Санитар. Роман. Часть третья

            Ч А С Т Ь     Т Р Е Т Ь Я



          Г Л А В А   Т Р И Н А Д Ц А Т А Я



                I

    К началу 95 года положение троих друзей определилось. Валерка работал на кафедре у своего Виталия Сергеевича и учился в аспирантуре; жили они с Вероникой по –прежнему у Веро-никиных родителей, всё в той же самой комнате с нежно –розо-выми, прозрачными шторами,  которую они так любили за её чудесный розовый полусвет в сумерки, и за то, что в ней так са-мозабвенно и прекрасно, как возможно только в юности, начиналась их любовь. Они признавались, между прочим, друг дру-гу, что до их встречи они оба были в вечном ожидании и беспо-койстве, что с ними в жизни не произойдёт самого главного, что “жизнь мелькнёт как призрак” (так говорила Вероника), или же “будет тянуться, как какой –то серый бетонный забор” ( так менее поэтически выражался Валерка). И вот, поскольку это са-мое главное произошло, то им казалось, что они стали как бы духовно единым существом. Оторопь может взять при виде та-кого идеализма, но подобные вещи могут случаться с такими цельными и целомудренными натурами, какими были Валерка и Вероника. Правда, такие натуры сами по себе встречаются чрезвычайно редко; но ведь чего только не бывает на белом свете.
    Они никогда не задавались вопросом: что бы они были те-перь друг без друга? Такой вопрос никогда и не приходил им в голову; он не имел права на существование; и они бы с содро-ганием отбросили бы всякую мысль о возможности осущест-вления подобного предположения. Они оставались вдвоём вечером, и время, казалось, для них замедлялось; секунды текли как минуты…И снова и снова Валерке представлялась волшеб-ной и непостижимой та тонкая линия, очерчивающая Вероники-но тело, та грань между юной женской плотью и иными стихи-ями, та нить, скользнувшая в бесконечность, в которой словно и заключается разгадка всей этой тайны вечной женственности, как будто  кем –то и зачем –то разлитой во Вселенной…И сно-ва и снова обжигал ему ладони тот неразгаданный тонкий про-низывающий жар, исходящий от Вероникиной кожи… Впро-чем, всё это касалось, так сказать,  мгновений сладких и роман-тических; прозаические же обстоятельства их жизни были следующие.


    В девяноста втором году Вероника закончила университет; время было до того нервное, дёрганное и непонятное, что вы-пускники университетов и институтов, по крайней мере, многие из них, с тяжёлым, даже гнетущим чувством ждали окончания своей относительно беззаботной и определённой студенческой жизни. Тот процент из них, счастливо наделённый ловкостью и расчётливостью, уходил в коммерцию; некоторые имели вли-ятельных родственников, которые могли их пристроить в свои структуры; остальные же, нося в сердцах оскорбление своих молодых надежд, слонялись по предприятиям, где их или не брали, потому что промышленные предприятия останавлива-лись повсеместно, или предлагали такие мизерные зарплаты, что слёзы обиды наворачивались на их глаза. Вероника также после окончания университета пребывала некоторое время в растерянности. Павел Фёдорович, разумеется, предложил ей не волноваться и не суетиться, а просто пойти поработать в одну из коммерческих фирм, которые он контролировал. Со своей стороны и Надежда Александровна, всегда зорко, но деликатно следящая за настроениями своей дочери, тоже посоветовала ей переждать некоторое время под опекой отца, “а там видно будет”, - успокоительно говорила она Веронике. Вероника же, глядя на своих однокурсниц, чувствовала, что она совершает какое –то маленькое предательство, хотя решительно никто не смог бы ей объяснить, в чём именно это её предательство со-стоит. В том, что у неё был влиятельный отец, а у других дево-чек с её курса такого влиятельного отца не было? Вероника по-шла было в самую обыкновенную школу в их районе, ту самую, в которой она училась, поговорить о своём устройстве; едва во-йдя в здание, она почувствовала, как сильно изменилась атмос-фера в её школе, которую она помнила и всегда тепло вспоми-нала, за эти пять лет. Теперь здесь словно висело что –то нер-возное, проникнутое ожиданием чего –то нехорошего; лица её знакомых учителей были изнурённые, тяжело озабоченные и как –то сразу постаревшие. Она поговорила и с директором, бывшим своим самым любимым учителем, а она у него была одной из самых любимых и незабвенных учениц…И он, тогда ещё совсем молодой учитель, любовался этой красивой, сдер-жанной девочкой, в которой он угадал безупречное и чистое сердце. Он пригласил её в кабинет, обставленный дешёвенькой казённой советской мебелью. Вероника, разговаривая с ним, отметила про себя, как потускнели его глаза, прежде такие молодые и блестящие, как болезненно побледнело и осунулось его лицо, сколько на этом лице появилось ранних морщин… Говорил он как –то растерянно и словно за что –то извиняясь. Вероника вышла из школы, охваченная щемящим, тоскливым чувством. Она почувствовала, что она оказалась бы в фальши-вом положении среди этих людей; что одни будут восприни-мать её поступок как причуду дочки богатенького отца, другие же, напротив, начнут приписывать ей необыкновенные душев-ные качества и восторгаться ими. Вероника также предчувство-вала, что найдутся и такие, которые будут просто –напросто заискивать у ней и просить посодействовать чему либо через её отца. 


    Вечером Вероника рассказала о своём посещении Валерке. Случались у них такие вечера, когда они садились рядом на ди-ван в их комнате, Валерка брал в свои руки ладонь Вероники, и они говорили о сокровенном. Они рассказывали о своих мыслях и чувствах, о том, что происходило с ними до их встречи, начи-ная ещё с детства, с самых первых впечатлений от жизни, о чём они тогда мечтали. Говорили и о том, что случилось с ними за эти дни, и советовались друг с другом. Свет в комнате не зажи-гали, так что летними светлыми вечерами в комнате царил их любимый розовый полумрак, а зимой они смотрели задумчиво сквозь стекло на зимнее небо и как ветер сдувает пушистый снег с веток высокого тополя, росшего в их дворе. Надежда Ал-ксандровна знала об этих их задушевных минутках, и никогда в такие минутки их старалась не беспокоить. В тот вечер Валер-ка, держа в своих руках лёгкую, прохладную Вероникину ла-донь, слушал её грустные откровения и впечатления от сегод-няшнего дня, улыбался еле заметной, нежной улыбкой и думал между прочим и о том, что и он, бывает, делится своим недоу-мением по нравственным или мировоззренческим вопросам со своим старшим и мудрым товарищем Виталием Сергеевичем, и как тот, глядя на него своими лучистыми и ласковыми глазами, старается примирить его с действительностью.


    - Знаешь, Валера, -говорила Вероника, глядя мимо него сво-ими тёмными, казавшимися в полумраке совсем чёрными глаза-ми, - когда я вошла в учительскую, ну, увидела всех своих ста-рых учителей…Ну, старых, в смысле моих, которые меня учи-ли…Во мне всё как будто оборвалось…Ко мне раньше все так хорошо относились, и теперь как будто хорошо, но как –то всё натянуто, неестественно…Марк Францевич, наш учитель мате-матики, он теперь директор…Знаешь, - вдруг улыбнулась Веро-ника счастливой, детской улыбкой, и замедленным, женствен-ным, полным неги движением повернув к нему голову, -он ведь был немножечко в меня влюблён…
    - Да?.. –спросил Валерка.
    - Да, только никто об этом не знал, и он даже виду не пода-вал, но это же всегда чувствуешь…Он был тогда ещё совсем молодой, ну, он и сейчас ещё молодой, но тогда он был совсем ещё юный, сразу после института, - задумчиво говорила Веро-ника, вспоминая то сладкое, как весенний ласковый ветерок, время, и Валерка подносил её руку к своим губам и целовал её прохладные нежные пальцы.
    - А теперь он бледный какой –то стал, поблекший…У него глаза были живые, ясные, блестящие, а теперь как будто по-тускнели…
    - Трудно ему сейчас. Да и вообще всем трудно. Сволочи од-ной легко и приятно, - проговорил Валерка, жёстко усмехнув-шись.
    Вероника почувствовала, как Валерку словно дёрнуло то-ком; она уже знала за ним эти приступы ярости, которые нахо-дили на него редкими, чрезвычайно даже редкими, мгновенья-ми, но она до ужаса, до холода на сердце, боялась их; она слов-но предчувствовала, что эта необузданная ярость, таившаяся в самой глубине этого твёрдого, гордого, непримиримого харак-тера, принесёт ей когда –нибудь такую горечь и боль, которые одни способны отравить её любовь, бывшей для Вероники те-перь  всем очарованием в жизни, без которой её существование стало бы отвратительно простым и бессмысленным. Валерка заметил её испуганный взгляд и, улыбнувшись своей обычной мягкой, нежной улыбкой, снова поцеловал её прохладные пальцы с красивыми розовыми гладкими ноготками.
    - Чего ты? –спросил он.
    - Я так иногда боюсь, когда ты становишься каким –то… -прошептала Вероника и опустила голову…
    - Каким, Вероника? –грустно усмехнувшись, спросил Валерка .
    - Каким –то…Будто убить кого хочешь… -произнесла Вероника, быстро взглянув на него.
    - Не болтай ты глупостей…Вот глупая…- и Валерка провёл губами по ароматным, легко рассыпавшимся волосам своей лю-бимой. –Совсем ты у меня ещё глупенькая…Говоришь что по-пало…Всякую ерунду…
    - Я не глупенькая… - прошептала Вероника. – Я очень ум-ная…
    - Конечно…Согласен… - шептал Валерка. – Ты самая умная и разумная…Ну, а дальше –то что было?
    - Ничего, - дёрнув плечиком, сказала Вероника. – Мне так со-вестно перед ними, - печально произнесла она. –Будто я перед ними всеми в чём –то виновата…
    - В чём ты можешь быть виновата…
    - Не знаю…Мне совестно, что я счастлива.
    - Не переживай, Вероника, - улыбнувшись, сказал Валерка. – Мы же не знаем, что с нами будет. Всё так старо, избито, -гово-рил он, глядя неподвижно в сумрак, - а нового никто ничего не придумал. – А совесть…Странная вещь эта совесть. Я даже по-нять не могу, почему она вообще возникла. Ведь без неё всё бы-ло бы проще, рациональней…С точки зрения существования системы под названием “человечество”, - усмехнулся Валерка. –Если уж понадобилось природе зачем –то создавать эту систе-му. Какая –то ускользающая мысль. Разум –это я понимаю; это вещь рациональная. На меня иногда находит, особенно но-чью… Представляется вся эта непостижимость. Классно всё так устроено.
    Вероника пристально смотрела на него.
    - Совесть, -вдруг сказала она, - это тоже рациональное. Пото-му что я люблю тебя. А бессовестных никто не любит. И они никого не любят.
    - Да, действительно, - произнёс Валерка, удивлённый её ре-шительным и настойчивым, даже как будто безапелляционным тоном, - значит, мы с тобой и здесь выиграли. – И он засмеялся и крепко обнял свою Веронику.


    Если Надежда Александровна и  Валерка ладили между со-бой как нельзя лучше, так что Надежда Александровна порой ловила себя на мысли, что любит Валерку почти как Веронику (может быть оттого, что втайне ей всегда хотелось иметь сына, и именно такого, как Валерка), то с Павлом Фёдоровичем, на-против, отношения у них были несколько настороженные. Два этих сильных несгибаемых характера не могли приноровиться друг к другу, хотя оба признавали и уважали друг в друге нрав-ственную силу. После того как Валерка наотрез отказался пой-ти работать в коммерческие структуры, где Павлу Фёдоровичу позарез был нужен человек, на которого можно было безогляд-но полагаться, а пошёл работать на кафедру и учиться в аспира-нтуру, Павел Фёдорович не переставал ощущать досаду и оби-ду; досаду оттого, что нарушались его деловые планы, и обиду, что его зять как бы ставит себя выше той среды, в которой он теперь принуждён был вращаться. А  среда эта была в те годы до того скользкой и циничной, что Павлу Фёдоровичу приходи-лось с большим трудом подбирать себе верных, проверенных людей, поддерживать старые связи наверху, которые к тому времени ещё уцелели, и налаживать новые, приходилось даже ему самолично иметь кое –какие делишки с представителями откровенного криминала…Павел Фёдорович знал, что завод –его завод, которому он отдал всю свою трудовую жизнь и в который вложил столько своей души и труда – был слишком лакомым куском, на который точилось столько зубок, что до-пусти он оплошность –и его предприятие выйдет из –под его контроля, а затем и его самого выкинут из его кабинета или сде-лают марионеткой…При этих мыслях Павел Фёдорович готов был скрежетать зубами. Вполне понятно, что лишившись наде-жды иметь в этой среде своего умного и сильного человека, Па-вел Фёдорович естественно и сильно раздражался.
    - Он что, такой уж великий учёный, - с горькой запальчивос-тью говорил он Надежде Александровне, - что без него вся нау-ка загнётся? Тоже мне, Максвелл…Эйнштейн.
    Надежда Александровна лишь вздыхала.
    Но вот одна характерная черта: не только, не дай Бог, при Ве-ронике, не только наедине с Надеждой Александровной, но и в мыслях своих Павел Фёдорович никогда бы не стал упрекать Валерку, что, отказавшись от блестящей  коммерческой стези, которую ему открывало родство с Павлом Фёдоровичем, он си-льно проиграл материально. В нравственный круг этих людей такие мысли не допускались; и того же Павла Фёдоровича обо-жгло бы стыдом, если бы кто –то заподозрил его в такого рода претензиях к своему зятю. Но было в поведении Валерки много чего мальчишеского и упрямого, что выводило из себя солидно-го и основательного Павла Фёдоровича. Во –первых, Валерка, чтобы быть финансово независимым от своего тестя, взялся по-драбатывать по выходным у своего студенческого друга Кости-ка, ставшего к тому времени вследствие неясных комбинаций директором продовольственной базы, которую он тихонечко приватизировал на пару со своей супругой Ниной, причём так ловко, что осведомлённые люди только руками развели. На базу к Костику обычно ночью приходили или вагон, или большегру-зная машина, “фура”, и по субботам и воскресеньям Валерка тихо поднимался самым ранним утром, осторожно, чтобы не разбудить неслышно спящую, с детским выражением на лице Веронику, одевался и уходил из комнаты на цыпочках. Павел Фёдорович, который всегда просыпался рано, даже и по выход-ным, заслышав, как тихонько притворяется входная дверь, гово-рил про себя c досадой: “Вот чёрт упрямый”, - и поворачивался на другой бок.


    Было для Павла Фёдоровича ещё одно обстоятельство, касав-шееся его зятя, на вид пустейшее, но, однако, крайне его раз-дражавшее. Дело тут в том, что Валерка с каким –то ожесточе-нием, доходящим до остервенения, продолжал заниматься сво-им каратэ, будто стараясь в этих изматывающих тренировках отвести душу и дать исход своему негодованию на те вообще говоря мерзости, творимые повсеместно. Занимался он в спорт-зале городской школы милиции, куда он устроился по знаком-ству. Виталий Сергеевич, у которого Валерка работал на кафед-ре, всегда предоставлял ему свободу действий, зная, что “Вале-ра не станет злоупотреблять”, так что он уходил с кафедры по-раньше, и его тренировки почти никак не сказывались на время его появления вечером дома, где его так ждала Вероника. Воз-можно, Павел Фёдорович за своей занятостью даже бы и не за-думывался о таком в общем –то пустяковом деле, как эта чрез-мерная, хотя и безобидная увлечённость его зятя, если бы на ба-лконе, в самом его уголке, не появлялось каждый день аккурат-но развешанное для сушки кимоно, которое Валерка стирал по-сле каждой тренировки. Это белое кимоно было как бельмо на глазу у Павла Фёдоровича; при виде его в нём поднималось же-лчное чувство, что Валерка предаётся такому легкомысленному и пустому занятию, вместо того чтобы заниматься настоящим делом. Но и опять –таки: Павел Фёдорович ни малейшим обра-зом не выражал своего неудовольствия, опасаясь прежде всего гнева Вероники, которая чутко следила за их отношениями. А ничего в сущности на свете не боялся по –настоящему Павел Фёдорович, кроме гнева и болезни своей дочери. ( Надежду Ал-ександровну он уже привык воспринимать как часть самого се-бя, а потому все маленькие и большие несчастья своей Надень-ки он относил к себе самому.) Впрочем, признавая за Валеркой бесспорный ум, Павел Фёдорович про себя надеялся, что он со временем остепенится, станет походить на тех расторопных мо-лодых деловых людей, которых он в изобилии видел вокруг се-бя; правда, Павел Фёдорович предчувствовал, что в этом случае Вероника не любила бы Валерку так, как любила его теперь… Павел Фёдорович морщился от этих мыслей и предположений и по всегдашней русской успокоительной привычке говорил себе: “Ладно, там видно будет”. А Валерка приходил в спортивный зал, облачался в кимоно, почему –то столь раздражавшее Павла Фёдоровича, и словно входил в другой мир –мир гармонии, со-стоявший из красивых, пластичных движений, мир силы и гиб-кости, подчиняющихся гармонии и вдохновению –так, по край-ней мере, ему казалось. Он настраивал себя и входил в этот за-вораживающий его мир, в котором он готов был чувствовать каждую клеточку, каждый нерв своего великолепного молодо-го тела, где он чувствовал себя достойным быть частью приро-ды, частью мироздания, и перед этим его сокровенным ощуще-нием на время отступало и пропадало всё мелкое, суетное и до-садное. Подобное ощущение он испытывал только во время их близости с Вероникой, когда, как им казалось, они теряли свои личности, и взамен являлось их единое, слитное “Я”, гораздо более совершенное, чем были их “Я” по отдельности. Валерка тренировался самозабвенно, почти фанатически; его уважали, он же держался со всеми ровно и приветливо и на дружбу не напрашивался. Постояв после тренировки  под горячими струя-ми воды в душе, переодевшись, закинув на плечо спортивную сумку, он выходил на улицу и, глядя на эту потерянную и нес-частную толпу, чувствовал, что будто опять по его внутрен-ностям провели чем –то противным и липким. Однажды он стал свидетелем следующей сцены.


                I I               

    Дело было летом, ближе к осени. По дороге из университета в спортивный зал Валерка проходил по переулку возле город-ского рынка. Переулок этот, серый и пыльный, был всегда сплошь заставлен машинами приезжавшими на рынок продав-цами и покупателями, а потому движение машин в нём было са-мое беспорядочное и, как и всегда бывает в подобных местах, опиралось более не на официальные правила, а на водительс-кую обоюдную вежливость и соображения целесообразности. Валерка видел, как в этой царящей в переулке сутолоке и бесто-лочи старые –престарые “Жигули”, ещё какой –то самой ранней модели, царапнуло бампер тёмно –зелёной, солидно –глянцевой дорогой немецкой машины. Нельзя было понять, кто более был из водителей виноват в этом столкновении; далее Валерка наб-людал, как случившийся неподалёку милиционер, завидев, кто неспешно вылезает из тёмно –зелёного  “БМВ”, немедленно повернулся спиной и побрёл прочь. Валерка смотрел со спины на его нескладную, слабую фигуру в полинялой, мешковато си-девшей на нём форме, и чувствовал злобную, ядовитую ра-дость, будто эта позорная, слабая фигура окончательно довер-шила его представление о банкротстве власти и всего государ-ства. Из “БМВ” вышли двое очень дорого и комфортно одетых парней, и Валеркин намётанный взгляд тут же определил их как отлично тренированных, владеющих боевым искусством лю-дей. Среди этой серой толпы они выделялись так же, как выде-лялась их красивая дорогая машина среди отечественных нека-зистых и блёклых, наводящих грусть конструкций, стоявших вокруг в том переулке. Они были хозяева, они понимали, что их боятся. Один был высокий брюнет, повыше Валерки, с блед-ным, грязноватого оттенка лицом; Валерка особенно приметил жестокое и скучающее выражение его физиономии. Лет ему было на вид около двадцати восьми. Второй, помоложе, лет двадцати двух, не более, был приятной, располагающей внеш-ности, с открытым лицом, с русой косой чёлкой и светло –голу-быми глазами. Узкие джинсы и тенниска плотно облегали его стройное, тренированное тело. Парень из “Жигулей”, тоже лет двадцати восьми, похолодевший и ослабевший от ужаса, тихо вылез из машины, прикрыл ватной рукой дверцу и, имея вид кролика перед удавом, подошёл к двоим из “БМВ”. ( Это были Грин и Григорий.) Те смотрели на его смертный страх как бы даже сочувственно и снисходительно…День был солнечный и довольно жаркий. Пока парень из “Жигулей”, низко, почтитель-но склонясь, рассматривал на бампере злосчастную царапину, высокий брюнет достал из машины бутылку с минеральной во-дой и лениво потягивал прохладную воду мелкими глотками поглядывая по сторонам и не обращая ни малейшего внимания на беднягу, согнувшегося перед его машиной. Наконец парень выпрямился и робко обратился к Грину, видимо, со своими пре-дложениями. Грин послушал его и коротко что –то сказал ему, скорее всего, назвав сумму; парень вытер рукой пот со лба. Грин положил ему руку на плечо и что –то объяснил; парень покорно и понуро слушал. Потом Грин потрепал его покрови-тельственно за волосы и легонько  толкнул в голову к его ста-реньким “Жигулям”; затем Грин и Григорий сели в “БМВ” и покатили из переулка. Валерка видел, как парень сел в машину и некоторое время сидел в каком –то остолбенении. Можно бы-ло предположить, что он, что называется, “попал” на сумму, ра-вную где –нибудь так полугодовому окладу какого –нибудь инженера, кем он, вероятнее всего, и был. Валерка почувство-вал, что снова в нём вскипает та самая лютая злоба, которая, он знал, когда –нибудь потребует своего утоления. Он ненавидел этого милиционера –расхлябанного, распущенного, в отврати-тельно сшитой, полинялой форме и стоптанных нечищеных ту-флях, с его сонной, равнодушной физиономией и наглым, бесчувственным взглядом. Он ненавидел этого парня в старень-ких “Жигулях” за его страх, за его покорность, за его забитость, хотя…Валерка подумал, что парень на вид семейный, жена у него какая –нибудь учительница или тот же инженер, сидящая на мизерной зарплате, которую к тому же выдают продуктами в заводском магазине…Ребёнок, наверное…может, двое… “Ка-кие тут подвиги”, -подумал Валерка. Он пришёл в спортзал, пе-реоделся и со жгучим удовольствием глухо колотил кулаками и ногами по подвешенной к потолку на канате большой цилин-дрической боксёрской груше. Громадная, набитая чем –то плот-ным и мягким груша лишь слабо покачивалась под градом его хлёстких, быстрых, сильных ударов. “Конечно, -думал Валерка, - какое тут геройство… Одни продались, другие навек обосса-лись…Все эти поколения вечного рабства засели в проклятых генах…Засели, не выдавишь. Холопство вонючее зацементиро-валось в ДНК. Ищут хозяев. Не могут без хозяев. И всегда хозя-евами становятся такие ублюдки, такая тварь…” Валерка вспо-мнил тех двух молодцов из “БМВ” и рассвирепел. Вошедший в зал Женя Самойленко, Валеркин однокурсник, увидев его иск-ривлённое злобой лицо, с которым он яростно долбил грушу, его бешеные, тяжёлые глаза, подивился и подошёл ближе. Женя был небольшого роста, крепкий парень, чернявый, со спокой-ным, дружелюбным лицом и особенно выделявшимися  корич-невыми, добрыми глазами. Есть люди, которые с первого взгля-да оставляют впечатление своей надёжности и своей порядоч-ности, как –то сразу чувствуется, что на них можно безоглядно положиться, и они не подведут и не обманут; вот Женя Самой-ленко был именно из таких людей. С Валеркой они относились друг к другу со взаимной нескрываемой симпатией, всегда бы-ли приятелями , хотя близкими друзьями никогда не были. Пос-ле университета Женя закончил какие –то курсы и стал офице-ром милиции. Собственно, Валерка устроился тренироваться в удобный для него спортзал школы милиции через его посред-ство. Женя Самойленко казался простым и спокойным, но за этой простотой скрывались и глубина, и достоинство, и дели-катность. Валерка очень скоро разглядел в нём эти стороны его натуры, прежде всего потому, что эти качества были явными чертами и его собственного характера. Женя тоже чувствовал в Валерке близкую себе душу и знал, например, что чрезвычайно редкие, но легендарные на факультете вспышки Валеркиной ярости проистекают единственно из уязвлённого, оскорблён-ного благородства его человеческой природы. На их курсе это определяли, что “если Валерку Строгина сильно достать, то он…” – и добавляли в пояснение какое –нибудь соответствую-щее выражение или жест. Как ни странно, но их взаимная при-язнь не перерастала в тесную дружбу –они как бы стеснялись друг друга, всегда меж ними была какая –то неловкость в отно-шениях; они как бы стыдились, что так хорошо понимают друг друга.


    Женя некоторое время стоял, наблюдая за истязанием спор-тивного инвентаря, слушая тяжкие, заманчивые звуки ударов, затем он произнёс мягко и дружелюбно:
    - Валера, ты же сейчас грушу уронишь.
    Валерка всегда стыдился и боялся до холодной испарины на лбу своей способности уходить с головой в свои мысли, кото-рые перерастали в мечты и фантазии. Если какое –нибудь впе-чатление или мысль сильно сказывались в его сознании, то они имели свойство обрастать новыми мыслями и идеями, новыми образами, расширяясь, как круги на воде, и распаляя воображе-ние. Стоило ему очнуться и одуматься, вспомнить всё то, что побывало у него в голове, как его тут же обжигало стыдом, и он думал про себя с издёвкой, с наслаждением самоуничижения: “Ну и идиот!” Привыкший основываться на научных подходах, Валерка иногда грустно думал про себя, что у него “процессы возбуждения коры головного мозга преобладают над процесса-ми торможения”, и что, раз так, “надо жёстко себя контролиро-вать”. Но приходили минуты, и Валерка снова словно бросался в свои мечты –уж такая, по –видимому, была у него душевная организация, с которой ничего не мог поделать его аналитичес-кий ум…Заслышав голос Жени, Валерка опомнился, смутился, остановил свой неистовый бой и сказал, улыбнувшись и протя-гивая ему руку:
    - Привет, Жень. Не бойся, не обрушу…Я твою грушу. – Вале-рка вдумался и рассмеялся: - Ты смотри, Женька, я даже стиха-ми заговорил…


    После тренировки они присели отдохнуть на полу, прислони-вшись к стене спинами, обтянутыми влажными кимоно, и мок-рыми от пота затылками. Натруженные за тренировку мышцы были расслаблены до приятной, тянущей боли. Оба молчали; Валерка искоса поглядывал на Женю.
    - Ты чего кольцо на тренировках не снимаешь? – вдруг обра-тил он внимание на тонкое обручальное кольцо, ещё сиявшее тем свежим блеском, который сразу выдаёт молодожёнов. Женя только месяца три как женился. Валерка спросил потому, что кольцо при тренировочных ударах могло повредить кожу на па-льце руки. Но видимо, Женя не хотел с ним расставаться даже и на тренировках…
    - Не хочу, -сказал Женя с самой чистой, с самой детской и счастливой улыбкой. Валерка вспомнил свои первые месяцы совершенно невероятного счастья с Вероникой и покачал голо-вой с дружеским участием.
    - С вами всё ясно, - проговорил он и вдруг добавил: - Хоро-ший ты парень, Женька.
    - Это почему это я хороший? – засмеялся Женя.
    - Да так…Кто –то в этом мире дерьмо конченное, а вот ты хо-роший. Надо так, наверное.
    Женя удивлённо слушал и молчал, слегка улыбаясь и взгля-дывая на Валерку своими ясными, спокойными глазами. Валер-ка как –то никогда до этого не был замечен в способности де-лать товарищам комплименты. Валерка смотрел куда –то в сто-рону вялым, безразличным взглядом.
    - Слушай, Женька, -вдруг сказал он после молчания, -вот ты мне скажи…Сейчас милиция обладает какой –нибудь реальной силой или нет?
    - В каком смысле?- внимательно посмотрел на него Женя.
    - Ну, в каком… -поморщился Валерка. – Вот вся эта рэкетня, вся эта шушера…Они ведь всем известны, они ведь ничего и не скрывают…Так?
    - Конечно, -улыбнулся Женя.
    - Вот я и спрашиваю… Вы обладаете какой –нибудь реальной силой, или вы сейчас вроде привидений? Вроде вы есть, а вроде и нет?
    Женя усмехнулся и помрачнел.
    - Да нет, конечно, не привидения… - медленно произнёс он. – Но мы ведём себя сейчас достаточно скромно, - поднял он на Валерку глаза.
     - Конечно, -сказал Валерка. – Начальник милиции себе кот-тедж строит. И соседи у него будут классные. Как раз та сво-лочь, с которой вас заставляют быть скромными. Слушай, Же-ня, - вдруг экспансивно произнёс он, - а как ты думаешь, что во-обще нужно делать?
    Женя пожал плечами и улыбнулся спокойной улыбкой.
    - Да ничего не нужно, - сказал он. – Пережить нужно и не стать подлецом. Потому что если мы не выживем или станем подлецами, то, значит, тогда вообще ничего уже никогда не будет.
    - Да, - задумчиво произнёс Валерка, - если уж мы станем под-лецами, то тогда -то уж точно ничего не будет.


                I I I

    В ближайшую субботу Валерка отправился к Костику на ба-зу. Павел Фёдорович, заслышав, как он тихо затворил за собой дверь, в очередной раз про себя привычно и однообразно чер-тыхнулся и в раздражении грузно повернулся на другой бок. Валерка шёл в прохладных августовских сумерках и возле про-ходной Костиного заведения встретился с такими же молоды-ми, как и он, ребятами, тоже всё больше физиками и инженера-ми, имевшими заспанный, взъерошенный и чрезвычайно груст-ный вид. Валерка оглядел свою бригаду и усмехнулся.
    - Ну что, ханурики, - сказал он, - пошли? Покажем класс это-му проклятому эксплуататору и буржуину Костику.
    После работы Валерка зашёл, как всегда, к Костику в офис. Костик к тому времени успел отделать себе просто шикарный по провинциальным меркам офис, да и вообще Костик процве-тал. Женившись после некоторых душевных терзаний и мучи-тельных сомнений на Нине Раничкиной, Костик заполучил мо-щный двигатель своей коммерческой карьеры в лице двух дея-тельных, энергичных, хватких мамаш, опытных и со связями, которые взялись за дело крепко. Обе они цепко, шаг за шагом, добивались благополучия для своих детей. Эти две деловые да-мы с удовольствием устраивали совещания, на которые призы-вались Костик с супругой, и на этих семейных встречах обсуж-дались уже завоёванные плацдармы и намечались направления для последующих шагов. В конце концов усилиями обеих роди-тельниц Костик сделался заместителем директора продовольст-венной базы, а супруга его Нина, быстро закончив курсы бухга-лтеров, проникла в бухгалтерию этого же заведения. Директо-ром базы был пожилой, поседелый, грузный человек с тяжело нависшим над ремнём брюк огромным яйцевидным животом, с тяжёлым взглядом и землистым цветом лица. Весь кабинет его был пропитан запахом дыма дешёвых и крепких сигарет, кото-рые он курил жадно, почти беспрерывно, обильно слюнявя сво-ими отвисшими губами почти весь фильтр. Года через два пос-ле Костиного прихода он тяжко заболел и удалился на покой, полностью и с лёгким сердцем доверив дело смекалистому и проворному молодому своему  заместителю. Конечно, кроме деловых качеств, Костик нравился этому человеку своей почти-тельностью и как бы ненароком и без назойливости, но посто-янно проявляемой личной преданностью.


    Хотя Костик и делал прежде тонкие и ловкие намёки своему патрону, что он порой бывает просто восхищён его руководст-вом продовольственной базой ( весь вид Костика показывал, что льстить –то  он не любит, но вот не может не восхититься), однако, став директором, он повернул дело довольно круто, так что довольно скоро это заведение –обыкновенное советское за-ведение подобного сорта – неухоженное, с грязным асфальтом, со ржавыми кривыми воротами при въезде, с кучами какого –то хлама возле забора, с толстыми тётками, неторопливо расхажи-вающих в грязно –белых халатах, - вдруг стало преображаться и изумлять местных коммерсантов. Первым декретом Костика после прихода к власти был как раз декрет о наведении идеаль-ной чистоты на территории и ремонте и покраске ворот и забо-ра. Мечту об этом чистоплотный Костик мстительно –любовно лелеял ещё с самого первого момента своего появления в наз-наченном ему судьбой девственно –советском уголке тогдаш-ней экономики. Кроме прирождённой чистоплотности, Костика подвигнул на реформу и его безошибочный деловой инстинкт, ясно ему подсказавший, что в подобной тухлой и сонной атмо-сфере нечего даже думать о высокой эффективности и прибы-ли, о чём честолюбивый Костик мечтал горячо и неустанно, иногда даже вслух с супругой Ниной.


    С Ниной они уживались прекрасно. Нина, девица хваткая, с умом практическим и прозаическим, весьма расчётливым, вся в свою достойнейшею мамашу, была, разумеется, осведомлена во всех тонких и деликатных подробностях о приключениях и да-же вроде как подвигах своего Костика в общежитии филологи-ческого факультета, но, обладая супружеским тактом и терпе-нием, в счёт супругу никогда не ставила его прежние похожде-ния, даже в минуты своего крайнего раздражения, как будто их и не было вовсе; напротив, устроила их семейные отношения так, что Костик, сам того не заметив, оказался заключённым в некие рамки, внутри которых ему был обеспечен полный ком-форт и довольство. Нина зорко следила за своим супругом и, ловя его на мелких неизбежных интрижках, без которых Костик всё равно прожить бы не смог, устраивала ему яркие сцены, чтобы тот не забывался. Костик каялся, отрекался от своих ув-лечений, просил прощения…Молодые супруги мирились. Пос-ле бурных объяснений и покаяния, Костик обычно вознаграж-дался – и лаской, и похвалами его коммерческим талантам. Кос-тик, как уже замечалось, был необыкновенно наивно падок на лесть, и Нина, в минуты высшего умиления прижимала голову Костика с чёрными блестящими кудрями к своей крепкой, пол-ной груди и говорила ему разные ласковые слова; Костику это очень нравилось, особенно если он бывал пьяненький. Когда примирённые и умилённые супруги приходили в спальню, то Костик со всем старанием и фантазией трудился над упругим и обильным телом своей Нины, думая между прочим и о том, что в сущности очень неплохо, что он в своё время всё –таки решил жениться на Нинке Раничкиной.


