Бумеранг злопыхательства

   Впервые за многие месяцы Михаил Борисович Зяблин пришел домой в приподнятом настроении.
- Похоже, Антонина Ивановна, кончаются наши черные дни! – восторженно объявил он жене. - Фабрике светит крупный заказ, а это – зарплата, погашение треклятых долгов, деньги на твою операцию…
  Перечень адресов, куда надлежало направить вожделенные деньги, он мог бы  продолжить: квартира, перешедшая по наследству к Антонине Ивановне, давно  нуждалась в ремонте, обветшалая мебель – в замене...
- Завтра - решающий день! – продолжал в возбужденности Зяблин.- Будет подписание контракта!..  Под такое дело мы даже немного расслабились, выпили за успехи…
- Не поспешили? – хмыкнув, спросила супруга, худосочная женщина с властным характером. – Загодя пить за успехи - плохая примета.
- Директор заверил, что все на мази. Остались простые формальности.
- У него-то, может быть, на мази. Я про тебя говорю: как ты чего загадаешь, все получается  наоборот.
   Михаил Борисович укоризненно посмотрел на жену, но смолчал, и  даже ее бестактная колкость не смогла погасить в нем тех радужных чувств, которые испытывал он от заманчивой перспективы.
   
   Зяблин – наемный работник, технолог мебельной фабрики, принадлежащей местному предпринимателю. Жизнь наемных работников всецело зависит от удачливости их нанимателей, а владелец фабрики, он же – директор ее,  был, очевидно, не очень удачливым: фабрика хирела, хирела и оказалась на грани банкротства. Но все же и  для нее засветился однажды живительный луч - победа в конкурсе на получение выгодного заказа. Этот заказ мог на какое-то время отодвинуть от многих опасность оказаться в числе безработных.

  Утром Зяблин тщательно выбрился, надел выходную одежду, и раньше обычного ушел на работу.
- Чего такой расфранченный и без зонта? – спросил сосед, уже дымя сигаретой на лестничной клетке. – Сегодня грозу обещали…
- Наши синоптики могут соврать даже о вчерашней погоде, - шутливо ответил Михаил Борисович, спускаясь к подъезду.
   Выйдя на улицу, он все же осмотрел небо. Блеклое осеннее солнце плавно поднималось к зениту, на глаза не попалось  ни облачка, ничего не предвещало грозу.
   В кабинете директора, куда он еще накануне был приглашен, уже были   начальники цехов и отделов: все с нетерпением ждали заказчика для постановки завершающих «точек над i».
 - Приехал! Приехал! – воскликнул главный бухгалтер, неотрывно смотревший в окно.
    Директор тотчас вышел навстречу желанному гостю, и через пару минут вошел в кабинет с невысоким полуседым человеком в импозантном костюме.

  Едва увидев его Михаил Борисович  почувствовал себя плохо. В  груди у него что-то екнуло, сердце затрепетало, лоб и ладони стали мокрыми от холодного пота.  В потенциальном заказчике он узнал Станислава Рябухина, бывшего институтского однокурсника, а впоследствии - сослуживца, того, с кем его отношения были донельзя испорчены.
   Рябухин разом со всеми приветливо поздоровался, обвел всех доброжелательным взглядом, и вдруг лицо его  исказилось, как у человека, надкусившего кислый лимон. Он заметил Зяблина, хотя Михаил Борисович сжался в комок и был готов превратиться в песчинку лишь бы не оказаться замеченным. В глазах полномочного визитера сверкнул зловещий огонь.
- Мне надо с вами переговорить тет-а-тет, - сказал он негромко директору, и по  сигналу того головой, подчиненные тотчас покинули кабинет.
   В приемной они стали гадать о причине их довольно бесцеремонного выдворения. Михаил Борисович знал ее точно, он понял, что  его надежды на лучшую жизнь катастрофически рухнули.

