Когда пламя гасит пламя

- Пап, а этот гриб можно есть?
Я обернулся - Саша прервала тишину, висящую в воздухе уже часа два. Она держала в руках две небольших свежесорванных лисички.
- Да, дорогая, эти - можно. Только постарайся потерпеть до дома, не ешь сейчас, ладно?
- Хорошо.
Я задумался и все же спросил:
- Ты больше не обижаешься?
- Ну тебе же лучше знать, ты должен за мной следи-и-и-ть, - протянула она.
- Мы снова можем говорить?
- Да, наверное, - и положила очередную порцию грибов в плетеную, хозяйственную корзинку зеленого цвета.
В душе заиграли фанфары. Я салютовал всеми силами, ведь молчание убивало во мне все человеческое. А за этот год его осталось не так много, хоть эта девчушка и возрождала жизнь по кусочкам. Боже мой, из своих девяти, почти половину  провести во всем этом… Как она держится?
- Но ведь в следующий раз ты мне дашь пистолет? - Саша не унималась.
- Малышка, не заставляй меня.
- Можешь не продолжать.
- У Мэга осталось совсем мало патронов - десять, может пятнадцать. А ведь мы не одни уходим за провизией. Если я буду учить тебя стрелять, то другим нечем будет себя защитить.
- А мы должны думать не только о себе, - закончила она.
- А мы должны думать не только о себе.
- Хорошо.
- У тебя есть топор.
- Он тяжелый. И неудобный! Я не смогу им ударить… этих.
- Для этого у тебя есть я.
- А если ты умрешь?
- Не говори так.
- Но ведь это произойдет, рано или поздно.
- Не говори так, прошу тебя.
- Но ведь…
Я прервал ее, - дома поговорим. Саша надула губы, совсем по - детски. Да, в девять лет, казалось бы, это нормально, но не для нее. Катастрофа изменила мою дочь. Как и всех нас.
Лес вокруг был совсем тихим - ни звуков ласточек, ни уханья совы. Даже шорохов слышно не было, только тихий шелест деревьев от легкого ветра, да шаги ребенка. Я потер кобуру с лежащим внутри сорок четвертым магнумом - надеюсь, ты мне не пригодишься, старина, сегодня только лисички да опята.
Саша тиха ойкнула, ударившись о небольшой трухлявый пень, закрытый от взгляда травой по колено.
- Аккуратней, сильно ударилась?
- Нет, все нормально. Пап, смотри! - она указала на деревянный домик, видимо сторожка лесника, выбивающийся из привычной глазу листвы. На крылечке сидел один из больных и держал сигарету. Видимо еще сохранил остатки сознания, но все признаки заражения были налицо - красные, выпученные от давления глаза, и покрытые вздутыми сосудами телеса, показывающиеся из - под лохмотьев. Сторожка была метрах в ста, вся покрытая мхом, так что заметить было трудно. Эх, Саша, глаз - алмаз.
- Тихо, давай обойдем его.
- Зачем? Он же один, мы могли бы…
- Саш!
Молчание в ответ.
- Они такие же люди как и мы. Этот - уж точно, - добавил я, - а чем мы занимаемся? Чем занимается мама, Дэйви и остальные?
- Спасают людей.
- Именно! А мы с ними? С ними. Так что мы тоже должны этим заниматься.
- Но дом не выглядит заброшенным! Там могут быть припасы, для нас, для мамы, для всех!
- Вспомни, чему тебя учила мама? Нельзя думать только о выживании!
- А о чем еще сейчас думать? - и добавила, - когда ты уже повзрослеешь?
Наши взгляды пересеклись, в ее глазах блеснул огонек ярости, совсем небольшой, зарождающийся, но вполне ощущаемый. Я уже видел его до этого. Намного больший, неугасаемый, всеоблемлющий.

…Борода, густая и колючая, как стекловата. Еще пару лет назад ты ощущал ее на своих щеках, а теперь все, к чему она прикасается - лишь горлышко бутылки. Складки живота, свисающие из - под грязной футболки с пятнами от пива. Скрывающие вещь, которую ты видишь намного чаще игрушек и других людей. Самую страшную вещь в твоем маленьком мире. Мире девятилетнего мальчика.
- Это еще что за твою мать? Это ты разбил мое виски? - громкий голос отрывает тебя ото сна.
- Нет, папочка, это не я, честно.
