Новый Фаэтон. Сказки для 19-летних. Сказка девятая

Placeat sibi guisgue licebit:
Non tamen igniters guisguam consistere in axe…
Me valet excepto
  Phaethon

    Что наша жизнь – вечный полет, рано или поздно, но обязательно прерванный. Тает на крыльях воск, холодеет в жилах кровь, да разве об этом думается, когда начинаешь разбег, и впереди столько чудесного и непознанного, и ты, конечно же, найдешь свое и станешь в чем-то первым. Иначе зачем разбег, зачем полет? Впрочем, можно незатейливо проползать свой срок, не обременяя мыслями о полете. Ведь равнодушному времени все едино – полет или ползание. Правда, когда ползаешь, оно летит не так стремительно, это коварное время, нежели когда паришь вместе с жизнью…
    Но оставим в покое ползающих. Они ненавидят летающих, как те презирают ползающих. Но оставим в покое летающих. Они не понимают ползающих, как те смеются над корчами летающих.
    Но довольно прелюдий. К сказке!
    Он родился в захватывающей семье. Америка, Африка, Австралия и Индия свисали со стен истинными реликвиями, подаренными родителями на память ему о пребывании их во всех уголках света. По напрочь лишенным пыли пузатым диванам, глубоким креслам, гордоногим стульям, лоснящимся столам можно было ползать и делать  траверс не хуже, чем в горах Каракорума. А стоящая внизу белоснежная машина напоминала горничную тетю Дашу – такая же солидная и безупречная. Он рос в меру послушным, в меру понятливым – во всяком случае на третьем году перестал выщипывать пух из дивана, царапать по столам, задевать фарфоровые вазы. Он розовощекел, голубоглазел, блондинел, здоровел и красивел. Родители были без ума от него.
    Как и полагается развитому мальчику из высокоразвитой семьи он поступил сразу в три школы – музыкальную, спортивную и с углубленным изучением иностранных языков по точным предметам. Сообразительный не по годам он прекрасно разобрался в магическом звучании своей фамилии, а потому позволял себе прогуливать уроки в любой из трех школ, а то и во всех сразу, и это не отражалось на его успеваемости.
    В музыкальной школе он небрежно доставал банджо и извлекал из него приятные звуки, сообщая восхищенным слушателям:
    - Это приятели из Флориды прислали.
    Он не любил уточнять – кому именно прислали. Какая разница!
    В спортивной школе щеголяя классными кроссовками, он только махал рукой на изумленные вопросы:
    - А, ерунда, заскочил на неделе друг из Гамбурга.
    Он не любил уточнять – к кому заскакивал друг. 
    В последней школе он вынимал японский чудо-аппарат синхронного перевода и, ставя на парту, предупреждал соседа:
    - Осторожней, а то накроется – жаль будет, все же подарок от самого президента компании.
    Он не любил уточнять – кому подарок. Да и никто не просил его об уточнениях.
    Со временем он решил, что имя отца понадежнее анонимным приятелей, друзей и президентов компаний.
    - А вот мой отец (говорит, знает, утверждает, работает, ездит, изучает… или в прошедшем времени: открыл, разработал, восстановил, изобрел, написал, вызвал, пожертвовал…), - начинал обыкновенно он, а дальше следовало сообразно теме.
    Но кто из нас не таков? Мальчик вырос и превратился в стройного симпатичного юношу. В секретере его комнаты пылились три диплома об успешном окончании трех школ. Там же время от времени валялась университетская зачетка.
    Он пока не взлетал, но и не ползал – просто плыл по жизни.
    Он стал самоуверенным и раздражительным, если ему не оказывали требуемого внимания. Он научился презрительно кривить губы, когда его не устраивал собеседник. Он предпочитал не иметь друзей, ибо среди них нашелся бы кто-то, кто стал бы чего-то просить. Он никого не любил. Не было надобности, желания и повода. Он не нуждался в чьей-либо любви или добром слове. У него было все, и это ему нравилось.
    Однажды, возвращаясь с очередного дачного пикника вместе с компанией своего круга, по дороге ему пригрезился молодой парень с то ли бронзовым, то ли обожженным лицом и черными вьющимися кудрями, одетый почему-то в белую тунику. Самое интересное, что компания парня не заметила, и он не стал расспрашивать – видели ли они что-то. Мало ли что привидится после шампанского и бессонной ночи.