    Месяцев через шесть после свадьбы у них родился мальчик, назвали Юрой…Когда Костик сделался директором, а Нина, са-мо собой, возглавила бухгалтерию, то ребёнка, едва он капель-ку подрос, услали на воспитание к бабушкам, при полном их одобрении и понимании: “Пусть дети поживут для себя”, -так категорически порешили между собой обе дамы. Костик и Нина чрезвычайно полюбили комфорт, который позволяли теперь их доходы. Вскоре прикупили себе приличную квартиру и любов-но, не без сомнений и споров, обставили её дорогой мебелью; вместе ходили по магазинам и тщательно выбирали вещицы ин-терьера. Купили и машину импортного производства; одева-лись модно и дорого. Когда пошла мода на малиновые пиджаки и толстые золотые цепи, восприимчивый Костик купил себе и малиновый пиджак, и толстенную золотую цепь, правда, тща-тельно скрывая эти приобретения от своих друзей, но однажды непредвиденно столкнулся в таком виде в городе с Валеркой, который молча, серьёзно и очень долго его рассматривал.
    - Классный пиджак, Костик, - наконец вымолвил он. – Заме-чательный просто. Малиновый.
    - Валерка, отстань, - морщился и мучился Костик под его взглядом.
    - Да нет, я же серьёзно…Да подожди ты, не дёргайся! – и Ва-лерка своей сильной рукой отогнул ворот его рубашки. – А! Вот и цепь; отличная цепь, Костик , толстая.
    - Валерка, отвали, -страдал Костик. – Охота прямо тебе…От-вали, я сказал!
    - Пора бы тебе, Костик, и о золотой печатке подумать, -про-должал безжалостно Валерка. – Только, Костик, нужна такая же толстая, как цепь. Иначе, Костик, кайфа не будет. Хочешь, вме-сте выберем?
    - Валерка, - взмолился наконец взмокший и покрасневший Костик, - выкину я на фиг и этот пиджак, и эту цепь, но только отвали.


    Костик очень скоро научился пользоваться той небольшой властью, которой он добился. С подчинёнными он был строг и даже порой надменен, не допускал и не любил фамильярности. Нравилась ему тонкая лесть и лёгкое заискивание, но явных по-дхалимов он не жаловал. Костику, который пять лет прожил в общежитии в одной комнате с Юрой и Валеркой и всё время на-ходился под их дружеским влиянием и покровительством, те-перь страшно нравилось самому быть начальником, распекать, командовать и грозить поувольнять всех к чёртовой матери, нравилось подписывать договоры и платёжные документы, нравилось ворочать большими деньгами, но при всём при том, дружба с Валеркой и Юрой сказалась в нём благотворно и нав-сегда. Несмотря на свои коммерческие успехи и деньги, кото-рые выделяли его среди прочих, резко проводя черту между ним и теми, другими, деньги не имевших, несмотря на зависть и сладкие заискивающие улыбки, всё –таки Костик признавал своих друзей существами высшими в сравнении с ним и имею-щими над ним нравственный верх. Как и прежде, он чувствовал робость под спокойным, излучающим силу взглядом Валерки, или ему словно было за что –то стыдно под тихим и мягким взглядом Юры. Конечно, то, что Валерка, имея тестем такого значительного и известного в их городе человека как Павел Фё-дорович Удальцов, ходит тем не менее подрабатывать к нему на базу, Костик считал блажью своего друга, но, однако же, такой блажью, которая вызывает уважение. Костику втайне это силь-но льстило, да и в своих кругах он мог небрежно похвастаться этим обстоятельством. Платил Валеркиной бригаде Костик по-больше, чем остальным.


    Сказать бы надо и то, что Костик изрядно раздобрел за после-дние годы, и из тонкого, стройного юноши с чёрными кудрями и весёлыми плутовскими тёмными глазками превратился в со-лидного молодого человека с нависшим над  ремнём неболь-шим симпатичным животиком и несколько помятым лицом. Сказалось прежде всего обильное и вкусное питание, которым они с Ниной вознаградили себя за годы студенческих гастроно-мических лишений. Иногда Валерка брал своими стальными па-льцами за маленькую нежную складочку Костиного животика, нависшего  над брюками, и очень дружелюбно спрашивал: “Растём, Костик? “ Костик морщился и хватался руками за Ва-леркину кисть: “Валерка отстань! Что за идиотская привычка! – кричал он. –  Больно ведь! И синяки останутся!” – “Спортом, Костик, надо заниматься, - говорил Валерка, - а то скоро зарабо-таешь себе зеркальную болезнь”. Костик, однако, спортом не занимался, но зато стал потихоньку и регулярно попивать водо-чку; закусывать же полюбил солёными огурчиками, чрезвычай-но тонко, даже изящно порезанными ( Костик всегда был чуток ко всякого рода эстетике), которые у него всегда хранились да-же и на работе, в холодильничке, в специальной комнате, смеж-ной с его кабинетом, где они и вкушали в обеденное время иск-лючительно с супругой Ниной или же с высокими гостями, бы-вавшими у него по разного рода делам. Обыкновенно Костик выпивал с чувством большую рюмку после работы ещё в офисе. Нина, всегда с великим тактом поощрявшая мелкие слабости Костика, только укреплявшие, по её мнению, их брачный союз, стала, однако, в последнее время всерьёз беспокоиться о расту-щем пристрастии своего мужа.
 

                I V

    Когда Валерка вошёл к Костику в кабинет, тот расслабленно сидел в своём шикарном мягком директорском кресле с высо-кой спинкой и имел выражение глубокой мысли на лице. Сидел он в расстёгнутом жилете, белой рубашке, узел шёлкового галс-тука был ослаблен и сдвинут в сторону. В тот день была суббо-та; стало быть, вчера была пятница; вечерами по пятницам Кос-тик имел обыкновение попадать на какой –нибудь банкет. Те-перь же он был несколько бледен, на лбу его выступил мелкий бисер пота; перед ним стояла бутылка минеральной воды из хо-лодильника и хрустальный бокал. Валерка смотрел на него дол-гим грустным и внимательным взором; Костик вдруг громко и мучительно икнул и стал поспешно наливать себе минеральной воды.
    Валерка между тем прошёл в кабинет и сел на мягкий кожа-ный диван, стоявший рядом со столом Костика. На журнальном столике валялись две книги, обе в ярких, аляповатых глянцевых обложках, которые Костик приобрёл для себя и своей супруги. На обложке одной из книг была изображена смазливая хрупкая девушка в обтягивающем платье мини, легко держащая в своей 
изящной, тонкой ручке громадный, килограмма в три, пистолет. Книга принадлежала перу одной нашей знаменитейшей даме –писательнице детективов и называлось, конечно, “Я люблю те-бя, Смерть”. Вообще надо заметить, что наши дамы –писатель-ницы детективов могут вызывать восхищение одним своим бес-страшием, с которым они выстукивают на клавиатурах компью-теров кровавые фразы: “Она выстрелила ему в голову, и его мо-зги захлюпали на асфальте”, не касаясь уже их бесспорного ли-тературного дарования. Вторая книга, предназначенная для суп-руги Костика Нины, была любовный роман, и на обложке был изображён в профиль галантерейный красавец с приникшей к нему страстно бедной девушкой, сражённой его бесчеловечной красотой. Произведение называлось то ли “Безумная страсть”, то ли “Всепоглощающая страсть”, но что –то такое именно про страсть вне всяких рамок.
    Валерка посмотрел обе книги, бросил их на стол и обратился к Костику.
    - Доброе утро, Костик, - ласково сказал он. – Как ты себя чув-ствуешь? - Костик скривился.
    - Валерка, хоть бы ты не подкалывал, - сиплым голосом про-изнёс он и хрипло откашлялся. – И так фигово, а тут ещё ты со своими приколами…
    - Деньги давай, паразит, - ещё ласковей сказал Валерка.
    Костик вздохнул, полез в карман своих отглаженных до иде-альных стрелок брюк, вытащил связку ключей и открыл мале-нький, стоявший сбоку от стола сейф, вынул оттуда коробку с наличностью, отсчитал Валерке деньги, опять вздохнул и зак-рыл коробку в сейфе. Совершив операцию, он откинулся на вы-сокую спинку кресла и стал печально смотреть на Валерку.
    - Скажи –ка мне, мой друг Костик, - медленно проговорил Валерка, сгибая и разгибая в пальцах тонкую пачку купюр, - ты же у нас крутой, как яйца вкрутую, всех бандитов в нашем городе знаешь…
    - Ну, не всех, - стал отказываться не без кокетства Костик.
    - …Что это за ребята ездят на тёмно –зеленом “БМВ”?
    Необходимо отметить одну извинительную слабость Кости-ка: он любил щегольнуть знанием высших сфер делового и кри-минального мира города, трепетно относился к сложившимся иерархиям и всегда ревниво соотносил в этих иерархиях своё собственное положение, с удовольствием наблюдая своё посте-пенное  возвышение. Заслышав Валеркин вопрос, Костик поше-велился в кресле и приосанился.
    - А где ты их видел? – строго и с важностью спросил он, и лицо его стало суровым.
    - А видел я их, Костик, на городском рынке, - спокойно отве-тил Валерка.
    - Ну и что? Почему ты о них спрашиваешь? – продолжал сухо и строго диктовать свои вопросы Костик.
    - Костик, я тебе сейчас в лоб дам.
    - Подожди… - вздохнул Костик и задумался. – Тёмно –зелё-ный “БМВ”… Грин, наверное. Какой он из себя?
    - Высокий, черноволосый…Рожа у него ещё такая надменная. Не качок, но парень тренированный, это сразу видно. Спортив-ный такой, стройный, сильный.
    - Грин. Точно Грин. Второй был помоложе, симпатичный та-кой парень?
    - Да… Тоже, видать, здоровый.
    - Гриша Тишков, Тиша. А чего тебе они? – и Костик опасли-во посмотрел на Валерку. – Наехали, что ли? –тихим, осевшим голосом спросил он.
    - Чего на меня наезжать? –улыбнулся Валерка. –Что с меня возьмёшь? Это ведь ты у нас магнат. Чего ты сразу обоссался?-вдруг с внезапным раздражением произнёс Валерка. –Я просто так спросил.
    - Да я не обоссался, просто… -Костик покривил губы. –Просто с ними лучше не связываться. – И Костик пожал пле-чами.
    - Кто они, я тебя спросил?
    - Грин держит городской рынок, - сказал Костик и попил ми-неральной водички. – Работает с Костей Паком. В городе дер-жится очень хорошо. Он тоже крутой каратист, ты его должен знать: Серёга Гринько.
    - Серёга Гринько… Знаю. Вспомнил, -задумчиво проговорил Валерка. – Чёрный пояс… Помню. Крутой парень. Я его видел на соревнованиях…Давно, лет пять тому назад. Не узнал прос-то…
    - А чего тебе они? – не унимался Костик.
    - Да ничего…Интересно просто. Мафия, значит, наша домо-рощенная, - усмехнулся Валерка. – Слушай, друг мой Костик, а ты –то как думаешь, что с этой мафией надо делать? Как её ис-коренять? 
    - А чего её искоренять? –искренно удивился Костик. – С ма-фией жить надо правильно, вот и всё.
    - Жить правильно –это как, Костик?
    - Жить правильно…Валерка, ты пойми, что у них своя рабо-та, свои дела…Чего ты на них взъелся, если тем более тебя ник-то не давит? Пацаны имеют деньги, но они и рискуют, их же бьют постоянно, ты сам видишь –то одного повезли по городу, то второго…


    Действительно, к девяноста пятому году и в этом небольшом и сравнительно тихом областном центре стали частенько пост-реливать. Конечно, масштабы были не те, что в некоторых кру-пных городах, где было что  делить по –крупному, а потому и разгорелись настоящие криминальные войны, и трупы считали уже сотнями, но всё же и здесь нет –нет, да и убивали какого –нибудь почтенного местного бандита, которому его товарищи и устраивали самые пышные проводы, вероятно, с какими –то ид-еологическими целями. Валерке, жившему в центре города, приходилось наблюдать эти чрезмерно пышные и наглые до на-ивности церемонии. Центральную улицу перекрывали, и впе-реди процессии ехала милицейская машина с мигалкой. Целый сонм дорогих иномарок, солидно лоснящихся дорогим, тяжё-лым лаком, ехали медленно, с включёнными фарами, сидящие в этих машинах в память по усопшему сотоварищу давили на си-гналы, так что вой от процессии стоял на всю округу. Иногда Валерку, при виде этой психической атаки, к его жгучему сты-ду и последующему раскаянью посещала какая –нибудь дикая и безобразная мысль, что хорошо бы, например, загнать всю эту лакированную и воющую колонну куда –нибудь в овраг и рас-стрелять их всех там без разбору, например, из пулемётов, и он всегда потом ужасался этому бреду, который мог залезть ему в голову, и называл, как всегда, себя психом и идиотом. Стран-ные иногда фантазии могут приходить  в голову таким роман-тикам, как Валерка Строгин.


    - Костик, -спросил Валерка, -а кто их бьёт?
    - Как кто бьёт? – не понял Костик. – Сами, друг друга. А ты что, не знаешь, что ли, кто их бьёт?
    - Да нет, знаю, конечно… А были случаи, - полюбопытство-вал вдруг Валерка, - когда кто –нибудь им мстил, ну, вот из тех, кого они, допустим, давят?
    Костик ухмыльнулся.
    - Валерка, ты то ли упал? – произнёс он снисходительно и сожалеюще. – Я иногда тебе удивляюсь. Вы с Юркой точно ка-кие –то… не от мира сего. Блин, как что –нибудь такое выда-дут, так и кино никакого не надо. Ты вообще –то думаешь, что говоришь? Придумал каких –то мстителей…Валерка, кому оно надо? С пацанами всегда можно договориться, если сам не на-косорезил, то и тебя никто не тронет…Какие –то мстители… Совсем офонарел. Взрослый уже мужик… - солидно докончил Костик.
    - Подожди, заткнись, - спокойно заметил Валерка. – Разошёл-ся. Костик, а ты сам –то вообще думаешь, что ты сейчас нагово-рил? Ведь ты всю человеческую природу только что с дерьмом смешал.
    - Как это? – спросил Костик.
    - Да вот так, Костик. Ведь ты считаешь всех нас послушным каким –то стадом. Ты даже саму возможность отметаешь, что кому –то вдруг захочется отомстить. Ведь это, друг мой Костик, оскорбление всему человечеству. Ни больше, Костик, и ни ме-ньше.   
    Костик прослушал всё внимательно и с беспокойством наб-людал за Валеркой.
    - Валерка, - спросил он подозрительно, - а ты вообще –то что задумал?
    - Да ничего я не задумал, успокойся, -улыбнулся Валерка. – Я просто рассуждаю. Гнусно всё как –то, мой друг Костик.
    - Валерка, - заговорил с осторожностью Костик, - ну, высту-пит, положим, кто –то…Ему башку тут же снесут, и все дела… А кто тогда семьи там будет содержать, детей воспитывать? Да и вообще, на фиг оно надо, у нас в городе пацаны стараются не наглеть…
    - Это всё ты, Костик, правильно говоришь…- задумчиво ска-зал Валерка. - Особливо о семьях и детях. Но вот заметь, Кос-тик, одну странность. Сейчас в Чечне многих наших ребят бьют. И тоже остаются и жёны, и дети… Почему там ребята идут даже на смерть, а здесь словно все обоссались раз и навсе-гда? Вот это, Костик, интересно.
    - Валерка, ну ты и сравнил…Здесь если выступишь, так тебя точно прибьют, а там –то, может, и нет…И потом, там –то какая –то хоть идея, а здесь –то ради чего? Здесь дешевле бабки от-дать, чтобы от тебя отвалили…
    - Вот именно, - воскликнул Валерка, - там идея! А идеи, Кос-тик, как нас учили, это великая сила, если, конечно, они кем –то овладевают.
    - Странные вы какие –то с Юркой… -вздохнул тяжело Кос-тик. – Ты –то ещё ладно, есть надежда, что твои глюки пройдут со временем, а вот Юрка отмочил…До сих пор не могу пове-рить…
    - Ты давно Юрку видел? – тихо, дружеским и искренним тоном спросил Валерка.
    - Да вот на днях звонил, - печально проговорил Костик.
    - Ну и как он?..
    - Говорит, привыкает…Валерка, - жалостливо сказал Костик, заглянув Валерке в глаза, - как это такое с нашим Юркой могло случиться? Я правда до сих пор понять не могу…Наш Юрка – и вдруг такое…- и Костик потряс головой и снова уставился на Валерку.
    - Не знаю, Костик, - хмуро сказал Валерка. – Может, и правда какая –нибудь судьба…



    С Юрой действительно случилось нечто до того странное, да-же чудное, что подобного поворота в его судьбе не предполага-ли ни его лучшие студенческие друзья, ни его близкие, ни даже он сам. Юра, которому в один голос пророчили разные блестя-щие карьеры, так что ему будто бы стоило только выбрать одну из них, вдруг избрал путь, о котором не помышляли ни он, ни близкие, ни друзья, но который, по –видимому, был предназна-чен ему, и всё свершилось и сбылось так, что поневоле прихо-дят мысли о ком –то высшем, кто властен неумолимо  испол-нять свои предначертания для своих избранных и предназна-ченных; видимо, одним из таких избранных и предназначенных и был Юра Андреенко.
      Г Л А В А    Ч Е Т Ы Р Н А Д Ц А Т А Я



                I   

    После окончания университета Юра попал на работу в закры-тый оборонный научно –исследовательский институт, тот са-мый, возле которого Павел Фёдорович и Надежда Александров-на наблюдали во время “путча” молоденького инженера с нес-частным и на что –то решившимся лицом, усевшегося возле проходной института со своим плакатиком. С физико –техниче-ского факультета вообще многие ребята шли работать именно в этот НИИ. Вика Смирнова, закончившая университет на два го-да позже и ставшая к тому времени его женой, устроилась в этот же институт в библиотеку, правда, научно –техническую; в городских художественных библиотеках и читальных залах зар-платы были уж совсем унизительными. В самом начале девяно-стых годов в такого рода оборонных институтах всё –таки ещё давали изредка продовольственные наборы: консервы, варёную колбасу, какие –то крупы…В те знаменательные дни, когда раз-давали продовольственные пайки, народ брёл домой после ра-боты с авоськами, в которых банка минтая в собственном соку или же килька в томатном соусе соседствовала с полбатоном варёной колбасы и пакетом гречки или риса. Юра и Вика также получали свои доли, Юра складывал всё это добро в свою су-мку, и они тихо шли, взявшись за руки, по молодой аллее, зало-женной в лучшие для этого НИИ времена, к пятиэтажному се-мейному общежитию, где им выделили комнату.
    Если раньше в этом НИИ, гордости этого небольшого област-ного центра, шумела жизнь, возникали споры и трогательные, характерные для такой интеллигентной публики интриги, писа-лись статейки и диссертации, была научная и служебная рев-ность, словом, была жизнь, подобная той, которая была во всех учреждениях такого рода, и из всего из этого в конце концов получался каким –то образом достойный ответ потенциальным супостатам, то теперь в лабораториях, коридорах и курилках института сгущались уныние и растерянность. Жизнь уходила из этих зданий, иссыхала, и учреждение, некогда наполненное бодрой, энергичной, наполненной смыслом жизнью, теперь по-ходило скорее на полумёртвый улей. Почтенные, заслуженные учёные, пришедшие в институт прямо со студенческой скамьи, всю жизнь свою имевшие незыблемую веру о своей необходи-мости, о своём долге, и эта вера составляла до сих пор их нрав-ственное основание и их гордость, эти люди почувствовали, что их научное оборонное учреждение поражает и возмущает всех своей ненужностью, а сами они теперь всего лишь нахлебники на шее общества ( как им иной раз в лицо объясняли мордатые и успешные представители новейших генераций). Не было те-перь и помину о штатах, раздутых в прежние времена до истин-но советской бестолковости: все, кто мог уйти в более призем-лённые и, следовательно, гораздо лучше оплачиваемые места, уходили. Оставались либо те люди, которые так срослись с инс-титутом, что просто не могли представить себя на другом поп-рище; оставались те, кому попросту некуда было уходить; оста-валась немногочисленная наивная молодёжь. С горя начальни-ки бросались в разного рода затеи, способные, по их мнению, приносить институту хоть какие –то дополнительные деньги: пытались разрабатывать “товары народного потребления” и пробовали  производить их в опытных цехах института; обра-щались на заводы с предложениями что –то там рассчитать, сконструировать, улучшить… Да только всё это было пустое, особенно по –первости.  “Товары народного потребления” ни-кто не покупал; на заводах от их предложений отмахивались, считая их чересчур заумными и неуместными в наших усло-виях; так и жил институт, перебиваясь мизерными заказами на модернизацию и проверку старой техники, бывшей в войсках. Это уж потом в этой среде возникнут идеи и люди, способные понимать и действовать в новых условиях, но это произойдёт через несколько лет, а тогда… Тогда Юра наблюдал своими большими голубыми глазами медленное погибание этого НИИ, одного из великого множества подобных институтов, и обнища-ние духом, да и в прямом смысле обнищание,  тех людей, кото-рые составляли его сущность.


    Однажды в воскресенье, гуляя по городу, они с Викой прохо-дили мимо городского собора. Была ранняя весна, и снег уже стаял, оставив на газонах серпантины из разноцветного мелкого мусора, который у нас убирают, как водится, всем миром, до-жидаясь субботника. Асфальт тротуаров и дорог был грязен; лужи ещё не высохли. Собор в этом городе белоснежный, с яр-ко –голубыми куполами и вызолоченными крестами; в погожие солнечные дни он словно сливается с голубым небом и белыми облаками, словно тянется, возносится к ним, и в такие минуты кажется, что он более принадлежит небу, чем земле. Потом Юра, вспоминая тот день, иногда думал: какая сила завела его с Викой в тот день в храм? Юре и раньше случалось с друзьями заходить в городской собор, но только из любопытства, никако-го особенного впечатления эти несколько посещений на него не произвели. Ему запомнились лишь особенный запах, стоявший в храме, обильнейшая  позолота, настенные росписи и гулкая, торжественная тишина –словом, только его внешняя сторона; души его в те посещения ничто не коснулось и ничего в ней не вызвало. Теперь же его словно что –то влекло в это здание; мо-жет быть, просто оттого, что среди всеобщего хаоса и смятения, среди грязных улиц и человеческих несчастий, он по –прежне-му блистал своим великолепием, умиряя сердца и вселяя надеж-ду, ибо стоял твёрдо и незыблемо, и все грязные воды смутного времени словно текли мимо, не касаясь чистоты его; и Юра помнил, как это восторженное ощущение торжества вечного и истинного над мимолётным и скверным охватило его, и он взглянул на Вику, которая, казалось, была полна теми же чувст-вами, и сказал ей: “ Вика, давай зайдём?”


    Они подошли к высоким кованым воротам, изукрашенными железными узорами и на самом верху иконой Божьей Матери в овальной раме, и, как это бывает повсеместно, возле них тотчас столпилось множество просящего милостыню разнообразного народа. Все протянули к ним ладошки, сложенные ковшиком, и запричитали разом фальшиво –жалобно. Были здесь старики и старухи в ветхих, засаленных одеждах, с пропитыми, сизыми лицами, слезящимися мутными глазами, у некоторых под гла-зами имелись синяки; было и много детей, обучившихся про-фессии попрошайничества, и преуспевшие в этом деле гораздо более взрослых. Юра сконфузился и быстро пробрался сквозь эту толпу ближе к паперти, где в это время стояла дородная женщина и плавно, благоговейно подняв глаза вверх, крести-лась и кланялась; Вика же, напротив, оробела и замешкалась среди толпы нищих; она торопливо достала из сумочки коше-лёк и неловко, стесняясь, раздала какую –то мелочь, причём один мальчишка лет двенадцати, крепкий, с загорелым, обвет-ренным, лицом, получив столь мизерное подаяние, изобразил на физиономии некоторое презрение. Юра и Вика вошли в храм. Прямо при входе, в притворе, слева от дверей в главное помещение храма, висела удивительная икона. Изображена бы-ла Божья Матерь с Младенцем Иисусом на руках. Икона была большая, наверное, вполовину человеческого роста и пропорци-ональной ширины; написана была на доске, теперь сильно поте-мневшей от времени.  По краям иконы, в углах, были продела-ны уродливые, четырёхугольные отверстия –грубой, неправиль-ной, казавшейся особенно глумливой формы. Сама икона во многих местах была обезображена царапинами с овальным сле-дом: так бывает, когда проводят крепко зажатой в пальцах мо-нетой по мягкому, податливому дереву. Особенно постарались над ликами Младенца и Божьей Матери. Надпись под иконой гласила: “Сия икона служила доской стола в одной безбожной семье”. Икона была помещена в рамку и под стекло.


    День тогда стоял пасмурный, солнца совсем не было видно за толстым слоем серых облаков. Высокие, тяжёлые двери храма были открыты настежь, но в притворе стоял сумрак. Было в тот час тихо и немноголюдно, служба давно уже закончилась; нес-колько бедно и траурно одетых женщин, крестясь, ставили све-чки за упокой. Икона, столь поразившая Юру и Вику, распола-галась в самом углу обширного притвора, прямой свет на неё не падал, и казалось Юре и Вике, что Младенец Иисус и Божья Матерь смотрят на них из глубины, но нельзя было понять, ка-кое выражение запечатлелось на их ликах. Они не были к этому приготовлены, и они это словно почувствовали. В этой поруган-ной иконе заключался смысл – до того огромный, неподъёмный человеческому разуму, что Юра теперь знал, с этой самой ми-нуты, что он жизнь свою положит, чтобы проникнуть в этот смысл и будет служить ему. Кроме этого неясного предчувст-вия Юра вынес ещё одно вполне определённое впечатление и поделился своими мыслями с Викой. Оказалось, что и она по-думала об этом же : им обоим показалось, что эта обезображен-ная икона явилась им образом самой России – такой же пору-ганной, истерзанной так же тупо и равнодушно, глумливо, но от того духовно ещё более возвысившейся; им теперь словно ве-рилось, что нужно было претерпеть страдания и надругатель-ства, чтобы её духовная сущность засияла , словно звезда, над людским бедным, бестолковым и неустроенным миром, и эти люди –несчастные и разрозненные, даже не подозревают, что связывает и хранит их незримо и таинственно что –то истинно великое и сокровенное, гораздо более драгоценное, чем то спо-койствие и благополучие, о которых они сообща тосковали… Вот такое впечатление вынесли в своих душах Юра и Вика, побывав в храме в тот тёплый весенний пасмурный день.



                I I

    С того самого дня Юра и Вика каждое воскресенье стали хо-дить в этот храм словно на свидание со “своей” иконой. Когда в городе стали продавать букетики подснежников, привезённых с лесных полян, на полу, подле иконы стали появляться цветы; Юра и Вика тоже покупали эти нежные, покрытые пухом неяр-кие первые цветы, и с радостью и умилением клали свои буке-тики на полу под иконой. Теперь они стали приходить в храм пораньше, к началу службы, и выстаивали всю службу до её за-вершения. Сначала они просто стояли в задних рядах и слуша-ли. Хор женских и мужских чистых и слаженных голосов пел о чём –то спасительном, и эти звуки, наполняя пространство хра-ма, казались незыблемо и естественно слиты и самим зданием храма, и с ликами святых, и с чувствами тех, кто со смиренным сердцем пришёл преклониться перед тем великим и неопреде-лимом, что пронзило века и тысячелетия, как одну секунду, чтобы предстать пред теми, кто желает этого всем сердцем сво-им, так же ярко и неколебимо, как и тогда, чуть менее двух ты-сяч лет назад, когда всё началось и закончилось. И неотступная забота всё более и более преследовала Юру: казалось ему, что он должен разгадать эту тайну поруганной иконы, потому что только в ней он найдёт спасение от мучительного недоумения, которое лежало теперь на его душе… Не только скорбь, печаль и всепрощение видел он в ликах Младенца и Божьей Матери, о, было что –то ещё, лично до него касавшееся, и это непременно надо было открыть и разгадать, и тогда ему только откроется смысл его собственного существования, а может, и смысл суще-ствования и его страны…Юра стал ещё задумчивее, даже слов-но осунулся, его голубые глаза как –будто стали больше и гру-стнее; это заметили и его добрые и отзывчивые сослуживцы, и, конечно, прежде всего его лучшие друзья, Валерка с Костиком, которые всё допытывались до причины свершившейся с ним глубокой перемены, но Юра лишь тихо улыбался и отмалчивал-ся. Однажды к нему на улице подошли двое мужчин, с больны-ми глазами, изнурёнными, заросшими щетиной лицами, с под-рагивающими руками, из тех, которые напоминают скорее при-зраков, скитающихся по улицам с неизбывной тоскливой за-ботой о нескольких глотках спиртного, и предложили ему ку-пить у них Евангелие. Евангелие было старое, изданное ещё до революции, в чёрном переплёте, довольно ветхое. Цену назна-чили в стоимость бутылки водки. Юра подумал и отдал деньги. Когда Юра прочёл первое Евангелие то он понял, насколько мал и беззащитен его ум, чтобы вместить это знание и понять чудо появления этой книги. У него появилось острое и отчаян-ное ощущение, что ничего особенного не значили ни достиже-ния науки, ни чудеса техники, ни авиация, ни атомная энергия, ни компьютеры, ничего; что самое главное произошло тогда, в знойном жёлтом и сером Иерусалиме, когда по узким улицам вели к месту, именуемой тогда в этом городе Голгофой Того, Чей образ должен был вопреки времени являться людям всё великолепнее, а учение Его, вопреки появляющимся наукам, открывать неподвластную этим наукам мудрость. И Юре каза-лось, что необходимо только одно маленькое усилие, чтобы и ему самому очутиться на той знойной узкой и тесной улочке, в толпе бородатых людей в хитонах, чтобы встретиться с Ним глазами и понять всё то, что он теперь никогда не в силах будет понять.


    В те годы наше общество словно очнулось то своего безбо-жия, и так же рьяно и торопливо, как когда –то оно поругало и предало свою Веру, обратилось к Богу, но много в этом было поверхностного и модного. Политики, как всегда, стали эксплу-атировать эту новую моду, и по телевидению показывали, как они монументально стояли с каменными лицами и с огромными свечами в руках на праздничных службах в храмах. Юра же знал твёрдо и несомненно, что о Вере говорят многие, и даже думают, что они и вправду веруют, но на самом деле увидеть бесконечность удаётся лишь очень немногим, и этим немногим уже невозможно забыться тем сном жизни, который так мило-стиво ниспосылается абсолютному большинству людей; но что удел этих очень немногих избранных душ, приготовленных и предназначенных, проходить со своим знанием тайны перед взором этого вечно беснующегося, страдающего, суетящегося мира, с его жалкой жаждой удовольствий и комфорта, чтобы и слабые и отчаявшиеся, и сильные и гордые остановили свои взгляды и замерли хоть на мгновенье, чтобы хоть на миг коль-нуло их сознание, что и беды их и радости крохотны и случай-ны, но есть и могущественная, неисчерпаемая радость, и хватит её на утоление всего горя и всех несчастий, и есть спокойное и полное счастье для всех и для каждого, в котором все несчастья и радости упадут, как золотые песчинки на дно, и будет над ними эта хрустальная влага, которая и утолит всех жаждущих. Вот так приблизительно стал рассуждать Юра, когда он ознако-мился с великой книгой, которую волею судьбы продали ему за бутылку водки двое несчастных отверженных человека, и в этом Юре тоже чудился какой –то знак, какой –то смысл, вроде того, который заключался в поруганной иконе.


    Иногда Юра вспоминал тот спор о справедливости, который у них состоялся с ребятами давным –давно, ещё на втором кур-се, после того как Валерка, заступившись за него, жестоко, с на-слаждением избил плотненького, выпившего, решившегося по-куражиться и потешиться мужичка у дверей ресторана. Они были тогда совсем ещё юношами, второй курс…вчерашние школьники. И спор их был наивен и ничем не закончился. Но теперь Юра читал и читал Евангелие, словно чтобы иметь право что –то сказать себе –тогдашнему юноше и своим товарищам, впервые, может быть, удивившимся волшебству мироздания и задумавшимся о нём. “Валерка был прав, - думал Юра, - когда говорил, что должна существовать эта высшая справедли-вость…Её называют “Божья справедливость”… Валерка назы-вал её абсолютной справедливостью. В неё всё равно все верят, даже и те, кто совсем не верит…Иначе бы все уже давно сошли с ума. Жизнь была бы слишком мучительна, если бы не было этой затаённой веры… Бедный Валерка! Какое у него было жестокое искривлённое лицо, сколько жестокого наслаждения выражалось в его лице… Он искренне верил, что восполняет эту справедливость…Он и теперь верит, что это может…И ничем его не отвратить, ничем не убедить. Разве такое лицо до-лжно быть у тех, кто несёт Божью справедливость? Но Валерка не верит в Божью справедливость.  Юра открывал Евангелие и читал: “Вы –свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И зажегши свечу, не ставят её под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми…” Эти слова читались Юре так, словно они давно ис-кали его, и обращены были теперь к нему одному. “Вы –соль земли… - сладко тянулось сквозь его сердце. – Если же соль по-теряет силу, то чем же сделаешь её солёною? Вы –свет мира…” Да, думал Юра, нельзя миру без тех, кто служит этой Божьей справедливости, но не так, не так, как говорили  тогда в их детском споре Валерка или Сато…Самые несчастные и опасные люди могут быть те, кто верит в эту высшую справедливость и отвергает Бога…А Валерка и сейчас думает так же…Бедный Валерка! И бедная Вероника…


    Юра смотрел по ночам на звёзды и думал о том, что видит свет, рождённый сотни, тысячи…а то и миллионы и миллиарды лет назад. Он ещё в университете любил изучать космологичес-кие теории о происхождении Вселенной, его всегда притягива-ли эти заманчивые по своей невозможности их осознать и по-чувствовать мысли о бесконечности, это захватывающее дух бессилие человеческого земного ума представить бесконечное и безграничное. Он думал о том, которую вообразить и предста-вить невозможно, рождаются и рушатся миры, и что их планета и вся Галактика не более чем маленькая песчинка, пылинка в этой материальной бесконечности…И что же тогда Человек? И что тогда его гений, его страдания, его счастье рядом с этим ма-териальным и бесконечным? Но в том –то и дело, что не могло Юрино сердце смириться с мыслью о ничтожестве человечес-кой души сравнительно с этой материальной бесконечностью, не имело право эта мысль на существование, а раз так, то духо-вный мир так же бесконечен и равен миру материальному, и эти два мира могут существовать только вместе и составлять одно целое. Эта догадка блеснула в сознании Юры, и он принял её с облегчением и благодарностью. Всё больше крепло в душе Юры одно решение, которому так изумятся все, кто его знал, и, конечно, особенно его лучшие друзья: Валерка Строгин и Кос-тик Глебский.