- Ты лжешь! Грязный лгун!
Удар. Пощечина. Это только начало, готовишься к худшему. Этот человек никогда не щадил тебя. Никогда.
- А ты знаешь, что делают со лгунами? Их наказывают!
- Папочка, прости меня, это правда не я!
Еще удар. Щека пульсирует, распространяя в стороны боль, как камень, брошенный в озеро. Он приподнимает майку, расстегивая брюки. Бросает ремень на деревянный пол, рядом с кучей пустых банок из - под пива. Раздевается. В глазах тот самый огонь, всепоглощающий, разрушающий все вокруг. А рядом только ты.
- Нет, папа, нет!
Ты бежишь в свою комнату, если ее можно, конечно, так назвать. Чулан три на два , потертый матрас с торчащими пружинами, комод с концами болтов на месте оборвавшихся ручек, пара запыленных и потертых мягких игрушек. Паутина на стенах, пыль в углах. Прячешься под кровать, хотя знаешь, что ничем хорошим это не кончится. Хочется верить. Надежда - это все, что у тебя осталось.
- Сынок - сыночек, ты опять залез под кровать, придурок? Хочешь получить еще больше? Вылезай и прими наказание, которое тебе причитается!
Пол под тобой весь мокрый. Руки сжимают голову, хочется закричать, но нет сил. На лице гримаса ужаса, глаза закрыты.
- Папа, нет, пожалуйста!
Если ты чего - то не видишь - этого нет на самом деле. Главное не открывай глаза, мальчик. Не открывай глаза.
Сделав свое грязное дело он выходит, держа в руке зажженную сигарету. Едкий  дым наполняет всю комнатку, глаза начинают слезиться. Но плакать больше нечем. Ты шепчешь молитву, всплывающую в памяти из глубокого детства, рассказанную матерью на ночь. Пусть кто угодно говорит, что дети не помнят событий, происходящих спустя лишь несколько лет после рождения. Когда ты живешь в аду, запоминаются даже отголоски райских кущ, самые давние воспоминания о них.
Роется в банках, выуживает оттуда офицерский ремень со стальной бляхой, размером с ладонь. Кидает бычок на пол, давит тапком. Закуривает еще одну и возвращается назад, к тебе.
- О господи, нет.
- Твой бог разрешил мне. Каждое воскресение я хожу исповедаться! - он выдыхает в детское личико сноп дыма, - я - твой отец!
Борода прикасается к твоему уху первый раз за долгое время:
- Это я дал тебе жизнь, а не бог. И мне ею распоряжаться, ты меня понял?
Огонь разгорелся еще сильнее, будто в зрачки кто - то подкинул дров. Затем свист ремня в воздухе и удар. Еще один.
Закрой глаза и не открывай, мальчик. Главное - не открывай глаза…


…- Саша, хватит! Нельзя рисковать своей жизнью и жизнью других… - я запнулся, - людей понапрасну!
- А я попробую.
Она с обидой разворачивает голову, махнув хвостом темных волос и бросает корзину, из которой вываливается пара свежеубранных грибов. Мгновение - и она бежит в сторону сторожки, перепрыгивая через кусты, по пояс в траве.
- Стой! Сейчас же! - слова увязают в шелесте листьев, теряя свой посыл.
Я кидаю рюкзак на землю и бегу наперехват. Рука на кобуре. Между нами с Сашей - метров десять, если ускорюсь, догоню ее еще до домика. Больной старик может услышать. Черт! У дочери в руке топор, несется так, что не видит ничего вокруг. Чертова катастрофа слишком изменила ее. Неужели я мало заплатил?
Несколько секунд и я валю Сашу на землю, выдергивая топор из рук.
- Хватит! Остановись!
- Я хочу этого, как ты не понимаешь! Я хочу, хочу знать, каково это! Каково - убивать!
Я прижимаю ее голову к груди, чуть не плачу. Это я во всем виноват. Во всем происходящем.
- Тебе же всего девять. Ты же еще мой маленький медвежонок. Нельзя… Нельзя вот так просто…разрушать и уничтожать, понимаешь? Это…плохо, очень плохо.
- Плохо для кого? Для меня? Нет. Для тебя! Хуже будет только тебе! Ты всегда думаешь только о себе. Эти существа, они же все равно умрут! Они же больные, ты сам говорил! Ты сам говорил!
