V. E - Игры Лолы

...Голос же твой, точно молота удар
Наполни своим сиянием мою тихую обитель
И снова улыбнёшься мне синими губами из тихой заводи,
Смерть моя... за что,
Жизнь моя?..


Oeuvre posthume


Ты, наверное, сейчас винишь меня, не понимаешь, отчего я ушла, милый?
Я ушла, да, я сбежала от твоей любви. Знаешь, любовь иногда хуже терроризма. Я, наверное, уже помру, когда ты это прочитаешь – ты же знаешь, я люблю иногда воображать такие вот сентиментальные глупости. Ты меня простишь? Ну, последний разик? Как бы то ни было, давай вместе всё вспомним – так, словно бы и вправду я уже померла.
Помнишь то поле диких маков, где мы случайно встретились? В то лето я любила гулять в диком парке на окраине города, петь для самой себя и деревьев, танцевать хаотичные пляски, часами валяться среди шепчущего вереска и бродить по лугам с травинкою во рту.
Я была тогда в своём любимом красном платье, беззаботно кружилась, и моя юбка разлеталась сама, словно зонтик одуванчика… Я кружилась, сама не понимая почему… радуясь лету, наверное… когда услышала щелчок фотоаппарата. Услышав щелчок, я испугалась, повалилась в высокую траву, как подстреленная. Сидя на корточках, зажав голову меж колен, я слышала лишь тихий шум незнакомых шагов по траве, в напрасной надежде, что опасность минует… Ох, нет, ты не миновал!
Дальше по лугу мы гуляли уже вместе – вместе радовались лету, вместе шелестели головками маков и сдували одуванчики друг другу в лицо.
- Зачем ты меня сфотографировал? – Спросила я тебя.
- Ты пляшешь, как Карменсита, королева дорог…
- А кто она, твоя Карменсита?
- Она – призрак вольной любви. У вас похожие юбки.
- Только юбки?
Ты пожал плечами.
- Под юбку к ней я не заглядывал.
Я задышала часто-часто и яростно и убежала от тебя в даль луга, на закат. Ты догнал и поймал меня за талию. Мы оба смеялись. Но в опускающемся тумане летней тёплой ночи твои тёмно-синие глаза казались мне глазами оборотня. Мне казалось… а впрочем, разве есть тебе или мне дело в том, что мне тогда казалось? Ты был мил и дружелюбен, довёл меня до парадной дома, где мы и условились встретиться вновь на следующий день…
Наши встречи были всё чаще, и всегда мне с тобой было хорошо. Помнишь, как мы ходили вместе к тебе на «работу» - туда, где возле театра ты играл Пьеро и пел на разные голоса? Я до сих пор не могу забыть твоего голоса. Когда ты пел Призрака, ты шипел, ты извивался змеем по земле, из твоих уст вылетали звуки столь волнующие – глубокие, чувственные звуки-иероглифы, передающие страсть и отчаяние, восхищение и похоть… Когда же ты обомлевшей юной девушкой вторил сам себе, я не верила своим ушам, я не верила твоим глазам – застывшим слезинкам неба – мне казалось, то юная принцесса пробует голос в соборе из зеркал.
В то время я не умела петь так звонко, как ты. Мой неоправленный, неограненный хриплый голос обычно нёсся свободно, будто жеребец, солнечными лугами… В городе же я замыкалась, проговаривала фразы поверхностно, слегка жеманно… Курила. Но только траву, не выносила вкуса табака.
На городской площади царствовал ты, я же обнимала за талию твою вечную спутницу скрипку, сидя поодаль на ступенях собора. В лугах же я танцевала тебе и деревьям. Я пела свободно, экстатически вскидывая вверх руки и кружась с закрытыми глазами. Потому что, если я их открою, я останусь на месте, но небо и деревья с безумной скоростью станут кружить вокруг меня, пока я, ослабев, не упаду на траву.
