На авось

     До Старого Нового года оставались считанные часы. Игнат, дрожащий от холода и похмелья, брел к старому приятелю, с которым они некогда учились в одной художественной школе. Давно не виделись, и нужно было где-то переночевать.
     Из подвала Игната, где он жил последние две недели, выгнали утром и по-весили на, крашенные жэковской краской, двери могучий замок. Игнат равнодушно смотрел, как его лишают последнего пристанища. Он докурил сигарету, сплюнул ее на снег, развернулся и побрел куда глаза глядят. Перед ним была вся Россия.
     На тусовке у художников, где он оказался (совершенно случайно), ему налили стакан водки, дали погреться и вежливо проводили. И в гадюшнике на вокзале, когда он подошел к раздухаренным вахтовикам, ему тоже налили. На сам вокзал не пустили охранники, зато отчего-то дали пол пачки сигарет, когда Игнат сказал:
     - Хоть закурить дайте.
     Магазин, где он подрабатывал дворником, сегодня была закрыт, и поэтому на Старый Новый год у Игната в карманах было тихо. Потом он вспомнил про Склифа и побрел к нему, впрочем, без всякой надежды, в гости. На авось.
     Склиф жил в коммуналке. И комната была его чуть лучше подвала, из которого выгнали Игната. Зато на третьем этаже.
     Игнат, стоя в дверях, протер очки сто лет нестираным носовым платком, смешно хлопая маленькими карими глазами, чувствуя, как к коже, даже сквозь густую бороду, прижимается тепло.
     - Давай-давай, заходи. Сто лет… Да-да, сто лет уже прошло… Ну ты ящер! – воскликнул Склиф. – Давай-давай, садись куда-нибудь. Да не раздевайся, у меня холодно… Ну ты ящер!
     Игнат хмыкнул довольно в бороду и сел на табурет у батареи.
     - Ну ты ящер, - еще раз повторил Склиф. – Да-да, забыл представить, - он показал на парня, который полулежал на половинке от дивана-книжки, курил и отсутствующе смотрел в телевизор. – Знакомься, это Стас. Стас, это Игнат. Игнаша, да-да. Мы с  ним в художке учились. Он…
     - Стас, - представился Стас, не отрывая взгляда от телевизора.
     По телевизору показывали какое-то кино. На экране беззвучно мелькали знакомые лица. Возникла пауза.
     - Слушай, Склиф… - неуверенно начал Игнат. – А у тебя это… выпить ничего нет? Колбасит, знаешь, немного…
     Склиф вопросительно посмотрел на Стаса.
     - Стас, - позвал он.
     Стас, как присоску, отлепил взгляд от экрана, перевел на Склифа и прилепил к его лбу.
     - Наливай, - разрешил Стас.
     Склиф вожделенно потер ладони, извлек откуда-то из-под стола полбутылки водки и разлил по стаканам, стоявшим среди давно немытых тарелок с объедками на том же столе. Выпили. Закурили. Спустя какое-то время Игнат произнес:
     - Скоро Старый Новый год наступит…
     - Точно! – подтвердил Склиф, убирая пустую бутылку под стол. Глухо звякнуло.
     В ответ угрожающе заскрипели пружины половинки дивана-книжки и Стас спросил:
     - А ты, собственно, кто такой?
     Игнат поначалу не понял, что это его Стас спрашивает. Потом, когда уже сообразил, даже с некоторым вызовом, ответил.
     - Я – художник!
     - Ну и где твои картины, художник? – повысил Стас голос.
     - Не знаю… - сразу сник Игнат.
     - Э! Э! Ребзя! Вы чего? – вклинился Склиф. – Стас, я же тебе говорил, это мой старый дружище, мы пять лет в художке учились. Его жена из дома выгнала.
     Стас уселся на половинке дивана-книжки и, словно пытаясь преодолеть толщу осенней воды, уставился на Игната.
     - Жена, говоришь, выгнала? Забавно. А за что?
