Молекула и профессор

Крупнейший немецкий ученый, даже не немецкий, а мировой, гений, величайшее светило - придумал лекарство от СПИДа. Он вывел специальную сложную молекулу, которая полностью побеждала эту болезнь.

Вечером во вторник, после тягостных трудов, он вынул, наконец, молекулу из-под микроскопа специальными щипчиками и положил ее на ладонь. Маленькая и твердая, блистающая чистейшими лучами спектра и цепляющаяся своими длинными тонкими лапками за красную, изъеденную кислотой кожу профессора молекула лежала на его ладони и слепила лучами своего могущества.

Долго любовался профессор своим блистательным творением, потом он опомнился и решил как можно скорее ввести молекулу себе, чтобы обезопаситься от возможного страшного недуга. Он засучил рукав и воткнул шприц себе в руку - силища в профессорских мышцах была немалая, и, втыкая шприц, он нередко по ошибке прокалывал кости насквозь - но на этот раз ему и вовсе не повезло, игла сломалась, раствор брызнул и драгоценная молекула выплеснулась на ковер.

Тут профессор ударил себя другой рукой по лбу. Как же он мог забыть, что эта рука у него протез!


Наконец профессор сделал себе таки укол и молекула вошла в его организм.

В эту ночь профессор спал глубоким и безмятежным сном и тихонько улыбался во сне. О да, теперь он будет спать спокойно, отныне смертоносная зараза не может причинить ему никакого вреда. А ведь по роду своей деятельности он столько раз подвергал себя опасности заразиться ужасной болезнью!

Наутро профессор выпил кофе и, поедая желтенькое куриное яичко, уже построил в голове схему молекулы против гриппа и даже продумал возможность создания молекулы от рвоты. Съежившись, профессор выплюнул изо рта две косточки, попавшие в варенье, и выпустил тоненький фонтанчик чаю.

После завтрака он долгое время рассматривал под микроскопом подкожных гнид, взятых им из лаборатории, потом пришла посетительница, разделась и села против него в кресло, прервав тем самым приятное занятие профессора.

"Я вам введу молекулу против страсти и молекулу против мужчин", - сказал ей еще до того, как поздоровался профессор.

"Ой, да-да, профессор, скорее, скорее введите, я вся горю нетерпением", - говорила она, и при этом сидя совершенно неподвижно, боясь нарушить что-нибудь в сложном устройстве лаборатории.

Профессор встал и специальной метелочкой обмел пыль с ее колен, плеч и бедер, которые порядочно запылились от этого пыльного воздуха, содержащего в себе многочисленные химические элементы, а также влиактры, колбы и даже мелкие детали химических машин. Оказывается, пока профессор рассматривал гнид, она уже восемь часов - полный научный день - не шевелясь просидела, стараясь не мешать профессору, в кресле.

- Ах, я так устала сидеть, - сказала она, - помогите мне, профессор, сделайте что-нибудь, я так голодна!

- Голод тела или голод души вас беспокоит, пациентка, - на все у меня есть лекарство.

- Ах если бы я знала, доктор! Наверное, во мне говорит голод кожи, у меня шагреневая кожа, а у вас воловьи кресла.

- У меня воловьи кресла? Да это у вас воловьи чресла! - сам не заметил того профессор, как опьяненный ее ароматом заговорил стихами.

- Боже мой, как жарко, - сказала она после десятиминутного молчания. - Хотите соку, профессор?

- Да-да, конечно хочу!

- Я вся вспотела, - и правда в эту же секунду на ее совершенно сухом теле выступил прозрачный, словно свежая роса, пот, пахнущий соком земляники.

- Да-да, я хочу соку, - повторил профессор.

- Так выпейте же его! - страстным шепотом произнесла вспыхнувшая женщина.

Профессор молниеносно распахнул холодильник, выхватил пакет с соком и тремя лошадиными глотками опустошил его весь. Жажда еще более нестерпимая, чем прежде, обожгла его губы.

