Сентиментальные

ЧЕРНУШЕЧКА

   Ещё в сумерках, когда только начинало светать, я просыпался и пугался от мысли, что время рыбалки прошло, что за окном – признак пасмурной погоды, что у озера будет неуютно и сыро,  a рыба не захочет брать наживку. С надеждой, стараясь не шуметь, я открывал окно. Раннее утро врывалось в комнату вместе с пением птиц, свежестью отдохнувшей земли, запахами парного молока. В бледнеющем небе блёкли звёзды. Рассвет, предвещал спокойное безоблачное утро, удачную рыбалку.
   
   Я одевался, ел на скорую руку, выходил во двор за удочками.

   Дом наш находился на берегу широкого озера. Озеро в эту пору голубело, нежно дышало теплотой, а с лодки глубина его гляделась теменью, манила к себе. Но купанье в ранние часы уже прекратилось. В народе говорили: "Пророк Илья ледку бросил..."

    С восходом солнца терпкий дымок, стелющийся по воде от Татарского бугра, внезапно подкрашивался малиновым оттенком, цветом разбавленной в молоке крови. Из камышей доносились выстрелы.  Сезон охоты открылся.

    К обеду я возвращался усталый. Лежал на мягком диване в прохладе зала, пил холодный вишнёвый сок, отдыхал. Ближе к вечеру, когда жара спадала, я выходил во двор к собаке Пальме. Это была молодая, только что выросшая из щенячьего возраста охотничья собака. В нашем доме её не любили за бестолковую натуру рвать бельё с верёвок, таскать падаль, за игривый характер. Возня ребятишек с ней и громкий лай не утихали до ночи. Её я обучал каждый день, как мне казалось, "секретам" охоты. Но Пальма не желала, вопреки всем моим стараниям, принести даже палку, когда от неё это требовали.

   Так проходили последние дни школьных каникул, впереди неумолимо ждали учебники, уроки, дела, третий "Б" класс. Ничего этого не хотелось, и я наслаждался отдыхом, не желая думать о предстоящих заботах.


   – Гена, – звал меня дядя Юра, хозяин собаки, – давай учить Пальму.

   Мы снова и снова давали ей нюхать и даже грызть палку, затем швырял её. Пальма широкими прыжками мчалась к ней, хватала, подбрасывала и ловила, потом ей это надоедало, и она возвращалась к нам.
   Солнце заходило за дома и деревья.  В прохладе, почти синей, сгустившейся над посёлком и далеко за эго пределами, неслись с озера, от Татарского бугра выстрелы охотничьих ружей.
   
   Всякий раз я вслушивался в те дальние выстрелы, они тревожили меня, звали туда, в камыши, где настоящая охота, о которой так много слагалось в посёлке рассказов. Всякий раз я с восхищением смотрел на вернувшегося с озера дядю Юру. На боку у него неизменно висели головами вниз утки. Пальма бежала рядом...

   Но дни шли. Погода портилась, понеслись к югу косяками птицы.

   В семье всё чаще стали поговаривать об утиных обедах. У нас были утки, которых мы кормили по очереди всё лето. Но больше всех, так, казалось мне, кормил я. Мне ужасно не хотелось возиться с ними, только ничего не оставалось делать. Мама работала то в ночь, то в день. У папы были другие заботы, сестрёнка ходила в музыкальную школу.
   
   Уток держали мы первый год. Мне особенно нравилась среди них одна – чёрненькая с красными лапками, таким же клювом. Вокруг глаз у неё были жёлтые пятнышки – "солнечные незабудки" или "анютины глазки". На крыльях резко выраженными ромбиками цвели такие же пёрышки. Эту уточку мы назвали любовно – Чернушечкой.

   Это была не простая утка, она резко выделялась от других не только расцветкой, но и поведением. Когда мы шли кормить их, Чернушка с любопытством поглядывала на нас, приветливо кивала головой, заходила вперёд, клевала легонечко маму в ноготь на ноге и  просила свою порцию.    Её-то и решили мы оставить на племя, на второй год.

   Было тихое осеннее утро. Как обычно, наша семья собралась за столом завтракать. Разговор зашёл о еде. И мама, как бы невзначай, сказала, что сегодня папа отрубит голову одной утке и ожидается вкусный обед...

