Новогоднее сти...

По улице шла голая женщина. На вид ей было лет тридцать пять. Она шла небрежно, ни на кого не глядя, брезгливо переступая через мокрые пятна, образовавшиеся вследствие неизвестно чего на тротуаре.

Руки свои она держала напряженно согнутыми в локтях и, казалось, вот-вот должна была оттолкнуть ими от себя кого-то. Она как будто не видела или старалась не замечать встречных прохожих. Если на дороге попадался кот, то брезгливо откидывала его в сторону вытянутой ногой.

Женщина прошла уже почти что милю, когда неожиданно была одарена цветами заглазевшимся на нее молодым человеком. Очевидно, эти поганки (назовем их так условно) предназначались не ей, так как мнимый романтик сразу же получил крепкую пощечину от кого надо и схватился за зубы. Но проходившая мимо не удостоила его взглядом. А он глядел ей вслед, хотя и был безжалостно мотаем чьими-то руками, даже когда она была уже далеко.

Словно облако холодного неприкасания сопровождало ее. Никто не смел приблизиться к ней ближе, чем на расстояние одного дыхания. Даже когда она неожиданно поворачивала голову и крепкая коричневая коса, заплетенная красной лентой, хлестала по носам, - и тогда никто не осмеливался ничего сделать. А она все шла и шла до того непринужденно, что находу съела маленькую шоколадку с открытого прилавка кондитерской и никто ничего не сказал. Фантик она пустила в клубящуюся над тротуаром пыль, его завертел воздушный винт и поднял на уровень лиц и выше, к нижним балконам домов вместе с кольцами уличного дыма и облачками гари.

Вообще, пыль повалила вдруг откуда-то. Ветер покатился вдоль улицы промежду домов, от моря до самого бродячего квартала, подхватив необлаченную женщину за бедра и стараясь развернуть ее вспять и заставить оглянуться назад. Шуршащие листья из канавы сунулись ей в лицо, но от облака пыли она ушла чистая, как будто и не соприкасалась с ним, белая, словно только что родившаяся, не от человека, а от чистого морского воздуха с пеной и ветров. У нее была такая белая кожа, что на пестрой разноцветной улице она казалась каким-то движущимся неокрашенным пятном, и невольно руки тянулись протереть глаза - может быть, на них села пылинка?

Все, кто встретили глазами однажды это белое тело, уже не могли разойтись с ним взглядом и провожали его в далекую уличную даль, словно силясь разглядеть на нем или вспомнить что-то очень давнее, и следовали глазами за маленьким белым пятном, мелькающим в просветах между вещей на уличном горизонте, даже когда его там давно уже не было. В этот летний день люди невероятно мучались от жары и просто истекали потом, слизывая его со щек и губ горячими языками, но на бледную женщину это почему-то не распространялось, будто бы она шла в облаке холодного тумана, и всем, кто оказывался рядом с ней, становилось холодно, и тем сильнее бросало в жар после, когда она проходила.

Оказалось, что идет она по этой длинной прямой улице не просто так, а с определенной целью, потому что в конце, перед какой-то бесформенной площадью, она встретилась с высоким определенным человеком. Одет он был в совершенно черный и длинный фрак и был похож на высокого черного ферзя, тогда как она была похожа на голую белую королеву. Только тонкая алая лента в косе отличала ее. Он встретил ее на "Вы", теплым и твердым голосом, от которого обернулись все, не замечавшие до сих пор этой сцены. Все стояли вокруг автобусной остановки: небрежно одетые мужчины и небрежно раздетые женщины, все они ожидали чего-то от проезжей части, повернув в напряженном внимании свои головы против хода движения. Четкость и вежливость его вопроса привлекли к себе внимание всех.

Коричневые глаза женщины глядели крепко и как будто цапали своим взглядом. Твердая коричневая коса с алой ленточкой висела почти параллельно земле. Человек в черном фраке, с черными волосами, которого звали Теодор, стоял невероятно близко к королеве, так что все готовы были ахнуть, но не касался ее ни одной из частей своего тела и ни одним из краев своего платья. Он стоял в черном фраке и черных ботинках, словно черное облако, вышедшее из черной ночи, а она - словно белый дым или белый снег, слетевший с белого неба, и он сказал ей: "", и она сказала - "Да. И для этого я прошла к тебе всю эту дорогу, оттуда, - кивнула она, - и сюда, вот так..."

"Я горд, - сказал он, - тем, что с нами происходит". - И помолчав: "Сегодня необычный день". - В это время у него страшно заболело сердце, он схватился за грудь и, скорчившись от боли, упал на спину. А она склонилась над ним.

- Я буду любить тебя даже когда ты умрешь, - повторяла она, а он не слушал, а только вдыхал аромат ее очаровательного тела. Она склонялась над ним и благоухала, а потом и вовсе легла на него. Он не слышал своей боли, а слышал только ее запах - такого запаха он еще никогда в жизни не ощущал. Глаза его смотрели куда-то в небо, поверх нее, но лицо видело ее всю, он видел ее красоту кожей своего лица. Такое нечасто бывает, хотя кожное зрение - явление, признанное наукой. А она всем телом: грудью, животом и ногами чувствовала на себе взгляд его лица. Губы его шептали: "Королева, королева..."

- Жарко, - неожиданно сказал кто-то; все слышали, но никто с уверенностью не мог сказать, кто это был, и в это время всем на удивление пошел снег. С неба повеяло холодом, и в воздухе закружились большие, легкие снежинки, каждая величиной с ладонь. Снежинки садились на ресницы и лицо королевы и, становясь прозрачными, таяли, тонкими ручейками стекая на пол с ее щек.

Движение остановилось, дорогу замело до сугробов, все постепенно разошлись по домам. Температура упала, лужи покрылись льдом, а дома - снегом. Боль в сердце давно прошла, они сидели: Теодор и королева в снежном сугробе, он во фраке, она - голая, оба не замечали холода, а разговаривали и смеялись. Он обнимал ее и прижимал к себе, а она прижималась к нему. Он снял часть своего фрака и завернул ее в нее, и они быстро пошли по улице, а она была такая радостная и так смеялась, что поминутно выскакивала из его фрака и кружилась голая по заснеженной мостовой.

Так, не важно когда и не важно где, наступил новый, последний год этого уже всякие виды повидавшего века.