Волков Ф. Г

ВОЛКОВ ФЁДОР ГРИГОРЬЕВИЧ
9 февраля 1729 – 4 апреля 1763

Фёдор Григорьевич родился в Костроме 9 февраля 1729 г. в семье костромского купца Григория Ивановича Волкова и купеческой дочки Матрены Яковлевны.
Фёдор был старшим из пятерых сыновей Григория Ивановича. За ним последовали Алексей, Гаврила, Иван и Григорий.
В 1735 г. Григорий Иванович умер. На следующий год вдова покойного Матрена Яковлевна, взяв с собой сыновей, уехала в Ярославль.
Здесь Матрена Яковлевна вышла замуж за вдового купца Федора Васильевича Полушкина заканчивающего к тому времени шестой десяток свой жизни.
Принесла ли она в приданое своему второму мужу какой-либо капитал или нет – неизвестно. Но сам ее новый муж к тому времени уже имел состояние. Вместе скупцом Тимофеем Шабуниным, а затем Иваном Мякушкиным содержал он серные и купоросные заводы «близ города Ярославля и Волги-реки да близ Макарьевского Унженского монастыря на берегу Унжи-реки». По тем временам дело его считалось значительным.
Сам Федор Васильевич имел двух детей. Сын вскоре умер, а на дочь надежда плоха. И тогда устремил старый купец все свои помыслы на пасынков, и особенно на старшего – Федора.
Первые уроки грамотности Федор получил у местного священника, дьячка или приказного.
В 1740 г. был отправлен отчимом в Москву в Заиконоспасскую (Славяно-греко-латинскую) академию.
Заиконоспасская академия – учебное заведение Заиконоспасского мо-настыря «Никола Старый» основанного в 14 веке. Располагался он за Иконным торговым рядом, отчего и получил свое название «заиконоспасский». Это та самая академия, куда десятью годами раньше с таким трудом пробивался Михайло Ломоносов.
Через три года отчим уже забрал Волкова из академии. За эти три года он мог дойти самое большее до класса «пиитики» (красноречия), то есть изучить основы арифметики, географии, истории, грамматики и катехизиса. Зато в Москве он мог серьезно заняться музыкой, к которой у него рано обнаружились большие способности - он хорошо играл на гуслях и на скрипке, пел по нотам.
В академии же Федор впервые познакомился с так называемой школьной драмой; задачи религиозного воспитания соединялись в ней с учебными. Возможно, что Федору приходилось быть и исполнителем в этих школьных спектаклях.
Здесь, в академии, он мог заложить основу и своему блестящему самообразованию, впоследствии удивлявшему всех современников. Во всяком случае, Новиков свидетельствует, что Федор Волков с самых юных лет «пристрастно прилежал к познанию наук и художеств, и проницательный и острый разум споспешествовал ему без всякого, можно сказать, предводителя доходить в оных до возможного совершенства».

В 1741 году Шабунин вышел из соучастия в делах заводов, и Полушкин взял в компаньоны купца Ивана Мякушкина. Через три года и второму совладельцу «за совершенным оного неимуществом» пришлось оставить товарищество. Полушкин нашел себе помощников в собственном доме.
5 марта 1744 года Полушкин подал прошение в ведавшую заводами Берг-коллегию (центральный орган для заведывания горными делами, учрежденный Петром I в 1719 году):
«А ныне вместо оного товарыща своего Мякушкина для лутчаго за-водского произведения и государственной прибыли принимаю я себе в товарыщи пасынков своих, бывшего костромского купца Григорья Волкова детей - Федора, Алексея, Гаврила, Ивана, Григорья Григорьевых детей Волковых же. О чем оные пасынки мои, Волковы, что они со мною в товарищество вступить желают и тот завод производить обще хотят... подписались своеручно».
Со своей стороны, пасынки обязались наблюдать над заводами, работными людьми, служить при заводах «и те серные и купоросные заводы производить с прилежным рачением, а не для одного токмо вида, чтоб заводчиком слыть и от купечества отбывать».
Приписка была существенной. Купцы, ставшие заводчиками, освобождались и от воинской службы, и отряда налогов, и от солдатского постоя.
Так и стали братья Волковы «компанейщиками» отчима. Конечно, помогали Полушкину в заводском деле только старшие - Федор и Алексей. Остальные были ещё малолетними.
Сделку оформили по-коммерчески. Братья внесли Полушкину на ведение предприятий полторы тысячи рублей, а отчим, в обеспечение денег, заложил им свой двор с домом. В вознаграждение за труды по управлению заводами Полушкин обязался отчислять братьям половину прибылей.
В 1744 году Федор Волков возвращается в Ярославль и продолжает свое образование у пастора Бирона.
После очередного дворцового переворота, произведенного сторонниками Анны Леопольдовны (в ночь на 9 ноября 1740 года), всесильный регент Эрнст Иоанн Бирон был переведен в Шлиссельбургскую крепость, судим (апрель 1741 года) за государственное преступление и приговорен к смертной казни четвертованием, которое ему заменили вечным заточением. При воцарении Елизаветы Петровны Бирона в начале 1742 года возвратили из ссылки и поселили для безвыездного житья в Ярославле.
Бирон жил недалеко от усадьбы Полушкина, на берегу Волги, в доме купца Мякушкина. Дом его стоял на площади Николо-Надеенской церкви, находившейся тогда в одном квартале с домом Полушкина.
Знакомство, перешедшее в дружбу, бироновского пастора и семьи Полушкина (или, может быть, одного только Федора) происходило между 1743 годом, когда Бирон жил в Ярославле, а Волков возвратился из Москвы, и 1746 годом, уже когда Полушкин отправил пасынка в Петербург научиться бухгалтерии и новейшим приемам коммерции.

