Северные королевства, нашествие и... глава 7

                Глава VII


                «…Маруся:
                <…>    
                Что молчишь, мил-друг Федот,
                Как воды набрамши в рот?..
                Аль не тот на мне кокошник,
                Аль наряд на мне не тот?..
                Федот:
                На тебя, моя душа,
                Век глядел бы, не дыша…».

                Леонид Филатов. «Сказ про Федота-стрельца»


                «…И бабец пред ним возник:
                Тёлкой стала хоть куды,
                От башки и до м***ы,
                Вся прекрасная такая,
                Растудыт твою туды…»

                Сектор Газа. «Кащей Бессмертный»


        –     Так что это, скорее, можно назвать коммерческим предприятием, нежели романтическим приключением, – закончил свой рассказ Виктор, в очередной раз ощупывая левой рукой висящий у него на поясе, только что врученный ему графиней, увесистый кошель, туго набитый золотыми прибыградскими ноблями. – И, кстати, заметь: весьма удачное предприятие. Графиня безоговорочно согласилась субсидировать меня деньгами для благородной миссии поиска моей затерявшейся престарелой матушки, или, если сбудутся самые мрачные прогнозы, могилы ея на многострадальной церестрийской земле. Ну и, конечно, будя она отыщется живой и невредимой, незамедлительно испросить у неё благословения на счастливый брак со столь титулованной и богатой особой, как вдовствующая третья графиня Моркорн. Ты её видела? Она прямо тает при виде меня. А если хочешь знать: мы с ней знакомы всего-то на всего второй день.
        –     Ну, и ловкач же ты, сэр Виктор, должна признать, – иронично усмехнулась Катрина. Они ехали рядом, едва не касаясь друг друга стременами. Гнедой жеребец Виктора все время косился на белоснежную Звездочку чародейки и периодически фыркал, кивая своей головой и прядая ушами.


        Видать по всему, весна рядом, подумал Виктор, наблюдая за поведением своего коня. Денек, разгоравшийся вокруг, и вправду был каким-то весенним.
Яркое, очень даже заметно пригревавшее солнце весело светило в чистом безоблачном ярко-голубом небе, и поигрывало своими лучами на переливчато искрящемся, еще по-зимнему белом снегу. Морозный утренний воздух казался прозрачным и свежим, Виктор с удовольствием вдохнул его полной грудью и повернулся к Катрине.
        –     Глянь, денёк-то какой, а? Прямо весна красна, да и только! – воскликнул он.
        –     Так ведь март на дворе, – безо всякого энтузиазма откликнулась чародейка. – Пора, вроде бы.
        –     Да что ты говоришь? Сегодня первое марта, что ли? – уточнил Виктор.
        –     Именно, – коротко подтвердила Катрина. Эльфийка с самого их отъезда из замка лорда Летсмара была явно не в духе. Виктор решил, что, возможно,  причина её плохого настроения крылась в каких-то не очень добрых вестях о Бреле из Возеля, но спросить об этом он, как-то, не решался, стараясь отвлечь чародейку легкомысленными разговорами о погоде, своих похождениях на вчерашнем балу и на прочих светских раутах за прошедшие несколько недель. Получалось у него, надо сказать, не очень, чтобы фигуристо. Катрина лишь коротко комментировала некоторые фразы своего собеседника, продолжая сосредоточенно думать о чем-то своем, явно невеселом.


