Сэнди, блудница вавилонская

СЭНДИ, БЛУДНИЦА ВАВИЛОНСКАЯ.


"...И женщина облечена была в порфиру и багряницу, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства её. ...И плодов, угодных для души твоей, не стало у нее, и все блистательное удалилось; и уже не найти его. Обогатившиеся от нее, стоят вдали, плача и рыдая: ибо в один час погибло такое богатство!"
Библия.



Я познакомился с девушкой по имени Сэнди через ее бабушку.
Я стоял и ждал нужного света светофора - а красный был сегодня, как никогда, упорен и все не желал становиться зеленым. Бабулька, на вид вполне бодрая, увидела меня и спросила:

- Переведете через дорогу?
Я молча кивнул и протянул ей руку. Она вцепилась в эту руку и сказала:
- Мне надо на ту сторону, но я боюсь, что меня собьет машина.
Я лишь кивнул.
Напротив, через дорогу, стояла стайка молодых девиц, и с интересом смотрела на нас.
- Мне девяносто восемь лет, - сообщила старушка.
Много.
- Планируете дожить до ста? - спросил я у нее, когда загорелся зеленый свет.
- Конечно! - ответила она.
И гордо подняла голову.
Так мы и шли с ней по городу.
- Знаешь, внучок, ты хороший человек, - сказала она, когда мы уже подходили к Берроуз-Авеню.
- Спасибо, - ответил я.
Она все еще держала меня за руку.
- У меня внучка молодая, красивая.
- Вот как?
- Вам бы познакомиться. Бедовая она у меня. Вечно мотается по миру, мужчин меняет как перчатки. Успокоиться бы ей с хорошим человеком.
Я поморщился. Старая перечница хочет меня свести со своей дочкой, пошедшей по рукам. Замечательно. Но старая уже достала из сумки клочок бумаги и записывала на ней что-то.
- Держи, внучок.
Это, конечно же, был номер телефона.

И знаете, Сэнди - так ее звали, внучку - ответила на мой звонок. Я на самом деле не собирался ей звонить, это вообще вышло случайно - я переписывал ее номер с бумажки в память телефона (на всякий случай, или черт дернул - выберите сами), и нечаянно нажал на "вызов". Такой я неуклюжий.
- Да? - послышался ее голос.
Низкий, грубоватый.
- Я.... - я опешил от такого, честно сказать.
- А я знаю кто вы! - весело сказала девушка из телефона. - Вы тот добрый человек, который проводил мою бабушку до дома вчера вечером!
- Да, это я.
- Я догадалась. Номер незнакомый. Значит, это вы. А моя бабушка мне все уши про вас прожужжала.
Мне стало как-то неудобно, немного смешно. Какая-то глупая ситуация.
- Давайте встретимся? - вдруг спросила девушка из телефона. - Завтра.
- Давайте, - ответил я.

Ночью я плохо спал и нервничал.
А потом она позвонила мне пьяная в дым и несла такую околесицу, что я не знал, куда деваться от стыда. Стыда то ли за нее, то ли за себя. Я не видел ее, не знал как она выглядит, но она уже говорила мне о любви. Причем даже о плотской. Она описывала мне, что сделает со мной, таким хорошим, красивым и все такое. Только просила не передавать ей ее же слова, когда она протрезвеет. Я и не собирался, но в душе моей как-то потеплело. Девица явно не из тех, на кого придется тратить кучу денег - я не хотел ухаживать и дарить цветы. Хотя, с такими надо глаз да глаз - еще подхватишь что-нибудь. Она смеялась в трубку, смеялась совершенно пьяным смехом, и язык ее заплетался - примерно треть из того, что она говорила, я просто не разобрал.
В обед она позвонила мне - только проснувшись после вчерашнего - и негодовала на саму себя за то, что в пьяном виде звонила незнакомому человеку. Я ничего ей не рассказал о содержании диалога, и даже приврал, что ничего такого она не говорила.

