Пустые люди

1.

В комнате стоял запах цветов. Очень сильный аромат. Целое цветочное буйство. И свежесть. В комнате было очень свежо. В окно пробивались тусклые лучи октябрьского солнца. Они не грели. Да и вообще, надо сказать, были довольно жалки. Ветер менялся, приходила буря. Тучи постепенно облепляли все небо, оставляя на нем лишь маленький кусочек для светила. В комнате стоял большой стол, прямо у раскрытого окна. На нем находилось несколько стопок книг. Это была разная литература. Здесь была и художественная, и критическая, и учебная. Стопки стояли по дальнему краю. Еще несколько книг были раскрыты и лежали рядом друг с другом. Под ними, между ними и на них лежало множество бумаг. Здесь были печатные листы, исправленные-переправленные ручкой. Здесь были листы, полностью исписанные рукой человека. А на подоконнике стояло несколько букетов цветов. В основном, они были белого цвета.
За столом сидел Иван Алексеевич Андреев. Молодой юноша, двадцати пяти лет. Время уже успело тронуть его лицо, одарив Ивана несколькими глубокими морщинами, которые, впрочем, ему шли. Они делали его наивное лицо более мужественным, серьезным. Пышные волосы, улыбочка, легонькие усики и бакены. Но самое главное – блеск в глазах. Это был какой-то восторженный блеск, который говорил о молодом человеке нечто очень важное. Вероятно, то, что обладатель его сам называл “предвкушением настоящей жизни”. После одиннадцати лет в школе последовали еще четыре года в институте, и три года в аспирантуре. Теперь он литературовед и искусствовед в одном флаконе. И вот тут-то начинается его настоящая жизнь, которая будет сопряжена с серьезным делом – преподаванием. Его уже приняли в институт, курс его лекций вот-вот стартует. И Иван Алексеевич, безусловно, счастлив.
По вечерам он готовится, а чаще – занимается литературной деятельностью. Он читает и перечитывает множество произведений, читает критику и что-то в ней исправляет. Пытается сам понять, домыслить что-то в том или ином произведении. Пишет работу о русской литературе рубежа девятнадцатого и двадцатого веков. Страсть как интересно!
Курирует его работу старший преподаватель и личный наставник Ивана – Роман Федорович Банин. Ему пятьдесят три года, это человек мудрый, опытный, повидавший жизнь. Роман Федорович всегда очень ценил своего ученика. Иной раз Иван слышал его голос: “Меня многие называют умным человеком, что заставляет всегда меня впадать в смущение и заливаться краской. Но вот, что я вам скажу. Вот этот молодой человек, Иван, а точнее его теперь называть Иван Алексеевич, гораздо, гораздо умнее меня. В нем столько силы, чувства и ума, что у меня и вовсю жизнь не было. Главное, чтобы не погубил свой талант”.
Слышать такое – наслаждение. Все, кажется, складывалось для Ивана Алексеевича как нельзя лучше. И ничего не предвещало беды.

2.

