Глава 13. Прокаженные. Лепрозорий в Тобольске

Глава 13.  ПРОКАЖЕННЫЕ.   ЛЕПРОЗОРИЙ В ТОБОЛЬСКЕ.


Фото. Великие княжны Татьяна и Анастасия Романовы на прогулке в Царском селе, весна – лето 1917.
На следующий день после отречения от престола государь передал генералу Алексееву  написанные им пожелания и требования к новым властям:
1. «О беспрепятственном проезде моем с лицами, меня сопровождающими, в Царское Село.
2. О безопасном пребывании в Царском Селе до выздоровления детей с теми же лицами.
3. О беспрепятственном проезде до Романова на Мурмане [современный Мурманск] с теми же лицами.
4. О приезде по окончании войны в Россию для постоянного жительства в Крыму – в Ливадии».
4 марта 1917 г. генерал Алексеев отправил князю Львову телеграмму: «Отказавшись от престола, Император просит моего сношения с вами по следующим вопросам». Генерал привел в телеграмме  только первые три пункта требований. На другой день Алексеев просил «ускорить разрешение поставленных вопросов и одновременно командировать представителей правительства для сопровождения поездов отрекшегося Императора до места назначения». Утром 6 марта пришел ответ из Петербурга: «Его Императорскому Величеству. < > Временное правительство разрешает все три вопроса утвердительно; примет все меры, имеющиеся в его распоряжении: обеспечить беспрепятственный приезд в Царское Село, пребывание в Царском Селе и проезд до Романова на Мурмане. Министр-председатель князь Львов»
6 марта  министр иностранных дел  Милюков информировал французского посла о согласии Временного правительства с тремя пунктами требований царя и, зондируя почву, высказал предположение, что Николай II будет просить убежища у английского короля.  В Могилеве  императрица-вдова Мария Федоровна, которая приехала поговорить и подбодрить сына, сообщила генералу Вильямсу, находившемуся в Ставке, что  «главным образом в данное время предстоит решить вопрос об отъезде государя, который отказывается ехать, куда бы то ни было без государыни». Вильямс в ответ сказал, что уже  телеграфировал  в Лондон о пожеланиях императора, на что Мария Федоровна заявила, что проезд в Мурман-Романов в  настоящее время небезопасен, и  предпочла бы, чтобы «Его Величество поехал в Данию» через Швецию.
7 марта  в Москве новый министр юстиции Керенский выступил с речью на заседании Совета рабочих и солдатских депутатов. Московская газета «Русские Ведомости» особое внимание уделила ответам министра на вопросы:  «На эстраде стоит петербургский гость с широкой красной лентой, весь бледный, красный букет в его руках дрожит. < > Затем на вопросы, заданные из среды собрания: “Где Романовы?”, Керенский отвечает: “Николай II покинут всеми, и просил покровительства у Временного правительства. < >  Я, как генерал-прокурор, держу судьбу его и всей династии в своих руках. Но наша удивительная революция была начата бескровно, и я не хочу быть Маратом русской революции. < > В особом поезде я отвезу Николая II в определенную гавань и отправлю его в Англию. < > Дайте мне на это власть и полномочия”. Новые овации, и Керенский покидает собрание». В тот же день в Москве на совете присяжных поверенных Керенский на вопрос: «на свободе ли Романовы?»  - ответил - «Романовы в надежном месте под надежной охраной. Все надлежащие меры приняты».
В своих показаниях Чрезвычайной следственной комиссии (ЧСК)   Милюков утвердительно заявил, что решение об отправке царской семьи за границу было принято на секретном заседании, но протоколы этого заседания не велись. Предварительно   вопрос о переезде царской семьи  в Англию им обсуждался с английским послом сэром Дж. Бьюкененом, и было получено его согласие: «Что касается меня лично как министра иностранных дел, то я счел себя обязанным, в силу решения Временного правительства, признавшего необходимым отъезд Царя за границу, переговорить по этому вопросу с послом Великобритании Бьюкененом. Бьюкенен на словах мне сказал, что необходимые меры будут приняты. Я припоминанию, что, обсуждая со мной этот вопрос, он говорил о практических шагах, какие могло предпринять правительство Англии в этом вопросе, и, в частности, о присылке английского крейсера, на котором могла бы уехать Царская Семья. Я помню, что Бьюкененом сущность сказанного им была после нашего разговора подтверждена письмом, как это обыкновенно было принято при дипломатических сношениях».
Посол Бьюкенен, описывая эти переговоры, особо  отметил, что согласие было дано, но при этом Временное правительство, со своей стороны, должно было обеспечить безопасность переезда семьи  из Петрограда в порт: «Мы со своей стороны немедленно согласились на эту просьбу и в то же время побуждали его сделать необходимые приготовления для путешествия в порт Романов.< > Наше предложение оставалось открытым, и никогда не было взято назад. Если им не воспользовались, то это произошло потому, что Временному правительству не удалось преодолеть противодействие Совета».
Решение об аресте царя и его супруги было принято на заседании Временного правительства 7 марта: «Слушали: О лишении свободы отрекшегося Императора Николая II и его супруги. Постановили:
1. признать отрекшегося Императора Николая II и его супругу лишенными свободы и доставить отрекшегося Императора в Царское Село.
2. поручить генералу Михаилу Васильевичу Алексееву предоставить для охраны отрекшегося Императора наряд в распоряжение командированных в Могилев членов Государственной Думы: Александра Александровича Бубликова, Василия Михайловича Вершинина, Семена Федоровича Грибунина и Савелия Андреевича Калинина». 
3. поручить командующему войсками петербургского гарнизона генералу Лавру Георгиевичу Корнилову, в ведение которого  поступил Александровский дворец,  произвести арест Императрицы».
«Русские Ведомости», в дополнение к постановлению правительства о лишении свободы царя и царицы, сообщали, не ссылаясь на источник: «Как передают, Николай с членами своей семьи будет отправлен в Англию, где и будет жить все время. А. И. Гучкову Временным  Правительством поручено сопровождать Николая II на Мурман и взять в свое ведение организацию дела отъезда бывшего Императора в Англию».
8 марта члены Государственной думы прибыли в Могилев. В Ставке «ждали их, думая, что они командированы Временным правительством “сопровождать” Императора в Царское Село. Но когда Государь сел в поезд, эти лица объявили ему через генерала Алексеева, что он арестован». В тот же день генерал Л.Г. Корнилов в  гостиной дворца объявил императрице об аресте. «Утром, – свидетельствовал Корнилов, – я получил предложение военного министра Гучкова арестовать бывшую Царицу. – “У меня все больны, – заявила Алекс. Федоровна – Сегодня заболела моя последняя дочь. Алексей, сначала было поправлявшийся, опять в опасности. Ради Бога, останьтесь со мной наедине”.  Я приказал всем удалиться на несколько минут. Бывшая Императрица заплакала и забилась в истерике. Придя в себя, Александра Федоровна заявила: “Я в вашем распоряжении, делайте со мной все, что хотите”». Объявив императрице указ об аресте, Корнилов распорядился установить стражу ко всем телефонам и телеграфу во дворце, чтобы изолировать бывшую царицу.
Начальник гарнизона Царского Села штаб-ротмистр Коцебу должен был действовать в соответствии с инструкцией, подписанной Корниловым и его начальником штаба Рубец-Масальским:
1. «Допускать выход отрекшегося Императора и бывшей Императрицы на большой балкон дворца и в часть парка, непосредственно прилегающую к дворцу, в часы по их желанию, в промежутках между 8 час утра и 6 час вечера. В означенные часы дежурному офицеру находиться при отрекшемся Императоре и бывшей Императрице и при распоряжении караульного начальника усиливать внешнюю охрану дворца.
2. Все лица бывшей свиты, означенные в прилагаемом списке и пожелавшие по своей воле временно остаться в Александровском Дворце, не имеют права выхода из дворца, подчиняясь в отношении выхода в парк правилам, установленным настоящей инструкцией.
3. Без разрешения моего никаких сведений с лицами, содержащимися в Александровском дворце, не допускать.
4. Письменные сношения со всеми лицами, находящимися во дворце, допускать только через шт. ротм. Коцебу, которому надлежит подвергать строгому просмотру все письма, записки и телеграммы, пропуская из них самостоятельно необходимые сношения хозяйственного характера и сообщения о здоровье, медицинской помощи и т.п. Все остальное подлежит представлению в штаб.
5. Телефон, находящейся во внутренних покоях дворца, снять, телефонные сношения допускать только по телефону в комнате дежурного офицера в присутствии последнего или шт. ротм. Коцебу.
6. В случае необходимости вызова врача-специалиста из Царского Села и Петрограда, таковых следует допускать во дворец при постоянном сопровождении дежурного офицера.
7. Все продукты, доставляемые во дворец, должны быть передаваемы оставшейся во Дворце прислуге в присутствии дежурного офицера и шт. ротм. Коцебу, которые  обязаны пресекать любые разговоры относительно внутренних лиц дворца».
После вторичного обращения  министра иностранных дел Милюкова по вопросу о переезде царской семьи в Англию  посол Бьюкенен сообщил: «Он спросил меня, делаем ли мы приготовления к их приему. На мой отрицательный ответ он сказал, что очень бы хотел, чтобы Государь как можно скорее покинул Россию. Ввиду этого он был бы очень благодарен, если бы правительство Его Величества предложило ему приют в Англии и если бы сопровождало это предложение заверением, что Государю не будет разрешено покинуть Англию во время войны».
Утром 9-го марта  царь прибыл в Царское Село. За четыре часа до его приезда сводный батальон, который охранял дворец и готовился встретить царя с подобающими почестями, был заменен. Новые часовые открывали ворота, за которыми оказались арестованными все члены царской семьи вместе с прислугой. Общее число обслуживающего персонала семьи, находившееся под арестом,  определяется из  двух записей государя в дневнике. «1 апреля 1917 г. Вчера мы простились с 46 нашими, которых, наконец, выпустили из Александровского дворца к их семьям в Петроград.< >  2- го апреля. Перед завтраком христосовались перед всеми служащими, а Аликс давала им фарфоровые яйца, сохранившиеся из прежних запасов. Всего было 135 человек».
Его покинули даже самые  близкие  и самые верные  приближенные, на которых он опирался - начальник походной канцелярии Нарышкин, начальник конвоя граф Граббе, флигель-адъютант Мордвинов, флигель-адъютант герцог Н. Н. Лейхтенбергскии, флигель-адъютант Н. П. Саблин, заведовавший делами государыни граф Апраксин.  Мордвинов был одним из самых любимых флигель-адъютантов. Таким же любимым флигель-адъютантом был Саблин. Когда в дни переворота к дворцу Временное правительство начало  стягивать войска, то на его защиту  подошел Гвардейский экипаж, в составе которого находился Саблин, который оказался «на другой стороне баррикад». Граф Апраксин был во дворце, когда генерал Корнилов арестовал государыню. Он остался в числе добровольно арестованных, но через несколько дней ушел. Граф Граббе тайно скрылся.

