Прошлое не уходит...

  Продолжение романа с поправкой в делении 14 главы
                14

                Причины и последствия

    - Как я сказала, были мои родители колхозниками.
    Но слабосильный колхоз систематически не выполнял планов по сдаче государству продукции, а особенный провал случился в 1939, неурожайном году. Я уже кое-что понимала в происходящем, а как же – мне было тринадцать лет!

- Не уедете, погибнете, - сообщил народу председатель, понявший, что коллективизация, уже признанная победившей, никак не улучшает жизни крестьян в его колхозе. - Я и сам бы уехал, да партийная дисциплина держит. С тех его слов деревня расползалась медленно, но целеустремлённо и чуть не опустошилась.

    Я и давай мамку уговаривать:
- Уедем. Давайте уедем. Слышала, что Николай Иванович говорит? Все едут, а мы что, рыжие?
Она долго сомневалась, советовалась с сёстрами, которые жили в Черемшанке. Но у них своих проблем по горло. У Аграфены мужа объявили врагом народа в 37-м, у Авдотьи – брата мужа - в 38 году. А это, считай, пятна на всю семью. Оба едко о колхозном строе отозвались, при котором «семеро с ложкой, а один с сошкой». Наша бедная семья оказалась даже в более выгодном положении. Да, и пережитая голодная зима того года подтолкнула. И мы… уеха-али!
 
Это произошло в 1940 году, тогда мама уже вдовой была, а мы – полусиротами. Направились  в Казахстан, Джамбульскую область, на самую границу с Киргизией, вслед за другими односельчанами,  переехавшими в тёплый край кто куда, где фрукты растут, где жить можно. Многие так поступили. Тогда к переселению обстоятельства толкали, и теперь так. Миграция-то не в лучшие времена

происходит… По моему женскому соображению - на месте жить легче. Один переезд двум пожарам равен. Мир в беспорядь - как детей подымать. Вот и превращаемся в перекати-поле. Сначала шли пешком. У каждого, вплоть до младшенького, в руках какая-нибудь ноша. А от Рубцовска ехали на поезде. Первый раз железную дорогу увидели.

                15

                Живи, Алтай

           Она замолчала. За окном простирался степной Алтай. Горизонт раздвинулся далеко во все стороны. А прямая дорога гналась за ним и никак не могла догнать. Вдоль трассы, по которой двигался автобус, разбегались и вились просёлочные пути. Они вели к ещё сохранившимся когда-то организованным  колхозам, об этом говорили указатели. Прозвучавший о начале колхозного строительства рассказ настроил на внимание к деревенской жизни, сельскому труду. Проносились лесопосадки, следы ещё одного из осуществлённых сталинских проектов – экологического устройства земли для хозяйственной деятельности и жизни человека. Между ними просторные поля, уже убранные и вспаханные, оставленные под пары или нежно и ещё редко зеленеющие всходами озимых. Последние так и уйдут под снег, замрут до весны, а с наступлением тепла пойдут в рост, заколосятся и дадут новый урожай. Но когда и кто так по-богатырски обрабатывает все эти земли? Никого не видать на них. Пусто. Изредка заметишь вдали или вблизи дороги трактор. Однако радостно, что поля обработаны, не запущены здесь, в суровом алтайском крае. Знаю, что не везде так, что крестьянство уменьшилось в разы и в Казахстане, и в России. Не случайно душа моя деревенская плачет об этом. И так близки мне есенинские переживания по поводу наступления железного века на деревню в его поэме «Сорокоуст». Помните, поэт наблюдает из окна поезда, как параллельно с ним, как бы наперегонки, бежит жеребёнок:
                Милый, милый, смешной дуралей.
                Ну, куда он, куда он гонится?
                Неужели не видит, что живых лошадей
                Заменила стальная конница.

Тогда провидческая душа поэта страдала о живом, о разорении крестьянского привычного. Прошли десятки лет, и снова рушится кое-как укрепившаяся деревенская жизнь. А ведь
даже «стальная конница» не освободила крестьян от тяжёлого быта. И крестьянский уклад по-прежнему требует затрат немалых сил… Но всё ещё есть среди нашего народа такие, кто привязан к земле, и хочет жить в единении с природой. Доброе, простодушное крестьянство – соль земли и опора страны в лихую годину. Как-то беседуя с писателем И. Егоровым из Восточного Казахстана, услышала от него, что по статистике в Отечественной войне подавляющее большинство офицерского состава были выходцами из села. По его мнению, это одна из причин Великой Победы, о которой молчат. Разрушать село – ускорять процесс нравственной деградации. А сейчас крестьянство вроде и не нужно! Промышленность – локомотив. Пусть она локомотив или ещё что-то безумно мощное – деревню жаль.  Мои, в чём-то схожие с есенинскими,   переживания вылились в сонет с такими строчками в конце:

                На весь белый свет дурачиной ославлен,
                Заплачет земля, коль исчезнет крестьянин.

Живи, Алтай, живи, главная житница страны!

                16
                Посёлок Чу

    - Ну вот, прибыли мы в Казахстан на поезде, - возвратилась Ульяна к основному повествованию. - Наверное, это и было для меня началом самые большие кресты нести. В Джамбульской, по – современному - в Жамбыльской, области, в посёлке на железнодорожной станции Чу, по-казахски правильно будет Шу, - поясняет для меня, хотя мне это известно – я ведь тоже из Казахстана, - мы и остались жить. Для нас, как и для других переселенцев, нашлось место в бараке, состоящем из маленьких квартирок без удобств, с печным отоплением. В Чу я в 1940 – 41 году семь классов окончила в русской школе и пошла учиться в ФЗУ на железнодорожного кондуктора. Тут и Отечественная как раз грянула. Поднял наш народ тогда немалый крест и понёс, не жалея своих сил. Крест нести, не голяком мести. И нам, детям, досталось. Матери, рук не покладая, работали и дети от них не отставали. Мамка Евдокия сначала на колхозном поле процювала (значит, работала), на котором свёклу на сахар растили, и было много ручной работы. Когда узнали, какой она хлеб печёт, поставили пекаркой или, как она сама говорила, стряпухой. Только это произошло не сразу - через год. А сначала мы не только голые были, полуголодные - каждый кусок считанный. Пережитый в деревне голод я хорошо помнила. Есть хотелось всё время и в Казахстане, особенно сначала. Помню, как подростки-казахи обижали нас - обзывая за то, что «чушку едим» – ведь мусульмане тогда ещё редко ели свинину, «русский свинья», а совсем не за то, что грязные мы были. Да я и не помню, чтобы грязными мы ходили. Что мы, что другой разный народ по возможности жил, чистоту соблюдая. Помню: когда мыла не было, мама стирала щёлоком, на золе настоянной водой, и нет-нет головы нам обрабатывала керосином от вшей – другого средства не было. Болячки мазали дёгтем, ещё с Алтая привезённым. Одного соседского мальчишку вместе с нами мама им от чесотки вылечила. Конечно, порой все ребятишки в «чушек» превращались, когда родителям не до нас было. Однако, редко кто кусок мяса имел, - не было ни свиного, ни куриного - никакого. Самое смешное, как малолетние соседи у нас ситец украли вместе с чемоданом, а моя мамка ребятишкам - воришкам, по просьбе их матерей, новых платьишек и рубашонок нашила - не посмела вступить в конфликт. Выручило её терпение, умение да старенькая швейная машинка, которую с собой привезли. Дорожила мы очень этим инструментом. За пошив она старые кошмяные ковры брала, на них нам постель устроила. А что? Очень даже нормально было. В Ситниках на соломенных матрацах спали, тут на кошмяных.
Ну, вот. Бегают чужие ребятишки в нашем ситце, а мамка Евдокия не разрешает нам об этом даже намекнуть.
 
     Но она оказалась права. Со временем история с кражей уже казалась забавной, а среди казахов появилось у нас много друзей и добрых соседей, которые отличались гостеприимством и не раз приходили нам на помощь. Помню, первой военной осенью учили нас местные ребятишки зерно воровать. Хоть и стыдное это дело, да ведь голод не тётка. Пропало всё быстро с началом войны: спички, мыло, ситец, деньги. Хлеба не хватало. Это и заставляло приспосабливаться, чтобы выжить. Одни говорили: «Я здесь работаю, значит, право имею взять, чтобы не сдохнуть с голоду». Но больше было тех, кто мимо колхозного чана с патокой или забродившим молоком пройдёт, а себе не возьмёт. Очень строгие законы были. Люди боялись доносчиков, тех, кто в тайной милиции состоял и должен был на всех стучать. Так вот, - берёшь сумочку и верёвочку, и идёшь  будто собирать дрова, туда, где расположены поля рядом с речной поймой, заросшей тугаями. Это лесочки такие из деревьев местных пород. Вот тянутся лентой тугаи с разнолистными тополями – турангами, красноватыми колючими лохами, ивами, редкими тамариском и барбарисом. Рядом с ними поля, а дальше от реки между ними песчаные барханы поднимаются, которые покрываются травой и кустарником в определённое время: солодкой, чием, повиликой. Заболоченные места там зарастают рогозом, или, по-нашему, камышом. Когда он попадался нам, мы его осторожно вытягивали, стараясь, чтобы белые кончики у корней не оборвались и ели их. Почему мы лесочков держались? В случае чего, в лесочке скрыться можно. Ну, вот. Кто высмотрит, что хлеб просыпался на поле и кучкой лежит, и нет никого вокруг, зовёт всех. Дрожим, а к кучке бежим, налетаем, набираем в сумочку, а потом прячем её в вязанку дров и перевязываем верёвочкой. Если бы кого поймали с этим, обязательно бы посадили.

    И взрослые, и дети ели поджаренную пшеницу - такое блюдо можно было в кармане носить, или её растирали в ступе и смешивали с сахаром – это талкан к чаю. Русские, украинцы, татары, дунгане, немцы и другие народы учили друг друга обычаям и умениям. Казахские национальные блюда из муки освоили все. Изредка нас угощали баурсаками - эти роскошные пончики стали потом праздничным блюдом и на нашем столе, и мамка тоже научилась их готовить. Ребятишки – казахи таскали в карманах  солёный курт – сваренный в молоке творог, которым угощали нас, и мы с удовольствием сосали его, как конфеты. Но самое вкусное – бешбармак, мясное блюдо, к которому подаются лепёшечки из теста, варенные в бульоне, жирной сурпе. Его мы опробовали, когда на фронт забирали местных казахов в 1941 году. Родственники устраивали им пышные проводы. А из переселенческих семей ребята уходили на фронт тихо, на проводы средств не было – беднота.

- А как же вы понимали казахов? Языка ведь не знали? – невольно вырывается у меня.
- Да, казахов было большинство. А среди них немало таких, кто по-русски разговаривал. Немцы сосланные, то есть депортированные – это слово мы позже узнали, русским тоже владели, и другие народы. Все, да и мы по-казахски говорить учились. Этот-то народ тут жить приспособился, а нам ещё научиться надо. Как без языка? Помню, как младший братишка Ванюшка пришёл и меня поучает:
- Уля, знаешь, как быстрее казахский запомнить?
- Как? Тут она хохотнула, представив маленького, смешного братишку.
- Надо сначала все ругательные слова выучить, а потом всё остальное влезет. Смотри, сколько я уже знаю. И выдал мне.
- Нет, братик, знать это надо, только употреблять не стоит, говорю.
- А с ребятами, когда взрослые не слышат, можно?
- Не знаю. Некрасиво это.
- Ладно, не бойся, я мамку и всех взрослых тоже стесняюсь. А сами-то они матеря-ятся! – говорит мой наблюдательный братишка.

- Трудный для меня был вопрос. Я честное слово с него взяла, что не будет позориться. Не положено детям, и всё. Обещала мамке не доносить. Да, как этот секрет спрячешь. Скоро взрослые рассказывали друг другу с улыбкой, как дети учат языки. 
И, правда, самый первый из нас, заболтал по-казахски он. А я учила, учила, а впросак попадала.
Была у казахов шутка – научат тебя бранным словам и пошлют к кому-нибудь «с поручением»: иди, мол, скажи ему по-казахски, он тебе нужное даст, а сам по-русски не знает. Так меня женщины послали к старику за каким-то инструментом и научили, как спросить. Я зашла и выпалила, не понимая что:
- Старый баран, поганец, тебя бабка не любит.
Хорошо, что аксакал, так почтительно называют уважаемых стариков у казахов, догадался и не обиделся, а вышел наружу и крикнул:
- Что нужно? Зачем русскую девочку плохому учите?

Ох, и стыдно мне было! Сколько раз встречала старика, столько и краснела. А однажды к тридцатилетней женщине послали и научили сказать: «Это ты, сплетница, Айгуль своим языком запачкала?» А я думала, что говорю, мол, Айгуль просит вернуть ей занятый кусок мыла. Хорошо, что разобрались, а то знаете, как женщины сплетутся, так не распутаешь. Та женщина моей мамке подстать оказалась. Рукой махнула, мол, «проехали». А ненько моя старалась ничего никому не передавать и нас с сестрой учила не превращаться в «ботало», стыдила по- ситниковски:
- Язычок-то прикуси! Нечего трёкать!

                17
                Подруга

      - Казахскому меня научила девочка – подросток, моя ровесница. В их семье все понемногу по-русски изъяснялись. Звали её красиво – Гульжан (Я киваю головой, тоже знаю перевод: гуль – цветок, жан – душа, значит, цветок души или то, что мило). Красавица была. Гибкая, тоненькая, нежная. Лицо овальное, кожа светлее, чем обычно у казахов, губы, как нарисованные, глаза, как у газели, влажные, блестящие. В них как будто трепетал и переливался живой огонь. Недаром глаза  называют зеркалом души. Я скажу – не у всех. У моей подружки были именно такие. Я и сейчас, когда слышу эти слова, то её лицо представляю. Вот ведь как в память врезалось! И что интересно: у неё даже редкие конопушки проявлялись. Сколько с казахами жила, такой больше не встретила. А ещё очень украшали её волосы, длинные, тёмные, с рыжинкой. Косы вились по телу, как змеи. Я сначала стеснялась её, а потом оказалось, что она простая, добрая, откровенная, и мы сдружились. С ней не заскучаешь, такая смешливая, забавная, выдумщица и мечтательница.

      - Уля, Уля, научи меня той песне, что вчера пела,- просила она. Мы уходили с ней в долину или на барханы, где никого нет, и пели во весь голос. Чаще всего начинали с песни про «Галю молодую», потому что многие по-русски звали её Галей, и потому ей нравилась песня. Была тогда такая мода – у казахов: наряду со своим именем давать ещё и русское. «Пидманули Галю, увезли с собой» - пели мы, как будто про казашку, которую «пидманули», за калым продали и увезли в далёкий немилый аул. А следом - «Распрягайте, хлопцы коней…». Конь – как для русского казака, так и для степняка-казаха - друг на всю жизнь. Мы тоже с ней коней любили. Она верхом хорошо ездила. Иногда выпрашивала коня у дяди своего, и мы вдвоём уезжали верхом за посёлок, пасли его и веселились, и пели во весь голос. Таким способом и учили друг друга языкам. Она меня – казахскому, а я её – русскому и украинскому, усвоенному от матери. Первая песенка, которую я пела по-казахски называлась «Камажай». Мы пели «Камажай и обязательно танцевали, и я, подражая моей учительнице, ходила лёгкими шагами и делала руками плавные движения в такт ходу.

       Нам хорошо было вдвоём, и мы использовали каждую свободную минутку для девичьей нашей нежной дружбы. И сейчас, когда вспомнится прошлое, будто слышу звонкий голос и радужный смех Гульжан.
 

18
                Семья соседей

    - Семья Гульжаны, по фамилии Абышевы, жила напротив нас, с другой стороны улицы. Была она большая и дружная. Отец Кожахмет работал на железке, то есть на железной дороге стрелочником и был намного старше матери, которую звали Заура. Она была улыбчивая, тихая женщина, почитающая своего мужа, послушная жена. По возрасту да по здоровью его в армию за всю войну так и не взяли. К жене он относился хорошо, а к детям - строго. Мою маму уважал - четверых одна воспитывала. Кроме Гульжан, были в семье ещё сын и дочь, младше её намного, Арман и Ботагоз. У Кожахмета это был второй брак, а Гульжан была вторым ребёнком от первой жены, которая умерла. Родной старший брат Гульжан по матери, Руслан, по обычаю воспитанный бабушкой и дедушкой, проходил срочную службу и в сорок первом сразу попал на войну. Гульжан несколько раз приносила и читала его письма, написанные то по-казахски, то по-русски. Она говорила, что они с братом похожи, и рыжинкой и конопушками – оба в мать. Только он выше её, как положено мужчине. С ними жила старенькая бабушка, апа, по-казахски, – это и была «мать», воспитавшая Руслана. Когда умер муж, сын привёл её в свой дом. Я всё наблюдала, как почтительно все к ней относились. Стоило ей пошевелиться, золовка и Гульжан с младшей сестрой бросались на помощь. Уважение к старшим и заботливая любовь к детям – национальная черта казахов. У нас, русских, это тоже присутствует, но порой сбивается. Ребятам много воли даём от любви. Апа всегда приглашала меня чай пить, садила рядом с собой за низкий круглый столик на кошму, подставляла пиалку с горячим напитком и пиалку с толканом, говоря: «Отр, кыз, чай ше», то есть «Садись, девочка, пей чай». Шутила с нами. «А жених есть? – спросит, - Хорошая девочка. Пусть женихи готовят калым». «Какой калым, апа, по любви пойдём замуж», - смеётся моя Гульжан.
 
