Лисовин и Малля

Николай КРАСИЛЬНИКОВ

ЛИСОВИН И МАЛЛЯ

В крепях Аччик-куля появились лисы. Об этом «подсказала» мне первая пороша — длинные цепочки следов потянулись в густые заросли облепихи, где могли ночевать фазаны, к «дымящейся» полынье, в которой иногда плещутся лысухи, оставшиеся зимовать. И — к птичьей ферме, темневшей там, вдали…
Когда снег лёг плотной белой кошмой на холодную землю и стало ясно, что пришла настоящая зима, я не выдержал, засобирался на охоту.
С утра посыпал мелкий снежок. Вокруг до боли в глазах простиралась белизна. И казалось, что нет больше в мире ни войн, ни раздоров, а есть только этот снег, покой и тишина… Пахло валериановой прелью кустов. Звонко хлопала жёсткими листьями осока. Из глубин памяти всплыли бунинские чистые строки:

…Старых предков я наследье чую,
Зверем в поле осенью ночую,
На заре добычу жду… Скудна
Жизнь моя, расцветшая в неволе,
И хочу я слепо в диком поле
Силу страсти вычерпать до дна!

У самого озера я остановился — корка льда была ещё непрочной. Взгляд упал на следы: явно лисьи… На свежевыпавшем снежном покрове ямки от лап ещё не заштрихованы.
Следы «бежали» мимо занесённых снегом сухих трав, кустиков полыни, рогоза, тростников. Обожжённые  ночным морозом, они издавали терпковатый, горький аромат ушедшего лета.
Я скользил по неглубокому снегу, как на лыжах, стараясь не шуршать о кусты и не «бухать» сапогами. Уже отмахал не одну сотню метров, пот застилал глаза, а телогрейка «дымилась» от парка, когда споткнулся о корягу. «Тьфу ты, чёрт!» — выругался про себя. Потёр кулаком глаза и зрение моё прояснилось до мельчайших деталей: прямо перед носом — крупинки снега, на них какие-то семена. И следы… Ткнувшись лицом прямо в них я, словно пёс, явно почувствовал едкий дух нагоняемого зверя: следы совершенно свежие!
Вскочил — и снова вперёд. Только бы не спугнуть... Миновал высокий бугор (пригибаясь), глубокую яму (благо, в ней нет воды), «выныриваю» снова на равнину… И тут… Сердце прямо-таки захолонуло. Возле кустов дикого шиповника — на расстоянии выстрела — мой долгожданный зверь. Это был прекрасный лис! Ярко-огненный. Прямо — костёр на снегу! Он пожирал какую-то дичь и меня не замечал.
Дрожащей от волнения рукой поднимаю двустволку. Мушка пляшет. Двоится. Надо успокоиться… Плавно нажимаю на спусковой крючок. Гром в ушах.
Крупная дробь чиркнула по снегу. Лисовин  взвился, ударил хвостом по воздуху вправо, а сам скользнул влево…
Я на секунду зажмурил глаза. А когда открыл — лис пропал. Не мог же он, в самом деле, улететь?!
Проваливаясь в снегу, я побежал к месту его обеда. Да, лисовина не было. А его следы терялись в зарослях. На снегу трепетало только несколько фазаньих перьев. Стало до слёз обидно: эх, промахнулся Акела! И я не солоно хлебавши побрёл домой.
Разве тот настоящий охотник, кто останавливается на полпути? Следующий рассвет я снова встретил на Аччик-куле. Сделал на берегу небольшой скрадок, сижу, укрытый зарослями камыша. Морозец пробирался во все «щели» одежды.
Где-то стеклянно цокнул фазан. Пискнула мышь под снегом.
Смотрю по сторонам. Изредка пальцы отогреваю дыханием.
Вот над степью, над белым её простором, выкатилось не по-зимнему яркое солнце. Справа от меня  из зарослей поднялись лысухи. Тяжёлые птицы сделали круг над моим скрадком, второй — убедились, что нет никакой опасности — и опустились… прямо напротив меня в полынью. От неё поднимался лёгкий парок. Там тепло. Там корм.
Ну, теперь мне не так одиноко. Сижу, смотрю, как плавают птицы, как поминутно окунают головки, как брызги ярким бисером рассыпаются от их тугих крыльев.
Смотрю-то смотрю, а сам волнуюсь — не напрасно ли сижу, правильно ли место выбрал?
И только я так подумал в смятении, как неподалеку от полыньи, с подветренной стороны, буквально стелясь по снегу, появился… лис. Уж не тот ли, вчерашний? Ловко маскируясь меж кустиков, лис приближался к ничего не подозревающим лысухам. Они всё покрякивали, всё «зондировали» воду.