Помнишь, как-то раз вечером, была уже осень, мы гуляли. Мы мечтали, что вместе будем играть на сцене, будем вместе петь – я – своим диким звериным голосом, а ты - своим  несравненным. Мы мечтали, закутавшись в осеннюю одежду поплотнее – от ветра. Мы любовались, как в воздух вздымаются мосты. Ты – смотрел с восхищением, я – смеялась и говорила глупости.
- Вот тот, говорила я, похож на пистолет, направленный в висок небу, а у того, похоже, стояк… А тот, - поворачивалась я в противоположном направлении, тыкая пальцем в дальний третий мост. – Тот похож на пальму!
- Пальму? – Удивлялся ты. – Это почему?
- Ну как? Вон видишь тот здоровый зелёный фонарь на его вершине? И цепочка жёлтеньких внизу…
- Карменсита, - неожиданно прерываешь меня ты.
- Ммм? – я поворачиваюсь в твою сторону с капризно изогнутыми губами… знаешь ведь, как меня бесит это имя! Тем не менее, в тот раз я тебе подыграла.
- Да, Хосе?
- Ты пьёшь виски? – Неожиданно…
- А ты это к чему?
- Знаю хороший бар неподалёку.
- Ну, так за чем же дело стало?
После нескольких шотов мне захотелось танцевать… И я танцевала. Тащила тебя за руки и кружила каруселью. Ты смеялся тогда… Но скажи, тебе и впрямь было так хорошо? Или ты был просто пьян?
Должно быть, хорошо, потому что ты был щедр со мной – подливал и подливал, не скупясь, виски 18-летней выдержки… названия не помню – чёртова голова в тот вечер звенела, словно цимбал!
Но буду краткой… ещё после пары шотов мне захотелось спеть. Зная мою певческую неукротимость, ты предложил преподать мне пару вокальных уроков дома. Я, конечно, с радостью согласилась… только вот спляшу ещё парочку танцев! И тут же вихрем унеслась вслед за каким-то рыжеватым ирландцем… Он что-то кричал мне сквозь музыку по-свойски… я качала растрёпанной головой и заливалась смехом – ничего не слышу!
С танцпола ты уносил меня, перекинув через плечо. В первый раз, когда ты забирал наши пальто, я смылась из раздевалки назад. Во второй раз -  нет. Должно быть, какой-то мудрый древний советник всех гулящих женщин, именуемый интуицией, повелел мне в тот момент последовать тебе… Иначе, боюсь, ирландец схлопотал бы той ночью в лоб дубовым стулом!
… У тебя. У тебя мы пели какой-то рок, не помню, голосами, почти сливавшимися в унисон – настолько я охрипла от буйного смеха в том баре. А после, выдохшись, я тяжело плюхнулась на старенький диван. И ты, усевшись рядом, приобнял меня за плечо, осторожно развернул к себе и сказал… или мне показалось?
- Я убью тебя, если не будешь моей.
Моя спина тут же напряглась под твоей рукой и похолодела.
- Что? – Переспросила я.
- Ты о чём? – Твои ясно-синие глаза смотрели на меня горячо и доверчиво. Играла какая-то психоделика.
- Йозеф, мне пора, - сделала я попытку подняться с дивана.
- Куда ты? – Твоя рука крепко держала меня выше локтя. – Транспорт уже давно не ходит, ты живёшь на другом конце Бэби (так мы в шутку называли Вавилон).
- Ничего, - вновь попыталась высвободиться я, -  я пешком пройдусь, освежусь как раз.
- Останься, глупенькая, - ты меня обнял – безапелляционно, словно любимую игрушку. – Отдохни у меня, а утром я покажу тебе ещё что-то.
Твоё дыхание щекотит мне шею.
- Отпусти, я не хочу! – Пытаюсь я скинуть твои руки, но предательское тело не слушается, слишком ослабло после выпитого.
- Хочешь… - Властно шепчешь ты. – Хочешь…
- Нет, не хочу! Пусти.
Не пускаешь. Осыпая мои ключицы влажными горячими касаниями ненасытных губ, ты вдавливаешь меня в диван своей тяжестью. Плотно заключив мои запястья в тиски левой ладони, держишь их за спиной, правой же быстро справляешься с подвязками моих чулок и ленточками корсета.