       В России тоже чай пьют, но не все и не с таким постоянством, как казахи. А я с тех пор привыкла по-казахски пить чай несколько раз в день. Дети знают, всегда готовят к моему приезду хорошую чайную заварку.
 
       Я слушаю и молчу, а про себя улыбаюсь: у меня точь-в-точь такая же ситуация. Я чай люблю, и если не завершу им обед, то чувствую голод. А дети не пьют чая совсем, предпочитают соки да напитки.

 
                19
                Долина тюльпанов и маков

      Спустя минуту, после какой-то внутренней работы, она развернула передо мной новые картины той своей жизни:

     -Вообще Чу - это моя судьба, и добрая, и злая, с другими судьбами связанная и отдельная  одновременно. Тогда это был большой посёлок со станцией. Многие работали на железной дороге. Часть населения трудилась в леспромхозе, другая - на пункте приёма пшеницы, часть была занята непосредственно в земледелии. Так как дождей там выпадает в летний период мало, используют заливные площади в пойме реки. Земледелие называется богарное. Оно зависит от весенних разливов рек. Чем больше весенний разлив, тем больше засевается и площадь. Чуйская долина – чудесный оазис. С одной стороны у неё расположена пустыня Бетпак-Дала, с глинистыми почвами, - с другой пески Маюнкумов.  А возле реки ЧУ поля пшеницы, свёклы, бахчевых культур, огороды с картошкой – всё, как положено в сельской местности.
 
      Есть у долины свои периоды необыкновенной красоты. Весной, когда зацветают тюльпаны, а чуть позже - маки, превращается она в одно из чудес света. Такого я нигде больше не видела! Так бы и перенеслась туда посредине мая. Представляете: идёт поезд, и все пассажиры, стар и мал, прилипают к окнам, плывут над морем цветов и улыбаются, и у всех на лицах удивление и восхищение. Куда ни глянь, до самого горизонта, разлилась и плещется красота великолепнее дворцов, картин, скульптур. Мне, вообще, кажется, что лучше живой недолговечной красоты ничего не бывает! Рассказывала мне Гульжан, что цветы эти выросли после того, как один знатный человек, хан или ещё кто, получив ложную весть о гибели своей возлюбленной, пустил своего коня на острые скалы и разбился насмерть. И вот из его крови и выросли цветы, говорящие о вечно присутствующей в жизни любви.

      Мы молчим. У каждой перед глазами своя картина. Мне представляется, что я иду по долине цветов, вижу крепкие стебли, узкие длинные листья, море тюльпанов, разлившееся алым цветом  вокруг. Или я еду в поезде и смотрю на красоту из окна вагона вместе с другими пассажирами. А потом вижу маки, и снова красным полыхает степь, только по-другому - гибкие стебли делают море цветов  подвижным. Трепетная, невыразимая красота! И эти слова о «вечно присутствующей в жизни любви» цепляют душу и ум. Кощунствуя, мы отрицаем любовь. Отрицая любовь, отрицаем душу и вечность. Да…

- А когда отцветёт долина, на серозёмах стоит редкий травный покров из ковыля, полыни, типчаков, - звучит голос Ульяны, - Это уже неинтересно. Выгорает степь на солнце местами до самой земли.

- А как же там дикие животные существуют? – спрашиваю я.
- Да. Водятся, водятся там разные звери. Есть такие, как на Алтае: зайцы, волки, лисы. И есть, которых на Алтае нет: косули, джейраны. В войну изредка добывали барсуков. Занимались этим мальчишки постарше. Им удавалось выследить жирного зверька недалеко от вырытых нор. Тогда они быстро закрывали или заваливали, чем придётся, входы, чтобы не пустить его в них – оттуда не добудешь. Если юркнет в нору, то уйдёт непременно. Песчаная почва ползёт, осыпается, и это помогает спасению. Он обязательно завалит норы с такой быстротой, что надо будет пустыню перекопать, чтобы его найти. А, перекрыв входы, не пуская в норы, в удобном месте зверя настигали и тут уже действовали палками. Кстати, в Восточном Казахстане этим видом охоты тоже занимаются до сих пор, но другим способом. Для младших ребятишек событием были встречи с безобидными черепашками. Наш Ванюшка любил играть с ними. Но их никто не использовал в пищу, суп из них не варили. Я думаю, что для всего местного населения они были вроде букашек или ящериц. А кто же их ест?

      Водятся там кусачие насекомые, которых мы очень боялись: быстро-быстро бегающие пауки-фаланги, мохнатые каракурты, покрытые панцирем скорпионы, восьмиглазые тарантулы, а из животных – ещё и змеи. Мы, приезжие, учились у местной пацанвы с ними расправляться и не упускали случая убить. Первое время и я ими здорово интересовалась, рассматривала, чтобы запомнить и не быть укушенной. И всё равно все мы сталкивались с ними. Маму в поле укусила фаланга. Нога тогда покраснела и вздулась, но её успокоили местные женщины, и правда - всё прошло быстро. Она помазала место укуса всё тем же дёгтем. Если тебя куснули и сбежали, и никак не определишь, кто твой враг, в голову сразу лезут самые ужасные фантазии. Думаешь: «А вдруг умру». Самыми опасными были укусы самки каракурта, которую нас научили узнавать, потому что она похожа на божью коровку. Ты мог просто наступить и разрушить её гнездо или дом под землёй. Сидит такая, сама чёрная, а на чёрном фоне красные пятна. Ну, точно, на первый взгляд, – огромная божья коровка. После её укуса я заболела по-настоящему: меня тошнило, прямо выворачивало, ноги сделались ватными. Боли, температура, пот градом, потом на коже появилась ещё и сыпь. Конечно, пришлось бежать к врачам за противоядием. У мальчишек были свои способы защиты от укусов – яд отсасывали из ранки очень быстро и прижигали. В детской среде жило множество историй со смертельным исходом и волшебным спасением. Были менее и более тяжёлые случаи, но смертельных я не помню. Насекомых мы видели воочию, а о крупных зверях понаслышке узнали.


                20
                Родина в сердце

   - Зимы там совсем не похожи на алтайские. Снега мало и часты оттепели. И мы скучали по ним. Однажды вечером мама шила на машинке и пела себе под нос, потихонечку, «Ой, мороз, мороз», Маша и Виктор бросили учить уроки. Воспоминания будоражили. Зима тут наступала позже, была короче. Надо же – той зимы с её бешеными вьюгами нам не хватало.

- Вот сейчас в Ситниках мороз трещит. Морозище.
 - А я хочу! – объявил Виктор.
- И я хочу. Взяла бы намороженную коровью болванку и, как маленькая, помчалась бы с самой высокой горки – сказала я.
Я очень любила катания. Пока не замёрзну в сосульку, не зайду домой.
- Ага. А как мамка за вами в школу ходила в метель. Ух, какие там метели страшные! На улицу выйдешь, а тебя в лицо, как клюнет, - это Ванюшка вспомнил.
- Кто клюнет? Петух что ли? – спросил Виктор. – Может, не клюнет, а плюнет?
- Ветер и снег, - нашёлся Ваня, - вспомни, вспомни. Выходишь, а оно неожиданно набросится. Сразу отвернёшься, а то в избу заскочишь.
- А как зимой волки выли, - указывает Виктор, - стра-ашно.
- Здесь тоже есть волки. Но поезда их отпугивают.
 
    Тогда нам всем показалось, что от метелей и снегов в Чу стало бы лучше. Не хватало нам тех роскошных серебристых просторов, колючих уколов снега и щиплющих за щёки морозов. Много лет спустя я разобралась, что такое ностальгия, и скажу: все мы её пережили, от мамы до младшего Ванюшки, поэтому и разговоры возникали о «нашем» Алтае часто, - вздыхает рассказчица и дополняет: но должна признаться, что и Чуйская долина осталась навсегда для меня родным местом.
Виктор первым разобрался, что Чуйская долина, начинаясь с Киргизии, и есть начало Алтая.

Как-то принёс физическую карту Азии, которую выпросил у преподавателя в школе. У него к этому предмету тяга была. Расстелил на полу и целый вечер ползал вокруг неё, и всё что-то сопоставлял. Наконец, позвал всех нас, не исключая мамку.

- Вот Тянь-Шань, Тибет, Алтай. Видите? Вот где мы жили, и вот где живём. И всё это Алтай. Какой он огромный, разный.
- Сколько это километров?
- А сколько мы проехали из Ситников досюда?
- А где самый конец Алтая?
У всех родились вопросы.

Брат взял линейку и мерил, и высчитывал по масштабу. Маша, я, Ваня - все ему помогали. А мамка смотрела на нас, качала головой и говорила:
- Это не от меня. Это у вас от отца. Он-то по миру в военных походах помотался. Мы-то, бабы, и правда, дальше кути ничего не видели. Ишь, ты!
А распалившийся от своего открытия Виктор хлопал себя по ляшкам, прыгал вокруг неё и кричал:
- Везде Алтай! Везде Родина! Вырасту – вернусь! Ты сама же, мам, говоришь, что могила отца там, и родители твои.
Мама тогда смахнула слезу:
- Весь в отца уродился, и обличьем, и характером. Да, на родные могилки я сходила бы.

                21
                Время двигают дети

     - В начале 1942 года я закончила в Чу железнодорожное ФЗУ, и стала работать на станции помощницей стрелочника, потом помощницей обходчика, хотя моя профессия называлась в аттестате «старший кондуктор», - продолжает свою  невыдуманную историю Ульяна.

- Наверное, по молодости, меня одну на должность по специальности не ставили и полной самостоятельности поначалу нигде не давали. Да, и мамка не соглашалась, чтобы я на поезде куда-то уезжала. Сама пошла к начальнику:

- На любую работу ставь, только не сопровождать поезда. Мала ещё от мамки далеко уезжать! Не дашь работы здесь, пусть дома сидит, шить, вязать будет – толку больше. Тот согласился. Кстати, самую большую награду я получила именно за этот труд. Называется она «Ударник сталинского призыва». Я очень гордилась и горжусь ею. За красивые глазки её не давали. Ответственная была. А так один на один, сама признаю, что осторожная, а то и трусливая.

        Слушаю самохарактеристику и отмечаю про себя, в чём-то мы похожи с Ульяной – я трусиха и паникёр – сродни ей. Муж посмеивался, когда слышал мои предсказания дурного. «Сидит Эльза в погребе и думает: «Вот выйду я за Ганса замуж, родится у нас ребёнок, пошлём мы его в погреб за вином. Упадёт на него мотыга и убьёт. И давай она плакать», - говорил он мне не раз как мы поженились, видя соответствие моей женской натуры «умной Эльзе», героине немецкой сказки.
Между тем рассказ движется дальше:

        - Например, начальства я смолоду очень боялась. Там, где надо было посмотреть раз, я по два – три раза наведывалась. Однажды это спасло меня и старшего стрелочника (а это был наш сосед Кожахмет), который не понял диспетчера и чуть не перевёл стрелку перед военным эшелоном в другую сторону. Мы уже были на рабочем месте. Надо было движение нескольких поездов регулировать стрелкой, а у нас неуверенность, спор, куда надо её перевести. Я со всех ног успела сбегать в диспетчерскую уточнить маршрут. Назад бегу, а он готов выполнить перевод стрелки: поезд слышно. Увидел меня, я ему знаками показываю, что не надо стрелку переводить. Добежала – мокрая вся, а он, хоть и на месте стоял, тоже вспотел от волнения. Малахай с головы снял, пот вытирает. «Ох, дочка. Чуть совсем не поседел!» А как же? У нас на железной дороге тоже военный порядок был. Помню: до изнеможения учила Устав «О дисциплине рабочих и служащих железной дороги транспорта СССР». Могу и сейчас процитировать. Сижу, учу, а мама ещё подогревает:

-Не думай, что это игрушки, как следует, Уля, учи. Учи-и. Всё исполняй, чтобы не стыдно было. Если бы я могла читать, так эту науку на зубок бы выучила. «Сурьёзная» у тебя работа будет.( так она произносила это слово) Отец бы тебе тоже так сказал.

     Мамка моя полуграмотной считалась, а на самом деле только расписываться умела. Завидовала тем, кто читал и писал. А своими детьми восхищалась: «Уля, смотри, малой-то наш, Ванюшка, так и чешет по букварю. А ты, Витя, чего-то мало за уроками сидишь. Ты, сынок, старайся, отца не позорь. Папка у вас умный был, грамотный.

     Да. Понравилась начальству моя старательность. И вот отметили мой труд, - не без гордости заключила она.

 – Работа на железнодорожной станции мне нравилась  потому, что питала мою девичью фантазию. Молода-ая ведь была! Стук проходящих поездов будил в душе странные и наивные мечты о дальних краях, о других просторах, о встречах с самим сча-астьем. Но ведь была война. И проходящие пассажирские составы останавливались на короткое время и следовали дальше, оставляя в душе чувство нереализованной надежды. И от того, что радостного мало совершалось, казалось: время остановилось.

     Как войны упало бремя, так и встало сразу время, - произнесла она по своему обычаю афористичное и тут же добавила, - как вкопанное, встало. Люди его и молили, и крепким русским словом понужали, и руками подталкивали, а ни растолкать, ни разогнать не могли. Сейчас-то вон оно как мчится! Без остановок!
- Вроде да,.. оно,… время, стоит, но по вам, детям, идёт и идёт. Вон вы какие большие, помощники,- замечала довольная нами мама. Материнская похвала – лучший из приёмов воспитания, от неё мы готовы были горы свернуть.

     Наверное, всем родителям, и, правда, движение времени заметно по детям.
Война взрослила. Мы рано начинали работать. От трудностей становились мудрее. Брат Виктор закончил 7 классов в 1943 году и сразу пошёл в депо, сначала  учеником слесаря, через год – токаря, там же, но этим не ограничился, впоследствии много ещё чему научился.

       Мамке с ним трудно пришлось, когда он в седьмом классе пристрастился к насваю и бродяжничать начал – чуть что – из дома - шасть! Только его и видели! Табак там многие нюхают, а некоторые за губу насвай закладывают. Это такая смесь из табака, извести и помёта. Ещё и утверждают, что нет лучше средства от насморка и простуды. Мне эти привычки сразу безобразными показались. И отвратительный запах, и чёрный нос, и то, что сосут, а потом выплёвывают какую-то зелёную жижу, малопривлекательно. Лупила мать Витьку за насвай и полотенцем, и ремень брала. Не сразу, а после объяснения дяди Кожахмета он понял, что это не только некрасиво, а ещё и вредно для здоровья. Я тоже маме помогала его воспитывать. Зажму в углу, подзатыльников надаю, когда она не видит, и давай жучить:

- Ты что дурака валяешь? Тебе мать не жалко? Бьётся, одна нас тащит. Ты чего ей сердце надорвать хочешь? К тебе с добром, а ты с говном? Я тебя не прощу, если из-за тебя мамка заболеет или плакать будет. Будь человеком. Будь мужиком, в конце концов!

    Сама-то я мелкая, а он длинный, костлявый, хоть и младше меня. От меня руками загораживается, коленки да локти свои мосластые выставляет для защиты и меня уговаривает:
- Всё. Понял. Всё! Ну, хватит. Скручу ведь. Храбрая какая!
- Храбрые на фронте. А тебя туда нельзя пускать. Дуракам там не место, рапортую я.

    Мне рано ясно стало, что нельзя так жить, будто всё лучшее для тебя, всё худшее для других, будто ты можешь жить, как хочется. Да и у Виктора период одичания скоро прошёл, когда он
в депо поступил.

    Маша у нас – умницей и красавицей росла, белотелая, как мамка, и споко-ойная, с ней и проблем меньше, чем с другими, было. Вообще по обличью мы с Виктором – в папу, смуглые, чёрные, кудрявые, а Маша с Ванюшей светлые – в маму. От знойного чуйского солнца мы с Витькой чернели как головешки, а остальные не поддавались загару, и он у них сходил быстро в зимнее время. Мама немаленькая была, высокая, широкоплечая, худая. Я меньше всех выросла. А Ванюшка у нас, хоть и небольшой из-за горба, зато самый умный. По своему желанию он учился в казахской школе – друзья-казахи соседские сманили.
Образовалась вокруг него мальчишеская компания, человек пять. Так дружны были. И Ваню всегда защищали от нападок со стороны и косых взглядов: «Смотри, смотри, горбун!» Забегая вперёд, скажу, что это в его судьбе сыграло большую роль: двумя языками свободно владел, казахским и русским. Когда преподавателем стал, большим уважением пользовался. У меня с ним какая-то особенная братско-сестринская любовь была всю жизнь, понимание и близость. Это взаимное притяжение от матери, видно, передалось.
   
                22
                Любовь

    - Вообще, жизнь моя не всегда плохо складывалась. Если других послушать да их мнение со своим сравнить, то много кто хуже существовал. Некоторые за кресты труды считают, а я – нет. Труд не крест, коли сила есть. Тяжелыми были колхозное детство, война, голод, но это ты со всеми переживаешь. Вот когда их сопровождают расставания, потери друзей, близких – это, да, щемит. Ещё больнее людское предательство, ложь, несправедливость. Были такие моменты. И тогда казалось, что все пути к счастью камнями завалены. Крест на душе, когда жизнь на ноже. Но всего не расскажешь. А так жизнь, она и есть жизнь, гладкой да лёгкой не бывает. Народу нашему это известно. Но сам-то поймёшь, когда не один пуд соли съешь. Всё шло своим чередом. Во-от!