        Они миновали огромные прибыградские крепостные ворота и, выехав в городские предместья, свернули со столь знакомого Виктору по прежним путешествиям тракта, направившись к монастырю святого Поталиона. Высокие белые стены и колокольни обители, сверкающие в лучах утреннего солнца своей позолотой, легко угадывались впереди, за многочисленными домами и домиками городского посада. Поглядев на эти стены и купола, Виктор вдруг остро ощутил в душе, насколько сильно он соскучился по своим спутницам, с которыми не виделся уже полмесяца. Его охватило тягостное щемящее волнение и желание тут же пришпорить коня и пуститься вскачь к монастырю, каковое он, надо сказать, не без труда, поборол в себе.
        –     Что, не  терпится увидеться с милыми сердцу подружками? – в очередной раз продемонстрировав свою проницательность, спросила Катрина без улыбки. По интонации, с которой она это сделала, было совершенно непонятно, то ли она иронизирует, то ли сочувствует.
        –     Не терпится, – просто подтвердил Виктор, даже не став уточнять, читала ли чародейка его мысли, угадывая, о чем думает её спутник или догадалась обо всем чисто интуитивно. Ему это было все равно. Но вот настроение эльфийки его всерьез обеспокоило, поэтому он внимательно вгляделся в красивое лицо ехавшей рядом всадницы и осторожно поинтересовался:
        –     Что с тобой, Катрина? Ты на себя не похожа. Что-то с Брелем случилось? Он ранен? Может...
        –     Что ты заладил, как не знаю кто – Брель, Брель... – взорвалась тут же чародейка. – Если ты так уж хочешь знать, то да, он ранен. Тяжело ранен. И попал в плен. Он сейчас в ханской ставке, где-то у Елдугэна. Это все, что мне о нем известно. Хорошо, что хоть в живых остался в той мясорубке. Хотя, на самом деле, кто знает, что там на самом деле лучше. Да только разве же дело в одном лишь Бреле? Хотя и в нем, конечно тоже... Просто... - было заметно, как боролась с волнением и тяжело подбирала слова Катрина для своей тирады. Она совсем не собиралась говорить всего этого, но держать свои переживания в душе чародейка больше просто не могла. Вопрос Виктора, став этаким катализатором, выплеснул наружу поток того, о чем она беспрестанно думала и тревожилась последние несколько дней. С тех самых пор, как узнала о падении Альматора, и о ранении Бреля, и о других страшных и кровавых подробностях штурма, о которых Виктор не знал и не мог знать, да и, пожалуй, не узнает уже никогда. А может даже и знал. Ведь он видел разрушенную почти до основания Церестру, видел толпы изможденных и до смерти запуганных беженцев, видел скрюченные замерзшие трупы у дорог, пепелища пожарищ, над которыми кружилось черное, как сами пожарища, вороньё...  она с силой выдохнула и продолжила:
        –     Просто эта война, эта смерть, это настолько страшно... совсем не так, как в книжках и балладах... совсем не так! Вот сейчас приедем в монастырь, увидишь, какими девчонки стали... и вообще, какие мы все... какой ты... нам жить бы всем, радоваться весне вот этой, солнцу, всей вот красоте этой вокруг, а я вас на смерть... на смерть вас отправляю, понимаешь ты это или нет?! Почему кто-то должен рисковать жизнью, умирать, зачем? Ведь погибают-то всегда самые лучшие. А трусы и негодяи – вон они все – на балах, да на приемах, выторговывают себе тепленькие места и должности после войны. Уже сейчас. Еще ничего не ясно, еще не понятно, чья возьмет в итоге, а они уже... Им все равно, кому служить. А лучшие должны идти и рисковать жизнью, умирать в сражениях, в осадах и штурмах, пока эти... и ты еще спрашиваешь, что со мной? Эх ты, чурбан...
        –     Хех, ты и про чурбан помнишь? – шутливо осведомился Виктор, чтобы хоть как-то сгладить этот неприятный разговор. – Только не превращай меня в него, а то я хочу девчонок увидеть, а чурбан, он ведь без глаз. Обидно будет.


        Катрина несколько смягчилась и, кажется, впервые за утро улыбнулась ему. Не ухмыльнулась иронично, а именно улыбнулась.
        –     Все-таки ты уникальный человек, Витя, – сказала чародейка, помотав головой, стараясь не глядеть на своего собеседника, чтобы он не заметил, что глаза у неё на мокром месте. – Иногда, я завидую твоим подружкам черной бабьей завистью.
        –     Ты им только про графиню не говори ничего, ладно? – пользуясь случаем, попросил Виктор. – А то вдруг не так поймут. Будет конфуз, они ведь девушки горячие, дуться станут. Ты же их знаешь.


        Чародейка снова улыбнулась, лицо её окончательно просветлело, она посмотрела с благодарностью на своего спутника и кивнула головой.
        –     Хорошо, договорились, не скажу, – согласилась эльфийка и, словно бы невзначай, добавила. – И про Дериму тоже.
        –     А что Дерима? – спросил Виктор, делая вид, что не понял слов Катрины.
        –     Ой, я вас умоляю, сэр Виктор... – ответила чародейка, вздохнула, закатывая очи горе, и пришпорив своего белого коня, крикнула, обернувшись к рыцарю, оставшемуся позади. – Прибавь шагу, а то к заутренней опоздаем!