В 1745 году Полушкин  сообщал ярославскому магистрату о своих отношениях с пасынками:
«… не щадя собственного своего капитала, содержа для обучения их при доме на своем коште учителей, и обучал грамоте, и писать, и другим наукам, також и заводским произвождениям и купечеству».

В 1746 г. Федор был отправлен отчимом с товарами и для дальнейшего обучения коммерции в Санкт-Петербург. Там он поступил в немецкую торговую контору. Он начинает вести торговые дела свои и отчима с большой энергией, умом и сообразительностью. Однако основной интерес молодого ярославца сосредоточен не на этом. Главная его склонность - театр.
Старые биографы Волкова рассказывают, что как-то случайно он попал со своим хозяином-немцем на представление итальянской оперы в придворном театре; он пришел в полный восторг от виденного им в первый раз настоящего профессионального спектакля. Но правильнее предположить, что в итальянский оперный театр Волкова привела не одна простая случайность. Расположение к нему немца-хозяина могло только облегчить доступ туда, куда устремлялись все его мысли. Новиков писал:
«Познакомясь с живописцами, музыкантами и другими художниками, бывшими тогда при Императорском Италиянском театре, не упустил он ни одной редкости, которую бы ни осмотрел и ни постарался бы узнать обстоятельно. Более всего прилепился он к театру, и по случаю знакомства, несколько раз видя представление Италиянской оперы, почувствовал желание сделать и у себя в Ярославле театр, дабы представлять на нем русские театральные сочинения».
В спектаклях итальянской оперы, руководимой знаменитым тогда композитором Франческо Арайя, молодого Волкова пленила, прежде всего, внешняя постановочная роскошь. Итальянские опера и балет, приехавшие в Петербург в 1735 году, имели собственных мастеров-декораторов, машинистов, постановщиков, очень быстро прививших русской придворной публике вкус к необыкновенно пышным зрелищам. Эту особенность иностранных театральных постановок очень хорошо подметил один из журналов начала XIX столетия: «По недостатку изящных театральных произведений, великолепие декораций и машинное искусство в чудесных переменах заменяли правильность действия и доставляли удовольствие только глазам зрителей, а голова и сердце оставались без всякой приманки».
Как и большинство зрителей итальянских опер и балетов, молодого Волкова увлекало не содержание пьес, а театральная техника - великолепные декорации и сложные эффекты сценических трансформаций.
По свидетельству Новикова, Волков по нескольку раз ходил в театр, старался обстоятельно рассмотреть его архитектуру, сценические механизмы, всевозможные приспособления. «И как острый его разум все понимать был способен, то сделал он всему чертежи, рисунки и модели». Так пригодилось Волкову его уменье рисовать: он сразу начал закреплять для себя основы театральной техники и технологии.

В 1747 году в Петербург приехал со своей труппой частный немецкий театр Конрада Эрнста Аккермана (1712 – 1771). Глава труппы был знаменитым актером, основателем немецкого драматического театра, впоследствии одним из членов известного гамбургского театра.
Волков заводит тесное знакомство с двумя лучшими актерами аккер-мановской труппы - трагиком Гильфердингом и комиком Школярием. Продолжая осваивать у итальянцев сложную технологию сценических чудес, Волков проходит у немецких актеров как бы школу и теорию театральной игры. Он расспрашивает у них про все детали сценического поведения, внимательно изучает систему их работы на сцене.

В 1748 году скончался Ф.В. Полушкин, и его заводы от Весьегонска до Унжи стали называться по имени их новых владельцев: «Федора Волкова с братьями». Но вместо того чтобы полученное наследство использовать на расширение капитала, двадцатилетний Федор стал заметно охладевать к производственным делам.

