9. Кривляние

      Утром разговор у Варвары Степановны был короткий: дочь она отхлестала по щекам, прочих отправила в Салехард. Виновники уехали,  Лёшка вернулся с автобусной остановки в клуб. Тоска была невыносимая.
Проходя мимо кроватей Наташи и Аллы, он замедлил шаг. Голые панцирные сетки без постелей были особенно сиротливы. Рядом, весело щебеча, Таня Путинцева с двумя девочками разбирала морские ракушки. Он быстрым шагом прошёл за занавес на сцену и принялся метаться из угла в угол. Тоска душила. Он завернул в каморку, где прежде жил Боб с его компанией.
Вдоль стен — голые кровати, похожие на скелеты, на полу — рваный носок и колченогая табуретка. Лёшка подошёл к окну, спихнул пустую пачку «Беломорканала» с подоконника, прижал лоб к стеклу. За окном вдали виднелось немецкое кладбище. Лежат покойники, а он ещё ходит, притворяется живым. Между тем рухнуло не только его настоящее, но и будущее, которое он успел сочинить себе! Нет смысла жить, хоть в петлю лезь! Он резко повернулся спиной к окну, и в глаза ему бросилась надпись на стене: «Здесь были Боб, Джон, Серж, Мишель». И сразу вспомнились события вчерашнего дня. Кровь кинулась Лёшке в голову, он заскрипел зубами. Выше надписи из стены торчал кованый гвоздь. К нему бы верёвку! О самоубийстве Лёшка знал много (из учебника по судебной медэкспертизе), умел в считанные секунды завязать свой любимый «палаческий» узел. Верёвка была в зале, рядом со сценой. Он высунулся из-за занавеса. Девочки сидели к нему спиной и спорили, какая ракушка красивее. Он сдернул верёвку, уронив сушившееся на ней бельё. На шум обернулась Путинцева и заметила, что Шатов с верёвкой скрылся за занавесом.
Лёшка привязал верёвку за дужку кровати, свободный конец свил «палаческой» петлёй. Под неё подставил табуретку, но колченогая табуретка упала. Он поднял её, прислонил к стене. И вдруг Путинцева окликнула его с порога.
— Шатов, ты зачем верёвку спёр?
Лёшка вздрогнул, обернулся, злобно прошипел:
— Заткнись! — и, распустив палаческий узел, двинулся на неё.
Она от страха вжалась в притолоку.

Лёшка выскочил из клуба. Отчаяние гнало его. Он очутился у местной речки. В задумчивости уставился на воду. Нелепые мысли роились в его голове. Прыгать в одежде или раздеться? Вперёд ногами или головой? Камень на шею или так утонуть?
Мимо него просеменили гуси. Подойдя к берегу, они спустились к воде, гогоча и подгоняя друг друга, а затем, вытянувшись цепочкой, пошли вброд.
— Га-га-га! — радостно кричали гуси, а Лёшке слышалось: «Ха-ха-ха!» Река была мелкая. Топнув сердито ногой, Лёшка ушёл.

Ноги привели его к клубу. Сквозная металлическая лестница, притороченная к глухой стене, вела на второй этаж, в библиотеку. Лёшка поднялся. Остановился на площадке перед дверью в библиотеку и, приникнув к перилам, смотрел вниз. Страха перед высотой не было. Земля манила. Он сильно перегнулся через перила…
— Не свались! — прозвучал за спиной голос. На пороге библиотеки стояла женщина в очках на кончике носа. — Что ты тут делаешь?
— Я…  мне в библиотеку…
— Учёт!
Только сейчас Лёшка заметил на двери табличку: «Закрыто на учёт».
Подгоняемый твёрдым женским взглядом, он спускался по звонким ступенькам, следом за ним шла сама библиотекарша. «Не дают умереть спокойно»! — сокрушался Лёшка. Когда он свернул за угол, женщина стала за куст сирени, вынула из дамской сумочки папиросу и закурила.
Лёшку распирало от ярости, и вдруг он сообразил, что уже полчаса как валяет дурака. Самоубийство придумал…
— Это пошло, — сказал он вслух, пнул ногой камешек, который полетел к крыльцу главного входа.
Дверь приоткрылась, и высунулась Нина Тимошина. Увидев его, она ойкнула и мигом исчезла. Дверь закрылась. Ага! Его ждали. Его или кого другого. Одним словом, засада!
Поднявшись на крыльцо, Лёшка вошёл в тамбур. Внутренняя дверь была закрыта. Он приложил ухо. За дверью давились от смеха. Лёшка толкнул дверь. Она не подалась. Ещё раз толкнул и почувствовал, что её держат крепко. Он с разбегу бросился на дверь, та вдруг распахнулась, и на голову ему хлынула вода — окатила всего! По полу каталось, громыхая, жестяное ведро. В зале — дикий хохот.
— Шатова облили! Девочки, Шатова облили!
Лёшка отряхивался, отжимал на себе рубашку. Девочки выжидали. Тимошина, стрельнув глазками, пропела:
— Какой красавчик, а штаны мокрые…
— Тимошина! — вскричал Лёшка нарочито страшным голосом. — Убью! — И схватив ведро, он убежал на колонку.
Через минуту он вернулся с водой и бегал по залу, обливая девчонок. Они с визгом прыгали, но далеко не убегали. Подманивали! Одни показывали ему языки, другие, повернувшись спиной, вертели, как папуаски, своими тугими мокрыми задиками. Сухой оставалась только Таня Путинцева, забившаяся в дальний угол.
В клуб вошли Гусевич и Бякин и стали, разинув рты. Ненасытными глазами они смотрели на девочек, которые порхали по залу, сверкая загорелыми бёдрами. Тонкая мокрая ткань плотно облепляла их фигуры, и было видно, как вздрагивают упругие грудки с бусинками сосков.
— Пор-но-гра-фия… — пролепетал Гусевич, толкая локтем Бякина, а тот мычал, потеряв дар речи.