     - Ну… - замялся Игнат. – Нечего там рассказывать…
     - А ты расскажи, - придвинулся к нему ближе Стас. – Ну, Игнаша, расскажи!
     - Ну, если тебе интересно…
     - Интересно, - вдруг в глазах что-то вспыхнуло. – Так. Вот что! – Он достал вполне себе приличный кожаный бумажник, извлек из него деньги и протянул каждому по пятьсот рублей. – Вот, ребята, это вам подарок к Новому году. Вы сейчас быстро идете в магазин, и быстро все покупаете. Сами знаете что, но только не паленку. И закуски!
     - А что брать-то? – на высокой ноте перебил Склиф. – Ты скажи!
     - Я и сказал: нормальной водки и нормальной закуски. Игнаша, а потом ты расскажешь, отчего тебя жена из дома выгнала.
     - Цыки-цыки, юпайцы! Все в пехоте молодцы, - воодушевленно скороговорил, одеваясь, Склиф.
     За стеной соседи о чем-то переругивались скорее по привычке. На кухне гремели посудой, лилась вода из крана. Вдруг совсем вот за дверью, уставший женский голос возопил: «Да сколько ж можно туалет занимать?! Эй! Кто там? Все выходи!» Приглушенные звуки унитаза. Стены, оклеенные газетами перестроечных времен. Окно со стеклами с наледью, как в морозильнике. Удушливый запах пролитого карвалола. На полках разваливающегося стеллажа мыслеобразы из голубой глины, потрескавшиеся, обнажившие ребра каркасов с воздетыми руками, нечеловечески изогнутыми ногами, и почти все с маленькими шариками головы, или даже просто с одной тонкой шеей. Новенький телевизор с модной тридцать седьмой диагональю, показывающий очередной сериал. Без звука. И холод, липкий, как туман, заползающий в постель.
     Игнат отогрелся, повеселел, глаза заблестели, даже борода приобрела другой вид, хипповая такая борода художника.
     - Ну, рассказывай! – приготовился слушать Стас.
     - Да, Игнат, давай – жги! - поддакнул Склиф.
     - А что рассказывать?! – начал свой рассказ Игнат. – Шесть лет назад же-нился я на своей Верочке. Классная девчонка, я вам скажу, была. Короче, мы с ребятами решили выставку организовать. Тогда же, помните, все можно было. Собрались, и на «Пятаке» у Пассажа, где еще Б.У.Кашкин тусовался, выставили картины. Ребята из группы «Жители» с нами джем-сейшн устроили. И тут подходит к нам девушка и пальцем показывает на мой пейзаж и говорит: подарите мне эту картину. А я такой: подарить не могу, а продать - запросто. Она: сколько? А я: ваш, говорю, номер телефона. А она такая: чего? Короче, сторговались. Я позвонил, она пришла ко мне в общагу. То, да се. Потом друзья подтянулись с портвешком… Было шумно и весело. А я такой пьяненький и абсолютно счастливый среди друзей, и Верочка, невероятно милая. Потом друзья ушли, и мы остались вдвоем. Вдруг Верочка подходит и обнимает меня. Я просто офигел. У меня же ни с кем никогда ничего не было. Не то, чтобы я сторонился, но всегда думал, что все эти дела по-особому должны происходить. Ну любовь, то, да се… Свидания при луне, поцелуи на скамейке под сиренью. Вот такой, блин, романтик был… Да и сейчас такой же… Короче решили пожениться. Она меня со своей матерью познакомила. Заявление в ЗАГС подали. И тут, как назло, на заводе, где я трудился, решили, что художник-оформитель им ни к чему. Ну и уволили. Из общаги, ясный пень, тоже. Я два дня по городу бегал, картины свои по друзьям распихивал, чтоб не пропали. Своих вещей-то – сумка одна набралась. Вечером встречаемся с Верочкой, я такой: меня из общаги выпнули. Она задумалась, потом говорит: пойдем ко мне, не брошу же я тебя на улице. Жених все-таки. Теща моя, сука, с первой минуты меня невзлюбила. И такой я, и сякой… Да, может, такой и есть… До свадьбы еще месяц. Работы нет. Заказов тоже. Вот я в грузчики и пошел в ближайший магазин, чтоб хоть не слышать, как тещенька моя ругается.
