У порога

В чем-в чем, а в литературе  я сомневался мало. Дело-то святое, из-за него и филфак. Существовал, правда, еще Литературный институт имени Горького, но, в конце концов, чтобы писать, не обязательно учится именно там. Жванецкий — тот вообще инженер водного транспорта. Механик. А ведь какой!
Устный  по литературе принимали двое: представительный товарищ средних лет, настроенный, по-моему, вполне демократически, и дама, должно быть, ровесница той, что давала фатальные советы пушкинскому Герману. Особа, с виду, очень суровая.
Экзаменационные карточки всей абитуры, рвущейся к изящной словесности, — в стопке на столе у более молодого сотрудника, выполнявшего параллельно и роль секретаря-делопроизводителя. По мере освобождения того или другого экзаменатора стопка таяла в порядке очереди, по которой мы и заступали на Голгофу. Мой черед — вслед за невзрачной толстушкой. Она держит ответ у суровой дамы. Видно, что диалог меж ними складывается с боями. Барышня что-то понуро лепечет себе под нос. Листочки с какими-то каракулями мечутся в ее дрожащих ручках, словно игровые карты. Суровая дама меж тем, похоже, уже не слушает и только задумчиво курит папиросу, решая очередную участь.  Сквозь щелочку в чуть приоткрытой двери аудитории я скоро увидел слёзы... Нет, только не к ней!
Но судьба есть судьба. Именно пред строгие очи меня и доставила очередь.
Ну, может, не строгие. Просто немножко усталые и беспристрастные, в общем.
Билет. Два вопроса. Есенин и Гоголь.
Страшного вроде бы ничего. Известные имена, в курсе многого. Но дьявол в деталях! И даже не в них, а просто в волнении, которое всегда нам мешает с размахом оценить обстановку.
Первый вопрос — тема родины в лирике Есенина. В нормальном состоянии я бы даже не раздумывал: у Есенина всё о родине. А тут ведь ассоциации традиционные понеслись: родина — партия — революция… Вообще не мог вспомнить, что же такое  писал на сей счёт взбалмошный Сергей Александрович!
Но всё-таки сказался опыт прежнего института. Экзамены меня не пугали. Импровизации рождались мгновенно:
—А давайте я вам лучше расскажу о Маяковском?
Тут я считал себя докой. В армии вёл целый концерт, посвященный поэту. Тысячный зал — и никакого смущения!
Тётушка вскинула взгляд. В глазах проскользнуло любопытство. По крайней мере, от моей наглости.
—Хорошо, — согласилась она. — Поэма Владимир Ильич Ленин.
Да что за напасть-то такая, чертыхнулся с досадой? Ни строки не смог вспомнить!
—А давайте я прочитаю вам «Левый марш»? Всё равно это как бы о том же…
И не став дожидаться ответа, приглушенно, дабы не отвлекать всех, понёс:
                Разворачивайтесь в марше!
                Словесной не место кляузе…
Она заулыбалась.
—А хотите «Товарищу Нетте, пароходу и человеку»?
—Не надо. Давайте следующий вопрос. Что у вас там?
Знак показался не добрым. Конкретного ведь — ни слова.
Ну ладно. Дорогу осилит идущий!
Второй вопрос.
—Тема русской тройки в «Мертвых душах».
По сути, это даже не о Гоголе, о другом. Чичиков, все остальные (мы, в том числе, теперешние) лишь производное. Эта Тройка мчит нас уже больше тысячелетия. Куда вот? Бог весть. Никто толком не знает.
Но это я сейчас говорю, а тогда утонул в мелочах. Сюжет, эпизоды, яркие образы…
Она понимала, конечно, что я знаю роман. Читал, во всяком случае. А я по глазам её видел — нужно большее! Но вот что?
О молодость! Чтобы прикрыть свою бестолковость, на что только не ведёшься. А уж фейерверки, блестяшки — не корми хлебом.
—Чуден Днепр при тихой погоде…
Ну как без цитаты? Мы же в литературе — как рыба в пруду!
Если бы она в этот момент не затягивалась «Беломором» и не расслабилась, я бы  не уловил её реакцию. Но так перехватил взгляд. В нем мелькнула ирония. Ляпнул, значит, что-то не то…
—Но это не из «Мертвых душ», — подчеркнул наугад.
—Да, — кивнула она благосклонно, — это «Вечера на хуторе близ Диканьки».
Ну, словом, в дерьме я был полном.
И ничего не мог уловить по её глазам. Там не было ни разочарования, ни восторга. Просто раздумье. И колечки папиросного дыма, уплывающие в украшенный ажурной лепниной потолок. Наконец, она подтянула к себе мой экзаменационный листок.
Ну, всё, решил я..
Взяла авторучку.
Как жалко, мелькнуло внутри. Ещё один год потерян.
Графа — оценка.
Она оттолкнула ко мне листок.
Но что это? Там — «хор»!
—Я знаю, вы должны учиться у нас.
Сухой, уверенный тон.
—Удачи!
История на этом не закончилась. Уже на последнем курсе я попал к ней же. Это была русская литература конца XIX-го века. «Анна Каренина».
Не скрою, читал я монографию своего визави. Так поступают многие, чтобы повысить свой рейтинг. Суть заключалась в том, что Каренина — дура. Но я не льстил ей как автору, просто думал примерно так же. Голову предпочтительней использовать по назначению, а не укладывать на рельсы. Даже полено у папы Карло умело находить выходы из самых запущенных ситуаций.
В зачетке появилось «отл».
И только тогда я напомнил ей про начало нашего знакомства:
—Знаете, а ведь это вы оставили меня в литературе.
Она посмотрела с недоумением. Вряд ли она меня помнила.
—Да? — заулыбалась удивленно.
А мне в голову пришёл Пушкин: «случай, донна Анна, случай…».
Много поздней подумалось: а что же такое — случай? Это же конкретные люди, которые попадаются нам на пути. И либо понимают нас, либо нет. Отсюда и наша судьба. Распахнутые или захлопнутые двери…