- Они все еще люди, Саш, все еще люди.
- В лагере у нас тоже люди! И мама! Я так хочу есть… - она начинает плакать.
- Ну же, ну же, тшш. Нас услышат.
- Ну и хорошо! Тогда у тебя будет повод сделать то, что нужно!
Я смотрю в сторону сторожки, старик все сидит на крыльце, не шелохнется. Не слышит, или не хочет замечать. Знает, чем это закончится.
Я с силой прижимаю дочь к чистой части куртки, как в последний раз. Что же мы наделали. Во что мы ее превратили…
- Полежи тут, медвежонок. Я схожу, проверю. Если ты права, то он меня не послушает и я сделаю так, как ты хочешь. Обещаю. Только…подожди меня здесь, пожалуйста.
Лишь тихий плач в ответ. Ничего, слезы потушат огонь в глазах. Надеюсь. Вытаскиваю «кольт» из кобуры, отщелкиваю барабан - три патрона. Хватило бы и двух. Но не сейчас, а четыре года назад.
До незнакомца метров двадцать. Он точно нас слышал. Почему не бежит? На таких стадиях болезни контролировать себя не получится. Присматриваюсь. Сигарета, которую тот держит в руке не тлеет. О господи. Она даже не зажжена. Голова держится на штыре, пробивающем шею в месте кадыка. Кровь затерта подчистую. Ладонь приклеена к щеке. Тихий короткий свист и в сантиметрах десяти от носа в дерево вонзается стрела, переламываясь у основания. Я тут же падаю на землю, но забываю выставить руки перед собой. Тупая боль отдает у основания носа, но адреналин тут же глушит ее. Я пытаюсь подняться на колени, чтобы голову закрывала трава. Поднимаю взгляд - Сашу не видно. Только бы ее не заметили.
- Стой, тварь! - раздается крик со стороны выстрела, сопровождающийся свистом очередной стрелы.
Я перепрыгиваю через толстый поваленный ствол кедра и на мгновение гляжу в сторону стрельбы. Трое. У одного лук, самодельный, без колчана и рюкзака, значит стрел не больше десятка. Остальные с обрубками мотыг или вил. Значит в лучшем случае шанса на промах у меня нет. Если есть еще кто-то, то даже эта возможность отметается. Дерьмо. Нужно увести их от Саши в чащу.
Приподнимаюсь чуть выше травы, чтобы эти ублюдки могли меня видеть, и направляюсь к большим валунам, к северу от сторожки. Еще одна стрела попадает в дерево в паре метров. Стреляет любитель, иначе я бы так резво не бежал. Рот открыт, в него попадает что - то теплое.  Я сплевываю, послевкусие ржавчины на языке не покидает. Кровь. Свободной рукой ощупываю нос - разбит. Это хорошо, значит кровь не от попадания стрелы.
Заворачиваю за камни, падаю на землю, выставив руки. Надо посмотреть.., холодное лезвие у шеи прерывает цепочку размышлений. Все - таки четверо. Рука тянется к кобуре уже на автомате.
- Ох, это ты, почему не кричишь? - слышится голос Саши под ухом.
- Почему ты не?.. Черт, черт, черт! - я хватаю ее, беру на руки, сую револьвер за пояс и кидаюсь вглубь леса, по возможности виляя между деревьями, придерживая дочь за коленки. Стучит локтями по руке. Но не боится. Пока что.
Даже если у них кончатся стрелы, трое взрослых мужчин смогут догнать одного с ребенком на руках. В голове туман, как и в глазах. Легкие, кажется, превращаются в кашу.  Надо что - то решать.
Резкий поворот направо - и вот мы уже снова бежим к сторожке.
- Остановись, хуже будет, тварь! - доносится со спины.  В голове лишь одна мысль - бежать. Бежать, потому что знаю, на что способны такие люди. Доведенные до отчаяния, голодные, изнеможденные. Тощие, одежда висит как мешок , впалые щеки, торчащие скулы. Меня они сразу убьют, Сашу сначала изнасилуют, а потом обоих съедят. Все просто. В такие моменты понимаешь, что либо ты, либо тебя. Я смотрю на сжатые от страха глаза дочери, ее руки, крепко охватывающие мою шею, слезинка, скатывающаяся по левой щеке…От состояния злобы пару минут назад ни осталось и следа. Спасибо Господи. И прости нас обоих.