А кто же я? Я, можно сказать, обычный человек - за исключением того, что у меня нет друзей. Вообще. Только знакомые - коллеги по работе, соседи, собутыльники (я редко пью, но случается), еще кто... У меня было немного женщин, но со всеми у меня был свой маленький кусочек счастья. Но в целом мало кто понимал то, о чем я говорю - а я вечно витал в облаках. Не то, чтобы я был художником или поэтом, нет - просто я вечно думал о чем-то, совершено к реальности не относящемуся. И меня это мучало. Не потому, что как-то отражалось на реальной жизни (в ней я был неплохо пристроен), а потому, что мне не с кем было поделиться своими нереальными соображениями о том, что звезды так далеко от нас, или о том, что хочется проснуться однажды утром и оказаться в мире без людей. Мне под тридцать, но в голове тот же ветер, что был там в тринадцать. Все, что изменилось извне - это то, что я сменил колледж на рабочее место в конторе. И больше ничего. Поэтому все мои отношения с женщинами были недолги - я был тотально непрактичен. Гулял, думал, любовался восходами или слушал с замиранием сердца, как дождь стучит по крыше. Больше мне ничего не было нужно.

... Мы встретились с ней в кафе, и Сэнди представляла из себя черте-что. Розовые волосы, огромные глаза, белое, почти бледное лицо, пирсинг в обеих губах, а из под футболки с героями мультфильмов виднелась татуировка на всю руку. Я ожидал увидеть всякое, но тут оказался удивлен - однако удивление это было приятным.
Сэнди была вполне симпатична.
И она не скривилась, впервые увидев меня.
Мы сели за столик у окна и заказали по куску пиццы.

Она ничего не скрывала о себе. У нее была чертова куча любовников и даже несколько любовниц. В юности над ней и вовсе кто-то надругался, а первый раз у нее был с женщиной. Она исколесила много стран, в каждой из которых хорошо погуляла, пожила на широкую ногу. Она любила собак, и у нее был щенок по кличке Джейкоб. Она показывала мне фотографии с этим псом. У нее было к двадцати восьми два мужа и, соответственно, два развода. Она любила модную тяжелую музыку, к которой я был равнодушен, и все такое прочее.
Какие мы были с ней разные люди.
Я поймал себя на мысли, что зря пришел сюда, выслушивать ее развеселые речи о том, как она пьет и трахается направо-налево. Она говорила об этом своем бурном прошлом, о том, как хорошо ей было с тем или иным любовником, а мне становилось скучно.
Я заказал себе выпить, и она тоже.

Для меня ее похождения и в будущем оставались за кадром. Я никогда не видел ее с другими, и для меня это все было словно несуществующим.  Но я звал ее Блудницей Вавилонской, и она только улыбалась мне в ответ. Ей это нравилось.

...Пока мы болтали о том, о сем, я выпил три рюмки текилы и чуть-чуть захмелел; она же заказывала и заказывала. Ягермайстер, текила, виски, вино. Я наблюдал за тем, как она это поглощает, и боялся, что ее-таки стошнит прямо здесь, но этого не случилось. Она была специалистом по выпивке.

- Люблю вкусы разных напитков, - говорила она с таким серьезным лицом, что меня разбирал смех. - Я все знаю про разные сорта коньяка и виски.
- Вот как?
- Да. Я вот не пью торфяные виски, потому что мне плохо.
- Торфяные? Что это такое?
- Ну они процеживаются через торф, и обрабатываются им... имеют специфический вкус. Реально вкусно, но мне нехорошо от него.

Что мне понравилось, так это то, что в состоянии опьянения она становилась задумчивей - становилась... похожей на меня.
- Знаешь, - сказала она, - завтра будет дождь, я по ящику видела. Можно будет посидеть на чердаке у моей бабушки и послушать, как он будет колотить по крыше. Ты знаешь, что под звуки дождя душа уносится к бесконечности?
- Знаю, - ответил я.
И я на самом деле знал.

