Братья

БРАТЬЯ

 Из-за угла обветшалого жилого барака, распугивая кошек, выбежала дворовая мелюзга.
 – Цыгане! Цыгане идут! Сымайте бельё с верёвки, своруют! – веселились они.
 Почти сразу же за ними появились цыганки с детьми на руках. Они отмахивались от окруживших их, скачущих ребят, выкрикивая что-то на своём языке.
 – На станцию потянулись. К вечернему поезду, – произнесла одна из женщин, сидящих на скамейке во дворе.
 – Что за народ такой, не хотят работать! Только украсть да обмануть кого. Ни стыда, ни совести! – заворчала женщина с рябым лицом.
 Неожиданно одна из цыганок резко остановилась, повернулась к женщинам и решительным шагом подошла к той, что сидела в чёрном платке.
 – Ты слёзы льёшь по сыну, думаешь, что сгинул на войне, а ведь он живой. Только сейчас далеко. Пройдёт время, и вернётся в родные края. – Цыганка замолчала, неотрывно посмотрела в глаза женщины и добавила:
– Только не увидишь ты его.
Развернулась и побежала догонять своих.
 Совершенно ошарашенные, женщины несколько секунд молча, смотрели ей вслед.
 – Что это было, Лида? – очнулась рябая. – Откуда она тебя знает?
 – Погоди, Клавдия. Что она про сына, про Васю моего сказала? Живой он?
 – Ну, да, живой, – ответила соседка. – Чудно всё это...

 Когда началась война, муж Лидии Николай и старший сын Степан ушли воевать с первым призывом, а через месяц на фронт сбежал средний – Василий. Ему тогда шестнадцать исполнилось. Пошёл в военкомат – там отказали. «Жди возраста». Так он, недолго думая, сговорился со своим другом и – айда воевать. Осталась Лида с младшим Никитой. Бедствовали, голодали, как все. Когда дом их разбомбили, нашли комнату с целым окном и целой дверью в бараке, где до войны располагалась пожарная часть. Пожарка. Позже, когда немцев выбили из посёлка, Лида устроилась работать на железнодорожную станцию в три смены. Первые месяцы киркой кожу с ладоней срывала. Это потом мозоли наросли, а тогда в рукавицах кровь хлюпала. Иной раз так наломается – придёт домой и свалится, как мешок с картошкой. Спит, пока Никита не растолкает снова на работу. Сына же Лида оставляла с соседской бабушкой.
 Стали потихоньку привыкать, приспосабливаться к тяжёлым условиям. На работе давали продуктовый паёк – худо-бедно, но жить можно. От мужа и сыновей часто приходили заветные треугольники, и не было большего счастья, чем по многу раз перечитывать эти истрёпанные листочки. И была радость, что живы, и была надежда, что вернутся.   
Каждый день передавали сводки с фронта о наступлении наших войск. Чувствовалось, что войне скоро конец, а тут от Васи перестали приходить письма, и поселилась в её душе  тягостная тревога. Какие б дела не делала, всё время о нём думала. Сохранила она от бабушки икону Богородицы «Неопалимая Купина». Ночью свечку зажжёт, на колени встанет и до восхода беззвучно молится.
Время шло своим чередом. Вот уже и салют победы отгремел, и Николай со Степаном возвратились домой, а от среднего никаких вестей.
 Подождали они с мужем полгодика, а потом поехали в военкомат, заявление написали, чтобы помогли узнать о Василии. Вскоре получили письмо о том, что их сын «в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив героизм и мужество, был убит 2 декабря 1944 года. Похоронен: Венгрия, город Мишкольц».
 Бумага официальная – штамп, печать, подпись. Да только не хотела она в это верить. Не желала, и всё тут. Положила извещение на стол и спокойно сказала:
– Живой наш Вася, чувствую, не убили его. Верь мне, Николай.
Соседки не понимали её.
– Надо же несгибаемая. Другие от похоронок слезами умываются, а она с прямой спиной ходит. Никому не жалится, – судачили они между собой.
Шли годы. Лида по-прежнему работала на станции, семью смотрела, огородом занималась. Степан женился и стал жить своим домом, у него родилась дочка.  Никита учился в вечерней школе. Рос он  весёлым, улыбчивым парнем, доброго сердца. Всегда и во всём помогал родителям. Гонял с соседскими пацанами в футбол, зимой прыгал с крыш сараев в сугробы, рвал штаны о заборные гвозди. В общем, мало чем отличался от ребят  послевоенного времени.
 Муж слёг в конце зимы. Кашель был сильный. Врачи не могли поставить точный диагноз, в карте писали: простуда. Лида лечила народными средствами: заваривала травы, давала мёд, малину, растирала нутряным салом. Надеялась выходить, но через три месяца схоронила своего Николая. Повязала она чёрный платок и уже больше не снимала...
 
 И вот теперь эта цыганка со своими предсказаниями душу её ноющую растеребила. Два дня промаялась Лидия, а на третий пошла к сыну Степану и рассказала о цыганке.
 – Ну, ты, мам, даёшь! Нашла, кому верить! Да они, если день кого не обманут, так счешутся все, – ответил он ей.
 – Может и так, сынок, а только прошу тебя, съезди в Москву, вдруг там что новое узнали про Васю, – попросила Лида и с мольбой посмотрела на него.
– Давно бы написали, если бы узнали, – нахмурился он. – Кто меня с работы отпустит? Это же на целый день отпрашиваться надо. – Степан взглянул на мать исподлобья.
– Дело-то не в словах цыганки, сыночек. Мне материнское чутьё подсказывает, живой он, живой!  – с дрожью в голосе произнесла она.
– Не плачь, мама!  – начал успокаивать Степан, заметив слёзы в её глазах.
– Съезжу я, на этой недели и съезжу.
 В Москве дали тот же ответ, что и несколько лет назад. После этого Лида разом постарела, замкнулась в себе, всё больше молчала, с соседками перестала на скамейке сидеть. Оживала, только когда приводили в гости внучку. Угощала  пышными, румяными  оладьями с вареньем. Вместе они собирали лоскуты от старых рубашек и шили куклам платья и юбки.
Однажды зимой Лида пришла с улицы, сняла валенок с ноги, потянулась к другому… и умерла.
Весь день братья жгли костёр на месте будущей могилы.
Вокруг стояла угрюмая тишина, только слышен был металлический звон от лопат, рубивших мёрзлую, затвердевшую землю.
– Мама не хотела умирать зимой, – произнёс Никита.