Я останавливаюсь, закидываю Сашу на плечо, разворачиваюсь и достаю из - за пояса револьвер. До цели метров десять. Звучит довольно глупо, но так проще, чем называть этих людьми. Шанса на промах нет. Глубокий вдох, ловлю в прицельную планку «магнума» голову бандита с луком. Секунда - тот останавливается, предпринимает судорожные попытки прицелиться в  мою сторону  с гримасой страха на лице. Выстрел.
Отдача сильно шатает руку, стрелять приходится нечасто, но все равно больше, чем хотелось бы. Фокусирую взгляд на цели снова - лишь придавленная трава, скрывающая упавшее тело.
- Ублюдок! Он убил Джарвиса!
Не напоминайте. Это самое отвратительное чувство на свете. Прости меня, Господи, прости. Я прикладываю руку ко рту, еле сдерживая рвоту. 
- Сваливайте отсюда нахрен! У меня полный барабан - на всех хватит! Еще шаг и всем мозги вышибу!
- Мне больше нечего терять, - произнес невысокий парень с банданой на лице, изображающей клыки животного, - ты прикончил моего брата, тварь!
Он поднялся, сжал заточенный обрубок в руках и направился в нашу сторону.
- Дэнни, стой. Давай оставим его, а? Не стоит оно того.
- Ты бы послушал своего дружка, я тебе сейчас голову прострелю!
- Я вырву твои руки и заставлю смотреть, как я трахаю твою дочь, кусок вонючего дерьма!  - продолжил парень в бандане.
- Заткнись! Закрой свой грязный рот. Только дай мне повод, один повод, - я направляю ствол пистолета на его голову. Восемь метров.
- Да что ты говоришь? Ты просто трусливый кусок дерьма. Ты ничто. У тебя руки до сих пор трясутся.
Шесть метров.
- Я последний раз предупреждаю!
- Дэнни, отойди, я серьезно! - и обращаясь ко мне, - мужик, не надо, серьезно, мы же просто пытаемся выжить!
Четыре метра.
- Не заставляй меня, - я с трудом сдерживаю слезы.
- Запомни мое лицо, Запомни его, ублюдок. Я буду сниться тебе до конца твоей жизни.
Он ускоряется, направляя обрубок прямо перед собой, как копье. Два метра.  Напрягаю обе руки и указательные пальцы на них. Выстрел.
- Нет! - кричит третий.
Я опускаю руку и отворачиваюсь, падая на колени. Запах порохового дыма бьет в нос, окончательно подкашивая. Меня рвет так, будто мышцы живота пытаются вытолкнуть всю скверну изнутри. Колени подгибаются. Я вытираю рот рукавом куртки и достаю бутылку с водой из рюкзака. Выпиваю залпом половину, оставшуюся часть выливаю на голову и отряхиваю волосы.
- Просто. Просто уйди, - заключаю я.
- Куда мне идти, мистер? Я остался один.
Я не хочу этого. Почему даже зная, что все плохо кончится, люди продолжают действовать? Нескончаемый круговорот, приводящий к проблемам. Я гляжу на Сашу - зажмурила глаза, сжимает меня сильнее промышленного пресса. Она хочет исчезнуть, уменьшиться до размеров комара и улететь. Знакомое чувство.
- Куда мне теперь идти, мистер? - только сейчас замечаю, что парню не больше двадцати. По самым оптимистичным расчетам.
- Я…Я не знаю. Просто исчезни.
- Но…
- Исчезни! - я обрываю его, смотрю прямо в глаза полные страха. Парень запомнит этот момент. Если выживет, прошлая жизнь потеряется в потоке нового мироощущения. Такие потери не забываются.

…Теплый и мягкий бок дворового добермана - твой единственный друг и опора. Тощий, с выпирающими костями, но столь дорогой. Проснувшись, идешь  Сдавать бутылки из мусорных бачков, запах которых давно уже привычен. Сдаешь и направляешься в ближайший продуктовый чтобы купить бутылку молока, буханку хлеба и консервы для пса. Доходишь до холодильника, покупатели расходятся, будто ты прокаженный. Никто не посмотрит, что ребенок стоит в лохмотьях, со следами ударов на руках и лице, никто не спросит «в чем дело, дорогой?», «тебя кто - то обидел?», «может вызывать полицию?», нет. Лишь презрительные взгляды , гримаса отвращения и платки у рта. Молоко подорожало на шесть рублей. Секунду задумываешься: «может быть не покупать консервы?», но тут же отбрасываешь эту мысль. На кассе жирная продавщица с маленькими глазками хорька отказывается принимать оплату мелочью, ты умоляешь, на лице выступают слезы.