    - На семнадцатом году… появился у меня жених, на короткое время, как красное солнышко, а в душу запал навсегда-а. Когда кому рассказываю, обязательно поучают, что это мечта о несбывшемся женском счастье, а стали бы жить, кто знает, что бы получилось. Всем нам вместе тесно…  Глядь и  дурное повылезло. Ангел - родом, а стал чёрт чёртом. Может, кто-то и стал бы им, только не мой Аркадий.

     Мы и подумать до этого не могли, что у нас такая огромная любовь будет. Как про жизнь в юности думаешь, что она у тебя дли-инная, ве-ечная - так и про любовь думалось и ему, и мне.
Она опять замолчала, как будто приспосабливала груз воспоминаний, подбирая важные, правильные  слова. И потёк дальше простой рассказ потрясающей искренности. Так человек мне доверился. А я слушала, смотрела на неё и дышать боялась, честное слово.

   - Он был молодой лётчик, двадцати двух лет, сержант. Едва окончил Борисоглебскую лётную школу в Воронеже, и домой его отпустили на считанные дни. За год до войны он уже в армии отслужил и работал трактористом. Когда война началась, его послали, по его желанию, учиться на лётчика. В мае 1942 года он окончил обучение. Удивительно, что ему дали возможность съездить домой, перед тем как отправить на фронт. Вот за эти считанные дни и сложился наш роман. Он только приехал, слез с поезда и увидел меня. Я шла ему навстречу, направляясь домой после ночной смены.

    Рассказчица останавливается, передыхает, будто идёт вверх, и ей не хватает воздуха. Мне кажется: я слышу, как учащённо бьётся её сердце. Волнуется, но упорно продолжает дорогие воспоминания. И голос у неё будто молодеет:
- Серогла-азый, улы-ыбчивый, сме-елый… подошёл сразу, как только увидел меня, по крайней мере, мне та-ак показалось. Под прицелы глаз попала, и девчоночка пропа-ала. Просто растерялась. Вся моя девичья непреступность рухнула. Как это я ему понравилась? Всё время сама себя спрашиваю. Наверное, интересная девушка была, - добавляет смущённо, -- ростом небольшая, черноглазая. Молода-ая. Можно сказать, зелё-ёная, с незнакомыми неуверенная, а, когда попривыкну немного, то бойкая и даже хохотушка. Петь люби-ила! Волосы у меня слегка вились, как у папы. Девчонки завидовали.

- Девушка, куда вы торопитесь? Где живёте? Как вас зовут? – всё узнал. Я с первого взгляда поняла, что хороший. Если раньше проходила молча мимо задевающих меня ребят, то этому всё выложила, не задумываясь. Он был очень красивый. Подтянутый, с хорошей военной выправкой, в движениях резкий, чёткий, ловкий - не такой, как гражданские, вялые, грубоватые да угловатые. В общем, влюбилась я. Как говорят: от любви не скрыться – срок придёт влюбиться. Вот и пришёл.

      Вечером он был около нашего дома. Встал на другой стороне улицы и меня высматривает. Брат Ванюшка его сразу заметил:
- А чо это, Уль, вон тот лётчик на наши окна пялится? В тебя влюбился что ли? Я вспыхнула вся. А он смелости набрался и к нам зашёл. У матери разрешения спросил. Мамка на меня посмотрела и поняла всё:
- Что ж, идите, погуляйте, только без глупостей, и чтоб в девять дома была.
   
       Пять суток – пять встреч, а любовь родилась. Благодарна я судьбе за эти пять суток, что случились в моей жизни. За выпавшее нам время он два раза отстоял со мной смены на работе, глаз не сомкнул и от меня не отошёл ни на минутку. Успели мы друг другу рассказать всё, что было за душой, что другому вовек не расскажешь. Первые поцелуи мои с ним были. Ох, какие поцелу-уи! Если бы их не было, я никогда бы не поверила в любовь и страсть. Всю жизнь прожила бы и не поверила. Каждую минутку встреч наших я и после всё оживляла и оживляла в памяти. Стоило мне одной остаться да в мечтательность впасть, и вот я уже будто с ним, с Аркадием, наедине.

        В первый вечер он рассказывал, как учился в лётной школе. Мне интересно было. Да и рассказ, когда его ведёт небезразличный тебе человек, легко слушается и впитывается каждой клеточкой. При прощании поцеловал меня. Я совсем забыла, что это не по обычаям того времени – целоваться в первый вечер. Взял за плечи, в глаза заглянул и… остался в сердце насовсем. На второй день пришёл с букетиком тюльпанов и увязался со мной на работу. Так и простояли смену втроём: старший стрелочник, дядя Кожахмет (по детской деревенской привычке я его так долго называла),  Аркадий и я. Тут уж я ему всю подноготную про себя выложила и не заметила, как до признания дошла, что мне с ним хорошо и свободно, и нисколько нетрудно, как будто он мне брат. На это возразил:
- Не хочу быть твоим братом, - так вот шёпотом, глядя в глаза, и сказал.
Я возмутилась, не поняв:
- Почему это?
- Потому. Потому что с сестрой даже целоваться не положено. А я всего хочу.
Первый раз мне молодой человек так говорил. Я испугалась:
- Не говори так больше. Мне ещё семнадцати нет.
- Маленькая моя. Что ты! Я никогда тебя не обижу! Веришь?
Для него самым главным было, чтобы я верила. Без конца спрашивал об этом. А я и верила. Кивну головой, и он опять бросается меня целовать. Он обнимает, а я сама в его руки горячие, сильные, ласковые, как заколдованная, иду. От этих поцелуев мы с первых встреч не раз на грани последнего шага перед близостью были. Но он оттолкнёт меня, убежит, через пару минут назад возвращается. Так и бегал, как от молнии.


                23   
                «Я помню чудное мгновенье…»

     На третий вечер, помню, с соседскими ребятишками, подростками, молодёжью сидели на брёвнышках, военные новости обсуждали. Я рядом с ним плечом к плечу. Это он к моему малолетству снизошёл, на просьбу моих братьев откликнулся.

Фашисты всё ещё наступали и одерживали победы, хотя и не с той молниеносностью, как рассчитывали, когда свой фашистский «Блицкриг» разрабатывали. Мальчишек интересовало, где можно выучиться на лётчика. Аркадий подробно рассказывал о полётах, самолётах, о строгих преподавателях, о начальнике лётной школы и особенно полковнике по фамилии Бокун, который занимался лётной подготовкой. Развеселил нас его рассказ о том, как он воспитывал в них культуру. Например, однажды он проверял, когда уже все были в постели, как курсанты свою одежду сложили и как они вымылись. Мог даже шею, уши, руки проверить на чистоту. Ребята хохотали, представив, как у такого взрослого дяденьки, как Аркадий, проверяют чистоту шеи или рук. «Лётчик начинается с аккуратности во внешнем виде. Если он не знает для чего ему мыло и расчёска, то он не поймёт, для чего нужна последовательность действий в той или иной лётной ситуации», - цитировал он полковника.
 
     Он много знал о героических лётчиках России, а больше всего о Валерии Чкалове, о первом беспосадочном перелёте из Москвы в американский город Ванкувер через Северный полюс. Тогда это была сенсация, как полёт Гагарина в космос. У мальчишек загорелись глаза, когда рассказал о сыне Николая Петровича Каманина, Аркадии, который начал летать в четырнадцать лет. Пацаны давай хвастать, что четырнадцать лет – это немало. Многие уже вокруг тракторов крутятся и старшим помогают, да и в депо могут работать. С открытыми ртами слушали его фантазии о возможных воздушных боях, в которых ему предстоит участвовать, о том, что он жизни не пожалеет, чтобы Родину защитить. Тогда я подумала, что он может погибнуть, как уже погибли многие. При прощании я сказала ему об этом и заплакала – мне вдруг стало ясно: смерть на самом деле стоит за плечами у каждого, кто на фронт отправляется. Похоронки-то в посёлок уже приходили.

- Что ты! Я не погибну. Как я могу погибнуть, когда я тебя люблю. Знаешь, сколько у меня от этого силы? Ты только жди меня. Я буду тебе писать. А ты?
-Буду, буду! – поспешила я признаться, - Я тебя тоже так люблю.

-Я такой счастливый, оттого что ты есть, оттого что ты говоришь эти слова! Так что погибнуть я не смогу. Улечка моя, твоя любовь – это как первый самостоятельный полёт! Это самое изумительное, что только есть в мире! Я как будто всё время плыву по небу, как будто купаюсь в счастье. Ура! Я тебя люблю. Ты меня любишь! Я тебя люблю, как Пушкин свою Натали. Помнишь? Вскинул руки и, приподняв голову, как сам поэт на картине, где Державин слушает его на экзамене, торжественно продекламировал:

                Я помню чудное мгновенье
                Передо мной явилась ты,
                Как мимолётное виденье,
                Как гений чистой красоты…

Я засмеялась и смутилась одновременно.
- А ты? Как ты меня любишь?- спросил неожиданно.
Наклонила я тогда голову и ответила:
- Как умею.
-Уля, Ульяна, вот закончится война, и мы с тобой… Он замолчал.
Помню: спросила с нетерпением:
- Ну, что? Что, мы с тобой?- а сама уже догадываюсь, что он хочет сказать.
- Мы… поженимся!
И мне это показалось таким правильным, что я согласилась:
- Конечно, поженимся!
- Невеста моя милая! Ульянка!- сказал и схватил меня в очередной раз в охапку, - Каким нежным словом мне хочется тебя назвать! Каким нежным именем! Улечка – крохотулечка. Лялечка. Я буду тебя звать «Лялечка-Ласточка»? А хочешь, я буду звать тебя «мышонок»?
- Нет. Не хочу пугливым мышонком быть. Я храбрая, как ты.
- А ну-ка, иди сюда. Он притянул меня к себе.
И снова мы целовались. Время летело, весь мир исчезал, только мы были, и больше никого, ничего вокруг не было.
Лицо моей рассказчицы расцвело от дорогих воспоминаний, и мне, как сопереживающему слушателю, передалось это. Не словом, а каким-то ответным светом откликалась на её рассказ душа.
Мне были понятны и близки её чувства. И верилось в их чистую взаимную красивую, настоящую любовь.

 - Пролетел ещё один день и ещё один чудесный летний вечер, - вернул меня её голос в ту действительность, - И ещё один короткий день и волшебный вечер. Каждое сказанное друг другу слово было дороже золота. И роднее, чем он, человека не было на всём белом свете. Простились мы накануне его отъезда. Ушли в Чуйскую долину, будто нарочно буйно цветущую для влюблённых, и потерялись. Удивительными были все эти совпадения – весна, тюльпаны, любовь посреди войны. Ведь где-то шли бои. А мы обо всём забыли тогда, только друг другом дышали. Видно, чему быть, того не миновать! Что мы пережили, что перечувствовали в эти последние часы, не рассказать. У меня ныло сердце, и руки, и ноги – всё во мне ощущало каждый последний миг. Он, конечно, также. А когда к девяти часам вернулись, мамка испытующе посмотрела на меня и, встретив упрямый, пьяный от любви взгляд, не сказала ни слова. Ведь она и сама, как я понимаю, полюбила в конце концов отца так, что больше уже не выходила замуж. Мы никогда не слышали её обиды на него или на судьбу. Всё она принимала стойко, мужественно и мудро, потому что больше не о себе, а о нас, детях, думала да о нём, о нашем отце. В войну не раз слышала я от неё слова:

- Силу дал Бог мужикам, но и работу самую тяжёлую, особенно – врагов изгонять, Родину защищать. Мы их тоже пожалеть должны, как Матерь Божья всех жалеет.
         
24

                Концерт
          Ульяна нашёптывала мне свою историю тише и тише, но я всё понимала, настолько обострился слух на её голос, и гул автобусного двигателя не мешал. Помогал этому и обращённый на меня мудрый, открытый, доверчивый взгляд.   
- В Чу я научилась понимать других людей с их привязанностями, национальными чертами, всем людям присущими потребностями в любви, культуре, родном языке, жажде нового и памяти о прошлом. В наше время часто говорят, что прошлое надо отрезать, напрочь забыть, и жить дальше. Не соглашусь с этим. А если оно насыщено, напитано незабываемым, как это сделать? Невозможно - ни человеку, ни народу, ни стране.

- Сегодня вечером у нас соберётся много народу, - сообщила однажды Гульжан, тем летом, когда уехал Аркадий, - всю площадь возле клуба займут? Приедут два акына,  по-русски – поэта, первый - молодой, второй – почти девяностолетний Жамбыл. Ему дали в прошлом году Сталинскую премию. Они будут петь под домбру свои стихи, а ещё кто-то из них исполнит одну старинную любовную историю «Козы Корпеш и Баян-Сулу». Приходи, послушай, Уля.

       Я уже неплохо по-казахски понимала, когда попала на этот концерт. Сидела, как заворожённая. Слушая её, и я мысленно перенеслась в Чу.

        Жамбыл поставил условие, что петь будет на воздухе, а не в помещении. Был летний вечер. Солнце садилось за дальние холмы. Горизонт, наполовину опоясанный алой зарёю, стал декорацией этого представления. На её фоне, прямо во дворе одного из домов, на печке под навесом, варили бешбармак в честь гостей. Чуть пахло дымом, спелыми абрикосами. У входа в гостевую юрту на коврах сидели, поджав по-казахски ноги, поэты. Молодой акын был слепой юноша с тонкими чертами лица. Знаменитый Жамбыл очень старый, но не дряхлый, настраивался на выступление. Узкие прорези глаз прятали мудрый взгляд и не отталкивали смотрящих в его лицо. На него можно было смотреть, как на реку, гору, закат долго-долго, удивляясь необычному рисунку выточенного из камня лика с широкими скулами, изрезанного выразительными морщинами, будто высеченными по граниту резцом. Акын жил у горы Жамбыл, имя которой ему дали родители. Наверное, поэтому у него такое лицо и такие стихи, к которым поворачиваются сердца. Величие природы отразилось в духовном величии и облике человека. Он поздоровался с собравшимися, тронул легко струны домбры и извлёк волнующие полные звуки, затем, сжимая деку, ударил по ним рукой, настраиваясь на ритм, привычный уху кочевника. Показалось, будто побежал по степи табун лошадей, рассекая ветер и разметав гривы. Из его уст, как из рога изобилия потекли слова. Он исполнил несколько стихотворений о войне, одно - о своём сыне Алгадаре, как и мой Аркадий,находившемся под Сталинградом. Акын пел о том, как отцы и матери переживают за своих детей, героически сражающихся с врагами. Всех солдат советской армии он называл своими детьми, о которых болит его старое отцовское сердце. А враг – это коварный змей, злобный волк, трусливый шакал, и он будет побеждён. Всё находило отклик в сердцах благодарных слушателей, расположившихся вокруг певцов, кому как угодно, сидя на стульях, на корточках или на принесённых кошмах. Ему долго аплодировали. По обычаю подносили и бросали подарки.

        Потом молодой акын пел ту самую известную народную легенду-эпос, о которой говорила Гульжан. Почти час звучала история о любви, помешать которой не могли ни люди, ни расстояния, ни обстоятельства. Древняя домбра звенела и придавала рассказу удивительное очарование, и говорила о связи времён. Она тронула слушателей до слёз. Апай Гульжаны и другие женщины вытирали глаза кончиками платков. И снова были аплодисменты и подарки.

         После концерта гостей увели в юрту вместе с аксакалами и там угощали бараниной и бешбармаком.

   - Если я влюблюсь,- признавалась Гульжан, провожая меня до дома, то, как красавица Баян-Сулу. 
И давай она мне разъяснять, эту старую историю про двух влюблённых и вдруг, остановившись, спрашивает:
- А ты, подружка, будешь до смерти любить своего Аркадия?
Я не отвечаю, а она заглядывает своими удивительными, горящими таинственным, но живым блеском глазами прямо мне в душу и говорит:
 – У многих народов есть истории про влюблённых, или древние, или каким-нибудь писателем написанные.
 - Да, - говорю, - правда. У нас, русских – сказание о Петре и Февронии. Я маме про них читала. А ещё «Евгений Онегин» Пушкина… Там Татьяна! И тоже я маме вслух читала. Она, знаешь, что сказала? Что женщины, и, правда, многое знают, многое умеют, многое сами решают. У хорошей жены и мужичок с ноготок – удалец, и замухрышка – князь.( Мы смеёмся.Какой всё-таки язык у народа!) Женщина должна быть умелой и сильной. А я вот что думаю: красавица Баян тоже сильная и верная, не боится противостоять злу. И Феврония наша умная и упорная – своего добьётся. А у Шекспира в трагедии «Ромео и Джульетта» героиня подчиняется обстоятельствам. Значит, наши женщины, русские и казашки, сильнее каких-нибудь там английских.

-Конечно, сильнее. От любви все смелыми бывают. У труса настоящей любви и быть не может. Я чувствую, что у меня любовь будет тоже до смерти,– повторяет она.
 
     Щёки у нас пылают, когда мы предаёмся девичьим мечтам. Я прислушиваюсь к себе, вспоминаю Аркадия и тоже понимаю, что если любить то так, как говорит моя незабвенная Гульжан.
 
