X. A - Игры Лолы

В последнее время я всё чаще думала о Леонардо и Лизе, о нас с Домиником. И думала я вот примерно о чём: сейчас куда больше «уникумов», чем на самом деле любящих людей. Для нас стало важнее выделяться из стада, быть несносными, вредными, гадкими, зато «настоящими», чем попытаться искренне выслушать другого, стать с кем-то неделимым целым.
Вот мы с Домиником. Живём вместе – два дзенствующих гения, два вольных монаха-развратника. Живём, вроде бы, дружно, вроде бы, понимаем друг друга, друг другу не чужие… Но кто же мы на самом деле? Есть ли у нас своя Вселенная? Есть ли у нас что-то по-настоящему драгоценное, что-то неприкосновенное, что-то своё?
В последнее время мне стало казаться, что мы – две отдельно наматывающие свои круги планеты, живущие своей отдельной планетарной жизнью, а наше так называемое «общее пространство» - это всего лишь результат космической гравитации. И в момент, когда я такое подумала, мне опостылело вольнолюбие Доминика, мне опостылело и собственное вольнолюбие. Меня стал бесить Доминик и всё, что с ним связано: его вечная ироничность и маниакальная увлеченность собственным внутренним миром, меня стали бесить наши маленькие домашние ритуалы – они казались мне фарсом, наша общая привычка бродить в одиночестве по ночному городу… Сейчас меня бесило всё, что прежде нравилось: то, как он подолгу разглядывал себя в зеркало, расчёсывая длинные восточные волосы, то, как он бережно по-братски со мной обращался… Ведь он таков со мной лишь потому, что глубоко в душе он безразличен ко мне. Доминик участлив, пока ты нужна ему для его творчества (опять же, не нашего творчества, а его, его!), думала я, на самом же деле, он холодный, он самоуглублённый человек… Ты просто инструмент в его руках. До чувств других ему совершенно нет дела, он не умеет любить.
Но, вспомни, возражал «адвокат дьявола» в моём сознании, кто был с тобой рядом каждый раз, когда тебе нужна была помощь? Кто позвал тебя с собой с набережной? Кто помог сбыться твоей заветной мечте? А кто разделил с тобой твою болезнь в той истории с несбывшимся ребёнком?
Мне возразить было нечего. Далее разговор продолжался примерно по следующему сценарию:
- Пора признать, ты – больше не ты, тебя нет…
- Это как так, меня нет?
- Ты не дала мне договорить. Ты – это не ты, а глупая влюблённая корова! Ты больше не можешь думать головой, а потому тебя нет.
- Как это меня нет, когда ты разговариваешь со мной? Зато у меня есть сердце в отличие от тебя, мозг!
- Зато у тебя больше нет мозгов, потому что они под гормональным кайфом, и вернутся ещё ой как нескоро!
- Ну, если ты мне хотела сообщить только, что я глупая влюблённая корова, то…
- Да, именно это я тебе и хотела сообщить!
- … нам говорить, думаю, больше не о чем!
- Думает она! Я тебе скажу, каким местом ты сейчас думаешь! Я, вообще-то не только об этом хотела поговорить…
- А о чём же ещё?
- Я знаю, что тебе делать с Домиником!
- Уже теплее…
- Скоро у вас представление…
- И?
- Во время представления он выматывается из сил, причём всё сильнее с каждым разом. А значит, даже такая стрекоза, как ты, сможет с ним справиться…
- Ты это сейчас к чему?
- А вот напои его после Игры покрепче – и узнаешь!
Выпалив такое, предательница исчезает. Даже не хочу всерьёз думать о том, что она имела в виду. Понимаю одно, если так и дальше продолжится, я окончательно с катушек съеду.
В одном она была права: у нас через пару дней Игра.
