутренним взором предстали сотни лиц, мужских и женских, детских, старых и молодых, темнокожих и белокожих, веселых и грустных, гримасничающих и серьезных – и всех их она знала, всех до единого, близко-близко, со всеми было проведено немало времени, пережито столько приключений, что невозможно и вспомнить. Одно из них, бородатое, мужское, вынырнуло из мелькающей вереницы и сказало строго:
- Ишь, удумала! Не вздумай трогать наш маячок.
Малина удивилась, с чего бы этот дядька вздумал ею командовать. Она снова мысленно потянулась к игле, и тут вдруг сердце ее заболело так, что стало трудно дышать. Тот же самый голос повторил:
- Я тебя по-хорошему прошу – не трогай. Предупреждаю.
Малина, превозмогая боль, постаралась нарисовать перед внутренним взором картину того, как блестящая длинная игла покидает ее тело и падает на землю, почему-то сейчас ей казалось делом крайней важности избавиться от нее как можно скорее. И снова тот же самый голос:
- Глупая женщина. Разве можно вот так просто, с бухты-барахты, взять и разорвать связь через все жизни и воплощения?
Малина схватилась за сердце и упала на колени – ноги перестали ее держать. Она смутно слышала, как рядом  издает нечленораздельные возгласы лысый Андрей, как подбегают и начинают суетиться вокруг нее какие-то люди, - но все это мало интересовало ее. Важно было сосредоточиться и завершить, довести до конца начатое. Важно было все-таки вытащить иглу и это ей вот-вот удастся, еще усилие, еще немножко...
Удар.
Холод.
Боль.
Тьма.

Часть четвертая. Веста

Они впервые увидели друг друга на курсах по скалолазанию. Он пришел туда потому, что его уговорил лучший друг, и просто было нечем заняться, она – для того, чтобы научиться балансировать над пропастью. Его сразу привлекло ее маленькое, крепко сбитое тело спортсменки и спокойный, открытый взгляд медово-карих глаз. От нее шло неуловимое сердечное тепло, спокойствие и что-то смутно-знакомое, чему он никак не мог подобрать правильное определение. Она нравилась ему, он с удовольствием наблюдал за ней исподтишка. Ему нравилось, как она внимательно слушала инструктора, ловя каждое его слово. Нравилось, как, задумавшись, закладывала непослушную прядь за ухо. Нравилось, как она несет свое тело через пространство, как двигается на утыканной пластмассовыми уступчиками стене. Ему очень хотелось узнать ее поближе, ему хотелось узнать о ней все, вывернуть ее наизнанку, вытряхнуть из нее все тайны, все то, что прячется в глубине этих непрозрачных глаз. Узнать ее всю, увидеть все то, что пока еще скрыть под покровами одежды. Присвоить ее себе.
Но он не спешил. Он выжидал, занятие за занятием наблюдая за ней, изучая ее повадки и реакции, как охотник изучает дичь. Он знал, что будет действовать, как всегда, по наитию, он был уверен, что не упустит свой шанс.
- Эй, Веста! Ну как ты сегодня, занятием довольна?  - открытая, белозубая улыбка лучшего друга сейчас как нельзя более кстати.
- Неплохо, Тим, не жалуюсь! Как сам? – она смотрит ему прямо в глаза, во взгляде – дистиллированное дружелюбие.
- Отличная тренировка! Но на завтра первоклассная крепатура мне обеспечена – хоть иди больничный оформляй.
Она негромко, искренне смеется, ему нравится, как звучит ее смех.
- Да, есть такое дело. Думаю, меня это тоже не минет.
Она выжидающе смотрит, во взгляде ни намека на кокетство. На миг ему кажется, что она вот-вот развернется и уйдет в женскую раздевалку, но она не уходит, может быть, не так воспитана, чтобы прерывать беседу на полуслове. Надо брать быка за рога, подумал Тим и сказал:
- Послушай, Веста, - театральная пауза, взгляд вверх и вбок, поджатые губы – символ задумчивости, - я тут собирался на концерт с другом. Симфонической музыки, - необходимо, чтобы голос звучал как можно более непринужденно, - но у него дела... Он не может. И пропадает билет. А они все распроданы, видишь ли, это хороший концерт... Я подумал – ну может быть ты хочешь пойти? В эту пятницу вечером?
- Да, конечно, - она солнечно улыбается, ни минуты не раздумывая, - с удовольствием пойду. И билет не пропадет.
Тим в очередной раз поразился отсутствию кокетства в этой девушке. Хотя она явно соглашалась на свидание, выглядела она при этом так, как будто просто болтает с подружкой. Ни загадочных полуулыбок, ни характерных мимических движений, ни жестов, ни взмахов ресницами – ничего, что могло бы сойти за, по крайней мере, намек на флирт. «Может, это от того, что мы с ней находимся все еще на тренировке? Или она просто такая холодная северная красотка? Ну ничего, на свидании я ее точно расшевелю».
