XI. B - Игры Лолы

Вспоминаю… снова вспоминаю… Думаю, будто плаваю – как рыба сквозь ночь… И во всем мне видятся сегодня тревожные знаки – маленькие зудящие мошки, которых я прежде почему-то не замечала… Вспомним ещё раз, всё с начала… не потерять ни мгновения! 
Когда мы выступили перед вавилонской публикой ещё с двумя Играми – Синей и Фиолетовой, я всё думала, что же дальше? Ведь это завершение светового Спектра!
Доминик, как и прежде, много медитировал и тоже всё думал о чём-то своём. В последнее время он приналёг на Уникум, это меня немного настораживало. Он выпивал и раньше, бывало. Но не в таких количествах да и, простите, не настойку 70 градусов! Впрочем, он сохранял ясное сознание и в повседневной жизни, и в медитациях, поэтому я ему в мозгах траншеи не копала. Просто тихо сама себе переживала.
Иногда он вдруг резко хмурился и массировал шею – в том самом месте, где мы на первой постановке переломили её о бордюр. Когда я была рядом, шею ему массировала я, втирая разогревающие масла, и аромат восточных благовоний тёк по нашей комнате. Я любила этот его шрам… не помню, сколько раз его целовала.
Когда он что-то обдумывал, я старалась не мешать, по-прежнему распевалась в дальнем парке, танцевала, напевая мантры. Ещё я сочиняла небольшие истории о  каждом нашем Цвете – не сюжеты фильмов, а мои субъективные впечатления… порой очень отрывочные.
Доминик много думал, бывало, выпивал и, казалось мне, с каждым днём становился всё печальнее и печальнее. Дело в нашей близости, спрашивала я, тебе нехорошо со мной? Скажи, не скрывайся. Он говорил, нет, Лола, я просто думаю. И улыбался тепло и грустно, как раньше… глаза расцветали волшебным Фиолетовым. Я верила, между нами становилось тепло. Но позже он снова замыкался и грустил. Я занималась, я пела, я писала, ночью – неизменно согревала его… С каждой ночью он становился всё холоднее, когда засыпал. Казалось, по ночам Доминик уходит из этого мира. Но когда он любил меня, он возвращался, он был весь здесь, со мной - живой, раскованный, чарующий… Он был искренен, щедро дарил, его руки были горячи, его губы на неведомом языке пели каноны нежности, волосы ночными птицами летали по белым небесам подушек. Мне казалось, он никогда не занимался со мной любовью, каждый раз, казалось мне, в постели мы танцуем – и каждый раз новый танец, не похожий на предыдущий… По утрам мы, бывало, пили чай (или – Доминик - что покрепче) и дурачились, днём – репетировали, к вечеру же он кручинился опять… И так до нашего последнего вечера, до сегодняшнего…
Сейчас, лёжа с ним в постели, обвив его руками и ногами, будто пальму, я почему-то не сомневаюсь, что это наша последняя ночь. Я вцепилась в густые волосы за его спиной, перебираю чудесные нити прядь за прядью, чтобы запомнить, чтобы прочувствовать… к чему это всё? Я же понимаю, что ничего уже не изменить! Завтра каждый из нас может умереть - меня не станет, не станет его, а я, как глупая мартышка, цепляюсь за его волосы! Он, впрочем, так же нелепо вцепился в мои плечи и талию – сзади я чувствую его напряжённые ладони… тоже не хочет отпускать меня прочь… Держи меня, Доминик, держи меня крепко, ещё крепче, держи меня до боли…