Я заметила одну забавную особенность: в каждой из наших Игр преобладал определённый цвет – чётко по спектру. Первая игра – Кроваво-красный, дальше – Осенний оранжевый, следующий – Слепяще-жёлтый, цвет золота… ну и так далее. На тот момент мы дожили до Голубого. Мне не терпелось узнать, что же покажет Призма на этот раз.
В день выступления мы почти не разговаривали по пути в Театр. Доминик внимательно следил за дорогой и думал о чём-то своём. Выглядел он неважно. Я же, насупившись, глядела на пролетающие мимо дома и одинокие деревья. Моё внимание было рассеяно. Я больше думала не о предстоящей Игре, а о чёртовой идее напоить Доминика. И чем чаще я об этом думала, тем более готова была поддаться искушению. Внешне я оставалась озорной и безалаберной, как и прежде, но внутри меня словно бы черви траншеи рыли: что-то, тщательно скрытое глубоко в недрах меня, требовало жизни, рвалось наружу с криком… И у меня больше не было сил сохранять это в тайне. Может быть, «адвокат дьявола» права, и я и правда ненасытное глупое животное, но я желала Доминика. Желала каждой клеточкой тела, каждым волоском, каждой порой, каждым костным сплетением – желала так, как никого прежде. Это желание вырастало из меня, как атомный гриб, – меня пугали его масштабы – желание становилось больше меня, оно меня затмевало. Где-то в глубине души я, как, наверное, и Доминик, не хотела ничего менять, хотела оставить наш «дзен-монашеский» уют в прежнем небрежно-вольготном состоянии, хотела, чтобы он так же мирно жил в соседней комнате, чтобы мы дурачились и творили, чтобы каждый делал, что ему вздумается. Но Атомный Гриб во мне разрастался, не спрашивая моего желания, и постепенно подминал под себя всё, что было мне дорого, всё то хрупкое, мою снежиночку, которую я так берегла, над которой я трепетала, лишь бы не сдуть… лишь бы не сломать…
Голубой… Цвет хрупкости. Странно рассудила Призма в тот раз: Доминику досталась роль умирающего Будды, мне – его первого ученика. Помню, он, улыбаясь, протянул мне Цветок – таинственный лучистый Голубой Лотос в дрожащей старческой руке. А я – силён и молод – принимаю дар из рук Учителя, смеюсь ему в лицо… и он улыбается широко, по-детски.
Никогда прежде не видела Доминика старцем. Я видела его женщинами и детьми, видела его красавцами и ублюдками, но Буддой у смертного одра… Думаю, нашу Голубую Игру поняло меньше человек, чем все наши фильмы вместе взятые. Я же смотрела наше Кино изнутри, читала по глазам Доминика. Когда хрупкий старец протянул юноше Голубой Цветок, Доминик в нём произнёс: я таков, как есть, перед тобой открыт как на ладони. Жизнь моего героя на волоске, как на волоске и наша близость. Беги, как привыкла, в сторону горизонта, за поля, и стань, как прежде, вольной пташкой, девушкой полей. Или же возьми наш редкий Лотос и береги его, как и прежде. Ты свободна, Лола, свободна всегда была. Любое твоё решение станет решением Коэна…       
  Тем вечером «отходящий в паранирвану Будда» хлопнул полторы бутылки вина и рухнул спать как подкошенный. Определив по дыханию из неприкрытой двери, что спит он крепко, я-таки отправилась совершать свою диверсию.