   Чтобы  уяснить, почему так панически среагировал Зяблин на появление своего знакомого,  нужно вернуться немного назад, в не очень далекое прошлое. Вначале - в советский период.
   Тогдашние руководители государства, с досадой и удивлением обнаружили растущее отставание в техническом плане  своей экономики, экономики страны лучезарного социализма, от экономики стран не уважаемой буржуазии. Особенно раздражала Америка:  по четким марксистским критериям  ее экономике  давно наступила пора загнивать, а она  продолжает цвести, ставя под вопрос основательность всего пролетарского мировоззрения.
   Отставание, порочащее наилучший, как тогда полагали, способ хозяйствования  решили преодолеть штурмом, по-большевистски, сразу и по всем направлениям.  «Догнать и перегнать Америку!» – был выдвинут лозунг и включен был на полную мощность весь потенциал административно-командной системы управления страной. Всем министерствам и ведомствам было дано категоричное указание: создать подразделения, способные обеспечить в короткие сроки должный научно-технический уровень отраслевых производств.
   Указание было серьезным: по степени его исполнения судили о соответствии руководителей занимаемой должности. Естественно, всем хотелось ей соответствовать, и вот, как грибы после слепого дождя, стали появляться на свет учреждения с помпезными именами: НИИ, ЦКБ, ПСБ, ПКБ, БТИ, лаборатории НОТ и т.д., и т.п…
    Новорожденные были хилыми. Не было  ни продуманной программы работы, ни подготовленных кадров. Названия им давали только из конъюнктурных соображений - солидное имя говорит о серьезном подходе к исполнению порученного: не какую-то шарашку создали, а целый НИИ! А то, что этот НИИ и захудалой шарашки не стоит, так это – пока, все впереди! При благоприятных условиях, и из хилого можно вырастить нечто достойное уважения. Солидное название – ориентир, цель достижения.
  Условия были архиблагоприятными: даже  младших научных сотрудников и рядовых инженеров наделили такими окладами, что их часто сопоставляли с шахтерскими.
   Но большие оклады сразу затмили собой те задачи, которые были поставлены перед научными учреждениями. Они стали заселяться людьми, весьма далекими по складу ума  от научного творчества, но зато очень близкими влиятельным людям: высоко стоящим чиновникам.
   Научные бездари хорошо понимали и свою бездарность, с которой  мирились, и бездарность своего окружения. А с ней они не мирились. Бездарность однокорытника, особенно если он выше по окладу или по должности, порождала зависть, склоки, копание ям сослуживцам. Этим занятиям работники воздвигнутых храмов науки и техники посвящали почти все свое рабочее время. А чтобы  оправдать свое пребывание в столь благодатных учреждениях, пускались на различные ухищрения.
   В научно-производственном объединении «Новатор», к примеру, Борькин, главный конструктор техники рыбоконсервного направления, изобрел хитроумный прием выживания в, хотя и склочно-эгоистичных, но сказочно богатых условиях.  Прием этот выглядел так: по заданию Борькина патентно-информационная служба НПО составляла перечень импортной техники, успешно работавшей в консервной промышленности. Плутоватый Борькин выбирал из обширного списка то, что попроще, например, механизм по заливке томатного соуса в консервные банки и предлагал включить в тематический план создание машины по заливке в такие же банки такого же соуса, но с примесью горчичного масла. На техническом совете он убеждал его членов в необходимости замещения импортной техники отечественной и в том, что добавление в соус горчичного масла – новый вид консервной продукции,  а это - значительный вклад в решение задач, для чего и был создан «Новатор».
   Подавая свою разработку под патриотическим соусом, Борькин неизменно добивался включения ее в тематический план НПО. А дальше все шло по незыблемой схеме: тематический план утверждался высшей инстанцией, деньги выделялись в объемах, заявленных Борькиным, облюбованный им механизм приобретался «Новатором» и в его механическом цехе разбирался до винтика. Рядовые конструкторы составляли спецификации, измеряли детали, делали на них чертежи, и по ним под маркой «Новатора» изготовлялся предмет с солидным названием – машина…
   По сути, проводилось простое дублирование  уже существующей техники, но в тематический план «Новатора» включался весь комплекс научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ как при создании доселе никому не известного новшества.
   Часто происходили конфузы: машины, изготовленные по чертежам новаторцев, не работали. Вроде бы все, один к одному, а парадокс: аналог работает, а его точная копия – нет. Неподвижна как памятник. Но подобные случаи никого не печалили. В ходу было научное оправдание: отрицательный результат – тоже есть результат. Такое весомое объяснение принималось благосклонным начальством, и оно  снова  давало деньги  для нового полного цикла НИОКР по этой же теме.
   Метод Борькина получил в «Новаторе» довольно широкое распространение, хотя им никого невозможно было догнать даже в принципе: те, чьи разработки копировались, неизменно шли дальше, создавали технику с лучшими данными. Но – сходило. Планы считались выполненными, премии получались, финансирование продолжалось. А Борькин, не создав ни одной внедренной в производство машины, до последнего дня существования «Новатора» продержался в должности главного конструктора новой техники рыбоконсервной промышленности.

