9. Кривляние

         Утром разговор у Варвары Степановны был коротким: дочь она отхлестала по щекам, остальных — Наташу, Аллу и всю компанию Боба — отправила в Салехард.
Проводив автобус, Лёшка впал в отчаяние: Наташа уехала, мир рухнул. Её вчерашние  следы у колонки были уже затоптаны чужими ногами. И на крыльце — ни одного её отпечатка. Лёшка зашёл в клуб. Ребят не было, только три девочки, весело щебеча, перебирали морские ракушки, рассевшись на кровати. Рядом, как могилы, зияли кровати Наташи и Аллы, уже без матрасов, без одеял и подушек — голая панцирная сетка. Заметив Лёшку, девочки замолчали. Одна из них, Таня Путинцева, не сводила с Лёшки пристального, подозрительного взгляда. Он поморщился и, не проронив ни слова, прошёл на сцену за занавес. Никого из мальчиков в спальне не было. Лёшка метнулся в соседнюю каморку. Его встретили четыре голые кровати, похожие на скелеты. На полу, среди прочего хлама, валялся рваный носок, пустая пачка «Беломорканала» и колченогая табуретка. Лёшка встал перед окном. Голова горела. Прижав лоб к стеклу, он задумался. Жизнь была кончена. Ни настоящего, ни будущего — ничего не осталось, как у покойника. Вспыхнув от ярости, Лёшка стукнул кулаком по раме. Стёкла задребезжали. Он повернулся спиной к окну, и тотчас в глаза ему бросилась надпись, процарапанная на стене: «Здесь были Боб, Джон, Серж, Мишель». Кровь кинулась Лёшке в голову. Ломая ногти, он принялся сдирать обои с надписью и вдруг заметил повыше себя большой кованый гвоздь, торчавший из стены. К нему бы ещё верёвку! О самоубийстве Лёшка знал много (из учебника по судебной медэкспертизе) и умел в считанные секунды завязать «палаческий» узел. Верёвка была в зале. Лёшка высунулся из-за занавеса. Девочки по-прежнему сидели к нему спиной. Он подбежал к верёвке с бельём и сдернул её с крючка. Влажное бельё шлепнулось на пол. Лёшка с верёвкой юркнул за занавес, но Путинцева обернулась и заметила его.
Лёшка торопился, чтобы не отступиться от того, что затевал. Один конец верёвки он прикрепил к кровати, другой завязал в петлю. Поставил колченогую табуретку под петлю, но табуретка упала. Тогда он припёр её к стене и только хотел сунуть голову в петлю, как вдруг рядом раздался голос Путинцевой:
— Шатов, ты живой?
Лёшка вздрогнул, мигом распустил палаческий узел. Путинцева была уже в дверях.
— Шатов, ты зачем верёвку спёр?
— Заткнись! — злобно прошипел Лёшка и двинулся на неё. Путинцева от страха вжалась в притолоку.
Лёшка вылетел из клуба. Он был, как в горячке. Куда-то бежал, останавливался, снова бежал и, наконец, очутился у речки. Тупо глядя на воду, он думал: «Прыгать в одежде или раздеться? Вперёд ногами или головой? Камень на шею или так?»
Мимо него просеменили гуси, спустились к воде, немного проплыли и пошли вброд.
— Га-га-га! — радостно кричали гуси, а Лёшке слышалось: «Ха-ха-ха!»
Река была мелкой. Топнув ногой, Лёшка ушёл с берега и, недолго покружив, опять очутился у клуба, но с другой стороны. Сквозная металлическая лестница, притороченная к глухой стене, вела на второй этаж, в библиотеку. Лёшка поднялся туда и, приникнув к перилам, стал смотреть вниз. Земля манила. Он перегнулся через перила…
— Не свались! — прозвучал за его спиной голос. Женщина с порога библиотеки смотрела на Лёшку поверх очков, съехавших на кончик носа. — Что ты тут делаешь?
— Я… мне в библиотеку…
— Учёт!
На двери действительно висела табличка: «Закрыто на учёт».
Лёшка пожал плечами. Не везёт! Спотыкаясь на ступеньках, он торопливо спустился на землю. Следом за ним, стуча каблуками, сошла библиотекарша. Когда Лёшка скрылся за углом, она, встав за куст сирени, вынула из дамской сумочки папиросу и закурила.
Лёшка негодовал: не дают спокойно умереть! Отовсюду тычки и уколы! Так и норовят обернуть всё в шутовство! И вдруг он услышал внутренний голос. Сначала голос долго хихикал, а потом ядовито сказал: «Ты, Лёшенька, кривляешься уже битый час. Какое-то самоубийство придумал. Это пошло, друг мой».
— Да, это пошло, — согласился Лёшка и поднял голову. Он стоял перед главным входом в клуб. Заблудился!
Тем временем из-за двери высунулась Нина Тимошина. Увидев его, она ойкнула и сразу исчезла обратно. «Засада, — догадался Лёшка, — караулят кого-то».
Потянув уличную дверь, Лёшка вошёл в тамбур. Внутренняя дверь была закрыта. Он приложил к ней ухо и различил сдавленный смех. Несколько человек ждали, когда он войдёт. Лёшка толкнул дверь. Она не подалась. Ещё раз толкнул — та ни в какую. Тогда он с разбегу бросился на дверь, она распахнулась, и на голову ему хлынула вода. В один миг он вымок до нитки! Под ногами, громыхало жестяное ведро. В зале — дикий хохот.
— Шатова облили! Девочки, Шатова облили!
Лёшка, чертыхаясь, отряхивался, а девочки ждали продолжения. Тимошина обернулась к подружкам и, стрельнув глазками, пропела:
— Какой красавчик, а штаны мокрые…
— Тимошина! — вскрикнул Лёшка голосом Карабаса-Барабаса. — Убью! — И, подхватив ведро, убежал к колонке.
Через минуту он вернулся с водой и бегал по залу, обливая девчонок. Они с визгом прыгали, но далеко не убегали. Подманивали! Одни показывали ему языки, другие, повернувшись спиной, вертели, как папуаски, своими тугими мокрыми задиками. Сухой оставалась только Таня Путинцева, забившаяся в дальний угол.
В клуб вошли Гусевич и Бякин и стали, разинув рты. Ненасытными глазами они смотрели на девочек, которые носились по залу, сверкая загорелыми бёдрами. Тонкая мокрая ткань плотно облепляла их фигуры, и было видно, как вздрагивают упругие грудки с бусинками сосков.
— Пор-но-гра-фия… — пролепетал Гусевич, локтем толкая Бякина, а тот, потеряв дар речи, только мычал.