Шорохи

      Это было время, когда Данилка просыпался от шепота, от каких-то неясных стуков за стеной и осторожных шагов.
      - Спи, спи, - поправляя одеяло, тихо говорила мать.
      Но Данилка не засыпал, тревожно вслушиваясь в шорохи глухой ночи. Дом был большой, пятистенный. В нем, после того как хозяина-кулака сослали в Нарым, сделали две квартиры. Здесь поселились директор школы и Данилка с отцом, матерью и пятнадцатилетним Колей, младшим братом матери. Горницы квартир сообщались, дверь не заколотили, и Данилкина мать и тетя Лена, жена директора, все время ходили друг к другу. Ну, а о ребятишках и говорить нечего: Данилка и две директорские девчонки считали обе квартиры одной. Отцы редко бывали дома: они ездили по деревням, проводили собрания и агитировали крестьян вступать в колхозы.
      В ту ночь Данилка проснулся в тревожном предчувствии чего-то недоброго. Мать отвела его к тете Лене, подсадила на печку к девчонкам. Настя, ровесница и одноклассница Данилки, не спала. Четырехлетняя Томка посапывала, разметав руки. Тетя Лена накрыла ребят одеялом и велела спать. Но Данилка с Настей затаив дыхание прислушивались к шорохам за стеной. Данилкина мать, тетя Лена и Коля на цыпочках ходили по дому, чтобы не скрипели половицы, и осторожно выглядывали из-за занавесок на улицу. В окна бил синевато-серебристой полосой лунный свет, высвечивая комнату холодной бледностью. На крашеном полу лежал яркий отблеск, и на нем четко и зловеще вырисовывались черные кресты оконных рам.
      Данилка со страхом глядел на эти кресты: они напоминали ему темный, оббитый непогодой, покосившийся крест при дороге на Бийск, на том месте, где когда-то лихие люди убили купца.
      - Господи! - услышал он горячий, полный отчаяния шепот тети Лены. - И чо мы ставни-то не закрыли сегодня! Как на грех...
      Она стояла у косяка окна, выходящего на улицу. Рядом с ней стоял Коля и держал в руках маленький охотничий топорик, с которым Данилкин отец ходил на охоту.
      На чердаке явственно послышались тяжелые шаги.
      - Трубу начнут разбирать, - прошептала тетя Лена, и Данилка представил, как разберут трубу, влезут в дом бандиты и всех поубивают.
      Его затрясло. Рядом хныкала Настя. Данилкина мать подошла к ним, тихо сказала:
      - Не бойтесь, это дом оседает, вот и кажется, что кто-то ходит.
      - А ты почему не спишь? - спросил Данилка.
      - Не спится что-то, - вполголоса ответила мать и поправила на ребятах одеяло. - Спите, спите, а то уж утро скоро.
      Шаги на чердаке прекратились. Зато во дворе раздался приглушенный визг Зорьки. Ее почему-то не слышно было все время, и это удивляло всех. Собака вела себя спокойно, значит, все в порядке, иначе она лаяла бы. И вдруг этот приглушенный визг. Потом мыкнула корова.
      - Ой! - Тетя Лена сжала у горла руки. - Неужели?..
      И опять тихо.
      Но вот кто-то потрогал наружную дверь, потянул, легонько потряс. Тетя Лена и Данилкина мать кинулись к двери, быстро приставили ухват поперек косяков и притянули его полотенцем к ручке. Это в помощь большому железному крюку, на который была заперта дверь.
      Потом опять послышались шаги на потолке. Тетя Лена посмотрела на улицу и тоскливым шепотом сказала:
      - Ни души, как на грех! Хоть бы кто-нибудь прошел-проехал.
      - Самая глухая пора, - тихо подала голос Данилкина мать. - Как раз для них...