    Рябухин и Зяблин в то амбициозное время оба закончили местный технический вуз, оба получили диплом инженера и оба «по блату» оказались в этой псевдонаучной организации – в НПО со звучным названием «Новатор». У Рябухина покровители оказались покруче, и он занял должность начальника отдела стандартизации, а Зяблин стал заведовать сектором нормоконтроля в том же отделе.
   В этом изначальном неравенстве, вероятно, и зародился червячок зависти и неприязни Зяблина к своему приятелю по институту и теперешнему начальнику. Рябухин, по мнению Зяблина, был совсем не достоин столь высокого места, и червячок  под влиянием местной благоприятной среды быстро разросся в большую  весьма ядовитую особь. Яд этого коварного существа отравлял душу Михаила Борисовича. На работе  он, хотя и с трудом, но скрывал свои чувства, дома – был откровенен.
- Рябухин прямо бесит меня! - говорил Зяблин Антонине Ивановне, с которой они два года назад начали совместную жизнь. – Он ни в чем не  лучше меня, а – начальник!.. Так руки и чешутся ему  свинью подложить.
- А ты подложи, - поддержала жена: ей, как и всем женам, хочется видеть спутника жизни шагающим в первых рядах, но никак не  плетущимся  сзади. – Подтолкни его, при удобном случае, к яме.