        Монастырь встретил своих посетителей глухим безмолвием за плотно запертыми высокими дубовыми, окованными железом, тяжелыми воротами. Тогда Катрина слезла со своей кобылы, подошла к одной воротине, в которой была устроена небольшая, тоже запертая изнутри, калитка с маленьким квадратным окошечком на уровне глаз человека среднего роста. Чародейка схватилась за тяжелое бронзовое кольцо ручки и несколько раз постучала им о калитку. За воротами поначалу ничего не изменилась, но эльфийка, давно уже привыкнув к размеренной безмятежной монастырской жизни, продолжала терпеливо ждать. И действительно, спустя некоторое время, по ту сторону ворот, послышались неторопливые шаркающие шаги, потом клацнул крючок, крышечка окошка в калитке откинулась вовнутрь, и в открывшемся отверстии на посетителей уставилась пара тусклых старческих глаз.
        –     Чего вам надобно, в такую рань? – неприветливо осведомилась пожилая монахиня, оглядывая в смотровую щель пришельцев.
        –     Прошу Вас сообщить доброй матери-настоятельнице, что прибыла Катрина от имени Совета, – вежливо представилась чародейка и добавила. – Со своим спутником.
        –     Что?! Мужчина в нашем монастыре? Какое богохульство! – немедленно возмутилась с обратной стороны калитки обитательница монастыря.
        –     Доложите о нас матери-настоятельнице, – снова твердо повторила Катрина, раздражаясь и играя желваками на лице. – Прошу вас, скорее!


        После этих слов посетительницы маленькое окошко закрылось, шаги удалились от ворот, и снова стало тихо. Утренние визитеры опять вынуждены были терпеливо коротать время, обмениваясь короткими замечаниями по поводу монашеского распорядка дня, пока неприветливая монахиня разыскивала настоятельницу.


        Минуло никак не менее пятнадцати минут, прежде чем калитка скрипнула уже не окошком, а своими не смазанными железными петлями, медленно, будто нехотя, отворилась и за её порогом показалась игуменья.


        Матерь-настоятельница была маленькой благообразной старушкой с добрым открытым лицом и умными, проницательными карими глазами, в черной рясе до пят и белой теплой шерстяной накидке поверх неё на плечах. Голову настоятельницы порывала белая простыня, перехваченная по верху головы золотым обручем. Она вышла к посетителям в сопровождении молоденькой и очень хорошенькой рослой монашки, одетой точно так же, как и игуменья монастыря, только обруч на голове у неё был из обычного железа. Ворчливой монахини, неприветливо встретившей посетителей ранее, нигде по близости видно не было. Катрина и её спутник, при виде монастырского начальства, тут же как по команде, согнулись в почтительных поклонах.
        –     Прошу вас, благочестивая Катрина, – вежливо пригласила настоятельница, отступая в сторону и давая дорогу чародейке внутрь монастырской территории. Молоденькая монашка же, кокетливо нагнув на бок свою прелестную головку, откровенно разглядывала Виктора, строя ему глазки. Он улыбнулся и подмигнул ей в ответ, девушка не выдержала и хихикнула. Лицо настоятельницы сразу же стало суровым, она оглянулась назад, посмотрела на свою подопечную и строго сказала:
        –     Дочь моя, ступай-ка, разбуди наших гостий, пускай немедля подготовятся к отъезду. И чтоб все мне чин чином!


        Монашка кротко поклонилась и быстрым шагом стала удаляться по узкой дорожке, начинающейся у калитки и теряющейся среди сугробов монастырского сада, продолжая на ходу еле слышно прыскать смешками.
        –     Да, Марьянка, погоди-ка! – окликнула её игуменья. Девушка остановилась и замерла, повернувшись вполоборота и смиренно ожидая, опустив глаза, что скажет матерь-настоятельница. – Вот что, собери-ка гостьям припасов в дорогу!
        –     Слушаюсь, матушка! – точно так же, опустив голову и глядя в землю, ответила монашка и сделала легкий книксен.


        Настоятельница еще раз сурово посмотрела на продолжающую блуждать по лицу своей подопечной улыбку и строго, но беззлобно добавила:
        –     Да смотри мне, епитимью наложу, бесстыдница!


        Улыбка тут же исчезла с лица молодой монашки, и она кинулась исполнять распоряжение начальства.
        –     Пойдемте, дорогая моя, – совсем другим, приветливым тоном, обратилась игуменья в Катрине и легонько взяла её под локоть, собираясь проводить гостью в свои владения.
        –     Кхм-кхм! – прокашлялся Виктор, напоминая о своем присутствии и опасаясь, что о его существовании все присутствующие просто-напросто забыли.