Все царские дети были в это время серьезно больны. В письме к сестре Николай писал: «Когда я приехал из Могилева, то, как Ты знаешь, застал всех детей очень больными, в особенности Марию и Анастасию. Проводил, разумеется, весь день с ними, одетый в белый халат. Доктора приходили к ним утром и вечером, первое время в сопровождении караульного офицера. Некоторые из них входили в спальню и присутствовали при осмотре врачей». Когда великой княжне Марии Николаевне понадобилась медицинская помощь,  был приглашен врач со стороны, то руководство охраны потребовало, чтобы при осмотре больной присутствовали офицер и двое солдат.
С первых же дней ареста часовые караула стали ограничивать территорию  прогулок государя по парку, называть его «полковником». Юлия Ден вспоминала (она в это время была вместе с семьей), как государь в первый день своего пребывания в Александровском дворце вышел погулять в парк: «Глаза наши были прикованы к Государю, который к этому времени вышел из дворца. Быстрым шагом он направился к Большой аллее. Вдруг словно из-под земли появился часовой и заявил Императору, что ему нельзя идти в этом направлении. Государь махнул рукой, но повиновался и пошел назад. Но тут произошло то же самое: другой часовой преградил ему путь, а какой-то “офицер” стал объяснять Государю, что поскольку он находится на положении арестанта, то и прогулка должна быть такой же, как в тюремном дворе!». То же самое писал учитель француз  П. Жильяр: «Каждый раз, что мы выходим, нас окружают несколько солдат с винтовками с примкнутыми штыками под командой офицера и следуют за нами по пятам. Мы точно каторжане среди караульных. Распоряжения меняются ежедневно, или, может быть, офицеры понимают их каждый на свой лад! Когда мы возвращались сегодня днем во дворец после нашей прогулки, часовой перед дверью остановил Государя словами: “Господин полковник, здесь проходить нельзя”».
Графиня М. Клейнмихель в своих воспоминаниях передала рассказ графа П. К. Бенкендорфа о первых днях заключения царской семьи: «Во дворце был введен строгий режим, - продолжал Бенкендорф.- Наши прогулки по парку были нам разрешены на очень небольшом пространстве. Особенно тяжело было для заключенных то, что для их прогулок был назначен преимущественно двор, выходящий на улицу, так что все проходившие могли видеть царскую семью из-за решетки забора и ворот. Число любопытствующих было огромно, особенно по воскресеньям и праздникам, когда поезда привозили из Петербурга и окрестностей массу людей. < >  Царская семья была обречена на выслушивание часами фанатических, полных ненависти замечаний разжигаемого пропагандой плебса. Дома заключенных ожидали другие мучения. Когда великие княжны или Государыня приближались к окнам, стража позволяла себе на их глазах держать себя неприлично, вызывая этим смех своих товарищей».
10 марта Бьюкенен уведомил Милюкова, что «Король и правительство Е. В. счастливы присоединиться к предложению Времен. Правительства о предоставлении Государю и его семье убежища в Англии, которым Их Величества могут пользоваться в продолжение войны. В случае принятия этого предложения русское правительство, естественно, озаботится обеспечением их необходимым содержанием».  Передавая разговор с Милюковым, он отметил, что министр заверил его, что пенсия государю будет предоставлена достаточная для достойной жизни заграницей. «Я затем выразил надежду, что, не теряя времени, приступят к приготовлениям к отъезду Их Величеств в порт Романов».
В «Биржевых  Ведомостях» появилось сообщение о судьбе Николая II и его семьи: «Вопрос этот, – сказал сотруднику газеты министр-председатель князь Львов, – был подвергнут обсуждению в Совете Министров еще вчера. Большинство склоняется к необходимости отправить бывшего Царя со всей его семьей в Англию. Вопрос об удалении династии из пределов России, во всяком случае, сомнений не вызывает. Окончательного решения вчера вынесено не было, но если самый вопрос решается просто, то порядок его осуществления должен быть подвергнут детальному рассмотрению. В течение ближайших дней вопрос о дальнейшем месте пребывания бывшего Царя и о порядке его следования из пределов России будет вынесен окончательным образом, и тогда Временное Правительство опубликует принятое решение во всеобщее сведение».
10 марта состоялось заседание Петроградского исполнительного комитета рабочих и солдатских депутатов. О его решении и действиях сообщил член комитета Соколов: «Вчера, стало известно, что Временное Правительство изъявило согласие на отъезд Николая II в Англию и даже вступило об этом в переговоры с британскими властями без согласия и без ведома Испол. Ком. Совета Р. Д.  При таких условиях мы решили действовать самостоятельно. Мы мобилизовали все находящиеся под нашим влиянием воинские части и поставили дело так, чтобы Николай II фактически не мог уехать из Царского Села без нашего согласия. По линиям жел. дорог были разосланы соответствующие телеграммы, призывающие железнодор. рабочих и начальников станций задержать поезд Николая II, буде таковой уйдет. На этом мы, однако, не успокоились, мы командировали своего комиссара на Царскосельский вокзал и в Царское Село, отрядив соответствующее количество воинских сил с броневыми автомобилями, и окружили Александровский дворец плотным кольцом. Этим путем мы поставили Николая II в невозможность уехать из-под нашего надзора. Затем мы вступили в переговоры с Врем. Правит., которое санкционировало наши предприятия (в другом газетном отчете сказано: после некоторых колебаний). В настоящее время бывший Царь находится не только под надзором Времен. Прав., но и под нашим надзором»
Государь был полностью отрезан от внешнего мира. Последние новости удавалось узнать от лиц, которые получали  допуск от начальника гарнизона Коцебу. 11 марта до государя дошла информация о действиях Исполнительного комитета и реакции Временного правительства,  он  записал в дневник: «Утром принял Бенкендорфа, узнал от него, что мы здесь останемся еще довольно долго. Это приятное сознание. Продолжаю сжигать письма и бумаги». (Граф Бенкендорф до отправки Романовых в сибирскую ссылку был вместе с семьей в Царском Селе).
Государь в своей записке с требованиями, переданной генералу Алексееву,  не ставил вопрос об отъезде его семьи за границу, он предпочитал оставаться в России, а после войны поселиться в Крыму. Подруга императрицы Ю.А. Ден писала: «Государь и Императрица не желали оставлять Россию. “Я лучше поеду в самый дальний конец Сибири”, – заявлял Император. Ни ему самому, ни Государыне была неприемлема мысль о том, что придется странствовать по всему континенту, жить в швейцарских гостиницах в качестве бывших Их Величеств, попадать в объективы фотоаппаратов репортеров иллюстрированных изданий и давать интервью шустрым американцам. Их натурам претила всякая дешевая реклама и популярность; оба полагали, что долг каждого русского оставаться в России и вместе смотреть в лицо опасности». Против переезда за границу, тем более в Англию,  была против и Александра Федоровна, она  говорила графине А.В. Гендриковой: «Меня угнетает мысль о нашем скором отъезде за границу. Покинуть Россию мне будет бесконечно тяжело. Хоть я не русской родилась, но сделалась ею. За двадцать три года царствования, когда все интересы, вся жизнь России были так неразрывно близки и дороги, я забыла и думать о том, что по рождению я – не русская. Даже теперь, несмотря на все, что мы испытываем, я Русский народ не виню и продолжаю всею душой любить и жалеть. Он обманут, этот несчастный народ, и сам страдает, и сколько еще будет страдать. Чем жить где-нибудь в Англии, в королевском замке, на положении почетных изгнанников, я предпочла бы, чтобы нам дали какой-нибудь маленький, безвестный уголок земли, но здесь, у нас в России».
Естественно, государь и супруга знали и помнили, как до переворота хотели расправиться с ними даже члены Императорского дома, что предлагали с трибуны депутаты Думы, как обливали грязью императрицу газеты, и как к ним относилось общество. Александра Федоровна внимательно изучила историю России, и то, что происходило с властителями после переворотов, внушало ужас. Начиная с царя Федора Годунова до императора Павла I, судьба свергнутых монархов была трагичной и жуткой, в лучшем случае монастырь в дальних северных поселениях. Венценосная чета надеялась, что в XX веке  образованные, культурные, интеллигентные члены правительства с ними не поступят таким же образом, как Елизавета Петровна с семьей Анны Леопольдовны и цесаревичем Ионном VI, что идеи гуманизма и толерантности возобладают и им предоставят свободу. Государь тешил себя мыслью, что в правительстве примут во внимание его добровольное отречение, что он не намерен далее заниматься политикой, а хотел бы удалиться от публичной жизни, и что ему пойдут навстречу и выполнят его пожелания. Была еще и тайная мысль (ее он лелеял), что  союзники (его английские родственники)  встанут на его защиту, официально обратятся к правительству, ультимативно потребуют освободить царскую семью и даже пригрозят мерами в случае неисполнения требований государя. Каждый день они ждали вестей из Англии. 23 марта царь записал в дневнике: «Разбирался в своих вещах и в книгах, и начал откладывать все то, что хочу взять с собой, если придется уехать в Англию»
Союзники имели все возможности для вывоза из России царской семьи, так как не только  влияли на Временное правительство, но и управляли им.  Если бы они    дали указание Временному правительству выслать царскую семью из страны или отправить ее в Крым, то правительство выполнило бы этот приказ.   Англичанам, которым так легко и триумфально удалось свергнуть самодержца и продвинуть в правительство своих ставленников, не желали видеть  членов царской семьи у себя в стране. Они понимали, что,  с одной стороны, даже намерение их приять взбудоражит британское общество и вызовет ненужные во время войны волнения, с другой стороны, со временем царь или его наследник снова могут стать знаменем революции, но уже против их выдвиженцев.
Поэтому в переписке министерств относительно судьбы царской семьи та и другая сторона находили оговорки, которые позволяли отложить решение на неопределенное время.  На запрос от 17 марта  английского посла относительно судьбы царской семьи Временное правительство  ответило: «По состоянию здоровья больных великих княжон нельзя  предпринять решительно ничего»,  посол передал эту информацию 19 марта в Лондон и добавил: «ничего не решено относительно отъезда в Англию»
17 марта решением Временного правительства была учреждена Верховная чрезвычайная следственная комиссия (ВЧСК), которая была создана с целью расследования и выяснения фактов  преступлений царя и царицы и других видных деятелей «старого режима». Председателем комиссии был назначен московский присяжный поверенный Н.К. Муравьев.
27 марта Бьюкенен сообщил в Лондон о своем разговоре с Керенским, который сообщил, что «царь не в состоянии выехать в Англию в течение ближайшего месяца, пока не будет окончен разбор взятых у него документов. < > 26 марта  Милюков сказал мне,  что они еще не сообщали об этом проектируемом путешествии Императору, так как необходимо предварительно преодолеть сопротивление Совета, и что Их Величества ни в коем случае не могут выехать прежде, чем их дети оправятся».