- Отлично, - бодро сказал Тим, поддерживая дружеский тон беседы, - тогда продиктуй мне свой номер...
- Прекрасный концерт, Тим, - ее глаза, чуть подведенные темным карандашом, и вправду светились от счастья. «Неужели классическая музыка может давать такой эффект», изумился Тим. Ему самому пришлось выдержать неравный бой со сном – накануне выдался тяжелый рабочий день, всю неделю толком не удавалось выспаться... Но она, она - это было что-то. Она наслаждалась. В своем облегающем белом платье, с узором вокруг ворота, который чем-то напоминал большое ожерелье, она была неотразима. В аккуратных туфельках на каблучках и с симпатичной высокой прической она была воплощением изящности и силы, которую выдавали явно просматривающиеся мускулы рук. Но ему это даже нравилось. Ему нравилась она вся. Она пьянила. Она была таинственной, она была не такая, как все, и он с удовольствием предвкушал продолжение их вечера. Возможно, даже самое интимное продолжение, кто знает.
- Не за что, Веста, всегда пожалуйста.
Они сидели в баре. Уютная, располагающая к общению атмосфера, мягкие диванчики со множеством разноцветных подушечек, приглушенное освещение.
- Что ты будешь пить?
- Мне, пожалуйста, кофе. Или чай. И минеральную воду без газа, пожалуйста.
Он смотрит на нее в упор. Она что, серьезно? Они же в баре. А она будет пить кофе?
- Веста, я думал, мы пошли пропустить по стаканчику. Расслабиться после прекрасной музыки, после трудовой недели. Сегодня пятница, на работу завтра тебе не нужно...
- Спасибо большое, Тим, но я не пью алкоголь.
 Встретив его недоумевающий взгляд, Веста пояснила:
 – Я не беременна и не больна. Я просто не люблю.
- Что, вообще? И как давно ты не пьешь?
- Я не считала. Лет пять, наверное. Но ты не стесняйся, заказывай себе то, что хочешь, я не против.  Веста поправила волосы. На безымянном пальце блеснуло легкомысленное колечко с зеленоглазой змейкой, имевшей почему-то красный клоунский нос – украшение, скорее подходящее маленькой девочке, чем взрослому человеку.
Официант принес их заказ – кофе и воду для Весты и лонг айленд айс ти для Тима. Тим чувствовал, как ему просто необходим алкоголь. Ему не нравилось, что она не будет пить, это все усложняло. Женщина должна пить алкоголь. С каждым глотком с нее спадает броня, спасительная защита, и она становится обнаженной еще до того, как скинет с себя все свои тряпки... Ему нужно было покурить и собраться с мыслями.
- Я так подозреваю, что курить ты тоже не будешь, верно?
- Нет, Тим, я не буду курить. Но ты help yourself, если не возражаешь, я подожду тебя здесь, в некурящем зале.
Тим нащупал в кармане пачку сигарет, попросил официанта принести спички.
- Ты, наверное, и мяса не ешь и на йогу, к тому же, ходишь? – он попытался неуклюже пошутить, чтобы как-то разрядить обстановку, снять напряжение, в основном, с себя. Но по ее взгляду Тим понял, что попал в самую точку. Вот тебе на. Умудрился вляпаться в экологичку, сумасшедшую веганку в войлочном платье? Как-то не вязался у него ее образ с таким стереотипом. Надо же...
Тим много выпил. Сладкие коктейли стекали по горлу словно масло, но внутренний жар они погасить не могли. Его притягивала сидящая напротив женщина, с каждой минутой все сильнее. И с каждой минутой, с каждым глотком она все больше отдалялась от него, расстояние между ними увеличивалось, вместо того, чтобы сокращаться.
- Как же ты расслабляешься, Веста? Как ты живешь?
- А я и не напрягаюсь особо, Тим. Есть разные способы борьбы со стрессом. Есть алкоголь, есть йога, есть прогулки или есть клубы. Есть курение, а есть дыхательная гимнастика... Боюсь, тебе со мной скучно. Мне особо нечего рассказывать, моя жизнь очень проста.
- Расскажи мне о своей жизни.
- Ну, понимаешь, я хожу на работу, это временно. В скором времени, накопив достаточно стартового капитала, я планирую открыть свое дело. Я хочу производить ткань, Тим. Я уже понемногу рисую эскизы... Это будет чудесная мастерская, я буду делать полотна с волшебными узорами... Еще я занимаюсь спортом, как только выдается такая возможность.
- Почему ты так много занимаешься спортом?   
- Он приводит мысли в порядок. В здоровом теле – здоровый дух, и наоборот.
Она улыбалась.
- А теперь ты расскажи мне о себе.
- Ну, я даже не знаю, с чего начать. Я работаю менеджером в небольшой IT-фирме, увлекаюсь скалолазанием, хаха, как ты, наверное, заметила, люблю проводить время с друзьями. Я совершенно не креативный человек...