   Занятия тянулись, как всегда долго. К концу пятого урока мне захотелось кушать, а, вспомнив про мамин обед, у меня засосало под ложечкой.

   Я спешил домой, ярко светило солнце. Лужи были покрыты льдом, сквозь который просвечивало тёмное дно. Под опустевшими берёзками лимонными ломтиками валялись листья.

   Вероятно, все в семье испытали перед обедом то же, что и я, потому что, когда я пришёл домой, папа уже пообедал и лежал на кровати, а Иринка аппетитно обсасывала утиные косточки.

   Я сел за стол. Мама налила мне тарелку супа и сказала через минуту с вздохом:

   – Жаль, только папа по ошибке зарезал нашу Чернушку.

   Трудно передать то состояние, которое мне пришлось испытать от её слов. Я встал из-за стола и, молча, убежал в детскую.

   Мама испугалась. Она прибежала ко мне и успокаивала:

   – Что с тобой, сыночек, перестань плакать, ведь теперь не вернёшь эту утку…
   – Как вы могли, – задыхался я в слезах, – как вы могли?.. Ведь мы же решили оставить её...

   Я плакал весь день, весь день ничего не кушал. Не прикоснулся к еде и на следующий день, позже я узнал, что папа зарезал ту утку, которая попалась под руку сразу. Ей и оказалась почти ручная, доверчивая Чернушечка.

   Случайно ли, повинуясь ли какому-то особому собачьему чутью, или же, благодаря прошлым урокам тренировок с палкой, но не прошло и двух дней, как Пальма притащила, неизвестно откуда, к нам под окно к опавшей вишне голову нашей Чернушки.

   Утиная голова лежала на, только что выпавшем свежем снегу, и безжизненно смотрела с потускневшего
солнечного пятнышка мне и маме в глаза.
   
   Я снова плакал.

   Потом был сильный снегопад, и утиную голову занесло снегом.

   Я так переживал,  что несколько дней не мог учить уроки и получил двойки по разным предметам.
Но время шло. Все мои неудачи постепенно отодвинулись, и неприязнь к папе забылась.

   Наступила весна. Солнце подогрело крыши. Зазвенели капели. Снова понеслись косяками птицы из дальних стран домой, на север. Защемило в груди от их крика.

   История эта отошла в прошлое. Охотником я так и не стал. А память сохранила утиную голову: лежит она, голова Чернушки, на подтаявшем снегу под окном нашего дома.





БЕЛКА


   В парке, у дорожки, ведущей к летней танцплощадке, стоит старая липа. Многое повидала она на своем веку. И мне хочется рассказать об одной печальной истории, свидетельницей которой она стала.

   ... Мальчик остановился. Упавшая с дерева высохшая веточка чуть не задела его. Он поднял голову и среди листьев липы заметил две немигающих черных бусинки  –  глаза белки. Некоторое время бусинки оставались неподвижными. Затем, не найдя ничего интересного, они скрылись. А на этой ветке застыл большой огненный хвост. Мальчик даже рот раскрыл от удивления: он впервые так близко видел настоящую белку. Да еще где? В парке, на липе!

   Он постоял немного в раздумье и вприпрыжку помчался к выходу. Еще не добежав до товарищей, мальчик крикнул:
 –  Ребята, айда белку смотреть!  Здесь, на липе!
 –  Врешь,  Мишка, откуда  ей взяться? – недоверчиво  спросил  один из стоявших.
 –  Бежим, сам увидишь,  – настоятельно требовал Мишка. По тому, как он говорил, запыхавшись, раздумывать       никто не стал.

   Через несколько минут ватага ребят, задрав головы, смотрела вглубь листвы, куда скрылась белка.
 –  Может, она есть хочет? – спросил кто-то.
 –  Ей орехов или желудей надо?
 – Давайте кормить ее.

    С этим предложением согласились все. И каждый день у подножия старой липы стало появляться приношение белке: кучка орехов или грибов, или еще что-нибудь. Часто можно было видеть зверька, пламенем носившегося среди веток. Проходившие люди подолгу засматривались на него, искренне радуясь встрече.

   Как появилась белка? Может, она ручная и убежала от хозяина? Может, захотела примириться с людьми и переселилась из леса поближе к поселку, облюбовав дерево с хорошим дуплом? Этого никто не знает.