26 марта Керенский заявил императору Николаю II, что до окончания работы ЧСК он не должен видеться с императрицей. П. Жильяр занес в свой дневник: «После обедни Керенский объявил Государю, что принужден разлучить с Государыней, что он должен будет жить отдельно и видеться с Ее Величеством только за столом и под условием, что они будут разговаривать исключительно по-русски. Чай они также могут пить вместе, но в присутствии офицера, так как прислуги при этом не бывает.< > Немного позднее подошла ко мне сильно взволнованная Государыня и сказала: “Поступать так с Государем, сделать ему эту гадость, после того, что он принес себя в жертву и отрекся, чтобы избежать гражданской войны, как это низко, как это мелочно! Государь не пожелал, чтобы кровь хотя бы одного русского была пролита за него. Он всегда был готов от всего отказаться, если бы имел уверенность, что это на благо России”. Через минуту она продолжала: “Да, надо перенести еще и эту горькую обиду”».
В Англии началась кампания против приема царской семьи. В газете  «Дейли Телеграф» появилась статья, озаглавленная «Почтительный протест»: «Мы искренне надеемся, что у британского правительства нет никакого намерения дать убежище в Англии Царю и его жене. Во всяком случае, такое намерение, если оно действительно возникло, будет оставлено. Необходимо говорить совершенно откровенно об этом. Если Англия теперь даст убежище императорской семье, то это глубоко и совершенно справедливо заденет всех русских, которые вынуждены были устроить большую революцию, потому что их беспрестанно предавали нынешним врагам, нашим и их. Мы жалеем, что вам приходится говорить это экзальтированной даме, стоящей в столь близких родственных отношениях к королю, но нельзя забыть теперь про один факт: Царица стояла в центре и даже была вдохновительницей прогерманских интриг, имевших крайне бедственные последствия для вас и едва не породивших бесславный мир. Супруга русского Царя никогда не могла забыть, что она немецкая принцесса. Она погубила династию Романовых, покушаясь изменять стране, ставшей ей родной после замужества. Английский народ не потерпит, чтобы этой даме дали убежище в Великобритании. Царица превратит Англию в место новых интриг. Вот почему у англичан ныне не может быть никакой жалости к павшей Императрице, ибо она может предпринять шаг, который будет иметь гибельные для Англии последствия. Мы говорим теперь совершенно откровенно и прямо: об убежище не может быть речи, так как для нас опасность слишком велика. Если наше предостережение не будет услышано, и если царская семья прибудет в Англию, возникнет страшная опасность для королевского дома». 24 марта личный секретарь короля лорд Стамфорд отправил телеграмму  министру иностранных дел Великобритании лорду Бальфуру: «Должен умолять вас передать премьер-министру, что все, что Король слышит и читает в прессе, показывает, что присутствие императора и императрицы в этой стране не понравится публике и, конечно, ухудшит позицию Короля и Королевы. < > Бьюкенен должен сказать Милюкову, что недовольство в Англии против приезда императора и императрицы так сильно, что мы должны отказаться от нашего прошлого согласия на предложение русского правительства».
28 марта была получена послом Бьюкененом телеграмма от своего министра, текст которой утерян. О ней в воспоминаниях упоминала дочь Бьюкенена: «Взволнованный отец  рассказал, что в Лондоне находят теперь «предпочтительным отговорить императорскую семью от мысли приехать в Англию. < > Правительство опасается, как бы это не вызвало внутренних волнений. Идут какие-то революционные разговоры в Гайд-Парке; рабочая партия заявляет, что она заставит рабочих бросить работу, если Императору будет разрешен выезд. Мне предписано отменять соглашение с Времен. Правительством». Впоследствии отец сообщил дочери, что «намеченный план переезда царской семьи был разрушен Лойд-Джорджем, сообщившим королю сведения о враждебных настроениях в стране и убедившим короля, что опасность, грозящая императорской семье в России, крайне преувеличена британским посольством в Петербурге, которое излишне прислушивается к мнению бывших придворных».
На информацию об изменении  позиции правительства относительно приезда царской семьи лорд Бьюкенен ответил  своему министру лорду Бальфуру 31 марта: «Я полностью согласен с вами.< > Будет намного лучше, если бывший император не поедет в Англию». Решение английского правительства Бьюкенен передал Милюкову.
30 марта Керенский приехал в Царское Село.  В свой первый  визит 21 марта, Керенский арестовал и отправил в Петропавловскую крепость двух самых близких подруг императрицы - Анну Вырубову и Юлию Ден. «Я была настолько слаба, что меня почти на руках снесли к мотору; на подъезде собралась масса дворцовой челяди и солдат, и я была тронута, когда увидела среди них несколько лиц плакавших. В моторе, к моему удивлению, я встретила Лили Ден, которая мне шепнула, что ее тоже арестовали» - вспоминала А. Вырубова. Запись в дневнике Николая II: «Сегодня днем внезапно приехал Керенский, нынешний Мин<истр> юстиции, прошел через все комнаты, пожелал нас видеть, поговорил со мною минут пять, представил нового коменданта дворца и затем вышел. Он приказал арестовать бедную Аню и увезти ее в город вместе с Лили Ден. Это случилось между 3 и 4 час<ами>, пока я гулял. Погода была отвратительная и соответствовала нашему настроению!» Анна Вырубова была признана невиновной и в конце августа 1917 г. по решению правительства отправлена заграницу, но по дороге она была вновь арестована и помещена в крепость Свеаборга. Лили Ден была освобождена из-под ареста через два дня, но во дворец ее больше не допускали.
Керенский не счел нужным довести до сведения царственных узников об отказе английского правительства. 11 апреля запись в дневнике Николая II: «Днем, наконец, Алике вышла с нами на прогулку. Нагорный вез ее в кресле. Она смотрела, как мы работали на льду. Солнце грело прекрасно. Читал до обеда». В начале июня Керенский изъял переписку государя и его личные бумаги.
ВЧСК,  несмотря на все старания, не смогла найти никаких компрометирующих сведений о действиях царской четы. Летом 1917 г. Керенский был вынужден признать, что в действиях «Николая II и его супруги не нашлось состава преступления по ст. 108 Уг. Ул.» (то есть измены). То же самое Керенский подтвердил английскому послу Бьюкенену: «не найдено ни одного компрометирующего документа, подтверждающего, что Царица и Царь когда-либо собирались заключить сепаратный мир с Германией»
Вопрос о выезде царской семьи в Англию был «вновь возбужден Врем. Прав. в мае 1917 г».  С согласия князя Львова новый министр иностранных дел Терещенко провел переговоры с  послом сэром Дж. Бьюкененом. Посол передал сообщение о новом обращении в Лондон. «Все мы ждали с нетерпением ответа из Лондона». В начале июля английский военный атташе генерал Нокс ответил: «Англия нисколько не заинтересована в судьбе русской императорской семьи». Позже Терещенко писал: «Наши усилия закончились столь же неудачно, как и шаги, предпринятые в марте 1917 г.  В конце июня или начале июля, точно не помню, получился окончательный отказ». 
По поводу отъезда царской семьи князь А.П. Щербатов привел важную информацию для оценки подхода к этому вопросу Временного правительства: «Приютить Царскую Семью предлагали испанцы. Для этого можно было бы отправить Государя в Крым. < > Не участвовавшая в войне Испания легко могла бы прислать в Черное море корабль. Но Керенский сказал мне, что везти Царя через бурлившую Украину было опасно. Тут он явно лукавил. Моя семья покинула Петроград в конце июня 1917 года и совершенно спокойно добралась до Симферополя, а оттуда в Ялту».
7 июля 1917 г. английский посол Бьюкенен направил телеграмму своему министру Бальфуру, в которой сообщил о своей встрече с бывшим министром иностранных дел П.Н. Милюковым. Суть этой встречи была следующей: «Министр иностранных дел сообщил мне сегодня конфиденциально, что Императора хотят отправить в Сибирь, по всей вероятности в Тобольск, или в…ск, где они будут жить и будут пользоваться большей личной свободой. Причиной, побудившей правительство сделать этот шаг, было опасение, что в случае немецкого наступления или какой-нибудь контрреволюционной попытки их жизнь может подвергнуться опасности».
7 июля, то есть в тот же день, когда Милюков довел до сведения Бьюкенена решение о переводе Царской Семьи в Тобольск, Временное правительство издало приказы об аресте Ленина и других лидеров большевистской партии и преданию их суду, как «германских шпионов». Главнокомандующим русской армии был назначен генерал Л.Г. Корнилов, восстановивший в армии смертную казнь. После подавления восстания 4 июля и расправы с большевиками  Керенский считал, что главная угроза  на данный момент его правительству исходит от монархистов. На объединенном заседании ВЦИК и Исполнительного комитета 13 июля он «от имени Временного правительства дал торжественное обещание, что всякая попытка восстановить в России монархический образ правления будет подавлена самым решительным образом».
11 июля в качестве премьер-министра Керенский приехал в Царское Село. Об этом визите  граф П. К. Бенкендорф  написал в воспоминаниях: «Керенский заявил, что Их Величествам небезопасно оставаться здесь и лучше уехать куда-нибудь внутрь России, подальше от фабрик и гарнизонов. „Большевики нападают теперь на меня, потом будет ваш черед",— сказал он. Царь просил отправить их в Ливадию. Керенский считал это возможным и просил Государя начать сейчас же приготовления к путешествию. Он указал вместе с тем, что удобной резиденцией может быть имение великого князя Михаила Александровича в Орловской губернии, и, по-видимому, предпочитал это место Крыму. Уезжая, Керенский советовал царю готовиться к дороге в строгой тайне, чтобы не привлекать внимания караульных солдат».
Пока императорская семья находилась в Царском Селе, никаких планов их освобождения с помощью вооруженных отрядов никто не составлял, прежде всего, потому что сам государь был против таких опасных действий, как для его семьи, так и  исполнителей. Если бы  даже удалось вывезти семью из Царского Села продвижение по России и переход через границу такой многочисленной  группы лиц, включая малоподвижную императрицу,  был невозможен. Нелегальный вывоз семьи за пределы России на иностранном военном судне также был нереальным, так как мог привести к обострению и, возможно, разрыву отношений между странами.  Во время войны такой ход развития событий был явно нежелательным ни одной из сторон.
Опасения большевистского или контрреволюционного мятежа и приближение немецкой армии к Петрограду привели Керенского к решению отправить царскую семью вглубь страны в Сибирь. Князь Львов объяснял: «Было решено перевести Царскую Семью в Тобольск. Сибирь была тогда покойна, удалена от политической борьбы, и условия жизни в Тобольске были хорошие. Юг не мог быть тогда таким местом: там уже шла борьба». Государю сообщили  о переезде только 28 июля, он записал в свой дневник: «После завтрака узнали от гр. Бенкендорфа, что нас отправляют не в Крым, а на один из дальних губернских городов в трех или четырех днях пути на восток! Но куда именно не говорят – даже комендант не знает. А мы-то все так рассчитывали на долгое пребывание в Ливадии!!» Перед отправкой Царской Семьи в Тобольск граф  П. Бенкендорф спросил Керенского, как долго царская семья останется в Тобольске? В ответ Керенский доверительно сообщил, что сразу же после Учредительного собрания, которое соберется в ноябре, император Николай II и его семья смогут вернуться в Царское Село или жить там, где они сочтут нужным.