....Все случилось настолько быстро, что я с трудом осознал, что произошло. Мы напились в баре, было поздно, темно и холодно. Потом взяли такси и Сэнди повела меня по направлению к гостинице. В трезвом состоянии я бы понял, что к чему, но в пьяном виде я ничего не соображал и шел за ней, как на веревочке - мне было все равно, куда меня ведут и зачем. Едва успела закрыться за нашими спинами дверь, она вцепилась в меня поцелуем - таким страстным, что даже покусывала мои губы. Я, в таком же бессознательном состоянии, провел по ее спине руками, ощущая тепло ее вязаного свитера, и спускался ладонями все ниже, ниже и ниже.... Все что дальше - туман. Поцелуи, страстные до озверелого полу-мычания, запах ее тела, разбросанные по сторонам вещи, мятая постель, запах свежевыстиранных простыней, ее ноги на моих плечах.... темнота.
Очнулся я только утром, с трудом приходя в себя.
Она спала, обнимая меня за руку, и прижимаясь щекой к моему плечу. Ее густые волосы разметались по подушке, она слега посапывала во сне и облизывала свои пухлые губы. Я присмотрелся - вся ее спина была украшена огромной татуировкой - цветы, узоры, лисы... почему лисы? - мне было все равно.
Вселенский покой овладел мной. Было ощущение, что вместе с нами спит весь мир - как будто в целом свете все-все люди спят и видят прекрасные сны.

Утром (вернее, ближе к обеду) она проснулась и закурила. Странный запах.
- Что это? - спросил я.
- Гашиш, - ответила она.
Дурь, травка, гашиш, экстази, кокс - она принимала все. Ее не страшило ровным счетом ничего - я бы к этому всему не подошел и на пушечный выстрел, потому что всегда считал, что подобные допинги мне не нужны. Они ставят тебя в зависимость от сторонней силы, а этого я не хотел. Я ценил свою свободу.
Впрочем, для человека, привыкшего к подобным отравам, любой наркотик становится обыденностью.
Кто знает, когда пришла бы ее расплата за употребление подобных веществ?...
Но это было, как говорят, "дело десятое". Первым было другое. Черт возьми, сколько она пила! Не так, как я, нет. Она тут ставила рекорды. Вино литрами, текилу бутылками, виски стаканами. И хоть бы раз ее вывернуло, да так, чтобы раздумала пить. Или так, чтобы было потом мучительно стыдно - это иногда отбивает охоту пить навсегда. Но ничего ее не брало. Да и какой стыд мог остановить эту женщину?...

Когда мне это надоедало, я шел к ее бабушке, к ней домой. Пока Сэнди отлеживалась после ночных возлияний и всего этого сумбура в очередном мотеле, я пил чай с ее бабушкой, и угощался вкуснейшими пончиками, что та готовила.

- Не суди строго, внучок, - говорила она. - Сэнди всегда такая была. И мать у нее такая же. В кого они такие - не знаю. Может, в меня - из меня всегда энергия словно рекой текла, не знала, куда ее девать. Вот и Сэнди не знает, все ей мало.
И подливала мне горячего, темного чая.