   Нашей белке скучать не приходилось. Новые знакомые оказались совсем нестрашными. Кроме того, каждый день она могла лакомиться принесенными дарами. Сначала белка брала угощенье, когда вокруг никого не было, затем в присутствии мальчиков, но еще на большом расстоянии, а через месяц она уже спрыгивала на землю и принимала орехи почти из рук. Белка была счастлива. Она ласкалась, вдыхала запах разомлевшей коры, молнией бросалась с ветки на ветку. Весь мир отражался в ее глазах прекрасным. Она привыкла к людям.

   Однажды, как обычно, под деревом появилась кучка орехов. Привыкшая белка, радуясь, спрыгнула за ними. Но в ту же минуту ее испугал страшный треск над головой. Она увидела отскочившую от дерева палку. Липа спасла белку от удара. Казалось, дерево шептало листвой: «Уходи... Уходи... Уходи...»

   Белка замерла в растерянности. Она не знала, что на земле помимо добра существует еще и зло. ...И вот второй удар обрушился на нее. Белка ощутила острую боль. Земля закачалась перед ней, что-то горячее, вязкое поползло по телу. Но она нашла силы вскарабкаться на дерево. Ее спинка стала огненно-красной.

   Так жестокость убивает счастье, порождает неверие в прекрасное. К счастью, палка только задела голову белки, и она не погибла, погибла вера в людей, погибло то, что создавалось годами.

   ...Ребята пришли, как обычно, после школы с горстью орехов. Но белка не спустилась к ним, не притронулась к угощенью, которое так тяжело досталось ей. Какая-то сила удерживала ее теперь. Мальчики видели белку, видели кровь на дереве. Они звали ее. Но она только смотрела печальными глазами и оставалась неподвижной.

   На следующий день белку на дереве никто не видел. Не было ее и в последующие дни. Видимо, она ушла, но куда – никто не знает.

   Такую грустную историю поведала старая липа.





ЛЕСНАЯ БЫЛЬ



   Густые заросли папоротника хлестали его по груди, ноги путались, бежать было тяжело, а он бежал, бежал долго, иногда спугивая красавцев-глухарей, попадавшихся на пути. Со стороны казалось, что этот маленький, мчавшийся неизвестно куда лосенок скрывается от преследования. Он остановился, когда в лесу стало совсем темно.
               
   Мохнатые ели, древние и чудовищно странные, шипя и качая вершинами, обступили малыша. Но страха лосенок не чувствовал, его глаза были влажными, он тяжело дышал.

   Ему представилось раннее летнее утро, восход солнца. Вместе с лосихой он стоит у водоема, наполняющегося розовым, как горизонт, цветом.

   Невдалеке ударила хвостом крупная рыба, лосенок вздрогнул.

   Ранняя свежесть бодрила, лосенок, резвясь, побежал кругами по мокрому от росы лугу, оставляя на траве свежий след. Из орешника доносилось кукование кукушки. Разноголосый хор птиц был слышен далеко вокруг, даже в деревне.

   Большинство жителей уже проснулось, каждый занимался своим делом. Митрофан поднялся раньше всех: на ночь на лосиную тропу он поставил петлю. Ночь спал плохо: ворочался, мечтал, как попадется ему лось. «Донесу кусками,  – думал браконьер,  – никто не помешает, лесник уехал». А утром, злой, встал, взял топор, мешок, хлопнул калиткой и пошел в лес.

   – Куда   ты так рано собрался? – спросила его соседка.
   – Не твое дело, в лес, за грибами, – проворчал   он.

   Соседка только покачала головой: не нравился ей Митрофан, что-то грубое, зловещее было в нем, слова сказать нельзя.

   А тем временем лосиха шла по хорошо знакомой тропинке к водоему, лосенок бежал рядом. Встречавшийся на ее пути орешник больше обычного мешал идти, шлепал мокрыми листьями по телу.

   Вдруг что-то жесткое, холодное сдавило шею. Лосиха дернулась вперед, еще и еще, а петля все сильнее стягивала ее горло. Она в минуту страшной боли протяжно и жалобно застонала, затем медленно опустилась на землю.