      И такой случай  вскоре нашелся.
    При выполнении плана работникам НПО полагалась  весьма приличная ежеквартальная премия. А поскольку планы составлялись самими же исполнителями и утверждались «своими людьми» премии были постоянными, к ним, как и к высоким окладам, все как-то быстро привыкли. Неполучение премии считалось постыдным явлением, и было поводом для насмешек над обойденным премией коллективом, а в самом таком коллективе - поводом для недовольства своим руководством. И однажды  над отделом Рябухина возникла угроза остаться без премии. По причине еще одного парадокса из той легендарной эпохи.
   Интеллигенция тогда высоко не ценилась, она так и считалась прослойкой между двумя ведущими классами, то есть чем-то очень не значимым. А при случае, она первой была и козлом  отпущения, и мальчиком для битья. Работники научных и конструкторских учреждений, созданных в спешном порядке для гонки с Америкой, исключения не составляли. Их, также как и служащих других  учреждений при малейшей потребности отрывали от кульманов и вычислительной техники и направляли на работы, не требующие ни одной молекулы интеллекта. А такая потребность была понятием субъективным и редкостью не являлась. Особенно в период сезонных работ. Часто бывало такое: ученые и конструкторы - элита работников умственного труда, авангард созидателей чудес в экономики вместо того, чтобы напрягать интеллект на решение головоломной задачи – как сравняться с Америкой, напрягали дряблые мышцы, выполняя рутинные поручения горластых начальников. Бок о бок с рядовыми бухгалтерами, учетчиками, курьерами, а то и вовсе с необразованным контингентом они нянчили новорожденных ягнят, морозили в морозильных камерах рыбу, мотыжили на колхозных полях сорняки, перебирали на овощных базах собранный урожай.
   Впрочем, те, кто направлял их на такие работы, знали, что собой представляют эти научные кадры, и отвлечения на физический труд не наносили ущерба ни текущему состоянию науки и техники, ни ее состоянию в будущем. А в остальном приносили даже реальную пользу. И работникам –  физический труд для здоровья полезен, и государству – сохранялся урожай и приплод. Да и самим  учреждениям тоже – там,  в разгар сезонных работ,  склок и скандалов становилось значительно меньше.  А бездари от науки таким отвлечениям были несказанно рады: на сортировке картошки или капусты никто их бездарности не обнаружит. Они беспокоились только о том, как бы им не остаться без премии.
   Беспокоились не без оснований: отвлечение работников от своей основной работы производилось без права корректировки утвержденных им планов. Дескать, выкручивайтесь, ищите резервы. Ушлые новаторцы, такие как Борькин, резервы закладывали в тематические планы. Рябухин был менее предусмотрительным и попался впросак.
  Работники отдела стандартизации в начале сентября были направлены на овощную базу для переборки картофеля, и это пагубно  отразилось на   сроке выпуска важного нормативного документа – стандарта предприятия (СТП), который был включен в тематический план.
    Преследуя крошечный шанс не остаться без премии, СТП готовили к выпуску в спешном порядке. За день до завершения квартала его отпечатали и даже сброшюровали, однако не успевали проверить. Рябухин был убежден, что представлять его на утверждение в непроверенном виде было  нельзя, но Зяблин считал, что ради премии можно и нужно рискнуть: директор утверждает документы, практически не читая, если видит там подпись руководителя подразделения.
   Рябухин рисковать не хотел, но  и противопоставлять себя коллективу тоже ему не хотелось. Рядовые сотрудники уже угрюмо замкнулись, а Зяблин провокационно зудел:
- Неужели ты оставишь коллектив без премиальных?
- Не я,- разъяснял терпеливо Рябухин. - Не я посылал людей на картошку.
- А люди чем виноваты?! – упорствовал Зяблин. - На картошке  все работали в полную силу! Есть благодарственное письмо с овощной базы!.. Из-за твоей щепетильности мы будем наказаны не за что!
   Сам Зяблин вообще-то на картошке и не был. Он раздобыл медицинскую справку об обострении бронхита и весь срок отвлечения показательно кашлял в отделе, но он наседал, демонстрировал, что он вместе со всеми, что он – отважный борец за интересы отдела, а их начальник – порядочный трус. 
Он умышленно ставил ловушку, зная, что при любом варианте Рябухину грозит неприятность. Если он не сдаст СТП – коллектив остается без премии и будет настроен против него, а в НПО сложился такой коллектив, против которого становиться опасно.  Если же Рябухин сдаст СТП в сыром, непроверенном виде, есть возможность осуществить подсказку Антонины Ивановны.
   Рябухин  мошенничать не умел и не хотел тому научиться, но Зяблин не отставал. Даже выходя вслед за Рябухиным в коридор, он продолжал его уговаривать:
- Ты же знаешь, что директор не будет читать, если есть твоя подпись. Он не глядя подпишет!  Сдавай СТП!
- Как-то не хочется вступать в авантюру, - возражал Рябухин уже вяловато.
- Какая здесь авантюра?! – воскликнул Зяблин, выражая крайнее недоумение. – Пустая формальность! Подписан будет СТП или не будет подписан – все равно в него еще дней десять никто не заглянет. А мы его сразу же доработаем! Как только он будет подписан, я его лично сам назад принесу, и мы его доработаем!..
  Время безжалостно подпирало, и  Рябухин, отгоняя дурные предчувствия,  отнес СТП на подпись директору.