                I I I

    Разумеется, вездесущий Костик через свои многочисленные связи в конце концов разузнал о причинах столь странного и глубокого изменения в поведении и облике своего друга; в де-лах же дружбы Костик всегда с увлечением и удовольствием отдавался порывам сочувствия и заботы, иногда даже слишком; Костик вообще в своих чувствах бывал несколько сумбурен, не то что в делах коммерции, где на первый план являлась рацио-нальная, деловая жилка его характера.
    Получив подробные сведения о своём друге, Костик был так взволнован, что даже не стал звонить Валерке, а, отложив все свои насущные дела, уселся в новенькие “Жигули”, правда, пре-дварительно окинув машину внимательным любовным взгля-дом, завёл двигатель, послушал несколько мгновений как рабо-тает мотор  (Костик тогда ещё не был директором продовольст-венной базы и по рангу ездил на отечественной машине) и пом-чался в университет, к Валерке на кафедру.
    Валерка выслушал горячее сообщение Костика с немалым изумлением и недоверием. В их среде было просто немыслимо, чтобы нечто подобное произошло с кем –нибудь из их универ-ситетских товарищей, а уж тем более с Юрой; Костик же траги-ческим голосом изложил, что у Юрки и Вики “съехала крыша, вот они и ударились в мистику.” Костик волновался, глядел на Валерку блестящими чёрными глазами и прибавлял к каждой фразе для убедительности: “Это я тебе говорю!” Валерка слу-шал молча и озабоченно.
    - Ты сам, что ли, видел? – не выдержав, оборвал он Костика. – Может, фигня какая –нибудь, а ты начинаешь…Ты вечно всё раздуваешь.
    - Валера, - веско сказал Костик, - я тебе говорю. И крестятся, и молятся, и песни подпевают.
    - Чего подпевают? – поморщившись, спросил Валерка. – Ка-кие ещё на фиг песни? Может, ещё оперы? Или как их там -  кантаты? Совсем ты, Костик…Это у тебя, наверное, крыша съехала..
    - Ну не песни, так эти! – закричал обиженный Костик. – Сро-ду ты, Валерка, начинаешь! Короче, там попы чего –то там по-ют, они подпевают! Вот ты мне ответь: попы там чего –то поют или нет?
    - Ну, поют, наверное, откуда я знаю!
    - Ну вот! А они подпевают! Я тебе говорю, там икона висит, они её целуют.
    - Икону целуют? – ошарашено осведомился Валерка и вы-таращил глаза на Костика.
    - Целуют, - с удовольствием подтвердил Костик, несколько довольный произведённым на Валерку эффектом. Ни разу в жизни он не видел своего друга таким ошеломлённым. – Ты прикинь, совсем долбанулись.
    - Офонареть можно, - поражённо произнёс Валерка. – Надо с Юркой переговорить срочно.
    - Надо, - кисло поддакнул Костик. Азарт дружеского сочувст-вия и желания показать и проявить себя в деле помощи другу в нём теперь поиссяк, и его заменила глубокая и искренняя го-ресть о своём пропадающем лучшем друге, которого Костик любил всей душой и в честь которого он даже назвал своего сына.
    Валерка решительно снял трубку телефона и красивым, силь-ным, как и все его движения, жестом протянул её Костику и проговорил твёрдо:
    - Звони Юрке на работу и договаривайся на воскресенье у тебя.
    Костик смиренно взял трубку и, косясь на Валерку,  набрал номер Юриного служебного телефона. Трубку взял Юра.
    - Юрка, привет! – фальшивым и бодрым голосом произнёс Костик. – Ну, как ты там? Как дела?
    - Привет, Костик, - ответил Юра ровным, спокойным и тихим голосом. – Нормально у меня дела.
    - А я вот ехал мимо Валерки, - продолжал Костик фальшиво и бодро, - и дай, думаю, заскочу! И знаешь чего мы с ним реши-ли? Надо нам встретиться посидеть, уже сто лет не виделись. Ты как насчёт воскресенья? Сможешь?
    - Конечно смогу, Костик, - ответил Юра всё таким же ров-ным, спокойным голосом.
    - Ладно, - подвёл Костик, - значит, часов в одиннадцать встречаемся у меня. Годится?
    - Н –н-нет, - подумав, протянул Юра. – Часов в одиннадцать рано. Мы с Викой в воскресенье в храм пойдём, служба закан-чивается около двенадцати; давайте в час, если вас с Валерой устроит. 
    Слова о храме Юра произнёс нарочито будничным тоном, как будто он говорил о вещах обыкновенных и привычных.
    - В храм пойдёшь? –  как  будто всполохнулся Костик. – В какой ещё храм? Юрка, ты что, заболел?
    - В какой? – улыбнулся Юра. – В наш храм. Мы теперь с Ви-кой туда каждое воскресенье к службе ходим. А я тебе разве не говорил?
    - Нет, не говорил, - промямлил растерянно Костик, не зная, что сказать и косясь на Валерку. – Ну ладно, Юрка. В храм, так в храм. Какие проблемы. Короче, в час у меня, там и поговорим. Придёшь, Юр?
    - Приду, конечно, приду, Костик.
    - Значит, договорились. Пока.
    - Пока, Костик. – И Юра положил трубку.
    Костик тоже положил трубку и стал с плачевным видом смотреть на Валерку. Валерка стоял, скрестив на груди руки, покачиваясь на каблуках и что –то соображал.
    - Ну и чего? – спросил он.
    - Валерка, ты заметил, - неожиданно сказал Костик, - что Юрка наш стал какой –то малохольный, какой –то постный стал, ты заметил?
    - Заметил, - вздохнув, сказал Валерка. – Ты с ним на час дого-ворился?.. А Нинки твоей дома не будет? – вдруг хмуро осведо-мился он.
    - А Нинка моя, - горделиво возвестил Костик, - в это время в косметический салон ходит!
    - Ну –ну, - пробормотал Валерка, - тем лучше. Значит, встре-чаемся в час. Разберёмся…


    Надо сказать, что ребята всерьёз обеспокоились таким внеза-пным изменением направления мыслей своего друга, но волно-вала их, конечно, не мировоззренческий аспект этих вопросов, а, так сказать, медицинский, то есть не повредились ли Юра с Викой рассудком, или, говоря уж совсем определённо, не при-обрели ли они психическое расстройство. Валерка подумывал, что его не в меру впечатлительный и отзывчивый друг мог за-болеть от всех этих гнусностей и мерзостей, которые он наблю-дал вокруг. “Нервы у него не выдержали”, - изрёк уныло Кос-тик, и Валерка был уже готов с ним согласиться. Как бы то ни было, но Валерка и Костик решили в воскресенье встретиться, осторожно поговорить со своим другом, и, если они убедятся вполне, что у Юры и в самом деле речь может идти о болезни, то действовать уже серьёзно, то есть подключить все свои воз-можности. Валерка подумал, что в этом чрезвычайном случае он может попросить о содействии своего тестя, чтобы тот связал его с самыми лучшими врачами в этой деликатной об-ласти, а Костик, распалясь, заявил, что “если у Юрки правда поехала крыша, то деньги на лечение выделю…сколько надо будет”, - и тяжело при этом вздохнул. Но так или этак, но надо было дождаться воскресенья, чтобы решить всё окончательно.
“Икону целуют! – поражённо думал Валерка. – С ума сойти мо-жно.” И Валерка даже тряс головой, чтобы удостовериться, что ему это не снится.


                I V

    Торжественность обстановки, тщательно подготовляемой Ва-леркой и Костиком для деликатного объяснения со своим дру-гом, то ли просто сошедшего со стезей научного мировоззрения и материалистических концепций, что ещё бы куда ни шло, то ли повредившегося рассудком, что было бы уже гораздо серьёз-ней, была вопиющим образом нарушена самим Костиком, кото-рый, кстати сказать, заботился об этой обстановке, суетился и волновался больше Валерки. Но когда Валерка в воскресенье, около часу дня, позвонил в дверь Костиной квартиры, открыл ему Костик, облачённый в махровый халат ярко –жёлтого, кана-реечного цвета с белыми широкими полосами; волосы его были всклокочены, глаза мутны, на бледной, припухлой, заспанной физиономии читалось выражение дерзости и вызова, без всякой тени раскаянья. Но Валерка, знавший Костика слишком хоро-шо, понимал, что за этой дерзостью Костик пытается скрыть своё смущение…Вообще, чем больше упрочивалось положение Костика в деловом мире города, чем больше у него становилось денег, тем чаще он пробовал дерзить Валерке, но ведь всё это происходило только до известных пределов, и стоило Валерке только захотеть, как всё в их отношениях возвращалось на свои места. Теперь Валерка, не переступая порог и сунув руки в кар-маны своей короткой куртки, рассматривал безжалостно всю нелепую фигуру Костика.
    - Ну проходи, чего встал, - развязно сказал тот сиплым голо-сом. – Разувайся! У меня чисто.
    - Ты что, индюк, опять нажрался как свинья последняя? – хо-лодно осведомился Валерка, собрав и применив к своему другу все обидные зоологические сравнения.
    - Валерка, ну что ты сразу орёшь, что ты все время орёшь, - забормотал, сморщившись, Костик, хотя Валерка как раз гово-рил нарочито спокойно и хладнокровно. – Подожди. – Костик, кряхтя и подстанывая, опустился на корточки, нашарил в тум-бочке тапки и бросил их Валерке. – На, надень лучше.
    - Вот придурок, - проговорил  Валерка, и они прошли в залу.


    Валерка сел на шикарный, недавно приобретённый Костиком диван и закинул ногу на ногу; Костик тоже уселся в мягкое кре-сло в той же позе, выставив из –под халата нагую ногу с белой, нежной кожей.
    - Валерка, - честно сказал Костик, - ты же не думаешь, что я такая уж свинья, что забыл, что у нас сегодня с Юркой разго-вор. Я ведь не вчера нажрался, - интимно признался он. - Мы в пятницу погуляли. Но это было что –то… - Костик прикрыл глаза и покачал головой. – Я думал, что за субботу просплюсь и буду сегодня как огурец. Вчера, правда, опохмелился малость… - признался он, вздохнув.
    И это была истинная правда. Хотя, как известно, между пят-ницей и воскресеньем пролегает целая суббота, но Костин хли-пкий организм не сумел оправиться в полной мере после той, можно со всей решимостью утверждать, оргии во всю ночь, с пятницы на субботу, в которую плавно перетекло поначалу пристойное празднование юбилея одного из Костиных деловых партнёров.
    - Интересно, - полюбопытствовал Валерка, - а какой же ты тогда вчера был?
    - Я умирал… - тихо и серьёзно проговорил Костик и поник головой. Валерке даже стало его жалко.
    - Да, - сказал он задумчиво, - классная у нас компания. – Один, блин, иконы целует, второй скоро алкашом станет, да и я…тоже хорош, - прибавил он непонятную для Костика фразу, на которую, впрочем, тот не обратил никакого внимания.
    - Брось ты, Валерка, - махнул рукой Костик, - это вы с Юркой вообще какие –то странные. Я нормальный. Надо жить, удово-льствие получать, а вы чего –то всё задумываетесь, задумыва-етесь… Ты –то ещё ладно, а вот Юрка…Да, действительно от-мочил.
    В прихожей раздался торопливый, заливистый, постепенно угасающий звук звонка.
    - Вот он…явился…Чудо наше, - и Костик, поднявшись, поп-лёлся открывать.


    Валерка уже довольно давно, больше месяца, не видел своего друга, и теперь он тотчас заметил, как сильно внешне он изме-нился. И дело было не в том, что Юра ещё более побледнел и исчез нежный детский румянец с его щёк, что он осунулся, что его большие голубые глаза, всегда глядящие спокойно и друже-любно, как –то потускнели…Но новое выражение появилось в его взгляде, и Валерка почувствовал чуть не с ужасом, что это какая –то отстранённость, отчуждённость…Он всматривался в его лицо, и боль на мгновение кольнуло его сердце. Будто Юра, их с Костиком самый лучший друг Юра, хоть и был сейчас с ними, но словно прощался навсегда, и, уходя, смотрел на них своим прощальным, печальным взором…Озноб прошёл по спи-не Валерки, но он улыбнулся и пожал Юре руку.
    - Юрка, ты посмотри на эту образину, - весело сказал он. – Ты думаешь, он вчера так наелся? Нет, Юрик, это он позавчера наелся, а до сих пор такую рожу имеет. Уникальнейший чело-век у нас Костик!
    - Костик, так нельзя, - шутливо заметил ему Юра.
    - Можно! – решительно отрезал Костик. – Юрка, ты вообще у нас самый получаешься молодой, так что сгоняй –ка лучше за пивом.
    - Перебьёшься и без пива, хроник, - сказал Валерка.
    - У Женьки, у компаньона, юбилей был, - сообщил Костик. – Двадцать пять лет! И мы скоро будем такие же старые… - уны-ло добавил он.
    - И не говори, - сказал Валерка.
    - И что, Костя? – спросил Юра.
    - Ну…посидели… - скромно сказал Костик. – Хорошо поси-дели, ничего не могу сказать, - вздохнул он. – Мне вчера Жень-ка звонил. Сказал, что я хрустальные фужеры о потолок бил! – хвастливо и наивно прибавил Костик. – Прикиньте! Класс! Ба-бы, говорит, от восторга все ляжки обоссали!
    Валерка с Юрой переглянулись и засмеялись.
    - Так ты у нас, Костик, оказывается, Калигула! – произнёс в решительном восхищении Валерка. – Тебе бы, Костик, в древ-ний Рим! В термы! Ты бы, Костик, там оторвался. Они бы все вздрогнули. Рим бы рухнул раньше времени.
    - Да уж… - Костик зажмурился и сладко –пресладко потянул-ся. – Уж я бы там кайфанул… Они бы у меня…все…
    - Нет, Костик! – продолжил Валерка. – Никакой ты у нас не Калигула. Ты у нас просто разгулявшийся купчик какой –ни-будь третьей гильдии, самой позорной.
    - О…о…- поморщился Костик. – Началось.
    - Юрка, - шутливо сказал Валерка, - Костик говорит, что ты у нас в церковь стал ходить? Давай уж тогда, перевоспитывай этого нашего друга, наставляй его на путь истинный, если, ко-нечно, ещё не поздно.
    - Поздно! – с блаженной улыбочкой поддакнул Костик. – Уже поздно…
    - Иди кофе делай, индюк…


    Когда Костик вышел, Валерка положил руку на плечо Юры.
    - Юрка, что с тобой? – с болью спросил он. – Что случилось? Болеешь ты, что ли? Юрка?
    Юра взглянул на него ставшим у него теперь таким кротким взглядом и улыбнулся.
    - Нет, я здоров, - произнёс он.
    - Не можешь сказать, что случилось? – горячо спрашивал его Валерка. – Не хочешь говорить? Юрка, да ты очнись, ну что с тобой происходит?
    - Валера, я ещё сам точно не знаю, - поднял на Валерку свои голубые правдивые глаза Юра. – Я тебе потом всё расскажу, ко-гда сам пойму…Ладно?
    - Л –л –ладно, - выдавил Валерка с досадой. – Давай погово-рим когда –нибудь потом…Но только не нравится мне всё это. Всё это не то, Юрка. Слышишь? – Валерка прямо посмотрел в голубые глаза Юры проникновенным взглядом. –Юрка, всё это не то.


    Вошёл Костик, неся небольшой элегантный подносик с тремя чашками кофе. Чашечки были из настоящего фарфора, лёгкие, красиво и тонко расписанные, страшно дорогие. Кофейный сер-виз, в числе прочих многочисленных подарков, преподнесла молодым на свадьбу какая –то из их мамаш.
    - Я, Юрка, - возгласил Костик, ставя чашечки на стол, - вчера много думал о тебе…в свете, так сказать, твоих последних ув-лечений…Или как там…Твоих… - и Костик застыл и задумал-ся, пытаясь найти определение Юриной открывшейся страннос-ти.
    - Ты вчера ещё и думал? – осведомился Валерка, прервав его тяжкий мыслительный процесс, бывший, по –видимому, в этот момент для Костика непосильным.
    - Отвали, а? – огрызнулся Костик. – Слушай, Юрка. Вчера ут-ром, значит, лежу, подыхаю. Отходняк такой… - Костик закрыл глаза и содрогнулся. – Слов нет. Башка трещит…Ты веришь, даже моргать больно. – Костик приостановился, как бы припо-миная вчерашнюю муку. – Нинка, - прочувственно сказал он, - сама мне сто пятьдесят грамм налила…Да. На, говорит, а то ещё ласты откинешь. ( Валерка и Юра, отпивая превосходный кофе маленькими глоточками, слушали чрезвычайно внима-тельно.) Полегчало, вроде как, я беру пульт, включаю ящик. Там передача идёт типа “В мире животных”.
    Валерка поспешно поставил чашечку на стол, откинулся на спинку дивана и расхохотался так, что слёзы выступили на его глаза. Тихо засмеялся и Юра.
    - Вот это класс! – воскликнул, вытирая рукой слёзы, Валерка. – Вот это то, что надо! Очень, Костик, своевременная и нужная передача!
    - Давай, давай, - вздохнул обиженный Костик, - подкалы-вай…Юр, не обращай внимания. Ему разрядка полезна. Он то-же какой –то… - и Костик крутнул пальцем у виска. - Короче, Юр, показывают передачу о гориллах…
    Валерка снова закатился так, что просто повалился на диван. Костик с достоинством примолк и пережидал его неприличный смех.
    - Нет, это просто класс! – хохотал Валерка. – Как хорошо встретить родственных душ в трудный момент своей жизни! Всегда помогут!
    - Юр, - с решимостью сказал Костик, - скажи ему, чтобы он заткнулся. Если он будет ржать – я вообще ничего рассказывать не буду.
    - Валера, правда, - попросил Юра, - дай рассказать человеку.
    - Костик, - проговорил Валерка,  вытирая ладонью слёзы, - я молчу. Клянусь. Рассказывай о своих гориллах.
    - Вот ведь до чего умные твари! – с увлечением и восхищени-ем продолжил Костик. – У них всё как у людей, всё! Самец там такой ходит, кабан килограммов в двести, порядок наводит, са-мок трахает…
    - Да, действительно, - вымолвил Валерка с прорывающимся смехом, - это действительно….
    Костик снова в негодовании примолк.
    - Да молчу я, молчу, Костик…
    - Ведь смышлёные до чего! – горячо воскликнул Костик. – Всё понимают, даже врать умеют. Юрка, - убедительным и до-верительным тоном сказал он, - это уже интеллект, понимаешь? Им чуть –чуть осталось, чтобы стать такими же, как мы.
    - Ты, Костик, не обобщай, пожалуйста, - ласково протянул Валерка. – Не такими же, как мы, а такими, как, например, ты вчера был. И вообще, Костик, не известно в точности, кто вчера из вас стоял выше в своём развитии.
    Костик, прерванный на взлёте своей самостоятельной мысли, а свои самостоятельные мысли Костик ценил чрезвычайно, обо-злился.
    - Валерка, пошёл ты!.. – закричал он. – Юрка, скажи ему!
    - Ты, Костик, - улыбнувшись, сказал Юра, - связал как –то эту передачу о гориллах с тем, что я стал ходить в храм?


    При слове “храм”, сказанным Юрой просто и натурально, Ва-лерка и Костик разом почувствовали неловкость. Это слово сло-вно резануло их слух. Они, выпускники физико –технического факультета, к этой стороне общественной жизни, то есть рели-гии, относились не то чтобы насмешливо или пренебрежитель-но, но всё –таки считали её чем –то несерьёзным для людей образованных; конечно, тут не могло не сказаться и советское воспитание. В последнее время они видели, что религия при-обретает значение и для высших лиц в государстве, но не могли не чувствовать и фальши при участии этих самых лиц в отправ-лении религиозных обрядов. Что же касалось их друга Юры, то им всё казалось, что это какой –то розыгрыш, что их Юрка не может заниматься таким несерьёзным делом, что он сейчас рас-смеётся и станет прежним хорошо знакомым им их любимым товарищем. Но ничего такого не происходило, и Юра оставался серьёзен и как будто ушедшим в себя…


    - Вот я и говорю, Юрка, - не совсем неуверенным тоном ска-зал Костик, - ведь ясно же, что мы все от обезьян произошли… Чего тебя понесло –то куда –то не туда? – И Костик оглянулся за помощью на Валерку. – Ты такой парень, что можешь карье-ру сделать где хочешь…Хочешь – в бизнесе, хочешь – в общес-твенной там, политической жизни…Брось ты всю эту мистику, на фиг оно тебе надо…Юрка, - вдруг вдохновенно высказал он пришедшую ему на ум мысль, - знаешь что? Бросай ты свой за-дрипанный НИИ. Ты там окончательно спятишь. Давай, Юрка, я тебя к себе пристрою? Будем вместе бизнесом заниматься…
    Юра улыбнулся.
    - Спасибо, Костик, - сказал он.
    - “Спасибо, спасибо…” – пробурчал Костик. – Я тебе говорю, тронешься окончательно… Тебя же, дурака, жалко…
    Валерка вздохнул.
    - Костик у нас вообще такой участливый, - промолвил он соболезнующе. Костик лишь сделал в ответ  на этот прикол  презрительную физиономию.
    - Так ты, Костик, - вдруг сказал Юра, - посмотрев на горилл, окончательно разуверился в высшем происхождении человека? Считаешь, что сознание – это продукт саморазвития материи?
    Юра говорил необычайно серьёзно и раздумчиво, без тени иронии; Костик, глядя на него из глубины своего кресла не мог сразу сообразить, то ли он прикалывается, то ли и вправду гово-рит серьёзно.
    - Да я никогда и не считал, там, этого высшего какого –то происхождения, - запальчиво и сбивчиво заговорил Костик, - чего ты, Юрка? Исторический материализм – это фуфло, я сог-ласен; но диалектический материализм – это я признаю…
    - Вот это да! – воскликнул Валерка. – Костик диамат приз-нал! Правда, Костик, признал ты его в состоянии глубокого по-хмелья, но это не умоляет торжества истины! Ведь ты же, пара-зит, диамат не учил сроду, а на экзамене это я тебе шпору напи-сал.
    - Ну и что, - сказал спокойно Костик, - а в общем и целом я там всё просёк.
    Валерка и Юра рассмеялись.
    - Да и вообще, Юра, - сказал Валерка, - не говори сегодня с Костиком о саморазвитии материи. Человек в таком состоянии- не случилось бы чего –нибудь. Костик, не напрягайся. Думай о приятном. Думай о пиве. Прохладном…янтарного цвета…
    Костик хлебнул кофе и поморщился.
    - Валерка, кончай ты свои приколы…Надоело. – Костику, ви-димо, захотелось продолжить умный спор. – Юр, ну где –то так… Саморазвитие материи. Именно. Ты хочешь сказать, что это не очевидно?
    Юра помолчал, глядя куда –то в сторону, и потом тихо от-ветил:
    - Для меня, Костик, теперь это далеко не очевидно.
    Костик иронически улыбнулся и посмотрел на Валерку; но Валерка усмехнулся и совсем неожиданно произнёс:
    - И для меня, Костик, если хочешь знать, это тоже не очевид-но.
    Костик растерялся и повертел в изумлении головой:
    - Во, блин… А ты –то куда полез?  Решил за компанию рех-нуться?
    - Слушай сюда, отрок, - заговорил Валерка. – Попалась мне недавно в журнале статья о Шекспире, ну и, соответственно, о том времени. Ничего так, занимательная статейка. Прочёл с удовольствием. И вот что меня поразило. Во времена Шекспи-ра, оказывается, вилок не было. Не додумались. Прикинь: сидит избранная такая публика за столом, блюдо с мясом, допустим, стоит, все жрут руками, чавкают, пальцы облизывают…Класс, да? И ещё: захотел, положим, кто –нибудь сходить поссать, так он всем так и объявляет: господа, мне тут поссать приспичило, так не желает ли кто –нибудь сходить со мной поссать на бру-дершафт?
    - Ну и чего, подумаешь… - сказал Костик.
    - Да нет, Костик, для тебя –то это в самый раз, ты бы был там в своей стихии, но ведь вопрос в том, что Шекспир среди всего этого свинства пишет “Гамлета” или там “Короля Лира”, от ко-торых все до сих пор тащатся! Ну, и где здесь саморазвитие ма- терии, если до сих пор никто не появился в этом деле гениаль-нее Шекспира, и вряд ли появится?
    Костик недоверчиво смотрел не Валерку своими припухши-ми блестящими глазками и туго соображал.
   - Но вилки –то мы придумали, - наконец предложил он контр-аргументацию.
    - Ну, вилки –то конечно…
    - Валера, - вдруг оживившись, сказал Юра, - а ведь на самом деле эта мысль много для меня значит. Мне сейчас кажется, что в человеке заложены два начала: рациональное сознание и Дух, который был вложен в него Высшим разумом. Рациональное сознание может развиваться: это и наука и техника, а Дух…Нет, я не могу это сказать.
    И закончив свою мысль, Юра пытливо и серьёзно посмотрел на Валерку; Костину же физиономию перекосило так, словно он откусил от самого зелёного и кислого яблока на свете.
    - Валерка, - произнёс он решительным и твёрдым голосом, но под конец фразы захрипел и закашлялся, - ты что, в натуре, за-был, для чего мы здесь собрались? Мы собрались ( Костик даже палец вверх поднял), чтобы нашего Юрку отвратить от пагуб-ных мыслей и наставить, так сказать… Ты же сам хотел погово-рить с ним! А получается, что он тебя сам охмуряет…Сидят здесь как два идиота, диспут какой –то устроили… Нет, это же надо, - горько воскликнул он, - с такого бодуна слушать о само-развивающейся материи! – И Костик с отвращением покачал головой.


    Костиного обаяния всегда хватало, чтобы сглаживать все не-ловкие ситуации, в которые иной раз попадают даже и самые преданные и близкие друзья. На Костика трудно было сердить-ся; эта ненапускная, естественная лёгкость его характера всегда спасала окружавших его людей от всех натянутостей и нелов-костей; вот и теперь после горькой тирады Костика в комнате и на сердцах друзей как будто потеплело.
    - Костик, - сказал Валерка, - а чего тебе не нравится диспут о саморазвивающейся материи? Очень нормальный, кстати, дис-пут. Или тебе не нравится, что ты не от гориллы произошёл? Успокойся, Костик, тебе это не грозит. Ты именно от них и про-изошёл. В этом ты и не сомневайся.
    - Все мы от них произошли, отвали, - отмахнулся от него Ко-стик. – Я о гориллах завёл разговор, чтобы на Юрку подейство-вать. Чтобы вернуть его в нашу весёлую жизнь. Молодой краси-вый мужик… Вика такая девчонка классная… - непроизвольно мечтательно вздохнул он, как вздыхал всегда, когда речь захо-дила о симпатичных девочках. – Не могу я въехать. – И Костик хлебнул кофе.
    - Спасибо за участие, Костик, - смиренно сказал Юра.
    - “Спасибо за участие”, - передразнил его, скривив физионо-мию, Костик. – Такой официальный стал…Дать бы тебе по кум-полу. Валерка, давай дадим ему по кумполу…Чтобы не выде-лывался…
    Валерка рассмеялся.
    - Костик, - воскликнул он, - так ты нашу аргументацию не опровергнул! Мы с Юркой против твоих горилл выдвинули идею…
    - Что ты ко мне прицепился с этими гориллами, - закричал Костик, - я же просто для примера! Чтобы Юрку сдвинуть!
    - И мы, Костик, для примера, не волнуйся. Так вот, я говорю, мы с Юркой выдвинули идею, что в человеке заложены два на-чала: рациональное сознание и нечто, Костик, Божественное, то есть Дух…
    - Источник жизни, - внезапно и очень серьёзно сказал Юра.
    - Ну да, источник жизни… - посмотрев на Юру, сказал Ва-лерка…
    Костик застонал, как от сильнейшей зубной боли.
    - Мужики, достали, - вымолвил он. – Давайте тогда лучше поговорим  о бабах…
    - Нет, Костик, - произнёс Валерка грустно и серьёзно. – Те-перь каждый раз, когда ты будешь так нажираться, мы с Юркой специально будем приходить к тебе с утра, чтобы устраивать вот такие богословские беседы.
    Костик очень оживился, глазки его засверкали.
    - Я тогда лучше зашьюсь, - сообщил он убеждённо, - или по-вешусь. Одно из двух.
    - Это очень, очень может быть…- раздумчиво проговорил Валерка. – Ну, а пока слушай. Пока что, Костик, путём неко-торого анализа мы пришли к мысли, что рациональное созна-ние в человеке развивается, а вот это самое Божественное нача-ло как бы ни фига…Да, Юрка?


    Тут Юра в свою очередь с удивлением взглянул на него, и Валерка, поймав его взгляд, понял, что Юра удивляется его не-желанию отставать от этой темы, которую они обсуждали как бы полушутя, больше по –дружески подсмеиваясь над страдаю-щим бедным Костиком. Сам же Валерка с каким –то раздраже-нием чувствовал, что эти “проклятые вопросы” сами приходили ему на ум и прежде, никогда, впрочем, не воплощаясь в ясную, отчётливую мысль. Они словно кололись в самой глубине его сознания, мешали ему, раздражали, но он раньше просто не мог их ясно выразить и обдумать. Теперь же, при этом обороте их полушутливого разговора, он вдруг заметил, что сам желает отыскать аргументы, чтобы думать уже совсем не так, как он думал раньше.


    - Валера, ты знаешь, - осторожно начал Юра, - мне кажется, что если духовное совершенствование человечества происхо-дит, то оно происходит гораздо более неровно и медленно, чем это рациональное сознание…То есть, конечно, духовное совер-шенствование действительно происходит, тут и сомнений нет, но происходит оно как –то в среднем уровне, а вот высшие про-явления Божественного в человеке…Они как –то…
    Валерка усмехнулся.
    - Вот именно, Юрка, что в среднем оно, может, и происходит, теперь, положим, никому не придёт в голову зверствовать, как раньше…Но тут можно поспорить! Вот посмотри на Костину опухшую рожу: о каком на фиг духовном совершенствовании можно тут говорить?
    - Чего ты ко мне доколупался в самом деле? – взвился Кос-тик, уже обидевшись по –настоящему.
    - Костик, извини, друг! – воскликнул, спохватившись, Валер-ка. – Ты просто очень яркий пример.
    - Пошёл ты… - горько ответствовал Костик.
    - Юрка, - сказал Валерка, - ты знаешь, мне кажется, что хоть человечество и духовно усредняется, но при этом всё равно не может не происходить духовная деградация, если брать в це-лом. Ну вот возьми тех мужиков, допустим, что Евангелие на-писали. Я просто для примера. Я там ничего не понимаю, ниче-го не читал, не в этом дело. Дело в том, что прошло почти две тысячи лет – и никто не написал ничего лучше…Ну, допустим, Иисус Христос существовал на самом деле, а они за ним только записывали – это ничего не меняет…
    - Это меняет на самом деле всё, Валера, - улыбнувшись, ска-зал Юра.
    - Ну, Юрка, если признать, что он там в самом деле был Бог, тогда конечно…Но если допустить, что это всё придумали зем-ные люди, а за две тысячи лет никто ничего не придумал глуб-же, тогда это другое дело…
    - Да это всё сказки, - вмешался Костик. – Я тебе хоть сейчас могу таких же сказок придумать целую кучу. Про исцеления там, про воскрешения…
    - Да твои сказки, - сказал Валерка, - не переживут и твоего похмелья, а здесь – тысячи лет.
    - Ты меня уже достал со своим похмельем, - огрызнулся Костик.
    - Не с моим, Костик, похмельем, а с твоим. Так вот, Костик, я продолжаю…
    - Ага, давай…
    - Так вот, проходит две тысячи лет – и никто не написал ничего лучше. Все считают это за высший авторитет. Какое же тут духовное развитие? Если б было развитие, это бы считалось за пройденный этап. Но допустим, Евангелие связано с какими –то суевериями. Но возьми, допустим, того же Гомера…Когда он там родился?
    - Да фиг его знает, когда он там родился, - проворчал Костик.
    - И дело –то не в том, что никто не родился гениальнее Шекс-пира или того же Гомера, а в том, что человечество уже увери-лось, что никто гениальнее их и не родится! Смирилось с этим. То есть духовная деградация налицо.
    - Что касается Гомера или Шекспира, - осторожно заговорил Юра, - то здесь, Валера, я не уверен, что ты прав. Ведь Достоев-ский или Толстой родились сравнительно недавно, и кто из них гениальнее, это для меня, например, ещё вопрос. Но ты, конеч-но, прав, что с развитием цивилизации вершины человеческого Духа делаются всё более низкими и плоскими…И к чему это всё ведёт, неизвестно…А понять авторитет Библии нельзя, ес-ли не верить в Бога…Достоевский много думал об этом, - доба-вил он вдруг задумчиво.
    - Да, Юрка, - проговорил Валерка, - не будет вершин челове-ческого Духа…Остроконечных, заоблачных, блистающих веч-ными льдами. Будут на плоскогорье холмики, округлые, мале-нькие, в конечном счёте, сильно похожие на задницы. Слы-шишь, Костик? – обратился он к внимательно, молча и трево-жно их слушавшему Костику. – Мы с Юркой пришли к такому выводу, что скоро будет не мир, а одна сплошная гладкая и при-ятная на вид задница. Нам только осталось выяснить, почему всё это произойдёт.
    - Мужики, - твёрдо и серьёзно проговорил Костик, - давайте выпьем. Потому что пора – я это чувствую. Иначе вы оба троне-тесь, а с кем я тогда останусь? – Костик вдруг замолк и жалост-ливо, чуть не плача, взглянул на своих друзей. - У Юрки крыша едет, и ты, Валерка, вместо того, чтобы ему мозги вправлять, тоже полез куда –то не туда…
    - Ладно, Костик, давай выпьем. – Валерка как –то грустно улыбнулся и посмотрел на Юру. – Давай, Юрка?
    - Давайте, - сказал Юра.
    Костик быстренько сбегал на кухню и притащил оттуда поча-тую бутылку водки, тарелочки с закусками и расставил всё это на столе; доставая из серванта хрустальные рюмки, он довери-тельно обратился к Юре:
    - Вообще –то, Юрка, мы с Валеркой договорились наставить тебя на путь истинный, в смысле, мозги тебе вправить, но раз Валерка сам стал охмуряться…
    Валерка поднял рюмку с водкой и тихо сказал:
    - Ребята, давайте выпьем, чтобы мы остались между собой та-кими же. Никому не известно, - опустив взгляд, тихо говорил  Валерка, - что с нами случиться в будущем. Всякое может слу-читься…Сейчас даже и придумать трудно, что с нами может случиться. Но давайте выпьем, чтобы мы не изменились между собой. Чтобы мы помнили нашу юность…Давайте за нашу юность…
    Ребята, поражённые тихим, тожественным и проникновен-ным тоном Валерки, молча проглотили свою водку.
    Костик встряхнул головой и выдохнул.
    - Хорошо пошла, зараза, - проговорил он. – Теперь огурчик солёненький…


    Вскоре Костик уснул сладко на диване, совершенно по –детс-ки подложив ладошки под щёку; друзья , оставив его почивать, вышли на улицу. Была середина апреля. День был пасмурный, дул довольно сильный ветер с юга - к теплу. Идти им было в ра-зные стороны, и они остановились попрощаться возле Костино-го дома. Валерка стоял, сунув, по своей привычке, руки в кар-маны своей короткой не застёгнутой куртки, и хмуро смотрел в сторону. Ветер шевелил его чёрные красивые волосы. Тяжело и грустно было у него на сердце. Что –то словно оборвалось в его жизни. Он несомненно чувствовал, что с прежним Юрой он прощается навсегда. Юра стоял в своём тёмно –зелёном корот-ком плащике и тоже смотрел в сторону. 
    - Ладно, Юрка, - наконец тихо сказал Валерка, - если что –сразу звони. Вике привет от меня передавай… - улыбнулся он.
   - Валера, - вдруг словно решившись, сказал Юра, - если у тебя будет что –то на сердце…такое, что…Ты прежде чем что –то делать, приди, переговори со мной, ладно?
    - Не волнуйся, Юрка, - тихо проговорил Валерка, - ничего “такого” я ещё не собираюсь делать…Да и вряд ли соберусь…
    Юра смотрел на него большими, голубыми, светлыми гла-зами.
    - Ладно, Юрка…Пока. – И Валерка, круто повернувшись, по-шёл по лице своей упругой, сильной походкой, а Юра стоял на месте и ещё долго смотрел ему вслед, пока сильная, статная фигура его друга не скрылась за углом дома.