***


Сегодня вечером Доминик неожиданно сорвался с постели, накинул рубашку, принялся ходить по пустой комнате, по темноте.
- Доминик, что ты? – Спросила я, приподнявшись на локте.
- Игру обдумываю. Всё в порядке, Лола, ты спи.
А сам всё ходил по комнате, ходил. Потом сел на кровать, лицо опустил в ладони…
- Доминик, ну, что ты там? Чего не спишь?
- Скоро, скоро лягу…
Через пару минут сорвался, вышел из комнаты. Слышу, открывает дверь… слышу шаги ботинок. Как и была, нагишом, выбегаю в коридор, включаю свет, и вижу: вот, двое в форме, а с ними – мой Доминик. Ничего не могу понять, только вижу, те двое, вылупив глаза, смотрят на меня. Прямо почувствовала, как они облизывают мои изгибы пытливым взглядом… Фу, гадость! В три прыжка прячусь за косяк.
- Лола, спи, я же сказал! – нервно бросает мне Доминик через плечо.
Вот когда он так говорит, я тут же понимаю, что сегодня, сейчас, мне спать ни в коем случае нельзя. Что угодно, только не спать. Прячусь за косяком, периодически выглядываю, грызу губы, жду.
- Сеньор Доминик, - говорит первый густым баритоном. – Нам приказано доставить вас на дознание.
- Что произошло? – Невозмутимо спрашивает Доминик.
- Вас подозревают в сопричастности убийству жены сеньора Да Винчи, сеньоры Елизаветы…
Да Винчи? Лиза? Что случилось?
- Вчера госпожа Да Винчи трагически погибла…
- А причём здесь я? – Прервал его Доминик.
- Господин Да Винчи полагает, что вы знали о её смерти…
- Как можно знать заранее о чьей-то смерти, тупицы вы стоеросовые! Вы о своей-то знаете? Проваливайте на хрен из нашего дома! – Заворачиваюсь в плед, выпрыгиваю из-за косяка, на ходу хватая пустую бутыль из-под Уникума.
- Что насчёт девчонки, шеф? – Облизывается молоденький с надтреснутым тенорком.
- Насчёт девчонки, говоришь? Сейчас я тебе такую девчонку покажу, скотина, монахом станешь!
- Лола, уйди! – Сурово осаждает меня Доминик. Смотрю на него, глаза чёрные-чёрные… Никогда не видела его таким прежде. Такого Доминика я даже  боюсь. Опускаю на пол бутылку, опускаю руки. Не ухожу.
- Насчёт девчонки указаний не было. Ну, так что, сеньор Доминик, собирайтесь!
Вижу напряжённую спину Доминика. Вижу суровые лица жандармов… Вроде бы, всё как прежде, но чувствую, воздух вдруг потёк какой-то необыкновенный – густой и приторно-сладкий, аж дышать тяжело... А Доминик вдруг им отвечает ласковым, певучим голоском, словно у кота:
- Я бы с радостью… да вот завтра выступление, не могу, сердешные. Да дочку не с кем оставить – не одета, не выкупана… сами видели, босоногая. Вы люди сердобольные, сами понимать должны, оставляю сиротинушку… Да молоко, боюсь, без меня скиснет, только корову подоил… Она у меня травку щиплет на Луне… Травушку-муравушку…
Травушку-муравушку? Кому-то из нас Уникум явно противопоказан. К моему удивлению, парни в касках понимающе кивают, извиняются, и через мгновение их нет.
Доминик пару минут стоит в коридоре, тяжело дышит, сжимает-разжимает кулаки. После – выключает свет, возвращается в постель. Не успеваю увидеть его лицо… Но шёл он еле-еле, будто раненый. Понуро бреду к нему.
Глажу по плечу, спрашиваю:
- Доминик, что это было?
- Гипноз, через сутки оклемаются.
- Вот здорово! А нас уже не будет?
Качает головой:
- Тебя не будет, я остаюсь. Завтра выступление.
- Доминик! – Кричу. – Какое выступление! Они же тебя по кочкам размотают, эти чудилы волосатые!
Молчит. Успокаиваюсь. Сажусь перед ним на пол, глажу руки, целую, уговариваю:
- Доминик, хороший, да ну их всех к чёртовой матери! Давай убежим сейчас, они волосинки твоей вот этой недостойны!
Вроде оттаял. Вздыхает, отвечает мне тихо-тихо:
- Иначе нельзя, - говорит, - Лола. Это моё Слово, я должен.
- О чём ты, Доминик, какое ещё Слово? Здесь на кону твоя жизнь!
- Лола… - Приподнимает меня с пола, смотрит в глаза, улыбается. – Это Слово Арлекина. Клоуна, над которым потешается толпа. Дай-ка я в последний разок их разыграю! Не уйду, пока не увижу, как вытянутся их рожи!
Улыбается лукаво, ни дать, ни взять - мальчишка… Другой бы сказал, он сумасшедший. Но я поняла и тоже улыбнулась в ответ сквозь слёзы, по-прежнему прижимая к своей щеке его ладонь.
- Ладно, Доминик, как всегда! Ты – эскиз, я – краски. Зададим ублюдкам жару!
- Честно-честно? – Улыбается так широко, искренне.
- Честно-честно! – Улыбаюсь ему в ответ и мягко толкаю на кровать. Он не сопротивляется.