   Лосенок стоял в нерешительности. Он видел, как постепенно синеют у лосихи губы, становятся стеклянными глаза, и только сейчас со всей ясностью понял, какое горе свалилось на него. На его печальных серых глазах выступили слезы, к горлу подкатился горький комок, дышать стало трудно. Лосенок бросился в чащу, рассекая ветви грудью.

   ...Лесник Василий вернулся раньше срока с областного совещания, в этот же день. Теперь он осматривал заповедник. Душа радовалась, пела...

   «Красота-то, какая, – подумал Василий, – жалко, не всегда замечаем мы ее...»

   Уважают люди этого человека. Несмотря на свои уже немолодые годы, он выглядит молодцевато, любит дело, которому посвятил жизнь. Нередко достается браконьерам от его справедливой сильной руки.

   Засвистел задорно лесник, почти сразу же, как эхо, отозвался из кустов соловей.

   – Узнает,  – радуясь, сказал Василий. Одиночество научило его разговаривать с самим собой. Тяжелое горе принесла война – погубила всю семью. Только здесь, в лесу, вместе с деревьями, птицами, зверями находил он утешение. Неправда, вовсе не одинок Василий: верный его помощник – собака, преданная, не раз выручавшая его из трудных положений; нередко в гости приходят лесные красавцы – лоси, а по весне прямо на крыше поселилась пара грачей.

   Идет лесник, улыбается, полной грудью вдыхает свежий  воздух.
   Но что это такое?

  Лесник замер на месте: перед ним лежала мертвая лосиха.

   Еще одна морщина глубоко прорезалась на его лбу, он кинулся к лосихе, но потом в раздумье остановился перед ней, отошел в сторону и решил ждать преступника.

   «Надо же,  – думал Василий, – не успел глаз отвести, как заварили уже кашу. Откуда только такие люди берутся? Чего им не хватает? Обязательно нужно напакостить, нагадить».

   Свернул цигарку лесник, закурил. «Ничего, скоро наступит время, когда лесные звери будут ходить к человеку, как к себе домой. Человек и природа станут большими друзьями...»

   Ждать пришлось недолго: невдалеке послышался хруст веток. Хотя Василия не было видно за кустом, он интуитивно пригнулся еще больше, крепче сжал старенькую двустволку. Показалась массивная фигура Митрофана. Осторожно, озираясь по сторонам, он подкрался к лосихе. Глаза его засверкали от радости, дрожащими руками достал он топор. Намахнулся и... выронил его.

   Глаза Митрофана сначала выразили недоумение, испуг, потом наполнились злостью. Прямо перед ним возникла широкая грудь Василия, державшего ружье.

    – Стоять!  – грозно приказал лесник,  – теперь не уйдешь от закона, ответишь, как полагается, за всё. Сколько раз я предупреждал тебя, выходит, что напрасно, ты опять за свое,  Митрофан?

   Браконьер покорно молчал: знал, что не отвертеться ему теперь. К вечеру Митрофан был доставлен в милицию.

   ...Нежно, привлекательно светит окно в доме Василия, зазывает проходящих своим светом, говорит, что здесь живет человек с добрым сердцем. Привлек этот свет и нашего лосенка. Проголодавшийся малыш подошел к крыльцу, ткнул мордой в дверь. Василий вышел, но дикий лосенок отбежал в сторону.

   – А-а-а, пришел,  – ласково протянул лесник, – проголодался, сейчас я тебя накормлю.

   Василий пошел за едой.

   ...Время шло, вырос лосенок, стал большим красивым лосем, но не забывает лесника, часто наведывается, подойдет к крыльцу, ткнется мордой в дверь и ждет хозяина. А тот выйдет с куском хлеба и позовет: «Алешка, Алексей, ну иди сюда».

   По сей день длится дружба человека с лесным жителем. Не зря так долго куковала тогда кукушка, может быть, она сулила долгую жизнь лосенку.





МУЗЫКА НА ВОДЕ


   В тихую августовскую ночь я лежал у костра, вытянув после долгой ходьбы ноги. Огонь, то вспыхивал, высвечивая стволы берез, то затухал, и темнота вновь подступала. Земля вошла в пояс метеоритов. Такого обильного звездопада я не видел давно.