            Г Л А В А     П Я Т Н А Д Ц А Т А Я



                I

    После начала экономических преобразований и мгновенно возникших вместе с ними безрассудствами, беспорядком и даже хаосом, если этим словечком приятнее называть всю эту отвра-тительную бестолочь, в которую погрузилась наша чересчур интересная для всякого рода исследований страна, многие ди-ректора производственных предприятий старой, советской за-калки и сообразных этой закалке способов разумения производ-ственных отношений, понемногу впадали, и чем дальше, тем больше, в недоумение и замешательство. Надо сказать, что те крепкие, бывалые производственники, пробившиеся своим тру-дом в директора предприятий, и обладавшие некоторой непо-воротливостью и прямолинейностью течения мыслей, так ска-зать, нерасторопностью ума, лишились опоры и потеряли все нити, когда сначала исчезло их начальство в лице министерств и главков, а затем, что было, конечно, главным, порушились и производственные кооперационные связи, в особенности между бывшими республиками, причём как –то происходило это лихо, весело, как бы с прихлопом и притопом, так что эти самые ру-ководители заводов, знающие, как непросто создавать и кропо-тливо отрабатывать эти связи, наливались совершенно беспо-лезным в этих обстоятельствах гневом и крепко матерились. То есть устроителями реформ замысливалось, конечно, что теперь свободные, необременённые ничьими указаниями, осенённые лишь духом свободного предпринимательства и руководствуе-мые лишь волею рынка, предприятия сами найдут себе до-стойных партнёров, выгоднейшие связи и т.д, и т.д., и так, в ко-нце концов, оно, может, и вышло, но тогда, вот так сразу, у многих руководителей предприятий ничего не получалось, и не получалось не только вследствие их личных качеств, но и сове-ршенно объективных к тому причин. Начать уж с того, что не стало денег. Не стало денег у промышленных предприятий, но зато появились деньги в местах заветных, лакомых, поделенных и недоступных, которыми управляли скользкие и ловкие люди-шки, Бог их знает, откуда они возникли в таких необычайных количествах. Были деньги в банках, которые собирали с населе-ния деньги, обещая невозможные проценты, а потом, конечно, исчезали вместе с деньгами, объявляясь впоследствии на дико-виных островах, о которых прежде никто и не слышал; были деньги от продажи импортной водки и вообще от контрабанды; были бюджетные деньги, которые пускались в оборот как свои собственные, пока бедные врачи и учителя сидели без зарплат и ждали, пока он совершится, этот оборот, принеся скользким и ловким людишкам прибыль; были деньги – большие, огромные деньги у бандитов –рэкетиров; словом, деньги были в основном у тех людей, у которых пронырливость ума необходимо сочета-лась с отсутствием совести. У директоров же старой закалки эти качества оба разом встречались редко, так что вскоре их предприятия, если они только представляли хоть какой –то ин-терес, попадали под власть структур, имеющих деньги, то есть тех самых скользких, ловких и наглых людишек, а самих их от-правляли куда –нибудь -  или на пенсию, или выделяли им тёплый уголок, где они и заканчивали свои карьеры.
    Но не таков был Павел Фёдорович Удальцов. Недаром же Па-влу Фёдоровичу прочили в своё время служебное возвышение до самых высших постов в отраслевых ведомствах; Павел Фё-дорович был не только талантливым и зорким хозяйственни-ком, он обладал мышлением, так сказать, стратегическим. А по-тому, ещё гораздо раньше 92 года, Павел Фёдорович весьма то-нко стал понимать, к чему всё дело клонится и чем по всем ве-роятиям закончится, и какие ему предстоят опасности, и какие открываются возможности, если только он эти опасности суме-
ет обойти. И как бы то ни было, а к 95 году Павел Фёдорович сумел оформить и утвердить своё положение в этом новом де-ловом мире, который в то время настолько тесно и разнообраз-но переплетался с миром чиновничьим и криминальным, что нужно было весьма ловко маневрировать в этих хитросплетени-ях связей самых различных людей, начиная от столичных быв-ших высших чиновников министерств, хорошо знакомых с Па-влом Фёдоровичем и ставших теперь бизнесменами, и заканчи-вая местными бандитами, конечно, самого высокого для этого города ранга. И Павлу Фёдоровичу пока удавались эти манёвры в этой мутной своеобразной среде, в какой –то степени это даже напоминало азартную игру: надо было соображать, где усту-пить, а где этого нельзя делать ни в коем случае; каких людей подключать в возникающих проблемах и тому подобное; но, на-до сказать, что натуре Павла Фёдоровича всё это было весьма противно. Иногда он вспоминал старое время со всеми его тог-дашними наивными идиотизмами и ловил себя на мысли, груст-но этому усмехаясь, что он как будто сравнивает, какие из этих идиотизмов, старые или новые, лучше.


    Главное, что достаточно быстро уяснил Павел Фёдорович, так это то, что уцелеть в этой среде, беспорядочной и непорядо-чной с точки зрения законов, но зато весьма даже точной в соб-людении своих, особых правил, чиновничьих и криминальных, только и возможно, если обладать достаточным личным финан-совым могуществом. Особенно ясно Павел Фёдорович понял это ещё в девяностом году, когда к нему по просьбе самого пер-вого секретаря горкома Виноградова приехал Семён Борисович Астакольский и изложил ему общеизвестный незамысловатый и гнусный план, как они собираются доить родное предприятие Павла Фёдоровича, изложил со всей откровенностью, так что, по –видимому, у него и в мыслях не было, что Павел Фёдоро-вич может отказаться от его предложения; Павел же Фёдорович помнил то неизъяснимое чувство, похожее на наслаждение, с которым он давил в себе жгучее желание встать, взять Астако-льского за шиворот  очень дорогого, сшитого непременно где –то в Европе пиджака и выкинуть вон с его завода…Но Павел Фёдорович был человек бесспорно умный. Он и тогда сразу понял, что если не иметь за душой ничего, кроме этого дирек-торского кресла и кое –каких сохранившихся со старых времён связей, то с ним, очень может быть, поступят так же, как он всей душой желал тогда поступить с Астакольским; так что по-чти с того самого дня Павел Фёдорович и начал предпринимать свои меры.


    Следует сразу заметить, что Павел Фёдорович, составляя свои планы, менее всего думал о личных материальных приоб-ретениях. Павел Фёдорович любил крепкий достаток, соответс-твующий его положению, но к роскоши, выставляемой напоказ в последнее время немалым количеством людей по –своему со-образительных и предприимчивых, но в сущности тупых и тще-славных, он относился с лёгким презрением и иронией. Да и его Наденька была бы грубо поражена таким направлением мыслей её Павла Фёдоровича, если б они у него вдруг появились. Она всю жизнь проработала врачом, и все её пациенты считали На-дежду Александровну именно настоящим, то есть прежде всего сердечным и участливым врачом; сама мысль жить в вызыва-ющей роскоши рядом с бедными и нищими людьми показалось бы ей кощунственной. Что же касается Вероники, то Павлу Фё-доровичу даже страшно было бы представить, как на него по-смотрела бы его дочь, если бы ему вдруг вздумалось равняться на ту публику, которая повылазила неизвестно откуда вместе со своими физиономиями, которые во всей совокупности и яви-лись характерным портретом того времени.


    Павел Фёдорович принципиально сохранил на своём заводе те традиции, которые он, став директором, установил раз и нав-сегда. Всё так же по понедельникам он обходил во главе вну-шительной процессии цеха своего предприятия, приветливо и уважительно здоровался с инженерами и рабочими в цехах, лучших из которых он знал наперечёт, и которые, он тоже это знал, любили его, гордились им и, казалось, теперь надеялись только на него…Он видел в цехах женщин в спецовках, тоже глядевших на него с надеждой и ещё так, как глядят женщины только на действительно достойных таких взглядов мужчин…А потом ему непременно вспоминалась гнусная и скользкая физи-ономия Семёна Борисовича Астакольского, его чёрные умные и хитрые, проницательные глазки; Павлу Фёдоровичу представ-лялось его потирание ручек при мыслях о том, как он и его мо-лодчики, которые вошли в такую силу, что сам Виноградов те-перь прислуживается им, как все они будут присваивать труд коллектива людей, которым руководит он, Павел Фёдорович Удальцов, и которые гордятся им и доверяют ему…Глухая, ту-пая ярость снова и снова начинала тяжко ворочаться в груди Павла Фёдоровича. Он прекрасно знал обстановку в городе и видел, как к прибыльным предприятиям прилипало множество фирмочек, из которых одни скупали продукцию по совершенно низким ценам, а другие фирмочки поставляли на предприятия материалы и комплектующие по ценам непомерно завышен-ным; само промышленное предприятие в таких случаях неиз-бежно нищало, инженерам и рабочим платили мизерные зар-платы, да и те отоваривались в магазинчиках при заводах по опять –таки завышенным ценам, а на фактически им принад-лежащие деньги,  на создаваемые их трудом товары с велико-лепной скоростью в живописнейших местах пригорода стали возникать особнячки, целые изящные посёлки возникали, а по улицам нищих городов поехали дорогущие импортные маши-ны, в которых даже на Западе ездят только очень состоятельные люди. Простые же люди сильно недоумевали.               
    - Как же так, - говорили они, - ведь только что все были рав-ны, а теперь у этих и особняки, и “Мерседесы”, а у нас опять ни хрена!
    - А как вы хотели, - возражали им те, кто потолковее, - это рынок! Он жесток! А мы не умеем воровать, так и неча гавкать.


Если с позиций сегодняшнего дня вдуматься и рассудить, то не-сомненно должно представиться, что всё, что проделывала эта  публика с населением, напоминает какое –то сверхподлое и из-ощрённое особого рода сверхсутенёрство. Именно какое –то та-кое злобное и витиеватое сравнение приходит на ум. Конечно, завод Павла Фёдоровича был слишком большим предприятием, и местные бандиты не могли так сразу к нему подступиться; но Павел Фёдорович знал, что непременно подступятся, и появ-ление в его кабинете лоснящегося и пахнувшего дорогим пар-фюмом Астакольского подтвердили его ожидания. Теперь ну-жно было действовать, и действовать быстро и осторожно. Ну-жно было делать необходимое дело и подыгрывать, лавировать, ловчить, но в конце концов устроить так, чтобы не отдать на съедение этой ушлой сволочи, этой саранче, оставлявшей после себя обгрызенный мёртвый пейзаж, и этот завод, и этот коллек-тив людей, в которые он вложил всю свою жизнь и всю свою душу.


    Если говорить совсем коротко, то план Павла Фёдоровича со-стоял в том, чтобы создать вокруг завода свои собственные ко-ммерческие структуры, и уж если настало такое время, что не-льзя было обходиться без посредников, то роль фирм –посред-ников выполняли бы они, структуры самого Павла Фёдоровича, а не фирмочки –паразиты того же, к примеру, Астакольского. Для этой цели Павел Фёдорович употребил все свои связи – и старые, проверенные связи с хорошо ему знакомыми директо-рами крупных предприятий –смежников, которые, по его мне-нию, были способны работать в новых условиях, и связи в са-мой столице. Наличие коммерческих структур, а вместе с ними и громадные неучтённые наличные средства позволяли платить тем высокопоставленным людям, от которых разнообразным образом зависело его предприятие, и, кроме того, этими ком-мерческими структурами создавались финансовые резервы в солидных банках, так что у Павла Фёдоровича появлялась воз-можность финансового манёвра, и он мог подстраховывать свой завод в острых ситуациях. Когда началась приватизация, Павел Фёдорович сумел устроить так, что солиднейшая часть акций предприятия отошла лично ему и контролируемым им коммер-ческим структурам; устроил он это во –первых, через старин-ных своих знакомых в столице, с обоюдным, конечно, интере-сом, а во –вторых, его фирмы скупали акции у людей, работав-ших на заводе, и которые, получив эти акции, ровным счётом не знали что с ними делать. Возле проходной завода стали тут же крутиться разного рода людишки, предлагая им по дешёвке продать эти бумаги, но фирмы Павла Фёдоровича предлагали купить дороже. В завершение всего, Павел Фёдорович оставил несколько лазеек, несколько лакомых кусочков для Астакольс-кого и компании, чтобы было куда отступать, чтобы было, где искать компромисс; да и что –то подсказывало Павлу Фёдоро-вичу, что если этой публике не бросить эти куски, то они могут решиться на многое, а в те годы начинали постреливать всё ча-ще и чаще. За свою жизнь Павел Фёдорович не особенно опаса-лся, но его брало форменное омерзение, когда он думал, что его могут пристрелить какие –то ублюдки, которых он их и за лю-дей –то не мог считать вполне, хотя и чувствовал угрызения со-вести за эти свои мысли. Кроме того, когда он думал в этой свя-зи о его Наденьке и Веронике…Нет, Павел Фёдорович был дей-ствительно умным человеком…


    Именно все эти порой весьма хитроумные и запутанные ком-бинации и сумел придумать, устроить и совершить Павел Фёдо-рович, но сколько ему нервов это стоило, сколько бессонных ночей! Вот почему он частенько в сердцах поминал своего зятя Валерку, который, по мысли Павла Фёдоровича, “упёрся как ба-ран и знать ничего не хочет”, а между тем мог бы, с его умом и железным характером, сильно помочь ему в это сложнейшее время. Впрочем, очень могло оказаться, что Павел Фёдорович был здесь не совсем и прав. Если бы Валерка узнал все подро-бности противостояния своего тестя, то очень может быть, что он стал бы ему помогать со всей самоотверженностью, на кото-рую только был он способен, из одного даже духа противоречия всей этой наползавшей на общество гадости…Но не было взаи-мопонимания у Павла Фёдоровича и его зятем Валеркой. Забе-гая вперёд, можно с большой уверенностью сказать, что если бы оно было, это взаимопонимание, то всё произошло бы в их судьбах иначе. Но вот не сошлись два этих сильных и гордых человека, хотя  –странное дело! – оба они всегда чувствовали, что им непременно надо бы сойтись.
    Зато Надежда Александровна, которую, разумеется, Павел Фёдорович хоть и не посвящал во все нюансы своей борьбы, то-лько чтобы её лишний раз не волновать и не беспокоить, все эти три – четыре года вынесла много тоски и была в постоян-ном страхе и трепете за своего мужа. Она пугалась, когда за об-едом Павел Фёдорович вдруг переставал есть и неподвижно смотрел куда –то на стол перед собой, обдумывая какую –то мысль; у неё начинало ныть сердце, когда ночью она видела, как Павел Фёдорович лежит без сна, закинув за голову руки и глядя в потолок; тогда она тихо приподнималась на локте и спрашивала его шёпотом: “Паша, может, корвалолчику?” – “Спи, спи, успокойся”, - отвечал ей мягко Павел Фёдорович и, находя в темноте её ладонь, гладил её…Надежда Александров-на ничуть не радовалась тем деньгам, которые в изобилии поя-вились в их доме, и всё чаще она почему –то вспоминала то сча-стливое время, когда их Вероника была ещё совсем маленькой, и жили они в небольшой двухкомнатной квартирке, словно на-полненной их счастьем и любовью.


    Вскоре Павел Фёдорович, занимавший заметное место в об-ществе, а потому долженствующий исполнять обретённые этим обществом правила своеобразного этикета, не без приятности, впрочем, пересел из своей служебной “Волги” в мощный и ком-фортабельный джип, с кожаными сиденьями и особенным запа-хом в салоне, запахом очень дорогой машины, который на всех мужчин действует почти так же, как действует запах красивого женского тела. Джип был просторен и более подходил комплек-ции Павла Фёдоровича. Теперь он ездил на заднем сиденье, а на переднем, рядом с преданным ему шофёром Толей помещался здоровенный малый, без малого двух метров росту, простодуш-ный и улыбчивый парень, Андрей, который, так сказать, тоже был данью этому новому этикету; Андрей был телохранителем и носил на бедре, как –то по –ковбойски, кобуру с пистолетом. Когда Надежда Александровна впервые увидела этого верзилу с кобурой, из которой выглядывала ручка пистолета, то ей сразу же сделалось нехорошо. Она мигом вообразила, какие опасно-сти, должно быть, подстерегают её мужа, раз он решился при-нять такие чрезвычайные меры. А тут ещё и Павел Фёдорович пошутил очень неуклюже, чем и перепугал её окончательно.
    - Наденька, - сказал он, - не волнуйся: если захотят пристре-лить, так хоть взвод нанимай, всё равно пристрелят.
    Надежда Александровна так и побледнела, приложила к гру-ди руки и тихо опустилась на стул.
    Тут уж перепугался не на шутку сам Павел Фёдорович.
    - Наденька! – вскричал он, - да я же шучу! Ну что ты, ей –богу, шуток не понимаешь! Это сейчас…ну как бы тебе ска-зать…Положено, что ли! Ну что ты у меня такая…Наденька…
    Надежда Александровна лишь взглядывала на него своими испуганными, полными слёз глазами, не в силах вымолвить и слова, а Павел Фёдорович потом долго себя жестоко корил за эту свою дурацкую, прямо сказать, шутку.
    Валерка же первым делом, как увидел этого здоровенного па-рня, бросил взгляд на его кулаки, отметил своим привычно –оц-енивающим взглядом нежную, нетренированную кожу на кос-тяшках, вообще нетренированность этой здоровенной фигуры, и подумал, что этот парень сам по себе представляет опасность в том смысле, что хорошо подготовленный, вроде него, Валер-ки, человек может запросто надавать этому здоровенному бал-бесу по шее и отобрать болтающееся у него на поясе боевое оружие.


    Как уже было сказано, к 95 году Павел Фёдорович занимал весьма видное и значительное место в городской и областной иерархии, сложившейся и укрепившейся после распавшейся иерархии советского времени. На простом и понятном в те годы в провинции языке можно было бы сказать, что он, Павел Фёдо-рович, “хорошо держался”. Полу уголовные обороты речи и словечки в те годы чрезвычайно быстро прививались и нрави-лись; ими с удовольствием щеголяли в своей речи и люди об-разованные; видимо, это происходило оттого, что сама среда была какая –то полу уголовная. Вообще середина 90 –х годов припоминается с каким –то ужасом и некоторой гордостью, что довелось жить, а некоторым и  выжить в такое интереснейшее время; можно даже полагать, что ещё лет через десять появятся и ностальгия, и горделивые восклицания: “Да уж! Было вре-мя!”, если, конечно, не случатся очередные великие потрясения, которые затмят воспоминания, и от коих мы ни в коем случае не можем быть застрахованы.
    Павел Фёдорович, став фактическим хозяином завода, мог те-перь относительно спокойно заниматься своим излюбленным делом –директорствовать, хозяйствовать, управлять, не тратя нервы и силы на интриги и, говоря фигурально, на возведение баррикад вокруг своего предприятия. Его завод на фоне других предприятий существовал неплохо – до того неплохо, что уст-роиться на него для многих почиталось большой удачей. С хи-реющих предприятий, над  которыми ловко поработали такие люди, как, например,  Астакольский, хорошие специалисты, профессионалы, стремились перейти на завод Павла Фёдорови-ча, и он в каждом случае лично проверял анкеты тех, кого пред-полагал принять на работу его отдел кадров. И снова для Павла Фёдоровича завод стал чем –то вроде маленького государства, где правили целесообразность и порядок.
    Да и сама хозяйственная деятельность была теперь для Павла Фёдоровича гораздо интереснее и больше соответствовала его характеру. Не было этих предписаний из министерства, иногда совсем безумных, не было горкома и обкома с их некомпетент-ностью и пустозвонством…Сам Виноградов Александр Степа-нович с его благородной номенклатурной классической внеш-ностью так и служил с тех пор при Астакольском, который дер-жал его при себе не столько из –за его связей и опыта, сколько из тщеславия…Но Павел Фёдорович вдруг почувствовал, как сильно он устал, как бесконечно он измотан, как заболели его бывшие столько лет в напряжении нервы…”Просто хоть уез-жай куда –нибудь к чёрту на месяц… - думал Павел Фёдорович. – Так ведь разве уедешь…” – горько он усмехался про себя.


                I I

    Такое состояние общей какой –то разбитости и душевного ослабления постигло Павла Фёдоровича в мае 95 года, когда, напротив, душа вместе с природой должна была взволноваться и обновиться, а сердце открыться новым надеждам. В один из вечеров к тому же Павел Фёдорович угодил на банкет, на кото-ром он необходимо должен был присутствовать. Банкет был пышный и неприятный. Множество там было таких фигур, ко-торых он терпеть не мог, но с которыми имел кое –какие дела, а потому внешне всегда бывал с ними и любезен, и приятен; та-кого рода лицемерство всегда удавалось Павлу Фёдоровичу, но теперь он был в таком настроении, что менее всего был к нему способен. Многие из этих седовласых больших дельцов прихо-дили на такие банкеты с девочками, годящимися им в дочери. Были среди них и девицы хищные, с талантом, их было не так жалко; были и глупенькие смазливые девочки, тратившие и сквернившие свою юность, чтобы проникнуть в этот избран-ный, как им казалось, круг, бывшие с этими обрюзглыми ста-рыми телами, получавшие от них деньги…Ко всему прочему имел на этом банкете Павел Фёдорович одну весьма занима-тельную беседу, доведшую, однако, его душевное отвращение до почти нетерпимой точки. Но об этом после. Отбыв положен-ное по правилам приличия время, изрядно в этот раз выпив ко-ньяку, Павел Фёдорович как можно незаметно вышел на све-жий воздух, выкурил сигарету, сел в свой джип, в котором дре-мали его верный и преданный шофёр Толя и этот здоровенный малый, телохранитель Андрей, и поехал домой. Дома он про-шёл, как был, в костюме и галстуке, на кухню, сел за стол и по-смотрел влажным, осоловелым, ласковым взглядом на Надежду Александровну. Было уже довольно поздно.
    - Только чаю,  Наденька, - попросил он. – Только чашечку крепкого чаю…Я ведь с банкета.
    У Надежды Александровны был уже наготове прогретый бо-льшой заварочный чайник с засыпанной в него заваркой и при-крытый большой цветастой куклой, сшитой когда –то давным –давно Вероникой для этой надобности; оставалось только на-лить кипятку, что и проделала Надежда Александровна. Павел Фёдорович следил за ней, улыбаясь мягкой, слабой, совсем ему не свойственной улыбкой. Таким всегда стремительного, энер-гичного и жёсткого Павла Фёдоровича могла видеть только его Наденька.
    - Знаешь, Наденька, - произнёс, сделав глоток, Павел Фёдоро-вич, - Виноградов…Александр Степанович…он же чаёвник бы-валый, специалист, можно сказать… Но твой чай всё равно вку-снее.
    - Не льсти, - улыбнулась Надежда Александровна. – Какой ты, Паша, оказывается, льстец…Мне далеко до Александра Степановича.
    - Ну –у –у… - произнёс с мягкой шутливой и пьяной улыбкой Павел Фёдорович, - это ты совершенно зря так думаешь…А Ве-роника –то дома?
    - Дома, они в своей комнате с Валерой. Давно заперлись, - проговорила со значением Надежда Александровна и улыбну-лась…
    - О! – поднял брови Павел Фёдорович. – Валерка, конечно, в этом плане парень крепкий…Ну, да и на здоровье…Пусть побу-дут счастливыми. Как мало счастья на свете, Наденька…
    При этом уже совсем неожиданном пассаже своего мужа На-дежда Александровна уселась за стол, подперла рукой щеку и стала смотреть на осоловевшего, грустного и задумчивого Пав-ла Фёдоровича.
    - А, -вдруг махнул он рукой, - ты, Наденька, и не думай, что у нас с Валеркой, как говорится, коса на камень…Да и в сущнос-ти, для меня главное – Вероника. Вы с Вероникой для меня всё, ты же знаешь…Было у меня, конечно, с ним кое –какое непони-мание, ты же знаешь…А теперь как хочет, его дело. Если он Ве-ронике нравится, по душе – ну и пусть…Тем более, что Валерка и в самом деле хороший парень, ничего не скажешь. Твёрдый. Я ведь люблю таких людей, Наденька, - грустно проговорил Па-вел Фёдорович, - уважаю…Таких вот твёрдых. С заскоками он, конечно, определёнными, но тут уж…Сейчас у всех заскоки. А Валерку, - тяжело повернулся на стуле Павел Фёдорович, - вот впервые тебе это я говорю, Наденька, мне действительно хочет-ся уважать…
    - Да ведь и Валера, Паша, тебя очень уважает… - вставила ос-торожно Надежда Александровна.
    - Да… - пьяно кивнул Павел Фёдорович (он что –то сильно захмелел), - знаю…А я им и помогу, и обеспечу, и всё сделаю. Тем более, если внуки появятся. ( Надежда Александровна вздохнула: оба они страстно хотели внуков). Наденька, ты сама прекрасно знаешь. И квартиру, и коттеджик, если захотят…Всё сделаю.
    - Паша, ну что ты говоришь, - произнесла с досадой Надежда Александровна. – Какой –то ещё коттеджик. Валерка и так по выходным ходит к Костику вагоны разгружать…А ты ему кот-теджик…
    - Гордый! Гордый! – рассмеялся Павел Фёдорович. – А ниче-го, ему полезно. Раз упрямый – пусть вкалывает. Костик из их компании самый молодец. Вот этот шустрый парень.
    - А вот с Юрой видишь, как всё обернулось, - вздохнула На-дежда Александровна. –Господи, какой он мальчишка хоро-ший…
    - Ну…Наденька… -пожал плечами Павел Фёдорович, - тут уж я ничего не могу сказать. Не в моей, так сказать, компетен-ции. Вне моего разумения. Ты же знаешь, я предлагал Валерке устроить Юру на хорошее место. Тот же не захотел. А что я ещё мог в этой ситуации сделать? Какое странное дело. Полгорода просится ко мне на завод, а эти два друга упёрлись…И…
    Павел Фёдорович не договорил, махнул рукой и примолк; оба они сидели некоторое время молча и думали о своём…
    - Надя, - вдруг оживился Павел Фёдорович, - а ты знаешь, с кем я сегодня коньяк пил? С Астакольским Семёном Борисови-чем! – выговорил он с большим сарказмом. – И Виноградов Ал-ександр Степанович при них состояли. Вот так вот.
    Надежда Александровна только недавно впервые увидела и познакомилась с известным всему городу Астакольским; в те годы, когда он  в кепочке и плащике слонялся по предприятию со своими внедрениями и отчётами, она знала о нём только то, что есть такой смешной человечек, которого её муж пренебре-жительно именовал “Квазимодой”. На разного рода банкеты Надежда Александровна никогда не ходила, а потому познако-мились они на каком –то торжественном вечере, устроенном местной администрацией в здании городского театра. Астако-льский, конечно, произвёл на Надежду Александровну впеча-тление омерзительное. Он подлетел к ним своими мелкими ша-жками, и когда Павел Фёдорович был принуждён представить ему свою супругу, он тотчас наговорил ей множество льстивых, как будто лакированных комплиментов, так что Надежде Але-ксандровне стало очень неприятно и неловко. Она вспомнила об этом своём впечатлении и передёрнула плечами.
    - Ох и мерзкий же тип, - произнесла Надежда Александровна. – И ладошки у него такие влажные и холодные, - припомнила она с гадливостью.
    - Мерзкий, мерзкий… - промолвил задумчиво Павел Фёдоро-вич. – И вид у него всегда такой, точно он…извини, Наденька…
Будто он в очередную задницу без мыла слазил. Но хитрый, гад…Ловкий.


                I I I
               
    Здесь бы кстати вспомнить и ту занимательную беседу, кото-рую имел в тот вечер Павел Фёдорович, и которая окончательно испортила ему настроение. Павел Фёдорович стоял в одиноче-стве в вестибюле ресторана, когда ко входу подъехал кортеж из двух машин. Вечер был пасмурный и тёплый, начал накрапы-вать дождик. Из передней машины, набитой крепкими парнями в чёрных костюмах, светлых сорочках и чёрных галстуках, выс-кочили двое – один из них тут же раскрыл громадный зонт. Ещё один подбежал ко второй машине, “Мерседесу” представитель-ского класса, и распахнул дверцу, зорко и подозрительно огля-дев при этом пустынную улицу. Из машины энергично вылез Астакольский и быстрыми шажками, под покровом громадного зонта, который нёс, поспевая за ним, плечистый коротко стри-женый парень, вдвое шире самого Астакольского, направился к стеклянной двери ресторана, торопливо отворённой для него швейцаром, выплюнув на ходу жевательную резинку.
    Астакольский к тому времени стал одним из самых могущес-твенных и влиятельнейших людей в городе и области. Правда, в отношении завода Павла Фёдоровича он не смог получить всё то, на что рассчитывал первоначально, но кое –что он всё –таки получил, кое – какие кусочки ему Павел Фёдорович оставил со-знательно, чтобы не зародить в этой мелкой и злобной душонке те мысли, которые могут довести до греха. Кажется, Астакольс-кий это понял, но виду не подал, оставаясь с Павлом Фёдорови-чем в любезнейших, даже доверительных, отношениях, как со своим партнёром по бизнесу. Зато талант Астакольского и его зудящий темперамент, доводящий до озноба тех людей, с кото-рыми он соприкасался по своим делам и делишкам, позволили ему, действуя всё по той же простой и гнусной схеме, но с его гениальными вариациями, обескровить несколько крупных пре-дприятий, директорам которых было далеко до Павла Фёдоро-вича в смысле управленческих способностей и энергичности; да, по правде сказать, и сами они, поддавшись всеобщему  нас-троению, махали рукой на совесть и рвали, рвали свои куски, рвали поспешно, словно боясь не успеть, уже не стыдясь и без всякой жалости к коллективам своим предприятий, делая их то-лпой нищих и изверившихся людей. Много было среди дирек-торов и прирождённых подлецов, попавших на эти должности не из –за своих хозяйственных способностей, а иногда просто назначенных сверху, по линии партии, чтобы было куда прис-троить своего человечка, а теперь  разорявших предприятия ра-ди мгновенных выгод, и с ними Астакольский с полуслова на-ходил полное понимание.
    Наживая таким образом состояние, Семён Борисович однов-ременно делал и капитальные приобретения: вскоре многие не-фтехранилища в области и целая сеть топливных заправок при-надлежала Астакольскому; впрочем, владел ими Семён Борисо-вич не единолично, а совместно с наиболее сильными бандитс-кими группами, которым, в свою очередь, требовалось вклады-вать деньги от рэкета в прибыльный легальный бизнес; в прови-нции лучшего ничего найти было невозможно, деньги здесь об-орачивались очень быстро и под приличный процент. Именно из –за такого рода интересов и убивали чаще всего в те годы в провинции конкурентов. Астакольский же старался устроиться так, чтобы не подвергать свою персону риску, или хоть свести его к возможному минимуму. Он ловко посредничал между ру-ководством бандитских групп, убеждал, соблазнял, пророчест-вовал, так что ему удавалось поделить сферы влияния между ними, но везде участвовал своими деньгами и мозгами он, Се-мён Борисович Астакольский.