Отъезд в Тобольск Керенский назначил на час ночи с 31 июля на 1 августа 1917 г. Перед отъездом 30 июля, в день рождения цесаревича, царская семья совершила молебен, который отслужил отец Афанасий Беляев. Государь записал в своем дневнике: «Сегодня дорогому Алексею минуло 13 лет. Да даст ему Господь здоровье, терпение, крепость духа и тела в нынешние тяжелые времена! Ходили к обедне, а после завтрака к молебну, к которому принесли икону Знаменской Божьей Матери. Как-то особенно тепло было молиться Ее святому лику вместе со всеми нашими людьми». На молебне присутствовали все люди, отправляющиеся вместе с семьей в ссылку. Семья молилась горячо со слезами на глазах. После молитвы царская семья и присутствующие приложились к кресту. Впереди был тяжкий и длинный путь.
В далекую ссылку вместе с царской семьей  отправились самые преданные:
1. И.Л. Татищев - генерал-адъютант, граф.  В Екатеринбурге 23 мая 1918 г. был арестован и посажен в тюрьму, расстрелян чекистами.
2. В.А. Долгоруков – гофмаршал, князь. В Екатеринбурге 23 мая 1918 г. был арестован и посажен в тюрьму,   расстрелян чекистами.
3. А.В. Гендрикова - графиня, В Екатеринбурге 23 мая 1918 г. была арестована и посажена в тюрьму, затем была переведена в пермскую тюрьму, а  в ночь с 3 на 4 сентября 1918 г. расстреляна   чекистами.
4. Е.С. Боткин - лейб-медик, расстрелян вместе с царской семьей в Ипатьевском доме в ночь с 16 на 17 июля 1918 г.
5. П. Жильяр - наставник  цесаревича, француз. По прибытии в Екатеринбург был выдворен из города. Следствием привлекался в качестве свидетеля по делу об убийстве царской семьи. 1918 г. покинул Россию, в 1920 г. – вернулся в Швейцарию, в 1922 г. женился на Теглевой Александре Александровне, бывшей няне княжны Анастасии Николаевны.
6. Е.А. Шнейдер - гоф-лектрисса. В Екатеринбурге 23 мая  1918 г. была арестована и посажена в тюрьму, затем была переведена в пермскую тюрьму, в ночь с 3 на 4 сентября 1918 г. расстреляна чекистами.
7. В.В. Николаева - воспитательница графини Гендриковой. Из Екатеринбурга была выдворена и  отправлена в Тюмень. Следствием привлекалась в качестве свидетеля по делу об убийстве царской семьи
8. А.А. Теглева - няня, из Екатеринбурга была оправлена в Тюмень. Следствием привлекалась в качестве свидетеля по делу об убийстве царской семьи. Эмигрировала. Вышла замуж за Пьера Жильяра.
9. Е.Н. Эрсберг - помощник Теглевой, из Екатеринбурга была отправлена в Тюмень. Следствием привлекалась в качестве свидетеля по делу об убийстве царской семьи. Эмигрировала.
10. М.Г. Тутельберг - камер-юнгфера, из Екатеринбурга была отправлена в Тюмень. Следствием привлекалась в качестве свидетеля по делу об убийстве царской семьи. Эмигрировала.
11. А.С. Демидова - горничная императрицы, расстреляна вместе с царской семьей в Ипатьевском доме в ночь с 16 на 17 июля 1918 г.
12. .И. Чемодуров - камердинер государя, в Екатеринбурге заключен в тюремную больницу. В это время ему было 69 лет,  25 июля 1918 г. освобожден чехами. Следствием привлекался в качестве свидетеля по делу об убийстве царской семьи. В 1919 году умер в Тобольске.
13. С. Макаров - помощник Чемодурова. Из Екатеринбурга был выдворен и  отправлен в Тюмень.
14. А.А. Волков - камердинер государыни Александры Федоровны. В Екатеринбурге был заключен в тюрьму,  был переведен в пермскую тюрьму, во время конвоирования на расстрел в ночь на 4 сентября 1918 г. бежал. Следствием привлекался в качестве свидетеля по делу об убийстве царской семьи.
15. С.И. Иванов - лакей цесаревича. Из Екатеринбурга был выдворен и  отправлен в Тюмень. Следствием привлекался в качестве свидетеля по делу об убийстве царской семьи.
16. И.Д. Седнев - детский лакей, был заключен в екатеринбургскую тюрьму, где в июне без предъявления обвинения и суда был расстрелян чекистами.
17. К.Г. Нагорный - дядька наследника, был заключен в екатеринбургскую тюрьму, где в июне без предъявления обвинения и суда был расстрелян чекистами.
18. А.Е. Трупп - лакей, расстрелян вместе с царской семьей в Ипатьевском доме в ночь с 16 на 17 июля 1918 г.
19. Тютин – лакей. Был выслан из Екатеринбурга.
20. Дормидонтов – лакей.  Был уволен по сокращению штата в Тобольске.
21. Киселев - лакей. Был уволен по сокращению штата в Тобольске.
22. Е. Гусев - лакей. Был уволен по сокращению штата в Тобольске.
23. Ф. Журавский – официант. Был выслан из Екатеринбурга.
24. И.М. Харитонов - старший повар, расстрелян вместе с царской семьей в Ипатьевском доме в ночь с 16 на 17 июля 1918 г.
25. Кокичев – повар. Был выслан из Екатеринбурга.
26. И. Верещагин – повар. Был уволен по сокращению штата в Тобольске.
27. Л. Седнев - поварской ученик. 16 летнего мальчика накануне расстрела царской семьи отпустили. Что с мальчиком стало в дальнейшем, никому неизвестно. Некоторые исследователи предполагают, что позднее он был также казнен.
28. М. Карпов – служитель. Был уволен по сокращению штата в Тобольске.
29. С. Михайлов - кухонный служитель. Был уволен по сокращению штата в Тобольске.
30. Ф. Пюрковский - кухонный служитель. Был выслан из Екатеринбурга.
31. Терехов - кухонный служитель. Был выслан из Екатеринбурга.
32. Смирнов – служитель. Был выслан из Екатеринбурга.
33. А. Кирпичников -  писарь. Был выслан из Екатеринбурга.
34. А.Н. Дмитриев – парикмахер. Был выслан из Екатеринбурга.
35. Ступель – гардеробщик. Был уволен по сокращению штата в Тобольске.
36. Рожков - заведующий погребом. Был уволен по сокращению штата в Тобольске.
37. П. Межанец - прислуга графини Гендриковой. Была выслана из Екатеринбурга.
38. Е. Живая -  прислуга госпожи Шнейдер. Была выслана из Екатеринбурга.
39. Мария - прислуга госпожи Шнейдер. Была выслана из Екатеринбурга.
Позднее в Тобольск прибыли:
1. англичанин Сидней Иванович. Гиббс - преподаватель английского языка. Из Екатеринбурга был отправлен в Тюмень. Следствием привлекался в качестве свидетеля по делу об убийстве царской семьи;
2. В.Н. Деревенко - доктор медицины. Оставался в Екатеринбурге, участвовал в следственных действиях комиссии по расследованию обстоятельств гибели царской семьи;
3. Софья Кирилловна Буксгевден – фрейлина, баронесса. Прибыла 23 декабря, не была допущена в Ипатьевский дом. Вместе с П. Жильяром удалось выбраться через Дальний Восток в Европу;
4. Магдалина Францкевна. Занотти - камер-юнгфера. Приехала из Петрограда в Тобольск 5 декабря, на территории, находившейся под охраной,  жить не разрешили, снимала комнату в городе;
5. Анна Яковлевна Уткина – горничная. Приехала из Петрограда в Тобольск 5 декабря, на  территории, находившейся под охраной,   жить не разрешили, снимала комнату в городе;
6. Анна Павловна Романова  - горничная. Приехала из Петрограда в Тобольск 5 декабря, на территории, находившейся под охраной,   жить не разрешили, снимала комнату в городе.

В Царском Селе во дворце царская семья простилась с офицерами и остающейся прислугой. Полковник Кобылинский и полковник Матвеев поднесли императрице букет из роз. Несмотря на ранний час, на станции собрался народ. Посадка происходила не на императорской ветке, а на маленькой станции Александровская, в трех верстах от Царского Села.  Минут десять царская семья шла до своего вагона по песку. Государыня с трудом поднялась на первую ступеньку, находившуюся высоко над землей. «После больших усилий, – написала княгиня О. Палей, – бедная женщина взобралась и, бессильная, всей своей тяжестью упала на площадку вагона». Стоявшая толпа молча  провожали государя и его семью.
Царь был оставлен всеми. С безразличием отнеслись к его судьбе даже его родственники, члены Императорского дома, а великий князь Сергей Михайлович в письме к великому князю Николаю Михайловичу иронизировал, не скрывая своих насмешек: «Самая сенсационная новость – это отправление полковника со всей семьей в Сибирь. Считаю, что это очень опасный шаг правительства – теперь проснутся все реакционные силы и сделают из него мученика. На этой почве может произойти много беспорядков». Через год великий князь Сергей Михайлович был застрелен  в  далеком Алапаевске.
Общее равнодушие, предательство, отреченность и непонимание происходящего  были характерными чертами подавляющей  части образованного русского общества по  отношению к царю, к монархии и к старому режиму.  В эмиграции они будут вспоминать, ругать  всех, божиться, что ни в чем не виноваты,  объяснять, что были одурманены свободой, бить себя в грудь, доказывать, что они всегда были за царя, и проклинать пришедших к власти бандитов. Все те офицеры, которые под знаменами Белой армии погибали, жертвуя собой, в тот важный  для истории час от государя отвернулись. Кроме кучки преданных и верноподданных людей государя не поддержал никто. А генералитет никак не мог поделить важные государственные должности между собой. Государь оказался в одиночестве.
Из Царского Села до Тюмени ехали в специальном поезде, а из Тюмени до Тобольска на пароходе. 5 августа пароход «Русь» проследовал мимо села Покровского. Государь, государыня и царские дети стояли на палубе и смотрели на проплывающий мимо дом Распутина. Пьер Жильяр писал в своих воспоминаниях: «Мы плыли мимо деревни – родины Распутина, и Семья, собравшаяся на мостике, могла созерцать дом старца, ясно выделявшийся среди изб». 6 августа пароход «Русь» причалил к пристани Тобольска.
Царскую семью разместили в каменном двухэтажном губернаторском доме. Вместе с семьей жили   Чемодуров, Демидова, Теглева, Эрсберг и Тутельберг, остальные сопровождавшие лица разместились в доме купца Корнилова. Дом к приезду семьи готов не был, его приводили в порядок. По приказу местных властей «Русь» отогнали на несколько верст вверх по реке и там причалили к пустынному берегу, где он и простояли неделю. Царская семья могла свободно гулять по живописному берегу Тобола. «Милая Вера Георгиевна, – писала княжна Анастасия В.Г. Карповой. – Приехали мы сюда благополучно. Живем пока на пароходе, т. к. дом не готов. Пока пишу, идет дождь и сыро. М(ария) лежит, т. к. простудилась, но теперь уже ей лучше». После въезда в губернаторский дом по просьбе государя был отслужен благодарственный молебен.