 
В один из весенних дней Никита получил повестку в армию и зашёл к брату.
 – В армию меня забирают, – улыбаясь, сказал он.
 – Когда отбываешь? – спросил Степан.
 – Через три дня.
 – Ладно, братуха, организуем тебе проводы, не хуже, чем у людей,– сказал Степан и продолжил, напряжённо посмотрев на брата. – Присядь, поговорить надо. Достал из кармана письмо и протянул Никите.
 – Читай. Вслух читай.
« … был переведён в наш инвалидный дом на острове Валаам. Поначалу с ним было трудно. Почти не спал, а когда проваливался в сон продолжал воевать, бежал в атаку, всё время просил у матери прощение. Лечил Василия очень хороший врач, не отступал от него, хотя уже никто не верил в выздоровление. С годами появился прогресс в лечении. Сейчас память к нему почти полностью вернулась, правда после редких припадков не  сразу осознаёт себя. Уверен, что в домашней обстановке, среди родных, эти приступы постепенно пройдут. Дали ему вторую группу инвалидности. На острове он работал пасечником. Этим делом овладел мастерски, а ещё обучился сапожному ремеслу. Так что семье в тягость не будет. Приехать за ним вы можете в любое время, пока открыта навигация. Зимой к нам не добраться…»
 – Это про кого письмо? – уже начиная догадываться, спросил Никита.
 – Про Василия нашего.
 – Как оно к тебе попало? Объясни толком!
 – Письмо пришло на адрес военкомата. Неделю назад меня вызвали и вручили. Оказывается, Василий не погиб. Тяжёлое ранение осколками в ноги, но это ещё полбеды. Контузию получил, напрочь потерял память. Переводили его из одного госпиталя в другой, пока не попал в инвалидный дом. Через столько лет память вернулась. Он рассказал, откуда родом, кто родные. Начальник этого дома и написал письмо в наш военкомат с просьбой найти близких Василия и передать, чтобы приезжали и забирали его.
 Некоторое время братья сидели молча.
 – Когда поедешь? – прервал молчание Никита.
Степан закашлялся, поперхнувшись едким табачным дымом.
 – Куда поеду? – удивленно спросил он.
 – На остров, за Василием.
 – Никуда я не поеду! И нечего на меня таращиться! – Степан отвел глаза в сторону. – У меня семья, понимаешь ты это? Семья! Дочка маленькая, жена на сносях. Куда я его привезу? Ты сам видел, в какой тесноте живём. Получается, ты в армию, а мне хлебать! – со злостью выкрикнул он последние слова.
 – Погоди, Степан, не сердись. Посели его в моей комнате, пока я служить буду.
 – Ты что, глупый совсем? Написал же начальник, что у него провалы в памяти и припадки!
– Степан, остановись! Ты слышишь, что говоришь? Василий – брат наш. Родной брат! Мать его всю жизнь ждала. Ты женился, от нас съехал, а я каждую ночь слышал, как она в подушку плачет. Отец слова какие-то находил, чтобы утешить её, а после его смерти… Получается, мы не только брата предаём, но и мамку тоже. Она одна верила, что Василий жив! За всех нас верила!
– Не рви сердце, Никита! Отца с матерью уже нет, а нам с тобой жить. Это ты сейчас холостой, свободный, а женишься? Думаешь, захочет твоя жена рядом с припадочным жить?
– Не горячись. Я понял тебя, – Никита встал и пошёл к калитке.
 – Слышь, так проводы у нас будем собирать или в бараке? – крикнул ему вслед Степан.

 На третий день он пришёл к Никите. Тот складывал вещи в рюкзак. Степан присел на лавку. Закурил.
 – Что ж ты, брат, так осерчал, что и попрощаться с нами не захотел?
 Никита молчал.
 – Давай я хоть до военкомата с тобой доеду, – смущённо предложил Степан.
Никита закончил сборы, затянул верёвки рюкзака и сел напротив него.
 – Я в армию не иду. Вчера ездил в военкомат, всё объяснил. Освободили меня от службы. Ещё военком пообещал походатайствовать перед председателем  поссовета, чтобы землю мне выделили. Будем с Василием дом строить на два крыльца.
 – Значит едешь? – глухо спросил Степан.
 – Еду… Я вот спросить тебя хочу, если б ты был на месте Васи и мы отказались от тебя?

 Поезд прибыл вовремя. Из вагонов повалил спешащий народ. После всех вышли Никита и Василий.
Первыми, кого они увидели на платформе, были Степан с женой и дочкой. Он нервно перекладывал смятую кепку из руки в руку и, не отрывая взгляда, смотрел на них. От волнения у него на лбу выступили крупные капли пота. Никита широко улыбнулся, и мелкие рыжие веснушки раскатились по лицу. Слегка подтолкнув Василия в спину, он сказал:
 – Шагай, шагай! Видишь, нас брат заждался!