    Теперь его боялись. Теперь находили в его облике нечто де-моническое. Павел Фёдорович как услышал первый раз про это “нечто демоническое” в облике Астакольского, так сразу вспо-мнил неказистую фигурку Семёна Борисовича в прежние вре-мена и лишь мрачно и желчно усмехнулся. Теперь Астаколь-ский нравился женщинам. Капитально было изменение его от-ношений с женским полом. Семён Борисович и раньше пользо-вался у женщин симпатией, но эта симпатия была сродни той, которую женщины испытывают к маленьким комнатным собач-кам, вроде болонок; с женщинами Семён Борисович всегда был искателен, льстив, всегда пробовал обратить их внимание на свой интеллект и эрудицию, пленял их, так сказать, галантнос-тью и умственной стороной своей личности, поскольку внеш-няя сторона никак не могла соответствовать его амбициям. Обыкновенно женщины обращались с ним ласково, как бы жа-леючи, шутливо называли его “наша половая попрошайка”… Теперь было не то. Теперь Семён Борисович в отношении дам-ского пола впал в неистовство, славясь и здесь своим темпера-ментом, впал в агрессию, и, несмотря на свою образованность и эрудицию, полюбил необычайно грубые сласти, иногда доводя их до откровенного и совершенного скотства. В городе было два или три приличных ресторана с отдельными кабинетами, куда и приезжал изредка отобедать Астакольский. Иногда он приезжал с какой –нибудь совсем юной смазливенькой девоч-кой. Официанты этих ресторанов с восторгом и завистью, с за-маслившимися  глазами, с чуть не капающей слюной, расска-зывали по большому секрету (что, впрочем, не мешало этим рассказам немедленно разноситься по всему городу), что обык-новенно Семён Борисович Астакольский, вкусно отобедав и находясь в этой приятной послеобеденной истоме, очень, ока-зывается,  любит, чтобы девочка делала ему минетик прямо под сервированным столиком, между тем как он наслаждается, со-вместно с минетиком, чашечкой кофе и сигаретой. Когда до Па-вла Фёдоровича донеслись и эти слухи, он только и вымолвил про себя, опять –таки с горьким сарказмом: “Вот тварь!” – и махнул с безнадёжностью рукой…


                I V

    Случилось так, что Павла Фёдоровича, как особенно почёт-ного гостя, устроители торжества радушно встретили и усадили
прямо напротив Астакольского, по правую руку от которого си-дел Виноградов, имевший усталый и как –будто неприязненный вид, слева же поместился один очень серьёзный бизнесмен, вы-бившийся из бандитов –рэкетиров. Видимо, старые привычки в нём ещё не до конца искоренились, и на запястье его болтался массивный золотой браслет, а палец отяготила золотая, со мно-жеством мелких бриллиантиков, печатка. Нос у бизнесмена был крив, и говорил он слегка гнусавя.
    Виноградов за эти годы похудел, осунулся, постарел, как –то поблёк, но внешностью он всё –равно походил на аристократа советского времени. Это в нём оставалось естественно и непос-редственно.  Его волнистые седые, с серебряным отливом, во-лосы были всё так же аккуратно, волосок к волоску, зачёсаны назад, открывая высокий, с тонкими морщинами лоб; одет он был по –прежнему  безукоризненно, как в те годы, когда Алек-сандр Степанович сидел в громадном кабинете под портретом вождя. Глаза его были потухшие и равнодушные. Павел Фёдо-рович вдруг увидел, что Виноградову до того надоела его роль при Астакольском, что он временами не может даже скрывать своё тяжёлое неприязненное чувство; но, видимо, привык к деньгам.
    Астакольский был в этот вечер в благосклонном и благодуш-ном, приятно –расслабленном настроении; он с видимой готов-ностью приподнялся и протянул Павлу Фёдоровичу свою мале-нькую, поросшую чёрными волосиками ручку. Павел Фёдоро-вич пожал руки и ему, и Виноградову, и бизнесмену с переби-тым носом. Едва уселись, едва успели обменяться приятными, шутливыми фразами, как попросили наполнить бокалы… Ска-зано, правда, это было больше для красноречия, потому что бо-льшинство присутствующих, имея в виду даже и дам, наполни-ли не бокалы, а налили в рюмки –кто водки, кто коньяку; Павел Фёдорович налил себе коньяку. Тост был сказан солидно и про-никновенно. С красивым хрустальным звуком чокнулись рюм-ки. Выпили. Только застучали и зазвенели о тарелки ножи и ви-лки, как подоспел и второй тост, тоже очень основательный и сказанный с большим чувством. Выпили; и теперь уже нетороп-ливо и продолжительно занялись закусками.
    Стол, застланный белоснежной скатертью, был изобилен и изыскан. Павел Фёдорович с чего –то вдруг обратил особенное внимание, как Астакольский взялся накладывать себе оливок. Какая –то тихая радость залучилась в его чёрных глазках, выра-жение какого –то полного умиротворения и примирения засве-тилось на его лице; словно достиг человек чего –то высшего и заветного и вот теперь наконец успокоился и умилился, забыл все свои прежние разочарования и несчастья, простил всем и вся… Может быть, и сам смысл жизни открылся ему… “Он что, - подумал немало удивлённый Павел Фёдорович, - так эти олив-ки, что ли, любит?”
    - Я, знаете, не вполне, гм, согласен со Скупым рыцарем Пуш-кина, - сказал Астакольский, обращаясь более к Павлу Фёдоро-вичу.
    - Это вы “Маленькие трагедии” имеете в виду, Семён Борисо-вич? – твёрдо и внушительно осведомился Виноградов.
    - Да, да; “Маленькие трагедии”, да. Эта достаточность ощу-щения своего потенциального могущества и удовлетворённость этим мне абсолютна непонятна. Деньги всё же должны испол-нять, гм, двоякую роль. Я имею в виду их влияние, гм, на собст-венно человеческую личность, а не их функцию общественного инструмента. Да, и я говорю, конечно, не просто о деньгах, а об очень больших деньгах. Но первую функцию денег Пушкин вы-разил гениально. Это ощущение потенциала, ощущение могу-щества.
    - Ну, Пушкин есть Пушкин! – сказал вдруг бизнесмен с пере-битым носом.
    - Гм, да, Пушкин есть Пушкин, это вы правы. Конечно, эту черту человеческой природы Пушкин довёл до абсолюта, но она должна быть главной у всякого, кто делает большие деньги. Да. Иначе ничего не получится. Но для меня очень важна и вто-рая функция денег, то есть, гм, собственно материальное благо-получие. Для меня это не просто удовлетворение потребностей, для меня это нечто гораздо выше.
    - Вообще это вопрос философский… - осторожно высказался Виноградов.
    - Вопрос философский, именно, Александр Степанович, да. Вопрос в том, что существует уровень материального благосос-тояния, есть та черта, за которой человеческая личность может меняться радикально.
    - То есть вы хотите сказать, Семён Борисович, - внушительно заговорил Виноградов, - что это может происходить, как проис-ходит, например, теперь на Западе: люди, имея достаточный уровень благосостояния, раскрепощаются, становятся более свободными, более гармоничными…
    - Начинают более соответствовать, гм…мирозданию, Алек-сандр Степанович, да. Я бы ещё добавил самое важное: начина-ют получать от жизни, гм, удовольствие. То есть живут и раду-ются жизни. Это вы совершенно правы, Александр Степанович, но правы в отношении общества в целом. А общество в целом ориентировано на удовлетворение потребностей. Простое, про-стое, Александр Степанович, удовлетворение потребностей, как бы ни был высок уровень этих потребностей. Как бы ни было развито общество экономически, толпа остаётся толпой. Над толпой всегда должен существовать слой людей, гм, не просто гораздо более богатых. Ничего не изменится, если этот слой людей будет просто неизмеримо богаче среднего человека из толпы, богаче, скажем, гм, в миллион раз, или в миллиард –это, гм, ничего не меняет. Этому слою людей богатство должно при-носить другое мироощущение.
    Павел Фёдорович, как и Виноградов, и бизнесмен с кривым носом, слушал с необыкновенно внимательным и серьёзным ви-дом, но в этом месте рассуждений Астакольского о другом ми-роощущении он вдруг припомнил об излюбленных Семёном Борисовичем минетиках под ресторанными столиками и непро-извольно улыбнулся. Астакольский мигом поймал эту скольз-нувшую улыбку и спросил, тоже улыбнувшись, но довольно едко:
    - Э, гм, Павел Фёдорович, вы с этим, кажется, не вполне согласны?
    Павел Фёдорович, застигнутый врасплох, совсем не имел ни-какого желания вступать в какие бы то ни было дискуссии, а уж тем более с Астакольским. Чтобы как –нибудь отделаться, он наспех придумал начало приличной, гладкой фразы, подходя-щей тону их беседы и заговорил с внушительным и серьёзным видом:
    - Мы же движемся к демократическому обществу, Семён Бо-рисович. Александр Степанович прав. Посмотрите, что делает-ся, например, в той же Америке, - на ходу придумывал Павел Фёдорович, делая паузы и задумываясь. – Там даже очень бо-гатые люди, миллиардеры, допустим, равны со всеми перед за-коном, причём они действительно равны, без всяких, так ска-зать, преувеличений. Если и существует, как вы говорите, какая –то черта, то это и есть та черта в экономическом и политичес-ком развитии общества, когда достигается подобная цель: раве-нство всех перед законом. Ну и, разумеется, то о чём говорил Александр Степанович, да и вы сами. Средний уровень благо-состояния должен качественно изменить саму обыденную жизнь, в том числе и нравственно.
    Бизнесмен с кривым носом, начавший свою карьеру с рэкети-ров, выслушал речь Павла Фёдоровича чрезвычайно вниматель-но и даже кивал головой в знак одобрения. Павел же Фёдоро-вич, докончив свою необыкновенную по своей плоскости мысль, серьёзно и даже как будто пытливо поглядел в чёрные умные глазки Астакольского, как бы испрашивая его мнения; выражение этих глазок явно и ласково говорило ему, что Аста-кольский ни капельки не поверил, что улыбка Павла Фёдорови-ча могла относиться к таким фундаментальным предметам, а не к чему –нибудь, напротив, чрезвычайно легкомысленному, вро-де минетиков. Но непорочно серьёзный вид Павла Фёдоровича не давал права на такие подозрения, хотя, как бы ни был он ис-кушён в такого рода лицемерии, в самой глубине его глаз таи-лась насмешка, которую никак не мог не заметить Семён Бори-сович.
    - Гм, я объяснюсь, Павел Фёдорович, - тем не менее сказал Астакольский. По –видимому, ему хотелось высказать какую –то свою сокровенную, им самим придуманную мысль, идею, и высказать её именно в таком кругу людей, как, например, Павел Фёдорович и Виноградов, то есть которые могут её понять, оце-нить или оспорить.
    - Когда я слышу, гм, мнения людей, что человеку в сущности  не нужны очень большие деньги, - продолжил Астакольский, - то мне становится смешно и я всегда спрашиваю: а они у вас были, эти очень большие деньги? Вы знаете, что это такое? Чтобы понять, что значит для человеческой личности эти боль-шие деньги, надо ими обладать. Я думаю, Павел Фёдорович, вы понимаете, о чём я говорю, - любезно вставил Астакольский. Павел Фёдорович показал всем выражением лица, что да, он понимает.
    - Я всё –таки продолжу свою мысль об этих двух функциях денег, относящихся, гм, непосредственно к человеческой лич-ности. Это ощущение потенциала, могущества, то есть, в коне-чном итоге, свободы. Вторая функция –материальное благопо-лучие, состояние, гм, возможность обладать вещами, которые в этот момент развития цивилизации считаются лучшими. В этом тоже заключается свобода для человеческой личности –иметь то, что захочешь. Гм, я думаю, что вы согласитесь с этим, это очевидно. Я возвращаюсь к первоначальной мысли. Большие деньги, то есть очень большие деньги, дают человеку эти две свободы –независимость и свободу иметь высший возможный комфорт, то есть свободу выбора. Тем они и могут быть интере-сны, для меня, по крайней мере. Я готов утверждать, что чело-век, получивший обе эти две свободы, может и должен менять-ся как личность радикально. Но только две свободы сразу. Это очень важно.
    - Свобода это вообще сложная вещь… -сказал неопределённо Виноградов.
    - И в чём же заключается по –вашему это радикальное изме-нение человеческой личности? –спросил и Павел Фёдорович.
    - Гм. Э –э –э, я объяснюсь. Видите ли, на мой взгляд, в обще-стве должен непременно существовать слой людей, обладаю-щих этой высшей возможной свободой. И это, гм, нужно преж-де всего самому обществу, а не собственно этим людям. Гм, это важно понять. Я хочу, чтобы меня именно правильно поняли. Я нисколько не умаляю роль интеллектуальной элиты. Учёных, гм, литераторов, и так далее. Но связывать общество в одно це-лое могут только люди, обладающие высшей свободой. В тота-литарных обществах это были правители, гм, диктаторы, в де-мократическом – люди с большими, то есть очень большими деньгами.
    - Но я опять –таки вернусь к примеру Запада, - промолвил Павел Фёдорович. – Там соблюдают законы и люди с очень бо-льшими состояниями…
    - Гм, вы слишком упрощаете, Павел Фёдорович. Извините. Конечно, они соблюдают законы, но им, собственно, и совер-шенно незачем нарушать эти законы. Да и опять –таки, всё это чересчур условно. Согласитесь, что у богатых людей, гм, гораз-до больше возможностей и в сфере правосудия…Но не в этом совершенно дело. Совершенно не в этом. Гм. Дело в том, что обществу нужны не сами эти люди, а та свобода, которая в них заключается. Да. Для того чтобы обществу составиться и разви-ваться, ему необходимо определённое количество вот этой, гм, высшей свободы –без этого оно рассыплется. Да. Это моё мне-ние. И, разумеется, такие люди не могут как личности походить на обычных людей. Этого они не могут, даже если б и захотели. Что –то в них должно быть такое, что их отличает. Так же как свергнутые диктаторы навсегда оставались в своей душе дик-таторами.
    “Это он себя, говнюк, почти в небожители записал, -подумал со злобой Павел Фёдорович. – Это на него возложилась великая миссия наше общество…как это он? –развивать и составлять. Говнюк.”
    Вслух же Павел Фёдорович произнёс медленно и раздумчи-во:
    - Ну, это всё слишком спорно, Семён Борисович…Слишком, я бы сказал, туманно… Вы как –то материализуете, что ли, сво-боду эту вашу…
    - Да, - подхватил поскорей Виноградов, - в вашей теории, Се-мён Борисович, слишком много неясного. Хотя…Вы высказали сейчас действительно очень интересные и неожиданные мысли.
    - Да, э –э –э, я согласен, - благодушно махнул ручкой Семён Борисович, - этот разговор, гм, явно не для банкета. Я предла-гаю тост  за время. Гм, не оригинально, но время единственное, чего я действительно боюсь…Я боюсь стареть. Мне хочется на-слаждаться жизнью. Я провёл в скорлупе слишком много лет. (Павел Фёдорович внутренне ухмыльнулся). Меня, гм, страшит эта краткость нашей жизни. По большому счёту, единственное, что противостоит интеллекту в этом мире, - это время…Всё ос-тальное –мелочи…
    “Тебе бы, говнюку, вечной молодости только не хватало,” -снова подумал со злобой Павел Фёдорович.
    Но с любезной улыбкой он налил себе в рюмку коньяку и вы-пил за время – оказывается, единственное, чего боялся в этом мире Семён Борисович Астакольский.


                V

    Вот этот весьма для него любопытный разговор и припомнил теперь Павел Фёдорович, сидя после этого неприятного для не-го банкета у себя дома на кухне и беседуя со своей Надеждой Александровной. Хотел он было и ей рассказать об этом любо-пытном разговоре, но поднялось в нём опять муторное чувство, да и долго бы это было, и потому Павел Фёдорович раздумал, и лишь повторил задумчиво:
    - Да, хитрый, гад…Ловкий.
    Надежда Александровна, не особенно разбиравшаяся в делах своего мужа и никогда в них не вникавшая, если только сам Па-вел Фёдорович не находил нужным посвящать её в какие –то моменты своей деятельности, спросила с тревогой:
    - Паша…А вот ты с ним какие –то дела имеешь…Это ничего? – и она робко посмотрела на мужа.
    Павел Фёдорович взглянул на неё ласковым, снисходитель-ным  взглядом и медленно, тяжело и грустно улыбнулся.
    - Ничего, ничего, Наденька, - проговорил он. –Я с ним так де-ла обставляю, что меня не подцепить…Ни за что не подцепить. Не волнуйся.
    - Не доверяйся ты ему, Паша, - вздохнула Надежда Алексан-дровна.
    Павел Фёдорович осклабился в невесёлой улыбке.
    - Не доверяйся…Я ему не то что доверять, я бы с ним…А знаешь, Надя, - вдруг оживился Павел Фёдорович, - один такой интересный психологический момент? Он ведь знает, что я его терпеть не могу. Давно знает, ещё с тех пор, когда он в первый раз от Виноградова ко мне на завод приезжал. Я хоть и виду не подавал…Ну, Виноградов же тогда был величина…Это теперь он при нём состоит, - усмехнулся Павел Фёдорович. – Да. Но он по моей физиономии всё тогда прочитал. Когда он у меня на за-воде в кепочке и с портфельчиком бегал, я его иногда даже как –то поддерживал…Жалко его было, что ли…А теперь вот ко-ньячок с ним пьём, на интересные темы беседуем…Смотрит своими масляными глазками, улыбается: “Вы, Павел Фёдоро-вич, да вы, Павел Фёдорович…” Лысина мне его, Наденька, по-чему –то особенно омерзительна! – внезапно рассвирепел Павел Фёдорович. –Волосики эти на ней прилизанные! Вот веришь, взял бы вот так бутылку коньяка и шандарахнул бы его по этой лысине!
    Надежда Александровна сильно испугалась и обомлела.
    - Господи, Паша, да что с тобой? – с тоской проговорила она. –Лысина –то его здесь при чём? Мало ли у кого лысина…Угро-бишь ты себя с этой работой –и больше ничего… - горько ска-зала Надежда Александровна, и  на  её глаза навернулись слё-зы… - И кому это вообще тогда всё нужно…
    Никогда Павел Фёдорович не мог выносить спокойно слёз своей Наденьки и всегда их боялся.
    - Надя, Надя, - заговорил он торопливо. – Да что ты…Это же я так. Ради шутки сказал. Психологический –то, я говорю, мо-мент…Он ведь знает, что я его терпеть не могу, и знает, что я знаю, что он это знает. Понимаешь? Вот такая у нас с ним игра.
    - Ты меня, Паша, запутал совсем своими психологическими моментами, -грустно усмехнулась Надежда Александровна. –Он знает, что ты знаешь, что он знает…Фильм с каким –то та-ким названием был давно, помнишь? – вдруг сказала она и вздохнула. – То ли югославский, то ли немецкий…Мы ещё со-всем молодые с тобой были. Помнишь, ещё ходили с тобой на этот фильм…В очереди стояли…
    - В семидесятые… - промолвил тоже с грустью Павел Фёдо-рович. – Вероника ещё маленькая совсем была. Помнишь, мы с тобой в кино пошли, а твоя мама, покойница, с ней дома оста-лась…Приезжала тогда к нам.
    Надежда Александровна кивнула головой, и оба они прити-хли и задумались, с таким обыкновенным в таких случаях не-жным и щемящим чувством вспоминая время, когда они были совсем молодые, а Вероника была совсем ещё маленькой. И как они пошли в дождь на этот фильм, и как вечером возвращались домой по мокрым улицам, обходя лужи, как смеялись, как шу-тили, как целовались на улице, словно не были женаты уже не-сколько лет, как вдыхали свежий прохладный воздух, и все впе-чатления того вечера, даже его запахи, нахлынули на них так явно и непосредственно, как будто это было на прошлой не-деле…
    Надежда Александровна посмотрела на Павла Фёдоровича и улыбнулась.
    - Пьяненький ты сегодня, Паша, - сказала она.
    - А есть немножко, - шутливо отпарировал он. – Но ты не пе-реживай. Я меру знаю. Во всём меру знаю, - усмехнулся Павел Фёдорович. – Где нажать, а где ослабить…Чувствую. Выучил-ся. Если так посмотреть, то сколько мы с тобой всего пережили, Наденька…Милая ты моя Наденька…
    - Да, - сказала Надежда Александровна…
    - Паша, так что там Астакольский? – вдруг вспомнила она. – Какой интересный психологический момент ты мне хотел рас-сказать? Или уже всё рассказал?
    - А, ну его к чёрту, этого Астакольского, - махнул с гримасой отвращения рукой Павел Фёдорович. – Говнюк он –вот и весь психологический момент. Ему, понимаешь, нравится себя та-ким проницательным чувствовать. Нравится играть. Игрок он. Кажется ему, что он всех насквозь видит. Удовольствие он в этом находит. Да только и я его насквозь вижу, говнюка. Я ему так невзначай всем своим видом показываю: раз ты меня наск-возь видишь, то увидь, дорогой, что считаю я тебя за говнюка. Ладно. –остановился Павел Фёдорович. – Ну его, Наденька. В конце концов всё это мелочи…и…обсуждать не стоит. Не обра-щай внимания. Забудь и не расстраивайся.
    На кухню неслышно пришла Вероника в туго запахнутом ма-хровом халатике, надетом на обнажённое тело, и тихо спросила:
    - Родители, а почему вы такие грустные сидите? Папа, а что ты кричал про какую –то лысину на весь дом? Какая ещё лыси-на? У кого это лысина?
    - Да ладно, Вероника, -улыбнулся Павел Фёдорович, - поду-маешь, лысина… Мало ли у кого бывает лысина…Если б ты знала, Вероника, сколько лысин бывает на свете…
    - Да, -сказала Вероника, поглядев на отца внимательно и уди-влённо, - лысин на свете много…Ты, папа, прав…
    - Пойдёмте –ка спать, - сказала, вставая, Надежда Александ-ровна. – Поздно уже. Второй час. Спокойной ночи, Вероника.
    - Спокойной ночи, родители, - сказала Вероника. – Всем спо-койной ночи…
    Она поцеловалась с матерью, и все разошлись по своим комнатам.


    Да, не забыть бы упомянуть о ещё одной небольшой подроб-ности этого вечера. На банкете за столом рядом с бизнесменом с перебитым носом сидел один совсем ещё молодой человек, лет двадцати восьми, не больше, довольно высокий брюнет с бледным, грязноватого оттенка лицом. Его осанка, его сильные, упругие движения выдавали в нём человека необыкновенно тренированного, достигшего того совершенства своего тела, ко-гда оно ощущается с наслаждением, когда сами движения дос-тавляют удовольствие. Одет он был весьма изысканно и дорого и во всё серое: тёмно –серый итальянский костюм, серую соро-чку и тёмный серый шёлковый галстук. Главной особенностью его физиономии были глаза –необычайно светлые, с ледяным и циничным выражением и одновременно скучающие и равноду-шные. Сидел же он так близко, что мог без труда слышать всю беседу, в которую были вовлечены его соседи. Пил этот моло-дой человек весь вечер только сухое вино, изредка перебрасы-вался несколькими словами с бизнесменом с кривым носом и обводил своим ледяным и наглым взглядом физиономии собра-вшихся. Разговором, происходившем от него поблизости, каза-лось, совсем не интересовался и не прислушивался. Лишь когда Астакольский искренне и прочувственно провозгласил тост за время –единственное, чего он боялся теперь в этом мире, моло-дой человек тоже поднял свой бокал и посмотрел на свет сквозь светлое янтарное вино, и тень очень нехорошей улыбки, тень зловещего сарказма прошло на мгновенье по его лицу, но толь-ко на мгновенье, так что если бы даже кто и наблюдал за моло-дым человеком специально, то он ничего бы не заметил.




    Г Л А В А      Ш Е С Т Н А Д Ц А Т А Я




                I

    За ночь дождь прошёл, небо совсем прояснялось, и утро сле-дующего дня вышло тёплым, тихим и солнечным. Когда Григо-рий проснулся, его комната была залита ярким светом от пря-мых лучей недавно взошедшего солнца, а за окном, как и всегда бывает в такие солнечные утренние часы после ночного дождя, особенно звонко пели птицы в небольшом сквере, в который выходили окна его квартиры. Теперь Григорий жил вместе с Людой в прекрасной двухкомнатной квартире в хорошем доме, обставленной богатой мебелью и имевшей все необходимые предметы бытовой техники и электроники, тоже самых дорогих и престижных фирм. Вообще Григорий получал всё большее удовольствие от жизни. Та затаённая мысль о своей скверности и греховности, которая раньше донимала его временами, иссох-ла, скрючилась и казалась теперь даже смешной и нелепой. Григорию нравилась его красивая подружка, с её гибкой краси-вой фигурой и нежной кожей с ароматом, от которого он схо-дил с ума, нравилась его шикарная квартира, нравилась новая немецкая машина, и Григорий не представлял себе, что в его жизни что –то может быть иначе. Он стал чувствовать, что он способен на всё, если что –то будет угрожать его состоянию этого ощущения наслаждения жизнью, которого он достиг, к которому привык, и с которым, он чувствовал, он теперь ни за что не сможет расстаться. Но ничего и не угрожало пока этому его состоянию, и Григорий каждое почти утро просыпался с ра-достным ощущением своей жизни. 
    Когда они выбирали мебель для квартиры, Люда захотела, чтобы в их спальне стоял ослепительно белый гарнитур изящ-ных гнутых форм, и на стене висело огромное зеркало, испол-ненное в том же стиле плавных изящных линий. Григорию все-гда нравилось просыпаться и обозревать свою спальню, особен-но в такое солнечное утро, когда ему казалось со сна, что он проснулся в какой –то сказке, а не у себя в квартире. Он потяну-лся и рывком вскочил с постели, посмотрел в зеркало на своё крепкое мускулистое тело и вышел на балкон в одних коротких чёрных трусиках, вроде плавок, которые, как ему казалось, осо-бенно подчёркивали красоту его фигуры. В то утро он был один: Люда уехала на несколько дней к своей сестре, которая жила в гораздо большем, чем их, городе, с намерением купить себе модной одежды на лето. Григорий стоял, облокотясь на пе-рила, жадно вдыхая свежий воздух, щурясь на яркое солнце и наслаждаясь этим прекрасным утром, когда в спальне на тумбо-чке зазвонил телефон. Григорий прошёл в комнату и снял труб-ку. Звонил Грин.
    - Жди меня сегодня вечером полдвенадцатого возле подвала, - холодно сказал ему Грин.
    - Понял, - тут же ответил Григорий, не задавая никаких воп-
росов.
    - Людке не говори, что поедешь со мной, придумай что хо-чешь… Скажешь ей, что приедешь где –то часа в два…Не поз-же.
    - Людки дома нет, - поспешно проговорил Григорий, - она уехала к сестре на три дня.
    - Тем лучше, - усмехнулся Грин. – Вообще никому ничего не говори. Вообще никому и вообще ничего. Ты меня хорошо по-нял?
    - Я понял, - произнёс Григорий.
    - Когда будешь уходить, -диктовал бесстрастным голосом Грин, - снимешь трубку телефона. Если кто потом спросит, скажешь, что трубка плохо лежала, а ты спал.
    - Ладно.
    - Значит, ты ждёшь меня в половине двенадцатого у подвала. Оденься в тёмное. Стой в переулке, там, где гаражи. У самого подвала не светись.
    - Ладно, - снова произнёс Григорий. Грин бросил трубку.
    Григорий машинально слушал некоторое время короткие гуд-ки, так же машинально положил трубку и стал думать, что это могло значить. В его деятельности до сих пор не было никакой особенной таинственности. Все их дела происходили явно и бы-ли всем известны. Те предприниматели, с которыми он “рабо-тал”, то есть собирал с них дань и по –своему защищал их инте-ресы, вели себя как правило смирно, были даже довольны, что ребята Кости Пака “не наглеют”, с большинством из них у Гри-гория были отношения хорошие; это был установившийся, при-нятый всеми  порядок вещей, и все понимали, что если не пла-тить, положим, Косте Паку, то придётся платить кому –то дру-гому, так уж лучше платить ему. В тех же редких случаях, когда надо было поучить кого –то, то делалось это также совершенно открыто и даже с демонстрацией, преподносилось как урок, и двое его подчинённых, два здоровых битюга, Миша и Лёша, до-бросовестно били провинившегося до той степени, которая бы-ла им определена. Было дело, пару зарвавшихся бедолаг даже возили в лес, подвешивали за ноги на дереве и грозили убить, а когда они обливались слезами и раскаивались, отпускали их к жёнам искать любыми путями требуемые с них суммы; ну, так об этих проделках знал весь город и прежде всего милиция. Вот это и был, так сказать, “уровень” Григория, а если в организа-ции Кости Пака и происходили дела посерьёзнее, то ему ничего о них не было известно; хитрый и осторожный Костя Пак осо-бенно тщательно следил за тем, чтобы каждый в его структуре знал только то, что он должен знать. Григорий был осведомлён, что Грин из особого рода шику всегда возит у себя в машине пистолет марки  “Беретта”, но он понятия не имел, приходилось ли Грину убивать… По крайней мере, он бы не стал возить в своей машине пистолет, из которого он стрелял в человека… Просто Грин помешан на хороших машинах и оружии… Григо-рий подумал, что на этот раз Грин задумал что –то необыкно-венное и страшное, и ему придётся в чём –то участвовать. Гри-горию стало не по себе. Иначе бы Грин не стал его так настой-чиво предупреждать, чтобы он ничего никому не говорил, что-бы снял трубку телефона…Григорий сидел неподвижно, обду-мывая все эти странные вещи, потом встряхнул головой, потёр руками глаза и пошёл умываться.


    Как и всегда, за пятнадцать минут до назначенного Грином времени Григорий стоял в глухом и тёмном переулке, рядом с тем подвалом, где он провёл столько изнурительных, изматы-вающих тренировок, когда постигал под началом Грина боевое искусство каратэ и изо всех сил старался понравиться ему. Гри-горий стоял в укромном месте и старался  быть как можно бо-лее незаметным, но переулок был безлюден в этот поздний час. Григорию вдруг вспомнилось, как однажды они с Грином после тренировки, оставшись одни в зале, сидели у стены, и Грин, гля дя куда –то вверх, в пустоту, своим ледяным застывшим взгля-дом, цедил слова о том, что убийство может быть красивым и гармоничным, и убивать надо только тогда, когда эти красота  и гармония состоятся, и Григорий вспоминал, как эти слова пора-зили его ещё тогда детское воображение, как потом, когда он засыпал, в его мозгу засверкали беспощадным белым светом вспышки фотоаппаратов, освещая безжизненно лежавшего на земле его отца с бледным, замаранным кровью и грязью ли-цом… ”В каком я тогда классе был? –думал Григорий. – В де-вятом, наверное. Точно, в девятом. Грин предложил ещё тогда работать с ним…”
    Ровно в половине двенадцатого в переулок неслышно въеха-ла машина и мигнула фарами. Григорий быстро подошёл к ней и сел рядом с Грином. Грин даже не повернул к нему головы, а сидел недвижно, словно что –то соображая, глядя сквозь лобо-вое стекло машины в темноту переулка. Потом он не спеша включил заднюю скорость, выехал на улицу, и машина помча-лась по городу.
    - Ты как –то говорил, - с нарочито зловещей небрежностью проронил Грин, - что в армии научился просто отлично стре-лять из снайперской винтовки.
    - Говорил, - произнёс Григорий и почувствовал, как у него разом похолодели внутренности.
    - Это хорошо, - заметил Грин и улыбнулся. – Это… очень…
хорошо… - выговорил он раздельно и как будто с издёвкой. Так, по крайней мере, показалось Григорию. Но ему могло и просто показаться; Григорию было до того не по себе, что его временами начинало мутить.
    Дальше они не говорили ни слова, и вскоре приехали на ок-раину города, к стоявшим во дворе длинного девятиэтажного панельного дома железным гаражам; Грин остановил машину и приказал Григорию выйти. Сам он открыл один из этих гаражей
, выгнал оттуда какие –то старые “Жигули”, свою машину пос-тавил на их место, и они поехали в этой старой машине куда –то за город, и как бы ни был взволнован Григорий, он всё же про себя отметил, как это бесконечно грустно, оказывается, после хорошей немецкой машины садиться в нашу отечест-венную технику. За городом дорога шла через сосновый бор, широкой лентой тянувшийся вдоль реки; был уже первый час ночи. Вскоре Грин свернул на асфальтовую дорогу, ведущую к самому престижному в их городе посёлку, состоящему из рос-кошных, недавно отстроенных особняков; посёлок стоял на берегу реки и был окружён со всех сторон сухим сосновым бором; место было прекрасное. Впрочем, не доезжая до самого посёлка километра полтора, Грин внезапно свернул вправо в лес. Проехав по мягкой лесной дороге метров сто, Грин оста-новил машину, заглушил двигатель и зажёг в салоне тусклый свет.
    - Ну вот и приехали, - проговорил он, загадочно и насмешли-во глядя в глаза Григорию.
    - Выходить? – сипло спросил Григорий.
    - Нет, - сказал Грин. Он полуобернулся, протянул руку к ле-жавшей на заднем сиденье сумке, пошарил в ней и вынул пакет с двумя парами лёгких спортивных туфель, наподобие полукед. – Переобуйся в машине.
    Григорий скинул свои красивые фирменные кроссовки и переобулся в эти лёгкие спортивные туфли. Теперь он всё окончательно понял, его предчувствие превратилось в уверен-ность, а противный холод в груди –в лёд. Но он обратил вни-мание, что руки его не дрожат, и что действует он и думает как –то механически. Когда вышли из машины, Грин вытащил из сумки два одинаковых чёрных спортивных костюма и один подал ему.
    - Переодевайся. Шмотки кидай на переднее сиденье.
    Григорий торопливо переоделся. У него было ощущение, что голова его набита ватой и в ней нет ни единой мысли. В ушах тихо и тонко протяжно звенело. Грин тоже быстро переоделся и дал ему пару тонких кожаных перчаток и чёрную шапочку –ма-ску с отверстиями для глаз. Потом он поднял в машине заднее сиденье и чрезвычайно бережно вынул из лежавшего там фут-ляра снайперскую винтовку и подал её Григорию. Затем он дос-тал из этого тайника пистолет и глушитель. Винтовка была но-вой конструкции, стрелявшая бесшумно. Григорий раньше ви-дел такую только в журналах об оружии, помнится, восхищался ей и даже помнил её параметры. “И где он только такую  достал , -  тоскливо пронеслось у  него в голове.  –И сколько он за неё бабок отвалил…”
    - Теперь садись в машину, - тихо сказал Грин. Они сели, и Грин неторопливо стал прикручивать к пистолету глушитель. Григорий положил аккуратно винтовку на колени и смотрел заворожено  на руки Грина.
    - Слушай меня внимательно, - произнёс Грин. – Винтовка пристрелена и прицел выставлен.
    - На сколько метров? – механически спросил хриплым голо-сом Григорий.
    - На сколько надо, на столько и выставлен, - проговорил Грин
, взглянув на него внимательно. – Да ты не ссы так. Слушай свою задачу. Сейчас мы подойдём к одному домишку. Во дворе всегда бегает здоровенная псина –овчарка. Залезешь на сосну, я покажу какую, метрах в семидесяти, и пристрелишь эту скоти-ну. Двор хорошо освещён. Потом меня подстрахуешь, но стре-лять больше не будешь…Наверное, - осклабился Грин. – Но это как получится. Ты всё понял?
    - Понял, - сказал Григорий.
    - Пошли, - проговорил Грин и выключил в салоне машины тусклый свет…