    Вечером в пустой квартире (родители снова были где-то в Африке), он неожиданно вспомнил о видении, не поленился взять с полки энциклопедию и открыть на нужной странице – так ведь одевались в древней Элладе…
   - Тебе не показалось, я действительно стоял на дороге, - внезапно раздался голос за спиной.
   Он пружинисто вскочил в боевую стойку, резко развернулся и замер. Перед ним стоял тот же парень.
   - Не бойся, меня. Я – миф, - усмехнулся тот.
   - Что тебе нужно?
   - Я слишком тщеславен и потому прошу тебя – не делай этого. Ты не рожден летать.
   - Чего не делай? О чем ты? –изумился сын известных родителей.все поте желания. Не исполняй его. Ты не рожден летать, - повторил парень, и его бронзовое лицо потемнело.
   - Что заладил: не рожден да не рожден, - обиделся на вывод о своих способностях сын известных родителей. – Объясни толково.
   - Не могу, - покачал головой незваный гость. – Я волен только предупредить тебя.
   - Да хватит меня путать и пугать, - возмутился сын известных…
   - Когда ты все же рискнешь исполнить свое желание, то вспомни – тебя предупреждал сам Фаэтон. Возможно, тебя это остановит, - и облик юноши с тал стремительно таять.
   Сын извест… на всякий случай прободал место, на котором только что стоял незнакомец. Кулак уткнулся в стену.
   Все забывается, со временем забылся и странный визит с не менее странным предупреждением. Все потекло обычным путем.
   Через несколько месяцев он попал благодаря своей звучной фамилии на один званый вечер. Там были художники и поэты, композиторы и писатели. Они были молоды и талантливы. И в отличие от дачных пикников, где он был центром внимания, здесь на него никто не обращал внимания. Вежливо справлялись о здоровье его родителей, равнодушно – о его собственном. Он пишет, рисует, творит? Нет? Ну что же, извините…
В разгар вечера он случайно оказался на диване рядом с юной девушкой, у которой оказались синие мечтательные глаза и волнистые чарующие волосы.
   - А вы кто? – нежно спросила она.
   - Я – сын таких-то родителей, - небрежно ответил он.
   На девушку названная фамилия не произвела никакого впечатления.
   - О, я слышала что-то о них, - вежливо ответила она. – А вы сами – кто?
   - Студент университета.
   - Нет, вы меня не поняли. Вы чем увлекаетесь? Кто вы?
   - У меня есть машина, дача, роскошная квартира, - вдруг зачастил он невпопад, но осекся – девушка смотрела в другую сторону, туда, где какой-то сутулый парнишка начал читать стихи.
   Он стал злиться. Что это от него нос воротят? Пусть любой из собравшихся здесь встанет и скажет – есть ли у него хоть часть того, чем обладает он? Но девушка словно угадала его мысли.
   - Это все ерунда – тряпки, вещи, машины, дачи. Это все приходящее и сопутствующее…
   - А что не ерунда? – вскипел он.
   - Летать… Этого не заменить шмотками и развлечениями.
    С того вечера он вернулся будто пьяный. Его мучила, истязала, вязала, рвала на части зависть. Кто он? Пижон и франт, мажор, носитель известной фамилии… А что потом? Он станет садовником на могиле своих родителей? И приходя поклониться их памяти, обратят ли внимание на садовника? И как же был бесподобен этот блеск глаз девушки, и как он остывал к нему, несмотря на его молодость, красоту. Нет, он заставит снова зажечься эти глаза при взгляде на него. Он покорит весь мир. Именно –весь, на меньшее он не согласен. Но что надо сделать?
    Он прочел биографии многих великих людей. Нет, неподходяще. Великие были спецами в какой-то одной области. А он хотел все. Он прочел сказки, мифы, легенды. Лучше, но не совсем то. Думай, думай, думай, - приказывал он себе.
