На бахче. Цикл Донская природа

     В одно из послевоенных лет мой дед Андрей был назначен Правлением колхоза сторожем на колхозную бахчу. На большом песчаном массиве, называемом издавна всеми просто «пески», располагалась на уютной поляне, окруженной тополями и ракитой, колхозная бахча. Далеко на север от села простирался этот массив, образованный многовековой титанической деятельностью Дона, который здесь на своём пути к Азовскому морю встретил древние меловые отложения и вынужден был резко под прямым углом повернуть на восток. Сколько лет существует река, столько же лет и идёт, ни на минуту не прекращаясь, борьба между могучим водным потоком и древним меловым кряжем. Река в своём стремлении на юг то врезается в крутые меловые кручи, то отступает в широкую пойму, чтобы набрать новых сил и опять устремиться на непреодолимое препятствие. И это извечное поле битвы реки и кряжа за миллионы лет превратилось в огромный песчаный массив, заполнивший всю излучину Дона.
     Много бед в разные времена приносили пески нашему селу. Были годы, когда восточные и северные ветры поднимали пыльные бури, и тогда песчаные волны грозно подступали к селу, угрожая навсегда похоронить его под своими могучими барханами. Чтобы прорваться на юг, Дон вёл постоянную борьбу с меловым кряжем, а люди, чтобы выжить вели постоянную борьбу с песками.  Старики рассказывали, что в далёкую старину, после одной из сильнейших пыльных бурь, когда пески особенно близко подошли к селу и создали прямую угрозу для его существования, из губернского города приехали образованные люди, чтобы решить вопрос защиты села от этого стихийного бедствия. Много тогда было споров по вопросу борьбы с песками. Предлагали весь массив засадить сосной, но крестьяне возразили. Им, прежде всего, нужна была земля для посевов и выпаса скота. И было тогда принято очень разумное решение: закрепить пески путём посадки на них топольняка и ракиты. Так и сделали. Со временем весь массив зарос низкорослыми, но крепко вцепившимися в почву, кустами топольняка и жёлто-красной ракиты. Пески покорились людям, и теперь верно служили им. От первой весенней проталины до первого осеннего снега пасли крестьяне здесь свой скот; заготовляли сухие ветки на дрова, которые выручали их в холодные зимы; рубили хлёсткий хворост и плели из него плетни, из которых возводили сараи, половни, ограждали свои дворы. Из этого хвороста изготовляли также кошели, плели корзины и другую домашнюю утварь. В суровые засушливые годы молодые побеги топольняка и ракиты шли на корм скоту. На многочисленных полянах сеяли рожь и закладывали бахчи.
    В тот год, о котором я рассказываю, бахча была особенно урожайной. Собираясь на бахчу для строительства там куреня и организации охраны, мой дед Андрей взял меня с собой. Рано утром в скрипучей арбе, которую лениво тащили два старых колхозных вола, мы с дедом и двумя его помощниками выехали из села, и по петляющей среди барханов, заросших кустарниками, дороге направились на бахчу. Одним из помощников деда был однорукий Степан Спиридонов, старик лет семидесяти, но ещё крепкий и подвижный, проживший очень бурную жизнь в молодости, и слывший в те годы во всей округе неуловимым конокрадом, (за что и лишился руки), а теперь уже много лет живший со своей старухой в селе, подряжаясь то пасти крестьянских коров, то сторожем на бахчу. Другим помощником был совсем ещё молодой парень Сергей Ракитянский. В 1943 году, после возвращения из эвакуации, подорвался он на мине, в результате чего лишился по колено левой ноги, и теперь носил скрипучий, самодельный, деревянный протез. Настроение у всех было бодрое. Разговаривали о бахче, сравнивали бахчи прошлых лет с бахчёй нынешней, рассказывали занятные истории, которые в разные годы случались на бахчах.