                I I

    Они вернулись на асфальтовую дорогу и пошли по самой её обочине, чтобы успеть, если появится машина, сбежать с доро-ги и укрыться в лесу. Но никаких машин не было. Ночь была звёздная и тихая. По обеим сторонам чернел своей массой лес; дорога из светлого асфальта различалась метров за пятьдесят. Особняк, который указал Григорию Грин, располагался с само-го краю, ближе других к реке, и поражал своими невиданными ещё в те годы в тихой провинции архитектурными формами. Были там и две симметричные круглые башенки, и высокая ос-троконечная, покрытая красной черепицей крыша, и арочные окна с изящно выложенными карнизами; в нескольких окнах был виден через плотные цветные шторы свет. Двор был дейст-вительно перед входом в дом довольно хорошо освещён худо-жественного исполнения фонарями, установленных на неско-льких фигурных железных столбах. Этот обширный двор был обнесён со всех сторон глухим и высоким, метра в три, забо-ром. Грин подвёл Григория к вольно росшей в отдалении от других деревьев кряжистой сосне, имевшей развесистую, мо-щную крону; нижние толстые сучья росли так низко от земли, что можно было, подпрыгнув, ухватиться за них.
    - Стреляй псу в голову, - шёпотом сказал Грин. – Только не порань его, понял? Целься в лоб, как можно выше. Лучше сов-сем не попасть, чем его поранить. Чтобы не завизжала. Ты меня понял?
    - Я понял, - ответил Григорий. Страх его почти прошёл, мало –помалу его даже начал разбирать какой –то азарт этого прик-лючения. Прежде он чувствовал холодный пот на лбу и спине, теперь его щёки и лоб горели. 
    - Молодец, - прошептал Грин. – Поставь винтовку. Я подс-тавлю руки, залазь на дерево.
    Григорий прислонил к стволу дерева винтовку, Грин сцепил замком руки, Григорий поставил на них ногу, и Грин легко под-нял его так высоко, что он без труда вскарабкался на толстый нижний сук и сел на нём, глядя вниз. Грин вытащил из кармана магазин с патронами, вставил его с металлическим, красиво и страшно прозвучавшем в ночной тишине щелчком в винтовку и шепнул Григорию:
    - Когда будешь готов, взведи затвор.
    Григорий принял винтовку, аккуратно повесил её через голо-ву и руку за спину, поправил ремень и полез вверх по толстым сучьям. “Хорошо, что ветра нет”, - мелькнула какая –то случай-ная мысль у него в голове. Он залез на несколько метров вверх и теперь почти весь двор был виден ему как на ладони со всеми его аккуратными дорожками и газончиками, скамеечками, рез-ной беседкой, гамаком, подвешенным к двум большим краси-вым берёзам, росшим недалеко от дальней стороны забора. Гри-горий нашёл удобное место, такое, чтобы был упор для дула ви-нтовки при стрельбе, поёрзал, устраиваясь поустойчивее и снял со спины оружие. Он сделал несколько глубоких вздохов, плав-но и нежно передвинул затвор и приник к оптическому прице-лу. Собаки нигде не было видно. Григорий медленно водил прицелом по двору и дому, рассматривая подробности. Из како-го –то отдалённого особняка доносилась музыка. Тихие звуки ночного леса мешались в ушах Григория с тихим, тонким, про-тяжным звоном, создавая странную, но гармоничную мелодию. От напряжения у Григория заболели глаза, и он откинул голову, прислонив её к бугристой коре ствола сосны. Вдруг он увидел, как на ярко освещённое место перед входом в дом выбежала со-бака. Это была очень крупная, сильная овчарка бело –чёрного окраса, с великолепным экстерьером. Она замерла и смотрела в их сторону. Григорий тихо и осторожно наклонился и приник к прицелу. Через оптический прицел собака явилась так близко, что он мог рассмотреть её блестящие карие и как будто слиш-ком умные для животного глаза. Собака вдруг громко проску-лила и улеглась на траву, не сводя глаз с той сосны, на которой укрылся Григорий. Григорию казалось, что они в упор смотрят в глаза друг другу…”Лучше не бывает, лучше не бывает, лучше не бывает”, - лихорадочно пропел он про себя и навёл перекре-стье прицела на высокий, благородный лоб пса. Собака не дви-галась. Выждав секунду, Григорий плавно нажал на курок. Раз-дался негромкий глухой хлопок. Григорий увидел сквозь при-цел, как голова собаки дёрнулась, и она завалилась набок. Он сделавшимися ватными пальцами машинально поставил вин-товку на предохранитель и снова посмотрел в прицел. У краси-вого и благородного животного, с которым они несколько мгно-вений назад словно смотрели в глаза друг другу, был раздроб-лен череп. Григория снова начинало мутить. Он повесил вин-товку за спину и стал спускаться вниз, потом повис на руках на нижнем суку и мягко спрыгнул на траву.
    - Готово? –спросил его Грин.
    - Да, - ответил Григорий. Перед ним всё ещё стояли эти соба-чьи блестящие умные глаза, глядящие на него в упор. Грин по-трепал его по плечу.
    - Ну и молодец, - прошептал он. – Пошли. Только ничего не бойся.
    Они перебежали вплотную к забору, Григорий тут же нагнул-ся, Грин наступил ему на плечо и мигом оказался сидящем на заборе; он быстро подал руку Григорию, и тот через мгновение сидел рядом с ним; они неслышно спрыгнули во двор и, приг-нувшись, забежали под высокое крыльцо, ведущее к большой двустворчатой двери особняка. Грин тут же быстрым шёпотом приказал: “Притащи сюда пса.” Григорий подбежал к собаке, схватил её за задние лапы и затащил её, оставляя кровавый след на траве, под крыльцо. Они присели, огляделись и прислуша-лись; Грин держал наготове пистолет. Когда Грин уже было сделал движение, чтобы перелезть через перила крыльца ко входной двери, дверь внезапно открылась и на крыльцо вышел плечистый высокий коротко стриженый парень в футболке и спортивных свободных штанах.
    - Рекс! –крикнул он. –Рекс, где ты! Ко мне!
    Парень постоял, оглядывая двор, потом он спустился с кры-льца.
    - Куда он провалился, - пробормотал он в недоумении. – Рекс! –ещё раз позвал он.
    Грин шагнул из –за крыльца, поднял пистолет и выстрелил ему в затылок. Парень вздрогнул, обмяк, постоял мгновение и, качнувшись, стал медленно падать. Грин подхватил его, не дав упасть, и, согнутого в поясе пополам, с безжизненно повисши-ми, цепляющимися  за траву руками, затащил под крыльцо и уложил рядом с трупом собаки.
    - Теперь надень маску, - шёпотом приказал он Григорию. У Григория горело лицо и гулко билось сердце. Они оба натянули маски, запрыгнули на крыльцо и осторожно, прислушиваясь, открыли тяжёлую створку двери в особняк. Через мгновение они очутились в просторном, неярко освещённом оранжевым светом холле этого роскошно отделанного внутри дома.


    Прямо перед ними, из середины холла, широкая лестница с массивными перилами из дорогого дерева вела на второй этаж здания. В холл выходили застеклённые двери нескольких ком-нат; все эти комнаты стояли в этот момент пустыми и тёмными, и лишь в одной, слева, горел яркий свет и слышались мужские голоса. Возможно, эта комната предназначалась охране. Дверь в ней была сплошная, без стекла. Теперь она была немного при-открыта, и из комнаты в оранжевый полусумрак холла падала полоса яркого света. Разговаривали двое. Один голос принадле-жал совсем молодому парню, лет, может, двадцати пяти; второй –мужчине постарше. Рассказывал молодой парень.
    - Мы вчера с Ленкой к её ездили. Ну, приехали, тёща замета-лась: “Ах, зятёк ты мой зятёк”, типа… - говорил весёлым и до-вольным тенорком парень. –Тесть нам сразу баньку с Ленкой истопил…
    - Заодно и помылись! – сказал мужчина своим грубым срав-нительно с тенорком парня голосом и сам захохотал своей же остроте.
    - Не, - простодушно ответил ему парень, - тесть так всегда на-топит, что никаких мыслей не рождается. Но попарились с Лен-кой классно. Выползли потом на улицу, отдышались, тёща нас сразу за стол. Тестюха самогонку выкатил –я тебе говорю, го-нит её из груш, градусов, наверное, семьдесят, а пьётся как ли-монад.
    - И никакого виски не надо! –категорически высказался муж-чина постарше.
    - Все эти виски по сравнению с самогонкой моего тестюхи –просто говно, -сказал восторженно парень. –Пьёшь и не чувст-вуешь. Я тебе говорю: такой тонкий –тонкий аромат груш…
    - Если мастер.
    - Ага. Тестюха у меня на это дело мастер, это точно. А где этот чёрт, куда он делся? –вдруг сказал парень. –Карты сдали, вечно он, блин, куда –нибудь…
    Грин толкнул дверь и встал на пороге. Двое сидели за столом, на котором лежали розданные на троих карты. Здоровый креп-кий парень в спортивном костюме со свежим, румяным лицом дико уставился на Грина, словно он увидел привидение. Были у него светло –русые густые волосы, стриженые под ёжик, карие глаза и румяные губы. В его физиономии действительно было что –то простодушное и наивное. Он глядел на Грина, разинув рот и, видимо, первоначальное его чувство было мелькнувшей надеждой, что это всего лишь идиотская  шутка их куда –то ис-чезнувшего приятеля. Грин быстро поднял пистолет и выстре-лил в это свежее румяное лицо, парень откинулся назад и  упал под стол. Его собеседник, крупный мужчина лет тридцати трёх, с чёрными курчавыми волосами и мясистым лицом, медленно приподнимался со стула, неуклюже расставив толстые сильные руки и выпучив в ужасе глаза, глядя на чёрный кружок ствола пистолета Грина, который поднимался вверх сообразно его дви-жению; когда мужчина замер, Грин выстрелил, и мужчина тя-жело грохнулся на стул и вместе со стулом упал на пол. Грин подошёл к столу, взял лежавший на нём листок бумаги, распи-санный для игры в преферанс на троих, изучил его и прого-ворил с брезгливой усмешкой:
    - Надо же, интеллектуалы… В преферанс играют.
    Потом он рукой в чёрной тонкой кожаной перчатке взял те две карты, которые лежали в прикупе, раздвинул их в пальцах и показал Григорию. Это были дама и туз пик.
    - Вот и не верь после этого в мистику, - засмеялся он своим нехорошим холодным смехом.
    Григорий всё это время оставался в холле, судорожно сжимая онемевшими пальцами винтовку, и он уже в точности не знал, с ним это происходит или не с ним, или это какой –то бред, кото-рый пройдёт и потом исчезнет из памяти, и он не знал, выдер-жит он это до конца или не выдержит, и с ужасом думал и о том, что будет, если его сейчас начнёт рвать. Ему представля-лось, что Грин взглянёт на него своими ледяными глазами, так же нехорошо презрительно рассмеётся, поднимет пистолет и выстрелит ему в голову. Когда Грин засмеялся, показав ему карты, он на немевших ногах ступил в комнату. Парень в спор-тивном костюме, который только что простодушно рассказы-вал, как они классно с его женой Ленкой съездили к её роди-телям  и какую прекрасную  самогонку гонит его тестюха из груш, лежал теперь под столом, и возле его головы натекла на пол большая лужа крови. Этот здоровый молодой парень лежал в какой –то до того по –детски беззащитной, трогательной позе, что у человека сентиментального непременно возникло бы ост-рое желание встать рядом с ним на колени и горько –прегорько заплакать. Его товарищ, упавший вместе со стулом, грузно леж-ал с нелепо задранной, лежавшей на перевёрнутом стуле ногой. Грин бросил на стол две карты, которые он держал в пальцах, и вышел в холл к Григорию. Поглядев в его наполненные настоя-щим ужасом, виноватые глаза, он произнёс, глядя в них прис-тально :
    - Тихо…Тихо…Успокойся.
    Этот ледяной взгляд странных бледных глаз Грина всегда ок-азывал на Григория какое –то магнетическое действие. Он дей-ствительно несколько успокоился, кивнул головой и хрипло вы-давил:
    - Я в порядке, Грин.
    - Вот и молодец. А теперь, -жестоко усмехнулся Грин, - дол-жно начаться самое интересное.
    “Куда уж интереснее”, - подумал в тоске Григорий.
    Грин, подняв пистолет, стал осторожно подниматься по лест-нице на второй этаж, оглядываясь кругом; Григорий, сжимая винтовку, последовал за ним.


                I I I

    Они неслышно поднялись по этой дубовой лестнице и прош-ли к единственной двери, сквозь матовое стекло которой был виден свет. Они встали возле двери и прислушались. В комнате смеялась девушка, потом кокетливым, заигрывающим голоском что –то проговорила другая, наконец раздался мямлящий и как будто несколько слащавый, но уверенный и властолюбивый мужской голос…Грин положил руку в чёрной перчатке на золо-тистую дверную ручку, тихо повернул её, тихо открыл дверь, и они медленно, неслышно ступая по мягкому ковру, друг за дру-гом прошли в комнату. Это была очень просторная, с высокими потолками комната, отделанная и обставленная в золотистых и нежно –коричневых тонах. Комната освещалась мягким приглу-шённым светом двумя большими торшерами, стоявшими по уг-лам. Из всей обстановки Григорию бросились в глаза низкий стеклянный столик с золотистой металлической отделкой, на котором стояли две бутылки шампанского, одна из которых бы-ла начата, огромная ваза с фруктами и открытая большая короб-ка шоколадных конфет, и, конечно, сразу же бросилась в глаза  громадная кровать с высокой изогнутой, вычурной формы спи-нкой, стоявшая у слева у стены. На кровати возлежал неболь-шого росточка щуплый мужчина, уже в возрасте, то есть лет со-рока пяти, с лысиной и бахромой чёрных смолистых волос, из-рядно носатенький, с чёрными, необычайно живыми умными глазками. Григорию показалось, что в изгибе его узких губ име-ется что –то язвительное и ужасно надменное. По обеим сторо-нам от него лежали две совсем ещё юные девушки. Обе они бы-ли очень стройные, с русыми прямыми волосами, с чрезвычай-но симпатичными личиками, и было в этих личиках какое –то сходство, так что Григорий, который, разумеется, первым де-лом рассмотрел симпатичных девчонок, даже подумал с неко-торым удивлением: “Сёстры, может”. Все трое лежали под од-ним большим шёлковым покрывалом кофейного цвета.
    Когда две высокие, статные, сильные  фигуры во всём чёр-ном, в масках и с оружием, неслышно вошли и встали молча посреди комнаты, одна из девушек вскрикнула, и затем насту-пило полное безмолвие. Григорий, помня свой недавний позор-ный страх и теперь стыдясь его, оказавшись на виду у красивых девочек, совершенно ободрился и принял молодцеватую, карти-нную позу, расставив несколько ноги и положив ствол винтов-ки на согнутую в локте левую руку. Грин стоял, опустив руку с пистолетом. Девочки как –то разом натянули на себя покрыва-ло, словно надеясь этим спастись, оставив снаружи лишь лица, и обе с жалобным отчаянием посмотрели на своего патрона. Тот был в сильнейшем замешательстве, но более казался озада-ченным, нежели напуганным. Он, напротив, тут же сел в посте-ли, обнажив наполовину свое хилое водянистое тело; на груди его, плоской и безволосой, вокруг сосков росли пучками чёр-ные длинные неровные волосики, составляя впечатление, коне-чно, определённо омерзительное.
    Безмолвие длилось довольно долго; Григорий начал уже ис-пытывать ту подзабытую сладость с металлическим привкусом, которую он испытывал в начале своей карьеры при виде страха других людей, страха нутряного, охватывающего и оцепеняю-щего, который внушали они с Грином и к которому он привы-кал с таким же удовольствием, как привыкал к деньгам. Нако-нец Грин рукой в чёрной перчатке показал одной из девочек, чтобы она встала.
    - Мне встать? – испуганно пискнула она. Грин кивнул голо-вой. Она выпутала ноги из шёлкового покрывала, гибким дви-жением встала с кровати и замерла, опустив и сомкнув руки. Григорий, рассмотрев её, ещё подумал, что фигурка у девочки просто классная. Грин то же самое приказал жестом и другой девочке. Надобно заметить, что у обеих девочек были чрезвы-чайно симпатичные, аккуратные и маленькие островки светлых волос на лоне; видимо, эта сладостная деталь слишком много значила для Астакольского… Теперь они стояли по обеим сто-ронам этой огромной кровати, рядом с большими торшерами в углах, симметрично, застыв в наивных, исполненных испуга по-зах, а в центре этой великолепной композиции сидел маленький лысый человечек с чёрными, живыми, необыкновенно умными глазками.
    - Гм…Э –э –э, - произнёс наконец он, видимо, потерявшись и сразу не сообразив, что лучше всего сказать в такой необыкно-венной ситуации. – Э –э, я готов, гм, выслушать и, гм, обсудить ваши предложения.
    Грин не стал ничего ему отвечать, а показал дулом пистолета
девочкам на дверь; сам же он надвинул шапочку так, чтобы не-льзя было рассмотреть слишком заметные и очень многим в го-роде известные свои ледяного цвета глаза. Помертвевшие от ужаса девочки друг за дружкой, не сделав даже попытки при-хватить на ходу что –нибудь из своей одежды, разбросанной по комнате, прошли к двери и взглянули умоляюще на Грина; Грин показал им, чтобы выходили в коридор, а Григорию пока-зал дулом пистолета на Астакольского; Григорий кивнул и на-правил на него ствол винтовки. Астакольский забеспокоился и зашевелился.
    - Вы не могли бы, - проговорил он, - э -э, не направлять ваше оружие на меня так прямо? Держите его, гм, пожалуйста, повы-ше. Бывают, знаете, случаи, когда оружие стреляет непреднаме-ренно…
    Грин между тем завёл голеньких дрожащих девочек в какой –то закоулок, прикрыл рукой в перчатке рот и глухим, изменён-ным, наводящим жуть  голосом приказал им встать лицом к сте-не. Девочки встали и тут же расплакались. Грин щёлкнул краем глушителя пистолета по выключателю рядом с одной из комнат , открыл дверь и, убедившись, что это именно то, что нужно – комната без окна, вроде кладовой, с длинными полками, заста-вленными какими –то коробками, -приказал девочкам войти в неё. Когда девочки вошли, он закрыл дверь и, приметив в кори-доре пустую коробку из –под компьютера, приставил её к двери с демонстративным стуком, и, всё прикрывая рот, сказал глу-хим голосом:
    - Имейте в виду, дверь заминирована. Если попробуете отк-рыть, вся эта халупа взлетит на воздух.
    После этого он щёлкнул глушителем по выключателю, без-жалостно оставив девочек в кромешной темноте, и направился в спальню Астакольского, будучи в полной уверенности, что эти дурочки  просидят в этой кладовой до самого утра, пока их не вызволит милиция или кто –то ещё.


   За время отсутствия Грина Астакольский, понявший, что Гри-горий в этом деле лицо зависимое и подчинённое, к тому же до-казывающий своё глупое усердие, в разговоры с ним не всту-пал, чтобы не тратить драгоценное время, даже вообще перес-тал обращать на него всякое внимание, убедившись, что ствол его оружия направлен теперь не на него, а сидел всё в той же позе на кровати и обдумывал это внезапно возникшее неприят-ное положение и предполагал, какими манёврами можно из это-го неприятного положения выйти. Главное, что раздражало в этот момент Астакольского, был его необыкновенно глупый вид, с которым он должен был вести переговоры с вооружён-ными людьми. Астакольскому была крайне небезразлична вне-шняя форма его отношений; теперь же, сидя голым в постели под дулом винтовки, он чувствовал, как это выглядит смешно со стороны, даже как бы анекдотично, и пока что более всего страдал именно из –за этого…Впрочем, в действиях этих людей он пока что видел слишком много нелогичного и, следователь-но, непонятного; но он успокоил себя, что если бы им нужно было просто убить его, они бы сразу это сделали; стало быть, будут переговоры и, стало быть, речь всё равно пойдёт о день-гах, то есть о величине суммы. Такие серьёзные люди, как тот человек , который увёл куда –то девчонок, не может не пони-мать, что могущая его устроить сумма наличными не может просто так храниться у него в доме; раз так, то потребуются банковские операции, и следовательно, он, Астакольский, будет нужен живой. Вокруг этого в высшей мере успокоительного рассуждения и витали теперь его мысли. Грин вернулся в ком-нату, прямо прошёл к столику, стоявшему недалеко от велико-лепного ложа Астакольского, снял с головы маску, подержал её в пальцах и уронил на столик. После этого он заметил Григо-рию с замечательной небрежностью:
    - Можешь снять этот колпак, жарко. Теперь это не имеет ни-какого значения. – Выговорив эти слова, он обратил свои блед-ные наглые глаза на Астакольского.
    Астакольский, пристально наблюдавший за ним, услышав та-кое явно ему адресованное зловещее, хоть и чрезвычайно шаб-лонно высказанное, предзнаменование, сильно и нервно поше-велился и произнёс:
    - Гм, если я не ошибаюсь, вы ведь, кажется, работаете с Кос-тей Паком?
    - Да, - безразличным голосом подтвердил Грин, - я работаю именно с Костей Паком.
    - Гм, - произнёс Астакольский, - тогда я ничего не понимаю. У нас с Костей Паком нет никаких разногласий, и, собственно, гм, никогда их и не было. Более того, мы с ним очень тесно со-трудничаем.
    - Я знаю, - спокойно согласился Грин, - что вы с ним очень тесно сотрудничаете.   
    - То есть в данном случае вы действуете, так сказать, от себя лично. Гм. Я понял. Э –э, я готов выслушать ваши, гм, предло-жения. Мне хотелось бы знать, чего вы хотите.
    Грин улыбнулся своей скверной улыбкой.
    - Вам будет очень трудно понять, чего я хочу… - проговорил он загадочно.
    - Гм, я попытаюсь. Мне необходимо знать мотивацию ваших поступков, чтобы, гм, принять какие –то устраивающие нас всех решения. Деньги?
    - Вчера, - медленно проговорил Грин, но, взглянув на стояв-шие на столике большие часы –будильник, поправился: - то есть уже позавчера…Мы оба с вами присутствовали  на одном банкете, Астакольский…
    - Да. Гм. И вы сидели через человека слева. Я помню.
    - Да, я сидел через человека от вас слева, и я с большим удо-вольствием слушал ваш разговор. Мне было очень интересно, очень. Мне было настолько интересно, что вот я здесь, чтобы его продолжить…
    Астакольский пристально смотрел на него чёрными блестя-щими глазками и соображал.
    - Напомните, о чём именно шла речь. Там, насколько я пом-ню, велось, гм, много самых различных разговоров. Банкет, гм, есть банкет.
    - Это тот разговор, Астакольский, - мягко возразил ему Грин, - который вы закончили тостом за время. Вы провозгласили, что время –это то единственное на свете, чего вы боитесь…Что время –единственное, что противостоит интеллекту. Вас, оказы-вается, страшит краткость нашей жизни. Вам, как я понял, край-не неприятно, что время для вас течёт как для всех простых смертных. Вам хочется, чтобы для вас оно текло как –то иначе. Вам просто до неприличия хочется наслаждаться жизнью, Аста-кольский…
    Астакольский внимательно выслушал его, не сводя с него пристального взгляда своих чёрных глаз, затем он криво усмех-нулся.
    - Я, гм, благодарен вам за то, что вы так хорошо запомнили мои слова, но, сколько я могу помнить, разговор этот происхо-дил не с вами, а с Павлом Фёдоровичем, гм, Удальцовым, и это был обычный, гм, застольный трёп, когда, знаете, говорят вся-кую ерунду. К тому же мне очень бы хотелось понять, как этот пьяный, гм, разговор мог способствовать вашему появлению здесь.
    Грин медленно взял со столика в руки красивые часы –буди-льник и задумчиво проговорил, глядя на циферблат:
    - Значит, вот это и есть то единственное, что противостоит вашему интеллекту…Единственное в мире, чего вы боитесь по - настоящему. Вы хотите наслаждаться каждым отпущенным вам мгновением. Смаковать его, -вдруг осклабился Грин. -Как я понял, Астакольский, вас даже сильно раздражает, что вам при-ходится стареть вместе со всеми прочими. Для вас это как бы оскорбительно.
    Астакольский прервал его нетерпеливо и даже как будто брезгливо.
    - Я бы, гм, попросил вас не пускаться в такие отвлечённые рассуждения, а конкретизировать, гм, ваши требования. Как я понимаю, вам нужна определённая сумма денег и гарантии бе-зопасности. Я, гм, предлагаю начать с суммы. Сколько?
    Грин сидел на столике, склонив голову и всё так же рассмат-ривая циферблат часов.
   - Я хочу вам оказать неоценимую услугу, Астакольский, -про-должил Грин, как бы не обратив внимание на нетерпеливое тре-бование Астакольского. – Я хочу, чтобы время для вас текло со-всем иначе, чем оно течёт для остальных людей. Я хочу вам дать понять, как действительно прекрасно каждое мгновение нашей жизни. Я хочу, чтобы вы это поняли как никто другой в этом мире. Ну, если хоть не в мире, -снова осклабился Грин, - так по крайней мере в нашем городе. Видите этот будильник? Сейчас на нём без десяти час. Смотрите, я завожу его ровно на час…- Грин положил пистолет на стол, перевёл стрелку и завёл звонок. – Видите? У вас осталось только десять минут жизни. Когда будильник прозвонит, я вас убью. Только помните, что это случится с вами совершенно точно. Неотвратимо. Думайте об этом. Помните об этом.  Это очень важно. – И Грин поставил будильник на стол.
    Астакольский слушал его с недоверчивым, но отнюдь не ис- пуганным видом. Видимо, он был в сильнейшем убеждении, что вопрос о сумме после всей этой прелюдии как –нибудь всплывёт и торг начнётся.
    - Скажите, - вдруг поинтересовался он, - а те три человека внизу…Гм, вы их, как я понимаю, гм…Э –э, они…убиты?
    - Да, - просто сказал Грин.
    - Гм. Очень жаль. Гм. И вы хотите сказать, что вы убили этих трёх человек из –за каких –то этих ваших…Гм, извините, фан-тазий?
    - Да, -опять очень просто сказал Грин.
    - Гм. Это очень странно. Но не будем отвлекаться. Сделанно-го, как говорится, гм, не воротишь, хотя очень жаль. Да. Я хочу сказать, что речь может идти об очень значительной сумме де-нег. Речь может идти о сумме порядка миллиона долларов. Я понимаю, что вам нужны гарантии. Гм. Мне думается, я смогу предложить вам схему, где будут полностью учтены ваши инте-ресы, в том числе и эти. Кроме вас двоих кто –нибудь ещё знает об этом деле?
    - Восемь минут тридцать секунд, - промолвил Грин, взглянув на часы.
    - Что, простите? – недоумённо спросил Астакольский.
    - Восемь минут пятнадцать секунд…Видите, как быстро бе-жит время. Вот уже ровно восемь минут.
    Астакольский, прерванный на разгоне своей мысли, словно бы споткнулся и ошеломлённо поглядел на часы.
    - Хорошо, - произнёс он уже не таким бойким и уверенным голоском, - может быть, вы и правы. Сумма действительно мо-жет быть увеличена. Это, гм, может быть полтора миллиона до-лларов. Но я хотел бы сразу предупредить, что на этом, э –э, мои возможности по наличной валюте исчерпываются. То есть по быстрому её представлению. Я, гм, предлагаю остановиться на этой сумме. Я также готов предложить вам схему, по кото-рой вы сможете исчезнуть с этой суммой, то есть исчезнуть сов-сем, из страны, чтобы вас не смогла найти ни милиция, ни, соб-ственно, я сам, так как вы, разумеется, захотите меня подозре-вать, что я захочу, гм, вам, так сказать, отомстить…
    - Нет, - качнул головой Грин, - вас мы никак не захотим подо-зревать в желании нам отомстить, потому что вы умрёте через шесть минут двадцать секунд.
    - Вы знаете, - вдруг язвительно и бесстрашно сказал Астако-льский, - за последние годы я, гм, как –то привык ко всему пер-воклассному. То, что здесь происходит, начинает, гм, мне напо-минать, извините, театральную самодеятельность, такую, знае-те, районную, да ещё если пьесу написал какой –нибудь мест-ный автор.
    - Хорошо, - пожал плечами Грин. Он всё сидел на столике в какой –то расслабленной позе, склонив голову. – Я подарю, так и быть, вам ещё одну минуту. Когда прозвенит этот будильник, я вам выстрелю сначала куда –нибудь…Ну хоть в живот. И в эту минуту между двумя выстрелами этот спектакль для вас за-тмит самого Шекспира. Я вас уверяю, что так и будет, - поднял голову и засмеялся Грин.
    Астакольский стал заметно бледнеть, и на лбу его высыпал мелким бисером пот. Он, задыхаясь, обратился к Григорию, ко-торый немо и неподвижно стоял со своей винтовкой.
    - Э –э –э, молодой человек, неужели вы не видите, что он не-нормальный? Что он, гм, психически больной? Зачем вам это надо? Вас всё равно найдут, рано или поздно. Зачем вам ломать свою жизнь из –за этого сумасшедшего? Я уверяю вас, что это не останется безнаказанным. Подумайте о тех деньгах, которые я вам предлагаю. Полтора миллиона долларов –это очень соли-дная сумма…
    Грин повернул лицо к Григорию и внимательно и любопыт-но, с еле заметной усмешкой наблюдал за ним; Григорий, не зная, что ему предпринять, в замешательстве направил ствол винтовки на Астакольского. Астакольский с бледным, переко-шенным лицом, наклонив голову, смотрел на него исподлобья долгим, диким, ненавистным взглядом.
    - Три минуты сорок пять секунд, - сказал Грин.
    - Вы можете мне сказать, - завопил наконец Астакольский со взвизгами, - зачем вам всё это надо! Что вам со всего этого, вы можете мне сказать!
    - Как что, - холодно и невозмутимо ответил Грин и рассмеял-ся. – Вы только что сказали, что спектакль плохой…Уровень районной самодеятельности. А по –моему, он стоит как раз где –то полтора миллиона долларов. Три минуты ровно, - добавил Грин, бросив взгляд на часы.
    Астакольский смотрел на Грина с диким, перекошенным ли-цом, потом язвительная, высокомерная улыбка искривила его посиневшие губы.
    - Что ты корчишь из себя сверхчеловека, супергероя, ты, -ме-дленно, мерно, с бесконечным презрением проговорил он. – Ты думаешь, ты похож, гм, на лик самой судьбы? Нет, ты похож, гм, просто на идиота. Ты просто больной, шизофреник. Ты про-сто недоученное быдло. Вот именно, ты просто быдло. Быдло, - повторил Астакольский с наслаждением. – Молодой человек, - обратился он снова к Григорию, - одумайтесь, гм, пока не позд-но. Этот идиот погубит и вас. Разве вы не видите, что он шизо-френик, он явно больной…
    - Полторы минуты, - проговорил Грин и большим пальцем руки взвёл механизм пистолета. Астакольский смотрел на пис-толет как безумный. Он стал совсем бледным, бледно –серым, глаза его сверкали, пальцы рук вцепились в шёлковое покры-вало.
    - Послушайте, - измученным, обессиленным голосом сказал он, - давайте договоримся. Кажется, довольно. Давайте погово-рим как деловые люди. Если вы мне хотели что –то доказать, то, поверьте, гм, уже доказали. Я предлагаю вам два миллиона долларов. Это неплохие деньги. Вы можете забрать меня отсю-да, пусть это будет, гм, похищение. Я сделаю несколько звон-ков, которые вы проконтролируете, и вы получите ваши два ми-ллиона. Я расскажу вам, как безопаснее всего перебраться за границу… Поверьте, я не собираюсь обманывать вас…Я гово-рю сейчас совершенно искренне…
    В это мгновение на столике прозвенел будильник. Астаколь-ский осёкся и жалким, умоляющим взглядом посмотрел на Гри-на. Грин сидел, потупив голову, рука с пистолетом лежала на его согнутой ноге. Потом он посмотрел в глаза Астакольскому и не поднимая руку выстрелил ему в живот. На шёлковом пок-рывале кофейного цвета тут же появилось и расплылось небо-льшое красное пятно. Астакольский простонал, но не от боли, а, скорее, от страха, схватился рукой за рану, повалился на бок и скрючился. Пот покатился по его бледному, до неестественнос-ти бледному, лицу. Глаза его, всегда такие небольшие, блестя-щие и проворные, теперь выкатились, так что белки казались огромными,и  взгляд этих огромных глаз на этом изуродован-ном болью и страхом лице был дико и неподвижно скошен в сторону Грина. Грин по –прежнему сидел на столике и смотрел на часы. Когда они отщёлкали минуту, он встал и подошёл к Астакольскому.
    - Подожди…дай мне…хотя бы ещё…одну минуточку…пожа-луйста… - прошептал Астакольский и поднял мученические глаза на Грина. Он, видимо, хотел сказать что –то ещё, но во рту у него до того пересохло, что он только беззвучно разлеп-лял рот, силясь смочить слюной язык и губы. Грин выждал ми-нуту и поднял пистолет. Астакольский медленно прикрыл напо-лненные мукой глаза, и из этих глаз потекли слёзы…Грин выст-релил, и по подушке быстро и живописно потекло красное пят-но…Но сердце, по –видимому, ещё билось, потому что у Аста-кольского вдруг быстро и мелко задрожали ноги, и кулачки ста-ли слабо сжиматься и разжиматься. Грин выстрелил ещё раз, Астакольский дёрнулся и затих. Грин поглядел на него и вдруг сказал:
    - Для тебя же стараюсь. Если и есть тот свет, то многое тебе там простят за эти мучения. – Потом он обернулся к Григорию и сказал: - Ну вот и всё, пошли…