Дочь отчима от первого брака Матрена, по мужу Кирпичева сразу после смерти отца вступила в тяжбу с братьями Волковыми.
Началось с того, что муж Кирпичевой предъявил ко взысканию вексель на две тысячи рублей, выданный ему покойным Полушкиным. В ответ на это братья Волковы просили Провинциальную канцелярию учесть заложенный за полторы тысячи рублей двор Полушкина, так как срок этой сделки давно истек. Тогда Матрена Кирпичева заявила, что единственной наследницей после смерти отца осталась она одна. Пасынки же, по ее словам, обманным образом завладели не только имением отчима, но и его запечатанным сундучком, в котором хранились разные деловые бумаги, векселя и письма. Двора своего Полушкин пасынкам не закладывал, утверждала Кирпичева, и закладная была составлена происками братьев Волковых. В доказательство она ссылалась на то, что ее отец «грамоте и писать не умел».
Дело затянулось, и в 1753 году Кирпичева возобновила жалобу на своих сводных братьев. Федора Волкова в это время уже не было в Ярославле. Кирпичева прямо обвиняет Волковых в том, что они не знают заводского искусства (т.е. техники), не интересуются заводскими делами и привели предприятие в плачевное состояние. Вдобавок, подчеркивает она, братья Волковы заводских людей «вместо надлежащей должности употребляют при себе в комедии и в прочие свои услуги».
Берг-коллегия не устранила Волковых от заводских дел, но признала за Кирпичевой право быть соучастницей в них.
Все же государственная Берг-коллегия не без основания увидела в сделке Полушкина с его пасынками некоторую фиктивность. Берг-коллегия предписывала Волковым «те купоросные и серные заводы производить с прилежным радением, а не для одного только вида, чтобы заводчиками слыть и от купечества отбывать».
В середине 1754 года в Берг-коллегию обратились с прошением уже заводские рабочие. Они также жаловались на нерадивость Волковых к заводскому делу, вследствие чего заводы пришли «во всеконечный упадок и подрыв», а они, рабочие, только числятся при заводах, но чем им кормиться - не знают.
Ярославская Провинциальная канцелярия производит новое следствие. Из Волковых в то время в Ярославле находился только один Иван, заявивший, что к заводским делам он не причастен. Старшие же его братья: Федор - «при российском театре актиором», Алексей и Гаврила в Москве, Григорий в Петербурге. Канцелярии оставалось лишь удостоверить, что все заводы Полушкина в Ярославле и Унже совершенно запущены, строения начали гнить, что Волковы о заводах, действительно, не заботились.
Конец тяжбе и заводскому делу Волковых положил указ Берг-коллегии от 18 августа 1754 года, признававший наследницей завода Кирпичеву и исключавший братьев Волковых из сословия заводчиков («и впредь их заводчиками не считать, а быть им на ряду с купечеством»).
Вскоре Матрена Кирпичева умерла, а с ней прекратилось и прямое потомство Федора Полушкина.

Как это часто бывает, оставшись без попечительства в 1748 г., Федор все свое внимание сосредоточил на театре. Вокруг собралась молодежь - беспокойная, ко всему любопытная. Братья к этому времени выросли, возмужали, стараниями отчима были обучены. Товарищи их тоже были не без образования.
Иван Дмитревский и Алексей Попов до этого какое-то время учились в семинарии, Семен Куклин служил писчиком в Ярославской провинциальной канцелярии. Там же дослужились до чина канцеляриста Иван Иконников с Яковом Поповым.
Все они и стали первыми актерами домашнего театра, который организовал в Ярославле Федор Григорьевич. Спектакли устраивались в амбаре с каменными сводами, в котором прежде складывались кожевенные товары, где построили помост, освещаемый плошками с маслом, и поставили скамейки для «смотрителей».
На первом представлении 29 июня 1750 года в импровизированном театре были разыграны две пьесы: драма «Эсфирь» в переводе с немецкого Федора Волкова и пастораль «Эвмон и Берфа», музыку к которой сочинил Волков.
Присутствующие были поражены правдивой игрой актеров, которая по их свидетельству «пронимала душу», организацией спектакля, двигающимися декорациями.
Следует отметить, что не все ярославцы приняли новую забаву, и даже имеются сведения о разбое, учинённом несколькими горожанами во время одного из спектаклей. Не понравилась эта затея и митрополиту Мациевичу, он считал их богопротивными. Можно предположить, что после одной из его проповедей возбужденные «праведным гневом» прихожане и учинили дебош во время спектакля.
В первой пьесе Федор Волков исполнял роль Артаксеркса, Амана - Василий Попов, Мордохея - Григорий Волков, а Эсфирь - Иван Нарыков, игравший во второй пьесе Берфу, Евмона же в ней играл Михаил Попов.
Тогдашний воевода Мусин-Пушкин и помещик Майков (отец будущего поэта Василия Майкова) были так очарованы затеей Волкова, что собрали между дворянами и купцами деньги на постройку полноценного деревянного театра.
В игре своей новоявленные актеры, несомненно, опирались на правила школьного театра достаточного распространенного в то время, в том числе и в Ярославле. С не меньшей уверенностью можно утверждать и то, что Федор Григорьевич ориентировался на представления, которые мог посмотреть в Москве: иностранных придворных трупп во время коронации Елизаветы и партикулярных «охочих комедиантов», нерегулярно, но все же игравших в старой Москве.
Намерение Федора создать свой настоящий русский театр могло так и остаться благим пожеланием, если бы не Указ Елизаветы Петровны от декабря 1750 г. «об отчих комедиантах».
Указ этот разрешал «обывателям.., …которые похотят для увеселения честные компании и вечеринки с пристойною музыкою или… русские комедии иметь, в том позволение им давать и воспрещения не чинить, токмо с таким подтверждением, чтоб при тех вечеринках никаких непорядков и противных указом поступок, и шуму, и драк не происходило, а на русских комедиях в чернеческое и прочее касающееся до духовных персон платье не наряжались и по улицам в таком же и в прочем приличном к комедиям ни в каком, нарядясь, не ходили и не ездили».
Указ императрицы, разумеется, никто обсуждать не осмеливался. Однако и он не мог заставить всех благожелательно смотреть на поступки Федора Волкова и близких ему людей. Неизвестно, что послужило - обычный ли для Ярославля разбой или ненависть к актерам - причиной того, что избитыми оказались товарищ Федора Григорьевича Яков Попов и один из братьев Волковых - Алексей с женой. Избили их, когда шли они домой с представления, «производившегося» в доме купца Григория Серова.
«... Едучи мимо нас, лентовой же фабрики содержатель Григорий Гурьев с фабрищиками его в троих санях,— сообщал в своей челобитной Елизавете сын ярославского заводчика Егор Холшевников, бывший вместе с избиваемыми актерами,— помянутого Волкова жену запрягом сшибли с ног и, с головы убор сбив, хотели было подхватить…  Человек с двадцать, выхватя из саней дубины, показанных Волкова, Крепышова и других, идущих с комедии людей, били, да и при том и меня зашибли в нос до крови. А содержатель тех воров фабрищиков Гурьев, выскача ж из саней, чем людей бил и кусал зубами, причем и меня, схватя за волосы, укусил персты до крови».