     Медленно двигалась арба по песчаной дороге. Волы подставляли сои бока и морды свисавшим с двух сторон дороги тополёвым веткам, избавляясь, таким образом, хоть на миг, от наседавших на них мух и оводов, били хвостами по своим спинам и бокам, сражаясь, всё с теми же оводами и мухами. Чем выше поднималось солнце, тем больше усиливалась жара. Дед и его помощники, вволю наговорившись, сидели молча, покуривая самокрутки из табака самосада, который научились выращивать в селе во время войны. Я был в бесконечных думах, о предстоящей встрече с бахчёй.
     Лес неожиданно оборвался, и мы выехали на большую поляну, усыпанную большими белыми, полосатыми и чёрными арбузами, среди которых там и здесь пестрели ещё не созревшие дыни. По всей бахче на значительном расстоянии друг от друга стояли, словно часовые, высокие подсолнухи, повернув свои золотистые головы к высоко уже поднявшемуся солнцу, и приветствуя нас слабым колыханием своих сочных зелёных листьев.
     Проехав по краю поляны, дед Андрей остановил арбу на давно уже известном ему месте, с которого вся бахча была видна, как на ладони.
     -Слезайте! Приехали! Здесь будем строить главный курень, - сказал дед Андрей, и сам первым соскочил с арбы.
     Мы слезли с арбы вслед за дедом, и остановились поражённые неповторимым видом, раскинувшейся перед нами во все стороны, бахчи. Каркас главного куреня был построен быстро из тополёвых жердей и хвороста ракиты. Припрятанной в арбе косой-литовкой, дед Андрей стал, косить траву на краю поляны, чтобы потом, когда трава высохнет, накрыть ею курень. Косил он медленно, размеренно, точа каменным оселком косу через определённые промежутки времени. Трава, легко срезаемая косой, чётко и организованно ложилась в толстые валки, от которых сразу же повеяло свежестью и здоровым запахом степи. Каждый из нас был занят своим делом. Работали без каких-либо указаний, потому что за многие годы у каждого выработались извечные крестьянские знания и навыки, позволяющие им чётко выполнять намеченную работу. Я сначала наблюдал за работой взрослых, пытаясь им в чём-то помочь, но потом, поняв, что своим присутствием я им только мешаю, убежал на бахчу.  После того, как был построен главный курень, приступили к сооружению на отдельных участках бахчи подсобных куреней. Началась наша жизнь на бахче.
     Просыпаясь рано утром, когда огромный румяный диск солнца только что показывался из-за песчаных барханов, пронизывая своими лучами оперивший их кустарник, я босиком бежал на самую середину бахчи, чтобы увидеть, как растрескиваются огромные белые арбузы, не выдержав напора жизненной внутренней силы. Отыскивал, созревшие и пахнущие утренним ароматом, дыни, которые ещё вчера ничем не выделялись среди многочисленных своих подруг. В небе пели жаворонки и другие неизвестные мне птички, в траве стрекотали кузнечики, трудолюбивые пчёлы собирали сладкий нектар на подсолнухах и на многочисленных цветках степного разнотравья. На бахче была такая тишина, такой естественный, установленный самой природой, покой и порядок, что всякое вмешательство и появление здесь человека было противоестественным, нарушающим вечную гармонию природы. К завтраку я приносил в курень огромный арбуз и ароматную золотистую дыню.
     Сначала мы на бахче отыскивали отдельные, созревшие, арбузы и дыни, потом их с каждым днём становилось всё больше и, наконец, настала пора сбора урожая. На бахче часто стали появляться руководители колхоза, приезжавшие сами, и с начальством из района. Заезжали колхозники, возвращаясь, домой в село после работы на дальних полях. Заходили случайные люди, путь которых проходил мимо бахчи. На бахче всех их встречали радушно, угощали спелыми арбузами и дынями. Обязательно арбуз и дыню давали всем с собой. Урожаи на бахчах в те далёкие годы были обильные, арбузов и дынь хватало всем.     Удовлетворялись общественные нужды колхоза, много продукции отпускалось на трудодни колхозникам, большое количество шло в районный и областной центры, и просто на продажу. Не было тогда многочисленной и ненасытной армии частников на «Запорожцах», «Москвичах», «Жигулях» и «Волгах», готовых всё забрать и увести с собой в город.