Постепенно восторг от преподавания прошел, превратившись в глубокое удовлетворение от проделываемой работы. Иван Алексеевич читал свои лекции вдохновенно, студенты к нему относились хорошо. И весьма умные то были студенты…
Андреев возвращался домой. Был уже ноябрь и ни о каком солнце речи не было. Началась метель, повалил хлопьями снег. Темнеть стало рано, путь домой сопровождался желтым светом уличных фонарей. Андреев шел, утопая ногами в свежевыпавшем снеге. Его самого уже давно засыпало, сделав его совершенно белым. Иван думал о своей работе, треть которой уже была готова. Ему навстречу шли редкие прохожие. Вот мужчина, куривший сигарету с уже посиневшей от холода рукой. Вот молодая девушка в очень элегантном пальто и с шляпкой. Вот семейная парочка, толкающая впереди себя коляску с новорожденным. Вот какой-то грузный мужчина с очень грустными глазами и алкоголем в крови. А больше никого и не было на улице.
Он добрел до своего дома, оттряхнул с себя снег, топнул несколько раз ногами, открыл дверь. Не успел он снять пальто, как зазвонил телефон. Это был Роман Федорович. Он просил о встрече, если, конечно, это возможно. Андреев надел пальто обратно, прошел на кухню, взял тонко отрезанный кусочек карбоната, сделал несколько глотков сока, вытащил из коробки печенье и вышел из дома. Через несколько минут к его дому подъехал Роман Федорович. Они поприветствовали друг друга, Андреев предложил печенье, Банин отказался.
- Иван, слушай, я по важному делу. Извини, что отвлекаю. Был сейчас у одной своей сестры в гостях, а она говорит, что у ее сослуживицы…беда. Дочка – выпускница в этом году – собралась сдавать экзамен по литературе, но боится и просит помощи. Я бы с радость, но репетиторство – это не мое. Я и подумал, может, ты попробуешь? У тебя как расписание? Есть свободное время?
Иван откусил кусочек печенья, прожевал его, потом ответил:
- Время у меня есть. Что ж, может, и стоит… Почему бы и нет? Тем более, раз нужна помощь…
- Так ты согласен? Вот, я так и думал! Эх, все-таки замечательный ты человек, Иван Алексеевич, замечательный! Я тогда дам им твой номер, они позвонят, договоритесь. Ладушки?
- Ну…да, ладно… Я согласен, Роман Федорович.
- Хорошо. Спасибо тебе, Иван. Странные эти экзамены нынешние… Ты же их уже сдавал, верно?
- Да, пришлось. Слушайте, Роман Федорович, вы извините, но я только домой пришел. Вы, может, зайдете? А то не хочется на улице стоять, да и снег валит вон.
- О, покорнейше прошу меня извинить, конечно, ступай. Я только на секундочку заехал, может, в другой раз зайду к тебе. В общем, завтра тогда тебе позвонят.
- Буду иметь ввиду.
- Ну, до встречи… Можно?
Банин указал пальцем на печенье, которое Иван держал в руке. Андреев кивнул, Роман Федорович взял одну печеньку, они пожали друг другу руки и распрощались. Иван поднялся обратно в квартиру. После нескольких печенек есть не хотелось. Он прошел в свою комнату, где стоял запах цветов. Он забыл закрыть форточку. Снегопад пробрался внутрь и обсыпал весь стол и цветы. Иван быстренько протер книги и бумаги от снега, разозлившись на себя, на свою беспечность. Он сел на кровать, думая о репетиторстве. Это не так плохо. Во-первых, помощь. Во-вторых, опыт. В-третьих, знакомство с новыми людьми. Чего уж тут расстраиваться? Но сегодня Иван лег спать расстроенным. Он сам не знал отчего на него вдруг нашла эта мимолетная грусть.

3.