        Игуменья снова сделалась строгой, что не шло к её доброму лицу, и негромко, но жестко посоветовала:
        –     А вы, сударь, погодите здесь, покуда. Молоды вы еще, как я погляжу, так что ничего с вами не станется. Негоже вам грехом монахинь искушать. Нехорошо это, в храме-то.


        Они с Катриной пошли по дорожке и калитка тут же, снова лязгнув петлями, захлопнулась, оставив Виктора перед воротами в одиночестве.
        «Ох уж мне эти монастыри, со своим благочестием», – раздраженно подумал поначалу Виктор, но потом вспомнил молодую монашку, улыбнулся, покачал головой, сложил руки в замок на затылке и потянулся.

        В сущности, если рассуждать не предвзято, игуменья была, по-видимому, очень даже права насчет греха. Решив так, он перестал злиться, повернулся, подошел к лошадям, стоявшим недалеко от ворот, у коновязи, и шутливо, со вздохом, пожаловался им вслух:
        –     Видали? Монастырь – не хухры-мухры! Тут все строго, сами понимаете – грех, он и есть – грех! Ладно, чего уж там, подождем, мы люди не гордые.


        Сказав так, Виктор бухнулся прямо в придорожный сугроб на обочине, посидел так некоторое время, а затем, почувствовав, что замерзает, поднялся и снова запрыгнул в седло своего гнедого рысака.


        «Хуже нет на свете, чем ждать», – подумал он.

 
        Действительно, довольно долгое время ничего не происходило и Виктор начал уже сомневаться – и впрямь, не забыли ли про него остальные? Когда он уже совсем было, решился подойти к калитке и постучать, чтоб пустили хотя бы обогреться (в конце концов, он ведь тоже не снеговик, на морозе торчать: весна не весна, а морозец прихватывал пока еще основательно), за воротами послышался неясный шум и скрип снега под ногами сразу нескольких человек. А еще через минуту, наконец-то оглушительно лязгнул засов, но только открылась на этот раз уже не оконце и не калитка даже, а огромные скрипучие приржавевшими петлями створки ворот. За ними, в образовавшемся проеме, показались несколько монахинь с красными от мороза лицами, натужно упирающихся в тяжелые неподатливые дубовые воротины.


        В открывшемся взору внутреннем пространстве монастыря стало видно, как из-за поворота широкой, хорошо наезженной в снегу колеи, уходящей куда-то влево вдоль монастырской ограды, выехала и остановилась у ворот пышная дорогая карета, запряженная четверкой гнедых лошадей. На месте возницы роскошной повозки восседала, держа одной рукой вожжи, а другой длинную плеть, Катрина. Дождавшись, когда проезд освободиться до конца, она несильно хлестнула вожжами лошадей по крупам, и они неторопливо, выехали за территорию монастыря, лениво переступая копытами.


        Как только карета поравнялась с Виктором, Катрина остановила её, спрыгнула с облучка на землю и жестом пригласила ожидавшего её спутника следовать за ней. Пока они вдвоем возвращались обратно к воротам, их уже успели закрыть, а возле оставшейся открытой калитки теперь стояла игуменья и о чем-то тихо беседовала с той самой неприветливой пожилой монахиней, которая первой встретила утренних посетителей.


        Когда Виктор и Катрина приблизились к ним, матерь-настоятельница сказала, протянув гостям свою руку:
        –     Ну, в добрый час вам, дорогие мои, и помоги вам Поталион! Зело важное и нужное дело делаете, от ворога лютого землю нашу вызволяете. На то вас и благословляю!


        Виктор и Катрина, склонив головы в поклоне, поочередно приложились губами к протянутой длани престарелой игуменьи. Когда они распрямились, оказалось, что настоятельница смотрит уже не на них, а куда-то дальше и при этом на лице у неё блуждает благостная улыбка.
        –     Ну как, благочестивая Катрина? Неплохо у нас получилось? – спросила она, продолжая при этом неотрывно глядеть куда-то мимо своих собеседников.


        Настоятельница кивнула, указывая по направлению своего взора, туда, откуда доносился мягкий хруст снега приближавшихся шагов. Виктор, как и чародейка, обернулся назад и обомлел, потеряв на некоторое время дар речи и способность двигаться от удивления. Катрина, скосив глаза, посмотрела на него, самодовольно усмехнулась и негромко пробормотала:
        –     Рот закрой, тепло не трать.