«По окончании в губернаторском доме работ, – записал камердинер Чемодуров, – все поселившиеся в нем члены Государевой Семьи разместились достаточно удобно; доставленная из Царского Села обстановка дала возможность устроить некоторый комфорт, и жизнь Царской Семьи протекала в Тобольске почти в таких же условиях, как и в Царском Селе». «Дом оказался довольно обширным и прилично обставленным. В нем удобно и хорошо разместились. В доме жила Царская Семья и служащие» (А.А. Волков).  Еду готовил повар И.М. Харитонов, она  была разнообразной и вкусной. «Завтрак и обед был хорошим. За завтраком было в первые дни суп, рыба, мясо и сладкое. После завтрака наверху был кофе. Обед был такой же, как завтрак, но подавались еще и фрукты» (Сидней Гиббс).
Охрана арестованных членов семьи осуществлялась 330 солдатами и 7 офицерами, отобранными из 1-го, 2-го и 4-го гвардейских полков. Командовал охраной полковник лейб-гвардии Петроградского полка Е.С. Кобылинский, который  не подчинялся местным властям,  делал все возможное, чтобы облегчить условия пребывания семьи в изоляции. «Никто не вмешивался во внутреннюю жизнь Семьи. Ни один солдат не смел входить в покои. Все лица свиты и вся прислуга свободно выходили куда хотели. < > Деньги уходили, а пополнений мы не получали. Пришлось жить в кредит. Наконец, повар Харитонов стал мне говорить, что больше “не верят”, что скоро и отпускать в кредит больше не будут» -  давал показания на допросе следователю Н.А. Соколову полковник Е.С. Кобылинский.
«Уклад жизни в Тобольске был таким же, как и в Царском Селе. Мария Николаевна, Татьяна Николаевна и Анастасия Николаевна вставали в 8 часов. И Алексей Николаевич вставал в это же время. Ольга Николаевна вставала в 9. Государь тоже вставал в 9. Императрица просыпалась рано, но обыкновенно Она до завтрака оставалась в кровати, занимаясь чем-либо. Государь пил чай у себя в кабинете с Ольгой Николаевной. Императрица пила утренний кофе всегда в постели. Все остальные пили чай в общей столовой. После чая Государь обыкновенно читал у себя в кабинете. Дети, кроме Ольги Николаевны, имели уроки до 11 часов. С 11 до 12 у них была перемена. В 12 часов им подавались бутерброды и молоко. В это время к Детям всегда приходил закусывать и Император. От 12 до 1 часа тоже были уроки. В час был завтрак. После завтрака Дети и Государь шли гулять. Очень редко выходила гулять Императрица, сидевшая иногда на балконе. В 5 часов был вечерний чай, который Семья пила всегда в кабинете у Государя. После чая Дети занимались опять. Если же не было уроков, занимались чем-либо: рисовали, вышивали. В 8 часов был обед. После обеда Дети играли или вообще свободно проводили время. В 11 часов был чай в гостиной Императрицы». (Е.Н. Эрсберг). Императрица преподавала детям богословие и немецкий язык княжне Татьяне, государь - историю цесаревичу. Мадемуазель Е.А. Шнейдер  преподавала детям математику, графиня Гендрикова – историю Татьяне. Гиббс преподавал всем детям английский язык, а Жильяр – французский. В свободное время ставили маленькие домашние спектакли. Государю, привыкшему к активному образу жизни, занятия спортом  заменяли пилка и колка дров, и кроме того, в саду по утрам он подтягивался на  турнике. Вместе с французом сделал площадку, на которой вся семья любила посидеть на солнце.
Главной отдушиной были прогулки, а главной радостью – богослужения. Вначале, когда царской семье еще не разрешали ходить в церковь, богослужения совершались в зале губернаторского дома. Комиссар Панкратов разрешил время от времени посещать церковь. «По воскресеньям Их Величествам разрешали ходить к ранней обедне в храм Благовещения, находившийся в нескольких шагах и в который можно было пройти через городской сад, почти прилегавший к загородке около губернаторского дома. По всему саду расставлялись в две шеренги солдаты, между которыми проходили Их Величества и свита» (Татьяна Мельник - Боткина).
Тяжелые переживания за семью, за родственников, близких, окружавших его людей и за страну сказались на  внешнем облике государя - он сильно поседел, лицо покрылось морщинами. Ужасные известия, приходившие из центра, все переживали, царь принимал их все на свой счет и считал себя их виновником. «Одним из наибольших наших лишений во время нашего тобольского заключения было почти полное отсутствие известий. Письма доходили до нас лишь очень неаккуратно и с большим запозданием, что же касается газет, то мы должны были довольствоваться жалким местным листком, печатавшимся на оберточной бумаге; в нем сообщались нам лишь запоздавшие на несколько дней и всего чаще искаженные и урезанные известия. Между тем Государь с тревогой следил за развернувшимися в России событиями. Он понимал, что страна идет к гибели. < > Я тогда в первый раз услышал от Государя выражение сожаления об его отречении. Он принял это решение в надежде, что те, кто пожелал его удаления, окажутся способными привести войну к благополучному окончанию и спасти Россию. Он побоялся, чтобы его сопротивление не послужило поводом к гражданской войне в присутствии неприятеля, и не пожелал, чтобы кровь хотя бы одного русского была пролита за него.< >  Он страдал теперь при виде того, что его самоотречение оказалось бесполезным и что он, руководствуясь лишь благом своей родины, на самом деле оказал ей плохую услугу своим уходом. Эта мысль стала преследовать его все сильнее и впоследствии сделалась для него причиной великих нравственных терзаний». (П. Жильяр)
Государыня  похудела и стала «совсем седой», на улицу ее вывозили только в коляске, предпочитала гулять, сидя в кресле на балконе. Все замечали, как она быстро старела. 25 сентября императрица Александра Федоровна написала письмо великой княгине Ксении Александровне в Крым о своем самочувствии: «Все здоровы,  - сама сильно уже 6 нед<ель> страдаю невралгией в лице и зубными болями, очень мучительно и почти всю ночь не сплю. Все жду дантиста,- позволения его позвать все нет. Живем тихо, хорошо устроились - хотя далеко от всех - отрезаны, но Бог милостив». 
Любопытна характеристика  императрицы Александры Федоровны, данная следователю Н. А. Соколову полковником Е. С. Кобылинским:
«Государыня - умная, с большим характером, весьма выдержанная женщина. Отличительной чертой ее натуры была властность. Она была величественна. Когда, бывало, беседуешь с Государем, не видишь царя. Когда находишься перед ней, всегда, бывало, чувствуешь царицу. Благодаря своему характеру, она властвовала в семье и покоряла Государя. Конечно, она сильней и страдала. У всех на глазах она сильно старела. Она хорошо, правильно говорила и писала по-русски. Россию она, безусловно, любила. Так же, как и Государь, она боялась увоза за границу. Она хорошо вышивала и рисовала. В ней не только не была видна немка, но можно было подумать, что она родилась в какой-то другой стране, враждебной Германии. Это объяснялось ее воспитанием. Рано, маленькой девочкой, лишившись матери, она воспитывалась в Англии у бабушки, королевы Виктории. Никогда я не слыхал от нее немецкого слова. Она говорила по-русски, английски, французски. < > Любила она всех детей, но больше всего Алексея Николаевича».
Великие княжны  повзрослели и оправились от тяжелой формы кори, которая была у них в Царском Селе, а после Рождества заболели краснухой, которую, вероятней всего, занес товарищ царевича по играм 12-летний Коля Деревенко (сын доктора В. Н. Деревенко). В письме Александры Федоровны фрейлине Анне Вырубовой от 9 января 1918 г. сообщалось: «Дети только что выздоровели от краснухи (кроме Анастасии). Получили ее от Коли Деревенко. Обе старшие начали новый год в кровати, у Марии, конечно, температура поднялась до 39,5°».
Из Петрограда пришло сообщение о большевистском перевороте. В Тобольске власть не менялась. В охране царской семьи начались брожения, появилось состояние неопределенности - в центре новая власть, а здесь -  старая, кому подчиняться?  Следует ли продолжать нести охрану, так как тех, кто их сюда отправил, у власти уже нет. Ко всем этим размышлениям добавлялись материальные затруднения, так как новая власть не торопилась выплачивать им жалование.  Солдаты требовали деньги от  Кобылинского, он писал в центр бесконечные бумаги. Центр молчал. Полковнику, чтобы успокоить солдат, приходилось занимать деньги, но давать деньги под гарантии нового правительства, никто не хотел. 
Фото.   Николай II с дочерями Ольгой, Анастасией и Татьяной. Тобольск, зима 1917.
В феврале 1918 г.  Россия еще находилась в состоянии войны с  Германией, Австрией, но армия была распущена, прошла повальная демобилизация по всем фронтам.  Стали увольняться и солдаты из охраны. 12 (25) февраля 1918 г. государь записал в дневнике: «Вчера и сегодня уехали три большие партии солдат нашего отряда. Из 350 чел<овек>, приехавших с нами, останутся всего приблизительно человек 150. Жаль, что уехали лучшие». (Новое исчисление дат началось с 1 февраля 1918 г.)
Николая II волновали сообщения из центра, которые удавалось узнать из телеграмм. Он записал в дневнике 12/25 февраля: «Сегодня пришли телеграммы, извещающие, что большевики, или, как они себя называют, Совнарком, должны согласиться на мир на унизительных условиях герман<ского> правительства, ввиду того, что неприятельские войска движутся вперед и задержать их нечем!  Кошмар». 13/26 февраля. Александра Федоровна написала письмо А. В. Сыробоярскому во Владивосток, где сообщала: «Бог знает, что творится. Почта ничего не принимает для Петрограда и Москвы. Говорят, там резня идет. Немцы у Пскова. Мир будет заключен на самых ужаснейших, позорных, гибельных для России условиях. Волосы дыбом становятся, но Бог спасет. По-моему, эта “заразительная болезнь" перейдет в Германию, но там будет гораздо опаснее и хуже. < > Вообще хаос, кошмар, но другие страны пережили такие времена в других столетиях и вышли. Все повторяется. Ничего нового нет. Там люди культурные, у нас нет. Самолюбие давно под ногами затоптано. Но верим, Родина молодая, перенесет эту страшную болезнь, и весь организм окрепнет, но если так все кончится, тогда через несколько лет будет новая война».
13/26 февраля 1918 г. комиссар Карелин телеграммой уведомил, что «из учреждений министерства Двора больше никаких сумм на жизнь царской семьи выдаваться не будет и постановлено из числа их личных сумм выдавать им (по установленному для всех положению) по 150 р<ублей> в неделю, или 600 р<ублей> в месяц, на человека. Государство дает только квартиру (губернаторский и Корниловский дома), освещение и отопление и солдатский паек» В связи с этим в дневнике П. Жильяра появилась запись: «Полковник Кобылинский получил телеграмму, извещающую его, что с 1 марта “Николай Романов и его семейство должны быть переведены на солдатский паек, и что каждый из членов семьи будет получать по 600 рублей в месяц, отчисляемых из процентов с их личного состояния". До настоящего времени все расходы оплачивались государством. Придется, следовательно, вести хозяйство всего дома на 4 200 рублей в месяц, раз семья состоит из семи человек».
