По своим

         
   Человеку свойственно забывать некоторые события своей жизни. И в то же время отчётливо помнить некоторые её эпизоды – словно случились они минуту назад. Наверное, если бы не встреча с Петром и не случай из фронтовой жизни, так поразивший воображение, это первое комсомольское поручение могло бы раствориться с годами в памяти.
Случилось это в марте 1947 года. Ещё не были отменены хлебные карточки. В  прошедшее лето случилась жестокая засуха, был неурожай, что вызвало голод во многих областях и республиках бывшего Советского Союза. Поручение было простым: выехать в указанную деревню и ознакомить комсомольцев с содержанием доклада Народного Комиссара земледелия А.А. Андреева  «О неотложных мерах по подъёму разрушенного в годы войны сельского хозяйства СССР».  Так было записано в путёвке, торжественно вручённой ему в Горкоме комсомола.
Он учился в девятом классе, и как раз было время каникул после третьей четверти учебного года. Предстояло первое серьёзное дело, которое он должен непременно выполнить на совесть. Душа ликовала! Ещё бы: ведь ему, как и другим, недавно принятым в организацию комсомольцам его класса, доверили ответственное поручение.
В ту деревню прибыл он ближе к вечеру. Долго ждал какой-нибудь пассажирский поезд, чтобы добраться до нужной станции, а потом шёл пешком километра три. И вот теперь шагал по единственной улице сибирской деревеньки.   
Хотя в городе весна чувствовалась в полной мере, в деревне, затерявшейся в глухой сибирской тайге, ещё ничего не напоминало об этом событии. Снег лежал белым, совершенно не тронутым лучами тёплого весеннего солнца, покрывалом. Из труб деревенских домов струился дымок, пахло навозом. Улица была почти пуста. Только впереди его шла какая-то женщина. Она двигалась не спеша, и он быстро догнал её.
Зная о том, что прежде, чем задать вопрос сельскому жителю, лучше всего представиться, подробно рассказать, к кому и зачем приехал, он так в точности и поступил. Всю информацию – с ходу – выложил женщине. А она,  внимательно оглядев городского парня, в свою очередь просто и непринуждённо представилась:
– Анастасия Ивановна. Для тебя просто: тётя Настя. Так кто тебе нужен?
– Мне? Председатель. Подскажите, пожалуйста, где он живёт?
– Председатель-то? Да вон его дом, – тётя Настя указала на небольшой домик, возле которого была сложена большая поленница берёзовых дров, – да только нет его дома.
– А где же он?
– Где? Там, где сейчас и все мужики. У Петра! – ответила она так, будто он всю жизнь прожил в этой деревне, и хорошо знает этого самого Петра.
– Что же они там делают... мужики-то?
– Да что зимой делать мужикам-то в деревне? Водку пьют, – ответила женщина, удивлённая столь наивным вопросом.
– И долго пить будут? – опасаясь, что застолье продлится до  позднего вечера, поинтересовался он.
– Долго… не иначе до посевной. Раньше точно не закончат, – с совершенно равнодушной и даже несколько фатальной интонацией заключила тётя Настя, совершенно не осуждая столь продолжительное безделье сильной половины сибирской деревни.
Разумеется, он не знал, когда начнётся посевная в колхозе, предполагая, что не раньше мая. Во всяком случае, никак не раньше.
– А что ж так? – раздумывая, как всё-таки встретиться с председателем, если тот не находится в правлении, а празднует у неизвестного ему Петра, почти безнадёжным голосом спросил он, – неужели праздник какой?
– Так праздник и есть:  Пётр только что с войны вернулся, – вот дня три у него и погуляют, – проговорила тётя Настя, – а потом пойдут пировать к Егору. Он тоже недавно с армии пришёл, наконец. Да дочку замуж выдавал в соседнем колхозе за Митьку Карнаухова. Оттого и не гуляли ещё у него... Навоевались мужики. Пущай отдохнут.
Женщина махнула рукой, принимая такое положение вещей, как совершенно нормальное и даже единственно верное.   
– Вот посевная начнётся – гулять уж будет некогда, мужиков-то с войны мало вернулось, – как бы оправдываясь перед городским жителем с тяжёлым, прорвавшимся из неё вздохом проговорила она.
А он, взглянув на её лицо, вдруг заметил крупные слёзы, которые накапливались в глазах её, а затем, словно пытались догнать друг друга – бежали и бежали по щекам.