Федор посещал Петербург и после кончины отчима. Так, находясь там в 1751 г., он попал на театральное представление в Сухопутном шляхетском корпусе.
Воспитанники корпуса в тот день играли трагедию Сумарокова «Синав и Трувор». Главную роль в ней исполнял молодой Бекетов (1729 – 1773). Сначала играл хорошо, но затем смутился, забыл свою роль и, наконец, под влиянием непобедимой усталости заснул на сцене глубоким сном. Занавес стал опускаться, но, по знаку императрицы, его снова подняли, музыканты заиграли томную мелодию, а Елизавета с улыбкой, с блестящими влажными глазами любовалась заснувшим актером.
«Увидя Никиту Афанасьевича Бекетова в роли Синава, я пришел в такое восхищение, что не знал, где был - на земле или на небесах. Тут родилась во мне мысль завести свой театр в Ярославле», - признавался Федор Волков позже Ивану Дмитревскому.

В 1751 г. в Ярославле в церкви Николы Надеина создается новый иконостас по рисункам и при участии Федора Волкова. Он выступил инициатором создания иконостаса в память об Ф.В. Полушкине как знак почтения и искупления свой вины перед ним, за то, что решил посвятить себя службе русскому театру, противником чего был его отчим.
Одно из первых свидетельств об этом иконостасе оставил ростовский архиепископ Самуил Миславский (1731 – 1796):
«Иконы и иконостас сделаны собственным трудом купца Федора Григорьевича Волкова, зовомого в Ярославле Полушкиным».
Николай Новиков, один из первых биографов Волкова, также не преминул упомянуть об участии Федора Волкова в создании царских врат церкви, прихожанином которой он был:
«Живописи он обучился сам собою еще в ребячестве, непрестанно рисуя и срисовывая всякие виды. Таким образом, упражнялся он и в резном искусстве, чему остались свидетельством и поныне в приходской их церкви резные царские двери, на которых «Тайная вечеря» весьма изрядно выработана.»
«Этот иконостас, - писал в начале ХХ века известный краевед Илларион Тихомиров (1861 – 1933), - является единственным, насколько пока известно, и совершенно неисследованным источником для суждений о Волкове как живописце, ваятеле, резчике, зодчем. То есть именно с этой стороны личность Волкова совсем не освещена в нашей литературе по  недостатку материала и ждет еще своих исследователей».
В одном из персонажей иконостаса Волков изобразил свой автопортрет.

В 1751 г. театр Волкова открыл сезон в новом здании, в которое вместе с пожертвованиями вложил немало и собственных средств.
Первый биограф Ф.Г. Волкова Н.И. Новиков в связи с этим отмечает:
«Каждый из них согласился дать по некоторому числу денег на построение нового театра, который старанием г. Волкова и построен, и столь был пространен, что мог помещать в себе до 1000 человек».
Волков был в этом театре архитектором, автором, переводчиком, директором, актером, капельмейстером, декоратором и машинистом. Оркестр состоял из помещичьих музыкантов, а хор из архиерейских певчих. Для необходимых расходов Волков назначил плату за места: передние скамейки стоили по пятаку, средние по алтыну (3 коп.), а задние по копейке.

К сожалению, точных сведений о репертуаре театра Волкова, о том, как играли в нем ярославцы до нашего времени не дошло. Здесь можно только предполагать, опираясь на не всегда достоверные источники.

По свидетельству биографов, построенный Волковым новый просторный театр открылся 7 января 1751 г. оперой композитора Арайя (1700 - 1767) «Титово милосердие». По другим источникам трагедией Сумарокова «Хорев» и комедией Мольера «Лекарь поневоле».

Опера «Титово милосердие» впервые была написана итальянским аббатом Метастазио П.А.Д. (1698-1782) в 1734 г. по трагедии великого французского драматурга Пьера Корнеля «Цинна, или милосердие Августа», написанной в 1639 году.
Исторический факт, положенный в основу сюжета «Цинны», взят драматургом из книги древнеримского писателя Сенеки «О милосердии». Никто из римских историков не подтверждает его, и есть предположение, что он является плодом фантазии Сенеки.
Рисуя древний Рим, Корнель внес в историческое прошлое черты со-временности. Его Август рассуждает:

Власть повелителя над морем и землею,
Власть обладателя державой мировою,
Величье без границ и мой великий сан,
Который мне трудом, пролитой кровью дан.