   Но дурные предчувствия оправдались. После обыденного совещания директор, отпуская других участников, многозначительно произнес:
- А вас, Рябухин, я попрошу остаться.
   Выдержав эффектную паузу, он продолжил:
- Что за галиматью вы тут мне на подпись подсунули?.. - Читаю, читаю, - на каждой странице по сотни ошибок. Вот, сам посмотри…
   Директор раскрывает экземпляр СТП, представленный накануне на утверждение, и там, на страницах,  листаемых неторопливо директором, Рябухин  видит крупные знаки вопросов, начертанные красным карандашом. «Как в школьной тетрадке!» - вспыхивают его щеки тоже красными пятнами.
   Директор читает выдержки из документа. Одна не очень понятная фраза, другая – еще не понятнее, третья - явная бестолковщина…
- И все эту чушь подписали, - говорит он с презрением, и бросил на стол сброшюрованный том. – Твоя подпись здесь первой красуется…
   Рябухин покраснел окончательно, до корней волос.
- Думали исправить все после… Время нас подпирало… Не хотелось быть в числе отстающих… На картошке убили все время.
- Думали – подмахну бумажки не глядя? -  усмехнулся директор, как будто не замечая причинную реплику про картошку. – Так?..
- Давайте его назад, и извините меня…
   Рябухин протянул руку за документом.
- Нет уж, досмотрю  теперь до конца… Вам же потом легче будет: скажете, раз директор смотрел, значит – порядок.

   Рябухин рассказал в отделе сотрудникам о разговоре с директором, искренне отзываясь о нем, как о чрезвычайно порядочном и чутком руководителе:
 - Будь я на его месте, всыпал бы всем нам за такую халтуру, устроил бы хорошую трепку, а он только слегка пожурил.
  Эту исповедь слушал и Зяблин, и он отозвался с похвалой о директоре, хотя в душе проклинал его за беспринципность и мягкотелость.  А по «Новатору» вскоре пополз интригующий слух о предстоящем повышении Рябухина в должности.
  До самого Рябухина  этот слух пока не дошел, но он чувствовал, что сотрудники  и других отделов стали оказывать ему повышенные знаки внимания.
- Что-то вы стали реже заходить к нам в обед, - говорят ему там, куда он заглядывал иногда сыграть партию в шахматы.
   А Борькин,  увидев Рябухина как-то на улице, специально перешел на его сторону, чтобы с ним поздороваться за руку. Раньше он только отвечал на приветствия сдержанным кивком головы.