     - Картины не пробовал продавать? – спросил Стас. – Я помню на «Пятаке» у Пассажа толклись такие.
     - Ну что ты?! Я только мольберт разложил, теще тут же орать стала, чтоб безобразия этого дома у них не было. Что дочь – дура, нашла за кого замуж выходить, что любовь зла. И все в таком тоне. Кричала, что раз она нам свадьбу оплачивает, значит, и порядки ее будут. Да и не поспоришь с этим. И мне деваться некуда. Пошел в грузчики.  Словом, через месяц расписались. Мне разрешили только двоих друзей поприличней пригласить, остальные -. с Верочкиной стороны родственники. Человек тридцать было. А на второй или, не помню, третий день Верочка мне сказала, что беременна, уже как два месяца. И после этого понеслось… Думаю: на хрена мне все это? Стал работу искать, чтоб общагу давали, но вы же помните, середина девяностых…
     - Квартиру снять или комнату пробовал, - спросил Стас.
     - Не, - замотал головой Игнат. – Я же все деньги Верочке отдавал. Она го-ворила, все на сыночка пойдет. Короче, - продолжил он. – Через семь месяцев сын родился. Сережей назвали. Смешной такой. На Веру похож. А еще через месяц прихожу домой с работы, вижу сумка моя у двери стоит. Я звоню в дверь, а теща из-за двери: иди на все четыре стороны, ты здесь больше не живешь. Я говорю: Веру позовите. А она: пошел ты на…
     - Бухал что ли, выгнали?
     - За все время, может, пару раз было.
     - А почему тогда?
     - Как мне потом теща объяснила, когда я пришел Сережу с Днем рождения поздравить, что Вера с самого начала не собиралась со мной жить. То есть это, видимо, план такой был. Она выбрала меня, чтобы забеременеть, а потом со мной развестись. Но никто же не знал, что меня с завода уволят. Что я останусь без крыши над головой. К тому же мне, как детдомовскому жилплощадь полагалась. Но я думаю, что сука эта на Верочку наговаривает. Не верю я, что можно вот так сыграть. Просто сука она, эта теща. И Веру подбила. Вера ведь не такая.
     - Ну а дальше что?
     - Ничего, - простодушно вздохнул Игнат. – Месяца два в подсобке жил, потом магазин закрылся. Жил то у одних, то у других. Когда кто-то работу оформительскую подкидывал, так в художке, пока работал, жил.
     - Сбухался?
     - Есть немного, - усмехнулся Игнат и поправил очки. – Только что сейчас говорить? На улице не пить нельзя. Пропадешь. С ума сойдешь. Иногда думаю, что лучше бы сошел. Вот не получается. Приходится пить. Ибо! – как говорит наш друг Склиф.
     Игнат вдруг засобирался.
     - Ладно, ребзя, пойду я. Хоть повидался.
     Склиф возразил, сказал, что никуда его не отпустит на ночь глядя, тем бо-лее, что через пятнадцать минут наступит «настоящий Новый год». Порылся у себя под кроватью, громыхая пустыми бутылками, достал ворох каких-то пуховиков-половиков, и Игнат со знанием дела соорудил себе лежанку.
     Уснули они почти одновременно. Еще было слышно, как за окном пускают салют. Соседи за стеной перестали браниться. Время от времени сливалась вода в унитазе и черный январский холод, туманом заползал на постель.
     Утром Стас отправил Игната за пивом, но тот долго не возвращался. Тогда он отправил за пивом и Игнатом Склифа.
     Склиф вернулся довольно быстро. Выставил бутылки на стол. Открыл одну и разом выпил половину. Потом посмотрел на Стаса странным взглядом и сказал:
     - Нету больше Игнаши. Его только что машина сбила. Лежит мертвый на дороге. Прикинь, да?!