– Пойдём, покажу, – проговорила женщина, – тут недалёко.
Тётя Настя неторопливо кончиком своего платка вытерла слёзы и указала на обычный с виду дом:
– Вот здесь, у Петра, все и гуляют!
Женщина отворила калитку и жестом пригласила войти:
– Ты заходи, не стесняйся, я тоже с тобой. Поближе рассмотрю, каким Петя-то стал. Столько лет не видела – почитай, как ушёл на войну. Слава Богу, живым вернулся...
… Прошло много лет. Однако он, словно это было вчера, отчётливо помнит и деревенскую избу, и весёлых баб на кухне, и выглядывающих, словно птенцы из гнёздышка, ребятишек, уютно расположившихся на большой русской печи. За длинным дощатым столом на двух лавках напротив друг друга сидели мужики – почти все в солдатских гимнастёрках, с орденами и медалями на груди. Было среди них и несколько седобородых стариков, очевидно, близких родственников Петра.
Среди тех, кто сидел за столом, он приметил молодого парня в возрасте примерно 23-25 лет, у которого среди медалей на видавшей виды солдатской гимнастёрке ровным рубиновым светом поблёскивал орден Ленина.
– А я к тебе, Назар Ефимыч, парня вот ... из города привела, – проговорила тётя Настя, обратившись к немолодому мужчине в гимнастёрке, на которой среди медалей было и два ордена Славы, – он тут доклад какой-то собирается делать для наших комсомольцев. Как поднимать, значит, наше сельское хозяйство.   
Назар Ефимович, который в тот момент уже что-то говорил, вскользь глянул на молодого докладчика из города. Даже не поинтересовавшись, кто именно направил его, председатель поднял свой стакан, наполовину наполненный водкой, и продолжил прерванную речь:
– Давай, Петро, выпьем за твой орден Ленина. И расскажи-ка нам, за что получил ты эту высокую награду.
– Расскажу. Только ты, дядя Назар, не поверишь этому, – медленно вымолвил тот самый парень с орденом Ленина.
Он понял, что этот воин и был тем самым Петром, у которого гуляли все мужики. А председатель обвёл взглядом присутствующих, продолжив:
– Отчего же не поверю?  Знаю: ордена солдатам просто так не давали. Редко и за особые подвиги доставались они. Так что давай не тяни, рассказывай.
– Получил его, дядя Назар, не поверишь, ... за то, что стрелял по ... своим. Да-да, из своего орудия – по нашим танкам. Вот так. Хочешь верь, хочешь – не верь, но было именно так.
Пётр тяжело вздохнул, как будто заново переживая то время, а он смотрел на этого загадочного Петра, не понимая, шутит тот или же говорит серьёзно.
Однако тот не шутил. Все присутствующие с нетерпением ожидали рассказ, а Пётр, погоняв по тарелке солёный грибочек и отправив его в рот, продолжал:
– На Курской Дуге это было. Я только что вернулся после ранения из госпиталя. Как это бывает обычно, не попал в свою часть. Оказался на другом участке фронта. С новыми ребятами в орудийном расчёте, с новым командиром. Пришлось отражать атаку немецких «тигров». Летний день был жарким. Танки врага ползли и ползли на нас. Много их уже горело, но из-за горящих машин выползали всё новые и новые. И продолжали стрелять в нас.
Как самый молодой в расчёте, я был подносчиком снарядов. Когда погиб «замковый», заменил его. Работа привычная. Вражеские танки подползли ближе. Если раньше снаряды рвались с недолётом и перелётом наших огневых позиций, то потом немцы стали бить прицельнее. Одно за другим замолкали орудия нашего дивизиона. Один за другим гибли расчёты батарей. И наступил такой момент, что в живых остался я один.
Все ребята погибли, а я даже не был серьёзно ранен. Только осколками поцарапало голову и слегка контузило взрывной волной от разорвавшегося совсем близко снаряда. Пот и кровь заливали глаза, но я всё стрелял и стрелял, сам подносил снаряды, сам заряжал, сам наводил. С радостью видел: загорелся один «тигр», за ним задымил другой. Вот ещё один танк с крестом на башне выполз из-за бугорка и начал поворачивать в меня своё орудие. Быстрей! Ещё быстрей!