   Попытка скомпрометировать начальника Зяблину не удалась, он рассказал об этом супруге, и высказал предположение, что  выкрутиться его тайному недругу  помог некто Арефьев, начальник планового отдела.
- Они почему-то сдружились, - сетовал Михаил Борисович. – А  плановик, говорят,  директору родственник.
- А ты подумай, как  их раздружить, – советует Антонина Ивановна, досадуя на неудачу супруга.
   Это была дельная мысль, и вскоре Зяблину удалось приступить к ее практической реализации: он случайно увидел на столе у Рябухина докладную записку  Арефьева и тотчас взял ее незаметно.   Когда Рябухин решил заняться этой запиской и не обнаружил ее у себя, он крайне  был озадачен. Спрашивал о ней каждого, но все, в том числе Зяблин, говорили, что такого документа они даже не видели. Рябухин выглядел удрученным, а Зяблин, подкараулив Арефьева в коридоре, заявил ему укоризненно:
- Ты чего терроризируешь нашего начальника?
- Не понял… - пожимает тот недоуменно плечами.
- Чего непонятного?.. Проще некуда. Стасик потерял какую-то твою бумаженцию, не может найти, а ты требуешь…
- Как потерял?! – ахнул Арефьев.
   Зяблин   подливает  масла в огонь:
- Потерял…  Говорит: ладно бумажка была бы путная, а она – сплошная белиберда, а искать приходится…
   Арефьев  вспыхнул, как порох, и, несмотря на то, что его докладная записка вскоре нашлась – Михаил Борисович сумел ее незаметно подсунуть Рябухину – отношения между приятелями резко ухудшились.
   Но и эта бесчестная каверза  не принесла Зяблину желаемых дивидендов: началась грандиозная ломка государственной административной системы.
   Очередной Кремлевский властитель не оказался приверженцем устоявшейся  идейно-политической ориентации. Обнаружив, что страна теряет позиции, достигнутые в предыдущие годы,  он ухитрился обвинить в том не себя,  не свое окружение, которое сам себе подбирал, а ошибочность взятого коммунистами курса. Он решил откреститься и от строительства светлого будущего, и от плановой экономики, и от  директивного метода руководства страной.
   И хотя при опороченной им (кстати, бывшим в то время самым главным коммунистом страны)  системе до него были колоссальные достижения,  ему удалось повернуть страну вспять, поставить на рельсы, ведущие к хаосу, и хаос возник. Страна начала распадаться, как  распадается хрустальная ваза от  удара по ней молотком несмышленым ребенком.
   В условиях безудержного распада говорить о заявленном состязании с Америкой было бы смешно и  абсурдно, и все институты, созданные по этой программе, тоже распались. Канул в небытие и «Новатор». Многие его сотрудники оказались в армии безработных – давно изжитой в стране и забытой уже  категории граждан.  Зяблину, тоже познавшего участь безработного интеллигента, пришлось учиться новой специальности, чтобы попасть на фабрику мебели.
  А вот Рябухину опять повезло: благодаря его изворотливым покровителям, сумевшим и  хаос подмять под себя, он сразу был принят с весьма высоким окладом в крупную богатую корпорацию.
   Узнав об этом, Михаил Борисович заболел от жестокого приступа зависти. Желания навредить такому везунчику возросли с новой силой. Возможностей, что были в «Новаторе», у него теперь не было, но Рябухин ему подставился сам.   Он, как оказалось, даже не подозревал об истинных чувствах, которые питал к нему Зяблин, и по-прежнему считал его другом, считал, что к неприятностям, бывшим с ним в прошлом, тот никак не причастен.