Через три дня он пошел к семейству Ведровых в самом лучшем расположении духа. Его встретила женщина лет тридцати восьми. Она была приятно полна, серьезна и рассудительна. Так показалось Андрееву. Они переговорили друг с другом, после чего Андреев попросил познакомить их с ученицей. Вторая дверь направо. Он постучался, открыл дверь. Комната была маленькой и любопытной. На стене висела куча полочек, уставленные всевозможными сувенирами, в том числе из разных стран. Диван был розового цвета, на нем сидел большой плюшевый мишка. Вероятно, когда-то он держал в своих лапках сердечко, но теперь его лапки были пусты, а оттого и смешно свисали. Окно была заперто, занавешено черной шторой. Стол был обклеен цитатами великих людей. Люстра свисала ниже, чем нужно было и почему-то раскачивалась.
Наконец, он увидел ее. Девушка было взрослой, поэтому Ивану вдруг стало как-то не по себе. Это была почти совершеннолетняя юная леди, высокая, стройная и даже статная. Формат репетиторства номинально предполагает, что репетитор человек много опытнее и старше, чем его ученик. Так же думал и Андреев, хотя ему и было сказано, что девушка – выпускница. Увидев ее, он почувствовал себя совершенно неловко, покраснел и смутился.
- Здравствуйте! – мило прощебетала девушка и улыбнулась. Застенчивый Андреев на мгновение потерял дар речи, но собравшись, он нахмурился и попытался сосредоточиться.
- Привет. Тебя зовут Алена, верно?
- Да.
- Понятно, - он слегка улыбнулся. – Что ж, Алена, скажи, пожалуйста, зачем сдаешь литературу? Просто нравится предмет или для поступления надо?
- И то, и другое. Всегда любила литературу, а поступать собираюсь на филолога. Или что-нибудь связанное с живописью.
- Ого…Это круто! А почему именно такой выбор?
- Ну, просто…Мне это нравится. Да и я терпеть не могу математику, физику. Вот изучать что-то высокое…это интересно.
Иван хотел сказать, что этого вообще-то недостаточно и хотел еще кое-что уточнить, но не стал, решив, что негоже начинать знакомство с таких сложностей.
- Что ж, удачи. Давай…начнем.
Занятие длилось два часа. Они успели попить чаю, поближе познакомиться. Иван был очарован Аленой, несколько раз он ловил себя на мысли, что и не нужен ей никакой репетитор. Она неплохо отвечала, хотя и явно не сама додумалась до этих ответов. Она задавала вопросы и почему-то они казались Андрееву замечательными. Вскоре пришел отец семейства вместе с пятилетней дочерью – вторым ребенком в семье Ведровых. Этот ребенок был необычайно задорным. Белесые волосы светились, словно солнечные блики. Она прыгнула маме на руки и была обласкана, как показалось Ивану, чересчур сильно. Не обращая внимания на него, она бросилась к сестре, потом заметила и незнакомца.
- Здравствуй, дядя. А ты кто?
- Привет. Меня зовут Иван. Я помогаю твоей сестре. А тебя как зовут?
- Я Маша. А ты помогаешь моей сестре, потому что ты умный?
- Маша, не мешай, пожалуйста, мы же заняты, - проговорила Алена.
- Просто если он умный, то я хотела бы задать ему один вопрос.
- Ничего-ничего, - закивал Иван, видя, что Алена собирается прогнать сестру, - я готов ответить на один вопрос, только один.
- А правда, что египтяне – пустые люди?
- Что значит пустые люди? Я не понял.
- Ну, из них вытаскивали органы и засовывали их в вазочки. И сердце вытаскивали, и то, что болит, если много водки пить. А если им все вытащили, то, значит, они пустые?
- Маша, откуда ты это взяла? – удивилась Алена.
- Да так… Так что, пустые?
- Я понял, что ты имела ввиду. В каком-то смысле, они действительно были пустыми. Но вообще-то это не так.
- Понятно, я пошла. Если честно, я думала, что ты умнее.
Иван улыбнулся этой детской непосредственности и хотел сказать какой-то комплимент, но вдруг почувствовал, что ему не очень понравилась эта девочка. И дело было вовсе не в том, что она усомнилась в его умственных способностях. Что-то странно отталкивающее было в этой светлой, энергичной девочке.
Занятие закончилось и домой Иван возвращался уже поздним вечером. Он увидел много для себя любопытного и ночью перебирал в голове Алену, Машу, их родителей, себя, свой труд. С тем и уснул.