Я воровато заглянула в комнату: красавец Доминик мирно спал, сбросив одеяло, доверчиво  распростав по кровати ноги и руки. Луна бессовестно ласкала его по обнажённому бледному торсу. Дышал он, помню, тихо-тихо, словно замирая перед каждым вдохом… немыслимо длинные волосы стекают ручьями вниз – по груди, подмышкам, по животу. Резкие ночные тени падают на лицо, стекая чернотой в приоткрытый рот, в глубокие глазницы, по острым скулам. Его ладони, его ступни, кажется, просвечивают этой ночью… Мне кажется, лунные иглы, играя, прошивают его насквозь… Мне кажется, этой ночью Доминик похож на пепел. Мне кажется, любой громкий звук, даже неосторожная фантазия, рассеют моего Будду…
Я приближаюсь, кладу ладонь на его грудь. Грудь еле колышется, он холоден как лёд. Ухом к губам. Дышит, но, Боже мой, как тихо… Мне кажется, Луна прошьёт его насквозь, и я его потеряю. Беру его руку пощупать пульс – рука, кажется мне, легче воздуха… Мой Доминик растворяется у меня на глазах, у меня на руках. Мне кажется, ночь – это вода, а Доминик похож на медузу, которая растает, если её вытащить на воздух. Подумать только! Мой любимый мужчина – большая белая медуза. Но что же я? Я трогаю свой лоб – я немыслимо горяча, слишком горяча для него, для моего белого, для моего снежного, парящего в Сновидениях, моего невесомого, моего желанного… моего неживого. Мне нужно немедленно бежать – своим теплом я накаляю атмосферу. Мне нужно бежать как можно быстрее, как можно дальше, бежать из этого царства зимы и никогда не возвращаться… Но что же будет с ним? Вдруг он так и замёрзнет? Дать Луне прошить его холодным лучом?
- Всё будет хорошо, Доминик… всё будет хорошо… - Шепчу ему я и глажу по шёлковым мягким волосам, целую онемевшие губы. – Ты просто немножко потратился на Игре… Мой Будда, мой неосторожный Будда… Ты поправишься… ты поправишься…
Скорее зашториваю окна, ложусь сама под острые лунные когти, обнимаю за талию, шепчу на груди глупости… Грею, оберегаю Снежного Будду всю ночь. Всю ночь прячу от завистницы-Луны…
Утром просыпаюсь на подушке Доминика, в его кровати… заботливо подоткнут плед. Сколько я проспала? Раздвигаю шторы – на улице уже день в полном разгаре, часов не меньше двенадцати.
Бегу на кухню, босая, растрёпанная, в ночнушке. А там «виновник торжества» сидит и, как ни в чём не бывало, хлещет кофе с коньяком.
- Привет, - говорит, - Коломбина! Что-то ты сегодня бледновата…
Тут я не выдержала и залепила ему шоколадной конфетой прямо в глаз.
А после убежала в комнату, заперлась и расплакалась от злости.
- Это, - думала я, - последняя капля!
Ухожу… ухожу сегодня же!


***


Никуда я не ушла. Через пару минут раздался стук в дверь. Явился Доминик – с Примирительным кофе с коньяком с Примирительной печенюшкой.
Позже, вечером, мы валяли дурака у камина, приканчивая остатки вчерашнего вина, когда он неожиданно спросил:
- Как тебя зовут?
Я аж опешила:
- Ты же знаешь, Коломбина.
- Не это, другое имя.
Кончики моих пальцев почему-то защекотала дрожь.
- Лола…
- Лола, - повторил он.
- А что?
- Да так… неудобно вышло, проснулся в одной постели с незнакомой девчонкой.
В ответ я стукнула его по плечу подушкой и поскорее отвернулась, чтобы он не увидел, как моё лицо наливается краской.
Смешно, но с тех пор дистанции между нами как не бывало.
Что изменилось с тех пор, как мы стали ближе? Да практически ничего. Разве только больше времени проводили вместе: вместе гуляли, больше репетировали, чаще валяли вместе дурака. Если, впрочем, кому-то хотелось побыть одному, это, как и прежде, не вызывало вопросов. В этом плане Доминик был человеком просто уникальным – даже после постели он не считал меня своей вещью, хотя, осознаю, что парой-тройкой своих поступков я сама давала ему на это повод. В ответ и я не владела Домиником – я просто была с ним и просто его любила – вот так внезапно всё стало просто…