   Где-то недалеко хлюпнула рыба. Осторожно ступая, чтобы не нарушить хрупкую тишину, я спустился к речке. Кажется, даже слышно, как вздрогнула и замерла камышинка. Вода скользнула меж пальцев обволакивающей теплотой, звонкими хрусталиками слилась с речкой.

   Вдруг до слуха донеслось едва уловимое, как само движение воздуха. Оно нарастало. И вскоре, вслушавшись, я уже мог различить звуки песни.

   Первое время стоял не шелохнувшись, размышляя, что бы это могло значить.
Потом простая догадка пришла ко мне. Эта музыка из поселка, с танцев. За десяток километров она, как на крыльях, долетела вверх по реке.

   Где-то танцевали, веселились, влюблялись. А здесь, в лесу была своя жизнь, отличная от городских сует, чуткая и легко ранимая…

   Я долго лежал у костра, глядя на звездный дождь в небе, поражаясь несоразмерностью пространства, пока не заснул.




БЕКАСЫ


   А я и не подозревал, что столько может вокруг быть коз.

   Я был в лесу, ловил удочкой рыбу. Как вдруг услышал, что сзади меня кто-то заблеял. Повернулся – нет никого. Между тем мое беспокойство нарастало. Блеяние услышал и в кустах на той стороне речки, и на этой – в лесу, в высокой траве. Признаться, это было так неожиданно и внушало беспокойство.

   Все было как прежде – луг, быстрая речка, ивняк и ольха по берегам, а блеяние продолжалось. Будто какое-то таинственное существо подшучивало надо мной.

   Но разгадка пришла вскоре. Стоило мне поднять голову в небо. Подшутили надо мной птицы, бекасами называются. Когда они стремительно слетают с небес, крылья их вибрируют, издают звуки, похожие на блеяние козы. В народе их еще за это «козодоями» называют.


* * *   

   Можно многому напугаться в лесу, когда один. Лес всегда тянет необъяснимо к себе. И радуешься встречи с ним – веселым в ветреную и солнечную погоду, тревожным в сильный ветер перед грозой и задумчивым молчаливым в минуты вечернего умиротворения. Всегда хорошо. Но есть минуты, когда вдруг возникает ощущение, что будто кто-то следит за тобой. Невидимый зверь? Жутко бывает на душе первое время. Можешь вздрогнуть и испугаться, спугнув большую лесную птицу под ногой, либо увидев внезапно на пути черную бархатистую гадюку. Но страх постепенно проходит. А любовь к лесу остается.



В ТАКУЮ ПОРУ


   Теплый июньский вечер. Ни ветерка. А вода все равно, вдруг и задрожит, мелко-мелко, едва заметно, будто сотрясается от чего-то очень далекого, невидимого и неслышимого. Трепет земли? Стук поездов?

   Многое отражается на ее поверхности. Застыла речка. В ней и небо, и деревья.
   А вот окунь в стайку мальков врывается на мелководье. Скопившаяся молодь мелким веером рассыпается от хищника. А вот уклейка длинными скачками на поверхности мчится от щуки.

   Ловля рыбы в такую пору, как правило, бывает удачной.

   Сижу на берегу с удочкой. Сумерки. Поплавок едва заметен в воде. Но уходить не хочется. До того хорошо, что дышу полной грудью и пою не громко. Если услышат – никто не удивится – время такое.

                Спи ночь в июне только шесть часов…

   И до того мелодично звучит эта строка из песни, что, кажется, все вокруг очарованы. Я пою еще и еще.

   Поплавок заплясал на воде. Делаю подсечку. Крупная рыба попалась. Никак не могу ее вывести на поверхность. Тут уже не до песни. Очень удивился, когда показалась из воды щучья голова. Правда, к горечи моей, она оборвала леску. Ушла.

   На следующий вечер ловил рыбу в том же месте. Вспомнив про вчерашний случай, запел: «Спи ночь в июне только шесть часов…». Пропел несколько раз. Как ни странно, повторилось то же самое. Снова щука! С трудом я подвел ее к берегу. Но, как и в прошлый раз леска оказалась слабой, не выдержала сопротивления рыбы. Щука ушла.

   Да мне и не жалко. Вот только мысль преследовала меня. Та ли это была щука или другая? Судя по всему, та же. Ведь как объяснить ее любовь к музыке?