4.

- Все прошло хорошо, - отчитывался Иван следующим вечером. Он сидел вместе с Романом Федоровичем на кафедре. Был уже вечер, все студенты разошлись, как и большинство преподавателей.
- Эта девушка, Алена, - продолжал Андреев, - весьма смышленая. Я даже подумал, что ей вовсе не нужен репетитор. И семья тоже хорошая. Отзывчивые, добрые. Чаем попотчевали, на ужин предлагали остаться, но я, конечно отказался. В общем, все прошло хорошо.
- О, это замечательно, - посмеиваясь говорил Роман Федорович. – Замечательно, юноша. Ей-Богу, я тебе завидую, Иван.
- Мне? Да отчего же? – изумился он.
- А молод ты, юн. Это прекрасно.
- Роман Федорович, ну что уж вы, так просто меня не купите.
- А я, Ваня, и не пытался тебя купить. Нет-нет, не спрашивай, не проси подробностей. Я думаю, что не имею право вот так запросто ломать твое представление о мире.
- О чем вы? Я не понимаю.
Роман Федорович мялся и был смятен. Его большие глаза были опущены и метались. На лице его витало некое сомнение, словно хотел и не мог Роман Федорович решить какой-то важный вопрос. Он поднял глаза. Пристально вгляделся в Ивана, оглядел его. Тяжело вздохнул.
- Ты юн. Умен не по годам. Это хорошо. Но ты и наивен. И тоже не по годам. А это уже, пусть и отчасти, но плохо. Я завидую тебе чистой, белой завистью, потому что ты еще не успел разочароваться. Для тебя все ново и оттого оно прекрасно, а все прекрасное – ново. Это чудно.
- Не считайте меня наивным глупцом, - с ноткой обиды проговорил Иван. – Я же прекрасно все понимаю, сознаю, что и мир, и люди не идеальны и…
- Постой, Иван, остановись. Я говорю не о том. В юности всегда так. Кажется, что можешь горы свернуть. Думаешь, что лишь истинности да чести хватит, чтобы что-то изменить в мире. А люди вокруг кажутся порядочным и совсем даже не глупыми, а иные и вовсе умнейшими. Я сам через это проходил, как и все. Чудесное юношеское состояние души, восторженное ощущение жизни. Словно непрекращающийся праздник. Не спорь, признайся, что именно это и происходит с тобой.
- Наверно, - промямлил Иван, чувствуя себя зазнавшимся учеником, бесконечно отстающим от своего мудрого учителя.
- То-то и оно. Это проходит со временем. С сильными потрясениями, разочарованиями, лишениями. Тебя они чудесным образом пока миновали. Твоя юношеская восторженность удивительно сочетается с умом и пониманием.
- Разве это все плохо?
- О, это вопрос не из простых. Как твой друг и, если позволишь, второй отец – ибо я люблю тебя как собственного сына и забочусь о тебе и твоем благополучии – я могу только порадовать за тебя. Жизнь для тебя так романтична, интересна. Но я чувствую, что остаться на этой позиции, значит, предать тебя. Прибавляя к другу и отцу еще и третье звание, – наставник – я обязан быть совершенно честен с тобой. Как это ни парадоксально, но наша деятельность заключается в преподавании прекрасного, которое, как правило, говорит о плохом. Это ты усвоил, но не усвоил нечто еще очень важное для понимания и жизни, и искусства…
- Что же это?
- Тут-то и встает дилемма: позволить тебе жить своим умом, дать тебе возможность насладиться в полной мере этим восторгом молодости и, тем самым, отсрочить момент прозрения, или же толкнуть тебя к тому, что неизбежно вызовет в тебе определенную долю страдания, уничтожит твой наивный восторг. Я хочу исполнить свой долг наставника и не хочу обременять твою жизнь ношей, которая может даже сломать тебя. Я столкнулся с жестокими разочарованиями раньше тебя и в твоем возрасте уже не имел столько сил и надежд. Я уже стал хромать в своей жизни…
- Роман Федорович, вы меня пугаете, скажу вам честно. В чем дело? Говорите все, как есть.
Роман Федорович смотрел в глаза Ивану. Этот нежный, доверчивый взгляд, это нежное выражение лица, застывшая, кажется, эйфория во взгляде… Прекрасный юноша. Слишком прекрасный, чтобы так наивно проживать свою молодость. Роман Федорович готов был возненавидеть себя.
- Мы живем в очень смутное время. Я долго думал о современном человеке. Думал, что он глуп и ленив, думал, что он потерял истинные ценности, христианские. Но все формулировки мне казались пустыми. Верными, но в то же время не выражающими ничего конкретного. И тогда мне пришло в голову, что мы…потеряны. Потерянные люди. Заблудшие. Потерявшие в этой панической агонии способность слышать, видеть, чувствовать и понимать. И никто, никто нам не помогает. Никто.
Иван был испуган. Его собеседник так сильно преобразился, что стало страшно. Только что перед Андреевым сидел спокойный, рассудительный мудрец, который, казалось, мог одним словом вдохновить кого угодно. И вот, в какие-то секунды, он превратился в растрепанного, расстроенного человека. Волосы его торчали в разные стороны, глаза наполнились чем-то нездоровым, все его тело стало дрожать. Слова вырывались все еще уверенно, но были не совсем понятны.
Иван был испуган, он схватил графин с водой и подал стакан Роману Федоровичу. Тот сделал несколько глотков, перевел дыхание, встал и прошелся по помещению.
- Тебе люди кажутся такими новыми, интересными и замечательными. Ты не видишь их сути, видишь только оболочку. Ты редко смотришь человеку в глаза, а ведь именно через глаза можно увидеть душу человека. Потому тебе так и кажется. А мне уже ничего не кажется, я вижу всех насквозь и мне становится страшно, потому что я ничего, ничего не вижу в них. Все предсказуемо, глупо и не умно. Встретить тебя – радость, но ты один, может быть, на несколько сотен или даже тысяч.
- Тише, Роман Федорович, не стоит так горячиться…
- Стоит, Иван Алексеевич! Стоит! Присмотрись, прошу тебя, присмотрись к людям. Увидь, что они такое на самом деле. И не только к студентам, но и к взрослым, состоявшимся людям присмотрись. Увидь, что это за люди. Ты говоришь, что твоя эта ученица, Алена, она умная девочка. Ха! Ты говоришь, что она замечательна, а я, не видя ни ее, ни ее семьи, не общавшись с ней, знаю, точно знаю, что юная леди не представляет из себя ничего путного, в сущности – глупа, не образована, невежественна. Такой же потерянный человек.
- Роман Федорович, да как же вы так говорите, коли не видели ее?
- А и не надо видеть, Иван Алексеевич. Не надо. Я все узнал о ней, когда слушал тебя и свою сестру. Вы ее описывали, говорили о ней, хорошо говорили. А я через вас видел ее. И знаю точно, куда яснее вас, что она такое на самом деле. И семья у нее вовсе не такая замечательная, как ты думаешь.
Он с грохотом опустился на стул. Положил голову на руки, оттер глаза. Ему было нехорошо, все его члены раздражились до предела. За столько лет знакомства Ивану еще не приходилось видеть Романа Федоровича в таком состоянии. Он был даже жалок и слаб, но впервые Андреев увидел в этом человеке колоссальную энергию. Это была даже не то что энергия, а сила, мощь. И сам Роман Федорович ничего о ней не знал.
 
5.