    И вот летним солнечным днем, бредя по набережной, прикрывая глаза от яркого света, его обожгло, осенило. Да – это будет самое-самое. Он затмит весь мир. Потому что затмит самое солнце. Пусть тогда любой гений и любая сволочь попробуют взглянуть на него равнодушно. Слышите, эй, вы! Я не дурак и не лентяй, во мне течет кровь – талантливая и гордая кровь моих родителей! – подвига и терзаний. Мне будут поклоняться и кланяться в любой хижине, любом дворце, а не только шепелявить фальшивые комплименты на даче с шашлыками. Это утверждаю я!
    Это утверждал он.
    Он забросил все гулянки, свидания, шатания, дискотеки, кутежи, клубы, вечеринки, бары, просмотры. Недоуменным вопросам сокурсников, знакомых, подружек, знакомым знакомых, друзьям родителей, приятелям он отвечал одно и то же:
   - Мне больше неохота тратить время на все это. К тридцати все это отойдет, и что дальше? Вшивый инженеришка? Замусоленный бизнесмен? К этому времени я должен стать всем и остаток жизни наслаждаться завоеванным счастьем. Что толку обладать деньгами, связями, - всегда найдется тот, у кого их больше. Но никто не сумеет затмить меня миллионами или золотыми слитками, если я поднимусь во всей всепланетной славе над всеми…
Он забросил все и налег на учебу, на Знание. Через несколько лет (сказался и генофонд родителей) ему вряд ли были равные в кибернетике, физике, химии, электронике и… истории. Он изучил печальный опыт предыдущих одержимых, он вооружился последними достижениями науки. И он уразумел – он сможет!
Как-то проглядывая энциклопедию мифологии, он наткнулся на миф о Фаэтоне. Мысли сработали в одном направлении: идиот, нашел, чем смазывать крылья при полете к светилу! О странном некогда визите он не вспомнил.
    Родители радовались сыну, в грезах представляя его убеленным сединами лауреатом (ах, самой!) Нобелевской премии. И опять умчались куда-то в Австралию.
    Он стал презирать людей, как это и свойственно перспективным гениям, ибо отягощенные земным притяжением людишки могли познать только ту высоту, на которую их порой возносил авиалайнер. Он шел по ступенькам и думал, что вот когда-то, затаив дыхание, будет благоговейно сметать с них пыль и стенать: Здесь же ходил сам… И он довольно щурился своим мыслям.
Он подолгу пропадал на даче, куда знакомых уже не допускал. Он там что-то мастерил, мастерил, мастерил.
    И вот – час настал! Блестящие суперсплавом, выдерживающие миллиарды градусов (по Кальвину, Фарренгейту, Цельсию), перепонки и затяжки, болты и крепления, рули и плоскости, подрагивающие от жажды преодолеть гравитацию, они просились одеть их и взмыть. Взмыть и победоносно парить над очумелым и поникшим миром.
    В последний раз он оглядел окрестности, неизвестно кому помолился, ибо вспомнил, что так, вероятно, делали все, идущие на подвиг, чуть помечтал о вселенски триумфальном возвращении и… взлетел.      
Сравнительно легко он преодолел земные объятья и, хмелея от космической пыли, понесся к Солнцу. Его никто не заметил, но это должно произойти, когда он затмит светило. Крылья держали и даже не нагревались.  Он был на вершине счастья.
    С тех пор никто ничего о нем больше не слышал. В ближайший полицейский участок легло заявление об исчезновении сына от расстроенных родителей. И все.
    Однако пролетающие рядом с Землей кометы иногда позволяют себе что-то сообщить. И, если им верить, то выходит, что он летает вокруг Солнца, живой и невредимый, и все еще пытается затмить его собой, чтобы стать знаменитым. И что Солнце не хочет отпускать от себя интересную игрушку. Злые кометы утверждали, что Солнце еще тот фрукт…
    Но самое печальное – на Земле никто так и не узнал о самонадеянном но и непревзойденном поступке. И пусть ему кажется там, в недостижимой для нас вышине, что мы восторгаемся его полетом. Но так ли это? Он ничего полезного и ничего ужасного землянам не дал, чтобы быть внесенным в анналы гениев или злодеев. Даже астрономы его не замечали.
    Перед светилом летала утоленная гордыня, которая все-таки была рождена ползать. Ибо полет – это нечто другое…
    Да, кстати, а как звали-то его? Вот черт, и я уже не помню.