Семье пришлось значительно сократить расходы на продовольствие и прислугу – были уволены 10 служащих. Александра Федоровна написала в этот день письмо М. М. Сыробоярской, в котором делилась с ней своими заботами: «Подумайте, для нас тоже становится трудно. Придется расстаться с людьми, которые с нами приехали и долго нам служат, но дальше не можем. За них нам обидно. Сколько теперь без мест, работы, пенсии, помещений, содержания... Все из-за нас, < > а мы не виноваты. Но это больно за них». Солдатский комитет распорядился, кроме того, «выселить свиту и прислугу, жившую в отдельном доме купца Корнилова, и поселить всех с царской семьей».
Местное население, узнав о проблемах с питанием в царской семье, приносило все, что у них было.  Жильяр записал в дневнике: «Граждане, осведомленные о нашем положении, доставляют нам различными способами яйца, сласти и печенье». «Население относилось к Ним хорошо, – вспоминала Е.Н. Эрсберг. – Много разных приношений из провизии присылалось Им. Многие продукты присылал монастырь». Сам государь 28 февраля поразился такому отношению  к ним местного населения: «В последние дни мы начали получать масло, кофе, печенье к чаю и варенье от разных добрых людей, узнавших о сокращении у нас расходов по продовольствию. Как трогательно».
2/15 марта ровно через год после отречения Николая II, государыня написала своей подруге Юлии Ден: «Я мысленно переживаю, день за днем, весь прошлый год, и думаю о тех, кого я видела в последний раз. Все время была здорова, но последнюю неделю сердце шалит, и чувствую себя неважно, но это пустяки. Мы не можем жаловаться, у нас все есть, живем мы хорошо, благодаря трогательной доброте жителей, которые тайком посылают нам хлеб, рыбу, пироги и т.д. < > Не беспокойтесь за нас, душка, нежно любимая. Вам всем плохо и Родине!!! Это больнее всего и сердце сжимается от боли – что в один год наделали. Господь допустил – значит, так и надо, чтобы поняли и глаза открыли на обман и ложь. <…> Вообще все больно, все чувства затоптаны ногами – так и полезно – душа должна расти и возвыситься над всем другим; ранено то, что в нас есть самого дорогого и нежного – разве не так? Вот мы и должны понять, что Бог выше всего и что Он хочет через наши страдания приблизить нас к Себе. Любите Его больше и крепче, чем всех и вся. Но моя Родина – Боже мой, как я люблю ее всем моим существом, и ее страдания причиняют мне настоящую физическую боль. < > Народ бессилен, но с помощью Божией все возможно, и Он покажет Свою силу, мудрость и всепрощение и любовь – только надо верить, ждать и молиться».
6/19 марта П. Жильяр записал в дневнике: «После завтрака говорили о Брест-Литовском договоре, который только что подписан. Государь высказался по этому поводу с большой грустью: “Это такой позор для России, и это равносильно самоубийству! Я бы никогда не поверил, что император Вильгельм и германское правительство могут унизиться до того, чтобы пожать руку этим негодяям, которые предали свою страну. Но я уверен, что это не принесет им счастья;  это не спасет их от гибели!"»
Позднее, в марте 1919 г., П. Жильяр в свидетельских показаниях, данных следователю Н. А. Соколову, особо остановился на переживаниях Николая II,  близко принимавшего  трагедию России: «Однако, как ни старался владеть собой Государь, при всей его выдержанности, он не мог скрыть своих ужасных страданий, которым он подвергался преимущественно со времени Брестского договора. С ним произошла заметная перемена. Она отражалась на его настроении, духовных переживаниях. Я бы сказал, что этим договором Его Величество был подавлен как тяжким горем. В это именно время Государь несколько раз вел со мной разговоры на политические темы, чего он не позволял себе ранее. Видно было, что его душа искала общения с другой душой, чтобы найти себе облегчение. Я могу передать смысл его слов, его мысли. До Брестского договора Государь верил в будущее благополучие России. После же этого договора он, видимо, потерял эту веру. В это время он в резких выражениях отзывался о Керенском и Гучкове, считая их одними из самых главных виновников развала армии. Обвиняя их в этом, он говорил, что тем самым, бессознательно для самих себя, они дали немцам возможность разложить Россию. На Брестский договор Государь смотрел как на позор перед союзниками, как на измену России и союзникам. Он говорил приблизительно так: „И они смели подозревать Ее Величество в измене? Кто же на самом деле изменники? На главарей большевистского движения Ленина, Троцкого Государь определенно смотрел как на немецких агентов, продавших Россию немцам за большие деньги».

Фото. Николай II с наследником в ссылке в Тобольске, 1917.
24 марта прибыл из Омска большевистский комиссар Дуцман, который поселился в доме Корнилова. Через два дня после его приезда в Тобольске появился первый отряд красноармейцев под командой красных офицеров  Демьянова и Дегтярева, которые установили большевистскую власть в Тобольске. До появления красноармейская отряда из Омска власть в городе принадлежала Исполнительному Совету, состоящему из меньшевиков и эсеров. Красноармейцы  разогнали суд, земскую и городскую управы,  произвели большие перемены в составе губернского совета,   главой которого был назначен  Павел Хохряков.  П. Жильяр записал в дневнике: «Большевистский комиссар, приехавший в Омск с отрядом, потребовал, чтобы его допустили осмотреть дом. Солдаты нашей стражи ему отказали. Полковник Кобылинский очень встревожен и боится столкновения. Меры предосторожности, патрули, усиленные караулы. Мы проводим очень тревожную ночь». В дневнике графини А. В. Гендриковой имеется запись от 28 марта/10 апреля 1918 г. по этому поводу: «Вчера вечером был большой переполох по поводу того, что солдаты отказались пустить в дом № 1 чрезвычайного комиссара (недавно прибывшего из Омска) Дементьева. Вследствие выраженной последним угрозы можно было ожидать столкновения красногвардейцев с нашим отрядом. Наш отряд вооружился и принял все меры для защиты. Слава Богу, все обошлось мирно, после разговоров Дементьева с солдатами». 
30 марта у цесаревича Алексея внезапно  начался острый приступ его болезни. «У Алексея от кашля заболело в паху, и он пролежал день. Провела весь день с Бэби - очень сильная боль и тошнота. Спал всего 3 раза по 20 минут. Вечером на 2 часа  стало легче, затем снова ухудшение» - из дневника государыни. «31 марта. Он ночь совсем не спал и днем сильно страдал бедный» – записал государь. Приступ вызвал серьезные беспокойства у родителей: 1 апреля состояние мальчика не улучшилось. Татьяна Мельник-Боткина записала: «Вдруг слег Алексей Николаевич. Это было для всех большое несчастье, так как он очень страдал; у него появилось также внутреннее кровоизлияние от ушиба, уже так измучившее его в Спале. Страшно живой и веселый, он постоянно прыгал, скакал и устраивал очень бурные игры. Одна из них – катание вниз по ступенькам лестницы в деревянной лодке на полозьях, другая – какие-то импровизированные качели из бревен. Не знаю, во время которой из них, но Алексей Николаевич ушибся и опять слег». Алексей обессилел, лежал целыми днями в постели. 6/19 апреля Александра Федоровна сообщила в письме   Вырубовой, что кризис прошел, цесаревич пошел на поправку: «Вчера, наконец, начал немного есть. Очень похудел, первые дни напоминали Спалу, помнишь. Господь милостив. Владимир Ник<олаевич> [Деревенко] доволен, может немного двигаться, спина болит, и устал на ней лежать, кости болят. Сижу целый день у него, обыкновенно держу ногу, так что я стала похожа на тень. Конечно, Пасху придется дома встретить; ему легче будет».
30 марта/12 апреля. Давая  свидетельские показания  следователю Н. А. Соколову, полковник Е. С. Кобылинский сообщил: «Солдаты еще раз послали в Москву солдата Лунина, большевика. Вернувшись оттуда, он, конечно, в соответствующих красках рисовал положение в Москве и привез радостное известие для солдат: суточными будут удовлетворять не по 50 копеек, как было при Временном правительстве, а по 3 рубля. Ну, тут уж все солдаты стали большевиками: вот что значит комиссары! Временное правительство по 50 копеек обещало, да и то едва получили, а комиссары по 3 рубля дают. Этот же Лунин привез бумагу, в которой говорилось, что Татищев, Долгоруков, Гендрикова и Шнейдер должны считаться арестованными. Он же привез известие, что скоро нас всех сменят, т. е. весь состав охраны; приедет новый комиссар и привезет с собой новый отряд». Александра Федоровна в письме к В. Сыробоярскому сообщила, что был еще один приказ: «Между прочим, из Москвы приказ: из Корниловского дома всю свиту перевести в Губернаторский дом, < > никого не впускать. Оттого, может быть, иным способом больше нельзя будет писать. < >  Говорят, что, может, всех перевезут на гору - лучше охранять можно». 1/13 апреля Николай II записал в дневнике: «Сегодня отрядным комитетом было постановлено, во исполнение той бумаги из Москвы, чтобы люди, живущие в нашем доме, тоже больше не выходили на улицу, т. е. в город. Поэтому целый день шел разговор о том, как разместить в этом, без того переполненном доме, т. к. должно было переселиться семь человек. Все это делается так спешно ввиду скорого прибытия нового отряда с комиссаром, который везет с собой инструкцию».
«8 апреля. Кобылинский показал мне телеграмму из Москвы, в которой подтверждается постановление отрядного комитета о снятии мною и Алексеем погон! Поэтому решил на прогулки их не надевать, а носить только дома. Этого свинства я им не забуду!» - записал в дневнике государь.
9 апреля.  «Московский комиссар приехал сегодня с маленьким отрядом; его фамилия - Яковлев. Он предъявил свои бумаги коменданту и солдатскому комитету. Вечером я пил чай у Их Величеств. Все обеспокоены и ужасно встревожены. В приезде комиссара чувствуется неопределенная, но очень действительная угроза» (Жильяр П).
10 апреля Александра Федоровна написала очередное письмо А. А. Вырубовой: «Знаю, что Вас беспокоит здоровье Солнышка; рассасывается быстро и хорошо. Оттого ночью сегодня были опять сильные боли. Вчера был первый день, что смеялся, болтал, даже в карты играл и даже днем на два часа заснул. Страшно похудел и бледен, с громадными глазами. Очень грустно. < > Новый комиссар из Москвы приехал, какой-то Яковлев. Ваши друзья сегодня с ним познакомятся. < > Вот 11 человек верхом прошли, хорошие лица - мальчики еще, улыбаются. Это уже давно не виданное зрелище. У охраны комиссара не бывают такие лица».
11 апреля Пьер Жильяр записал в своем дневнике: «Мы все ужасно встревожены. У нас чувство, что мы всеми забыты, предоставлены самим себе, во власти этого человека. Неужели возможно, чтобы никто не сделал ни малейшей попытки спасти Царскую Семью? Где же, наконец, те, которые остались верными Государю? Зачем они медлят?»