Потом я возвращался к Сэнди. Она обычно опохмелялась к тому моменту.
Чем больше она пила, тем красивее становилась. У нее даже не было типичного лица пьющих женщин - с обвислыми щеками на скулах или набухшими от отеков бровями - и это в ее-то, собственно, далеко не детские годы. Но это был не единственный ее парадокс. Когда у других милые девичьи глаза от алкоголя принимали тупое, животное выражение, у Сэнди эти самые глаза приобретали выражение вселенской грусти и доброты.
Я не знал, что с этим делать - глядеть на то, как она напивается, было неприятно (отчасти от того, что я пил как школьник, мало и сильно пьянел) - но будь я проклят, если мне хотя бы раз в жизни не понравилась Сэнди в пьяном виде.
Глядя в ее глаза, я чувствовал что люблю эту пьяную гуляку - люблю за то, что когда она пьянеет, она перестает быть пьяной гулякой. Пусть снаружи всем виделась крепко поддатая баба - а она ей и была - но это была лишь оболочка. Словно бы в ней жил другой человек, который просыпался от обильных возлияний. И боги, как я любил этого человека.
Я говорил с ней обо всем - когда она была пьяна. Когда она смотрела на меня глазами, способными вместить вечность, и прижималась к моей руке. Она понимала абсолютно все, что я ей говорил - а меня не понимал, наверное, никто, даже родная мать - и при этом Сэнди и сама не молчала. И говорила, говорила такое, что надо было мне, дураку, записывать, и хранить - ибо сейчас я не помню почти ничего, кроме "знаешь, с тобой от меня отваливаются куски прошлого". Эта женщина могла написать книгу, изобилующую такими вот образными сравнениями. Она сама в пьяном виде становилась какой-то книгой, которую стоило прочесть от корки до корки. И все, о чем она говорила, полностью совпадало с тем, о чем думал я сам. Сколько раз мы так встречались за выпивкой! Она пила, я тоже, но я подливал ей, а себе нет. Я хотел быть трезв, чтобы не пропустить ничего из того, что она скажет. А она говорила, и боже мой, как я любил слушать ее пьяные разговоры.

- Слышишь, как ветер шумит в кронах? Ветер треплет их по макушкам, как отец радуется своим детям, - сказала она, когда мы возвращались домой по алее, а ноги ее уже заплетались.
- Слышу, - отвечал я.
И я не врал. Я все понимал - она словно пересказывала мне содержание моей собственной души, как бы пафосно это не звучало.
- В космосе есть черные дыры, - говорила она, когда мы сидели на крыше ее пригородного домика, и пили чай ее бабушки.
Вернее, это я пил, а она запивала им литр текилы.
- В них нет пространства, нет материи, нет будущего и прошлого.
- Я верю, - отвечал я.
И я верил ей.
Она сама была моей черной дырой, засосавшей меня внутрь. С ней я не чувствовал ни пространства, ни времени.

- Прошлое, - лепетала она, и голова ее клонилась к земле, как у засыпающей, - это на самом деле забытое будущее. Наше с тобой будущее. Или нет... - она икнула, - наоборот. Наше будущее...
- Это наше забытое прошлое, - ответил я. - Которого на самом деле не было.
- И которое всегда было, - сказала Сэнди и отрубилась.
Я бережно укрыл ее пледом.
- Бесконечность, наш лучший друг, - прошептала она, сворачиваясь калачиком.

И мне никто, кроме нее, не был нужен.
Ни семьи, ни денег, ни славы - гори оно все синим пламенем, сгинь, пропади пропадом. Лишь бы Сэнди говорила со мной.
И пусть от нее пахло глубоко проникшим во все ее поры алкоголем, гашишем и прочим подобным - мне было наплевать. Никто из тех, кого я знал, не мог быть такой, как она - будь они хоть трижды трезвыми или трижды пьяными. И еще, конечно, она была просто красивой женщиной. Очень красивой. Но я бы принял ее, будь она хоть кассиршей в местном супермаркете. Даже сейчас одно воспоминание о ней -  вернее, об этом ее состоянии, словно обдает мою грудь изнутри чем-то горячим - так мне было хорошо с ней в те моменты. Мне и сейчас хочется налить ей полный бокал текилы, а потом еще один, и наблюдать за тем, как она пьет - наблюдать и ждать, когда же она наконец станет той, которую я люблю.