«Цинна» – трагедия по преимуществу политическая. Здесь главные не страсти и чувства, а анализ политических проблем.
«Цинна» – трагедия не характеров, не положений, не страстей, а политических идей. В этом ее достоинства, в этом (если говорить о художественных особенностях, драматургии) и недостатки.
Вот что писал по этому поводу Вольтер:
«Что за чудесное превосходство прекрасной поэзии над прозой! Все политические писатели водой разжижают мысли; разве кто-нибудь приблизился к силе, глубине, чистоте, точности речей Цинны и Максима? Все государственные деятели должны бы присутствовать на представлении этой пьесы, чтобы учиться мыслить и говорить, они, способные лишь на смехотворные торжественные словопрения, к стыду всей нации. Корнель был бы учителем их, для них необходимым…».

Готовя заговор против Августа герой Корнеля Максим говорит о том, что каждый народ избирает себе форму государственной жизни, одни (македонцы) любят власть монархическую, другие (греки) – общественную свободу, парфяне, персы хотят властителей, и только консульская система подходит римлянам:
 
К верхам могущества вести нас может счастье,
Но доблесть высшая – отказ от этой власти.
Немногие из нас способны презирать
Все то, что может власть достигнутая дать.
Подумай и о том, что ты правитель в Риме,
А здесь, какое бы тебе ни дали имя,
Не любят тираний, к ним злобою горя,
И в императоре все видят лишь царя.
Тираном кажется он Риму непременно…

Но Августа убедил Цинна, вставший перед ним на колени и умолявший его во имя блага родины и народа остаться у власти. Август растроган и предлагает руку Эмилии влюбленному в нее юноше. Максима же император направляет правителем в Сицилию (почетная ссылка).
Цинна и Максим остаются одни. «Глава заговора льстит тирании!» – иронизирует Максим. Цинна оправдывается: он хочет не добровольного отречения Августа, а казни его.
 Эмилия, узнав о предательстве Цинна, неистовствует. Она собирается покончить с собой, клянет его:
 
Не упрекай судьбу; ты сам того хотел,
В могилу я схожу, что вырыта тобою,
Взяв славу, что тебе была дана судьбою.
Тирана власть сломив, я смерть себе нашла,
Но если б ты хотел, я б для тебя жила.

Август узнает о заговоре. Он поражен и никак не может поверить, что Цинна, который был так искренен, так пылок в защите абсолютной власти, в проявлении симпатии к нему, мог быть предателем. Но сомнений нет: Цинна предатель, Цинна заговорщик.
Август со своей супругой Ливией обсуждает меры наказания виновников. Перед зрителем снова политический диспут, только теперь его предмет – тактика власти, милосердие как государственный, политический принцип.
Август простил раскаявшихся мятежников. Пьеса «Цинна» заканчивается патетическим прославлением милосердия и гуманности.

Некоторые биографы считают, что композитор Арайя написал музыку к «Титову милосердию» в 1751 г., а Волков написал к ней русский перевод. Достоверных подтверждений этому предположению, к сожалению, найти не удалось. Зато достоверно известно, что опера Метастазио исполнялась на коронации Елизаветы Петровны 20 мая 1742 г. в Москве, причем в русском переводе исполненным Иваном Меркурьевым (? – 1748). Первоначально перевод лебретто был поручен М.В. Ломоносову, который занимался им с 25 февраля по 15 марта 1742 г., но его работа вызвала неодобрение Д. Шумахера (1690 – 1761), директора Петербургской Академии наук, и была отвергнута. Перевод Меркурьева был издан вместе с прологом к опере принадлежавшим Я.Я. Штелину (1709 – 1785), учителю и библиотекарю наследника российского престола Петра Федоровича.
Музыку для этой постановки компановал Луиджи Мадонис (венецианский композитор, 1700 - 1770) и Доминико Далолио (уроженец Падуи, 1700 – 1764), используя в некоторых ариях музыку Иоганна Хассе (1699 – 1783). Так же специально для этой постановки был написан пролог и 2 балета, а также несколько дополнительных сцен.
В ряде исследований отмечается, что в этом спектакле одну из главных арий исполнил Алексей Разумовский, фаворит Елизаветы Петровны, что мало вероятно, так как уже с 1731 года он не пел в хоре, а был в капелле бандуристом. 

Вероятней всего во время своего нахождения в Москве Волков присутствовал на этой постановке, и когда представилась возможность, воспроизвел этот музыкальный спектакль в своем театре, скорее всего на музыку Метастазио в переводе Ивана Меркурьева.