Такой подружки у меня больше никогда, никогда не было!
Рассказ возобновляется и заканчивается печально:
    - Не было и не будет. Недолго я ей радовалась. Зимой 1943 года она заболела туберкулёзом, как её мать, и весной её не стало. Около трёх лет мы с ней только и подружили. Много слёз я по ней пролила.
 
-Да, - заключаю и я про себя, - трудно это осознавать, невозможно пережить, никак не примириться с этой несправедливостью – преждевременным уходом человека. Хочется понять: то ли это живым урок, то ли умершим наказание.
Она замолкает, и мне надо передохнуть и пережить услышанное. Но спустя пять минут, я уже подталкиваю её к продолжению. Боюсь - не хватит времени.


             25
                Сталинград 
      - Ну, что ж? Слушайте дальше, - соглашается она, – раз спать не хочется. Аркадий уехал в Сталинград и почти сразу попал на фронт. В конце 42-го года, помнится, появилась надежда на победу у всех, до последнего тыловика, а у военных и фронтовиков, это следовало из их писем, от маршала до рядового. Но это в конце года! А в августе из придонья на Сталинград нагло попёрла группировка вермахта с танковой армией в тысячу двести единиц техники. Фашисты победили в Крыму, в Харькове и захотелось им взять город, носящий имя советского вождя. Ох, как они жаждали этой победы! Как голодные хлеба. Как волки мяса! Прикидывали, что как только отрежут от Кавказа и Урала Москву, она сдастся, и вся страна падёт к их ногам. По сводкам я узнала, что 23 августа произошла «массированная бомбардировка города воздушной эскадрильей Рихтгофена». Вот ведь ещё тогда запомнила такую трудную иностранную фамилию. Как я его ненавидела, этого Рихтгофена, не рассказать! В газетах, а тогда их было мало, так что каждую читали и передавали из рук в руки, сообщалось, как укреплялся Сталинград, как собиралось народное ополчение, как и стар, и мал грудью встали на его защиту. Всё, что попадалось на глаза о Сталинграде, я записывала, боясь забыть или не понять, поэтому многое застряло здесь навсегда. (Она постучала пальцем себе по лбу). Мне стали близкими все командиры, генералы, имена которых звучали из динамика, потому что где-то там, на западе, они вместе с моим Аркадием воевали против злобного врага. Целые армии направлялись на ту битву. Командовал Сталинградским фронтом маршал С. К. Тимошенко. Подтягивали свои войска  Рокоссовский, Ерёменко, Ватутин, Жуков. Вы и сами знаете, как высоко люди ставили Жукова - наравне со Сталиным. Вообще именно после Сталинграда эти имена сделались надеждой и гордостью всей страны. С фронта приходили солдаты и рассказывали о геройских своих командирах. У всех было одно в уме - никакой пощады, никакой  надежды не давать фашистам на победу. Я Богу тайно молилась, по примеру других женщин, чтобы он хранил всех наших воинов. От мамы выучила молитву «Отче наш». Одну её сначала и знала. Нельзя было этого нам делать – мы же все комсомольцы, атеисты. Но что ещё мы могли предпринять в тылу для помощи тем, кто был на самой линии огня! Посылки собирали, письма посылали да вот ещё тайно молились.
 
- Ничего в молитве плохого нет, Уля. Но если с верой это делаешь, поможет обязательно. Мне Ваня, отец ваш говорил, что молитва его ни один раз спасала. Последний раз под бомбёжкой целый казачий эскадрон полёг, а его, изуродованного, но живого, с поля боя вынесли. «Читаю молитву, читаю, - говорил, - и опять в беспамятство впадаю. Так и дождался спасения». А молился он больше всего Николаю Угоднику. Нательный крест у него был с ликом чудотворца. Про него рассказывал, что он Святой всего Алтая нашего. И спасает истинно верующего от многих бед: от сумы, от тюрьмы, от хворобы, от всякой потусторонней нечисти, от несправедливости. Нас-то с ним Николой на супружество благословляли. Он, Никола, - всей семье защита. Помню ещё такое имя Ваня называл, священника одного … Макарий. Макарий всё хотел храм Чудотворцу поставить посреди Алтая, прямо в самом центре. От него про Николая слышал много хорошего и уверовал в него с большой силой. Можно ему и своими словами молиться. Ещё Ваня говорил, что он самую скорую помощь даёт истинно верующим. И кому тогда церкви помешали? Зачем разрушили? Мы в них опору для жизни видели, а вы-то, дети наши, сейчас только смерти испугавшись, будете Бога искать. А всё равно будете! Я думаю, что ещё Николе надо молится за страну, за воинов наших.

       Узнали мы, как защищали до последнего Мамаев Курган. У меня сохранилась пара газет, где описывается Сталинградская битва очевидцами и вырезки более поздних статей и воспоминаний. Поэтому я о многом могу рассказать, хотя сама не видела тех событий  - ими жила. Схватка продолжалась 200 дней. Бой шёл на земле, в небе и на воде. Речные пассажирские и грузовые суда вооружили. И они, перевозя грузы, попутно уничтожали силы противника. В центре города сражались сибиряки. Командир у них был с запоминающейся деревенской фамилией - Батраков.

 Сибиряки – это сила! Писали, что всю его бригаду, того Батракова, наградили  «Орденами Красного Знамени». Все герои! Вот как народ стоял. Более миллиона человек погибло в той битве. Это даже представить человеческому разуму невозможно! Недаром войну мясорубкой называют. Зато с какой радостью и ненавистью мы узнали о пленении фашистского фельдмаршала Паулюса, о его сдавшейся шеститысячной армии. Тут уже окончательно поверили – будет полная наша победа! И в неё внёс свой вклад мой Аркаша и другие такие же, как он. Как они выдержали это? Как сумели быть сильнее себя?

    Она замолчала, собираясь с мыслями для дальнейшего повествования.
   

                26
                Николай Чудотворец


         Пока Ульяна отдыхает от разговора, мой мозг из каких-то глубин вытаскивает историю семейной иконы Николая Чудотворца, которая хранилась у матери завёрнутой в тряпицу. Устраивать иконостас в советские времена было нельзя. А когда она попадала ей в руки, то непременно разворачивалась, и следовал рассказ о том, как ею была тайно благословлена на супружество моя бабушка своей матерью, потому что сбежала замуж за батрака -поляка против воли всего купеческого семейства. Икона была медная, тяжёлая, размером сантиметров двадцать пять на тридцать. Образ Святого располагался посредине и был похож на царский. По краю шли какие-то картинки, как кадрики. Возможно, подвиги или чудеса, совершённые Святым. Иконка потерялась, хотя  мама и бережно обращалась с ней.
 
      Только в перестроечные времена я узнала историю Святого, которого своим покровителем считают люди Алтая и Сибири, казаки и шахтёры. Он из тех Святых, кто обладает такой мощью, что берёт под защиту огромные пространства и народы. Сила его в Вере, Правде и Милости,  никогда не иссякающих, ибо они чисты. Его земная жизнь – пример обычным людям. Он милосерден, как Христос. Своё наследованное от дяди богатство раздал нищим, защитил несправедливо осуждённых на казнь, исторгнув меч из рук палача, он выступал против еретиков и побеждал их.
 
      Многое по силам ему. Через его возвышение показано всему люду христианскому, что Царство Божие - для всех добрых душ, для всех, кто делом, а не словом служит Господу.
 
     Среди православных он пользуется почитанием больше некоторых мудрецов и мучеников. Мне попались сведенья, что все четверги обычных седмиц, в продолжение целого года церковь посвящает Николаю. «Богу нашему слава, святому Николаю честь и поклонение. Аминь!» - провозглашают священники, завершая богослужение. Всё мне хочется спросить у какого-нибудь батюшки, верно ли это для сегодняшнего дня. И если это так, то выходит: вся Россия поклоняется Чудотворцу Николаю.

     Мне казалось, что Николай Чудотворец - русский по происхождению, потому что под крышей нашего дома даже под запретами звучало это имя. Однако со временем прояснилось всё, что занимало меня. И я привожу сведения для тех, кому хочется знать  больше о нём. Николай Чудотворец с детства был религиозен и вырос в храме, изучая Священное писание в городе Миры Ликийские(т.е в Ликии), который являлся при его жизни частью Римской империи, а развалины его находятся на побережье сегодняшней Турции. Изучив грамоту, он исполнял должность писца, по одним источникам, акафист же сообщает, что он рано рукоположен в священники и читал проповеди как помощник , дослужился до чина архиепископа. Он – участник Первого Вселенского Собора 325 года, проведённого по инициативе императора Константина Великого. Гробница его находится в городе Миры в Турции. Ежегодно 19 декабря сам Вселенский Патриарх служит литургию в честь Святого Николая. Его мощи перенесены итальянскими купцами в 1087 году из монастыря Миры Ликийские в город Бари. С той поры 22 мая( 9-того по – старому стилю) в русской и болгарской церквях отмечается празднование «Перенесение мощей Святителя Чудотворца».

     Русские различают Николу Летнего и Николу Зимнего. В День весеннего почитания происходит открытие купального сезона, а после пасхи - открытие ярмарки.
    
     Узнала я, что возрождающееся казачество отмечает 22 декабря праздник Сибирского казачьего войска и его небесного покровителя Святого Николая Чудотворца.

     Не у Николы ли Святителя взяли казаки да и другие люди непреходящие ценности, которые укрепляют дух нашего народа? Веру, Правду и Милость!

                27
                Незабываемые письма
 
 Я делюсь своими мыслями с Ульяной. Она кивает головой. Дескать, вне всякого сомнения.

 - Это же так просто и так понятно. Жалею, что этому святому стала молиться после рождения моего сына.
Я думаю, кто же отец твоего сына? И замираю, чтобы не спутать течение её мыслей.
 
 - Я получила только четыре письма от Аркадия из той мясорубки. И всё. Каждое слово помню, каждый завиток на буквах перед моими глазами. В первом была маленькая фотография с надписью: «Любимой Ульянке на память» и ещё «Лялечка! Помни меня!» Сколько раз я целовала её! А письмо? Вот оно: «Здравствуй, моя милая Ульянка! Я прибыл в Сталинград. Как я счастлив, что могу называть тебя своей милой. Когда-нибудь мы встретимся, и я скажу эти слова только тебе одной. Я скажу тебе ещё много-много красивых слов, которые говорили своим любимым самые замечательные поэты и писатели, самые умные и добрые мужчины на планете. Я этого хочу больше всего. Все эти слова оживают, когда обращены к тебе: нежная, чудная, добрая, ласковая моя. Если бы не война! За меня не бойся. Мы все, лётчики, как братья, такое чувство локтя, такое единение делает нас непобедимыми. Вместе мы - сила. Когда мы читаем письма из тыла, то понимаем, что не только фронт един, едины фронт и тыл, едина вся страна! И поэтому будет победа, будет счастье, будет наша любовь. Целую. Твой Аркадий».

Я приняла, что он «мой» всей душой и эту его мысль о единстве тоже. И тогда, и теперь думаю, что единством народа в тяжёлую годину управляет сам Бог. Когда читаешь, что некоторые страны отдались под власть фашистов в считанные недели, дни и даже часы, то понимаешь, что есть в нашем народе особый дух. Вот говорят о загадочной русской душе, русском характере. А это дух такой, объединяющий, и всепрощение, и «слабого не бьют», и «врозь, хоть брось, дружно – не грузно» -это у нас, это наше…   А ещё есть у нас… верность… Вот и я столкнулась с верностью да преданностью Аркадия. Он их очень ценил. И сама уже другой не могла быть.
Она вздыхает

      - Три года, до конца войны я не хотела никого видеть и жила перечитыванием его писем. Хотите перескажу ещё дословно? Не утомила я вас? И, будто оправдываясь, добавила:
- Не расска-ажешь в двух словах о любовных-то делах.      
Я энергично покачала головой и даже замахала руками, мол, как можно! И она, опустив глаза, медленно, будто читая, произнесла следующее:
«Ульянка, милая моя, здравствуй. Я уже писал, что добрася к месту назначения. Командование устроило нам, вновь прибывшим, экзамен, и все остались довольны. И то сказать: мы сами  соображали, каким делом занимаемся и сколько от нас зависит - учились как сле-едует. В боях у меня будет ведущий, опытный лётчик. Но и у ведомого задачи не менее сложные. Сразу же нам организовали занятия по ведению воздушного боя с теми, у кого на счету  десятки, сотни побед в реальных боях, а значит уничтоженных вражеских машин. Ты бы видела, какие герои! Они уже знают характер врагов и их слабые места. Главное я уловил, что враг – тоже человек и что он боится умереть. Надо дать ему почувствовать твою стойкость, психологически  подавить. И нам это сделать легче, потому что моральная сила и правота на нашей стороне – ведь мы защищаем Родину, а они - агрессоры. Страх фашистов – наш союзник в бою. Я презираю врага за его неправоту, бесчеловечность, злобную тупость - и в этом тоже сила! Мне уже хочется в бой, тем более, что они идут непрерывно. Ульянка! Пишу тебе письмо и перед глазами твоё лицо, как в сказке. Твой образ со мной повсюду. Мне даже снится, что я держу тебя за руку, слышу твоё дыхание, твои волосы касаются моей щеки. Милая моя, я целую тебя миллион раз и кричу тебе через фронты и расстояния: «Я люблю тебя! Жди!»

       Искренние чувства бередили душу. Она приостановилась от волнения. Спустя минуту продолжила, уводя и меня в свои воспоминания, в войну, где были бои, труды, смерти и… её любовь.

- В третьем он писал о том, что в эскадрилье боевой дух и опять о своей любви: « Хорошая моя, милая моя Ульянка, что бы не случилось, помни обо мне, любовь моя только для тебя, только с тобой! Целую ручки и ясные очи твои. Твои слёзы, когда ты подумала, что я могу погибнуть и расплакалась, и долго не могла успокоиться, так много сказали мне о твоей любви. Я вернусь! Я буду с тобой! Не плачь и жди. Я постараюсь, чтобы ты, милая моя, никогда не плакала больше. Целую тебя много - много раз, девчоночка моя. Слышишь? Твой Аркадий».
 - В четвёртом – уже рассказывал о боях, в которых побывал, но как-то сухо, сдержанно, а вот о чувствах снова необыкновенно: «Если бы я не встретил тебя, я был бы пустым человеком, слепым, глухим и даже глупым. Я как будто бы и не жил до тебя. Моя любовь громче боя, взрывов и гула самолётов, её так много во мне, что я мог бы залить ею весь мир. Какая глупая и жестокая штука война! Но я верю, что она сгинет, сдохнет навеки вечные, и будет любовь сиять повсюду, а в центре этой всеобщей огромной любви – ты, моя Ульянка! Целую твои руки, глаза и губы. Обнимаю. А сам себе шепчу: «Приснись мне. Твой Аркадий».

- Могли бы так сиять глаза у пожилой женщины, если бы этого романа не было на самом деле? – думала я. И сама себе отвечала:
 
- Нет. Красивая сказка или легенда не так убедительна и не так захватывает душу, как рассказ живого человека о лично пережитом, когда ты видишь его глаза.

28
                Ответ

     «Что же ты? Как же ты отвечала на эти письма?» - подумала я про себя. Моя спутница поняла, чего я жду. В иные моменты мы все способны понимать друг друга без слов и угадывать чужие желания. Всё присущее мне, вплоть до случайных и неслучайных мыслей присуще и другому. Вот почему говорят: «Все мы из одного теста».

- Заговорила я вас. Вижу ваш интерес, внимательные глаза и хочется поделиться. Всё пережитое так ясно стоит передо мной и не уходит, просится на волю.
Я согласно кивнула и всё-таки спросила :
- А что вы отвечали ему в своих письмах?

-Я писала ему, даже когда от него они не приходили, потому что долго не знала, что он погиб. Я не умела ни скрывать, ни сдерживать чувства, ни притворяться. Всё моё существо жило им, хотелось его прикосновений до такой степени сильно, что я могла бы раствориться и растаять от них. Как только я оставалась одна, сразу брала ручку и составляла свои послания, переписывая их по нескольку раз,  то мне не нравился слог, то содержание, то собственный почерк. Большинство отправленных мной конвертов не возвратилось. Но одно из последних я сохранила вместе с его фронтовыми триугольничками.

Сколько лет минуло… Вот послушайте: «Дорогой мой Аркашка! Я даже не подозревала, что когда-нибудь запросто напишу взрослому, умному молодому человеку письмо. Я скучаю по тебе и всё ещё храню засохший тюльпан в старом учебнике. Не смейся над этой девчоночьей привычкой! Помнишь, как ты выбрал и сорвал крупный огненный цветок в степи. Алый тюльпан на крепкой ножке. Он специально вырос и расцвёл для нашей любви и стал напоминанием о ней. Однажды я так долго смотрела на него, что уснула, и приснилась мне цветущая степь, а по ней идёт женщина, высокая, статная, в белых одеждах. Многие женщины, русские, казашки и другие, видят подобные сны и утверждают, что им подаёт какой-то знак сама Богородица. Представляешь? Мусульманкам снится Богородица. Только у моей Богородицы лицо грустное-грустное было. Это, наверное, моя печаль о тебе. Но ты не думай, что я унываю – унывать нельзя. Просто мне тебя не хватает. Пиши мне часто и обо всём, о чём думаешь, что тебе снится, что ты делаешь, когда нет боёв. Я верю в нашу встречу, в нашу любовь, я тебе верю, любимый. Ждущая тебя каждый день твоя Ульянка». Неужели это я догадалась написать самое-самое главное для него? Как я, юная девчонка, поняла, что ему нужны эти слова? Я – такой заурядный, такой обычный человек, говорю, что без этого светлого чувства я была бы другая. Любовь меня будто освободила, обогатила, наградила за все будущие и прошлые тяжёлые дни, будто силу в меня влила. Помните, я говорила про кресты. Были, были ещё. А я всё ещё живу той любовью.  И мне говорили: надо прошлое отпустить. А моё прошлое не уходит… Мечтаю съездить в Волгоград, на Мамаев курган. Вдруг там увижу на мемориальной доске фамилию моего Аркадия, ещё раз прикоснусь к его судьбе. Сыну уже говорила о своей мечте. Он предлагает поехать туда на машине всей семьёй, то есть с женой, детьми и со мной, во время отпуска.
 