     Однажды в один из августовских дней, когда солнце склонялось к закату, к нам на бахчу пришли брат Николай и сестра Василиса Сергея Ракитянского. Николай в последние годы войны получил тяжёлое ранение в Восточной Пруссии, долгое время находился в военном госпитале, а затем вернулся в село и работал заведующим сельским клубом. Василиса – молодая красивая девушка, первая певунья и плясунья в селе, не одному парню вскружившая голову, но упорно ждавшая своего возлюбленного, ещё не вернувшегося из армии – работала сельским почтальоном. Николай принёс с собой свою неразлучную балалайку, а Василиса гитару.
     Вечером, когда солнце скрылось за горизонтом, а жара стала постепенно спадать, на бахче при ярком свете костра был дан необыкновенный самодеятельный концерт. Красивыми голосами, под музыку гитары и балалайки, Николай и Василиса до поздней ночи исполняли старинные и современные песни, пели частушки.
     Потрескивали, искрясь, сухие тополёвые ветки в костре, яркие и чистые языки пламени освещали восторженные лица деда Андрея, Степана Спиридонова, Сергея Ракитянского, бросали свой ласковый вдохновляющий свет на красивые лица и стройные фигуры Николая и Василисы, а вокруг застывшая тишина и непроницаемая темень. Только одна песня жила в эти минуты. Только она сейчас властвовала над миром! Широко и раздольно неслась она над степью и песчаными барханами, устремляясь вширь, взвиваясь вверх, ни перед чем не останавливаясь, никому не подчиняясь:
                Выйду ль я на реченьку,
                Гляну на село –
                Девчата там гуляют…
                И мне весело!
     Все мы и всё вокруг было околдовано музыкой и песней.
Ночь была тёплой. Спали все здесь же у куреня на свежей, пахнущей хлебом соломе, привезенной ездовым колхоза дедом Антоном с колхозного тока. Утром Николай и Василиса ушли в село. Но ещё долго все мы жили под впечатлением данного ими необыкновенного ночного концерта.
     В начале сентября началась массовая уборка урожая арбузов и дынь. На бахче стало многолюдно и шумно. Колхозники, в основном женщины и подростки, ежедневно приезжали на многочисленных арбах, запряженных волами, на уборку урожая. Дед Андрей и его помощники были в постоянных заботах и хлопотах: надо было всех встретить, расставить на работу и учесть выполненную работу.  С началом учебного года в школе, я мог теперь бывать на бахче только в воскресные дни. В субботу во второй половине дня я всякий раз бежал в одиночку по хорошо теперь мне знакомой дороге через тополёвый лес на бахчу, которая, как магнит, тянула меня к себе. Дед Андрей всегда встречал меня приветливо, угощал припрятанными дынями, и оставлял ночевать на бахче. В воскресение к вечеру я возвращался домой в село.
     И ещё один случай из жизни на бахче навсегда остался в моей памяти. Однажды поздно вечером к главному куреню подошёл странный человек, который попросил приюта на ночь. Это был мужчина среднего роста, в старой, сильно поношенной одежде, состоящей из дешёвого чёрного костюма, давно нечищеных, растоптанных от долгого хождения, ботинкок. Из-под костюма выглядывала неопределённого цвета, давно не стираная рубашка. За плечами у него был старый выцветший от времени полупустой рюкзак; в руке подобранная где-то на дальних дорогах палка, служившая ему и опорой в пути и защитой от всякого зверя. Седые волосы, пышные усы и окладистая рыжая с проседью борода скрывали истинный его возраст. По всему было видно, что не малый путь прошёл этот человек. Но, не смотря на это, он старался держаться бодро, сохранял, на сколько это было возможно, вид цивилизованного человека. Глаза его в свете горевшего костра светились умом и каким-то особым блеском, сразу же располагавшим к себе. В те послевоенные годы по нашим местам много бродило всякого люда – и хорошего, и плохого. Среди них были и заброшенные войной далеко от родных мест в чужие края женщины с детьми; подростки и старые люди; скрывавшиеся от войны дезертиры; и просто всякие другие, непонятные для многих, люди. Человек, который к нам зашёл, не был похож ни на одного из них.