- Только рыданий мне тут еще не хватало, господи боже мой, давай сюда свои монетки, - ты запоминаешь эти губы, этот голос, грубый, почти как у мужчины. Благо память - единственная хорошая черта, что осталась. Сказать ей про отца? Про все, что происходит с тобой день изо дня? Нет, он твой бог. Он твой царь и бог.
Она пробивает банку консервов и пол - литровую бутылку молока, принимает горсть монеток, цокает языком, слюнявит палец и достает из кассы сдачу.
- На.
Ты берешь мелочь из рук и направляешься к выходу. Останавливаешься, возвращаешься на пару метров назад.
- Ну что тебе еще, оболтус? - ты плюешь ей кровью прямо в жирное лицо, мгновенно разворачиваешься и выбегаешь, слыша возмущенные крики и призывы «маленькая зараза!» за спиной. Наплевать. Этот старичок с фонариком, возомнивший себя человеком власти, напялив форму, ничего тебе не сможет сделать. В воздухе витает пух, весна раскрывается в полной мере, поглощая тебя целиком. Каждый вдох вне стен дома пахнет жизнью. Самый приятный на свете запах. Но почувствовать его дано не каждому, лишь тем, кому нужно успокоение. Будто сам господь подмешивает пары эфира в твои легкие.
Ты возвращаешься в родные трущобы, во двор. Доберман уже ждет тебя, виляя хвостом. Разбиваешь крышку банки о камень, подвернувшийся по пути и протягиваешь  банку псу. Отворачивает морду, ковыляет к насиженному месту. На шерсти налипли маленькие кусочки фарша. И где он достал мясо? Ну ничего, тебе самому больше достанется.
Свернувшись калачиком, сытый, спишь до самого утра, ведь папа не откликается на стук в дверь. Вместо подушки используешь бок добермана, воняющий грязью и мочой. Чувствуешь себя еще лучше, чем дома. Странно, обычно твой блохастый друг просыпается ночью, лает на местных собак, или просто метит местность вокруг. Пихаешь добермана локтем - никакой реакции. Страх сковывает до самого горла, удерживает на месте, заставляя прислушиваться - есть ли сердцебиение? Глаза захлопываются, ты начинаешь молиться. Слезы катятся по щекам, падают на щебень. Правой рукой обнимаешь собаку, левой гладишь шею. Последний оплот жизни, островок надежды мертв. Как и все в этом мире для тебя.
Спустя пару часов, роясь в баке в поисках бутылок, на самом верху кучи мусора находишь несколько коробок медикаментов, надеешься, что это аспирин или что - нибудь от простуды, на лицевой стороне надпись - изониазид и метоклопрамид. Не то, ты и слов - то таких не знаешь. Тщетные попытки поиска ни к чему не приводят. Отбросив коробки в сторону, спрыгиваешь с края бака и с тихим плачем, уходишь в сторону дома.


…Мальчишка вытирает порванным рукавом лицо, обнажая руку до локтя. Боже, какой же он худой. Выхватывает из травы палку и бежит в чащу. Забудь его. Забудь его! Сейчас есть вещи важнее.
- Солнышко, Сашунь, ты слышишь меня? - я придерживаю ее подбородок и поворачиваю к себе лицом, - скажи хоть словечко.
Глаза все так же зажмурены, но ни слезинки не катится из детских глаз, лицо не выражало ничего.
- Уже…уже можно?
- Да, дорогая, можно. Все хорошо. Я с тобой, - я обнимаю ее сильнее, боясь упустить. Надеюсь, еще не поздно.
- Теперь ты понимаешь, почему я велел тебе быть осторожнее?
- Да, - она окончательно открывает глаза.
- Ты больше не будешь так? Так делать? - молчание в ответ.
- Саш? Ты меня слышишь?
- Да, пап.
- Ты слышала мой вопрос?
- Слышала.
- Повтори его, пожалуйста.
- Давай уже пойдем отсюда, прошу.
- Сашунь, ты должна понимать…
- Папа, я понимаю, правда…но…
- Что, но?