Встревоженный и расстроенный пришел домой Иван. Он беспокоился относительно здоровья своего учителя. Когда они уходили из института, Роман Федорович совершенно ослаб, разнервничался. Однако ж отказался от помощи, поехал домой сам.
Иван сел за стол. Лениво взглянул на работу, к которой не прикасался уже несколько недель, и поспешно отвел от нее глаза. За окном вновь валил снег, окно было закрыто. В комнату проникала прохлада. Надо заделать дыры в окнах. Запах цветов наполнял легкие Ивана. Было приятно, но не так, как раньше. Андреев глубоко задумался, пытался понять, что ему хотел объяснить Роман Федорович.
“Непонятно. Что он хотел сказать? То ли он сходит с ума, то ли я действительно чего-то не понимаю. Разве всех людей я нахожу положительно прекрасными? Конечно, нет. Чего это он взъелся на Алену? Ведь и правда умная девушка…Надо будет завтра присмотреться к ней…”
Он думал долго, обдумывал, передумывал. Но ни к чему не мог прийти. Все казалось смутным. Сон пришел глубокой ночью. На следующий день выяснилось, что Роман Федорович слег с температурой.

6.

Иван понял все не сразу. Прошло несколько недель. Роман Федорович сильно болел, но в последние дни начал поправляться. В Иване никаких серьезных изменений не произошло, однако в его душе зародилось что-то гнетущее. Все было по-прежнему, все было хорошо, но приходя домой, он чувствовал себя очень уставшим и угнетенным. Не было сил ни на что. Иван сам не мог понять, что с ним. Он пробовал продолжить свою работу, но смог выдавить из себя лишь пару строчек.
Слова Романа Федоровича уже подзабылись, точнее, они уже не сидели в его голове постоянно. Может быть, потому, что смысл их постепенно становился понятен. Произошло несколько случаев, которые сильно подействовали на Андреева.

7.
 
В один из дней у Ведровых, он был приглашен к столу.
- Иван Алексеевич, вы уж два часа занимаетесь, устали поди. Садитесь к столу, поужинайте с нами.
- Благодарю, но я, пожалуй, откажусь, я не очень хочу есть, - вежливо ответил Андреев, действительно не желая ужинать. По собственному, к слову, обыкновению.
- Ну, что же вы? Не стесняйтесь. Кушать ведь надо, а то как же без этого? Без еды нельзя.
- Я лучше еще позанимаюсь с вашей дочерью, если она, конечно, не против. Ужинать мне совсем не хочется, для меня это обычное дело. К тому же, ведь мы пили чай.
- Иван Алексеевич, голубчик, хватит выделываться, - вступил в разговор отец семейства в строго-шутливом тоне. – Садитесь, вот супчик, котлеты. Можем и выпить, если хотите. Я с удовольствием.
- И правда, Иван Алексеевич, вы же не кушали ничего сегодня. Так нельзя.
- Да, я понимаю, но все же воздержусь, спасибо. Я, так сказать, питаюсь духовной пищей.
- А надо нормальной! Надо, Ваня, надо, - посмеиваясь ответил отец семейства.
С огромным трудом удалось Ивану отказаться от ужина. Он был тактичен и вежлив, но этот разговор был не очень приятен ему. Андреев просидел у Ведровых еще минут двадцать, после чего ушел. Он быстро дошел до дома, радуясь где-то в глубине души, что Алена, в отличие от своих родителей, совершенно другая. Более возвышенная.

8.
 