Скоро, очень скоро я, смуглая и нагая, словно твоя любимая скрипка, покоюсь в твоей левой руке. Я не плачу, замерла, сама не зная, отчего. Ты медленно… медленно… слишком медленно, будто снег, опускаешься на меня… отмотаем время назад – поднимаешься – и опускаешься снова… и снова. С каждым разом твои движения становятся всё быстрее и неряшливее, всё больше напоминают агонию.
Я бьюсь, пытаюсь сопротивляться… нет, уже не пытаюсь. Наблюдаю за нами, словно бы, со стороны… твоя белая спина и тёмные спутанные волосы. И я, жалко распластанная под тобой, будто неживая. Я не реагировала, я замерла. Мне казалось, этой варварской близостью ты разбиваешь во мне что-то драгоценное. Я не могла объяснить, что… это не девственность, нет. Её, слава небу, на тот миг у меня не было уже давно. Это была, словно бы, какая-то иная линия будущего, более светлая, более безоблачная, чем небо в день нашей встречи. И вот теперь ты упорно, будто колдун специи на снадобье, своим пестиком в моей ступе каждым упорным ударом разбивал это.
Ты так и бил, пока я не заплакала.
Вскоре после этого я сидела на подоконнике и смотрела на бледнеющее вдалеке утро…
- Я думал, ты хочешь, - виновато шептал ты, гладя мои руки.
Я покачала головой и вновь упёрлась взглядом в небо. Эх, Хосе, Хосе! Ты пронзил меня, чего тебе теперь-то надо?
- Пойдём, Карменсита, спать?
- Пойдём… - Бросаю я последний взгляд в глубокое по-ночному синее небо и покорно слезаю.
Мы спим вместе, ты меня обнимаешь. Спим судорожно, нам сложно уснуть – и тебе, и мне. Мне больно, тебе совестно… и страшно перед неизвестностью утра.
Утром… мы прощаемся, как ни в чём не бывало. Ты спрашиваешь, приду ли я снова? Да, конечно, о чём речь, душка! Ты говоришь, прости, что погорячился. Я говорю, о чём речь, я всё понимаю… Смеюсь, как всегда, беззаботно… Я совсем трезвая, странно, да? Ты говоришь, я немного выпила. Нет, говорю я, я выпила много, даже очень много, просто меня почти не берёт алкоголь. Наверное, подшучиваю я, я инопланетянка. Да, говоришь ты, наверное…
Когда я затягиваю чулок и обуваю высокие ботильоны, ты впиваешься холодными пальцами в мою руку.
- Если ты не придёшь… - Говоришь ты и смотришь на меня с какой-то маниакальной решимостью.
Брось, глажу тебя по руке, я приду. Завтра, как всегда, в обычное время. И соскучиться не успеешь, я тут как тут!
- Когда ты придёшь… - Тут ты мне шепчешь такое, от чего у меня моментально взлетает кровяное давление, сердечный пульс, температура и настроение… а щёки ярко пылают до конца дня, словно стремясь всему свету растрезвонить о твоём развратном обещании.


***


Весь тот день, помню, я ходила, как в тумане. Я не сразу пошла домой, нет. Сначала на набережную, прохладиться. Усевшись на свои любимые камни, я хотела, как обычно, посмотреть на реку, подумать… Но нет! Река в тот день мне подмигивала, заигрывала со мной, подлая!
Рядом сидела девушка с огромной сумкой. Симпатичная рыжая девушка, в ушах – плеер, болтает ногами у воды. А что у неё, интересно, в сумке? Вдруг, игрушки из магазина для взрослых? Я же не знаю, вдруг она безумная нимфоманка, которую намедни бросила восьмая за этот месяц девушка? Ох, нет! Она поднимает глаза на меня, эта нимфоманка! Сейчас по моим глазам, по моим щекам, по моим размазанным губам она всё прочитает, что у меня на уме, и тут же, под мостом, сделает мне «харакири»! Только не это! Закрыть, скорее закрыть глаза, пока она ничего не прочитала!