- Ты ведь правильно сделал, что убил этих людей. если бы ты этого не сделал, они бы…они бы…
- Все хорошо, успокойся, - я снова прижал ее к себе, - Саш, ты должна понимать, что я жалею о том, что сделал. Это совсем неправильно и лишь мысль о наших жизнях поддерживает надежду на спасение в моей душе.
- Да, можешь дальше не продолжать.
Она отпихнула меня, встала на ноги и отряхнула коленки.
- Ты поняла, что я тебе сказал? Саш?
- Да - да, поняла. Ох блин, блин! Пап, смотри! - она указала пальцем в сторону чащи, куда убежал паренек пару минут назад.
Я обернулся - тот самый мальчишка бежал обратно со все той же гримасой ужаса на худом лице. Но на этот раз она была вызвана не моими глупыми воззваниями, а пятью - шестью зараженными, бегущими за спиной.
- Какого же…
- Пап! - вскрикнула Саша.
- Тшш, тшш…
Хватаю дочь, свободной рукой направляю пистолет на ближайшего зараженного, находящегося метрах в пятнадцати, стреляю и тут же спешно запихиваю револьвер в один из подвернувшихся карманов. Забрасываю одную лямку за плечо и бросаюсь в лес. Сейчас неважно, на какой стадии эти люди - все равно набросятся. Прижимаю дочь к себе, тихо шепча сквозь тяжелое дыхание:
- Все хорошо, все хорошо.
Метров через двести от сторожки наткнулись на лесную тропинку, уходящую влево. Шум сминаемой листвы за спины не утихал, но криков слышно не было, время еще есть.
Дорожка выводит нас к выходу из леса и брусчатке, всю покрытую мхом и пробивающимися полевыми цветками. Вдалеке виднеются силуэт небольшого городка -   амбар на окраине и пару домиков рядом. Выглядят опустошенными, но выбора нет - солнце уже в зените, а воздуха в легких катастрофически не хватает. Еще пару минут и придется поставить Сашу на ноги, а значит, замедлиться. Терпи, парень. Слабость сейчас - худшее преступление. Легкие кажутся изодранными, ненужными, хочется от них избавится, лишь бы пропал этот болезненный свист, наполняющий меня с каждым вздохом.
- Пап…пусти…я сама…могу, - замирающим на кочках голосом произносит Саша. Хочу ей ответить, но каждый глоток воздуха слишком важен.
Метров двести до амбара. Пожалуйста, будь открытым. Пожалуйста, будь открытым. Хоть раз в жизни мне должно повезти. Даже не мне, этой малышке, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
Сто метров. За спиной слышен хруст деревьев. Счетчик пошел.
Последний рывок. Заворачиваю за стог полусгнившего сена, бросаю дочь на него же. Хватаюсь обеими руками за большие красные двери амбара и изо всех оставшихся сил дергаю на себя. Заклинило. Все тщетно, тщетно.
Тщетно.

…Настойчивый стук в трухлявую, прогнившую дверь заставляет тебя непроизвольно открыть глаза. Встаешь на холодный пол одной ногой, держа вторую, пробитую осколком стекла, на весу. Опираешься о стены и маленькими прыжками ковыляешь к остову двери. Отец уже стоит там, в одних трусах, заглядывая в глазок. Тихо матерится, закуривает, но тут же бросает сигарету  на пол.
- Какого хрена вам тут надо?
- Александр Владимирович, это представители местного комитета по опеке, уделите нам минуту. Нам нужно задать вам пару вопросов. 
- Я вам не гребанная справочная! Сваливайте к черту!
- Александр Владимирович, если вы не откроете, мы будем вынуждены применить силу.
- Вашу же… - шепотом бросает отец, - сейчас, сейчас, только ключ найду.
Он подходит к тебе и уносит вглубь комнаты, держа за горло. Прижимает к стене, молча осматриваясь и тихо произносит:
- Слушай меня сюда. Если ты хоть слово скажешь, хоть пернешь, пока эти люди будут здесь, я изукрашу тебя так, что ты никогда ходить не сможешь, понял, мразь? - огонь в его глазах будто готов вылиться тебе прямо на лицо, ты даже отворачиваешься, но отец грубо поворачивает тонкую шейку и снова направляет ее на себя.