***


Любовные игры, как и игры на сцене, обнажают наши души. Мы можем сколько угодно маскировать боль утраты смехом, сколько угодно дурачиться, пытаясь дать друг другу последнюю надежду, порадовать друг друга хоть мелочью, хоть улыбкой… Но любая из этих двух вещей - Игра или постель – нас неизменно обнажит. Так было и сегодня… Так должно было быть… Я всё помню, я не даю памяти остыть – пусть горит, пусть будет больно, я стерплю!.. хочу помнить всё, всё!!! …до мелочи!

X
 
…Держи меня, шепчу ему, держи меня крепко, держи до боли! Я не закричу, не уйду, не пожалуюсь!
Его руки вцепляются в мою спину… он больше меня не бережёт, нет, он, как одичавший зверь, вцепляется, он больше не смеётся, он яростен. Близится утро – утро наш смертельный враг, оно крадёт наше время. Мы боимся утра, мы цепляемся, в цепи сплетённых пальцев ловим друг друга и эту ночь.  Холодная капля пота срывается мне на губы... солёная капля из морских глубин… мой Доминик…
Он шепчет мне Сказку, нашу последнюю Сказку. Шепчет прямо в ухо, шепчет. Целуя, шепчет, кусая, шепчет, обжигая:

Завтра Чёрно-Белый день, Лола, особенный день. Бикфордов шнур нашей жизни уже догорает… а что будет следом, ты знаешь? (Выдыхает, откидывает волосы – долгой, протяжной волной) Большой взрыв! (Врывается в меня… смыкаю глаза, мои ногти грызут снег его кожи на гладкой спине, карабкаются по извилистому хребту позвоночника, минуют уступы лопаток)
Тебя не станет, не станет и меня! Но мы создадим Вселенную… наши тела разлетятся прахом… Однако это вовсе не значит, что нас – нет! Ты – станешь Чёрной Девой Ночью… Я – Белым Светом, Танцующим сквозь Ночь. Я буду по-прежнему взрываться в тебе, как сегодня. Они скажут, мы умрём, для них нас не станет, но ты верь - мы станем ближе, чем когда бы то ни было… и ты не сможешь сказать уже, где ты, а где я, потому что мы – вместе, танцуем хаотический танец жизни в Бесконечности космических лучей. Взрываясь, мы поливаем звёздные поля нашей кровью, и множество новых Цветов родятся оттого, что не станет нас…
О чём он говорит, я не понимаю. Он сумасшедший, совершеннейший псих, но я отдаюсь его воле, тону в реке его волос, разлетаюсь на крупицы – и собираюсь вновь, разлетаюсь – и собираюсь, повинуясь полюсам его синкопированных ритмов. Он цепляется за меня, будто утопающий, бьётся во мне, словно рыба, танцует – не на жизнь, а на смерть. Его острые пальцы-клыки проникают в меня, мои пальцы-кинжалы вгрызаются в его снежное тело. Он любит меня так, словно хочет остаться во мне навечно, словно хочет, чтобы мы остались навечно спаяны, как два кольца. Каждым движением он до боли спаивает нас. Я не кричу, пусть будет больно, пусть! Только, прошу тебя, не расцепляй, не расцепляй наших рук, пока мы, переплетённые, словно два сиамских близнеца-созвездия, плывём сквозь эту ночь!
Сплетённые, будто два древних змея мистиков, мы переживаем последнюю ночь, наше маленькое кораблекрушение в огромном-огромном мире. Доминик спит в моих объятиях, а я вспоминаю наши Сказки, улыбаюсь и мечтаю вот так вот, не расплетаясь с ним, умереть к утру. Пусть они попробуют разлучить – у них ничего не выйдет, разве только бензопилой. Мне хочется верить, что мы сильнее этой ночи, что к утру мы станем семенем, эмбрионом Дерева с шумящей листвой, что к утру мы прорастём… что к нам прилетят птицы – полчища, стаи поющих птиц…
Но может оказаться так, что завтра мы умрём. Любовь – это всё-таки терроризм. Почему всегда, когда рождается она, со всех сторон нападают грабители, со всех сторон налетают вороны, враги… Небо видит, мы берегли… Сейчас у меня не остаётся ничего, только неизвестность, пара часов до рассвета – время вспомнить все наши Сказки  - да волосы Доминика, с которых я пью аромат его кожи и сандала, будто валериану, для успокоения… и тихо шепчу себе глупое стихотворение из детства:

…Каждый охотник желает знать, где сидит фазан…
…Каждый охотник желает знать, где сидит фазан…
…Каждый охотник желает…


***


Я – Красная, я сделаю тебе больно. Ты – тореро, я – бык, и я тебя проткну. Четыре часа солнечного времени – светило печёт, как ненормальное, светило печёт, как печь крематория. Взгляни на Солнце, и красные круги поплывут перед глазами – это буду я.
Я - страстная Кармен, я выбиваю ритмы, по жилам по твоим разносится моё ненастное фламенко. В тебе кружу я горькой вьюгой, тебе чиню я столько беспокойства! Но – выпустишь меня – смеясь, я убегу из раны прочь живым огнём, тебе оставив выжженные тропы…

Мир залился туманом – видишь? Всё ближе сумерки – как зверь… прозрачней горизонт. Когда ты падаешь в листву, ты спишь в моих ладонях… Роскошный Рыжий я, по осени цвету. В моих руках ты безопасен, я не раню… Я в листьях закружу, дождями  напою… В моей листве увидишь птиц, увидишь горы, ирландских девушек, что ходят по холмам… Пою я флейтой, в косы ягоды вплетаю…
Всё ближе сумерки – как зверь… Побудь со мной!

Вот я, песков пересыпаю горы, я – Лев, я доминирую, я – Золотой. Я – поле одуванчиков, нарциссов, я – волосы детей… Я – колокольный отзвук в преддверии Зари.

Зелёный я, я маленький, я сама нежность! Я по полю хожу, раскрашиваю кустики, травинки. Я по морю хожу, ращу подводный лес. Я ящериц ловлю, рисую им узор на спинке. Я прыгаю с лягушками, я прячусь в камышах, я камушки кроплю, я сплю во мхах, смеюсь я в изумрудах…
Но подожди, ведь у меня есть что-то для тебя. Ведь ты мой друг, и я тебя уже немножечко – вот столечко люблю… Пойдём со мной на луг, там для тебя живёт Бутон. Ты подожди, его не рви, до лета дотерпи. Внутри Бутона – спит Цветок, он скоро будет твой!..

Я – Голубой, я юноша и старец, я – вечный принц, я добрый ясный день. Сижу я на вершинах гор и наблюдаю. Где нет людей, там мудрость, тишина, покой. Гляжу я на тебя из глаз напротив, с иголок елей, с лепестков цветов, сплю в снежной тени… Я холоден, но молод, потому я нежен. Меня зовут Хрусталь, я мелодичней всех звеню. Я падаю слезой, летаю я снежинкой, я в облаках парю свободным, одиноким, лёгким ветром – Эйгалем -  духом, веющим с морей. 

Я – Мудрость, созерцание… Куда ты смотришь, меня там нет, тебя там нет. Там – Космос, Синева, там мысль. Неведомое счастье, за которым гонишься, и звук хлопка одной ладони, и роза синяя… Уйди за горизонт, посмотри на море, в вечернем небе взглядом утони… везде ты попадёшь в мою ловушку, везде ты встретишь мой вопрос – вопрос, который сердце наполняет Пустотой: как можно быть и одному, и вместе, как можно ползать по земле и светом вдаль лететь?

Я — Фиолетовая, странная. Во мне сплелись нежность, страсть и возвышенный покой. Я — цвет безумцев и детей, мудрого сапфира и клокочущего предгрозового неба. Меня понимают не все, ведь я соткана из противоречий: любовь и уединение. Я — хрупкий Цветок, похожий на бархатный поцелуй с семью лепестками — ведь я седьмая дочь Луча, самая непредсказуемая, капризная и загадочная. Меня не просто влить в сосуд, но если ты меня вольёшь... я взыграю в тебе живым фейерверком. Меня зовут Энигма, и я беседую ночами с молчаливым Сфинксом в обезлюдевшей пустыне. Наша беседа долгоиграющая — она длится тысячелетиями, много ночей подряд — однако, бессловесна, лишь лёгкие касания, жесты, полунамёки и символы во снах. Мы шепчем друг другу сказки с сомкнутыми губами. Смешно: во мне — целая Вселенная — море и небо, камни и цветы, но вижу я её лишь отражаясь в глазах напротив...

Мы – Чёрно-Белое, мы – Смерть и новый Вдох… Вдох…новение…