9. Кривляние

      Утром разговор у Варвары Степановны был короткий: дочь она отхлестала по щекам, прочих отправила в Салехард. Виновники уехали,  Лёшка вернулся с автобусной остановки в клуб. Тоска была невыносимая.
Проходя мимо кроватей Наташи и Аллы, он замедлил шаг. Голые панцирные сетки без постелей были особенно сиротливы. Рядом Таня Путинцева с двумя девочками, весело щебеча, разбирала морские ракушки. Он прошёл за занавес на сцену. Тоска душила. Пометавшись из угла в угол, заглянул в каморку, где прежде жили Боб и его компания.
Вдоль стен — голые кровати, похожие на скелеты, на полу — рваный носок и колченогая табуретка. Лёшка подошёл к окну, злобно смахнул с подоконника пустую пачку «Беломорканала», прижал лоб к стеклу. За окном вдали виднелось немецкое кладбище. Лежат покойники, а он ходит, притворяется живым. Между тем рухнуло не только его настоящее, но и будущее, которое он сочинил! Хоть в петлю лезь! Он со злостью стукнул кулаком по перегородке. Дощатая заборка прогремела испуганно. На уровне глаз он увидел надпись углём: «Здесь были Боб, Джон, Серж, Мишель». Кровь кинулась Лёшке в голову, он заскрипел зубами. Опять стукнул кулаком. Выше надписи из стены торчал кованый гвоздь. К нему бы верёвку! О самоубийстве Лёшка знал много (из учебника по судебной медэкспертизе), умел в считанные секунды завязать свой любимый «палаческий» узел. Верёвка была в зале, рядом со сценой. Он высунулся из-за занавеса. Девочки сидели к нему спиной и спорили, какая ракушка красивее. Он сдернул верёвку. Бельё с неё шлепнулось на пол. Путинцева обернулась на шум и заметила, как Шатов с верёвкой юркнул за занавес.

Лёшка торопился, чтобы не передумать. Один конец верёвки привязал к кровати, другой завязал петлёй. Подставил колченогую табуретку, но та упала. Он поднял её, прислонил к стене. И вдруг Путинцева окликнула его с порога.
— Шатов, ты зачем верёвку спёр?
Лёшка вздрогнул, обернулся, злобно прошипел:
— Заткнись! — и, незаметно распустив палаческий узел, двинулся на неё.
Она от страха вжалась в притолоку.
Лёшка выскочил из клуба. Отчаяние гнало его. Он очутился у местной речки. Уставился задумчиво на воду. Нелепые мысли роились в его голове. Прыгать в одежде или раздеться? Вперёд ногами или головой? Камень на шею или так утону?
Мимо него просеменили гуси. Подойдя к берегу, спустились цепочкой к воде, проплыли немного и затем пошли вброд. Река была мелкая.
— Га-га-га! — радостно кричали гуси, а Лёшке слышалось: «Ха-ха-ха!» Топнув ногой, Лёшка ушёл.

Он очутился у клуба. Сквозная металлическая лестница, притороченная к глухой стене, вела на второй этаж, в библиотеку. Лёшка поднялся. Остановился на площадке перед дверью в библиотеку и, приникнув к перилам, смотрел вниз. Страха перед высотой не было. Земля манила. Он сильно перегнулся через перила…
— Не свались! — прозвучал за спиной голос. Женщина на пороге библиотеки насторожённо смотрела на Лёшку поверх очков, съехавших на кончик носа. — Что ты тут делаешь?
— Я…  мне в библиотеку…
— Учёт!
На двери действительно висела табличка: «Закрыто на учёт».
Лёшка всплеснул руками. Не везёт! Торопливо, спотыкаясь на ступеньках, он спустился на землю. Следом за ним, стуча каблуками, сошла  библиотекарша, и когда он свернул за угол клуба, она стала за куст сирени, вынула из дамской сумочки папиросу и закурила.
«Не дают умереть спокойно»! — думал Лёшка, готовый взорваться от  возмущения, и вдруг он услышал, как внутри него кто-то рассмеялся. Что такое? Он замедлил шаг, вслушиваясь в себя. «Ты, Лёшенька, битый час как кривляешься, — проговорил ему внутренний голос. — Самоубийство придумал. Это пошло, друг мой».
— Это пошло, — согласился Лёшка и пнул ногой камешек, который улетел к крыльцу. Лёшка поднял глаза: он вновь был перед главным входом в клуб. Наваждение! Так бывает, когда человек заблудится в лесу и ходит по кругу, возвращаясь на одно и тоже место.

Тем временем уличная дверь приоткрылась, и высунулась Нина Тимошина. Увидев его, она ойкнула и мигом исчезла. Дверь закрылась. Ага! Там была засада. Кого-то ждали в гости.
Поднявшись на крыльцо, Лёшка вошёл в тамбур. Внутренняя дверь была закрыта. Он приложил к ней ухо. Несколько человек за дверью давились от смеха. Ну, точно засада! Лёшка толкнул дверь. Она не подалась. Ещё раз толкнул, её держали крепко. Тогда он с разбегу навалился на дверь, та распахнулась, и на голову ему хлынула вода. В один миг он вымок до нитки! На полу, громыхая, вертелось жестяное ведро. В зале — дикий хохот.
— Шатова облили! Девочки, Шатова облили!
Лёшка отряхивался, отжимал на себе рубашку. Девочки выжидали. Тимошина, стрельнув глазками, пропела:
— Какой красавчик, а штаны мокрые…
— Тимошина! — вскричал Лёшка нарочито страшным голосом. — Убью! — И схватив ведро, убежал на колонку.
Через минуту он вернулся с водой и бегал по залу, обливая девчонок. Они с визгом прыгали, но далеко не убегали. Подманивали! Одни показывали ему языки, другие, повернувшись спиной, вертели, как папуаски, своими тугими мокрыми задиками. Сухой оставалась только Таня Путинцева, забившаяся в дальний угол.
В клуб вошли Гусевич и Бякин и стали, разинув рты. Ненасытными глазами они смотрели на девочек, которые порхали по залу, сверкая загорелыми бёдрами. Тонкая мокрая ткань плотно облепляла их фигуры, и было видно, как вздрагивают упругие грудки с бусинками сосков.
— Пор-но-гра-фия… — пролепетал Гусевич, локтем толкая Бякина, а тот мычал, потеряв дар речи.