   Еще в свою бытность в «Новаторе» Рябухин питал страсть к сбору информации о разного рода технических хитростях и поделках. Такие сведения тогда регулярно публиковалась в научно-популярных журналах. Тогда еще не было таких понятий, как коммерческая тайна. Новшества, созданные в каком-либо одном учреждении, заводе, институте было принято доводить до сведения всех, поскольку все были заняты одним общим делом – подъемом экономики страны.
  Рябухин вырезал сообщения о хитроумных новинках, и со временем у него таких вырезок накопилась целая папка. Перебирая как-то старый архив, он на нее натолкнулся, и у него возникла мысль издать эти материалы отдельным сборником.
   Он попытался выйти на издательства, но сразу же понял, что этот вариант тупиковый. Условия, которые ему предъявили были кабальными: авансом оплата всех издержек издательства, реализация книг - бремя заказчика. Прикинув расходы и риски, Рябухин приуныл: овчинка не стоила выделки, как говорится в одной известной пословице,  в другой – игра не стоила свеч.
   Президент корпорации, где Рябухин уже показал себя способным работником, обратил внимание на его озабоченность и вызвал на откровенность.  Идея издания книги заинтересовала руководителя корпорации, и ему самому захотелось предстать ее автором, оставить потомкам свой памятный след. Он предложил Рябухину выкупить у того авторские права. Стоимость  сделки он назвал сам, и Рябухин с радостью согласился: он получал больше, чем мог получить от издателей. Плюс ко всему -  благосклонность высокого руководителя, что  иногда ценится выше денег.
- Только, - сказал Президент,- есть одна тонкость…
   Тонкость заключалась в том, что деньги на выплату Рябухину нужно было взять в кассе корпорации, а поскольку тот получал зарплату в этой же кассе, могли возникнуть вопросы, которых Президент не хотел.
- Хорошо бы, - продолжил он, - зачислить на работу по договору кого-нибудь постороннего. Есть у тебя такой человек?.. Сумму мы за его услуги накинем…
   Вот тут Рябухин и подумал о Зяблине. Он разыскал номер его домашнего телефона, и они договорились о встрече.
   К предложению стать посредником в получении денег за рукопись книги Михаил Борисович отнесся настороженно. Долго обдумывал, искал возможный подвох, но зная  Рябухина как человека, на подлости не способного, он согласился сыграть роль псевдоавтора.
   Рябухин еще раз напомнил детали: Зяблин оформляется в корпорацию в качестве исполнителя разовой работы, суть которой для всех – коммерческая тайна. О ней знает только Президент корпорации. Большую часть денег, получаемых в кассе Зяблин, исключительно втайне от всех, отдает Рябухину, а себе оставляет оговоренную сейчас сумму. Сумма эта равна, подчеркнул Рябухин, среднемесячной оплате труда в регионе, и к ней еще приплюсуется  сумма выплаты в пенсионный фонд. Рябухин особо оговорил, что деньги ему нужно передать так, чтобы этого не видел никто. Лучше даже не сразу, не в корпорации. Иначе, сказал он доверчиво, мне грозят неприятности.
   Зяблин, живший тогда только на пособие по безработице, подтвердил согласие на такие условия.
   Но  договор о конфиденциальности сделки Михаил Борисович беспардонно нарушил. Получив в кассе деньги, он при народе, находившимся в бухгалтерии, а его было много – день выдачи зарплаты, начал дележ, говоря громко: это мне, а вот это тебе.
   Зяблин нарочно медлительно и  вызывающе отсчитывал деньги. За ним с любопытством наблюдала вся бухгалтерия и  ее посетители. Когда дележка закончилась и Зяблин, и Рябухин вышли из комнаты, Рябухин, негодуя, спросил: «Ты зачем это сделал?!.. Я же предупреждал, что не хочу посвящать в это дело Президента корпорации. Теперь он узнает, ему донесут… Ты, практически, зачеркнул мне работу в этой организации! Зачем?!..»
- Затем! – ответил Зяблин с самодовольной ухмылкой. – Так было надо…
 «Подлец! Вот так подлец!!.. – негодовал Рябухин, глядя на спину уходящего Зяблина. - А я его еще защищал!»

    Он, действительно, защищал перед Президентом кандидатуру Зяблина на роль посредника получения денег. «Не подведет? – недоверчиво спросил  Президент. – Может, поручим кому-то из моих, из проверенных?»
- Что Вы! Этот парень – надега!. Я его знаю с институтской скамьи!.. Работали вместе…
   О сцене, произошедшей с делением денег, донесли немедленно Президенту.
- Вот тебе и «надега»! – укорял тот Рябухина. – Совсем не разбираешься в людях…
  Президент все же не утратил к нему благосклонность, и когда возникла необходимость размещения заказа на какой-нибудь мебельной фабрики, он обратился к Рябухину:
- Займись этим делом. Надеюсь, что теперь ты будешь осторожным и осмотрительным… Твой процент от доходов этого предприятия тоже будет сдерживать тебя от эмоций.

  Так Рябухин возглавил комиссию, определявшую будущность фабрики.
- Кто этот толстый мужик? – спросил он директора, когда они остались вдвоем. – Тот, что ковырялся  в носу возле книжного шкафа…  Что он здесь делает?..
   Рябухин утрировал поведение Зяблина: тот не только не ковырялся в носу, что говорило бы о его безразличии к происходящему, он  был переполнен отчаянием и готов был лишиться полностью носа, лишь бы стать незамеченным.
- Это - технолог… -  ответил директор. - Он у нас недавно работает, всего несколько месяцев, но очень, очень  толковый.
   Расслабленный предвкушением подписания контракта, он не уловил в словах важного гостя предвзятости и, не скупясь на эпитеты, стал расхваливать деловые качества Зяблина. Дескать, без него – никуда.
- Пока его не прогонишь, заказа не будет,- пресекает Рябухин дифирамбы директора. – Это – подлец, и здесь он больше не нужен.
   Директор осекся. Он понял, что между председателем комиссии и  Зяблиным, которого  он так некстати перехвалил, есть что-то непримиримое.
   Его вторая попытка вступиться за Зяблина, мотивируя ее его бедностью, тоже не удалась.
   - Пока этот тип здесь, - повторил Рябухин с нажимом, - никаких контрактов с вами не будет…
- А если он  будет уволен?..
- Тогда мой голос будет отдан за вас… А мой голос – решающий… Разговор продолжим, когда пришлете приказ об его увольнении.
   Рябухин сухо кивнул головой и направился к выходу.