Утро. Институт. На часах уже девять часов и двадцать четыре минуты. Студенты стоят у дверей, ждут Андреева. Наконец, он появляется.
- Добрый день, спасибо, что подождали меня. Деканат не отпускал. Проходите.
Он открыл дверь, все прошли, сели.
- Иван Алексеевич, а скажите, пожалуйста, какой ваш любимый режиссер?
- А с чего у вас такой вопрос?
- Ну, мы учимся на режиссеров, интересно ваше мнение.
- Скажем так, не могу назвать какого-то одного режиссера. Серьезных, сильных режиссеров было довольно много, поэтому сложно выбрать кого-то конкретно. Важно так же понимать направления в кино, которые были в истории. Допустим, итальянский неореализм, с величайшим Федерико Феллини. А также Витторио де Сика, Лукино Висконти, Роберто Росселлини, Микеланджело Антониони. Безусловно, советский кинематограф велик. Такие мастодонты как Сергей Эйзенштейн, Всеволод Пудовкин, Александр Довженко, Сергей Бондарчук, конечно, Андрей Тарковский. Да, в целом, колоссальное количество замечательных советских режиссеров. А вам что нравится?
- Мне нравится американский кинематограф.
- Ну, у Америки тоже богатое кинематографическое наследие. Чарльз Чаплин, Орсон Уэллс, Джон Форд, Боб Фосс, Уильям Уайлер. Весьма серьезно.
- А из современных?
- Современных? А вы правда думаете, что в современном кинематографе есть что-то стоящее? Уровня тех же Феллини, Тарковского?
- Ну сейчас другие фильмы. Те фильмы были хороши тогда, в то время, но сейчас ведь это совсем не то, надо снимать по-другому.
- И как же, позвольте спросить? – проговорил Иван ошеломленно, чувствуя неприязнь к этому разговору.
- Сейчас же все намного лучше. Во-первых, возможности технические. Камеры сейчас намного лучше, цифра, а не пленка. Плюс технологии 3D. Это намного больше возможностей дает. Во-вторых, оно сейчас масштабнее.
- Что-что, простите? Масштабнее? Да уж, печально слышать такие вещи, если честно... Нынешнее кино, особенно американское, при всем уважении, является обыкновенным ширпотребом. Это развлечение, но никак не искусство. Все эти ваши блокбастеры – это не кино. Это развлекуха, киношка. Ничего серьезного, а уж тем более масштабного в них нет. Это яркая, красивая картинка, напичканная множеством спецэффектов. Делается эта картинка ровно с одной целью – срубить побольше денег. Кино стало продюсерским, а продюсеры думают, как правило, кошельком. При том, что, скажем, в США эти продюсеры большие профессионалы. Они делают очень большую работу, делают ее качественно, отсюда и такие деньги у них в кино. Только поймите вы, что кино существует не для денег, и количество денег у вас в кармане не определит качество вашего фильма. Кино же это высокое искусство, которое должно нести, как и любое искусство, какую-то пользу людям, какую-то идею. А когда у вас в кино всякие монстры, пришельцы, зомби и еще Бог знает кто, то о какой, простите, идеи может идти речь? Ни о какой. Кино сейчас находится в глубоком кризисе. И наше, и американское, и европейское.
- А я с вами не соглашусь. Мне кажется, что кино это как раз развлечение и есть. Эти старые фильмы совсем непонятны. И о чем они тоже не очень понятно. А сейчас мы можем сделать настоящее чудо. Можем придумать любой сюжет, что угодно воссоздать, потрясти зрители этим. А зачем мне идти в кино и задумываться над чем-то? Лучше просто получить удовольствие. Ну и денег так гораздо больше можно заработать.
- Печально…Как же печально вас слышать, - с нескрываемой грустью проговорил Иван.

9.
 
Иван гулял по рынку. Стояла зима. Люди толпились, толкали друг друга. В то воскресение неожиданно вышло солнце. Бессмысленное и бесполезное, ибо не грело, а стоял мороз. Иван любил рынки. Это было что-то странное, из детства. Когда он был маленьким, то часто бывал на рынках по воскресениям. Какая-то любопытная атмосфера витала в воздухе. Атмосфера единения и увядания, может быть.
Андреев подошел к лавке, где продавались деревянные изделия. Сувениры, ложки, тарелки и так далее. Тут же стояла молодая девушка, лет, может быть, двадцати четырех или двадцати пяти. Она разговаривала с хозяином лавки, но было видно, что они не друзья. Невольно Иван прислушался к их разговору, хотя вовсе не собирался этого делать.
- Да, сначала у меня был интернет-магазин, а потом он стал приносить прибыль хорошую, вот я и решила открыть точку. Друзья помогли.
- И как дела с точкой?
- Да все в порядке. Мы оставили возможность заказывать по интернету вещи, но теперь еще и с возможностью самому прийти, посмотреть товар.
- Молодец, поздравляю.
- Спасибо. Если бы еще это дело приносило столько, сколько я хочу, вообще было бы здорово.
- Ты же сама сказала, что дело прибыльное и так.
- Ну да, я в плюсе пока что, но этого мало. Чтобы этого хватало, надо еще много чего делать и делать, расслабиться времени нет.
- А что же ты хочешь? Это ведь естественно.
- Что я хочу? Да как и все – ничего не делать, но получать за это деньги.
- Ох, дорогуша, да это просто смешно. Ну и зачем тебе это? Без дела жизнь скучна.
- Я тебя умоляю, мне вот было бы абсолютно нормально, отдыхать себе, делать, что захочу, и ни в чем не нуждаться. Я читала разные книжки, психологов, социологов, современных. Я не знаю, как их зовут, не помню. Но благодаря им и поняла, что это идеал жизни.
- А как же вот, например, Шукшин? У него герои воспевали труд. Его идея, что надо трудиться, приносить людям пользу. Это важно. Действительно важно.
- Шукшин? А это кто? Вроде что-то знакомое…или нет. Нет, я не знаю.
- Не знаешь, кто такой Шукшин?
- Нет. Да и не важно это. Ну, подумаешь. К чему мне трудиться? Зачем мне кому-то приносить пользу? Я и так хорошо проживу. Жизнь ведь она для удовольствия, вот я и хочу получать его.
Иван обратился к продавцу. Он решил купить какой-то деревянный сувенир. Впрочем, не это было самое главное. Он встретился взглядом с хозяином лавки. И в этом мимолетном взгляде можно было понять все, что было на душе. Ничего хорошего…

10.
 