      Благодаря Аркадию, я уверовала в любовь. Уверовала, потому что слово верование мне кажется шире, всеохватнее просто веры.
      Она замолчала и задумалась.

      А мы приближались к большой стоянке за районным алтайским городом Алейском, который знаменит предприятиями по переработке сельхозпродукции и современной ракетной дивизией. Такое сочетание - обыденность современного тревожного мира, в котором есть жизнь и выживание, а это не совсем одно и то же, как Ульянины вера и верование.

                29 
                Остановка под Алейском
   
      В четыре часа вечера автобус остановился у ряда придорожных кафе за Алейском. По всей трассе теперь настроили подобных стоянок, со столовыми, придорожными гостиницами, кемпингами - щегольнём новым заимствованным словом. Сколько иностранного влилось в язык!  Даже в глубине России мы видим это. И как быстро народ свыкся со сверхизобилием англицизмов! Здесь тоже пара вывесок на английском языке - на алтайской-то дороге, в глубине России. Я не паникую по этому поводу. Время расставит всё на место. Из иностранных слов закрепятся и обрусеют нужные. А остальные осыплются, как осенние листья с деревьев. А сейчас пока хватаем новое, что пришло в нашу жизнь. Сопротивляется этому более на словах старшее поколение, но тоже уступает и, куда деваться, усваивает, что такое «маркетинг», «маркетолог», «менеджер», «макдональдс», «бонус», «бизнес», «фастфут». Многие из слов были и раньше известны, но не актуальны. Изменился политический строй, и вот вам новая реальность. Но только своё, исконное через душу и сердце проходит. Не утерять бы этого главного достояния нашей ментальности, то есть всей совокупности присущих языку и культуре тончайших особенностей. Отмечаю: «ментальность» - тоже заимствование, а обкаталось, становится общеупотребительным, и растёт его родственное гнездо: ментальный, менталитет и даже менталитетик слышала.. Заговорили о реформе образования, а там и до языка доберутся! Не дай Бог! Вот сибирский писатель Алексей Алексеев – настоящий защитник своего исконного. Он изумительно раскрыл духовное содержание родного языка в двухтомнике «Сорок уроков русского». Читаешь, и заново в свой язык влюбляешься!

       Однако, с придорожными нововведениями лучше путешествовать -  очень удобны. И стоянки для транспорта, и для ночлега места, и для краткого отдыха, и еды, да и других потребностей… Если бы не дороговизна. А туалеты пусть платные, зато чистые. Цены на еду ресторанные. Мне кажется, что тут или недопонимание или ещё что-то. Зная о ценах, большое количество людей обходятся без этой придорожной обдираловки и запасаются в дорогу своими продуктами. Наверное, предприниматели доказали в неопровержимых цифрах бешеных затрат и мизерных выгод правомочность данного бизнеса. Но не будь выгоды, кто бы этим занимался. С их точки зрения, несправедливо это узкое, некомпетентное покупательское суждение, чтобы всё - дешевле. В торговом бизнесе учителя, врачи, научные работники, бывшие артисты, инженеры… Каждодневный доход вместо одномесячной зарплаты – лучший аргумент пользы рыночных отношений. Эта мысль прямо витает в воздухе. Интересно, как быстро стала проявляться в нас дремавшая в бездействии предприимчивость. Однако, могут и к этим явлениям скоро приделать тормоза – налоги, например.

       Все стали подниматься, чтобы размяться. Молодые выпархивала птичками, пожилые подавали друг другу руки, осторожно спускаясь с подножки автобуса на асфальт. Остановка на тридцать, а то и сорок минут. Погода комфортная, нежаркая, в такую погулять неспешным шагом где-нибудь в парке или за городом, подняться повыше, осмотреть окрестности, полюбоваться ежеминутно меняющимся небом, по которому плывут и плывут, как белые пароходы, облака. Вот сейчас мимолётный взгляд уловил, как они выстроились вереницами до самого горизонта. Люблю эти неожиданные открытия чудесных небесных картин. Но на этот раз я ни с кем не поделилась своим наблюдением.

       Лицо Ульяны всё ещё светилось надеждой побывать там, где ходил, дышал и сражался любимый человек.

    - Простите, женщины! – обратилась пассажирка, сидящая позади нас с активным гражданином и спустившаяся с его помощью. У неё оказался высокий, мелодичный голос, - Я нечаянно подслушала, что вы хотите поехать в Волгоград, то есть в Сталинград. А я уже проехала по местам сражений, в которых участвовал мой отец в Чехословакии. Там он лежит, в братской могиле. Постояла, почтила, земли нашей увезла. Я его хорошо помню и люблю очень. Сейчас я старше своего погибшего отца. Он умер, чтобы я жила, чтобы дети мои жили. И та поездка мне нужна была очень. Душа позвала. В Волгоград попутно попала - подруга пригласила. Конечно, посетила Мамаев Курган - потрясающий памятник, грандиозный мемориал, а статуя Родины-Матери - лучший символ страны! Зал с именами погибших, где звучит эта музыка так и стоит перед глазами. Я в какое-то молитвенное состояние впала. Да, там надо побывать, чтобы свою Родину ощутить. Мамаев Курган и сейчас как будто в бою с фашизмом. У меня там нет никого, ни родных, ни знакомых, кто бы погиб, но читала и читала фамилии как самые дорогие мне. А что такое с детьми там побывать? Напитать любовью и гордостью за Родину юные умы и души. .. очень, очень важно!
 
     Мы переглянулись.
     Вот такие внезапные речи, обращенные к незнакомым людям в надежде на понимание, произносятся по зову сердца и свидетельствуют о здоровье нации лучше общественных опросов. Оказалось, что в Усть – Каменогорске женщина встречалась с сослуживцем её отца, фронтовиком.

      Пассажиры разбрелись по своим делам. Некоторые зашли перекусить горячего. Мы втроём направились выпить по стакану чая.



                30
                Казачья песня

      Выйдя из кафе, мы увидели, что наша группа молодёжи из ансамбля окружена толпой. Под перезвон гитары звучала знакомая народная казачья песня. Народ подтягивался со всех сторон.. . Ребята пели уже второй куплет или припев из таких родных и понятных слов, от которых получаешь особенное наслаждение:

«Любо мне, когда зоренька ясная багрянцем отражается в окне и блестит в куполах солнце красное,
ай, до чего же любо мне.
И блестит в куполах солнце красное, ай, до чего же любо мне!»

    Зоренька, солнышко, о чём бы ни слагали у нас песни, вот так ласково упомянут и о них, ибо тепло и свет - условия жизни.
    Песня лилась раздольно, энергично, красиво. Голоса заглушали гитару и звучали над ней акапельно:

«Любо мне, когда песня знакомая растеребит сердечно душу мне и в кругу за столом вся родня моя, ай, до чего же любо мне.
Любо мне, когда в тихой обители, в церковный праздник на молебен призывают Николу Святителя,
ай, до чего же любо мне».

     Теперь я знаю, что Никола Святитель, упомянутый в песне не случайное имя в устах казачьих. Казаки обращаются к нему с молитвами по разным поводам.
Из какого-то далёкого далека дошли до нас и стихи, и мелодия, и за время своей жизни, насыщенные энергией десятков тысяч голосов, исполнявших её в прошлом, объединили сердца тех, кто ушёл давно, с теми, кто её пел и слушал сейчас:

«Любо мне, когда удаль горячая наводит страх на басурман, и мне люба добрая слава казачья,
ай, до чего же любо мне».

И эта мало употребляемая в наше время форма слова «любо», как солнышко, прокатилось по сердцам и согрела их своей чистотой и ясностью, своей неоспоримой значимостью в жизни людей, слаще которой ничего не бывает. А имя святого Николы, казалось, и впрямь осветило весь раскинувшийся перед нами Алтай.
Песня закончилась аплодисментами и криками:
- Спасибо! Браво! Молодцы!
- Эх, ещё бы послушали! Да под баян!
- А что, баяна нет?
- Есть - в багаже и баян, и костюмы! Некогда! Ехать надо!
 Толпа расходилась. Кое-кто мурлыкал себе под нос: «Любо мне…»
     Так мы прикоснулись к вечно прекрасной духовности народа, одни носители которой уже на небесах, как отец Ульяны. Но его дочь, его другие дети, внуки, неся память свою о нём, закреплённую в них любящей матерью никогда не забудут, если общество не вычеркнет её по глупости или неведенью. Разве можно вычеркнуть то, что «любо»?

               
                31
                Задержание наркодиллеров

        Наши шофёры, Николай с Колей, объявили нам посадку в автобус. И в этот момент несколько полицейских машин зажали «Жигули» синего цвета с киргизскими номерами возле крайнего по направлению нашего движения кафе. Мужчины в форме пересадили из авто в одну из спецмашин двух молодых людей уже в наручниках. Видевшие с любопытством спрашивали друг у друга, что случилось, за что задержали. Но никто ничего не знал.

        Поскольку время стоянки нашего автобуса вышло, пассажиры стали заходить и занимать свои места. Проверив количество занявших места, шофёры обнаружили, что нет того самого беспокойного мужчины. Да. Он явно был из тех, кто не поглядывает на часы, а скорее идёт за событиями. Николай объявил, что ждём десять минут и попросил пассажиров помочь найти недисциплинированного молодого человека. Откликнулись те, кто его лучше запомнил. Первым направился молодой напарник шофёра Коля и руководитель ансамбля с теми тремя, что сидели в автобусе с ним рядом. Молодожёны удалились, держась за ручки. Студенты с наушниками похихикали им вслед. Зубоскалы! Одними из первых забравшись в автобус, они принялись рассматривать в окно девушек, изощряясь в комментариях. «Нашли-таки общую тему», - подобрела я к ним после песни:
-Глянь, Игорёк, глянь какая сонная муха - цокотуха идёт, еле шевелится. Спать хочет или переспала, или недопереспала.

- А может недоперепроспала? – откликнулся Игорёк, нарочно зевая. - А вот эта, смотри, смотри, Сань, мечется, как бешеная, будто её поймали, ещё и жужжит, жужжит. У, ти какая!
Они прыскали и колотили себя кулаками по коленям, довольные своим остроумием и находчивостью.

-Может, её обокрали, или оскорбили? Вляпалась, как муха в мёд.
- Для женщин это нормально, – рассуждали наши знатоки.
- Вон-вон, ещё одна из мушиной серии,- Игорёк показывает на девушку, проходящую мимо нашего автобуса, наверное, с кислым выражением лица, но нам этого не видно. Просто он делает мину, передразнивая её. - и победоносно объявляет:
 - Эта как будто муху проглотила.

Они хмыкают и переходят на еле сдерживаемый хохот. Один изображает процесс проглатывания мухи очень громко. Безудержное веселье заражает и остальных. Мы с Ульяной невольно переглядываемся и улыбаемся. У нас уже нет этой способности находить во всём смешное. Но реагировать на чужой юмор умеют все. Конечно, в глаза такое не скажешь, но по-дружески приколоться можно. Юмор - лучшее свойство коммуникации. Может, и хорошо, что молодые его ценят. Да, вот и в языке своём нашли для этого средства.

    Прямо напротив автобуса торгуют шашлыками. К небольшой очереди подскакивает девушка и начинает тащить из неё молодого мужчину, тот упрямо сопротивляется. Окружающие невольно уступают им место, прижимаясь друг к другу. Один уходит совсем, не желая попасть под раздачу. А наши ребята продолжают прикалываться (вот опять это новомодное, но точное слово) так, что зрители, выглядывая в окна, с любопытством ждут, что они сейчас скажут.

- Спроси её, спроси: «Дорогая, какая тебя муха укусила?» - говорит Игорёк противным приторным голосом. Санёк отвечает фальцетом: « Я тебе покажу муху. Я тебе её в рот засуну!»

Молодые заливаются смехом и не перестают потешаться. Наушники сняты, смотрят друг на друга,  перебивают не дослушав. Не-ет! Не совсем потерялась способность к живому общению. Слава Богу! И слушают они, наверное, не одну попсу. Хорошо, что я не придралась к ним по-стариковски при посадке.
   
     Ах, разве можно так рассмешить, вдохновить и утешить, так душевно поговорить на чужом языке! Конечно, нет.

     Наконец, наш сосед появился. Он занял своё место и сразу начал делиться с нашей новой знакомой и с нами своими соображениями по поводу задержания. Подтянулись и «поисковики». Оказывается, он попал в центр события, которое мы все наблюдали со стороны. Ещё на таможнях, сначала казахстанской, потом российской, он заметил молодого человека на синих «Жигулях» с номерами Киргизии. С казахстанской тот выехал чуть раньше нашего автобуса. А на российской он, оказавшись рядом с осматриваемой таможенниками синей «Ладой», узнал от молодого человека, который ехал в ней один, что его беспокоит, как бы  таможенники не заставили разобрать машину по винтику. Особому досмотру подвергались частные машины с того направления, потому что оттуда шёл поток наркотиков, из Афганистана да и из Чуйской долины. Так уже было не один раз – он, якобы, едет на похороны сестры, которую посещал, пока она болела, три раза за месяц. У него была с собой телеграмма, которую он демонстрировал всем, кто проверял документы и машину, что едет на похороны. Его пропустили без проверки на наркотики, но, оказалось,  не потому что поверили. За ним следили, а вовсе не махнули рукой – чего возиться с тобой! И он проехал обе таможни без контроля, которому подвергали всех или выборочно на основе  международного договора Казахстана с Россией по взаимной борьбе с наркотиками. Здесь, на этой остановке, к нему подсел некто из разрабатываемой полицией группировки наркодиллеров. Где перевозчик затарился наркотой, для нас осталось загадкой. Их тут и взяли с поличным. Продавец предъявил товар покупателю. Ну, теперь их раскрутят! Как миленькие выдадут цепочку, работающую на эту поганую наживу. И он ещё долго возмущался, даже когда мы уже отвернулись, и предоставил своей соседке массу информации о стоимости, о дозе. Откуда у него такие знания? Он строил предположения, где в машине можно спрятать наркотики и как упаковать, чтобы не нашла собака. А, может, ему наркоту уже после загрузили? Теперь он снова сомневался, что её нельзя провести через границу.

        Прислушиваясь к ворчанию мужчины, мы обе молчали и незаметно уснули.

  32
                Заглушая голос разума

       Очнувшись от глубокого короткого сна, я обнаружила, что солнце садится, а мы приближаемся к столице Алтая, Барнаулу, по отличной дороге из бетонных плит. На такую любой самолёт может приземлиться и тяжёлые танки пройдут, не разрушив. Стратегическая трасса! Автобус бежал быстро. При этом не трясло и спалось отлично. Рассказ моей спутницы о войне и случай на стоянке в Алейске снова всплыли в голове. Пассажир позади нас всё так же методично раскручивал ту тему. Мы прислушались. Он яростно нападал на Чуйскую долину, покрытую растениями кустистой жирной конопли, или, по-научному, канабиса, страстно доказывал, какая огромная в этом угроза для самой страны, для её будущего. Он озабоченно демонстрировал готовность на бескомпромиссную жестокую борьбу с ней.
На этот раз он вёл речь о сборе «урожая».

- Если пробежаться между цветущими растениями канабиса, поднимется густое облачко жёлтой пыльцы. Она налипает на руки, на голые участки тела, и этот «пластилин» невозможно стряхнуть. Его снимают тонкими металлическими скребками и скатывают в шарики. А то гоняют лошадь и потом тоже соскребают с неё пластилин. Я специально ездил в Казахстан на встречу наркологов. Наслушался! Эх, как разъедает душу народную эта зараза! Эх, и губит!

     Его занимал наркотизм  – глобальная  проблема. Там, где наркотики взяли верх, разум не работает. Гибнут люди, больше всего цвет нации  – молодёжь. Нажива толкает на преступления против человечности. Количество изъятого зашкаливает. Таможенниками задерживают сотни и тысячи килограммов «лёгких» и «тяжёлых» наркотиков. Героин - «Герасим», «Герыч», «Гера» - вот как любовно его называют в определённых кругах. Индийскую коноплю

именуют «дурь», «план», «травка». Гашиш из неё доставляют в наши страны по специально организованным каналам. Из Чуйской долины смерти его везут в полиэтиленовых мешках и китайских сумках. Немало изымается «удовольствия» с названиями «смола», «пласт», «чернушка». И раз оно снова и снова появляется на границе, значит, всё же удаётся провезти. Само по себе явление страшное, как это прозвучало на конференции: «Либо человечество покончит с войной, либо война покончит с человечеством».
 