      Данилка представил "их" бородатыми, со страшными цыганскими глазищами и с топорами в руках, по которым течет кровь. Однажды он видел, как чужой дядька зарубил петуха у соседей, и тот петух скакал без головы, а с топора капала кровь, и сам дядька смеялся белозубой красной пастью в черной курчавой бороде. Он был курчав - кольцо в кольцо, - с блестящей серьгой в твердом, по-волчьи остром ухе. Увидев Данилку, он завращал синеватыми белками страшных глазищ и ухнул: "Ух ты, я тебя!" Данилка тогда обмер со страху и еле ноги унес. С тех пор "они" кажутся ему именно такими, как тот жуткий дядька.
      От тяжелого удара в дверь все вздрогнули.
      - Коля, беги! - сдавленным шепотом простонала Данилкина мать. Откроем окно, выскакивай и беги в милицию.
      Женщины бесшумно и быстро распахнули окно на улицу, и Коля выпрыгнул. В ожидании чего-то страшного, что должно было произойти с Колей, у Данилки остановилось сердце. Женщины молниеносно захлопнули окно и прижались по сторонам у косяков. Послышался топот возле дома, грянул выстрел.
      - Ой! - Данилкина мать схватилась рукой за сердце и бессильно опустилась на табуретку. - Неужели Николая?..
      Представив себе, как, обливаясь кровью, падает Коля, Данилка забился в истерике. Он еще помнил, как мать навалилась на него и, жарко дыша и целуя, успокаивала, говорила какие-то слова и все гладила и гладила по голове...
      Очнулся он утром.
      Сияло солнце, золотой сноп лучей бил в окно. Над Данилкой стоял целехонький Коля и рядом мать. Увидев их, он вспомнил ночь и заплакал.
      - Чего уж теперь-то... - сказала мать. - Все живы-здоровы, и папка сегодня приедет.
      Когда Данилка вышел во двор, то увидел толпу и двух милиционеров. Тетя Лена плакала, утирая слезы фартуком, и все спрашивала:
      - Чо теперь делать-то? Чо делать-то?
      Рядом, уцепившись ручонками в ее юбку, хныкала Томка. Настя молчала, хмурила брови. Она взглянула на Данилку черными глазами и печально сказала:
      - У нас Пеструшку зарезали.
      У раскрытых дверей пригона, вытянув шею и далеко откинув голову, лежала корова. Поперек черной шеи ее будто был брошен красный лоскут. Данилка не сразу понял, что у коровы располосована шея и из нее натекла лужа крови.
      - Ах, изверги, изверги! - вздыхал дед Савостий. - Надо фелшара, чтобы досмотрел - отравлено мясо аль нет. Ежели не отравлено - продать можно, а шкуру на заготовку сдать.
      - Да ребят же кормить надо, молоко-то свое было, а теперь чо? говорила тетя Лена и заливалась слезами под сочувственные вздохи соседок.
      - Оно, конечно, так, - соглашался дед Савостий и опять за свое: Хорошо бы, не отравлено, продать можно, а то совсем пропащее дело зарывать.
      Женщины вздыхали, горестно смотрели то на корову, то на хозяйку, а солнце весело всходило, и ему не было никакого дела до того, что творится на земле.
      Данилка увидел, как Коля с лопатой прошел за пригон, все молча проводили его взглядом. Все уже знали, что ночью Коля бегал в милицию и что за углом дома нос к носу столкнулся с бандитом и тот от неожиданности выстрелил в землю из обреза, а когда прибыли милиционеры, бандитов и след простыл.
      - Собаку и то не пожалели, - прошамкал дед Савостий. - Как бешеные волки вызверились.
      "Собаку? Какую собаку?" - подумал Данилка и вдруг похолодел от недоброго предчувствия.
      Он кинулся за Колей. За амбаром, вытянувшись и неловко подогнув ноги, лежала Зорька.
      - Они ее повесили, - сказал Коля и начал ожесточенно копать яму.
      Данилка смотрел на мертвую собаку, и слезы сжимали ему горло.
      - Вот тащили. - Коля показал след на земле.
      Данилка представил, как, чуя смерть, упиралась Зорька и как тащили ее и ругались "они". Повесили собаку на конце бревна верхнего венца пригона. На бревне все еще болталась обрезанная веревка. Это Коля отсек ее. Данилка не выдержал и заплакал. Коля прижал его к себе.
