Жизнь хороша в любые времена

Старость время не самое лучшее, но чем она хороша, так это тем, что появляется возможность вспоминать, перебирать в мыслях прошлое, судя самого себя беспристрастно. Тебе уже всё равно, уже ничего не изменишь, даже если и очень захочешь. Ты смотришь на свою прожитую жизнь как бы со стороны. Чувство вины и сожаление о том, что не изобретена еще машина времени, и ты не можешь вернуться, чтобы что-то исправить в своем прошлом, - это всё было в пору старости ранней, когда ты еще по инерции ощущал себя творцом своей судьбы, а теперь вдруг пришло осознание, что от тебя уже ничего не зависит, ты сидишь в пустынном кинозале, и смотришь картину, которую тебе любезно показывают, а могут и не показывать, и сам ты пока еще можешь встать и выйти из зала, - да и то очень скоро и эту возможность у тебя отнимут.

Ты смотришь кино, в котором кто-то похожий на тебя женится, разводится, рождаются дети, мелькают экзотические пейзажи, но тебя уже там нет и никогда не будет, твое время кончилось, скоро в зале вспыхнет свет, ты поднимешься со стула, и побредешь к выходу, открытому в черную пустоту, где нет ничего, - ни холода, ни жары, ни света, ни тьмы, - потому что нет тебя.

Вселенная существует, только пока есть ты, она – только твои ощущения, - какая она в действительности, не знает никто. Даже если всё человечество воспринимает окружающий тебя мир таким, каким его видишь ты, это вовсе не означает, что он именно таков: кошки, например, видят цвета другими, а змеи тем более, вообще видят всё по-другому, и кто прав, один Бог знает. Для математики количество измерений пространства бесконечно, но человек видит только три, - длину, ширину и высоту. На самом же деле их много больше. Уж вы поверьте мне, я их видел, давала мне природа такой дар, всю диссертацию на нем сделал. Дала, да снова назад забрала, кто ее, природу, поймет…

Настанет миг, когда мир для тебя погаснет, а пока воспоминания, воспоминания… Вот Михаил Веллер как-то, сравнивая нынешний криминальный рай с прошлым коммунизмом, сказал, что коммунистическая идея «была более гуманной». Я, было, сначала усомнился: как может быть гуманной идея, построенная на ненависти? Но по зрелом размышлении понял всю парадоксальность и глубину мысли писателя и философа. Коммунизм, при всем его пренебрежении к человеку во имя абсолютизации «общества», относился куда более либерально к самореализации человека. Поэтому у меня много прекрасных воспоминаний. Если бы я родился сейчас, боюсь, вспоминать мне было бы нечего. Тухлое, безнадежное время.

Тогда при всех нелепостях бытия инженер становился инженером, а не продавцом в овощном ларьке. Ты мог не получать ту зарплату, которая тебе положена по твоему уровню квалификации, и пусть твои изобретения и открытия не вызывали ничего кроме рвотного рефлекса у тогдашних «капитанов индустрии», - но тебе не мешали работать, а это самое главное. Человек ведь тоже немного корова: его если не «доить», он заболевает.

Коммунисты это понимали, в отличие от нынешних, для которых вся «стратегия управления» сводится к простой последовательности: «Украл, и в Лондон!». В те, уже полузабытые, времена существовали Научно-исследовательские институты (НИИ) и Специальные конструкторские бюро (СКБ), где люди незаурядные имели все условия для реализации своего таланта. Разумеется, не всегда человек мог совладать с соблазнами, многие, увы, спивались, но этому все же предшествовала самореализация. Человек так уж устроен, что амбиции душат его потом, когда он уже вкусил радости творчества.

Мне повезло работать в двух самых лучших, по моему мнению, из таких организаций – СКБ КОО и НИЭКМИ. Были такие здесь, в Иванове, очень высокого уровня были. Во многих и других я работал за мою жизнь, но нигде не встречал таких дружественных условий и такого простора для творчества. Может, это из-за случайного стечения обстоятельств, благодаря которому практически все руководители этих двух организаций были люди умные, высокообразованные и высокоморальные, - не знаю, но так было. Эдакое чудо, островок совершенства в море рутины.

И я до сих пор в моих снах брожу по коридорам, чертежным залам и лабораториям того большого светлого здания на берегу реки-труженицы Уводи, где прошли лучшие мои годы, встречаю моих старых друзей, большинства из которых давно уже нет на свете. Как будто мы только вчера расстались: «Эдик, привет, как с кордной линией?». «Привет, Валюша, стендовые прошла, впереди производственные. Ты, я слышал, теперь в дизайнеры подался?». «Не верь, дружище, чего не наплетут, - меня от вас клещами не оторвать!»… Эдик Юршевич уж лет 15 как помер, и я действительно дизайнер в газете, но я этого как будто не помню, я душою снова с ними, да какое «снова», я никуда и не уходил! Во сне я по-настоящему дома, и еще надо посмотреть, что сон, а что реальность…

В лабораториях кипит работа, вот Валера Евдокимов испытывает свой беспрогибный вал. Лет 10 нет Валеры, сначала ушла его жена Верочка, талантливый испытатель, а за ней и он. Внезапная остановка сердца, у нас это часто бывало, жили ведь каждый день как последний. А тут, во сне, стоим мы с ним у окна, сигареты одну от другой зажигаем, и спорим о структуре тензора напряжения в центре вала…

Клокочет, бурлит жизнь, которую бессильно убить время. Часто видится мне прекрасный город Маргелан, где мы несколько лет испытывали новую технику, Памир и горные реки, бешеные и непредсказуемые, как всё на юге, Краснодар, где стояли наши линии непрерывной обработки полотна под высоким давлением. Мы делали то, что нынешний, деградировавший мир не может даже понять

И это придает мне сил терпеть то, что наблюдаю я наяву. Потому что раз это было тогда, то это наверняка повторится и в будущем. Сгинет черная пелена, и мы, вернее, наши далекие потомки, снова станут нормальными людьми. Ведь нормальному человеку свойственно стремление за горизонт.