        Только после этих слов Виктор осознал, что рот у него действительно открыт от изумления. Да, он прекрасно знал, что его спутницы красивы. Очень красивы. Этакой броской, яркой красоты. Ему частенько даже казалось, что он до определенной степени к их внешности уже привык, хотя, наверное, к настоящей красоте привыкнуть трудно, если вообще возможно. Но такими, как нынче, он их еще не видел и не ожидал, что Энджи и Бетти могут быть не просто красивы, а прекрасны как... слов найти не получалось, слишком уж все эпитеты были бледны и скудны для того, чтобы передать внешность открывшихся взору созданий. Причем, надо признать, в который уже раз.
        –     Вот  она, настоящая магия, – с гордостью сообщила Катрина. – Теперь-то ты понимаешь, каковы возможности чародеев?
        –     Охренеть... – обалдело выдавил из себя Виктор.
        –     Не сквернословь! Все ж таки в храме, сын мой, не на рынке! – немедленно сделала ему замечание игуменья, легонько ткнув незадачливого гостя ладонью в затылок. Впрочем, звучало это совсем беззлобно. Было заметно, что ей тоже приятно произведенное на него впечатление.
        –     Прошу меня покорнейше простить, матушка, – рассеянно пролепетал Виктор, продолжая неотрывно глазеть на своих подруг, наряженных в дорогие парчовые верхние платья, выглядывающие из-под коротких бобровых накидок, одетых поверх них. Нижние длинные платья были чуть беднее расцвечены, чем верхние, но выглядели тоже шикарно. На головах у обеих девушек были дорогие собольи шапочки.

 
        Энджи и Бетти проскрипели по снегу своими белыми яловыми остроносыми сапожками и смущенно остановились перед настоятельницей, одаривая её и всех присутствующих улыбками неземной красоты. То, как выглядели эти две, в общем-то, и в обычной жизни красивые особы, пожалуй, можно было выразить словами «ни в сказке сказать, ни пером описать». По крайней мере, ничего другого в голову Виктору просто не приходило. Идеальный макияж, какая-то бархатная на вид, чистая гладкая кожа, идеальный, чуть розоватый, здоровый цвет лица, едва уловимый, легкий ровный красивый загар. Ни одного лишнего штришка на лице, ни одной серой тени или мелкого изъяна.


        Девушки  по очереди сделали шаг навстречу игуменье, почтительно поклонились ей, поцеловали руку настоятельницы, а та, в свою очередь, каждую по-матерински потрепала по шее, благословила, шепча неразборчивые молитвы, после чего попрощалась со своими подопечными, троекратно облобызав их одну за другой.


        Затем компаньоны расселись по своим транспортным средствам и неторопливо двинулись в обратный путь от монастыря. Виктор сел на облучок, возницей кареты, девушки забрались в экипаж, а Катрина поехала рядом, верхом на своей белой кобыле, ведя гнедого рысака Виктора в поводу.


        Когда они доехали до перекрестка с трактом, чародейка подняла руку, делая знак, чтобы Виктор остановился. Он послушно натянул вожжи, и карета встала у обочины.
        –     Что случилось, Катрина? – спросил Виктор, когда эльфийка, спешившись, подошла к нему.
        –     Все, сэр рыцарь, – ответила чародейка. – Дальше нам не по пути. Мне в Прибыград, а вам... туда.


        Она махнула рукой в сторону замерзшей реки Плии, берег которой, с огромной и многолюдной, несмотря на столь ранний час, пристанью виднелся вдалеке.


        Дверь кареты приоткрылась и из неё высунулась прелестная головка Бетти.
        –     Чего стоим? – поинтересовалась она.
        –     Выходите, невесты, – ответила чародейка. – Будем прощаться. Дальше поедете сами, без меня.


        Обе пассажирки кареты тут же попрыгали на обочину и торопливо подскочили к ней. Катрина внимательно, даже как-то придирчиво, еще раз оглядела девушек, заботливо стряхнув с их плеч невидимые пылинки, и осталась довольна видом обеих, что выразилось в её приветливой улыбке. Потом она обняла их по очереди и отступила на шаг.
        –     Ну, девчонки, как говориться, счастливого пути, – пожелала чародейка. – Дальше вы уж сами, я в вас верю. Ну и с этого прохиндея, – она кивнула в сторону Виктора, все еще сидящего на облучке кареты и оттуда наблюдавшего за происходящим, – глаз не спускайте, чтоб не напортачил нигде.
        –     Это уж будь спокойна, – заверила её Энджи. – У нас не забалует.
        –     Вот и хорошо, – согласилась эльфийка. – Будьте только осторожны, я вас очень прошу. Будьте хитрыми, будьте изворотливыми, будьте циничными, да хоть и подлыми, если потребуется. Только не дайте себя раскусить. Я так хочу, чтобы после всего этого мы снова встретились и отпраздновали нашу победу. Очень хочу. Правда.
        –     Обязательно, Катрина, так и будет, – бодро ответила Бетти. – Еще как отпразднуем! До свидания!
        –     Счастливо оставаться! – вторила ей Энджи.