- Вы более не хотите пить? - спросил он странно разглядывающую его даму. - Я оботру вас полотенцем, если вы более не хотите пить, - сказал он, а она ответила:

- Теперь я не только хочу пить, но я еще и ужасно голодна!

Профессор растворил настежь холодильник и просверлил его своим взглядом до самого глубокого нутра, которое только может быть у холодильника, затем выхватил откуда-то оттуда капающую холодным жиром куриную ножку и набросился на нее своими ненасытными зубами. В мгновение ока эта важная часть курицы исчезла в бездонном профессорском желудке.

Женщина, сидящая в кожаном кресле, страдала, тем временем, все сильнее и сильнее, слезы выступили на ее очаровательных глазах, живот ее весь покрылся мелкой напряженной рябью, словно море перед бурей, и мышцы ног невероятно напряглись. В такие моменты, как известно, чрезвычайно опасно сидеть голой, но она все сидела и все сидела. Вот-вот, казалось, выпорхнет она ввысь, как ангел, в долю секунды возносящийся к маленькой тучке, и прозрачность потолочных стен и подвальных крыш над ее головою и под ее ногами парила, словно наилегчайшее лабораторное вещество.

- Ничего, не падайте духом, милейшая! - прокричал не смущаясь профессор откуда-то, как ей показалось, издалека, - я удовлетворю вашу главную, последнюю страсть и напою вас той водою, которая после фонтаном будет бить наружу из вашего организма для всех людей, и которой хватит на них на всех, на них на всех! Я напою вас знанием. Знанием самое себя. Знаете ли вы, откуда вы взялись в этом теле, как вы в нем очутились, кто вас запер в него и заставил страдать? Как вырваться вам на свободу, где искать ключа, если не видно замков, куда просунуть и сквозь что посмотреть, если нет щелей? Скажите: "Вы меня бесите, профессор".

- Вы меня бесите, профессор.

- Еще, еще!

- Вы меня бесите, профессор. Вы меня бесите, профессор.

- Еще!

- Вы меня бесите, профессор.

- Вы плачете? Почему?

Крупные-крупные, крупные и густые слезы катились из глаз женщины, и потоки их, устремляясь по холмистой поверхности ее, стекали к ногам ее, просачиваясь между пальцами на пол и щекоча эти ноги.

- Вот они, вот они эти слезы, боже, сколько я ждал их, - бормотал профессор, собирая драгоценные капли в четыре разных пробирки: прямо из-под глаз - в одну, напитанные нательным веществом на склонах холмистого тела - в другую, в третью - из прощелин между пухлыми пальчиками на ножках, капли, вобравшие в себя тоненькие, маленькие щекотинки и зародыши смеха, а остальные со вздрагивающего от холода и голода животика - полные животного страдания.

Последняя порция была испорчена все растворяющей слюной пациентки - она плюнула в сердцах и попала прямо в бесценную жидкость на донышке узенького сосуда.

Но это последнее досадное обстоятельство не испортило нарастающего порыва страсти профессора - все в нем взыграло, тело его, как губка, в мгновение напиталось энергией, черпавшее ее, казалось, прямо из воздуха. Не оглядываясь, ученый бросился к микроскопу. Пальцы его лихорадочно настраивали прибор, свободная рука листала дневник, и уже сумасшедшее перо бегало порывисто по бумаге.

- Что же теперь, профессор? - вопрошала пациентка и на седьмой раз получила наконец ответ:

- Через неделю придете. Я исследую вашу душу. Жидкости, флюиды - им надо внимать, они несут в себе зародыши жизни, в них энергия... я вас исследую, я вас исследую, я вас исследую... - угасая в черных провалах ночи, несся его крик за плачущей, укутанной в белое покрывало бегущей во тьме и в теплом, влажном, далеком от понимания истинных причин бытия воздухе.