Меня снова контузило от разорвавшегося неподалёку снаряда. И опять мне невероятно повезло. Я был жив! Один среди мёртвых товарищей. И моё  раскалённое от непрерывной стрельбы орудие продолжало стрелять, посылая снаряды вражеским  «тиграм». Только кровь стала течь сильнее, заливая глаза. Чувствую: слабею от потери крови. Но надо стрелять! И я продолжал подносить снаряды. Заряжать и наводить на вражеские танки. Я уже плохо видел, что происходило впереди, но снова бежал за снарядами, опять заряжал и стрелял, стрелял, стрелял...
Когда начал терять сознание, почувствовал: кто-то пытается оттащить меня от орудия, и будто во сне услышал голос: «Хватит, солдат! Ты свой долг выполнил. До конца! Вон сколько их горит, «тигров» Впереди тебя уже наши танки. Чудом ты не подбил никого из них!»
Как сквозь пелену увидел коренастого, седого генерала, а рядом с ним двух офицеров, что на машине подъехали к нашей позиции. Генерал приказал им записать мою фамилию и проверить, может, есть кто живой у разбитых орудий.
Но никого, кроме меня, в живых уже не оказалось.
А потом откуда-то прибежала молоденькая девушка-санинструктор, и меня проводили в медсанбат. Получилось, что если бы я вовремя заметил, что не «тигры» с «пантерами» наступают на наши позиции, и, прекратив стрельбу, остался бы незамеченным.
Орден Ленина я получил уже после того, как наши войска форсировали Днепр, освободили Киев. Как жаль было тех парней из артиллерийского дивизиона, фамилии и имена которых я так и не успел узнать. Этот орден, – Пётр бережно погладил знак отличия на груди, – наша общая награда.. Так давайте выпьём не за мой орден Ленина, а за тех парней, что полегли там, не пропустив вражеские танки. За наших мужиков, кто не вернулся с войны!
Все молча выпили, а председатель налил полный стакан водки и обратился ко мне:
– А ну, лектор, выпей и ты! За наших мужиков.
– Так я… не пью, – промямлил он,  раздумывая, как поступить и не обидит ли его отказ председателя, Петра и всех присутствующих.
– Ну, а коли не умеешь пить, то и доклад у тебя не получится, – то ли в шутку, то ли всерьёз сказал председатель, – тебе сколько лет?
– Семнадцать, – ответил он, хотя до полных семнадцати лет оставалось ещё целых семь месяцев.
– Семнадцать? – переспросил председатель, – наши ребята в семнадцать лет уже уходили на фронт. Немногие вернулись оттуда. А ты выпей, да закуси как следует.  В городе-то пока голодно. Ешь, не стесняйся. Комсомольцев я тебе завтра соберу в нашем клубе. Прочитаешь им свой доклад. Только они и без лекций знают, что и как нужно делать. Во время войны научились. Ну-ка, Фёдор, плесни лектору!
Пожилой фронтовик налил полный стакан.
Ему были симпатичны эти мужики, сидящие вокруг неброского стола. Понравился председатель. И Пётр очень даже понравился. И он взял тогда полный стакан водки и первый раз в жизни выпил – до самого дна. Правда, потом не сдержался – закашлялся. Принял огурец и бутерброд с салом, закусил, успокаивая дыхание.
– Ну вот, другое дело, – улыбнулся председатель, – вижу: теперь доклад у тебя получится. И, обращаясь к тёте Насте, добавил, – ты, Настя, устрой лектора у себя, да не забудь хорошенько покормить его.
– Не беспокойся, Назар Егорыч, голодным не останется.
Утром в небольшом колхозном клубе сидели четыре комсомольца: один совсем ещё маленький парнишка и три девушки, которые пришли не столько послушать про подъём сельского хозяйства, сколько поглазеть на молодого лектора из города. Все с интересом разглядывали его. Одна из девушек оказалась секретарём комсомольской организации того колхоза. Она и поставила подпись на путёвке горкома комсомола.
Эту далёкую сибирскую деревню, тех комсомольцев, тётю Настю, председателя, мужиков и особенно Петра вспоминал он, когда случалась проезжать ему мимо того небольшого полустанка, в трёх километрах от которого находилась та деревня. Снова и снова в его памяти всплывали лица  людей в той избе, и вспоминалась эта необычная история, казавшаяся совершенно  неправдоподобной...


2014 г. Отредактировано - ноябрь 2015 г.