Услышала Елизавета Петровна о первом ярославском театре от своего ближайшего советника обер-прокурора князя Трубецкого. А ему сообщил о ярославцах сенатский экзекутор Игнатьев, который незадолго до этого посетил их город по делам винного откупа. Последовало указание немедленно доставить их в Петербург.
12 января 1752 года подпоручик сенатской роты Дашков прибыл в Ярославль, и предъявил в магистрат указ с повелением императрицы, чтобы «ярославских купцов Федора Григорьева сына Волкова он же Полушкин с братьями Гаврилою и Григорием, которые в Ярославле содержат театр и играют комедии и кто им для того еще потребны будут, привесть в Санкт-Петербург... и что надлежать будет для скорейшего оных людей и принадлежащего им платья сюда привозу под оное дать ямские подводы и из казны прогонные деньги...».
По прибытии Дашкова в Ярославль Федора Григорьевича срочно вызвали в Провинциальную канцелярию и объявили повеление императрицы. Предложили немедленно сообщить, кого он возьмет с собой в Петербург и сколько «ему потребно ямских подвод». Времени раздумывать у него не было. Он сразу сообщил Провинциальной канцелярии, что «ко отправлению-де с ним в Санкт-Питербурх, сверх братей его, Гаврила и Григорья, потребны к комедии... канцеляристы Иван Иконников, Яков Попов, писчик Семен Куклин, присланные из Ростовской консистории... из церковников Иван Дмитревской, Алексей Попов, ярославец, посадской человек Семен Скочков да жительствующие в Ярославле из малороссийцев Демьян Галик, Яков Шумской. А под свозде их платья надлежит ямских 19 подвод, шестеры сани, болковни, 6 рогож, веревок 50 сажен».
И пока канцеляристы Иван Иконников и Яков Попов торопливо передавали денежные, «секретные и другие нужные дела» копиисту Маложенкову и канцеляристу Николаю Дьяконову, товарищи их спешно готовились к отъезду. Актеров обязали собраться за один день.
Подпоручик Дашков получил от ярославской канцелярии на всю актерскую братию 123 рубля прогонных до Петербурга, и ярославцы, погрузившись на подводы, отправились в дальний путь, сопровождаемые любопытными взглядами встречных горожан и крестьян.
В Петербург ярославцы попали не сразу. Как только они приехали на последнюю перед столицей станцию Славянку, там их встретил сержант сенатской роты Лодыженский. Ему приказал туда выехать князь Трубецкой и «смотреть там недреманным оком», «дабы не проехали комедианты».
Лодыженский передал Дашкову повеление князя везти ярославских актеров не в Петербург, а в Царское Село, где им следовало дожидаться приезда императрицы. «И ежели е. и. в. в Село Царское прибыть еще не изволит, то ему, Дашкову, объявя сей приказ, чтоб он и с ними, комедиантами, в Царском Селе, не ездя из оного, дожидался приказу...»
Что побудило Елизавету изменить свое первоначальное намерение, до сих пор остается загадкой. Характер у императрицы был непостоянный, и решения свои она меняла часто.
Через день после того как отдано было приказание Лодыженскому, 21 января, она отправилась в Царское Село. Но пробыла там недолго. Вскоре, вернувшись в Петербург, она снова собралась туда и осталась там на целых три дня.
По-видимому, именно тогда и предстали впервые перед ней ярославцы, привезшие поставленные ими трагедии Сумарокова «Хорев», «Синав и Трувор», «Гамлет» и одну из пьес школьного театра.
Представления ярославских актеров не понравились избалованной императрице. В отличие от «благородной» манеры кадетов, игра ярославцев, как впоследствии скажет Н.И. Новиков, «было только что природная и не весьма украшенная искусством». Да и сами ярославские актеры - заводчики да приказные, а то и просто посадские люди, лишенные внешнего лоска и. изящной одежды, - разительно отличались своей безыскусственной простотой от ее изнеженного и манерного двора. И все же, посмотревши игру ярославских комедиантов, Елизавета приказала им готовиться к выступлениям в Петербурге.
Имеются предположения, что первое выступление ярославцев в Петербурге состоялось в одном из императорских Оперных домов 4 февраля 1752 года. Достоверно же известно, что они дважды выступали в Доме немецких комедиантов.
О том, что императрица приказала выступать ярославцам в Немецком театре, свидетельствует подписанный ею указ. В указе говорилось, что, когда будут там играть ярославские жители, использовать лишь «свечи сальные, так и плошки с салом же», а более дорогие восковые свечи и плошки зажечь лишь в случае «ее императорского величества присутствия», получив их от «обретающегося при оперном е. и. в. доме майора Степана Рамбура», с давних времен ведавшего костюмами, декорациями и бутафорией придворного театра.
Восковые свечи потребовались довольно скоро. Приведенный указ был подписан 4 февраля, а 6 числа Елизавета Петровна, как записал дежурный генерал-адъютант, «соизволила иметь выход на немецкую комедию, где представлена была на российском языке ярославцами трагедия, которая началась пополудни в восьмом часу и продолжалась пополудни ж до 11-го часа». 9 февраля она вторично посетила представление ярославских актеров в Немецком театре, которые опять исполняли трагедию.
Вскоре наступил великий пост, во время которого всякие светские развлечения, в том числе и театральные, были запрещены. «Веселый» двор Елизаветы погрузился в уныние. Но тут снова вспомнили об ярославских актерах. В их репертуаре имелась мистерия митрополита Дмитрия Ростовского (Данила Савич Туптало, 1651 – 1709) «О покаянии грешного человека», смотреть которую во время поста Елизавета не посчитала грехом.
«18 числа марта, - сообщает камер-фурьерский журнал, - пополудни в обыкновенное время, в присутствии ее императорского величества и некоторых знатных персон, а не публично, отправлялась ярославцами Русская комедия: «О покаянии грешного человека».»
В этот раз императрица осталась очень довольна труппой и приказала оставить ее при дворе, причем указала поместить в кадетский корпус Федора, Григория и Гавриила Волковых, Нарыкова (переименованного императрицей в Дмитревского, благодаря сходству его с польским графом Дмитревским), Шумского и Василия Попова «для необходимого театральным артистам обучения словесности, иностранным языкам и гимнастике». Остальные были отпущены обратно в Ярославль. Несмотря, однако, на зачисление в корпус, они продолжали играть на дворцовой сцене: к ним присоединили еще и певчих. Офицеры корпуса И. П. Мелиссино, П.С. Свистунов и Христиан Остервальд обучали их декламации и драматическому искусству.
Ярославцы содержались в корпусе на казенный счет и получали по 50 рублей в год, а Волков – 100 рублей. Кроме общего курса обучения, актерам преподавались сценические приемы и декламация. Среди преподавателей был Сумароков.
Год спустя в этой труппе появились и русские актрисы, вышедшие из танцовщиц: Зорина, Михайлова, Мария и Ольга Ананьины и Мусина-Пушкина. Впоследствии Мария Ананьина вышла замуж за Григория Волкова, Ольга Ананьина за Шумского, а Мусина-Пушкина за Дмитревского.