        Чародейка снова порывисто сгребла в охапку сразу обеих новоиспеченных псевдоневест и резко отстранилась от них, показывая всем своим видом, что церемония прощания окончена. Энджи и Бетти, не говоря больше ни слова, повернулись и сели обратно в карету. Виктор, продолжая молча наблюдать всю эту картину, дождался, когда дверь за пассажирками захлопнулась, повернулся к Катрине и с напускной бодростью крикнул ей:
        –     Ну что, бывай здорова, чародейка!


        Он уже собрался махнуть вожжами, чтобы тронуть карету в путь, но эльфийка неожиданно проворно вскочила на облучок и ловким движением перехватила его руки. Потом крепко обняла Виктора и одарила его долгим нежным поцелуем.
        –     Не хотела при твоих подружках, – запыхавшимся тихим голосом, глядя в упор на него, сказала Катрина, продолжая держать за плечи Виктора. – Я прошу тебя, я тебя умоляю, выживи. Знаю ведь тебя, остолопа. Влезешь куда-нибудь непременно из-за своего дурацкого благородства. По глупости ведь влезешь!


        Она трогательным движением поправила челку у него на лбу, выбившуюся из-под шапки и сбивчиво, словно боясь опоздать, торопливо продолжила:
        –     Только выживи. Чего бы это тебе не стоило, выживи, очень тебя прошу. Столько уже вокруг смерти и горя. Ты ведь не только за себя, ты ведь и за девчонок в ответе. Никак тебе нельзя погибнуть. Нельзя и всё! Невозможно. Так что останься в живых, очень тебя прошу. Очень.


        Она снова поцеловала его, слезла с облучка и пошла к верховым лошадям, отвернувшись и понурив голову. Похоже было, что чародейка не выдержала-таки расставания и прослезилась. Виктор хлестнул, наконец, вожжами по крупам лошадей и карета медленно тронулась, выбираясь из снежных сугробов на обочине обратно на дорожную колею. Проезжая мимо чародейки, уже опять повернувшейся к нему лицом и не скрывавшей застилавших глаза слез, он громко, чтобы эльфийка услышала, пообещал.
        –     Я не только сам вернусь, я тебе еще и Бреля привезу! Мы еще повоюем! – и добавил громче:
        –     До свидания, Катрина!


        Катрина улыбнулась ему в ответ жалкой улыбкой, что было на неё совсем не похоже. Виктор снова хлестнул лошадей и залихватски крикнул им:
        –     Н-но! Волчья сыть!


        Карета вывернула с боковой дороги на тракт и дальше дело пошло значительно быстрее. Виктор понукал лошадей, вглядывался вперед, туда, где дорога спускалась к пристани и, минуя её, уходила по льду реки на другой берег, и думал о том, что предстоит снова трудный и долгий путь, даже, возможно, более далекий, чем нынешнее их тяжелое путешествие в Прибыград. А еще он думал о том, как неожиданно и удачно решилась проблема с финансами, и о том, что надо будет как-нибудь, по возможности, маскировать прекрасных невест от посторонних глаз до поры до времени, а то будет много проблем в пути. И еще много о чем, более простом и житейском, стараясь отвлечься от горьких мыслей о расставании с Катриной и предстоящей нелегкой миссии.


        А Катрина стояла на обочине до тех пор, пока карета не скрылась из виду и думала о Бреле, о Викторе, обо всех тех, кто вот так же вот уходил и уходит, и еще будет уходить в неизвестность. А потом будет только ожидание, будут скупые отрывочные сведения, туманные слухи и смутное беспокойство в душе. И надежда. Надежда на то, что все обойдется, что все будет хорошо, что дурные вести окажутся чьей-то глупой черной выдумкой, а добрые непременно будут правдивыми. И что удача обязательно улыбнется им всем – тем кто уходил, уходит и еще будет уходить в неизвестность...


                конец первой части