Я заботился о ней после ее пьянок, выводил на свежий воздух подышать, наливал ей дома горячую ванну, кормил с ложечки, поил водой, когда в нее ничего не лезло, мыл, укладывал в кровать, накрывал одеялом, поправлял подушку у изголовья, выключал свет и бросал на нее последний взгляд, прежде чем уйти к себе... в конце-концов, я-таки поймал себя на мысли, что обращаюсь с ней как с ребенком.
Каждый раз я отвозил ее к бабушке, словно возвращая вещь в магазин. Каждый раз я чувствовал себя виноватым - ведь я хотел, хотел, чтобы она была пьяной. И не отговаривал ее от этого. Был соучастником. А глаза старушки печалились, глядя на типичную картинку - Сэнди, вися на моем плече, проходила в дом и падала на кровать. Я кивал старушке и уходил.
Сэнди любила меня по-настоящему. Меня, конечно, и до нее любили женщины - любили, когда у них никого не было, можно сказать, от пустоты своей жизни. Как только у них появлялся кто-то лучше - они меня покидали. И я их не винил. Я понимал и знал, что из себя представляю. Будь я на их месте, я поступил бы, наверное, так же. А Сэнди... Она любила меня, даже когда могла заполучить себе любого мужчину, какого пожелает. Она разлучала мужей с женами, разрушала семьи, за ней тянулся шлейф из семейных трагедий и разбитых сердец, она пожирала мужчин на завтрак, как принято говорить. И все равно любила меня больше всех. Это меня грело, хоть и приходилось мириться с тем, что она бывает со мной не так часто, как хотелось бы, и отношений у нас, как таковых, не было. Кто знает - может, она и другим говорила, что любит их больше меня? Мне до этого не было и нет никакого дела. Зато я был согрет ее лучистой любовью с головы до ног. И я был счастлив.

Не все, конечно, было радужно. Ее мучили приступы странной ревности, вообще не пойми какого чувства - я не мог его описать. Но кто и когда мог понять, что может взбесить женщину на ровном месте?

- Ты скотина, - заявляла она, проснувшись поутру. - Я от тебя уйду.
- Ты и так не со мной, - отвечал я. - Мы же не связывали себя отношениями. По твоей же просьбе.
- Ублюдок, - ворчала она, одеваясь. - Прикидываешься, будто тебе все равно, куда я сейчас пойду и с кем буду спать. Будто ты не ревнуешь. Но меня не проведешь!
- Ты серьезно?
- Еще как, мать твою. Боишься сознаться, что ревнуешь.
- Я не ревную. Я даю тебе свободу.
- От этой твоей свободы толку нет! Меня трахают разные, а ты сидишь.
- А ты хотела бы, чтобы я ревновал тебя? Зачем тебе это?
- Так я буду знать, что ты мой.
- Я и так твой.
- Ничего ты не понимаешь. Еще и тупой. Но ты ревнуешь.
- Но... если ты уверена в том, что я ревную, значит ты это знаешь. И есть ли для тебя смысл в том, что я скажу?
- Ну молчи, если так хочешь. Я-то знаю, что ты бесишься. Ты просто себе в этом не сознаешься!
Она яростно красила губы. Когда она так делала - значит, уходила на какую-то вечеринку до утра. Что там ее ждало - я знал. Наркотики и бурный секс с кем попало.
- Слушай, Сэнди, - сказал я. - Я скажу тебе правду, если тебе это нужно.
- Ну что? - она обернулась ко мне, и взгляд ее был яростным.
- Я боюсь кое-чего другого.
- Чего же, интересно?
- Того, что если я буду тебя ревновать, мы оба потеряем свою свободу.

Она промолчала, и вышла, хлопнув дверью.
А свою свободу я так и не потерял.
Проблема оказалась в другом... но до этого пока далеко.