- Зачем явились миру эти  вещества, заглушающие голос разума? Законный вопрос, но не такой простой. Я занимаюсь им лет десять. Раньше это пристрастие называли нежненько наркомания, а теперь наркотизм – это не просто болезнь, а целая эпидемия. Её неоходимо остановить во что бы то ни стало.

      Мы переглянулись с Ульяной. Обе зауважали целеустремлённого молодого человека. Неистребимый фанатизм ему необходим для бескомпромиссной борьбы до победы.
      Вот бы задвинуть это явление, наркотизм, в мистику, законопатить навечно в какой-нибудь кувшин, как Хоттабыча, и забросить так глубоко и далеко, чтобы никто не нашёл. Это до ужаса реальная беда!

33
                Любовь не кончается

       - Я тоже столкнулась в жизни с наркоманией, - передвинула Ульяна бусинку чёток. - И знаете когда? Да ещё в послевоенное время, - связала своё с услышанным, чуть только я пошевелилась и с готовностью  посмотрела ей в глаза. Между нами наступил такой момент общения, когда собеседники уже не прячут и не отводят взглядов.

 - Наберитесь терпения, и я вам расскажу об этом. ( Я согласно кивнула.) Годы шли. Мой роман всё дальше уходил в прошлое по факту, но чувство не покидало. Это стало препятствием в замужестве. Кто только ни сватался! Ребята разные по нации, по образованию. Но не было такого, как Аркадий. Лучшими минутами для меня оставались мечты, в которых я уносилась туда, где совершались наши свидания. Ни с кем я не делилась этим, никому не рассказывала – подружка моя задушевная Гульжан умерла, маме рассказывать я стеснялась, братьям – вовсе невозможно - они мальчишки, а сестрёнку я всегда считала слишком маленькой для таких разговоров.

       Когда письма с фронта перестали приходить, я долго ждала и гнала дурные мысли от себя. Через полгода пошла к его родителям – там и узнала, что он «геройски погиб 10 января 1943 года в бою под Сталинградом» - это был день начала генерального наступления советской армии в той битве. Весь фронт шёл к триумфальной победе. В составе лётной эскадрильи Аркадий бросился на врага. Но не уберегла его наша любовь. В этом случае говорят, что «хорошие и Богу нужны». Я оплакала его, как жена, честное слово, пусть и с опозданием! Дома все меня жалели, старались отвлечь. Кто это сделал с нами, с нашей любовью? Время, история, обстоятельства, Бог? Разве так Богу угодно? Вот подойду и спрошу у того молодого батюшки про камни, кто их и почему бросает, кто войны ненужные народу устраивает - самое тяжкое, самое несправедливое обстоятельство? Вот тогда и кричим: «За что?» Всё во мне кричало: «За что?» Я очень страдала. И я думала, что лучше бы мне не родиться! Мама жалела меня. «Поплачь, поплачь, легче станет!» - сказала мне, застав с письмами и в слезах. Витя, Маша и Ванюшка нашли тогда для меня специальные слова: «Уля, как наши им, врагам, этим фашистам проклятым дали! За всех и за Аркадия твоего отомстили. Будут знать!»

        Одно время я часто ходила к его родителям. Тоска по любимому вела меня туда снова и снова. С ними о нём можно было говорить бесконечно. Их семья тоже была с Алтая и переехала в Чу немного раньше нас.

         В раннем детстве Аркаша был очень подвижным, любопытным и храбрым. В три года защитил подружку от петуха. Взмахнул ружьецом - палкой и прицелился. Петух отскочил в недоумении, ворча по-своему. Настина мама подбежала, схватила дочку и заступника в охапку и затащила через калитку в огород: «Напугались? Он тебя клюнул? Где больно?» Та лепетала: «Нет. Нет. Не больно. Алкаша заситил». Настоящим мужчиной рос. После этого случая девчушка так доверяла ему, что держалась за его ручку во время прогулки. Однажды, лет пяти, он потерялся на ярмарке и догадался встать у входа, где его и нашла мать. Очень любил играть с друзьями постарше – от них можно было чему-нибудь научиться. В школьные годы он фотографировал, занимался в радиокружке, собирал макеты самолётов. Один такой фанерный самолётик я видела в его доме на полочке. Мечтал стать лётчиком и стал. Когда влюбился,  извинялся, уходя ко мне:

-Мам, пап, не обижайтесь, отпустите к Уле. Вы бы знали, какая девушка!
- Спасибо тебе, дочка, за всё, - говорили они мне, то один, то другой.
Я уходила и думала:
- Я-то при чём? Это он меня сделал пусть на короткое время счастливой. Ему спасибо!

34
                Свидания

      - Я, как положено, общалась со своими сверстниками на работе, на собраниях, отмечала с ними редкие праздники. Кто-то делился сердечными переживаниями - слушала. Но обычно уходила домой одна, потому что спешила на «свидание». Я выбирала самое лучшее платье, причёсывалась у зеркала, воображала, что он меня ждёт на скамейке напротив входа на станцию, или подальше, у стрелки, или на берегу реки Чу возле старого корявого тополя – туранги. Там он меня поцеловал первый раз. Тёплую кору дерева мы трогали руками, приближаясь друг к другу. Это делало мои выдуманные встречи осязаемыми. Я приходила, обнимала тополь, прижималась к его тёплому боку, прикладывала ухо, и в его шуме угадывала шёпот Аркадия или два наших приглушённых молодых голоса, полных взаимной любви. Я научилась слышать нотки любви, о чём бы он ни говорил, и они звучали во мне, несмотря на то, что его уже не было на земле. Иногда я никуда так и не уходила, а сидела у зеркала и представляла, как радостно бегу на свидание. А он уже ждёт, ведь он никогда не опаздывал ко мне. В руках у него или цветок, или букет, и он не стесняется этого, как некоторые ребята, а вертит в руках, рассматривает, волнуется. Сердце у меня готово выскочить из груди. Как можно удержаться? Мы бежим друг другу навстречу и кружимся в объятьях, и звонко хохочем.

       Иногда я придумывала тему для свидания. Например, как он делает мне предложение, или, как мы гуляем по цветущей долине, или, как мы рассуждаем о семейной жизни. Всегда у нас получалось договориться, прийти к согласию.
 
       Однажды я села под турангу, прижалась спиной к стволу и стала думать об Аркадии. Вдруг он как бы наклоняется ко мне, смотрит и говорит:
- Ты не бойся. Открой глаза и уйди за дерево. Слышишь? Не бойся.
Мне так хорошо, что я не хочу открывать глаза, но он так настойчив, что я открыла их и прямо перед собой, в метре от носков тапочек, увидела гремучую змею. Подобрав ноги, поднялась. Прижимаясь к стволу, в несколько маленьких шажков оказалась за ним. Отпрыгнув в сторону, побежала домой. Бегу, а в душе такая радость, будто с живым Аркадием общалась.

       Об этом свидании я маме рассказала. Не могла молчать. С кем-то хотелось поделиться.

И, правда, ненько нашла тогда для меня очень важные слова:
- Вот какой у тебя Ангел-Хранитель появился. Пусть он хранит тебя, как Ваня мой хранит меня и вас, своих детей.

                35

                Победа
      Наконец, победа, которую мы так долго ждали, наступила. Это было выстраданное счастье! Это был общий для огромной страны праздник! Услышав специальный выпуск радио вечером 2 мая 1945 года, люди, где бы они не находились, выскакивали на улицы, плакали и смеялись, и не могли сидеть поодиночке. Неповторимый голос любимого всеми диктора Левитана объявил: «Говорит Москва! От советского информбюро. Войска Первого Белорусского фронта под командованием Маршала Жукова при содействии войск Первого Украинского фронта под командованием Маршала Конева после ужасающих уличных боёв завершили разгром фашистских войск и сегодня, 2 мая, полностью овладели столицей Германии, городом Берлином!» Я вместе с другими работниками железной дороги, находилась на перроне, куда постепенно набралась целая толпа, тоже плакала и смеялась, обнимала всех подряд и меня обнимали и целовали люди. Кто-то нарвал цветов, их передавали друг другу, бросали вверх, как победный яркий салют. Я чувствовала в душе ликование, которое разрасталось будто пламя огня. Как пламя вспыхивали и падали, не угасая, подброшенные вверх букеты тюльпанов. И хотелось ещё большего счастья. Душу распирало это желание. И тут я увидела, как женщины обнимают инвалидов, вернувшихся с войны ещё до её окончания, и плачут, и славят их: «Это вы! Это Ваша Победа! Мы победили! Ура! Ура! Ура!» Слёзы хлынули из моих глаз, потому что я подумала, кого мне не хватает для полного счастья – так это Аркадия! Пусть бы он пришёл, хоть какой, только бы живой! Только бы дожил!

     И пошли потоком эшелоны с военными, возвращающимися с фронтов. Менялся мир. Вставшее когда-то намертво время опять ожило для всех и стало набирать обороты! Женщины превращались в жён, дети, повзрослевшие за время войны, снова становились детьми рядом с отцами, а если они не вернулись, то рядом с Победой!

36
                Возвращайся, любимый!

       - С этого дня мой роман приобрёл другой характер, - щёлкает новая бусинках на чётках. - Я стала мечтать, что было бы… Если бы он приехал в мае, в июне… Я была бы на работе. Он выходит из вагона, а я стою на перроне. Он обязательно снова задал бы мне все те вопросы:

- Как Вас зовут? Где живёте? А можно Вас пригласить на свидание?
Конечно, я сразу бы всё ему сказала и пошутила, что он забыл про все свои обещания. Он бы сказал, что не забыл ничего, а главное, чтобы я ему верила. « Я тебе верю»!- повторяла бы я ему тысячу раз.

А если бы он приехал, больной, после госпиталя, или без руки, без ноги, инвалидом? И я представляла его грустным. Но когда я увижу его, брошусь к нему, обниму, поцелую, и он поймёт, что он мне нужен любой. Наверное, мы не сможем оторваться друг от друга. И хотя вокруг будут шуметь,  каждое сказанное слово будет услышано и понято сердцем. А, может быть, ему будет ещё больно, и он будет кривиться и морщиться от боли. Тогда я буду особенно  осторожной. Я поведу его домой. И там его родители скажут, что раз мы любим друг друга, то они согласны нас поженить. С этой радостью мы вместе явимся к моей маме. И она не будет против. Потом мы станем мужем и женой. Я буду хорошей женой. Я рожу ему сына. И он будет, как отец, красивый, умный и храбрый.

      У всех появились далеко идущие планы. Девчонки стали по-другому наряжаться, появилась забота не просто одеться, лишь бы по сезону, а чтобы было модно и красиво. Не хватало тканей. Каждый новый лоскут казался необыкновенным. Мне тоже очень нужно было выходное платье, чтобы бегать на свои свидания. Мы придумали делать складчину после получки. Нас было пять близких подружек на работе. И вот, сбросившись, мы набирали сумму, которой хватало приблизительно на 3 метра ткани. Счастливица, по заранее установленной очереди, брала деньги и ехала в Алматы на льготных условиях как работник железной дороги. Там выбор был больше. Я в той девчоночьей очереди была четвёртой. Съездила и привезла узбекский шёлк, мне он показался похожим на весеннюю долину в тюльпанах. Пёстро. И была я в новом платье похожа то ли на узбечку, то ли на казашку, в общем, совсем азиатскую девушку. Когда, принимая меня за свою, со мной заговаривали, я уже свободно отвечала по-казахски, и после этого звучал вопрос рассмотревшего, наконец, меня незнакомца:

- Ты не казашка, узбечка?
- Русская.
И следовало неизменное уважительное:
- Русская. Ой, бай, хороший девушка!
 
      Первый раз надев новое платье, я направилась к моей туранге и по дороге узнала, что у одной семьи вернулся солдат, о котором в 45 году сообщили, что он пропал без вести. Я вместе с другими пошла к ним. При отступлении он попал к партизанам, сражался против врагов в лесах Белоруссии, помогал при наступлении армии. Но не возвращался так долго, потому что выдержал расследование,  доказавшее, что не был в плену. Побывавшие там, обязательно попадали за решётку. Вот какие времена были. Что со мной сделалось? Не выскажешь. Я стала выдумывать, как Аркадий выпрыгнул на парашюте из подбитого самолёта, как его спасли раненого, и он тоже попал к партизанам, и вот-вот вернётся. А если он попал в плен? И складывалась другая история, в которой он тоже возвращался с войны. Я ложилась и вставала с мыслью: «Возвращайся, любимый»!

      Война уходила всё дальше в историю, менялись планы, одежда, вся жизнь, но отголоски этого бедствия долго-долго жили с нами. И пока наше поколение живёт, нет-нет да будет всплывать то горе от неё, то счастье победы. Так крепко связаны наши судьбы с историческими событиями, которые из памяти не уходят.

      Вот и со мной такое произошло.      
      Мою зависимость от бесплодной мистической любви, наверное, можно назвать болезнью. Но разве можно сравнить мои воображаемые свидания с уходом от действительности алкоголика или наркомана. Любовь, даже такая, не болезнь, а нормальное человеческое состояние. Никто не переубедит меня в обратном. Из своего мистического романа я всегда возвращалась к обычной жизни. Я работала, помогала дома, участвовала в молодёжной жизни посёлка, и никогда не отстранялась от семейных забот и общественных дел.

                37
Замужество состоится.

       Шёл 1947 год. Мама моя всё больше беспокоилась:
- Что же ты в перестарках останешься? Маше уже скоро 17, невеста, вот-вот замуж выскочит. А ты? Подумай, как должна женщина жить и что ей положено? Семья, дети – нельзя нам без этого, пустая жизнь будет. Пусть и постарше, инвалид, вдовец пусть хоть какой, только чтоб добрый был, не обижал, любил, да к детишкам относился, как отцу положено. Мужиков-то война перебила, перекалечила. Чего уж?

 А жизнь –то идёт

Хоть какой – это значит - «стерпится-слюбится». Нет, это не для меня. Если бы я не знала своей любви, то, наверное, согласилась бы. Я не спорила, не возражала - просто не хотела никак решать этот вопрос.

      Но нашёлся и для меня жених. Правда, мне и самой не совсем понятен тот выбор. Я была упрямая, самостоятельная, осторожная. Почему я согласи-илась? - произнесла с сомнением Ульяна.

      Да, если спросить у большинства людей о том, как они принимают решение и совершают важный шаг, многие не отдают себе отчёта сразу, а позже находят объяснения: то ли Бог велел, то ли кто-то или что-то подтолкнуло.

      Рассказ, между тем, разворачивал новые жизненные коллизии:
- Володя, так я его называла сначала, был одних лет со мной. На вид… ? На вид… неплохой молодой человек, яркий, весёлый, шегутной - свой, каких много, - проскользнуло горькое презрение или ирония.

     Характеристику Ульяна дала, обещающую надежду, но в интонации угадывалось нечто другое. А она продолжала:
- Он приехал в Чу к родственникам – сам так рассказал. В клуб стал наведываться. И я, иногда под давлением матери, потому что собственного интереса и желания не было, ходила с подружками, на танцы. Он проводил меня пару раз, а на третий начал сватать.
- Я человека сразу вижу. Ты мне очень подходишь, - заявил он мне. – Я бы с тобой судьбу связал. А любовь у нас будет. Мы же молодые. Молодость своё возьмёт.

       И что вы думаете? Чувствовала: не возьмёт. А на эти не очень умные слова купилась. Не от маминых ли упрёков я приняла ухаживания случайного кавалера? Через неделю уволилась. Он увозил меня в Зыряновск – промышленный городок Восточного Казахстана, где собирался работать на руднике или на обогатительной линии, зарабатывать хорошие деньги. К тому же там живут его родители - люди очень приличные, по его словам. Посватал меня у мамки, рассказал, как и что. Я своё согласие дала. Мама один на один прижала мою голову к своей груди и запричитала:
- Уля, ты хорошо подумала? Куда же я тебя, детонька, отпускаю, на какую жизнь обрекаю? Как же я буду без тебя жить? Там другой климат. Может, ещё подумаешь. Вышла бы за какого местного.
- Хорошо подумала. Ему согласие дала. Что же я не сдержу своего слова? Я не маленькая.

- Ты не маленькая! И замуж надо выходить. Да, как-то быстро, скоропалительно. Ой, горюшко мне. Да далеко как! Да ничем-то я тебе не помогу, да никак не поддержу! Да и посоветоваться не с кем. Честно скажи: твёрдо решила? Что же я смогу для тебя сделать-то? Голова кругом пошла. Был бы отец! - Эти слова, произносимые матерью в критических ситуациях, делали его участником семейных событий, и мы всегда помнили, что у нас есть отец. - Я тебе вот шаль отдам, пальто выменяла на рынке демисезонное, но тёплое, с подкладкой, как будто знала – в фуфаечке ходишь. А Маша тебе свои боты отдаёт. Это тебе наши подарки. И вот денег немного собрала. Обещай мне, что обязательно купишь валенки. Зимы там, как в Ситниках, холодные, я знаю, говорила быстро, не давая мне вставить слово.
- Правда, мам, это наш Алтай и есть, - успокаивала я её и себя, - на родину еду. Ты чего? Не плачь! – вот этими простыми словами я её и себя убедила, уволилась и… уехала… за-амуж. У меня, действительно, в груди таилось тёплое чувство, оттого что еду почти на родину. Во-от как!