   После его отъезда директор позвал в кабинет только Зяблина и раздраженно спросил:
- Что за дела у тебя с этим товарищем? Почему он так против тебя?
- Против?..
- Еще бы!..  Если, говорит, ты его не уволишь, никакого контракта не будет… Вы с ним раньше пересекались?
- Учились в одном институте… Потом работали вместе… До перестройки… Он – зав отделом, я – там заведовал сектором… Вроде бы, ладили, считались приятелями…
- А что случилось потом?.. Совсем не похоже на отношение приятелей?
   Зяблин молчал. Признаться в своих мерзопакостях он, конечно, не мог.    Директор, обрисовав положение, сказал: «Или ты сам разрешай проблему с бывшим приятелем, или пиши заявление».

   Рябухин, поставив ультиматум директору, не чувствовал торжества победителя. Он понимал, что требуя увольнения Зяблина, он, в существующих условиях жизни, обрекает его на нищету. Прав ли он?.. Но возвращаясь мысленно к ситуации в корпорации, он опять закипал возмущением: «Ведь знал, негодяй, что он меня лишает работы! Хорошо, что я предварительно говорил с Президентом, а если бы не говорил?!..  Зачем он так сделал? Ведь мы же договорились». Рябухин пытался понять Зяблина, найти объяснение его  дурному поступку, но безуспешно, и он продолжал сомневаться в справедливости своих жестких условий.
   Выехав с фабрики, Рябухин вышел из машины на набережной и отправил шофера домой: в своих чувствах он хотел разобраться спокойно, а вид величаво текущей реки всегда снимал с него нервное напряжение.
   Из погруженного в себя состояния его вывел  начальственный оклик. Это был голос директора лопнувшего, как мыльный пузырь, научно-производственного объединения «Новатор». Он был на пенсии,  и уйму теперь свободного времени проводил  тоже на набережной, предаваясь глубокомысленным размышлениям. Окликнув проходившего мимо Рябухина, директор усадил его рядом с собой на скамейку. В числе обычных при таких встречах вопросов был и такой:
- Кого-нибудь видишь из бывших коллег по «Новатору»?
- Редко, - ответил Рябухин. – Сегодня вот встретился с Зяблиным. Да лучше бы не встречаться. Нечистоплотным он оказался. Неохота рассказывать.
- А ты расскажи… И я с тобой о нем поделюсь… Он у тебя в отделе был, как говорят, «стукачом»… Помнишь историю с СТП?..
   Рябухин помнил, конечно. Такие моменты запоминаются на всю жизнь.
- Я бы, действительно, подписал его,  не читая. А он подсказал, где и что надо смотреть. Вот ты и попался… Метил он на твое место…
   Вот оно что! Все теперь стало понятным. Рябухин был ошарашен, он не стал откровенничать перед бывшим директором. Сказал, что с Зяблиным он порвал, и наскоро попрощался. Угрызения совести его больше не мучили.

   А Зяблин, возвращаясь домой,  опять застал на лестничной клетке соседа, отчаянно дымящего сигаретой.
- Прав ты был про синоптиков, - прокашлял злостный губитель собственных легких. – Наврали они: грозой нынче даже не пахнет.
- Смотря, какая гроза, - буркнул Михаил Борисович, думая об изгнании с   фабрики и о том, как теперь  объясняться с кичливой супругой, которой он обещал накануне  безбедную жизнь.

Ноябрь 2015 г.