БЕРЕГОВУШКА


   Это гнездо я нашёл среди зарослей липовых прутьев. Оно было соткано из высохших ниточек

соломы и травы. На дне среди пуха лежали четыре полупрозрачных яичка. Воробьиха тревожно

чирикала рядом, катаясь с ветки на ветку.

   Я отошёл в сторону, посмотрел вокруг себя: не видел ли кто-нибудь моего секрета?
И, довольный увиденным, пошёл от оврага мимо берёзовой рощицы к дому. В том, что я сделал

открытие, я не сомневался.

   Во дворе за столиком, за которым взрослые по вечерам играют в карты, сидела Ольга и Сашка

из соседнего дома. Ольга надевала на куклу платье. Сашка жиденьким ивовым прутиком водил по

лапе охотничьего пса Снежка. Всякий раз, когда прутик попадал Снежку между когтей, Снежок

резво дёргал лапой, не поднимаясь с земли, после чего тяжело вздыхал. Это смешило Сашку.

Ольга, надев на куклу очередное платье, заботливо повторяла: «какая красивая девочка…»

   Я подошёл к Снежку и положил ему под лапу палочку. Сашка засунул прутик между когтей.

Снежок, не поднимая головы, задёргал лапой. Палочка при этом отлетела в сторону. Пёс тяжело

вздохнул. А мы с Сашкой засмеялись. Ольга положила куклу.

   – Как вам не стыдно, – сказала она. – Издеваетесь над собакой.

   Сашка ответил:

   – Занимаешься куколками, ну и занимайся. А в наши дела не вмешивайся.

   На это Ольга сказала, что расскажет обо всём папке. Снежок был их.

   А Сашка равнодушно проговорил:

   – Ну и говори, ябеда.

   После этого он засунул прутик в нос Снежку. Пёс смешно чихнул, встал и ушел, виляя

хвостом. А Ольга помчалась к подъезду, жаловаться папке.

   Мы сразу ушли, спрятались за угол дома.

   Я сказал, что у меня есть секрет, и я расскажу о нём, если об этом, Сашка, никому не

скажет. Сашка поклялся. И мы побежали к оврагу.

   Воробьиха выпорхнула из кустов. В гнезде по-прежнему лежали четыре яичка.

   Сашка посмотрел и разочарованно сказал, что стоило ли бежать ради какого-то гнезда. Он

знает у речки много гнёзд ласточек в отвесном берегу. Засунешь руку в норку в земле и

найдёшь такие же яйца. А ещё в одном из гнёзд, в каком он Сашка знает, лежит мёртвая

ласточка. И, если есть желание, то её можно посмотреть, только, чур, об этом никому ни

слова.
   
   Я пообещал.


   Сашка сразу нашёл гнездо. Он засунул руку по плечо в норку. И вскоре вынул, держа птичку.

   Это была худенькая хрупкая и удивительно лёгкая ласточка. Крылышки её были аккуратно

сложены, лапки подобраны и сжаты в комочек.

   Я отогнул крыло. Когда-то оно поднимало ласточку высоко в небо.

   – Почему она умерла?

   Сашка пожал плечами. Потом, чуть погодя, сказал тихо:
   
   – Должно быть, болела чем-нибудь, – и добавил: – давай её похороним.

   Через несколько минут ласточка лежала в земле в домике, сделанном из осколков стекла.

Вовнутрь мы положили кусок блестящей фольги. Сверху – сухие былинки.

   Мы похоронили её под берёзой. На стволе написали грифелем:

«Здесь похоронена ласточка-береговушка».


   У неё душа есть.
 
   - Мы закопаем её, и душа успокоится.
   - Она видит нас или чувствует. Она неспокойна. О ней никто не позаботился.
   
   Души людей. Животных. Душа, если жив, если чувствуешь...

   
   - Пусть будет тайной это захоронение.

   Иногда мы приходили и сквозь стекло видели ласточку. Она была очень красивая.



КАК МЕНЯ ПОКУСАЛИ ПЧЁЛЫ


   Я шёл по деревне. Мне нужно было успеть на автобус и к вечеру прибыть в город.

   Я был занят своими мыслями и почти не замечал, что происходит вокруг.