- Наверное, ты просто еще не нашел свое искусство! Ведь не креативных людей не бывает, Тим, креативность – это наша природа.
Он улыбался, улыбался, глядя ей в глаза и мучительно придумывая следующую тему для разговора. Что он мог ей сказать, этой ненормальной, что его хобби были женщины? Что ему нравились они, нравилось встречать их, выбирать их, ухаживать за ними, добиваться их, узнавать их получше, узнавать их секреты, болевые точки, манипулировать? Добиваться своего всеми силами, применив несколько нехитрых психологических приемов, привязывать к себе, а потом играть, как кошка – мышкой? Все с самого начала пошло не так. Пьяная Веста уже вовсю должна была строить ему глазки, попутно выбалтывая всю свою подноготную – историю семьи, историю болезней, историю травм. Она должна была жаловаться на несправедливость жизни, на вредного начальника, на стервозных подруг... А так, на гладкой, совершенной поверхности ее фраз ему было не за что зацепиться. Ни единой ниточки, по которой можно было бы размотать клубок под именем «Веста», увидеть, что там внутри на самом деле.
- Веста, что у тебя на самом деле внутри? – рискованный шаг. Но ему уже изрядно надоела эта игра непонятно-во-что, он устал.
- Ничего, - безмятежная улыбка и все тот же раздражающий чистый взгляд ребенка, - может быть,  там осталось немного солнечного света. Сегодня в обеденный перерыв я открыла окно и подставила лицо весеннему солнышку, это было так приятно, как будто тысячи ласкающих маленьких-премаленьких пальчиков на коже...
Она зажмурилась от удовольствия, переживая воспоминание.
- Тебе скучно со мной, Тим? Со мной обычно бывает скучно – я не умею ни жаловаться, ни ныть, ни обсуждать плохие новости.
- Что ты такое, Веста? Я никак не могу тебя раскусить, что ты такое?
- Не надо меня кусать, Тим. А вопрос поставлен не совсем верно. Вопрос не в том, что я такое, а в том, что такое ты. Каким ты стал. И каким ты хочешь быть.
Сейчас – или никогда!
- Я хочу быть с тобой, Веста. Я не знаю, меня почему-то очень тянет к тебе, сам не знаю, что со мной, я никогда...
-...раньше не чувствовал такого ни с кем?- закончила она за него, как будто читая по бумаге - это родство душ, да, Тим? Это двое, нашедшие друг друга в пустыне жизни по счастливой случайности? Мы связаны судьбой, это она привела нас друг к другу?
- Ты что, смеешься надо мной?
- Нет. Мне совсем не смешно. Прости, но я вижу тебя насквозь. Шила в мешке не утаишь, Тим. Я не хочу пресекать какие-то границы дозволенного, но если ты думаешь, что я не читаю твои мысли на твоем лице, то ты, к твоему же сожалению, ошибаешься. Я не девственница, Тим. Не в том смысле, что ты думаешь. Мы с тобой разного клубничного поля ягоды. Я думаю, пришло время закончить нашу встречу.
- Но я люблю тебя, Веста! Я люблю тебя и знаю... Да, мы связаны судьбой! Ты – моя судьба. Не уходи, Веста! Ты не можешь так жестоко со мной поступить.
Она была совершенно спокойна. Ему показалось, что от нее исходит таинственный белый свет, окружающий ее защитным коконом, об который разбивались все его неловкие потуги. Ему показалось, что нарисованное ожерелье на ее белом платье начало слабо пульсировать, но это, скорее всего, был спровоцированный алкоголем обман восприятия. Веста на миг, будто собираясь с мыслями, опустила голову, а когда снова подняла на него глаза...
На Тима обрушился поток яркого света. А еще на него обрушилась волна образов, которые сменялись так быстро, что он едва мог уловить их сознанием. Девушка на корабле с кровавыми парусами. Девушка на больничной койке, с иглой в руке. Девушка у холста. Девушка, покрытая краской. И еще много-много разных девушек, женщин, и даже мужчин, молодых, старых, детей, младенцев... И голос, звонкий, оглушающий голос в ушах:
- Я – Солен, я – Мена, я – Малина, я - Адель – настоятельница монастыря, я - Кира – детский психиатр, я – Агиора – танцовщица фламенко, я – сотни других лиц и тел. Я шла через жизни и воплощения, огнем и мечем, я любила одного-единственного человека, находила его и теряла, я несла свою любовь, словно воин - знамя. Но пришла зрелость, а с нею – понимание. Было проделано много работы, расчищены завалы, распахнуты двери и окна, через которые смог войти свет. И я сделала свой выбор.
Что-то негромко звякнуло о край стакана Тима. Он открыл глаза. Рядом с неоново-желтой коктельной трубочкой, украшенной веселым бумажным зонтиком, торчала тонкая блестящая металлическая игла.
Весты напротив него уже не было.