                I V

    Они спустились по лестнице на первый этаж; Грин прошёл к комнате охраны, где по –прежнему горел яркий свет, оглядел лежавшие на полу два безжизненных тела и щёлкнул стволом пистолета по выключателю, оставив комнату в темноте. Затем они прошли в одну из комнат, выходящих окнами к реке, спры-гнули во двор, перелезли через этот высокий глухой забор и по-шли по обочине дороги к машине. Григорий шагал за Грином на негнущихся, деревянных ногах, чувствуя усталость, от кото-рой ломило все суставы, стягивало судорогой мышцы, и хотел, жаждал только одного: поскорее как –нибудь очутиться у себя в квартире, сбросить с себя всю одежду, вымыть себя в горячей ванне, и тогда, думал он, всё это, конечно, забудется и никогда ему больше не вспомнится, словно это было с каким –то близ-ким ему человеком, но только не с ним самим. Грин шагал быс-тро и Григорий еле поспевал за ним. Когда подошли к стоявшей в лесу машине, Грин сказал ему быстрым и злым шёпотом: “За-мажь номера.” Григорий рукой в перчатке разгрёб слой хвои, взял пригоршню сыроватой земли и замазал на машине оба но-мера. Грин тем временем открыл тайник под задним сиденьем и бросил туда всё оружие и маски. Потом Григорий вышел на до-рогу, посмотрел, нет ли поблизости машин, и махнул Грину. Грин выехал с лесной дорожки, и они поехали в город.
    Ехали, не говоря друг другу ни слова. Иногда Григорий бро-сал искоса взгляд на лицо Грина, видное ему в профиль, и оно казалось ему грустным и усталым, такого человеческого выра-жения на этом лице ему раньше видеть не приходилось. “Ещё бы, - с каким –то злорадством думал Григорий, - четырёх чело-век за ночь грохнуть. Тоскливо ему, наверное.” Когда выехали из леса, Грин свернул с дороги, загнал машину в росшие близ дороги заросли кустов, и сказал Григорию сумрачно и устало:
    - Переодевайся…Но кроссовки пока не надевай, понесёшь с собой.
    Когда переоделись, Грин открыл багажник и подозвал Григо-рия; в багажнике лежали две канистры с бензином.
    - Возьми вон в той сумке ключи и быстро сними номера, - приказал он.
    Когда Григорий снял оба номера и подал ему, Грин быстро и аккуратно  завернул их в пакет.
    - Одну канистру кинь на сиденье, из второй облей салон…Да хватит! –крикнул он раздражённо, когда Григорий чересчур ус-ердно принялся поливать салон машины.
    Затем Грин достал из багажника какое –то устройство в виде небольшой коробочки, нажал на нём какую –то кнопку, бросил это устройство на сиденье и захлопнул дверцу.
    - Ну всё, - сказал он Григорию, - теперь у нас есть ровно пол-часа, чтобы успеть добежать до канадской границы. Пошли бы-стрее отсюда.
    Они торопливым шагом пошли не по дороге, а по тропинке в город; когда прошли с полкилометра по городскому асфальту, переобулись, и Грин сунул обе пары тех лёгких туфель, в кото-рых они были в особняке Астакольского в пакет. Вскоре они подошли к тому самому гаражу, откуда начиналось их приклю-чение, и когда Грин открывал замок, до них донёсся отдалён-ный звук глухого взрыва, и в темноте ночи было видно, как что –то ярко и сильно загорелось возле леса, километра за четыре от них.
    Когда Грин выехал из гаража и Григорий, закрыв гараж, сел в салон, Грин заглушил двигатель, вытянул из стоявшей у стекла пачки сигарету, откинулся на мягкое сиденье и закурил. Гри-горий молча и понуро сидел рядом. Грин затягивался крепким ароматным дымом и глядел в сторону.
    - Вспоминал ты сегодня наши с тобой странные беседы? – вдруг криво улыбнувшись, спросил его Грин и посмотрел на него своими бледными глазами.
    - Вспоминал, - коротко и откровенно ответил Григорий. Он настолько устал, что не было у него сил прикидываться, что он не понимает, о каких таких странных беседах его спрашивает Грин. Да и знал он, что Грин всё равно ему не поверит.
    Грин вдруг повернулся к нему и улыбнулся.
    - Ты ведь иногда думал раньше…Да и сегодня, наверное, ду-мал, что у меня просто крыша съехала, а, Гриша? –спросил он насмешливо.
    - Думал, - так же коротко и откровенно ответил ему Григо-рий. Ему как –то стало всё равно.
    - А теперь? –вкрадчиво спросил его Грин.
    - А теперь нет, - грубо и устало ответил Григорий.
    - Молодец, - проговорил Грин, - хвалю за честность. И вот что знай: этот Астакольский действительно плотно работал с Костей Паком, так что на нас никто и не подумает. – Грин по-молчал, посмотрел в окно и прибавил: - И знай ещё вот что: если бы не я, он бы прожил в своём свинстве долгую и доволь-ную жизнь, а так хоть одну… нет, две минуты, но всё –таки по-был человеком. А эти трое…Не надо служить ублюдкам, а не то сам ублюдочком станешь.
    И Грин завёл двигатель.
    - Грин… - вдруг хрипло и растерянно спросил Григорий, гля-дя вниз, себе под ноги. – А куда…А что ты с теми девчонками сделал?
    Грин посмотрел на него внимательно и невесело осклабился.
    - Да ничего я с ними не сделал… - проговорил он. – Просто закрыл в какой –то кладовке, пусть посидят, им полезно…Зав-тра их найдут менты или кто –то ещё…А ты что подумал?
    Григорий опустил голову и сильно потёр пальцами глаза…


    Дома он сбросил с себя всю одежду, закинул её в стиральную машину и побрёл, шатаясь, в ванную. Он долго лежал обессиле-нно в горячей воде, потом вдруг торопливо взял мочалку и стал яростно тереть своё тело, смотрел на свою порозовевшую кожу и снова тёр, словно увидел на ней какие –то пятна…Он неско-лько раз намыливал волосы и смывал густую пену под душем. “Ну и Грин, - думал Григорий, - два миллиона баксов… Моло-дец. Кто ещё такое сможет, кроме него. Врал Астакольский. Ни-какой он не шизофреник. Сам он шизофреник…Был.” Григорий вдруг вспомнил про двух симпатичных девочек, с которыми спал Астакольский, и его охватила злоба, похожая на ревность, хотя ничего в этом не было особенного, он знал, что так люби-ли порезвиться многие богатые люди, и никогда он по этому поводу не чувствовал никакой злобы, да ещё похожей на рев-ность…Григорий решительно бы не смог объяснить, с чего бы она взялась, эта непонятная злоба к этому человеку, который лежал теперь скрюченный в своей роскошной постели на зали-той чёрной кровью подушке. “Сморчок вонючий, - думал он, - мало ему одной…Ему сразу двух надо.” Но это была лишь ми-нутная злоба. Ему привиделся тот симпатичный парень, со све-жим и румяным лицом, который, наверное, был так счастлив со своей молоденькой женой Ленкой, у которой к тому же были такие замечательные родители, которые в нём души не чаяли… Григорий почувствовал, как сухие спазмы задёргали его гор-ло… Он сжал мокрыми пальцами горящую голову и застонал. “А, - утешал он себя, - да мало ли их бьют… Этих пацанов… Да и не их, а нас… Сегодня его, завтра меня. Так что всё нормаль-но, - в какой –то горячке думал он, - пса только жалко. Краси-вый был пёс. ” 
    Григорий досуха вытерся громадным махровым полотенцем, добрёл до кровати, рухнул в неё, свернулся калачиком и чуть не заплакал –до того ему вдруг захотелось стать маленьким маль-чиком с чистой, родниковой душой, на которой нет никаких ме-рзостей последних лет и страшного преступления этой ночи.


                V

    События, происшедшие ночью в особняке Астакольского, об-наружились только ближе к обеду следующего дня, и тут же стали известными во всех своих внешних жутких подробностях всему городу. Горожане пересказывали друг другу страшные вещи. Потрясла, навела настоящий ужас эта беспредельная рас-чётливая жестокость, это хладнокровное спокойное зверство. Ничего подобного дотоле не случалось в этом тихом провинци-альном городе, так что весьма скоропалительно вызрело мне-ние, что наше общество окончательно съехало с нравственных рельс, и теперь неизвестно, чего можно вообще ожидать. Стару-шки на лавочках у подъездов, поджав губы, единодушно и су-рово предрекли конец света в самом ближайшем будущем. Вол-нение и возбуждение в обществе были сильнейшими. Следова-тели и эксперты прибыли в особняк Астакольского в возможно полном комплекте. Сразу сошлись на мнении, что действовали высокие профессионалы, специалисты, возможно, из другого города; раз так, то речь, стало быть, должна была идти об очень значительных для провинции суммах денег. Мнение о высоких профессионалах подтвердилось, когда нашли остов сгоревшей
дотла машины, в которой обнаружили и орудия убийства, в том числе и снайперскую винтовку новой конструкции, стрелявшую бесшумно. Опытные криминалисты значительно морщили лбы и хмурили брови. Версий изначально было только две: заказное убийство, связанное с коммерческой и финансовой деятельнос-тью Астакольского, и собственно ограбление, хотя никаких сле-дов поиска ценностей не было пока обнаружено. Но это было возможно, если убийцы знали, что в особняке в этот момент хранилась крупная сумма денег, для чего они и пытали несчаст-ную жертву, чтобы он им её выдал...Знатоки утверждали, что профессионалы могли пойти на такое опасное, изощрённое и обильно кровавое дело из -за суммы не меньшей, чем полтора –два миллиона долларов. Оставалось выяснить, была ли такая сумма в тот момент в этом здании, и если была, то кто мог об этом знать. В версии о заказном убийстве было много неясного. Если нужно было просто убрать Астакольского, то это можно было устроить не так эффектно и рискованно; следователи по-лагали, что от Астакольского добивались какой –то информа-ции, доступа к каким –нибудь счетам в зарубежных банках…Но следователи в этом тихом провинциальном городе понятия не имели, как действуют счета в зарубежных банках, так что в пер-вые горячие минуты расследования рассуждали об этой туман-ной материи больше наобум. Вообще в милиции и прокуратуре царило необыкновенное оживление.


    К двенадцати дня особняк Астакольского был наполнен раз-личного рода официальными лицами, и среди прочих оказались там и два молодых, лет по двадцати пяти или около этого, опе-ративника. Один из них был невысокий шатен с густыми прек-расными блестящими волосами и довольно приятными мягкими чертами лица, которые нравятся женщинам. Молодой оператив-ник это очень хорошо знал и этим пользовался. Глаза его были карие, с весёлой искринкой, характера он также был весёлого, лёгкого и покладистого. Поговорить, позубоскалить, подшутить над кем –нибудь был чрезвычайный любитель. Звали его Оле-гом. Его товарищ, напротив, росту был почти высокого, очень серьёзный, сосредоточенный молодой человек, любящий во всяком деле аккуратность и постепенность. Был он почти блон-дином, с тем нежным румянцем на лице, который почти всегда бывает у блондинов, с женщинами вёл себя застенчиво и скро-мно, да и звали его к тому же Василием. Они первыми исследо-вали тот закоулок особняка Астакольского, куда Грин отвёл и закрыл в одной из комнат девочек, так грубо вынутых из вели-колепной кровати Семёна Борисовича. Зайдя в этот коридор-чик, Олег, по своей привычке, сунув руки в карманы своих от-глаженных до острых стрелок брюк, громко и пространно раз-глагольствовал; Василий слушал его и не перебивал. Вдруг до них донеслись слабые, молящие крики о помощи. Крики донес-лись как раз из той комнаты, к двери которой была приставлена пустая коробка из под компьютера. Надо заметить, что коробка была поставлена открытой стороной вверх, то есть внутрен-ность её была вся на виду; аккуратный Василий осмотрел вни-мательно эту коробку и, не обнаружив в ней решительно ничего подозрительного, отставил её в сторону, зажёг свет, открыл дверь и в первое мгновенье даже остолбенел.


    Нет никакой возможности для описания всех страданий и ужасов той ночи, которую пережили две бедные девочки, сидя в этой тёмной страшной комнате, абсолютно нагие, да ещё ожи-дая каждую секунду взрыва, которым им пригрозил Грин. Тьма в комнате была кромешная. Они уселись, как были, голенькими ягодицами на пол, прижались друг к дружке, обхватили руками колени и полночи рыдали. К утру они истекли слезами и обес-силили. Обе почти раскаялись. К тому же в конце концов им нестерпимо захотелось в туалет, и к их мукам прибавилась ещё и эта. Словом, это была ночь кошмаров и ужасов. Когда в кори-доре раздались голоса, они простонали: “Спасите!” и “Там ми-на!”, но ребята, к счастью, насчёт мины не расслышали, а то си-деть бы им там ещё часа три, и дверь благополучно отворилась. Пока Василий стоял в некотором остолбенении, Олег, напро-тив, деловито прошёл в комнату, встал напротив девочек и в упор их рассматривал с удовольствием. Те, ещё не зная, кто эти люди, и не приготовила ли им судьба очередное страшное ис-пытание, смотрели на него молча и обречённо, повернув к нему свои припухшие лица с расплывшейся косметикой и ничего ещё толком не видя на ярком свету после стольких часов, проведён-ных в полном мраке.
    Наконец Олег сказал озабоченным и серьёзным, деловым го-лосом:
    - Гм. Это в корне, в корне меняет ход нашего расследования. – Он прошёлся по комнате и снова остановился перед девочка-ми. Те как могли прикрывали сокровеннейшее. –Да! –восклик-нул он. –Это кардинальным образом меняет расследование это-го дела!
    Девочки, услышав про расследование, поверили, что эти ре-бята из милиции, это их спасители, и обе заплакали слезами ра-скаяния и умиления. Олег между тем расхаживал перед ними с важным видом, стараясь рассмотреть их со всех сторон. Скром-ный и застенчивый Василий всё стоял у двери, потупив взор. Краска заалела на его щеках. Девочки на его взгляд были и вправду очень симпатичные…
    - Так, так, - произнёс Олег, строго глядя на них сверху вниз. – А можно узнать, почему вы, собственно, в стиле ню?
    - Наша одежда в спальне, - всхлипнула та девочка, которая была помоложе и гораздо робче своей подруги.
    - В спальне убитого? – важно осведомился Олег.
    Услышав про убитого, девочки переглянулись и затряслись. В комнату заглянул седоусый и седовласый майор.
    - Ого! – непроизвольно и восхищённо воскликнул он, обме-рив взглядом две нагие фигурки, сидящие на полу. – Это ещё откуда?
    - Это мы их нашли, товарищ майор  ,- бодро отрапортовал Олег. – Свидетели.
    - Ага, - сказал седоусый майор. – А где же ваша одежда, ба-рышни?
    - В спальне, - сказала более старшая подруга, державшаяся поувереннее и понаглее.
    - Сходите в спальню, - приказал ребятам майор, - и принесите девицам их вещи. И потом их сразу ко мне. – Он бросил взгляд на девочек и ушёл. Олег и Василий отправились в спальню со-бирать их вещи. Они собрали одежду и бельё, которые смогли наскоро найти и вернулись в кладовую. Олег положил вещи на полку и двумя пальцами вытянул за резинку тонкие и прозрач-ные трусики.
    - Кому принадлежит эта вещь? – провозгласил он, держа тру-сики на весу перед собой.
    - Это мои, - пискнула девочка помладше.
    - Ага! – удовлетворённо произнёс  Олег и отдал девочке её трусики. –  Стало быть, - он вытянул вторые трусики, - это ваши?
    Девица постарше протянула руку и вырвала у него свои трусики.
    - Дайте нам одеться, - устало и сумрачно попросила она. – Имейте совесть. Вылупились.
    - Совесть –то мы имеем… -сказал Олег задумчиво и многоз-начительно. – Но ведь три трупа. Море крови. И это не считая зверски убиенного пса по кличке Рекс и самого Астакольского. Вы пойдёте как свидетели. Пока как свидетели. – подчеркнул он. – Ну, а потом –кто знает…
    Заслышав про три трупа и убитую собачку по кличке Рекс, девочки побледнели и стали близиться к обмороку. Если бы не эта кошмарная ночь, лишившая их душевных сил, они бы, коне-чно, нашли что ответить этому наглецу и зубоскалу, но теперь они окончательно потерялись.
    - Скажите, - продолжил Олег, - в каких вы отношениях были с убитым Астакольским?
    - В каких, в каких, - сказала чуть не плача девушка постарше, - в нормальных!
    - Мы –то здесь при чём? – жалостливо сказала девочка пом-ладше, - нас –то за что?
    - О, - тонко улыбнулся Олег, - вы не знаете нашего Васю, - и он положил руку на плечо своего товарища, который теперь стоял совсем пунцовый. Он всё хотел остановить своего сослу-живца, но тоже постепенно лишался всех нравственных сил. – Василий –это зверь! – сказал гордо Олег. – У него и не такие раскалывались.
    В комнату снова заглянул седоусый майор.
    - Отдайте девицам их барахло и идите за мной! –крикнул он сурово и повелительно. – Разыгрались! Развеселились! Ерёмин! –крикнул он невинно на него взиравшему Олегу, - ты у меня то-чно когда –нибудь… - И он погрозил рукой зубоскалистому Олегу, своему самому сообразительному молодому оператив-нику.
    - Ну вот! – воскликнул Олег, когда майор ушёл. – Не дают поработать со свидетелями! Девочки, мы уходим, но я надеюсь, скоро увидимся…
    Когда ребята вышли в коридор, Олег хлопнул своего товари-ща по плечу и осведомился:               
    - Ну и как, друг мой Вася, давление в семенных железах? Ат-мосфер пять? Или восемь?
     Положительный и застенчивый Василий промолвил грустно:
    - Классные девчонки. Могли бы кого –нибудь счастливыми сделать…
    - Счастливыми, друг Вася, они никого не сделают, - философ-ски заметил его зубоскалистый товарищ, - но зато удовольст-вия… Удовольствия принесут ещё очень и очень многим…Но только не нам, мой бедный друг…Не нам.
    Василий вздохнул, и они отправились  к своему начальнику.


    Вечером того же дня Павел Фёдорович, которому в подроб-ностях рассказал обо всём случившимся знакомый ему высокий милицейский чин, сказал своей Надежде Александровне, быв-шей в неведении:
    - Надя, ты помнишь, как в пятницу вечером после банкета этого мы с тобой об Астакольском разговаривали?
    - Помню, - сказала Надежда Александровна, внимательно взглянув на мужа.
    - Ну так вот… - произнёс Павел Фёдорович с неприятным чу-вством. – Представь себе…Убили сегодня ночью.
    - Да ты что? – испугалась Надежда Александровна.
    - Да, и с ним ещё троих человек…Совсем молодых парней… Чёрт знает что! – сказал в сердцах Павел Фёдорович. – Мало ре-бят в этой Чечне побили, так здесь ещё свои…
    Сердечной и участливой Надежде Александровне было очень жалко троих погибших ребят, но первое её чувство было чувст-во страха за своего Павла Фёдоровича, которому, как она тут же себе вообразила, могла угрожать такая же опасность.
    - Ладно, что ещё девчонок не тронули, - угрюмо продолжил Павел Фёдорович.
    - Девчонок? – испугалась Надежда Александровна. Ей пред-ставилось, что речь идёт о детях Астакольского.
    - Две девочки с ним были…Сёстры, представь себе это. Ро-дные сёстры. Любил он это дело…Земля ему пухом, - прогово-рил угрюмо Павел Фёдорович.
    Надежда Александровна покачала горестно головой и ниче-го на это не сказала.





           Г Л А В А     С Е М Н А Д Ц А Т А Я




                I

    Тогда, в апреле 93 года, тем пасмурным и тёплым днём, пос-ле сходки в квартире у Костика, когда ребята собрались деликакатно объяснится и образумить своего друга, ступившего на ложный, по их мнению, путь, Валерка, простившись с Юрой возле подъезда Костиного дома, пошёл домой пешком. Не стал он садиться в троллейбус или автобус, а шёл весь этот довольно неблизкий путь с тяжёлым и грустным чувством, словно пости-гая, что же такое произошло в его жизни. Как –то дошло до не-го окончательно и со всей ясностью, что прежнего Юры уже не будет…Что будет Юра другой, но прежнего, хорошо знакомого и любимого его друга с ним больше нет. Валерка шёл и глубоко вдыхал влажный, с запахом оттаявшей земли весенний воздух. Он вспомнил, как Юра на прощанье посмотрел на него с болью и беспокойством своими голубыми правдивыми глазами… По-просил, чтобы он прежде пришёл к нему, если бы он вдруг на что –то “решился”… Юрка, Юрка… Он всё за него боится, он знает, он чувствует его как никто другой…Валерка вдруг встал как вкопанный. А что, вдруг подумал он, разве он не прав? Ра-зве он не имеет в душе зерна этого “решенья”, которое его ус-покаивает? Его успокаивает, потому что он знает, что он всё равно не смирится, не станет каким –то материалом, что эта его обида за этих изнурённых, слабых людей и вообще за эту стра-ну созреет и оформится, станет его частью, и тогда…Что тогда? А ведь это сознание, что так оно и будет, уже сидит в нём, по-думал Валерка. Даже и не сознание уже, а убеждение. Но пока это убеждение лишь успокаивает его совесть, лишь служит уго-лком, куда складывается его ненависть…А ведь если он сжи-вётся с этим убеждением, привыкнет к нему, то оно, пожалуй,  начнёт управлять им и его волей, а не он им…Валерка тихо по-шёл дальше. Да нет, всё это ерунда, вдруг с облегчением поду-мал он. Глупости. Юрка за него боится с тех пор, когда он из-бил ещё на втором курсе возле ресторана “Ландыш” того быко-образного мужичка, которому захотелось покуражиться перед своими друзьями. Юрку испугало, с каким лицом он тогда нас-тупил этому человеку на голову, словно хотел раздавить его, растоптать, вдавить его в грязь…Но разве он сам не раскаялся в этом? Разве он не почувствовал, что, встав ногой на эту физио-номию, он раздавил и у себя в душе что –то собственное и чело-веческое? Не бойся за меня, Юрка, думал он, ничего такого не будет, ни на что он не “решится”, всё пройдёт, и будет как у всех…Он не “решится”, а вот Юрка –тот, пожалуй, и “решит-ся”…Он по –своему хочет противостоять всей этой пакости; так что это Юрка “решится”, а он, пожалуй, и нет…Так что зря Юр-ка за него переживает, ничего не будет. И Веронику жалко. По-думав о Веронике, Валерка улыбнулся и отмахнул от себя все эти мысли. Всё –таки, весело подумал он, как это счастливо, что он не вполне принадлежит самому себе, а принадлежит также и Веронике…Юрка –то где –то и прав, что так за него боится. Ес-ли бы не было в его жизни Вероники, то кто знает, усмехнулся со злобой Валерка. Может, и он на что –то бы “решился”, как и Юра.


    Вечером Валерка уселся на диван, позвал к себе Веронику и, как всегда, держа её лёгкую прохладную ладонь в своих руках, грустно рассказал ей, что приключилось с его другом, переска-зал ей вкратце, многое опуская, и сегодняшний разговор у Кос-тика. Вероника до того изумилась и встревожилась, что даже отстранилась от него, чтобы она могла видеть его лицо, и смо-трела на Валерку в упор своими тёмными карими внимательны-ми и серьёзными глазами. Жену Юры, Вику Смирнову, она хо-рошо знала ещё по университету, да и Юру теперь она знала очень хорошо, они часто встречались, Юра с Викой ходили к ним в гости…Но вот месяца два как они не виделись, и Верони-ка всё собиралась сказать Валерке, чтобы он их позвал вечером в выходные…Вероника тут же стала придумывать, как бы им можно помочь.
    - Давай я переговорю с папой, - предложила она. – Он к Юре очень хорошо относится, пусть его возьмёт на интересную ра-боту какую –нибудь…Это его отвлечёт, да и денег у них тогда больше будет…
    - Да не пойдёт он, - грустно проговорил Валерка. –Он какой –то стал… Как будто он здесь и не здесь.
    Вероника внимательно и встревожено на него смотрела.
    - Как это: как –будто он здесь и не здесь? – спросила она.
    - Ну…как тебе объяснить…Какая –то в нём отстранён-ность… Я не знаю, как это объяснить, Вероника.
    - Отчуждённость… - произнесла Вероника.
    - Нет, - улыбнулся Валерка. –Чуждым Юрка быть по опреде-лению не может. Но у него просто такой вид, словно ему что –то такое открылось, по сравнению с которым всё остальное ме-лочи…Мелочи жизни, - вздохнул Валерка.
    - И что теперь делать? –произнесла упавшим голосом Веро-ника. – И Вику до чего жалко…
    Валерка пожал плечами.
    - Да что тут сделаешь, - произнёс он. –Ничего уже не сделать. Прежний Юрка ушёл и его уже не вернуть… - проговорил он задумчиво.
    - Давай я всё –таки поговорю с папой, - попросила Вероника. –Может быть, Юра согласится…
    - Ну поговори, - усмехнулся и пожал плечами Валерка. –То-лько Юрка всё равно не согласится.
    Пока не было дома отца, Вероника отправилась посовето-ваться с Надеждой Александровной. Надежда Александровна очень тепло относилась к Юре; впрочем, у Юры было это свой-ство всем нравиться. Она тоже сильно обеспокоилась и одобри-ла план Вероники определить Юру с помощью Павла Фёдоро-вича на какую –нибудь интересную и более денежную работу; так что когда Павел Фёдорович появился дома, обе его люби-мые женщины дружно и весьма настоятельно, так, как редко его о чём –то просили, изложили ему свою просьбу; Павел Фё-дорович выслушал их внимательно, подумал и пожал плечами.
    - Да я не против, - сказал он, - Юра хороший и умный парень. Пусть приходит, поговорим. Ты –то как думаешь? – обратился Павел Фёдорович к Валерке, который тут же стоял и молча слу-шал.
    - Не пойдёт он, - сказал Валерка.
    - А куда он пойдёт по -твоему? –довольно резко спросил Па-вел Фёдорович, который сильно привык к тому, что люди про-сятся на работу к нему на предприятие, а не наоборот. – Будет и дальше сидеть в этом разваленном НИИ ?
    Валерка резкого тона Павла Фёдоровича как бы и не заметил, а промолвил с какой –то безнадежностью:
    - Да вот и мне хотелось бы знать, куда он пойдёт. Но куда –то он пойдёт, это уж точно.
    И Валерка, горько усмехнувшись, повернулся и ушёл в их с Вероникой комнату, а все, ничего не поняв, посмотрели на него удивлёнными взглядами.


                I I
 
    А Юра, проводив Валерку взглядом, когда он, опустив голо-ву, уходил от него, не оглядываясь, своей сильной, упругой по-ходкой, сунув руки в карманы чёрной короткой куртки с подня-тым воротником, тоже почувствовал свою теперь от ребят отор-ванность, но почувствовал её с тихим, ровным и светлым чувст-вом. Дул этот тёплый и сырой ветер с весенним запахом, ветер с юга, к теплу. Юра поехал в своё общежитие, где они с Викой жили в опрятной и уютной, благодаря их стараниям, комнате. Общежитие, кирпичная девятиэтажка, как и сам институт, стало в последнее время походить на полумёртвый улей. Не стало в нём, как бывало раньше, шумной молодой и задорной жизни, много молодёжи ушло из института и уехало, а новых молодых специалистов так и вовсе в последние два года не приходило. Теперь в этом здании словно повисло нехорошее ожидание, на-ступила тишина, проникнутая какой –то неотвязной заботой, а сами его обитатели ходили сумрачные и раздражённые. Весё-лых и счастливых лиц не было вовсе.
    Юра поднялся в свою комнату; Вика ещё не пришла. Он пе-реоделся в свой спортивный домашний костюм, взял чайник и вышел с ним на кухню. Система в общежитии была блочная, на четыре комнаты приходилась одна кухня. В одной из соседних комнат жил человек по фамилии Паулин, работал он в смежном с Юриным отделе, и их лаборатории располагались в институте на одном этаже. Сталкивались они с ним и по работе. Жил этот Паулин одиноко и бессемейно, хотя лет ему уже было за сорок. На стене в лаборатории, где он работал, висела громадная, сде-ланная каким –то умельцем фотография середины семидесятых годов, запечатлевшая коллектив этой лаборатории то ли на суб-ботнике, то ли на воскреснике, словом, на одном из тех необре-менительных мероприятий, заканчивавшихся выпивкой и закус-кой в складчину где –нибудь на зелёной травке. Все они на этой громадной выцветшей фотографии были слишком молодыми, и этот Паулин, который, дурачась, стоял на этом фото в обнимку с метлой, имел вид совсем ещё свежего и симпатичного маль-чишки. Но как –то так случилось, что семьей он не обзавёлся, всё время жил в общежитии, потому что квартиры выделялись только семейным с детьми, когда уже стал старшим научным сотрудником, дали ему наконец отдельную комнату, в которой он и жил уже лет десять. По вечерам, приходя с работы, Паулин обыкновенно прихватывал к себе в комнату бутылочку водки, ложился на казённую кровать, с казённым, проштампованным по углам чёрными штампами, бельём, и брался читать какую –нибудь книгу на английском языке, ибо английский язык он выучил прилично  ещё учась в университете, имея в те времена, как и все молодые люди, светлые и честолюбивые надежды о своём будущем. Прочитав несколько страниц, Паулин выпивал стопочку; так, за пять приёмов и приканчивал он бутылочку, за-тем смотрел по старенькому чёрно –белому телевизору поздние новости, с тем и ложился спать. Росту он был невысокого, лицо имел круглое, носил очки. Мясистый его нос вследствие заве-дённых  Паулиным привычек приобрёл постепенно характер-ный оттенок, светло –серые глаза стали слезиться. Короткие светлые его волосы стали в последнее время обильно седеть, вообще он сильно обрюзг и опустился, хотя одеваться, когда ходил на работу, всегда старался чистенько и аккуратно; дома же ходил весьма неряшливо. Чрезвычайно трудно было узнать в этом человеке того свежего и симпатичного юношу, который улыбался с громадной выцветшей фотографии середины семи-десятых годов, висевшей на стене в их лаборатории.
    Когда Юра вошёл на кухню, Паулин стоял у плиты, наблюдая за своим закипающим чайником; по случаю выходного дня он был уже слегка навеселе. Был он в заношенной майке со спа-давщей лямкой с его округлого плеча и трикотажных обвисших штанах сильно вытянутых на коленях. На Юру посмотрел из –под очков как бы весело и лукаво, но Юра давно видел и пони-мал, что сквозит в его взгляде всегдашняя затаённая тоска, на-верное, из –за постоянных желчных и раздражённых мыслей о своей неудавшейся и не получившейся жизни.
    - Привет, Юра! – воскликнул Паулин. – Как дела и делишки?
    - Нормально, - улыбнулся Юра.
    - И дела и делишки? – прищурился подвыпивший Паулин, которому непременно захотелось поговорить шутливо и остро-умно.
    - И дела нормально и делишки, - засмеялся Юра.
    - Нормально. – Переговорил Паулин. – Отличное словечко! Ты чувствуешь, Юра? Нормально – это значит норма. Плюс –минус… Отклонения от нормы. А в целом –нормально.
    - Да, - подтвердил Юра. – Плюс –минус… А в общем –нормально.
    - Это хорошо, - сказал Паулин. – Это очень хорошо…
    Но так как разговор иссяк, то он захватил свой чайник и ушёл к себе в комнату. Юре же стало почему –то нестерпимо жалко этого человека, словно он, Юра, что –то значил в его судьбе и оказался вдруг в чём –то в этой судьбе виновным. Впрочем, эта мысль, которая бы показалась всем другим смешной и безрас-судной, была следствием того духовного переворота, который произошёл с ним в последнее время, и эта мысль, что именно он, Юра Андреенко, виновен за всех и за каждого, которую ему открыл один ставший ему очень близким человек, теперь и ста-ла центром его духовного мировоззрения.


    Когда Юре и Вике выделили эту комнату, была она очень об-ыкновенно казённо меблирована, как и все комнаты в наших повсеместно общежитиях, разве только немногим получше, чем те, в которых им приходилось жить, учась в университете. Ко-нечно, Юра и Вика тут же стали создавать возможный уют в их жилище: заменили казённые шторы на окне, отгородили занаве-сом  часть комнаты перед входной дверью, так что получилась как бы прихожая; Вика, большая любительница комнатных рас-тений, повесила горшочки с цветами на стенах, положила кру-жевные салфетки на тумбочки и постелила красивую скатерть на стол. Кто –то из их родителей подарили им небольшой ковёр с ярким красивым рисунком, так что вскоре их комната приоб-рела тот милый и отрадный уют, который всегда отличает жи-лища людей такого склада, как Юра и Вика, особенно если они любят друг друга. От прежних жильцов на книжных полках, ви-севших на стене в шахматном порядке, остались штук десять или одиннадцать книг в чёрных переплётах, оставленных, веро-ятно, за ненадобностью и неохотой их тащить куда –то на новое место без всякой надежды их когда –нибудь прочесть. Книги эти были собранием сочинений Достоевского в двенадцати то-мах, впрочем, один том, с “Преступлением и наказанием”, отсу-тствовал – понятное дело, дали какому –нибудь школьнику пи-сать сочинение, да так он и затерялся; все же остальные тома были налицо. Само по себе издание было хорошее, с иллюстра-циями художника Глазунова. Вика, когда прибирала комнату, книги эти вынула, аккуратно протёрла тряпочкой, протёрла и полку, с тех пор они там так и стояли.
    Юра, вследствие своей добросовестности, знал до этого о До-стоевском и его творчестве всё –таки больше, чем большинство никак не связанных с литературой людей. Если взять, напри-мер, его друзей, то Костик знал о Достоевском только то, что герой его романа Раскольников замочил топором старуху –про-центщицу, а ещё одна героиня того же романа Сонечка Марме-ладова была проституткой. На этом все познания Костика в этой области, как и абсолютного большинства людей, обрыва-лись. Валерка, чьё знание литературы было, конечно, более об-ширным, чем у Костика, знал, кроме того, что расхожая фраза “красота спасёт мир” принадлежит именно этому писателю, но и его познания в этой области, похоже, на этом   заканчива-лись. Юра же знал некоторые обстоятельства жизни великого писателя, то, например, что он был приговорён к смертной каз-ни, а затем отбывал срок на каторге, помнил со школьных лет и о “тварь я дрожащая или право имею”, слышал кое –что и о “подполье”, то есть о подсознании, что в каждом, даже самом смиреннейшем, человеке можно найти зверей гневливости и сладострастия ( это рассуждение Достоевского подхватили у нас с особенным удовольствием), но никогда особенно в эти вопросы не вникал. Вика как выпускница филологического и отличница, знала, разумеется, гораздо больше, но только в пре-делах того, что им читали на лекциях и затем спрашивали на эк-заменах; особенного интереса к его творчеству у ней не возни-кало, и она ни разу не вынула книгу в чёрном переплёте с пол-ки. Ну, удивляться этому не приходится: о Достоевском больше говорят, чем его читают, точнее сказать, вчитываются. Романы его требуют полного сосредоточения и “духовного спокойст-вия”, а разве возможно в наше время сосредоточение и “духов-ное спокойствие”? Так что и стояли бы и дальше эти книги на полке, если бы Юра не стал задумываться о вещах, о которых он раньше не думал, не стал бы ходить в храм и читать Еванге-лие… Однажды он вынул машинально наугад один из послед-них томов, просто хотел посмотреть; том этот был с романом “Братья Карамазовы” ; среди иллюстраций ему попались и те, на которых были изображены герои этого романа в монашеском одеянии и купола церквей. Юра к этому времени стал так живо интересоваться религиозными материями, что решил непремен-но прочитать эту книгу. Он прочитал роман, потом прочитал ещё раз, потом ещё…Затем он прочитал и перечитал и другие романы, в том числе и “Преступление и наказание”, который необыкновенно дёшево купил в букинистическом магазине.


