III. D - Сказки Тейе

Ты когда-нибудь думал о Бахе? Об Иоганне Себастьяне? Ты знаешь, что вся его музыка была поэмой к Господу Богу? Восходящая мелодия — восхищение к Господу, нисходящий мотив — печаль по Нему. Его музыка — двенадцать струн Мироздания. Фуги Баха исцеляют духовные и телесные недуги. Создатель играет на семиструнной лире и пишет нам письма семью цветами радуги — прямо на небе, чтобы видел каждый, и на земле, чтобы каждый ощущал.
Он творит семь дней по двенадцать часов во свете и двенадцать часов во мраке. Классическая гамма играется на семь нот — и звучит  печально или радостно, в зависимости от того, с какого места играешь мелодию. Если начать с до и кончить ля, то получится, что вышел ты в путь радостно и налегке, а вечер встретил в печали. Если же, напротив, начать с ля, и дойти от неё аж до ноты до... Do – Domus, Dominus — вероятно, ты, отправляясь в путь печальным сиротой, попадёшь домой. Бывают счастливцы, которые играют только на До и несчастные, зачарованные вечным Ля. Я не завидую первым и, по правде говоря, не могу по-настоящему посочувствовать вторым — ведь многоцветный мир для них сводится лишь к чёрной и белой краске. Они читают в чернилах, для них Творец — гравёр или же график.
Более честна двенадцатистопная хроматическая гамма. Откуда бы ты ни начал играть её, она педантично отсчитает тебе свои секунды — некоторые с чуть большим, другие с чуть меньшим интервалом между чёрными и белыми ступенями. Хроматическая гамма подобна песочным часам. Она бежит по песчинке вниз, когда же песок пересыплется, то ты меняешь землю и небо местами, и земля по кусочкам падает песчаным дождём в небо...
Но если вернуться к Баху, знаешь, что ещё показалось мне любопытным? В одну из своих фуг как тематический фрагмент он вплёл по нотам буквы своего имени — B-A-C-H, скромный и неприметный, на первый взгляд, мотив в его музыкальном Миротворении... Но ведь, не будь этой темы - казалось бы, малости, квадрата в четыре шага, и фуга была бы иной. Знаешь, сейчас, отправляясь в странствие по лабиринтам земных дорог, моих снов и воспоминаний, я представляю себе, как каждый мой шаг или открытие, каждый виток моих странствий станет фрагментом моей собственной звуковой лестницы за грань.
На самом деле, наша жизнь — та, которую мы знаем — это некая песня. И мы постоянно поём наш мотив — то октавой ниже, то октавой выше, то в обратном направлении, сплетая с противосложением — темой того, кто нам дорог. Иногда может показаться, что соперничество темы и противосложения — вечная вражда, усложненная, к тому же, постоянным взаимным влиянием, сплетением, проникновением. Но взгляни со стороны, и ты увидишь волшебной красоты кружево, венок из лилий и диких нарциссов. По правде говоря, гармония музыкального полотна зависит лишь от мастерства играющего — сможешь ли ты в вихре звуков расслышать каждый голос, научишь ли ты его петь свой мотив в собственной манере, при этом гармонично вплетая его в композицию индивидуальных голосов, подобных ему. Играющий должен услышать каждого — не хорошо, когда кто-то надсадно кричит в верхнем регистре, а другой в это время сердито сипит басами. Прекрасно сыгранная тема — как виртуозно прожитая жизнь, модуляции темы, её вариации — словно реинкарнации. Знаешь, порой одна и та же тема звучит в разных тональностях параллельно. Должно быть, в такой момент ныне живущий внезапно ощущает потустороннее озарение и вспоминает своё прошлое воплощение или же ему кажется, словно он живёт в нескольких жизнях сразу...
Однажды со мной случилось нечто подобное. Это было пару лет назад. Как-то после литургии я сидела в Церкви Сердца Девы-Матери, глубоко задумавшись.  Девочки разошлись, а я осталась совсем одна в гулком, залитом золотым воздухом пространстве нижней камеры. Иногда я люблю сидеть вот так, одна, вдали от людей, и слушать, что шепчут соборные стены, слушать переливы золотых солнечных струй.
Сидя там, я вдруг замечталась. И мне показалось, что волосы мои — черны, глаза — цвета кофе, а кожа — смуглая и покрыта рисунками древних. Я стояла на набережной северного холодного города (Вавилона, как я узнала позже) и кого-то ждала или кого-то теряла... Рядом со мной беззвучно плакала собака, подо мной шумело серое, ворчиливо-ледяное море, на небе пьяно грохотали тучи.
В моей руке — горит трубка мира. И я, как старый индейский шаман, упиваюсь дымом из неё. Лет мне было немногим более двадцати.
Я курила там, стоя под дождём, много-много часов свою трубку, пока, наконец, ко мне не подошёл незнакомец с холодными руками и неверным взглядом, напоминающим лезвие бритвы. Фонарь залил его синим сиянием, и я поняла, что он — Вишну.
Радуясь, я пошла за ним. Когда же мы вошли в бледный круг света, я поняла, что ошиблась — передо мной стоял Шива. Мне стало страшно и смешно от собственной глупости.
Взглянув в мои глаза, Шива увидел страх, но на губах моих играла улыбка, неверная, словно змея. Такая же, как у Шивы. Взяв в левую руку мою трубку мира, он выкурил из неё дымного джинна. Пока я восхищалась туманной фигурой, он раскрыл правую ладонь, на которой как по волшебству возникла сияющая хрустальная призма. Когда я потянулась к ней, Шива, резко схватив меня за руку, произнёс глубоким голосом в нижнем регистре:
- Шакти, пробудись...
После чего я пробудилась в Золотой камере храма. До сих пор не знаю, что со мной было.