«12 апреля -  как свидетельствовал полковник Е. С. Кобылинский - в 2 часа мы вошли с Яковлевым в зал. Посредине зала рядом стояли Государь и Государыня. Остановившись на некотором отдалении и поклонившись им, Яковлев сказал: „Я должен сказать вам (он говорил собственно по адресу одного Государя), что я чрезвычайный уполномоченный из Москвы от Центрального Исполнительного Комитета, и мои полномочия заключаются в том, что я должен увезти отсюда всю семью, но так как Алексей Николаевич болен, то я получил вторичный приказ выехать с одними вами". Государь ответил Яковлеву: „Я никуда не поеду". Тогда Яковлев продолжал: „Прошу этого не делать. Я должен исполнить приказание. Если вы отказываетесь ехать, я должен или воспользоваться силой, или отказаться от возложенного на меня поручения. Тогда могут прислать вместо меня другого, менее гуманного человека. Вы можете быть спокойны. За вашу жизнь я отвечаю своей головой. Если вы не хотите ехать один, можете ехать с кем хотите. Будьте готовы. Завтра в 4 часа мы выезжаем».
«Яковлев при этом снова поклонился Государю и Государыне и вышел. Одновременно и Государь, ничего не сказав Яковлеву на его последние слова, круто повернулся, и они оба с Государыней вышли из зала. Яковлев направился вниз. Я шел за ним. Но Государь, когда мы выходили с Яковлевым, сделал мне жест остаться. Я спустился с Яковлевым вниз и, когда он ушел, поднялся наверх. Я вошел в зал, где были Государь и Государыня, Татищев и Долгоруков. Они стояли около круглого стола в углу зала. Государь спросил меня, куда его хотят везти? Я доложил Государю, что это мне самому неизвестно, но из некоторых намеков Яковлева можно понять, что Государя хотят увезти в Москву. Так я думал тогда вот почему: когда Яковлев пришел ко мне 12 апреля утром и впервые сказал мне, что он увезет Государя, он мне при этом говорил, что он вернется вторично за семьей. Я его спросил: „Когда же вы думаете вернуться?" На это Яковлев сказал: „Ну, что же? Дней в 4-5 доедем; ну там несколько дней, и назад; через 1 1/2-2 недели вернусь". Вот почему я и доложил тогда Государю, что Яковлев, видимо, хочет увезти его в Москву. Тогда Государь сказал: „Ну, это они хотят, чтобы я подписался под Брестским договором. Но я лучше дам отсечь себе руку, чем сделаю это". Сильно волнуясь. Государыня сказала: „Я тоже еду. Без меня опять его заставят что-нибудь сделать, как раз уже заставили", и что-то при этом упомянула про Родзянко. Безусловно, Государыня намекала на акт отречения Государя от престола. На этом разговор кончился, и я пошел в Корниловский дом».  (Стенограмма допросов). Государыня после долгих колебаний (ее терзали сомнения) решила поехать с супругом и оставить Алексея с княжнами: «Да, так лучше; я уеду с Государем; я вверяю вам Алексея» - сказала Александра Федоровна. Государю сообщила:  «Это решено - я поеду с тобой, и с нами поедет Мария».  Весь следующий  день прошел в приготовлениях. Князь Долгоруков и доктор Боткин, а также Чемодуров, Анна Демидова и Седнев должны были сопровождать царскую чету.
П. Жильяр вспоминал: «Вечером, в 10 часов, мы пошли наверх пить чай. Государыня сидела на диване, имея рядом с собой двух дочерей. Они так много плакали, что их лица опухли. Все мы скрывали свои мученья и старались казаться спокойными. У всех нас было чувство, что если кто-нибудь из нас не выдержит, не выдержат и все остальные. Государь и Государыня были серьезны и сосредоточенны. Чувствовалось, что они готовы всем пожертвовать, в том числе и жизнью, если Господь, в неисповедимых путях своих, потребует этого для спасения страны. Никогда они не проявляли по отношению к нам больше доброты и заботливости.  < >  В одиннадцать часов с половиной слуги собираются в большой зале. Их Величества и Мария Николаевна прощаются с ними. Государь обнимает и целует всех мужчин, Государыня - всех женщин. Почти все плачут. Их Величества уходят; все мы спускаемся ко мне в комнату. В три с половиной часа ночи во двор въезжают экипажи. Это ужаснейшие тарантасы. Один только снабжен верхом. Мы находим на заднем дворе немного соломы, которую подстилаем на дно тарантасов. Мы кладем матрац в тот из них, который предназначен Государыне. В четыре часа мы поднимаемся к Их Величествам, которые выходят в эту минуту из комнаты Алексея Николаевича. Государь, Государыня и Мария Николаевна прощаются с нами. Государыня и великие княжны плачут. Государь кажется спокойным и находит ободряющее слово для каждого из нас; он обнимает и целует нас. Государыня, прощаясь, просит меня не сходить вниз и остаться при Алексее Николаевиче. Я отправляюсь к нему, он плачет в своей кровати». Яковлев сел в тарантас с государем, государыня - в крытый тарантас вместе  с Марией, Долгоруков  - с Боткиным, Чемодуров -  с Седневым. Впереди и сзади двигались подводы охраны, на которых было два пулемета. Сопровождала процессию  конная охрана из отряда Яковлева.
В большевистской литературе вынужденный  отъезд царской четы из Тобольска объяснялся раскрытием заговоров монархических групп, пытавшихся силой освободить царскую семью.    При этом сообщалось, что  к спланированной акции были готовы отряды прибывших с фронта офицеров и солдат, а подготовкой операции занимались генералы и члены бывшей Государственной думы в Петрограде и Москве. Имеющиеся в настоящее время факты говорят о том, что никакой подготовленной операции по освобождению не было, никакие дивизии, батальоны, отряды, готовые к выступлению около Тюмени, не сосредотачивались, и единого руководства не существовало. На самом деле были лишь стихийные действия малых групп,  планы которых никак не были связаны с реальной обстановкой, а первые шаги их агентов заканчивались провалом. Связь с царской семьей смогли установить лишь близкие подруги государыни: Анна Вырубова и Юлия Ден, которые и оказались главными организаторами помощи  царской семье. 
Вырубова была освобождена из Петропавловской крепости в конце августа, а затем до октября содержалась  в крепости Свеаборга. Оказавшись на свободе,  в короткий промежуток времени она установила связь с семьей и организовывала помощь. В апреле 1918 г., большевики ее вновь арестовали, содержали в тюрьмах, приговорили к расстрелу, бежала.
Юлия Ден после ареста в  Александровском  дворце была отпущена через три дня. Вернуться во дворец ей не разрешили. В сентябре 1917 г. Ден с сыном уехала в родовое имение около города Кременчуг, где с перерывами пребывала почти два года. Оттуда вела переписку с государыней, а во время своих коротких визитов в Петроград и Москву через свои связи содействовала группам, пытавшимся организовать побег семьи.
Известны следующие факты планирования и организации освобождения царской семьи:
1. Группой Пуришкевича из Петербурга в сентябре 1917 г. были направлены для выяснения обстановки  юные братья Раевские. Их доклад по возвращении внушал оптимизм. Для налаживания связи с местными монархическими организациями в январе были отправлены  штабс-ротмистр  Соколов, поручик М. Г. и с ними братья Раевские. По плану предполагалось  вывезти семью в Троицк, занятый казачьими войсками Дутова, не подчинявшимся большевикам. В  район Екатеринбург – Омск был откомандирован отряд из 30 человек.  Для окончательного выполнения задачи должен был подойти отряд из 100 гардемарин. 6 января Соколову и двум его товарищам выдали полные комплекты солдатского обмундирования и по 2 тысячи рублей на каждого. Вечером 14 января группа прибыла через Тюмень в Тобольск. Братья Раевские  были арестованы милицией сразу, как только они появились в городе,  а на другой день - группа Соколова, заподозренная в ограблении монастыря. После дознания их выпустили. Раевские были высланы из Тобольска. Соколов, выйдя из тюрьмы, встретился с посланцем от отряда, который должен был находиться в районе Екатеринбург – Омск. Отряд прибыл на место. Но к этому времени выяснилось, что Троицк был взят большевиками, и руководством операции в центре «задача была признана невыполнимой», необходимые средства для ее продолжения найдены не были.
2. 20 января в Тобольск прибыл  Борис Соловьев (зять Григория Распутина) и привез для царской семьи деньги, письма и вещи. Булыгин о действиях Соловьева узнал из первоисточников: «Вскоре после увоза царской семьи в Тобольск Соловьев, по поручению Вырубовой и Дэн, снабженный полномочиями поверивших ему по рекомендации Вырубовой монархических организаций, едет в Сибирь. Он недолго пробыл в Тобольске, но успел за это время завести прочную связь с настоятелем Благовещенской церкви о. Алексеем Васильевым, а также с Романовой, новой горничной Императрицы. Через нее Соловьев успел передать узникам письма и часть денег, порученных ему для передачи, а главное внушить царской семье уверенность в близком избавлении, ибо “семья Гр. Ефимовича и его близкие не дремлют”; затем он переезжает в Тюмень, где обосновывается плотно, завязав дружеские отношения с местными властями».
Борис Соловьев,  прежде всего, прибыл к своим  в село  Покровское, и оттуда зять его (брат тестя), чтобы не возбуждать подозрения, отвез его на собственной лошади в Тобольск под видом торговца «красным товаром». До этого брат Григория Распутина 9 января навестил царскую семью, и все его видели из окон.  «Мы все видели одного, который мог быть брат нашего друга. Папа его издали заметил, высокий, без шапки, с красными валенками, как тут носят. Крестился, сделал земной поклон, бросил шапку в воздух и прыгнул от радости». В Тобольске Соловьев посетил Гермогена, которого отлично знал еще с детства, и встретился с горничной Анной, к которой у него было письмо Вырубовой.  Еще в декабре Александра Федоровна сообщила Вырубовой, что с ней можно связываться  через камердинера Волкова и  Аннушку.  Гермоген дал Соловьеву благоприятную характеристику на отца Алексея, у которого квартировал придворный служитель Кирпичников, имевший право свободного входа в губернаторский дом. Николай II называл Кирпичникова «нашим всегдашним осведомителем». 
22 января Соловьев передал через Анну государыне письмо от Вырубовой. В переписке Соловьев скрывается под псевдонимом «офицер»: «Так неожиданно сегодня получила дорогое письмо от 1-го, и торопят ответить. Нежно благодарю, несказанно тронута, правда, ужасно трогательно и мило, что и теперь не забыла. < > Надеемся офицера завтра увидать, хоть издали». И на другой день: «Душка моя родная маленькая.  Есть еще возможность тебе написать, так как уедет только 26 обратно. Кто мог подумать, что он сюда придет. < >Так удобно вышло, что Аннушка с нами живет». Государыня интересуется, кто направил Соловьева: «Офицер X. принадлежит ли он к друзьям Лили или Келлера?»  А затем благодарит за переданную сумму денег: «Страшно тронута, что X. деньги привез, но, правда, не надо больше – все пока у нас есть. Бывали минуты, когда не знали, откуда взять, так как из Петрограда не высылали, теперь опять пока есть».  Государыня благодарит некто «Яр» за трогательное внимание. В своих воспоминаниях Соловьев упоминал среди лиц, откликнувшихся на обращение  Вырубовой помочь царской семье деньгами,  банкира Ярошинского.  Сам банкир  свидетельствовал  Соколову в Берлине, что передал Вырубовой для организации помощи царской семье 175 тыс. рублей. «Мой долг указать строгие факты, – заключал следователь: – Ярошинский был известен Императрице. Он финансировал лазарет имени в. кн. Марии Н. и Ан. Н. и в то же время был пом. коменданта личного санитарного поезда Императрицы. Нет сомнения, что он имел связь с кружком Распутина и был близок и с Манасевич-Мануиловым и с Вырубовой». Ярошинский при допросе отверг всякую связь, даже простое знакомство с Соловьевым, а тот в свою очередь, заверял, что был его личным секретарем за определенное жалованье. Соколов объяснял  столь противоречивые показания тем, что Ярошинский, будучи в эмиграции членом одного из видных клубов в Лондоне, не хотел, чтобы его связывали каким-то образом с Григорием Распутиным.