    Многое тогда открылось Юре. Словно подняли его великие мысли на такую высоту, с которой он смог увидеть целое, не искажённое близостью к суетливому и беспокойному миру, так самозабвенно озабоченным своим благополучием, комфортом, успехом, проживающим свои жизни и не постигающим главно-го. А Юра тогда почувствовал спокойствие и тихую и светлую радость, что миновала его такая участь, что достиг он того, о чём раньше не мог и помыслить, что великое открылось ему хоть и краешком, но и того довольно, чтобы стать счастливым по –настоящему. Какой –то восторг охватил его душу, потому что понял он своё на земле предназначенье, понял несомненно и окончательно; и показалось ему, что открылось ему и предна-значенье его народа, которому он теперь готов был служить ис-кренне и по –новому, осознанно, неся ему и делясь с ним той истиной, которая блеснула ему.
    И больше всего сердце Юры готово было благодарно принять и откликнуться именно на эти слова, составлявшие самую сок-ровенную и главнейшую мысль Достоевского, его идею, кото-рой он мучился, которой он страдал, ради познания которой он претерпел все жизненные и духовные муки, и умирал, и был спасён…Та идея, которая была в его творчестве самым глав-ным, которая его вдохновляла, которую он переносил из романа в роман и высказывал, высказывал уже прямо, боясь, что его не поймут, не поймут именно это, что он больше всего хотел, что-бы поняли…Господи, думал Юра, как он боялся, что эта его мысль лишь скользнёт по сознанию людей, что воспримут её с недоверием и недоразумением, как причуду и нелепость, чисто умозрительное рассуждение, ничего общего с практической жи-знью не имеющее…А ведь вся эта практическая жизнь и не сос-тоялась бы вовсе, не будь этой истины, потому что она и есть та земля духовности человеческой, на которой всё и строится, и не будь её, этой земли, тогда бы ничего и не было, всё бы висело в воздухе и рассыпалось…Эта мысль, что всякий на земле чело-век виновен за всех и за каждого, словно разъяснила Юре все мучительные для него недоумения тогдашнего весьма подлого и сумрачного, будто рвущегося на клочки времени, когда серд-ца ожесточались и копилась ненависть. А Юре было странно, как эту истину не поняли и благодарно не признали все вокруг него люди, потому что казалась она ему теперь очевидней, чем та земля, по которой они ходят. Достоевского теперь Юра счи-тал одним из самых близких к Богу людей, и в самой главной, самой заветной мысли своей он не мог ошибаться…Ведь и сам подвиг Христа был выражением этой самой мысли, которую так понял Достоевский, и для того Он и сходил на землю, чтобы истина эта воссияла…Ведь Он, невиновный, стал виновен за всех и за каждого, вот что и пронзило великого писателя, вот что его мучило, вот что он считал венцом познания каждого на земле человека…”Если же злодейство людей возмутит тебя негодованием и скорбью даже необоримою, даже до пожелания отмщения злодеям, - жадно читал, читал, и не мог начитаться Юра, - то более всего страшись сего чувства; тотчас же иди и ищи себе мук так, как бы сам был виновен в злодействе людей. Прими сии муки и вытерпи, и утолится сердце твоё, и поймёшь, что и сам виновен, ибо мог светить злодеям как единый безгре-шный и не светил”. Какие слова, думал Юра, и какая истина!  “Если бы светил, - читал он далее, - то светом своим озарил бы и другим путь, и тот, который совершил злодейство, может быть, и не совершил бы его при свете твоём.” О, как бы Юре хотелось сообщить эту мысль Валерке, разъяснить ему так, что-бы он понял, но он знал, что Валерка поглядит на него своими тёмными с мягким светом, чуть грустными и ироничными гла-зами, и лишь ласково и дружески улыбнётся…Значит, думал Юра, не пришёл ещё час его, но дай Бог, чтобы пришёл этот час раньше, чем случится нечто непоправимое.


    По –прежнему каждое воскресенье Юра и Вика приходили в храм и каждый раз, входя в полусумрак притвора, они станови-лись перед своей любимой иконой, столь много значившей те-перь в их жизни. И снова из полумрака, как из таинственной глубины, смотрели на них лики младенца Христа и Божьей Ма-тери. И Юре, встречаясь с ними взглядами, стало казаться, что он наконец догадался об этой Их тайне, тайне и смысле этой по-руганной иконы, что он знает, что ждут Они от него, и что он должен исполнить неумолимо.


                I I I
   
    Летом, в июне, это было лето 93 года, Юра и Вика сели в ав-тобус и поехали в бывший недалеко от их города мужской мо-настырь. Монастырь этот действовал во все времена советской власти, как –то допустили его существование, не разогнали, не разгромили, не разграбили, а потому и стоял он чистый, белый и светлый, возле реки, на возвышенности, близ берёзовых рощ, ещё издали радуя взор и сердце. Юра и Вика первым делом во-шли в монастырский храм и поставили свечи. Разных они виде-ли там монахов. Были и крепкие, румянолицые мужики с блес-тящими глазами и лоснящимися бородами; были и монахи чах-лые на вид, с бледными, изнурёнными лицами и тусклыми кро-ткими взглядами. Юра и Вика вышли на монастырский двор и встали в сторонке, осматриваясь. По дорожке к ним шёл старе-нький уже монах, седенький, сухощавый, небольшого роста, с седенькой бородкой клинышком. Шёл он, однако, бодро, быст-рой походкой, со светлым, весёлым лицом. Улыбка его была до-брой, открытой и искренней. Его глаза, казалось, сияли какой –то радостью, каким –то весельем, будто шёл он и радовался ка-ждому мгновенью этого светлого летнего дня, радовался Божье-му творенью в каждом его проявлении, в каждой чёрточке, бла-годарил за этот день Творца и славил Его. Заметив на себе дол-гий, словно чего –то ожидающий Юрин взгляд, он вдруг подо-шёл к нему, легонько стукнул сухонькой ладошкой его по груди и проговорил, глядя на него своими светлыми, сияющими гла-зами: “ Ты –батюшка!”


    - И  как будто дорожка передо мной расстелилась, -рассказы-вал впоследствии в восхищении и умилении Юра сумрачно и недоверчиво слушавшим его друзьям, сидевшими с кислыми физиономиями. – Вы ведь знаете, в духовную семинарию пос-тупить не так уж и просто… - произнёс он доверительным тоном.
    - Ну а как же! – не выдержал и поддакнул саркастически Кос-тик. – Как же это нам такого и не знать! Конечно, знаем.
    - А меня сразу приняли, - продолжил Юра, улыбнувшись на сарказм Костика.
    - Поздравляем, - буркнул Костик. – От всей, блин, души. Ну и чего, - хмуро и обиженно спросил он, - ты теперь попом, что ли, будешь работать?
    - Я буду священнослужителем, - опять улыбнулся Юра.
    - Валерка, - вдруг завопил Костик, - я так и знал, что этим всё закончится! Надо было ещё тогда ему мозги вправить, так ты тоже повёл себя неправильно! Ты тоже тогда охмуряться начал!
    - Молчал бы уже, - огрызнулся Валерка. – Сам нажрался как свинья, а теперь ещё выступает…Деловой.
    - А, - горько махнул рукой Костик.
    Валерка сидел грустный и подавленный и, огрызнувшись на вопль Костика, встал и отошёл к окну. Сидели, как всегда, в квартире Костика.
    - Юрка, - проговорил он, - ты это окончательно решил? Убе-ждать, уговаривать бесполезно?
    - Да, - тихо сказал Юра. – Это…окончательное решение.
    - Ну и всё тогда, - жёстко отрезал Валерка, глядя в окно. –Не-чего об этом и говорить. Всё равно уже ничего не исправишь.
    Костик, сидевший за столом, вздохнул, горестно подпёр ру-кой голову и стал смотреть в сторону. Юра, видя, как по –насто-ящему, глубоко и серьёзно, расстроились его друзья, чувство-вал себя виноватым.
    - Слушай, Юрка, - вдруг оживился, как бы что вспомнив, Ко-стик, - а Вика твоя, она теперь кто будет? Попадья?
    - Ну… - улыбнулся Юра, - можно сказать и так…Но лучше –матушка.
    - Валерка, - развеселился Костик, засверкав своими чёрными глазками, - а ты помнишь тот прикол, когда Вика своими нож-ками на пару с Шурой Родовских чуть того бедного доцента не угробила? Вот тебе и попадья!
    Как ни подавлен был Валерка, но он, вспомнив тот действи-тельно классный прикол, рассмеялся.
    - Да, - проговорил он, - это был просто класс…Классная дев-чонка Вика. Она хоть и попадья, но какая –то классная попадья.
    - Ну, я и говорю, - оживлённо продолжил Костик. – Ну какая попадья может быть с такими ножками, как у Вики? Юрка, ты слышишь? Это же чистое надругательство над природой и вообще над всем нашим обществом. Юр, может, одумаешься, пока не поздно?
    - Вика не против, - сказал Юра.
    - Юрка, - полюбопытствовал Валерка, - а ты сам –то теперь как будешь называться?
    - Отец Георгий, - сказал Юра. – “Юра” – это то же, что и “Ге-оргий”, - пояснил он.
    - Вот так, Костик, - проговорил Валерка. – Запомни. Отец Георгий. И звучит приятно.
    Костик принял опять свою полную уныния позу, подперев кулаком голову, и мрачно промолвил:
    - Валерка, давай ему тогда хоть морду набьём. А то как –то не по –товарищески получается.
    Валерка и Юра рассмеялись.
    - А он нас за это предаст анафеме с этого…с как его…Юрка, ты откуда нас с Костиком предашь анафеме?
    Юра неожиданно серьёзно, слишком серьёзно для такого раз-
говора посмотрел Валерке прямо в глаза своими большими го-лубыми и правдивыми глазами и проговорил отчётливо:
    - Никогда и ни за что на свете, что бы ни случилось, я не пре-дам вас анафеме с амвона.
    Валерка вдруг поспешно отвёл свой взгляд и как –то искрев-лённо усмехнулся. “Юрка всё за меня переживает”, - подумал он, а вслух произнёс:
    - Спасибо и на этом. Ты, Юрка, всё –таки настоящий друг, что ни говори, - искренне вздохнул он.
    - Ладно, - объявил Костик, - мы тоже тогда с Валеркой не ра-сскажем всяким там твоим архиереям, как ты с нами пиво и во-дку пил и по филфаковской общаге путешествовал.
    Валерка и Юра расхохотались.
    - Ну, не очень –то я и пил, и путешествовал, -заметил на это Юра.
    - Ну, очень или не очень, - сухо сказал Костик, - это уж пусть ихняя контрразведка разбирается. 
    Костик сидел, подперев щеку кулаком и задрав к потолку свои чёрные плутовские глазки. Валерка и Юра смотрели на него и смеялись. 
    - Ладно, Юрка, - сказал Костик решительно, - давай погово-рим с тобой серьёзно в последний, можно сказать, раз в жизни. Давай рассудим.
    - Давай, - сказал Юра.
    - Юрка! –воскликнул Костик. – Ведь если есть на свете твой Бог, то почему тогда на этом же свете столько дерьма? Вот что ты мне на это скажешь? Сегодня по ящику в новостях передава-ли, что в пожаре дети погибли. Ну и что? Какому Богу это на-до? Чем они ему не угодили, эти дети? Где справедливость? Справедливость, я говорю, где? – И Костик, высказав свою пре-тензию, уставился на Юру с некоторым торжеством, веря в не-отразимость своего аргумента.
    - Ты, Костик, не богохульствуй, - заметил ему Валерка, - а то добогохульствуешься.
    Но Костик от него отмахнулся и стал слушать Юру.
    Юра улыбнулся.
    - Костя, - сказал он, - неужели ты думаешь, что ты первый,
кто об этом спрашивает?
    - Ну, если я не первый, кто об этом спрашивает, - протянул сентенциозно Костик, - то тогда ты не первый, кто на это отве-чает.
    - Хорошо, - серьёзно и твёрдо сказал Юра, - слушай. Когда ты смотрел на этих детей –сердце твоё наполнилось жалостью?
    Костик задумался и по своей старинной привычке стал коси-ться на Валерку; Валерка всегда его спасал на экзаменах.
    - Ну… - произнёс он. – Наполнилось, конечно.
    - Видишь ли, - сказал Юра, - я твёрдо уверен, что стремление к справедливости и добру для Бога гораздо важнее самих спра-ведливости и добра. Потому что для Бога важнее всего свобода, духовная свобода…Свободное сердце. Зло всегда будет сущес-твовать. Оно будет менять свои формы, но оно всегда будет. И Бог всегда будет требовать от человека борьбы со злом. И всег-да будет требовать сострадания. Не было никакого смысла соз-давать человека, если было бы иначе, - тихо прибавил Юра, гля-дя неподвижно куда –то мимо  своими большими голубыми глазами…
    Костик сидел некоторое время молча и усиленно соображал.
    - Короче, эти бедные дети сгорели, чтобы я их пожалел? – на-конец подвёл он.
    - Пути Господни неисповедимы, Костя, - сказал Юра, - и каж-дому из нас может выпасть такой жребий. Надо смириться и пе-ренести.
    - Ага, разбежался, - проговорил строптиво Костик.
    - Ты был бы прав, если бы не было бессмертия. Но если бес-смертие есть, то ты не прав…
    Валерка, который слушал их уже с беспокойством, решил вмешаться.
    - Слушай, Костик, оставь детей, - сказал он. – Дети –это свя-тое. Ты вот лучше вспомни: когда в прошлом месяце тебя кину-ли на две тысячи баксов – разве сердце твоё не наполнилось скорбью за всё, можно сказать, человечество? Разве не вознего-довал ты в благородном гневе? Короче говоря, Костик, разве не изошёл ты весь на говно и не ныл мне по телефону целый час?
    Костик сразу помрачнел и стал необыкновенно серьёзен.
    - Пошёл к чёрту с этими двумя тысячами баксов, - прогово-рил он с некоторым отвращением при этом воспоминании. – Я сдуру тогда Нинке рассказал, так она мне всю плешь проела. Таскаешь деньги домой, таскаешь, - Костик обвёл взглядом свои великолепные хоромы, - ей всё мало. А этих скотов я всё равно достану, - с ожесточением прибавил он. – Они мне эти две штуки в зубах принесут, суки…
    - Вот видишь, - нравоучительно заметил ему Валерка, - поло-вина дела уже сделана: в тебе уже есть стремление к справедли-вости. Если даже эти скоты и не притащат тебе эти две штуки, так хоть Бог будет доволен.
    - Валерк, - промолвил Костик печальным голосом, - ты учти, что если бы ты не был таким крутым каратистом, то я бы тебя уже убил.
    - Но поскольку я каратист, то давай, Костик, я ещё поживу, - засмеялся Валерка…


                I V

   
К осени Юра уехал учиться в духовную семинарию, бывшую в соседнем областном центре. Вика осталась работать в научно –технической библиотеке института, и за ними оставили комнату в общежитии. Друзья пообещались Юре оберегать её, пока он будет учиться. В те годы повсеместно взялись восстанавливать разрушенные и заброшенные церкви, строить новые, основы-вать новые приходы, и священников не хватало. Чтобы выйти из положения, восполнить их число и как –то утолить эту воз-никшую духовную жажду, стали готовить их по какому –то ус-коренному варианту, вроде того, как во время войны готовили в училищах лейтенантов и отправляли их затем на передовую. Изрядно было среди них и просто поддавшихся увлечению. В сентябре Валерка и Костик в одно из воскресений поехали на машине Костика в этот соседний областной центр навестить своего друга и, главное, посмотреть на него в новом одеянии, то есть в рясе, причём при слове “ ряса” их обоих почему –то бра-ло содрогание. День был сухой, солнечный и по –летнему тёп-лый. Улица, на которой располагалась семинария, была обсаже-на аккуратно постриженными тополями, кроны которых теперь красиво желтели. Друзья осведомились, как им вызвать Юру, и стояли у машины, с каким –то непонятным тоскливым страхом глядя на дверь, из которой он должен был появиться.
    Юра вышел из двери. В этой длинной и чёрной рясе, в кото-рой так боялись его увидеть друзья, он казался тоньше и строй-нее. Ещё летом он перестал бриться, и теперь у него отросла светлая лёгкая бородка. Лицо стало суше, а глаза казались ещё больше и не такими голубыми, как раньше. Друзья сразу заме-тили, что его манера держать себя стала соответствовать духу этого заведения. Во всём его облике появилась какая –то кро-тость, руки он держал поджатыми и двигался плавно и мягко. Он подошёл к ним и с робостью и испытующе взглянул в их глаза. Как ни были ребята настроены на эту встречу, но в пе-рвые мгновения они словно оторопели. 
    - Ну, привет, - проговорил наконец Валерка. – Привет, Юра…
    - Привет, - робко сказал Юра и виновато улыбнулся.
    Костик же ничего не сказал, а повесил голову и побрёл к ма-шине. Из кейса, лежащего на сиденье, он вынул фотоаппарат и возвратился к ребятам.
    - Девушка, - обратился он скорбным голосом к шедшей мимо них по тротуару девушке, - щёлкните нас, пожалуйста…Только, если можно, побыстрее, а то я сейчас заплачу…



    А менее чем через месяц после этой их встречи, в начале ок-тября 93 года, одна иностранная тележурналистка, ведя свой прямой репортаж близ одной московской набережной, куда вновь приехали танки и бронемашины, восклицала в патетичес-кой и искренней горести и волнении: “Русские опять убивают друг друга!” Русские опять убивали друг друга, как совершенно справедливо восклицала эта милая женщина, но только, кажет-ся, было это уже в последний раз, потому что те москвичи, ко-торым приходилось бегать по своим делам вблизи места паль-бы, так и продолжали по этим своим делам бегать, не обращая особенного внимания ни на такое богатое зрелище, ни даже на шальные пули, которые, бывало, свистали вблизи, потому что несомненно чувствовали, что свои дела важнее, чем вся эта бес-толочь, которая всё равно скоро окончится и закончится ничем; коротко говоря, осточертело. Да, были, как любят у нас повыра-жаться, “угар и разъярённая толпа”, но подхватывающего упое-ния, пожалуй, не было, так что всё быстро выдохлось. Много, очень много было в стране справедливо обиженных людей, но и их в большинстве отвратило насилие. Ночью тогда многие зво-нили друг другу, делились новостями и спрашивали, что же бу-дет. Утром смотрели эти известные кадры, когда танки тяжело покачивались после выстрелов, летели, как брызги, осколки стен, поднимались тучи пыли и клубы дома, а потом тихо и мрачно  горели несколько верхних этажей, и чёрный, как сажа, тяжёлый дым тянулся вдоль белых стен, а из самого здания вы-водили бледных, оторопевших, двигавшихся на деревянных но-гах предводителей…Юра в те дни приехал домой и друзья со-шлись, конечно, у Костика. День был пасмурный, небо до са-мих городских горизонтов обложило серыми низкими облака-ми, шёл, не переставая, серенький и противный дождь. Юра, пока был дома, ходил в костюме и чёрной водолазке. Свои уже отросшие волосы он аккуратно заплетал в косичку. Костик по-косился на косичку, хмыкнул, но ничего не сказал. Юра расска-зал подробнее о своём житье –бытье в семинарии, ребята рас-сказали ему о своих новостях…В комнате было сумрачно, свет не зажигали. Говорили очень негромко. Переговариваясь, ребя-та смотрели на серое окно. Даже Костик не по –всегдашнему был тих и задумчив. Заговорили, разумеется,  и о последних событиях в Москве.


                V

    - Достало всё, - с горечью негромко произнёс Костик. Он си-дел в своём излюбленном мягком кресле с грустным и рассеян-ным видом, и совсем в тот вечер не был похож на того Костика, которого знали ребята. – Слинять бы отсюда куда подальше…
    - Я тебе слиняю, - тихо и сурово сказал Валерка. Костик взглянул на него мельком и вздохнул.
    - Я же шучу, - сказал он, - чего ты…Но всё равно всё достало. Достали по самые гланды.
    В комнате становилось темнее, за окном шёл, не переставая, этот мелкий дождь, ребята сидели понурые и притихшие.
    - Вот ты, Юрка, скажи, - медленно проговорил Костик. – Ты теперь у нас прямой выход имеешь, - и Костик лениво кивнул на потолок. – Почему это у нас всё так неправильно? – тянул Костик грустно. – Все страны как страны, одни мы, блин…Очу-мелые какие –то…Это, наверное, ваше ведомство не дорабаты-вает…Так что ты давай…Подтяни это дело…
    Валерка с Юрой переглянулись и усмехнулись.
    - Ты у нас, Костик, сейчас похож сильно на кота Матроскина, - сказал Валерка.
    - А что, - невозмутимо и педантично тянул Костик, - я не прав? Помнишь, Юрка, ты нам тогда заявил: “Бог требует жертв для борьбы со злом “? Блин, но почему насчёт этих жертв одна Россия должна за всех отдуваться? В основном, конечно, - доба-вил, подумав и что –то прикинув, Костик.
    - Видишь, Юрка, - проговорил удивлённо Валерка, - какой в нашем Костике патриотизм наконец –то проснулся…
    - А я всегда был патриотом, - заметил Костик рассеянно. – Но меня достали, я это серьёзно говорю…
    - Костик, - вдруг медленно, необыкновенно серьёзно и разду-мчиво сказал Юра, - а может, Бог для чего –то испытывает Рос-сию? Может, Россия для Бога – любимое дитя? Может, всё то, что кажется тебе сейчас хаосом и несправедливостью, окажет-ся в конце концов гармоничным и справедливым?
    И Юра пытливо и внимательно посмотрел в глаза Костику.
    По мере того, как Юра произносил свои странные слова, Кос-тик медленно выпрямлялся в кресле, не сводя с него взгляда. Когда же Юра закончил, он набрал в грудь воздуха.
    - Юра! Ю –ра! – сказал он покрикивающим, вразумляющим, даже можно сказать, начальническим тоном, не сводя с Юры строгого своего взгляда. Сказалась, вероятно, в эти мгновения в Костике должность заместителя директора продовольственной базы. – Какая в… Какая на фиг гармония и справедливость! Я лично, Юрка, не пойму: или ты косишь перед нами под кого –то, или ты действительно зачитался…Ты разуй свои глаза, ты посмотри, как народ на Западе живёт. Все такие сытенькие, сча-стливые, лыбятся без конца! А почему мы всю жизнь какие –то зачуханные? Ты на баб на наших посмотри! – горько восклик-нул Костик. – Какая –нибудь американочка села в машину, по-дъехала к супермаркету, накидала в багажник жратвы или шмо-ток и поехала себе домой. А наши бабы? Какие –нибудь парши-вые детские – и те получить не могут…Я – ну ладно, я умею крутиться, моя Нинка в этом смысле… - повертел головой Кос-тик. - А другие? Вот тебе и Россия – любимое дитя.
    И Костик, закончив свою тираду откинулся с обиженным и оскорблённым видом на мягкую спинку кресла.
    - Ты чего это вдруг разорался? – спросил его с интересом Ва-лерка. – Сидит и орёт из своего кресла…
    - Да ладно, - поморщился и смутился Костик. – Мне чего, уже и поорать нельзя?
    - Да нет, ори сколько хочешь…
    - Костик, а ты твёрдо уверен, - улыбнулся Юра, - что человек для того и создан, чтобы быть сытеньким и лыбиться без конца?
    Костик открыл было рот и собрался с мыслями, но Валерка желчно усмехнулся и перебил его.
    - Юр, ты знаешь, а меня, честно говоря, от этих всех базаров тоже зло берёт. Ах, они там такие богатые, но такие бездухов-ные! Ах, а мы здесь такие бедные, но зато такие все духовные! Натягиваем на свою жалкую зависть свою жалкую гордость, как мини –юбку на толстую жопу. А на самом деле мы такие же гордые, как те псы, что ошиваются возле уличных шашлычни-ков. Стоишь жрёшь тот шашлык, а они смотрят на тебя горды-ми глазами и ждут, пока ты им кусок бросишь.
    Костик, слушая Валеркину речь, согласно кивал головой.
    - Правильно, Валерка, - сказал он. – Мужики умеют работать. И умеют добиваться своего. Они там сначала пашут, а потом уже лыбятся. А мы тут все раздолбаи – вот и вся духовность.
    И Костик сделал пренебрежительное лицо, положил ногу на ногу, стал ей покачивать и смотреть в окно.
    - Ну, то что мы раздолбаи, - произнёс Юра задумчиво, - это я с тобой Костик совершенно согласен…
    - Хм, ещё бы, - ввернул Костик.
    - Хотя… - продолжил Юра, - если б мы вдруг перестали сов-сем быть раздолбаями, мне бы, например, стало грустно. Всё –таки национальная черта, - улыбнулся он. – Но мне всё же хоче-тся сообщить вам одну свою мысль. У меня есть предчувствие, что Бог готовит Западу испытание – и, может быть, посуровее того, что мы прошли в этом веке.
    При этом его рассуждении ребята посмотрели друг на друга, а потом перевели свои взгляды на Юру.
    - Ну вот, Валерка, до чего доводит увлечение метафизикой, - сказал после молчания Костик. – Прочтёт ещё пару божествен-ных книг – и готово. Хорошо ещё, что он у нас не буйный.
    Валерка взглянул на него и обратился к Юре.
    - Юр… - сказал он мягко и осторожно. – А что им Бог, по –твоему, такое готовит? Революцию, землетрясение, цунами?
    - Валера, это слишком просто – так думать о Боге. Конечно, никаких землетрясений или цунами. Никаких революций. Но страшный переворот произойдёт в их душах.
    - А –а, в душах! – воскликнул с большим облегчением Кос-тик. – Ну, если только в душах, то они как –нибудь переживут, бедные. Лишь бы не было всяких там революций и землетрясе-ний. Цунами, кстати, тоже не приветствуются.
    - Костик, тебе сейчас смешно, и тебе должно быть смешно. Может быть, сейчас только один человек из миллиона не пос-меётся надо мной. Но только я это предчувствую.
    - Юр… - с тревогой и решимостью приступил к нему Валер-ка, - ну ты хоть объясни тогда. Они там все работают, у них гла-вное - личность… Только и долдонят в своих фильмах: “Я хочу стать личностью! “ Гуманитарную помощь вон нам присыла-ют…Детей –инвалидов усыновляют…Чем бы они вдруг прови-нились?
    - Видишь ли Валера… - произнёс он, глядя перед собой стра-нным, невидящим взглядом, - мне кажется, что они перестали верить в Бога…
    Костик так и прянул в своём кресле.
    - Юрка, ты откуда вообще свалился? – вскричал он. – Это кто перестал верить в Бога? Да они даже всю Россию затрахали сво-ими религиозными миссиями. Присылают сюда всяких уродов, которые хором поют – и всё насчёт этих дел. Книжки на улицах раздают. Бесплатно. – И Костик обвёл при этих словах друзей взглядом, приглашая их оценить и проникнуться. – Да и у себя они там по воскресеньям в церковь гуськом ходят, как у нас хроники за пивом.
    В те годы в нашу страну действительно понаехало чрезвы-чайно много проповедников –миссионеров нас вразумлять и спасать, и многие, в самом деле, приезжали с целыми хорами, которые выстраивались на сценах Домов культуры и самозаб-венно распевали на английском, задирая глаза к потолку.
    - Юра, - заметил и Валера, - это у нас, по –моему, не очень –то верят. А у них насчёт этого строго. Уж если принято верить – то они и верят, без всякого там ревизионизма.
    - Они думают, что они верят, - возразил ему мягко Юра. – Им бы очень хотелось верить. Но они перестали верить, хотя и не знают этого. Они скользят по поверхности духовной жизни. Это всё то же безбожие, которое было у нас в семнадцатом году, то-лько у нас было безбожие агрессивное, а у них пассивное, лице-мерное, это же ещё хуже…И ждёт их великая духовная катас-трофа. Но они не виноваты в этом совсем. Совсем не виноваты. Это совершается помимо их воли. Это очередное испытание, которое Бог посылает людям. И на этот раз им придётся испить эту чашу. Вот и всё. 
    Юра говорил тихим и тожественным голосом. Ребята выслу-шали его, и в первые мгновения даже и не придумали, что бы ему сказать. Потом Костик горестно и иронически вздохнул.
    - Вот и всё, - переговорил он. – И  все дела. И всё –таки, - до-верительно и въедливо обратился он к Юре, - ты меня сильно взбодрил. Я –то думал, что это нам одним испытания, а это, ок-азывается, им испытание. Валерка, ты слышишь? Ездят, бед-ные, на “Кадиллаках”, жрут без холестерина, трусцой бегают – и даже не в курсе, что им там приготовлено. Написать им хоть, что ли? – задумался Костик. – Предупредить как –то. Жалко ведь. Так, мол, и так, ребята, вы наконец - то допрыгались…
    - Юр, - улыбнувшись, сказал Валерка, - ты у нас натура неж-ная, ранимая, вот глубокий кризис и омрачил твой разум…
    Юра посмотрел ему в глаза и твёрдо сказал:
    - Хорошо. Скажите мне, только прямо и честно: не кажется ли вам, что общество, которое они строят и построили – во мно-гом пошлое общество?
    Валерка покривил губы и пожал неопределённо плечами; Ко-стик же подумал и честно сказал:
    - Нет, ну, конечно, что –то такое в них есть…Какие –то они немного замороженные…Но наши –то, блин, не лучше…
    - Общество не могут погубить ни войны, ни землетрясения, ни эти ваши цунами, - заговорил Юра. – Общество может погу-бить только пошлость. Точнее, не погубить, а привести его к та-ким страданиям, в которых сгорит эта пошлость, в которых об-щество очиститься…
    - Это ты, Юрка, своего любимого Достоевского развил, - засмеялся Валерка. – Он сказал, что мир спасёт красота, а ты его дополнил, что мир может погубить только пошлость…
    - Я не развивал и не дополнял, - засмеялся и Юра, - это одна и та же мысль, только с другой стороны…
    - Начитаются всякой туфты, - пробурчал Костик, - а потом начинают с ума сходить…
    Валерка встал, подошёл к окну и посмотрел на эту серую, бе-дную, полную всяких несчастий страну, над которой шёл дождь, подумал о Юриных словах и усмехнулся.
    - М –да, - произнёс он, - что и говорить. Парадоксальные у
тебя выводы, Юрка…
    - Ты у нас, Юрка, фанатик и мазохист, - проворчал Костик.
    - Юрка, - вдруг полюбопытствовал Валерка, - а кто тебе всё это поведал? Тебе стали сниться вещие сны или что –нибудь в этом роде?
    - Валера, если бы я не думал, что понимаю Бога, разве захо-тел бы я стать священником?
    - А разве кто –то может понимать Бога? – задумчиво спросил его Валерка. – Это уже какая –то ересь, дорогой Юрка…
    - Ересь это, Юрка, чистая ересь, - ввернул Костик.
    - Нет, я не так сказал, - подумав, ответил Юра. – Я думаю, что я чувствую Бога и служу ему.
    Сумерки легли, и в комнате стало совсем темно. Валерка пос-мотрел на часы.
    - Поздно уже, - тихо сказал он. – Поехали по домам. А этот спор мы доспорим лет через двадцать. Если все из нас будут живы, - добавил он.


    В 95 году Юра стал священником, и его определили в неболь-шой сельский приход не очень далеко, километров в тридцати, не больше, от города. Церковь сельчане восстановили своими силами: ещё в двадцатых годах она была с торжеством разоре-на, крест с купола выдрали, иконы посжигали, стены побелили. Впрочем, сколько её ни белили, эту церковь, лики святых так и проступали сквозь извёстку. В последние годы в этой церкви был колхозный склад различных удобрений и химикатов. Юра и Вика поселились в снятый для них небольшой домик и стали сельскими жителями. Обзавелись тут же своим небольшим хо-зяйством, кое –какой живностью, весной Юра вскопал их небо-льшой огород под грядки, а Вика посадила овощи…Содержа-ние у священников такого ранга было слишком небольшое, и прожить без этого было нельзя. Сельчанам молодой батюшка пришёлся по нраву, полюбили они его, и теперь, когда Юра шёл по дорожке к своему храму, все, кто встречался ему, здорова-лись с ним особенно уважительно и ласково. Небольшая стари-нная церковь стояла на взгорке, свежеотделанная, светлая, чис-тая, была она как на картинке, и все селяне признавали, что ста-ло гораздо отраднее, когда они вновь её обрели. Иногда Юра на автобусе приезжал в город, и тогда друзья непременно сходи-лись у Костика и беседовали и по часу и по два. Иногда Костик на своей прекрасной шведской машине приезжал с Валеркой к нему в гости, долетали за двадцать минут, и тогда Юра угощал их деревенскими творогом и сметаной. Шёл этот 95 год, слишком многое изменивший в судьбах героев этого рассказа.