     -Проходи, добрый человек, и будь гостем! - приветствовал его дед Андрей, приглашая к деревянному навесу, под которым был смастерён деревянный стол со скамейками.
     Мы давно повечеряли, но в казане осталась каша-сливуха.
     Мужчина кушал, не спеша, не хотел показывать, что сильно проголодался. Ухаживал за странником дед Андрей. Он же и вёл с ним разговор. Звали этого человека Иваном Кирилловичем, шёл ему всего только сорок первый год, а держал он свой путь из мест весьма отдалённых, в свой родной город Красный Сулин, расположенный в соседней Ростовской области. О своём прошлом и жизни на севере он рассказывал мало и неохотно, потому что не хотелось ему бередить, ещё не зажившие, раны. Однак, из его скупого рассказа можно было заключить, что человек он был образованный, занимал в прошлом в своём городе высокие должности, был завистниками и недоброжелателями оклеветан, и вот теперь, после отбытия срока, возвращается в родные края, не представляя, кто его там и как встретит. Были у него там когда-то и жена с детьми, и мать старуха, и многочисленные друзья, и товарищи по работе. После всего, что с ним случилось, все эти люди по-разному повели себя. В довоенное время иногда ещё доходили до него скупые весточки с родины, но потом началась война, всё ожесточилось, перепуталось. Ростовская область оказалась временно оккупированной фашистами, и он окончательно потерял связь с родными местами и со своими близкими. А тут ещё смертельная болезнь, постоянно преследующая его.
     Слушая этот рассказ Ивана Кирилловича о тяжёлых испытаниях, выпавших на его долю, дед Андрей спросил у него:
     -Не встречал ли ты, мил человек, в тех далёких краях нашего земляка Чепурина Сергея Егоровича, который тоже, как мы в селе считаем, пострадал невинно?
     Иван Кириллович ещё раз переспросил у деда Андрея имя, отчество и фамилию нашего земляка, надолго задумался, а потом ответил:
     -Нет, не встречал такого! Да разве всех там запомнишь, если их там тысяч, и все невинные.
     Дед Андрей вздохнул и, как-то сразу, приумолк. Чувствовалось, что он ожидал услышать другой ответ. Жила ещё в душе деда Андрея заветная надежда – узнать всё-таки правду о своём дорогом земляке.
     Разговор между дедом Андреем и Иваном Кирилловичем получился откровенным и доверительным, и о нём никто не слышал. Степан и Сергей давно уже спали в курене, и только я, лежа недалеко на соломе и притворившись спящим, внимательно всё это слушал. На меня посещение этим человеком бахчи и его рассказ произвели неизгладимое впечатление на всю жизнь. Я впервые узнал, что где-то далеко на севере содержат в лагерях много тысяч людей ни в чём не виновных, подчас даже не знающих, за что их там мучают. Я потом, позже, пытался потихонечку задать деду Андрею вопрос: «Почему?» Но он не мог, или не хотел на него отвечать. Прикрикнул на меня, и велел об этом никому не рассказывать. Скорее всего, он и сам всего этого не понимал, как и многие жившие рядом с нами люди,
     На другой день рано утром, когда я проснулся, нашего гостя уже не было. Ушёл он в дальнюю дорогу и унёс с собой все свои горести и печали. Дед Андрей с одноруким Степаном, молча, готовили на костре нам завтрак, а Сергей Ракитянский сидел у куреня, курил самокрутку и прилаживал к ноге свой самодельный деревянный протез.