Впрочем, это были мелочи. Ее любовь ко мне была сильнее любых ссор.
Я до сих пор помню ее слова, они звучат во мне по сей день. Она говорила, что от моего взгляда у нее в груди что-то замирает и по спине бегут мурашки. Говорила, что тонет во мне, в моем внутреннем мире. А я ничего, кроме этого внутреннего мира, не ценил и не любил в целом свете - и соответственно, прикипал к Сэнди, как будто меня припаяли к ней.
- В тебе что-такое чувствуется, - постоянно повторяла она. - Я с тобой, потому что ты не серый, как эти жалкие людишки вокруг нас.
Мне не было дела до людей, но серым я точно себя не считал.
Но этого никто не замечал.
Кроме нее, Сэнди.
- Такое чувство, что у меня была амнезия и я постепенно начинаю вспоминать тебя, - это она повторяла еще чаще. - Хочу жить одним днем, и чтобы этот день был с тобой. Я просто буду умирать в твоих руках и запомню каждое твое движение.
Внутри меня все замирало.
Кого и когда любили так, как меня? Мне казалось, что никого.
Я отвечал, немного краснея: - Ты что, я самый обыкновенный человек.
Врал, конечно - но из скромности.
А он отвечала: - Нет. МОЙ такой - один в целом мире.
Она была удивительная. Не любила, когда ей дарили букеты - она не могла смотреть, как умирают цветы. Ее квартирка была заставлена цветами в горшочках.
- Они увядают на моих глазах, а меня не покидает чувство, будто в этом моя вина, - говорила она.
Когда мы уезжали из гостиницы, она оставила во дворе, на столе для барбекю, книгу, которую читала - с запиской, в которой говорилось, что эта книга ищет новых хозяев.
И так моя Сэнди поступала регулярно.
Для нее это было обыденным, рядовым действием.
А я словно складывал каждое такое мгновение в свою копилку - где-то внутри себя.
И какая-то моя часть навсегда осталась с ней - такие женщины всегда отрывают от тебя целые куски, не думая о том, что потом с тобой будет.
Я знал, что она никогда не будет моей навсегда - и мне этого не было нужно. Я хотел обладать этой чокнутой здесь и сейчас, забыть о прошлом, настоящем, планах и прочем. Она была моим "сегодня". Да, я вложил в нее часть себя, поставил бы и ва-банк, если бы она приняла - но мы играли на маленькие ставки. Играли на "сегодня", "сейчас", "во вторник", в "я сверху", в "ты не ревнуешь меня, тебе все равно!" и так далее.

Но я планировал из этой сделки вынести свой процент - любить ее так, чтобы она поверила мне. Поверила бы в то, что я отдам ради нее все, что я ее люблю. Чтобы ей было больно, когда она меня покидала, возвращаясь в свою сумасшедшую жизнь. Чтобы всегда-всегда возвращалась ко мне.
И этот куш мне был нужен.

Она все время говорила мне - "Ты будешь мои последним мужчиной, после тебя - все".
Что "все", я не уточнял, но скорее всего, долгая жизнь ее страшила. Учитывая ее бурный образ жизни, я бы тоже не стал дожидаться старости. Ну а что до "последнего" мужчины - что ж, я был у кого-то первым, буду и последним. Я ловил себя на мысли, что надо бы ее спросить о странных намерениях, и разузнать, что же значит "все" - но мое врожденное равнодушие к таким вопросам не давало мне этого сделать. Жизнь, смерть - все мы умрем. В конце-концов, еще не так давно я даже не знал, что Сэнди существует на белом свете. Умерла бы она до нашей встречи - я бы ничего об этом не узнал. Впрочем, я где-то в глубине души не верил, что она так поступит - хотя, опасения все же были сильнее.

Но она не покончила с собой, как я опасался. Она блефовала, а я не знал об этом. Она завязала с наркотой и выпивкой - так внезапно, что я не понял, что произошло.
Я повел ее в бар - она отказалась.
Я думал, что ей, должно быть, дурно, или болит голова.
Я сказал, что тогда просто попьем кофе, и мы пошли.
Сидели и пили кофе, мирно болтали. Но я думал - что-то здесь не так.