В августе 1752 года по распоряжению императрицы специально для ярославцев был учрежден еще один Оперный дом, который располагался в доме Головкиных на Васильевском острове в Третьей линии на берегу. В нем и нашли себе пристанище Федор и Григорий Волковы, а также, по всей видимости, Яков Шумский.
Дом сына важного сподвижника Петра - Головкина, когда-то роскошный и богатый, пришел в ветхость. Хозяин его за приверженность бывшим императрицам Анне Иоанновне и Анне Леопольдовне был при воцарении Елизаветы Петровны сослан в Сибирь. За ним добровольно последовала навечно в ссылку и его жена. Имущество их было конфисковано. Особняк на Васильевском острове на берегу Невы (там потом будет построено здание Академии художеств) отдан интендантству от строений и приспособлен под склады. Затем поселили туда русских певчих, увеселявших императрицу на ее куртагах и иных зрелищах. За это время дом отсырел. Он кишел крысами. И когда поселились в нем певчие, пришлось Елизавете издать указ об отправке туда из Зимнего дворца трехсот кошек.
Вскоре по городу стали рассылаться афиши, которые сообщали, что труппа Российского театра начинает свои выступления и что пропуск будет по билетам; «в партер и в нижние ложи билетам цена 2 рубли, а в верхние ложи рубль. Билеты будут выдаваны в доме, где Русский театр, на Васильевском острову в Третьей линии на берегу большой Невы в головкинском доме. Выдача билетов прежде представления кончится в четыре часа пополудни, а представление начнется в шесть часов, о чем желателям оное видеть объявляется. Господские и протчие гражданские служители в ливрее ни без билетов ни с билетами впущены не будут».

Во время обучения в Кадетском корпусе Федор Григорьевич изучал по ускоренной программе «немецкое и латинское письмо», немецкий и французский разговорный языки, занимался рисованием, музыкой и фехтованием.
«Перед некоторым временем,- сообщал он в сентябре 1754 года в канцелярию Кадетского корпуса,- выписал я, Федор Волков, из-за моря потребных для меня несколько книг театральных и проспективических, но как я не имел заплатить за оные готовых у себя тогда денег, то принужден был, некоторые свои вещи... заложив, занять и на то употребить».

В 1755 году Федор Григорьевич продолжает совершенствоваться в немецком языке, танцах, музыке и фехтовании. И по всем предметам, кроме фехтования, преуспевает. По отзывам преподавателей, Федор Волков «начинает переводить с российского на немецкий язык нарочито», «танцует минавет посредственно и впредь надежда есть», «на клавикордах играет разные оперные арии и поет итальянские арии». Одновременно он выступает в каких-то спектаклях, которые идут, по всей видимости, на сцене Оперного дома.

30 августа 1756 года был издан указ об учреждении государственного Русского «публичного театра» для представления трагедий и комедий; ему было предоставлено помещение в Петербурге на Васильевском острове. Директором театра назначен драматург А.П. Сумароков. Волков, занявший ведущее положение «первого русского актера», помогал Сумарокову в руководстве театром, а в 1761 году заменил его.

В 1759 году Волков был отправлен в Москву, чтобы «придать существовавшему там театру более правильное устройство». Для возрождения московского театра он выписал несколько актеров из Санкт-Петербурга.

В 1761 г. Федор Волков принимает активное участие в заговоре с целью свержения Петра III. Согласно исследованиям немецкого историка Е. Пальмер, Волков конфликтовал с императором на почве музыкального театра. Пётр Фёдорович в бытность свою Великим князем отверг услуги Волкова в качестве композитора и постановщика опер в театре Ораниенбаума. Волков в гневе оскорбил Великого князя, за что тот отдал его под арест. О ненависти Волкова к Петру Третьему было хорошо известно при дворе. Именно поэтому Волкову было поручено убийство императора. После переворота он всегда имел доступ в кабинет государыни без доклада.

28 июня 1762 года взмыленные лошади домчали из Петергофа в слободу Измайловского полка карету с великой княгиней Екатериной Алексеевной, которой тут же на плацу полк присягнул на верность как новоявленной императрице Екатерине II. Однако потом ходили слухи, что «второпях забыли об одном: об изготовлении манифеста для прочтения перед присягой. Не знали, что и делать. При таком замешательстве кто-то в числе присутствующих, одетый в синий сюртук, выходит из толпы и предлагает окружающим царицу помочь этому делу и произнести манифест. Соглашаются. Он вынимает из кармана белый лист бумаги и, словно по писанному, читает экспромтом манифест, точно заранее изготовленный. Императрица и все официальные слушатели в восхищении от этого чтения. Под синим сюртуком был Волков…» – эти строки записал со слов А.А. Нарышкина П.А. Вяземский в своей «Старой записной книжке».