                38
                К новой жизни

        - О любви мы не сказали друг другу ни слова. Целоваться, не целовались. Да я и не хотела этого. Сама удивляюсь, как ему пришло в голову жениться, как мне. Мамка права, замуж выходить надо, а почувствовать то же, что с Аркадием, я не смогу. Ну, да ладно, как-нибудь всё устроится. Однажды, воздействовав на мать, когда уговорила её ехать в Чу, я подспудно верила, что перемены лучше привычной жизни. Уже всем было видно, что мне необходимо что-то делать.

         Накануне жених предупредил, что в поезде мы поедем отдельно. «Так надо!»  Он дал мне туго упакованный свёрток, который я должна была везти в своём чемодане, но никому об этом не говорить и ни в коем случае не показывать.
- Это что, деньги?- засмеялась я.

- Из этого будут большие деньги. Надо чтоб никто не заподозрил, что мы вместе. Делай вид, что мы незнакомы. Так мы и сделали. Мама и вся моя семья провожали меня, а он ехал без провожающих. Мы сели в разные вагоны, чем удивили моих. Увидев на лице матери вопрос, махнула рукой и улыбнулась, дескать, всё в порядке. Так просто я начала путь к новой жизни.

        Мы ехали до Защиты – железнодорожной станции в Усть – Каменогорске, оттуда до Зыряновска, по словам Володи, рукой подать. Я не могла спать в битком набитом вагоне. И днём, и ночью сидела, глядя в окно. Нас встречали бедные редкие поселения – аулы с саманными или глинобитными избушками, на крышах которых росла полынь и ещё какая-то трава. Кругом почти голая, пустынная земля, так что было удивительно, как возникла и функционирует тут железная дорога. В некоторых местах сам аул не виден, только мазары – казахские погребальные сооружения, увенчанные полумесяцами, то богатые, то скромные, подсказывали, что здесь жили или живут где-то рядом люди. Ехали больше двух суток - поезд шёл медленно - и путь показался мучительно долгим. Перед выходом Володя сам подошёл ко мне. Был очень весёлый, довольный, слегка выпивший. Я сразу насторожилась. Ох – не люблю-ю выпивох! Оказалось, что его встречал друг на машине.

Успокоилась, про себя отметила: «Друзья есть надёжные. Это хорошо!» - и отогнала мелькнувшую тревогу. Когда мы сели в тесную машину, шофёр, это я поняла по выговору, нерусский, отъехал от вокзала и остановился, протянул, не оборачиваясь руку. Володя показал знаками, что надо достать и отдать пакет. Я быстренько залезла в чемодан и нащупала под вещами тяжёлую упаковку. Тот раскрыл её, и мы услышали его довольное хмыканье и сопение: «Ну, джигит! Всё путём! Щас на Межовку, к Цыгану, всё получишь, что положено. Счастливчик»! Он переложил из пакета себе в блестящий портсигар содержимого, особенно бережно закрыл на защёлку и спрятал в карман. Остальное вернул Володе. «Победа» везла нас по привокзальным улицам, пересекла железнодорожный переезд и вскоре остановилась возле высоченного забора, за которым не было видно дома. Лаяли собаки. На стук вышел человек. Володя исчез в доме, а я осталась в машине с нерусским, но он не был и казахом. Он несколько раз оглянулся на меня, пронизывая тяжёлым, неодобрительным взглядом. Мне стало не по себе, хотелось есть и спать. Через час появился мой жених, навеселе. Плюхнулся на сиденье рядом с шофёром и потребовал:

- Ну, шеф, дуй в аэропорт.
- А плата? За встречу оплатил, а это отдельно.
- Не обижу. Рассчитаюсь. Я при деньгах! Я при невесте. Женой моей Ульяна будет.
- Редкое имя, - отозвался с ухмылкой шофёр.
- Редкое. Да. Хорошая невеста! Понял?
- Понял. Ты куда? В Зыряновск? К родителям?
- Само собой. Давай, с ветерком!

Мне было приятно, что Володя за меня заступился, и я опять почувствовала себя более уверенно.
               
        Стоял сентябрь. И, хотя было темно, я ощущала, что там за окном шуршат листья, дует ветер, и ночная свежесть усиливается. Мужчины о чём-то говорили, но я ничего не запомнила и не хотела ни о чём думать из-за усталости. Наконец, мы приехали. Ночевали в аэропорту, который трудно сравнить с современным. Но он действовал, и люди пользовались уже тогда его услугами. В Зыряновск летели в 7 часов утра на трофейном немецком «Юнкерсе». Было страшновато лезть в эту железную махину, с крестами на хвосте и фюзеляже… Самолёт был окрашен в угнетающие чёрные и серые цвета, с косыми тёмно - зелёными полосами и так гудел, что я оглохла, сердце в пятки ушло. Его напичкали какими-то грузами, почтой и туда же, в его брюхо, залезли мы. Внутри он был тоже мрачен. Мы сидели на боковых сиденьях. Я вцепилась в железную скамью и зажмурила глаза, когда самолёт взлетал. Мне этот перелёт напомнил о войне, Сталинграде, о моём Аркаше, который вёл бои с такими железными птицами насмерть. Сразу, после войны, эти трофейные машины использовали для перевозки необходимых грузов и даже людей, если у них находились деньги для оплаты. Полёт длился недолго, минут тридцать – сорок.


                39
                Зыряновск

- А на машине пилили бы целый день. Ещё на переправе сколько потеряли бы времени, – погордился Володя. На окраине Зыряновска, на специальной асфальтированной дорожке самолёт приземлился.

      Отсюда мы шли пешком к их дому.
 
      Город напоминал большую деревню. На окраине богатые избы чередовались с избушками, огороженными деревянными заборами. Пастух гнал стадо коров нам навстречу. Мы остановились, выжидая, когда освободиться путь. Тянуло прохладой. Купленное мамой пальто спасало меня от озноба. Володя же был одет очень легко. Там, на юге, это не бросалось в глаза, а здесь он выглядел жалко: за дорогу помялись брюки из какой-то грубой ткани, пиджак выглядел маловатым. Нефасонистая фуражка натянута низко на лоб. Он курил и прятал руки в карманы по очереди. Замёрз.  Я сама несла чемодан. По кривым, пыльным улицам, которые состояли из домов на одного хозяина или многоквартирных бараков с палисадниками, в которых ещё цвели георгины и мальвы, мы добрались до более благоустроенной части. И, наконец, оказались на городской улице с двухэтажными деревянными домами из бруса, которая вела в гору. В одном из таких домов жили Володины родители. На стук нам открыла пожилая худенькая женщина во фланелевом старом халатике.

- Володька, ты… ты… приехал?– протянула она растерянно. - Ты с кем это? С девицей? Ну, проходите. Она обняла сына, смахнула слезинки. А я подумала: «Зачем плакать, ведь разлука была недолгой».
 
В квартире было уютно и чисто, трещал и пел динамик. Женщина, а это была его мать, захлопотала накормить. Было очень приятно и немножко стыдно, когда Володя представил меня невестой и объявил, что свадьба состоится через несколько дней. Мать поворчала, что он выпил, поинтересовалась, почему не сразу поехал домой, а рванул на юг, к тётке, расспрашивала про родных. Это было естественно, ничто не напрягало меня. Всё, как у людей. Ничего особенного. Ездил к материной сестре.
Оставив меня у родителей, куда-то ушёл. Появился вечером с новостью, что снял нам квартиру в районе 45-го магазина. Скоро её освободят прежние жильцы, потом можно будет обустраивать для себя: побелить и помыть.
Вечером пришёл с работы отец. Между мужчинами были заметно натянутые отношения. Кто из них больше сдерживался, не знаю, с обеих сторон сыпались колкости, но оба почему-то наступая, отступали, как будто чего-то не договаривали при мне.
- А с отцом да матерью посоветоваться?
- Хм.
- Мы с матерью право имеем знать,– ворчал отец, - В голову возьми, что жить надо, как люди. Учёба, работа, семья. Да, и семья. Это уже жизнь взрослого, самостоятельного человека. Всё. Детство кончилось. До скольких лет твоё взросление будет длиться? И сколько ты собираешься на нашей шее сидеть? Любишь кататься…
- Люблю и саночки возить.
- Умником стал.
Да уж не дурак.
- Дураки сидят, а такие, как ты, умники снова дурости набираются, университеты кончают, чтобы куда не надо попасть.
Они хорошо понимали друг друга, а я ни о чём не догадывалась – глупа-ая была-а, - произнесла и с осуждением, и с сожалением одновременно, покачав головой.
 
Когда мать вечером приготовила постель, то оказалось, что в двухкомнатной квартире мы будем спать вместе, на кожаном чёрном диване с высокой спинкой. Я засопротивлялась. Показалось, что Володя тоже смутился. Это мне понравилось. Он улёгся на кровать - раскладушку, а я на диван. Но в эту ночь он пришёл ко мне, мягко произнёс шёпотом:

-Уля, ну, чего уж. Всё равно же моей будешь. И я не прогнала его, оттого что он был прав, ведь я замуж вышла, и ещё от того, что не хотела в чужом доме устраивать перебранку и мешать спать. Когда он замолчал и стал настойчиво целовать меня в глаза, шею, губы, я представила, что это не он, а мой Аркадий. И впредь я прибегала к этой уловке. На другой день Муж - так стала я его звать - повёл меня в магазин, купил платье и новые туфли:
- Чтоб жена у меня была лучше всех!
 
        Себе приобрёл английский твидовый пиджак, туфли, шляпу и кожаную тужурку, модную в те времена. Всю эту неделю он никуда не отходил от меня, и помогал привести в порядок снятую квартиру. Иногда с матерью обсуждал вопрос, на что (то есть на какие средства) нам жить. Утверждал, что он знает, как надо в жизни приспособиться и у него есть такие возможности, о которых его отсталые, постаревшие родители даже не подозревают. Говорил, что и сейчас он приехал не пустой, а с деньгами и что свою семью он обеспечит. Я радовалась про себя, что он заботится о нас. Один раз приходили из милиции, но разговор состоялся на лестничной площадке, а мне он сказал, что был «вопросик». Через неделю состоялась «свадьба» – вечер с застольем, на котором присутствовали его родители и сестра с детьми. Хорошие слова сказала его мать, Таисья Васильевна: «Тебе, сын, досталась девушка добрая! Я вижу. Цени и береги. Семейного счастья вам желаем от души». После этого Муж объявил, что теперь, когда с квартирой всё решено, пора устраиваться на работу. Меня это очень обрадовало. Вот какой муж! Я написала письмо маме, что всё у меня хорошо. И, вообще, подумала: «Всё наладится». А себе зарок дала быть верной женой, а будущим детям хорошей матерью, как мама моя.

                40
                Привыкну ли?

      - Володя гордился квартирой и считал её очень удачным приобретением: не в центре, но и не на окраине, для двух человек удобная. Магазин рядом. Обещал: как только устроится работать на рудник, так подаст на квартиру заявление, и тогда уже мы распишемся. Пока деньги у нас были. Я не без удовольствия хозяйничала в нашем жилище, состоявшем из кухни и комнатки, которую мы определили под спальню, стараясь по-женски украсить и облагородить его. Кровать, самодельные стол и шкаф для одежды, то есть шифоньер – всё подержанное, мы купили с рук. Родители выделили нам постельные принадлежности. Ни разу они не пришли к нам, что было неестественно, но я и на это не обратила внимания. Они, будто с радостью, проводили нас из своей квартиры, вежливо, с облегчением, по расхожей шутке, вы её тоже знаете, там хозяин спрашивает гостей: «Вы уже уходите, слава Богу, или остаётесь, не дай Бог?» Я ждала какого-то тепла и была разочарована медленным сближением с родственниками. Мне не хватало тесных семейных отношений, поддержки, участия, и время в тот период поползло для меня, как тормозящий поезд. Я не могла предполагать, что у меня будет за жизнь. Мы не разговаривали, как жить будем. Отношения быстро стали обыденными, и ничего не обещали.

        Первые два месяца или чуть меньше прожили спокойно. Меня на работу он сначала не пустил. Большую часть времени и сам был дома, а если уходил, то по поводу трудоустройства. Ему обещали, но что-то всё мешало окончательному решению. Какие-то деньги у него по-прежнему водились. Я сначала думала, что помогают родители. Отец его работал в какой-то конторе бухгалтером, и я предположила, что у него хорошая заработная плата. Моя мама сказала бы, что счетовод. Мать не работала. Это потом выяснится, что отец помогал семье дочери Симы, у которой муж погиб на войне. А мой Володя о войне никогда не говорил. Только меня почему-то это тоже не насторожило. Зато с языка у него так и сыпались странные прибаутки, анекдоты. Некоторые он рассказывал по многу раз, и я скоро знала их наизусть. Вот только рассказать не решилась бы. Циничные. В голове у меня всё чаще возникал вопрос, привыкну ли я к новой жизни.


                41
                Перемены

       - «Деньги кончились», - объявил он, спустя два месяца. Я отдала свои, но оказалось, что их очень мало. Муж стал грубее, и я всерьёз задумалась о разных странностях в его поведении и словах. Он собрался и уехал на юг – «так надо, надо же зарабатывать». Как зарабатывает – не объяснил. Через неделю возвратился, действительно, с деньгами. Бил себя в грудь: «Со мной не пропадёшь! Я жить в этом сраном мире умею»! С этого времени начал пить, водить домой шумные компании. Тогда только я начала догадываться кое о чём. И поездка на поезде в разных вагонах, и свёрток, и много денег, и материны разговоры с ним шёпотом, и перебранки с отцом – всё говорило о жизни не такой, как у обыкновенных, простых людей. Попробовала расспросить, опять нагрубил и назвал первый раз так, как потом называл часто:

- Не для бабьего ума разговор. Обещал, что устроюсь на работу, значит, устроюсь. Это пока у меня есть другой заработок. Тебе что плохо? Не работаешь. Сидишь на моей шее, коза чуйская, мадам Жд.

Такой грубости я не слышала и не знала в своей семье. Это было впервые, и так обидело меня, что я всплакнула, когда он не видел. Попробовала дать отпор, но натолкнулась на тако-ое сопротивление, что отступила:

- Что значит оскорбляешь? Кого я оскорбил? Коза чуйская и есть. Сразу побежала за мной, чуть пальчиком поманил. А что ты не согласна, что мадам? Разве нет? Мужняя жена – мадам. Я тебя ни как-нибудь, на французский манер назвал. А ты возражаешь?

И начал он издевательски варьировать этот французский манер в присутствии своих дружков. То «мадам, позвольте ручку», то «мадам, извольте раствориться», то «моя, образованная на картофельной грядке, мадам».

          И я незаметно стала думать об Аркадии. Он никогда бы не сказал мне такого. Он звал меня только Улечкой, ещё Лялечкой. Слёзы текли ручьём. Но уйти от Мужа мне не приходило в голову. Почему? Не знаю. Стыдно было и некуда. Моя решительность ушла в терпеливое внутреннее упрямое выжидание и обдумывание.

                42
                Поиски правильного решения   
               
-Мне надо зарабатывать, - сказала я сама себе вскоре и устроилась в пошивочную мастерскую, сначала с испытательным сроком, а потом и на постоянную работу – мамкина наука выручила. Параллельно походила на курсы по раскрою - мне это легко давалось. И после я уже всю жизнь себя обшивала. Вот скажу: важное женское умение. Что только я за жизнь не шила: и верхнее, и нижнее, и летнее, и зимнее, научилась выбивать на машинке, и шторы-задергушки выбивала, и наволочки, и подзорники – такие из белого ситца нижние покрывала. ( Я кивнула, мол, знаю старый обычай.) Вот на вышиванье у меня времени не было. С первой же зарплаты я купила себе валенки, как велела мама, и успокоилась тем, что могу содержать себя, пока Муж на работу не устроился. Он ничего не сказал по поводу моего трудоустройства. Теперь мы жили на заработанные мной деньги.

       Он перестал обзывать меня, и снова появилась надежда на сносную жизнь.
 
       Перед Новым годом к нам в очередной раз явился тот, нерусский из Усть-Каменогорска. Муж разговаривал с ним на улице. А вернувшись, сказал, что завтра снова едет в Чу.

      На этот раз я сделала попытку вмешаться, стала выяснять, когда же он начнёт работать, какими тёмными делишками занимается, сообщила, что у нас будет ребёнок. Притворно обнял, заговорщически подмигнул, говорил успокаивающе:
- Вот, видишь, как всё хорошо. Ребёнок будет. Может, сын. А о мужских делах тебе не надо знать. Меньше знаешь - крепче спишь. Всё, последний раз. И к твоим заеду.

     На этом я сдалась. Захотелось послать маме, сестре и братьям не весточку, а что-нибудь существенное. Я как раз получила заработную плату. Воскресным днём сходила на рынок.

      День был чудесный. После оттепели ударили морозы. И всё покрылось таким красивым пушистым инеем, что город превратился в сказку. Я шла в хорошем настроении, предвкушая покупки для родных. Как же я по ним соскучилась! Так бы вот и воткнулась горемычной головой в материнскую мягкую грудь, так бы и прижалась к ней, припала вся, заглянула бы в Ванюшкины глаза-озёра, ущипнула бы Машутку, а от Виктора получила бы колкий вопрос. Пока шла придумала послать весточку и описать, какая здесь распрекрасная зима. Пусть Ситники вспомнят. На рынке купила мёду, кусочек сала, платок - для мамы, для Вани - тетрадок школьных. Назавтра Муж уехал.