Я не знаю, что с ней случилось - как будто со своим приходом в мою жизнь она стала другой, будто я изменил ее. Но я не делал этого! - во всяком случае, так мне казалось. Однако, при должном размышлении, я понял - все, что я хотел, случилось. Я хотел, чтобы она поверила мне, поверила в то, что я отдам ради нее все, что я ее люблю. Ей было больно, когда она меня покидала ради своих сумасшедших будней - и вот она решила с ними покончить. А не с собой. И виноват в этом именно я - добившись своей цели. Нужно мне было, понимаешь, чтобы любовь, чтобы все такое - зачем!... но тогда я не понимал этого.
И когда она бросила пить, я ждал, когда она снова начнет. Но у нее все было хорошо. Она сменила круг общения, завела новых друзей, не вспоминала о прошлом, избегала бывших знакомых. Единственной постоянной в новом уравнении ее жизни был я. Мы по-прежнему встречались, по-прежнему съезжались на краткие сроки, по-прежнему общались, так же глупо ссорились, так же глупо мирились. За исключением того, что она больше не притрагивалась к спиртному, про дурь и вовсе было забыто, как о страшном сне.

Мы съехались окончательно, и жили в ее домике на берегу моря. Дела ее пошли в гору, когда она взяла все деньги, сэкономленные на трезвости, и вложила в свое дело. Деловая, красивая, успешная женщина, ведущая трезвый образ жизни. Образец для подражания. Наверное, как и ее бабушка, доживет до ста лет. Рядом с ее - нашим? - домом соседствовал магазинчик, где она завела бойкую торговлю. Я чувствовал себя женатым человеком, хотя ничего официального между нами по-прежнему не было. Прошел год, но она так и не выпила ни грамма спиртного. Я, конечно, не подливал и не провоцировал - но надеялся. А вдруг? - по праздникам, на новый год, на день рождения... но даже капля шампанского не коснулась ее красивых губ.

Бабуля ее была счастлива, но она не могла понять, почему я грустнел.
- Ты чего, внучек? - спрашивала она, заглядывая мне в глаза. - Почему такой грустный?
- Ничего, все нормально, - отвечал я.
И мы оба осознавали, что я лгу.
А я, наконец, понял, что значило "все" из уст Сэнди.

К тому времени старушке все-таки исполнилось сто лет.
Какая дата.
Празднество было соответствующим - много гостей, таких же, кстати, стариков, и много выпивки. Сэнди, на радость своей бабульке-имениннице, не пила. Ни капли.
Зато я напился в стельку.
И мы продолжали жить вместе с Сэнди. Она косо смотрела на то, что я сам стал пить не меньше, чем она в свое время, но ничего не говорила.

...Однажды я вышел из ее - нашего? - домика на берегу моря, погладил на прощание всех трех ее - наших? - собак (Джейкоб вымахал в здоровенного ласкового пса), и почувствовал, что пустота в моей душе пожрала меня окончательно. Я не чувствовал в себе любви к Сэнди. Я предпочел бы видеть ее мертвой и жить с воспоминанием о том, какой прекрасной она была - но с сегодняшней Сэнди мне было не просто скучно. Мне было страшно. Страшно от той пустоты, что царила между нами; хотя, Сэни до сих пор меня очень любила. Возможно, даже больше, чем раньше.
Но она не понимала, чего я от нее жду и чего в ней ищу. А я бросил эти поиски, потому что в ней больше не было того, что я так отчаянно пытался найти.

Мне некому было больше говорить о том, что завтра пойдет дождь, и что всю ночь можно будет слушать эту симфонию, барабанящую по крыше. Не с кем было напиться и проснуться под шум этого самого дождя. Не с кем было сидеть и слушать шум ветра в густых кронах. Не с кем было поделиться всем тем, что витало в моей голове - в наших головах. Теперь ее это не интересовало.
С кем мне теперь говорить о черных дырах в безбрежном космосе?
С кем мне теперь говорить о прошлом, которое на самом деле было забытым будущим?
Кто мне будет рассказывать о том, что бесконечность - наш лучший друг?
Кто мне будет рассказывать о том, как под звук дождя душа уносится к бесконечности?
Все было кончено.

И вот я стоял у касс аэропорта и покупал билет в один конец - в один конец, куда угодно, лишь бы подальше от нее.
Я больше не любил Сэнди - собственно, я ее никогда не любил.
Я любил только ту женщину, что просыпалась в ней, когда она была пьяна.

Где-то впереди, в тумане моей потерянной жизни, зеленый свет сменился на красный.