      - Тут плачем не поможешь, тут по-другому надо.
      Голос его зазвенел, и рука крепко, до боли, сжала Данилкино плечо.
      - А почему она их не кусала? - спросил сквозь слезы Данилка.
      - В толк не возьму, - раздумчиво сказал Коля. - Наверное, петлю издаля накинули.
      Он вдруг оттолкнул от себя Данилку и догадливо прищурил глаза.
      - А ведь это, поди, Митька сделал, Первухин. Он ловкач петли издали кидать. Ей-богу, он! - И чем дальше говорил Коля, тем больше в голосе его звучала уверенность. - Ну погоди, мы тебя выведем на чистую воду! погрозил он в тот конец села, где жил Митька, кулацкий сын.
      Зорьку закопали, и Коля ушел. Данилка остался один. Он сидел и смотрел на свежий холмик, под которым лежала теперь Зорька, и вдруг вспомнил, как года четыре назад, когда он был совсем еще маленьким (теперь, перейдя во второй класс, Данилка считал себя взрослым), вышел он утром на крыльцо и не поверил своим глазам. Перед ним сидела Зорька, которую он не видел несколько дней, а возле нее копошились щенята! Зорька в знак приветствия постучала по земле хвостом, умильно поглядывая на кусок пшеничного хлеба с маслом в Данилкиной руке. Сидела она царственно, а малыши ползали возле ее ног и не обращали никакого внимания на Данилку. У Данилки глаза разбежались: он не знал, на которого из них смотреть. Два щенка были как Зорька - пестрые, белое с черным; один - весь черный, а лапки белые, будто в вязаных носках; а еще один - весь белый с черными ушами. Зорька улыбалась и постукивала хвостом. Щенок, у которого были черные уши, вдруг чихнул, тонко и смешно, чихнул так, что не удержался на лапках и шлепнулся на животик. Данилка засмеялся. А Зорька мела хвостом по земле, поднимая легкую пыль. Данилка отдал кусок хлеба с маслом собаке. Зорька, вытянув шею, не вставая с места, осторожно взяла кусок, постучала хвостом в знак благодарности и начала есть, слизав сначала масло. Щенки тыкались носом в кусок, пробовали его сосать. Зорька снисходительно и терпеливо ждала, когда ее несмышленыши отстанут от хлеба. Когда щенята отступили, Зорька легла на живот и, зажав кусок передними лапами, съела его до крошки. А щенята вдруг заторкали ее в бок, повалили и, поскуливая, стали жадно сосать. Данилка сел на корточки и следил за ними. А Зорька лежала на боку и смотрела то на Данилку, то на щенят, и в глазах ее были ласка и довольство. На крыльце появилась бабушка, Данилка закричал в восторге:
      - Бабушка, бабушка, у Зорьки щенки!
      Бабушка всплеснула руками, засуетилась:
      - Ах, раскрасавица, ах ты моя матушка, вывела на свет своих деток-то! Сейчас, сейчас, касаточка, я тебя покормлю!..
      Бабушка вынесла кусок мяса с костью и дала Зорьке.
      - Ешь, моя голубка, ешь, набирайся сил, а то они тебя всю высосут, эти разбойники. Ах, какие красавцы!
      Зорька ела, поглядывая на бабушку, на Данилку и на свое непоседливое потомство.
      Зорька была красивой собакой, серая, с белыми и черными пятнами, с вислыми черными ушами, со светлыми бровями и черным, всегда влажным носом. Длинная волнистая и шелковистая шерсть покрывала ее, и Данилка любил выбирать из нее застрявшие репьи. Она была на редкость чистоплотна. Мать Данилки, которая не терпела никаких собак, Зорьку пускала даже в чистую горницу.
      Какое прекрасное было тогда утро! Какой подарок преподнесла всем Зорька! А теперь она лежит под свежим холмиком желтой глины. Горько-горько на сердце у Данилки, и он никак не может понять: зачем убили Зорьку?