В Грамоте о пожаловании братьям Федору и Григорию Волковым дворянского достоинства, в частности, говорилось:
«…При благополучном же Нашем на всероссийский Императорский престол вступлении, как вышеупомянутый покойный брат его Федор Григорьев сын Волков особливо, так при нем и он, Григорий, купеческими верными сынами Российскими отличные услуги и верность Особе Нашей оказали, за которые их Нам вернорадетельные услуги, усердие и верность Мы оных Федора и Григорья Волковых в прошлом 1762 году августа 3 дня дворянским достоинством Нашей Всероссийской Империи всемилостивейше пожаловали».

По утверждению А. М. Тургенева (1772 – 1863), вскоре после переворота Екатерина II якобы предложила Волкову пост кабинет-министра со вручением ордена Андрея Первозванного. Но Федор Григорьевич от высокого поста отказался, пожелав остаться вольным актером и попросив лишь об одном: чтобы избавили его от забот об одежде, пище, квартире и чтобы изредка, в случае нужды, давали ему из придворной конюшни экипаж.

Ещё до начала коронации Екатерины II 22 сентября 1762 г. началась подготовка коронационных торжеств, в которых проявились многочислен-ные таланты Волкова. 10 июля 1762 года, обер-кофмаршал Карл Сиверс объявил Волкову повеление новой императрицы: «… придворного российского театра комедиантам к представлению на придворном театре в Москве во время высочайшего присутствия е. и. в. изготовить лучшие комедии и тражедии и ко оным принадлежащие речи твердить заблаговременно, ибо оные комедианты для того взяты быть имеют в Москву, и о том соизволила указать российского театра Первому актеру Федору Волкову объявить, чтоб он в том приложил свое старание...»

Коронационные торжества проходили он на масляной неделе в Москве, когда по старой русской традиции развлекали народ ряженые. Был заявлен большой маскарад, названный «Торжествующая Минерва». Волков ввел элементы народных скоморошьих игрищ. Стихи Сумарокова «Хор ко привратному свету» Волков положил на мотив народной песни.
Во время этого яркого, радостного театрализованного праздника Федор Григорьевич Волков простудился, получил «лютую горячку» и 4 апреля 1763 года скончался «к великому и общему всех сожалению», порадовав зрителей страстной игрой в последний раз 29 января в своей лучшей роли Оскольда в трагедии Сумарокова «Семира».

Федор Григорьевич Волков был похоронен на кладбище Андроньева монастыря. Однако во время нашествия французов, в 1812 году, монастырь подвергся опустошению, и следы могилы великого актера затерялись.
В настоящее время существует предположение, что Федор Григорьевич захоронен в московском Златоустовском монастыре, о чем свидетельствует внесенный туда его родственниками большой вклад.

Фёдор Волков за свою недолгую жизнь написал около 15 пьес («Суд Шемякин», «Всяк Еремей про себя разумей», «Увеселение московских жителей о масленице» и др.), не сохранившихся до нашего времени, также был автором торжественных од (известно, что начал писать оду «Пётр Великий») и песен (сохранились «Ты проходишь мимо кельи, дорогая» о насильно постриженном в монахи и «Станем, братце, петь старую песню, как живали в первом веке люди» о минувшем Золотом веке). Помимо этого он занимался художественным оформлением спектаклей; известна его картина, изображающая его и братьев во время спектакля, бюст Петра I; согласно преданию его работой является и резной иконостас Николо-Надеинской церкви в Ярославле. Играл на многих инструментах и создавал музыку к спектаклям.
Для исполнительской манеры Волкова характерно сочетание напевности декламации с повышенной эмоциональностью игры, преодолевающей схематизм построения классических трагедий. В творчестве актера утверждался особый характер русского классицизма. Славу Волкову принесли, главным образом, три роли драматических произведений Сумарокова: Оскольд в трагедии «Семира», Американец в балете со сценами «Прибежище добродетели», Марс в прологе «Новые лавры».

Новиков в своем «Опыте исторического словаря о Российских писателях» приводит  эпиграмму приписываемую Федору Волкову:

Всадника хвалят: хорош молодец!
Хвалят другие: хорош жеребецl
Полно, не спорьте: и конь и детина,
Оба красивы, да оба скотина!


В связи с проведением коронационных торжеств из заграницы был срочно вызван Антон Павлович Лосенко, который прибыл в Москву в Новогоднюю ночь 1763 г. и сразу встретился со своим давним приятелем.
Федора Григорьевича Волкова художник знал давно, более десяти лет. Познакомился с ним в Петербурге. Старые приятели художника - придворные певчие - жили в то время в Головкинском доме на Васильевском острове. Там и повстречал Лосенко двух вольных актеров - пасынков ярославского заводчика. Старшему - Федору Волкову - минуло тогда двадцать четыре года.
Практически сразу же по приезду Антон Павлович стал работать над портретом Федора Волкова. Неожиданная болезнь и скоропостижная кончина Федора Григорьевича не дала возможность художнику закончить его при жизни великого актера. Портрет он заканчивал уже после его смерти.