Жизнь хороша в любые времена, в нынешнее безвременье тоже, хотя бы потому, что как ни злобится мгла, но мы видели свет, и нас уже не охмурить, что серая хмара это-де «нормально».

Уходит наше время, утекает как песок сквозь пальцы, уходим мы один за другим, на месте нашего института, в стенах которого рождались чудеса науки, нынче какой-то уголовно-чиновный шалман. Только на самом верху фронтона здания надпись огромными буквами «НИЭКМИ» как немой укор спятившей с ума стране, в припадке белой горячки покончившей жизнь самоубийством.

Но остаются наши работы, которые непременно кто-то когда-то вспомнит, я это твердо знаю, - а нынешний морок сгинет, как будто его и не было никогда. Потому что царство, построенное по воровскому закону, еще менее долговечно, чем шизофренический коммунизм, - и как бы ни вертелись потомки номенклатуры, их господству придет конец.

Россия, она как Птица Феникс, и не из таких горнил как новенькая вылезала. Пройдет лихолетье, разорим, разворуем всё и пропьем, а потом кинемся опять работать, как всегда без меры, надрывая жилы до внезапной остановки сердца. Мы такие…

Жизнь хороша в любые времена, - мужайтесь, люди, смотрите хорошие фильмы, читайте хорошие книги. Не важно, на бумаге или на электронных носителях, - важно, чтобы хорошие. Не превращайтесь в морлоков. Рожайте детей и воспитывайте их свободными. Потому что не страшно потерять деньги, талант или веру, - но если вы потеряете свободу в душах ваших, вы потеряете всё.

Жизнь хороша в любые времена. И чаще всех во сне ко мне приходит мама. Она утешает меня, готовит мне мои любимые домашние пельмени, рассказывает сказки, как в далекие годы моего военного детства. Когда еще посмотришь такой сон?

И мне там снова пять лет, и у меня старенький трехколесный, крашенный вручную суриком велосипедик, на руле которого привязана моя единственная игрушка -  сгоревшая лампочка, на покрашенной белилами поверхности её нарисована ромашка, и впереди вся жизнь. Эх, если бы знал я тогда, что проживу так долго, я жил бы совсем по-другому, размеренно, с расстановкой, - а то жил как заяц, за которым гонится стая волков. Кажется, и не пожил вовсе, а мог бы такое завернуть со спокойной-то душой.

Впрочем, а чего это такого я не сделал, что мог бы сделать? Мир посмотреть? Так не пускали тогда в мир-то. Конечно, можно было рвануть через колючку «в районе Батуми», как прозрачно намекал гражданин следователь, но тогда бы родителей посадили, а это для меня было недопустимо. Значит, все варианты только внутри «широка страна моя родная», а что тут можно было отчубучить? Съездить на велосипеде в Магадан транзитом через Улан-Удэ? Так сдался мне этот Улан-Удэ как собаке кальсоны, - я холодрыгу с рождения не любил, как вспомнишь нетопленную избу в голодный 46-й, так мороз по коже, никакого Улан-Удэ не надо.

Книжку можно было бы написать? Так писал, и даже в издательство отправил! Но без блата у нас только некрологи в газетах печатали.

Что еще такого мог, да не сделал? Наука у нас была только советская, никакой другой не было, а к советской я рылом не подошел. Как опять же сказал гражданин следователь, «советский учёный должен стоять на платформе марксизма-ленинизма», а мне околачиваться на всяких заплеванных платформах было некогда, меня всё время куда-то гнало в даль, за туманом.

Вот поэтом стать мог, тут ничего не скажу, стихи из меня в детстве так и сыпались, но как посмотришь на тогдашних ребят, выбравших эту стезю, так тошно становится. Ни пить, ни колоться я бы не освоил, так что Высоцкий из меня бы не вышел уж точно. Каждому своё, как написал безвестный юморист на воротах Дахау.

Нет, похоже, никакого у меня выбора не было, всё я сделал что мог, и упрекнуть мне себя не в чем. Разве вот по части личной жизни у меня явный прокол. Была бы семья да куча детей, сейчас бы не встречал смерть в одиночестве как партизан в кольце врагов.

Увы, чего не было у меня, так большой любви, ради которой люди даже руки на себя накладывают. Не сподобился. Да и, опять же, был ли у меня выбор? Ведь любовь и талант конкуренты, причем талант более жесток, он не терпит никакого ограничения, и забирает у человека всю его жизнь без остатка, до последней крохи. Наверное, именно этим и объясняется то, что по-настоящему талантливых людей так мало. Они редко оставляют потомство, да если и оставляют, то коварная природа на нем, как кто-то правильно подметил, отдыхает. Талант это все же аномалия, общество, в котором таланты преобладают, было бы страшно.

Так что, уж какую дорогу судьба тебе выбрала, до такой станции и доедешь, терпи. Бог терпел, и нам велел. Жизнь хороша в любые времена и в любом антураже. И пусть чего-то больше, чего-то меньше, – всё наше, дамы и господа!

Валентин Спицин.