                43
                Измена

       Он вернулся через неделю с девицей. Звали её Валя. Мне подморгнул:
- Она мне помогла, как ты тогда.

Ей было лет тридцать, не меньше. Девушка заурядной внешности, бесцветная, круглолицая, сквернословила, плевалась, курила и пила с ним водку. Со мной сначала обращалась панибратски. Но когда увидела недоумение на матерную тираду, отстала.
- А-а-а, не нашего поля ягода?
- Не трожь, тяжёлая она, беременная, - пояснил муженёк.

       Первый раз она прожила у нас несколько дней. Каждый день они выпивали, вели малопонятные мне разговоры, про «чуйку», про деньги и цыган, которые на этом разбогатели. Но когда Муж рассказал, что все подарки отдал моим родным, что они живут по-прежнему, только брата Виктора взяли на срочную службу, это опять примирило меня с ним. Валя уехала или ушла. Мне денег он не давал, покупал продукты сам. Чаще лежал дома, выпивая каждый день. В подпитии ходил в магазин за новой бутылкой. Возвращаясь с работы, я встречала косые, недобрые взгляды соседей.

Беременность не сделала меня счастливой, как мама говорила, и как я надеялась. Мы так мало разговаривали с Мужем, и жизнь моя была такой одинокой и однообразной, что я незаметно стала всё чаще мечтать об Аркадии. Вот если бы ребёнок, которого я ношу под сердцем был его сыном, как бы я его ждала, как бы любила ещё не родившегося. Бывало, размечтаюсь прямо в присутствии Мужа, а он вдруг как будто что-то заметит:

- Чего это ты светишься, как новый пятак? Глаза так и сверкают.
 
      И стала я сочинять нашу с Аркадием жизнь, если бы мы поженились. Вот я хлопочу на кухне, а он приходит с работы. Я бы готовила для него борщи, супы, пекла пироги и наделала бы баурсаков. А по воскресеньям мы бы вместе ходили на рынок. Маленький сынок, такой же сероглазый, как отец, топает к нему навстречу. Аркаша улыбается и поднимает его осторожно под потолок. Ребёнок визжит и дрыгает ножками. Я бросаюсь на помощь, но он не хочет, чтобы отец выпустил его из рук. Аркадий обнимает меня, и я вижу его, любящего, будто наяву. Я ведь знаю, как выглядит настоящая любовь в глазах у мужчины. Я слышала искреннее признание. Муж не мог мне этого дать. Я могла держаться в этом состоянии час, два, потом очнусь – в руках шитьё или  недочищенная картофелина, а то суп кипи-ит.

Так прошла зима, минула весна.

        Когда я была на последнем сроке беременности, в июле 48 года, он снова ездил в Чу, и опять его помощницей была та девушка.

       Они приехали ночью. Аркадий сыпанул на стол несколько чекушек водки и потребовал еды. Я поставила им варёную картошку, квашеную капусту, порезала сало и ушла спать. Разговора всё равно не получится. Проснулась, оттого что услышала шёпот, возню, смех в тёмной кухонке. Ничего не соображая со сна, нажала на выключатель и застала парочку в неглиже и со всеми интимными подробностями.

- Уйди, Улька, не твоё дело. Что хочу, то и делаю. Я король сегодня? Валя сказала, что я король.

Я вскрикнула от ужаса и отвращения.

- Что, не нравится? Не нравится? Уходи.

Грубо вытолкал на улицу беременную, в халате и тапочках. Куда идти? К его родителям – далеко. Набралась храбрости, постучала к соседям, что жили через стенку с нами. Открыли. Так до утра со мной и провозились. У меня начались схватки. Нашли машину, увезли в роддом. Я родила мальчика чуть раньше срока – такова была цена потрясения. Назвала сына Иваном. Отца так звали, братишку младшего, пусть и этот Иваном будет. Муж появился, когда меня выписывали. Вёл себя снисходительно, разговаривал поучительно:

- Ну, ты чего, дурёха? Я ж тебя берёг. А этой шалавы больше в доме ни-ни, никогда не будет. Я же живой мужик, молодой! Сама ж понимать должна! Зато какую качалку новенькую купил на рынке, какие вещи достал для ребёночка. Как у нас его зовут? Ванька! Мужик! Сын. Весь в папку будет!

        Деваться некуда, пошла домой… с Ванюшкой.

                44      
                Наркоман

       Я поймала себя на мысли, что уже давно не слежу за дорогой, всё больше погружаясь в чужую судьбу. Иногда мимолётный взгляд замечал берёзовые колки, лесопасадки, пустые перепаханные или просто убранные поля. А Ульяна продолжала:

      - Лучше бы я не рожала сыночка моего. Грешно так думать. Но кощунству есть объяснение. Настало время узнать мне всё про Мужа. И соседи, и сестра его постепенно размаячили мне, кто он такой, мой Муж. Он не только пил, но ещё и курил «травку», сосал насвай, пил чифир – густо заваренный чай, короче всегда находил средство для одурения. Теперь я узнала, что такое потерять ум. Однажды, напившись, и, наверное, обкурившись, бегал по нашей улице голым и орал, что не каждый даже тихо в обществе произнесёт. Сколько же в нём было грязи! С той поры я поняла, что если есть человек со своим поганым представлением о мире, о жизни, он будет вокруг себя собирать соответствующую среду. Сколько же их много таких людей! Они концентрировались в нашем доме, вокруг моей жизни. Казалось: вся безобразная часть человечества сосредоточилась возле. Мир, который стеной охраняла для меня моя мама, пережившая смерть мужа, голод, войну, был надёжен. Теперь он разрушился, распался, и я была в той его части, где хуже всего.

       Как-то раз, наоравшись до хрипоты, Муж залез на соседний двухэтажный дом и оттуда сиганул вниз. Ногу сломал. Но даже в гипсе, с больной ногой, он уходил из дома, пил и гулял. Он говорил мне, что весь народ отдыхать хочет после проклятой войны. Для него мир – значит веселье, разгульная жизнь, удовольствия – вечный праздник! Были в городе такие хитрые избушки на окраине и квартиры-притоны, где собиралась шантрапа, там и он надолго «зависал», если не приводил домой никого. Я молила Бога, чтобы он не приходил. Материнство, как и беременность, не давало мне наслаждения, которое было присуще даже моей неграмотной и не очень счастливой матери.

    Всё чаще стали наведываться милиционеры и со мной разговаривали так, как будто я сообщница преступника. Муж пустился во все тяжкие. Всё яснее вырисовывалась для меня его прошлая жизнь.

  Соседка, Великанова Анна, что со мной возилась в ту памятную ночь, когда я попала в роддом,  рассказала, что муженёк мой сидел в тюрьме 7 лет, что меня он как-то «выцепил», возвращаясь из мест лишения свободы. На его совести ни одни маты, пьянство и наркота, но и участие в групповом убийстве в возрасте шестнадцати лет, перед самой войной. Поэтому на фронте он не был. Страшно стало жить с ним под одной крышей. А идти некуда. Сынок - в качалке. Муж, правда, к нему почти не подходил. А если и приближался, то я принималась его уговаривать:

- Он спит. Он поел. Не надо его трогать. Но Муж не чувствовал своё дитя, как чувствовала его потребности я, догадываясь, что он хочет пить, есть или ему необходимо сменить пелёнку. Он делал ему «козу», больно щекотал и ребёнок заходился криком.

- Занежила, - кричал Муж, - Вырастишъ интеллигента, убью! Коза чуйская!


45
                Жизнь - ад

       Оставаясь одна, я замирала над качалкой, ласкала малыша и представляла, что вместе со мной над ней склонялся Аркадий. Мы любовались сыном, наши руки сплетались, наши головы соприкасались, а дыхания, его и моё, смешиваясь, были залогом нашей взаимной нежности. Как мягок и ласков был его взор. Как прекрасно было его, изученное мной до последней чёрточки, дорогое лицо. Как чутки были прикосновения к ребёнку и ко мне. Мне становилось легче, я забывала жестокое, грубое лицо Мужа в этот момент.

        Когда Муж спустил всё, что выручил от последней поездки в Чу, то «загнал», то есть продал, кожанку, потом твидовый пиджак, и пришёл ко мне с предложением:

- Ульяна, ты, вот что, всё равно сейчас из дома почти не выходишь, до зимы далеко, давай продадим шаль и пальто. А я тебе через месяц куплю ещё лучше.
- Нет! Нет! На тебя не надеюсь. Мама купила на последнее. Не дам продать,- восстала я.

- Пожалуйста! Прошу же по-человечески. Я же обещаю вернуть. Ты чо? Ты чо?- закричал он.

- Не дам!- ещё твёрже возразила я.
Заплакал Ванюшка.

-Чо это он плачет? Слышь? Успокой! – разозлился Муж, только так я называла его про себя. – Чо он плачет, спрашиваю? – повторил он. И вдруг с такой силой толкнул деревянную качку, что она стукнулась о стену, а ребёнок, подпрыгнув, ударился о борт, как бы ёкнул и перевернулся вниз лицом. Я вскрикнула, заплакала, выхватила его из постельки, прижала к себе. Мой мальчик молчал, и мне показалось, что он умер.

- Муж матерно выругался и ушёл, унеся мою шаль и хлопнув дверью так, что взвились все занавески. Мне показалось, что я оглохла, не от стука, а от страха за сына. Почему он молчит? Может, потерял сознание? Я не отрываясь, смотрела на моего ребёнка. Наконец, он очнулся и не плакал, а как-то странно гримасничал, кряхтел и не брал грудь. Потом его вырвало, или он срыгнул - у маленьких не различишь. Но отчего? Обычно это бывало, когда он жадно и быстро сосал. Утром я пошла к доктору, и меня вместе с малышом положили в больницу. Пришлось рассказать всё. Прежде чем уйти, я упаковала и унесла свои вещи к соседям и просила ничего не говорить про них Мужу. Больше мне доверять было некому. В больнице я «провела» несколько дней с любимым. Там я чувствовала его рядом с собой. Просто впаду в какое-то беспамятство и вплываю в свой мистический роман. Я даже не всегда ходила на обед – в нём не было смысла. Молоко в груди пропало. Ребёнка я начала кормить из соски. Гуляя по коридору больницы, представляла Аркадия рядом с собой, плечом к плечу, (Я помнила то прикосновение, когда, сидя на брёвнах в сорок втором году, он рассказывал о летной школе) я порой не слышала, что кто-то ко мне обращается.

На третий день утром приходила свекровь, вечером - сестра Мужа. Сима плакала и обнимала меня. Таисья Васильевна грустно посидела со мной и произнесла:
- Ты же его сама выбрала, девонька. Что же делать? Отправить тебя к матери?
Я слушала и не понимала: то ли винит, то ли ей меня жаль. Про себя думала, как явиться к матери, которая столько пережила. Как явиться мне, несчастной, к ней, с ребёнком? Она же и так, как железная, живёт. Пережив такие сомнения, второму, теперешнему своему сыну говорила и говорю: «Что бы не случилось, в какую бы трудную передрягу ты не попал, всегда знай, что у тебя есть дом, в котором тебя, любого, униженного и обиженного, здорового и больного, успешного и несчастного, ждёт мать». Всегда надо это детям говорить. На собственном опыте убедилась. Не дай, Бог, застесняются да пойдут помощи искать на стороне. Кто поможет, а кто и хуже сделает. А если такие встретятся, как Муж мой – беда! Всю жизнь испортит, до гибели доведёт.

    Через несколько дней он пришёл, трезвый, с покаянием:
- Пойдём. Не обижу больше. Без тебя плохо дома. Возвращайся. Я уже хожу на работу. Всё хорошо у нас будет. Я же вижу, что из тебя хорошая жена получается.
    И когда нас выписали, я пришла домой. Муж был дома. Взял на руки ребёнка. Усадил меня за стол. Хлопотал, кормил чем-то из магазина и опять каялся. Для меня загадка, что тогда заставило его  так притвориться. А что притворился, нисколько не сомневаюсь.
 
     Утром ушёл и не приходил несколько дней. Я поняла, что опять гуляет, про работу он сказал неправду. Прибегала его сестра:
- Эх! Если бы он сейчас был дома, я бы ему поддала. Это мой брат, но не мой брат. В кого он такой уродился? Ты, вот что. В случае чего - зови меня. Я ему гайки-то подкручу! Я его нисколечко не боюсь, в отличие от родителей. Надо мной ему не куражиться!

Во-от оно что! Оказывается, родители боялись собственного сына. А как я его стала боя-яться!

Как-то отсутствовал около недели. Наконец, явился. Я была с сыном дома, как всегда, одна.
- Ну, ты что, Уля! Не узнала? Это я, твой муж.
Открой. С трудом пересилила свой страх и молча открыла дверь.
- Есть хочу.

Зашёл и, не раздеваясь, стал есть суп из кастрюли, стоящей на печке. Небритый, помятый, как из помойки. Неужели жизнь бандита и забулдыги может нравиться? Он хлебал суп и приговаривал:

- Ванюшка, сын, папка проголодался. Ну-ка скажи мамке, чтобы накормила. Он, действительно, был голоден. Но когда наелся, стал требовать покурить. Дома ничего не было.

- Дай валенки, а? Ну, дай! Курить нечего! Пойду обменяю в одном месте.
Я стояла перед ним, закрывая собой качку, заслоняя сына. А он куражился:
- Что на защиту встала? Защитница! Зоя Космодемьянская? Или нет, ты же Ульянка Громова! Ну, ну, а если тебя пощекотать. Он вытащил нож. Я не знала, что он носит с собой нож и не видела его раньше, он показался мне огромным, страшным, и я закричала от ужаса:

- Убийца! Уходи от нас. Лучше не иметь мужа и отца, чем иметь такого, как ты! И ещё что-то, не помню. А вот то, что он мне сказал, схватив меня за волосы, запомнила навсегда:

-Ты, дрянь человеческая, кусок человеческого мяса! Кусок вонючей человечины. Хочешь докажу, как просто стать куском мяса? Боишься? Убью! – Муж грязно выругался, замахнулся на меня ножом с такой силой, что я закричала так, как кричат перед лицом смертельной опасности. Лицо Мужа было бледным, желваки ходили под кожей, глаза горели как у сумасшедшего. Заплакал сын. В стену настойчиво колотили соседи. Они обещали, что, услышав очередной скандал, вмешаются. Так и сделали на этот раз. Это или напугало его, или вывело из приступа гнева. Он взвыл, как зверь, отвёл нож, схватил валенки и выскочил на улицу. Я рухнула около качалки на пол. Когда забежали соседи, муж с женой, я подняла голову, но не в силах была произнести ни слова. Они усадили меня, напоили водой, что-то говорили. Мне кажется, что я ничего не слышала или ничего не понимала. Когда мне стало получше, показала знаками, что они могут идти. Взяла ребёнка, который уже давно плакал, и соседка не могла его успокоить. Спасители ушли. Я закрылась на крючок и, как только Ваня уснул, тоже легла на кровать и закрыла глаза.

      Душа моя кричала, рыдала, но я не воспроизводила ни одного живого звука. Кому мне было пожаловаться, кому поплакаться, как освободиться от этой тяжести? Я опять вызвала образ Аркадия и плавно вплыла в свой спасительный роман. Любимый бежал ко мне по усыпанной цветами долине, как на экране, и никак не мог добежать. А я не отпускала его, не хотела отпускать, чтобы не остаться одной. Так прошла эта ночь. По-моему, я не спала, я смотрела на него и не могла насмотреться.

     Муж не пришёл. Утром я взяла остатки ещё мной заработанных денег и пошла в магазин купить хлеба и ещё чего-нибудь. Завёрнутого в одеяльце Ванюшку я несла на руках.

Выстояв очередь, протянула продавцу деньги, но к своему ужасу не смогла назвать, что мне нужно, из моей глотки раздалось мычание, которое произвело на окружающих разное воздействие: кто-то засмеялся, кто-то хмыкнул. Продавец поняла, в чём дело:

- Успокойся, Уля. Тебе хлеба? Молока? Сахару?
Я согласно кивнула. Она сама взвесила килограмм сахару, налила в банку молока и подала булку хлеба.

Поняв, что я потеряла голос, я пошла к соседям, чтобы показать, что со мной. Они сообщили Симе, и та, придя в обед, забрала нас с Ваней к себе.
- Давай, давай, собирайся. Я тебя этому зверю не оставлю. Мать с отцом измучил, себя изуродовал, и тебе жизнь испортил.

         Я собрала кое-какие вещи и пошла за ней. Она привела нас в свою квартиру. А вечером принесла настойку брома. Первый раз напоила насильно. Потом я поняла, что мне с этим легче и стала пить сама. Искусственное вскармливание Ванюшки было хлопотно, мне выписали в больнице детский продуктовый бесплатный паёк, и ему хватало. Заговорила я через неделю. За это время раз приходил Муж. Я наотрез отказалась вернуться.
 
       Ванюшка рос слабеньким, плохо ел, я занималась им день и ночь, а ещё помогала Симе с детьми, готовила, убирала, учила с Олежкой уроки. Сима - добрая душа, не прогоняла меня.

     Но мой Ванюшка отставал в развитии (качала головой фельдшер) и когда ему исполнился год, заболел и умер от простуды. Не буду раскрывать подробности. Тяжело.

      Прошло восемь месяцев, как я жила у Симы. После похорон сына вышла работать в пошивочную. Сима по-прежнему не толкала меня вернуться к Мужу.