И я теперь уже спокойно, наученный недавним горьким уроком, приподнял свою «тулку». Раздвинул ветки, прицелился… Грянул выстрел. Лысухи заполошно взметнулись в небо. Лис же перекувыркнулся и остался лежать на льду.
«Ухти-пухти!» — похвалил на сей раз я себя за меткий выстрел и вышел из укрытия: бросил ружьё на рюкзак — и к берегу.
Тронул сапогом лёд: авось, выдержит. Сделал шаг, второй, третий и… тр-р-р — провалился в воду по самый пояс. До лисовина  ещё метров десять, а до берега рукой подать. Пришлось выбирать меньшее из зол. Побрёл обратно, ломая лёд. В сапогах противно захлюпало. Чувствую, как одежда покрывается прозрачной стеклянной фольгой: как-никак мороз! Выскочил на берег, стал собирать сушняк, хворост.
С трудом запалил костёр. Скинул с себя сапоги, брюки. Всё ещё армейское. Прыгаю в одних трусах вокруг костерка, а сам поглядываю на озеро: неужели придётся расстаться с богатым трофеем? С таким трудом добыл… И вот… Потрескивают сучья, стреляют искрами. От огня да «пляски» сразу теплей стало. Вот только жалко, что с лисом придётся расстаться: за ночь его раздерут голодные шакалы, волки… Такой чудный мех.
И вдруг в зарослях, где была пробита тропка, послышалось, вроде кто-то бежит. Ломится сквозь кусты, жарко, тяжело дышит. Я инстинктивно потянулся к ружью. И тут прямо к моим ногам выкатился огненный шар. Когда шар «выпрямился», я признал в нём сеттера. Хозяином его был местный охотник
Юсуф. Он называл своего помощника по скитаниям Малля. Рыжий — по-узбекски. Вполне подходящая кличка. Сеттер посмотрел на меня умными глазами и трубно гавкнул. Потом завилял метёлкой хвоста. Видно, признал.
Ведь мы с Юсуфом и с ним не раз ходили вместе на фазанов. Не прошло и нескольких минут, как из зарослей вслед за Маллёй появился его хозяин, в зимнем полосатом чапане, как мифический великан – Орион.
— Об-бо! — удивился Юсуф, увидев меня в столь необычном одеянии.
— Что ты тут делаешь, дорогой? Не в моржи ли записался…
— Если бы, — хмыкнул я невесело. — А ты как здесь оказался?
— Сначала выстрел услышал, потом дым почуял… Пришёл посмотреть,
а тут такой гость!.. 
Одежда моя почти высохла, я натянул её на себя.
А сеттер всё бегал вокруг нас и обнюхивал воздух.
— Вот что, Юсуф, — признался я. — Вон ту полынью видишь?
Юсуф недолго приглядывался. Лицо его растянулось в широкую улыбку:
— Лиса?!
— Она самая…
Но друг мой тоже огорчился, поняв, что добычу почти невозможно
достать. Даже длинной жердью никак не зацепить. На собаку тоже почти не было надежды. Она натаскана по дичи. Навряд ли полезет за зверем.
И всё-таки Юсуф подозвал к себе Маллю. Показал рукой в сторону полыньи. Потом скатал тугой снежок и запустил его в ту сторону. Малля подбежал к берегу. Высунул язык, гавкнул и, обегая расколотый лёд, затрусил по воде, временами вплавь, в сторону лисовина. Мы замерли, как хоккейные болельщики… Как же сеттер потащит лиса? Справится ли с такой тяжестью? Да и возьмёт ли его?
Между тем, Малля подкатился к лисовину. Обошёл его вокруг несколько раз, будто примериваясь. Затем схватил крепкими зубами за загривок и поволок, поволочил в нашу сторону.
В прошлом году он, помнится, ни за что не хотел брать убитого нами шакала, который застрял в глубоких колючих зарослях. А  тот был мельче. И лаз к нему тянулся приличный. И не дело сеттера за зверем лезть… А тут… Без всяких уговоров… Ай, да Малля!
Юсуф, видно, прочитал мои мысли:
— Ради тебя старается, друг! Пожалел. Теперь вот сам промок, бедняга…
Ну, что тут скажешь? Молчаливая благодарность, по крайней мере, не слабее высказанной восторженно. Спасибо, Малля!
Лисовин оказался, действительно, великолепен. Мех длинный, ворсистый, пушистый… И переливается каким-то тёплым огнём. И картечины
не очень попортили шкуру. Добрая шапка будет.
Только правое ухо у лиса было немного порвано дробью. И рана уже запеклась. Стало быть, лис-то был мой, вчерашний…