- Смотри на меня, я твой отец, мать твою! Ты помнишь кто твой царь и бог? Я! Ты понял, что я сказал? Ты понял? - молча киваешь, стараясь не смотреть в глаза.
- Александр Владимирович, я считаю до трех, - раздается из-за двери.
- Сейчас, иду! Секунду! -  и обращаясь ко мне, - для тебя же лучше, чтобы ты усвоил, что  сказал.
Он разворачивает деревянный ящик, открывая взору отверстие в стене, куда мгновенно забрасывает тебя и так де стремительно ковыляет обратно к двери.
- Раз.
- Да иду я уже, иду, повторяет отец и, еле слышно матерясь, закуривает еще одну сигарету.
Два часа что эти люди осматривают вашу квартиру, допрашивают отца, вынюхивая хоть один след присутствия ребенка, ты сидишь тихо, не шевелясь. Как сказал твой отец. Как сказал твой царь. Они не найдут ничего, из твоих вещей во всем помещении только кровать, да и ту детской назвать можно лишь с большой натяжкой. Игрушки отец на днях выкинул. Они ничего не найдут и уйдут, как и всегда, а ты получишь взбучку и звук расстегивающегося ремня на десерт. Так было всегда, и так будет сейчас. Но ты все равно сидишь, надеясь, что они найдут этот ящик возле стены, отодвинут его и унесут тебя в настоящий дом. Без отца, избиений и ремня. Без окурков, осколков и пивных банок. Без давящего воздуха и умирающей надежды. В другое место.
Звук захлопывающейся двери доносится до твоих ушей, разрушая последние островки мольбы, остававшиеся в голове.
-Эй! Сыночек, мать твою, выходи! Это ты их притащил? Это ты их…
Тщетно.

…-Саш, я очень сильно тебя люблю, ты это знаешь? - выдавливаю я из себя, ощущая, будто легкие превратились в месиво и вываливаются наружу.
- Пап, успокойся, мы что-нибудь придумаем. Мы дол…
- Тшш…Тшш, маленькая. Просто послушай, - кашель заставляет остановиться и согнуться в приступе, - просто послушай, хорошо?
- Х-хорошо… - со слезами на глазах произносит дочь.
- Ничего, ничего, сейчас можно, не сдерживайся, я понимаю, что ты храбрая, но не сдерживайся, все образуется, - пауза, как раз чтобы придти в себя и набрать побольше воздуха.
- Что бы не случилось со мной или с тобой, или с мамой, помни: не позволяй разгораться в твоих глазах тому огню, что разжигается в моменты злобы. Он есть в тебе, он есть во мне, он был в…впрочем, неважно. Я просто хочу, чтобы ты смогла подавить его. Всегда, я повторяю, всегда помни про это. Человеческая жизнь сейчас и так ничего не стоит, не уподобляйся тем…людям, что бродят вокруг. Пламя ненависти уже поглотило их с головой, - Саша нестерпимо рыдает, спрятав лицо в ладошках, - какой наш девиз, малышка?
- Спа - спа - сать всех людей…-сквозь всхлипы шепчет она.
- Вот именно. А людей отличает милосердие. Отличает от…всех остальных. Да, остальных, именно так.
Я встаю с колена и прислушиваюсь: топот десяти - двенадцати ног уже вполне слышим. Совсем близко. Патронов не осталось, сил не осталось, шансов не осталось. Все, что можно сделать - спрятать Сашу и постараться отбиться от этих ножом. Господи, помоги.
- Я люблю тебя, медвежонок, - я хватаю ее и поднимаю над головой, тратя последние силы.
- Нет! Нет, пап! Опусти меня! Не бросай меня! Не бросай!
- Прости меня, - я вкладываю все усилия в последний рывок и подкидываю ее в верхнее окошко амбара, на высоте примерно двух с половиной метров над головой, - я должен сделать хоть что-то. Хоть что-то…

…-Не, ну ты вообще понимаешь, что этот ублюдок Мартин пытается нас облапошить? Драный наркоман, вечно пытается отхапать часть наших денег, - громкие крики пробуждают тебя ото сна. Продрав глаза, медленно встаешь, покачиваясь, подходишь к двери. Прислоняешься к ней спиной и стараешься снова погрузиться в объятия морфея. Сновидения - высшая благодетель, дарованная несчастным. Счастливый человек не осознает всей их важности и необходимости.