Иван Алексеевич стал замечать все больше и больше моментов, на которые он, быть может, раньше закрыл бы глаза, но не теперь. Какие-то слова, действия других людей – все отзывалось в нем самом, в его сознании. Цветы в комнате завяли, в комнате стало душно. Как будто что-то стухло или умерло. Находиться в этой комнате стало неприятно, но Иван ничего не замечал. Он был слишком задумчив, чтобы обращать внимание на это. Роман Федорович все лежал дома, на предложение Ивана навестить его, отвечал отказом.
Андрееву уже не очень хотелось идти к Ведровым. Это семейство стало пугать его. Все последние разы, он лишь здоровался с хозяевами, после чего пытался как можно быстрее прошмыгнуть в комнату Алены. Он перестал разговаривать не по делу, был строг и сух, хотя подмечал для себя, что Алена все-таки куда умнее своих родителей.
Однажды в комнату к ним постучались. Вошел отец Алены. Он был слегка навеселе.
- Простите, что я вам помешал, но у меня есть важный вопрос.
- Да, конечно, - с настороженностью ответил Иван.
- Как вы считаете, стоит ли моей дочери становиться филологом? Ведь это невостребованная профессия.
- Да, доля правды в ваших словах, безусловно, есть. Сейчас сложилась такая ситуация, что вообще все, что хоть как-то связано с искусством, не востребовано. Это очень печальная ситуация, которую как-то надо решать. Но если Алена хочет быть филологом, мне кажется, не стоит перечить. Если она чувствует к этому предрасположенность, то это самое лучшее. Понимаете, я думаю, что в таких вопросах есть элемент предначертания, что ли. Лучше сказать – призвания. Некоторые просто должны быть художниками или писателями и ничего с этим не поделаешь. Я спрашивал Алену, почему она хочет идти на филолога, она сказала, что просто ей это нравится. Без аргументации, без уточнения. Я подумал, что это возможно, в том числе, в случае именно призвания к данной профессии.
- Да-да, это я все понимаю. И здорово, конечно, изучать искусства, словесность и все прочее. Но разве же это применимо на практике? Ведь мы с вами прекрасно понимаем, что все эти вещи – не самое главное в жизни.
- О, позволю с вами не согласиться. Если у человека нет потребности в высоком, в чем-то возвышенном, то это, мягко говоря, нехорошо. Такая приземленность вредит. Человек в таком случае не развивается, становится, в некотором смысле, рабом материального. Посему готов спорить с вами.
- Да бросьте, если бы это было так нужно, то мы бы жить не смогли без поэта, но сейчас же ничего, живем.
- И как живем по-вашему? Умно? Достойно? Мы не забыли ни о каких ценностях? Ничего не потеряли за последние годы, как вы думаете?
- Зато есть, что покушать и во что одеться. Вот без этого действительно жить нельзя. А без ваших книжек… Ладно, я вовсе не за этим зашел к вам. Мы подумали вместе с Аленой над поступлением. Я предложил ей идти на бухгалтера. Это, может, и не самая высокооплачиваемая профессия, но достаточно востребованная. Так что…это последнее занятие.
- Бухгалтер? – уже давно закипавший Иван не мог поверить своим ушам. Он резко повернулся к Алене:
- Как же так? Ведь вы говорили, что хотите пойти на филолога или на факультеты живописи. Почему же вы изменили свое решение? Как?
- Да что вы набросились на бедную девочку? Можно подумать, что бухгалтер плохая профессия. Не забывайтесь.
- Нет, конечно, бухгалтер не плохая профессия. Все профессии важны. Но…но ведь… Совсем другое дело, когда человек чувствует в себе что-то…когда его тянет к высокому. В таком случае нельзя препятствовать, иначе это выльется в личную трагедию, крах.
- Да вы, я погляжу, книжек перечитали, молодой человек. Иван Алексеевич, тише вы, успокойтесь. К чему так кипятиться. Ну и пусть девочка не будет думать о высоком, зато будет думать о том, что ей действительно нужно. Будет думать о семье.
Андреев действительно разнервничался и закипел. Злость, негодование, непонимание. Ему было очень обидно за Алену. Ему казалось, что она действительно любит литературу. Он посмотрел на нее и ужаснулся. Она сидела с покорным выражением лица, ничуть не волнуясь. Вдруг Иван понял, что она вовсе не такая, какой он ее считал. Весь ее интерес к литературе, все ее якобы понимание литературы – это простая механистическая работа. Прочитала книгу, прочитала критику, послушала учителей и решила, что все поняла. Ничего, ровным счетом ничего в ней не откладывалось после этих книг. Ни о чем не задумывалась после них, не делала никаких выводов относительно них. Во всем ее внешнем виде Иван явно начал замечать безразличие и бесчувственность к литературе.
Это был удар для него. Он посмотрел на отца Алены, в комнату вошла и ее мать. Какие заземленные люди. О чем они думают? Вся их жизнь – одна сплошная механистичность. Просто работать, чтобы просто получать деньги, чтобы просто есть, чтобы просто жить. Какие же...какие люди…
Иван чувствовал, что понимает нечто такое, что вертелось в его сознании уже довольно давно, но чего он никак не мог понять. В комнату забежала Маша. Эти белые волосы, улыбка на лице…Иван смотрел на эти волосы и вдруг его осенило. Он воскликнул:
- Какие же пустые люди! – и выбежал из комнаты, быстро оделся и выбежал на улицу.
Эта мысль пришла в его голову будучи такой ясной, прозрачной, что можно было только подивиться, почему Иван не увидел ее ранее.
- Да, разумеется, - думал он. – Это все совершенно пустые люди. Именно пустые. Эти Ведровы. А другие? Студенты, которых я учу? Они пуще этих. Режиссеры, которые думают только о развлечении и прибыли. Как же это возможно? А та девушка на рынке сказала, что она хочет ничего не делать и получать за это деньги. Не пустота ли это? Пустое проживание жизни. А сколько таких еще? Ведь она сказала, что этого хотят все…Какой ужас! Как же все это случилось? Почему мы стали такими низкими, маленькими? Где же большие мысли? Идеи? Где это высокое, о котором я все время думаю и говорю?
Он пришел домой в совершенно лихорадочном состоянии. В комнате было совершенно невыносимо. Иван открыл окно, пахнул свежий воздух. На подоконнике стояли давно засохшие цветы. С яростью он стал выдергивать их ваз и бросать: в окно, на пол, куда придется.