С набережной я ретировалась быстрее пули. Побежала в парк, кормить уток. По соседней аллее прогуливался старичок… благовидный такой, с газетой, при шляпе. А что это, интересно, он так ухмыляется при взгляде на меня? В общем, думаю, ты представил себе, как я, полоумная и растрёпанная, наматывала круги по огромной чувственной Бэби, пока не оказалась у себя дома, в собственной ванной. Запертой.
Там, включив душ, я стала было представлять в красках, как ты исполняешь обещание… Но вскоре мне стало гадко – и, смыв ночной макияж, я просто побежала на увядающий луг ловить лучи осеннего солнца… задумчиво петь… прозаично курить. Писать прутиком на осенней земле обрывки случайных стихов…
Новой ночью я опять беспокойно каталась на кровати. Мне снилось, вот ты ласкаешь меня… а вот – я не хочу, и ты рвёшь мою одежду, и вновь протыкаешь меня через силу… вот ты целуешь меня в ушко… а вот теперь – оскорбляешь… вот ты несёшь мне цветы, и я чувствую себя счастливой – я верю, ты меня любишь… а вот ты меня бьёшь, и я, сбитая с ног, на полу плачу…
Глупые, глупые сны! Если я ошиблась, если хватила сгоряча, прости меня! Именно после тех снов я собрала твои фотографии в конверт и написала тебе письмо… думаю, ты помнишь, о чём. Там я была более лаконична, нежели здесь.
В нетерпении, с холодными пальцами, с конвертом в руках, я вновь ждала, когда наступит утро. Утро вкатывалось в окно невыносимо медленно – будто пьяница к сварливой жене домой. Собралась как можно скромнее: любимый индийский шарф со слонами – на счастье. Серебряную змейку на руку – для защиты. Вся в татуировках… ну, это уж обычное дело! Татуирован – значит, вооружен. Потираю инь- и ян-ладони друг о друга, будто бы мне холодно… Ничего подобного. Я буду, Йозеф, буду, как и обещала, в назначенный час.
Тихо-тихо поднимаюсь по лестнице, прячусь за косяки – вдруг, ты смотришь в глазок, вдруг, ты ждёшь, поймёшь, что я задумала, вдруг – увидишь? Нет, слава небу, всё благополучно. Тихо, очень тихо, подтыкаю письмо за дверной косяк, чтобы сразу же упало, и ты заметил. А теперь – самое страшное – жму медную кнопочку звонка – и, более не заботясь о производимом моим побегом шуме, бросаюсь наутёк… Звук открываемой двери – я уже внизу. Звук открываемой двери – и, мне кажется, ты даже не берёшь моё письмо, кидаешь у зеркала, в коридоре, нераспакованным. Мне кажется, ты слышишь шаги и бросаешься в парадную – за мною вслед. Я соображаю на удивление ясно, я соображаю, как дикий зверь, – изо всех сил пинаю входную дверь, чтобы побольше шума, а сама – скатываюсь в подвал, прямо в пыль, прямо к крысам. И сижу там, в темноте, на корточках, зажав коленями уши…
Из темноты я вижу, кто-то пролетел мимо, хлопнул входной дверью… Ты ли это был? Яснее посмотреть я не осмелилась. Я молилась в темноте, просила небо, чтобы наверняка, чтобы пронесло тебя мимо. Прости, Йозеф… Может, я и впрямь эгоистка.
Выходила из твоего дома я медленно – куда мне было торопиться? Прошлое я разворошила, будущего у меня не было. Куда мне было пойти? Домой? Там ждёшь меня ты. В парк кормить уток? Там снова ты. На луг? И там ты. На набережную, к мостам, к театру? Везде ты, ты, ты!!!
Я просто брела, куда ведёт река… река вела к собаке, одинокой и бездомной, как я. Я остановилась и почесала «дружка» за ухом… Вдобавок, дождь начинается. Укутавшись вместе моим плащом от острых капель, мы зябли там вместе – собака и я, в тревожном ожидании подступающей бури…