- Это точно! В прошлый раз он, - громкая отрыжка слышна даже через дверь, - гы-гы, не отдал тысячу, честно выигранную мной и спустил все на герыч! Как же я ненавижу наркоманов! Отбросы общества!
- И не говори! Ну, еще по одной?
- А давай!
Изо всех сил просишь у Господа забрать тебя обратно в мир любви, счастья и самопожертвования. Какая же трудная работа у Бога - людей много, а он один. Видимо, кому-то хуже, чем тебе, но эта мысль не особо греет.
- Мой оболтус вообще в последний раз ментов вызвал, засранец! Я ему крышу над головой дал, жизнь дал! А он что?
- У тебя че эт, сын есть?
- А я не рассказывал что ли? Аээх, не важно.
- Как это не важно? Ты бы его цыгану отвел с южного, он таких любит. Монетой не обделит.
- А ты уверен, что прокатит?
- Да сто процентов! За это даже выпить не жалко!
- И праильна!
Ты прячешь лицо в ладошках, выдавливая из себя слезы, но твое горе неизмеримо. Оно выше чувств, даже плакать не получается. Нет, нет, нет! Может хоть что - то в твоей жизни будет не напрасно! Если шанс и существует, то это он. Аккуратно, стараясь не издать ни звука, отворяешь дверь и на цыпочках ступаешь к пепельнице отца. Спички детям не игрушки, спички детям не игрушки…
Засов на двери в кухню защелкивается почти бесшумно. Этого звука уж точно недостаточно, чтобы разбудить двух мирно храпящих пьяных людей, расположивших головы на столе. Секунда - и ты уже держишь в руках грязную одежду отца, попутно передвигая деревянный комод к дверям кухни. Пламя на конце спички загорается мгновенно и ты долго смотришь на него, прежде, чем зажечь новую. Кидаешь коробок вместе с маленькой искоркой на кучу тряпья, сигарет, окурков и обрезков, пристроенных тобой на комоде перед дверями на кухню. Глядишь наполняющимися глазами, как разгорается пламя. Вечно можно смотреть на три вещи, верно? Смотри, мальчик, смотри. Смотри и забывайся. Вдыхай запах горелого дерева и мяса.
Со второго раза тебе удалось открыть тяжелый засов входной двери. Закрываешь ее с противоположной стороны, садишься на каменную ступеньку, немного поодаль от площадки, кладешь голову на колени и закрываешь глаза. На этот раз никто не потревожит твой сон. Тот самый сон, где ты герой. Он закончится тогда, когда ты захочешь. Можешь быть уверен. На твоих глазах огонь тушит огонь.

…Зараженные выбегают из - за сарая, их шестеро. По дверям амбара с обратной стороны слышны удары и крики. Сейчас она поплачет, но потом поймет меня. Поймет, примет и скажет спасибо.
Никаких сил, чтобы бежать не остается. Их хватает лишь на жалкие попытки выхватить небольшой охотничий нож из кармана и выставить перед собой. Лезвие вонзается в шею ближайшего мутанта, он хрипит, желтоватый гной течет по твоему запястью, капая на землю. Вырываю нож и режущим ударом рассекаю лицо второму, от головы которого осталось только положение относительно тела. Но вдруг первый укус достигает цели. Затем второй, третий. Эти твари окружают со всех сторон, но боль от ран не чувствуется, лишь спокойствие. Спокойствие за то, что все сделано правильно. Принести в жертву одну жизнь ради новой, молодой - более, чем равноценный обмен.
Взгляд тухнет, но оживает снова в молодых глазах.
 
…Мальчик, мальчик! Ты меня слышишь? С тобой все в порядке?
Ты открываешь глаза, перед тобой возникает лицо тети лет тридцати, испуганное и взволнованное.
- У тебя что-нибудь болит? Главное не бойся, мы увезем тебя отсюда, все будет хорошо. Дашь мне ручку?
Ты пугливо смотришь на нее, но чувствуешь тепло. Ощущаешь всем нутром, что огня в ней нет, она не такая, не такая…
- Все хорошо, вот так, не бойся, зайка, - ты медленно протягиваешь ей руку, пока мимо пробегают двое мужчин в костюмах и касках.
- Мы увезем тебя отсюда, обещаю, там будет много игрушек и других детей, главное не бойся. Меня зовут Аня, а тебя? - выражение умиления надвигается на лицо девушки.
-Саша. Меня зовут Саша.