 25 января государыня написала записку Соловьеву, лично для него: «Я благодарна Богу за исполнение отцовского и моего личного желания: Вы муж Матреши (Матрена Григорьевна Распутина). Господь да благословит ваш брак. < >  Сообщите мне, что вы думаете о нашем положении. Наше общее желание - это достигнуть возможности спокойно жить, как обыкновенная семья, вне политики, борьбы и интриг. Пишите откровенно, так как я с верой в вашу искренность приму ваше письмо. Я особенно рада, что это именно вы приехали к нам. Обязательно познакомьтесь с о<тцом> Васильевым, это глубоко преданный нам человек». Царская семья имела возможность видеть Б. Н. Соловьева только из окон губернаторского дома. «Проходя мимо него, я увидел в окне Великую Княжну Анастасию Николаевну, которая сразу же меня узнала и сделала рукой приветственный знак. Через мгновение к окну подошли Мария и Татьяна Николаевны. Все весело улыбались и шутливо приглашали в дом. Не останавливаясь долго, я медленно прошел перед домом и повернул по направлению к слободе» - вспоминал позже Борис. На следующий день  Соловьев ответил государыне: «Глубоко признателен за выраженные чувства и доверие. Вообще, положение очень тяжелое, может стать критическим. Уверен, что нужна помощь преданных друзей или чудо, чтобы все обошлось благополучно и исполнилось Ваше желание о покойной жизни. Искренне преданный Вам Б<орис>»
26 января горничная Анна передала Соловьеву вторую записку от  Александры Федоровны: «Вы подтвердили мое опасение, благодарю за искренность и мужество. Друзья или в неизвестном отсутствии, или их вообще нет, и я неустанно молю Господа, на Него Единого и возлагаю надежду. Вы говорите о чуде, но разве уже не чудо, что Господь послал сюда к нам вас? Храни вас Бог. Благодарная А<лександра Федоровна>». 26 января Соловьев покинул Тобольск и вернулся только 2  марта.
3. Прорабатывался план спасения царской семьи монархической  организацией «Tante Ivette» (псевдоним московского «Правого центр», который являлся филиалом «Комитета петроградской антибольшевистской организации»). В Тобольск был направлен  штабс-ротмистр Крымского конного императрицы Александры Федоровны полка Николай Яковлевич Седов, который был знаком с Ю. А. Ден и А. А. Вырубовой. Седов выехал в сентябре 1917. Попал он в Тобольск только в январе 1918, все это время был прикован к постели высокой температурой и лихорадкой. О его выезде государыня была проинформирована  Юлией Ден. 23 января она в письме к Вырубовой уведомила: «От Седова не имею известий. Лили писала давно, что он должен был бы быть недалеко отсюда». Второго своего агента, корнета Маркова, организация отправила в конце февраля. Деньги на его поездку достала Вырубова. В середине февраля Анна познакомила  корнета Маркова с вернувшимся из Тобольска Борисом  Соловьевым. Корнет Марков выехал из Петербурга 2 марта и 10-го был в Тобольске. Вырубова ему сообщила пароль для связи с отцом  Алексеем. Соловьев  выехал на десять дней раньше и был в Тобольске 2 марта. Через о. Алексея корнет Марков передал в губернаторский дом сверток вещей, письма от Вырубовой, Сухомлиновой и графини Фредерике, а также книги и цветок гиацинта. 10/23 марта Александра Федоровна написала записку корнету: «Сердечно тронуты Вашим приездом и очень благодарны за подарки. Большой мундштук Вам, маленький Ю. А. [Ден], открытка А. А. [Вырубовой]. Еще раз спасибо, что нас не забыли. Храни Господь. Искренний привет от Ш<ефа>». Записку и сувениры корнет  получил 11 марта через Кирпичникова и о. Алексея Васильева в Благовещенской церкви, оттуда Кирпичников провел корнета к губернаторскому дому, из второго этажа которого в окно глядела семья.
В своих воспоминаниях корнет Марков описал сцену свидания с царской семьей в Тобольске: «Еще издали я увидел Их Величеств и Их Высочеств в находившихся рядом с балконом окнах второго этажа.  < > Не доходя шагов двадцать до угла дома, я остановился и для того, чтобы выждать время, сначала достал только что полученный мундштук, потом стал искать в карманах портсигар и спички. Их Величества и Их Высочества сразу же узнали меня, и я заметил, что они с трудом удерживались от смеха, до того я был комичен в своем долгополом штатском осеннем пальто и в своей заячьей шапке петербургского лабазника. Когда я после долгих усилий, затягивая время, пристроил свою папироску к мундштуку, а потом поднял голову и закурил, я увидел, как Ее Величество едва заметно кивнула мне головой. Во мне все клокотало, и нервные спазмы сжимали горло. Мне стоило огромных усилий, чтобы не показать своего волнения и сдержать готовые сорваться рыдания. Постояв еще немного на углу, я медленно, медленно пошел вдоль фасада. Их Величества и Их Высочества стали переходить от окна к окну. Дойдя до конца дома, я повернул обратно, все время не спуская глаз с окон».  Вернувшись в  Покровское, Марков узнал, что Соловьев арестован отрядом красногвардейцев и отвезен в Тюмень. Через несколько дней Соловьева выпустили под расписку о невыезде из Тюмени с обязательством являться каждый день в милицию. Трое агентов: Седов, Соловьев и корнет оказались в одном месте. Сориентировавшись, они пришли к заключению, что им «ничего другого не остается делать, как ждать приезда офицеров из организации».
4. В это же время приехал в Тобольск Штейн, направленный  тайной монархической организацией во главе с бывшим министром земледелия  Кривошеиным. В первый свой визит ему удалось связаться с князьями Долгоруковым и Татищевым, от которых он узнал  об острой нужде царской семьи в   денежных средствах. В Москве было собрано 250 тысяч рублей.  Николай II записал в дневнике 12 марта: «Из Москвы вторично приехал Влад<имир> Ник<олаевич> Штейн, привезший оттуда изрядную сумму от знакомых нам добрых людей, книги и чай. Он был при мне в Могилеве вторым вице-губернатором. Сегодня видели его проходящим по улице». Государыня записала. «Видела проходивших мимо моего бывшего крымца Маркова, а также Штейна».
Период с января по апрель 1918 г. был самым благоприятным для освобождения царской семьи, даже ненасильственного. В Тобольске сохранялась власть, установленная Временным правительством, и, естественно, никоим образом не поддерживаемая большевиками из центра.  Когда армия была распущена, солдаты охраны стали покидать губернаторский дом, а оставшиеся активно выражали  недовольство новыми правителями, которые держали их на голодном пайке. С ними легко можно было договориться за деньги при таком лояльном к государю начальнике охраны как полковник Кобылинский. А Боткина-Мельник отметила, что  из охраны «целый взвод стрелков < >  во главе со своим командиром пор. Малышевым передавал полк. Кобылинскому, что в их дежурство они дадут Их Величествам безопасно уехать». Но и захватить город на некоторое время не представляло труда, так как его защищали всего 50 солдат и десяток городовых,  еще не разбежавшихся, но собиравшихся (что они и сделали через месяц, когда пришел отряд большевиков из Омска).  Как докладывали братья Раевские о ситуации в Тобольске еще в декабре 1917 г.: «Местная команда, постепенно разбегающаяся, грязная и оборванная, – человек около 50. Милиция – из старых (частью) городовых с комиссаром из бывших околоточных, – несущая отлично службу».  Было бы достаточно трех-четырех десятков вооруженных энергичных бойцов, которые действовали бы по определенному плану и решительно. Но таких людей не оказалось.
А царская семья верила, что они будут освобождены, и каждый намек агентов и своих покровительниц Вырубовой и Ден принимали за чистую правду и надеялись.
Француз П. Жильяр, как главный свидетель тех событий, донес до нас те переживания и надежды, с которыми встречала семья каждый новый день, каждую новость и как она ее интерпретировала. Пришло сообщение:   «Отряд красных в сто с лишним человек прибыл из Омска; это первые солдаты большевики, которые составят гарнизон Тобольска. Наша последняя надежда на спасение бегством рухнула». Но государыня восприняла эту новость по-своему: «Однако Ее Величество мне сказала, что она имеет основания думать, что среди этих людей имеется много офицеров под видом простых солдат. Она меня также уверяет, не называя источника, из которого она осведомлена об этом, что триста таких офицеров сконцентрировано в Тюмени». Государыня считала Тюмень главной базой «хороших русских людей», которые намереваются их спасти и провести эту опасную операцию даже, если им придется отдать свою жизнь. Была ли информация о 300 офицерах или 100 гардемаринах передана Соловьевым, Кирпичниковым, Штейном, или это был всего лишь вымысел, не играет роли. В легенду эту верили все, кто окружал тогда царскую семью, и ею жили.
Соколов, который тщательно провел расследование и допросил многих главных свидетелей и участников событий в Тобольске,  пришел к  заключению: «Следствие абсолютно доказало, что не было ни в Тюмени, ни в другом месте Тобольской губ. никакой офицерской группы, готовой освободить семью».
Керенский в эмиграции в 1936 г., отвечая на многочисленные нападки со стороны представителей Белой гвардии, заявил, подводя итог: «Если вы теперь, господа, разыгрываете рыцарей, верных долгу, то поздно спохватились.  < >  Монархисты предали своего Монарха. Если бы нашелся хоть один верный долгу полк, ведь от нас тогда ничего бы не осталось. Государь остался совершенно без верноподданных. Процарствовав двадцать три года, Он очутился в жутком, нечеловеческом одиночестве».
И в этом смысле Керенский был прав, царская семья оказалась в полной изоляции, (рядом остались только самые преданные) они для общества превратилась в изгоев, отщепенцев, их отвергли и смотрели на них как на прокаженных, а причастным к ним, как соприкасавшимся к проказе,  грозила тюрьма или смерть. Даже те, кто грезил восстановить в России монархию,  вычеркнули его из списка  претендентов на престол. О возвращении царя Николая II речи не было вообще. И  судьбы всех членов царской семьи и их приближенных  не волновали никого, за исключением ближайших и преданных друзей.