11.

Ночью Иван Андреев умер. Утром родился совершенно иной Иван Андреев, совершенно непохожий на прежнего. Теперь он знал. Через час после этого перерождения, Иван сидел у кровати Романа Федоровича. Тот шел на поправку, уже сам ходил, мог сидеть и ухаживать за собой. Только сейчас Андреев узнал, что у Романа Федоровича было воспаление легких.
- Я все понял, - начал говорить Иван.
- Я вижу. Ты изменился.
- Они не просто потерянные, как вы говорили. Они еще страшнее. Они пустые. А сколько же, сколько же таких пустых людей еще существует?
- То-то и оно, Иван Алексеевич. Сколько их еще?
Они замолчали. Снова пошел снег. Солнца не было видно. Было очень тихо. Даже не верится, что может быть так тихо. Хлопья снега аккуратно ложились на карниз. И на душе у двух мужчин – учителя и ученика – тоже стало тихо. Точнее, спокойно. Иван подошел к окну и посмотрел на город, закутывавшийся в белое одеяло. Как красиво! Не слышно даже машин. Смотря на такую красоту, кажется, что никакого зла нет в мире и все благополучно. Как печально и прекрасно, как утопично.
- То-то и оно, Роман Федорович, - вдруг проговорил Иван и голос его в этой тишине был особенно звучен. – А мы-то, такие уж ли мы-то живые? А? Хоть и пониманием мы с вами, Роман Федорович, все это, хоть и думаем о высоком, да еще помимо нас таких много, но такие уж ли мы живые? При всем при этом, сколько времени мы тратим на пустое? Сколько праздностей себе позволяем? Преподаем мы, рассказываем об одном и том же, а действительно ли учим мы чему-нибудь? Нет, так нельзя. Надо иметь высшую цель перед собой. Как же так можно? Ведь мы пали, нравственно, духовно. Где же наши ценности? Где то, что действительно важно? Нет, так нельзя. Ежели так продолжится, то куда, в итоге, мы придем? Должна же быть сверхзадача, у каждого…
Опять замолчали. Выпили чаю. Потом еще.
- Прости меня, Иван. Как я и говорил, теперь ты будешь страдать.
- Нет, Роман Федорович, не извиняйтесь. Спасибо вам. Вы спасли меня.