   Внимание моё привлекла пчела. Я заметил её не сразу. Она назойливо стала делать обороты вокруг моей головы. Смутное предчувствие грядущей неприятности овладело мной. Сначала я не обращал на неё внимания, затем подумал, что она, полетав вокруг, улетит совсем. Но надежды мои улетучились по мере того, как она всё назойливее приставала ко мне. В конце концов, она села мне на нос, и я подумал при этом примерно так: «пускай, посидит немного, если начну от неё отмахиваться, будет хуже…».

   Я испытал разочарование. Пчела ужалила меня. Мне было больно и досадно оттого, что я позволил так глупо себя одурачить.

   Но на этом мои страдания не закончились. Откуда не возьмись, ко мне слетелось много пчёл. Сколько их было, я точно не знаю, но гудели они сильно. Несколько пчёл сразу же вцепились мне в шею, другие запутались в волосах и беспрерывно жалили. Тут я испугался не на шутку.

   В отчаянии я бросился к какому-то дому, стал колотить в дверь ногами, беспрерывно крича.
   
   Открыла дверь старушка. Она сразу заохала и заахала, будто только этого и ждала, что к ней обратятся с такой бедой. Я же только стонал.

   Она указала мне на лавку в конце тёмного коридора. На лавке стояло ведро с водой. Я с головой сунулся в ведро. А старушка накрылась кофтой с головой.

   В избе пчёлы отлетели от меня к окну, стали биться о стекло.

   А мне показалось, что голову мою обрили ржавой столетней бритвой.

   Через несколько минут выяснилась страшная правда о пчёлах. Старушка сказала, что эти пчёлы взбешённые. Вчера они искусали почтальона, а сегодня кусают всех, кто проходит по улице.

   Из недолгого рассказа я узнал, что хозяйка этих пчёл – жадная соседка, забрала из ульев весь запас мёда, который они приготовили себе на зиму. Наступили уже холода. Потому они в злобе нападают  на людей. Старушка пожаловалась, что её тоже три пчелы укусили, а почтальона искусали всего и теперь некому разносить почту. Она заключила, что нужно на скупую соседку подать в суд.

   Напоследок она дала мне газету, и, прикрываясь ею, я быстро прошёл опасное место.

   В город добрался я на попутной машине. Постепенно мне стало совсем худо. Голова гудела, уши распухли, веки затекли.

   Мама делала мне содовые компрессы. Я плакал и выдирал отовсюду пчелиные жала.

   И тогда я подумал, что существует на свете высшая справедливость, что такие маленькие существа – пчёлы, могут так отчаянно постоять за себя.

   


НЕБЕСНЫЕ ОМУТКИ


   Вдоль этой медленной лесной речки можно было угодить в тихую безветренную погоду в омуток теплого, настоявшегося где-то на лесной поляне, воздуха. То, вдруг, через несколько шагов угодить в другой омуток остывшего сырого воздуха, пропитанного плесенью и болотной сыростью.

   Первый омуток – живой медовый целебный. Второй холодный – несет в себе зарождение тумана.

   Тепло, скопившееся за день, постепенно отступает. Одни омутки медленно поднимаются в небо. На смену им приходят другие омутки, омутки сырости и прохлады. Вскоре они заполняют низины. Образуется туман. Укутывает белой пеленой местами поляны. Омутки становятся видимыми. Иной раз бывает, они разрастаются, да так, что в двух шагах уже ничего не видно. Сплошной туман окутывает землю, выпадает серебряной росой. И такая тишь стоит вокруг! Опускаются сумерки, становится еще холоднее. И тогда находишь вновь теплый, пахнущий свежим сеном, омуток. И становится на душе теплее.

    Тепло хранимо, разве что, в глубоком лесу под раскидистыми лапами елей. Под опавшей листвой, где как в парнике, произрастают различные грибы. Грибы – порождение теплых омутков.

   Наутро, когда встает солнце, мир наполняется новым весельем – вспыхивают в травах росы, сверкающие жемчуга. Становятся видимыми многочисленные паутинки. Паутина белым сплошным покрывалом накрывает луга. Солнце поднимается выше. Греет землю. Роса испаряется. Поднимается ветерок. Свежим дыханием наполняющий мир. И уже теплых омутков становится больше. Их не сосчитать. А холодные омутки укрываются в тени деревьев, храня прохладу и озерную влагу.