Открест

*Где-то под Малоярославцем*

Давно это случилось. Да и обратил ли кто внимание? Люди же. Тем лучше. Девчоночка, лет пяти, уже и не вспомнит никто, не той ли весной отлежала под капельницей? Кто бы точно знал, что тогда случилось. Но никто не знал, что будет дальше.

А теперь было ветрено. И больничные койки. И боксы. И боль трудновыносимая. Просто трава. Трава, майские березы. По траве ходить можно нормально и босиком. Вот бы сандалии снять. И ножи не вонзаются в ступни. И нет тоскливых, гаснущих огней вечернего роддома напротив. Нет обреченности. Ветер туч нагнал. Стоять на холме и ловить ртом и носом воздух. Церковь. Мамка дергает: «Тебе не холодно?», «Тебе волосы в лицо не лезут?», «Тебе, мне кажется, надо…»

Выскальзывает из-под внимания. Из-под всего. Суеты слишком много. Среди них дышать трудно. Анька, Алька, тетя Валя, Снежка… Еще люди, еще старики и дети, родители. Самая младшая тут ты. Все собираются идти в этот храм, молиться и что-то еще, о чем знать и не хочется. «Точно остаешься? Пойдем». Девчушка мотает головой. Твердое нет. Знает, что не хочет. Не сейчас и никогда. Говорит нет. Не сегодня и не завтра. Сегодня хочется постоять на холме. Пока другие взрослые делают свои дела. Она подождет. Лучше побыть на траве, посидеть на лавке и подождать. Но через пятнадцать минут мамка, уже не спрашивая, затаскивает. Сперва заманивая обещанием, просто в сторонке постоять. А потом почти вталкивает в ряд - идти вдоль купели. Кто-то сует тонкую свечку в руки, воск горячий, неожиданно льет на пальцы, жжет. Анька впереди, Алька сзади. От запаха резко становится нехорошо, как от мертвечины. Начинает болеть голова. Терпит. Терпение уже знакомо. Как было хорошо на холме, стоять на траве и дышать. Просто быть. Существовать. Теперь ходить вокруг фонтана с водой то туда, то обратно. Ну вот, умыли. Тазики, полотенца... Бесцеремонно, мокнув, надавив на затылок, как в наказание. Ведь, прежде чем прикасаться так к телу, нужно разрешение спросить? Откуда это?

Ощущения непонятные, смешанные.. Которым у малышки и слов не найдется, и стыд, и понимание глупости происходящего, чужеродности, искусственности, неправильности. Ее тут не должно быть. Не просила. Не спрашивали. Кому должна? Взрослым все можно? Поставили в ряд. Сперва одну обрызгали. Что-то приказали сделать. И быстро так, под монотонное бормотание того, с мохнатым лицом, кто водил наш хоровод. Обрызгал вторую с головы до ног. Босые, на каменном полу, холодно. Стоим, дрожжи собираем. А девчоночке и голову повернуть страшно. В горле камни и, словно, на шее тяжело. Ощущение тех грубых бесцеремонных рук. Что-то говорит. Не слышит девочка. Бормотание непонятное. Кто-то подсказывает, чтобы перекрестилась. Никто никогда не учил. Страх. Очень страшно. Ты этого не знала. Такая сумятица в голове. Перебирает. Замерла. И как будто вся эта темная холодная церковь вместе с тобой замерла и умолкла. Сердце в пятках. Стоишь как пристыженная, дробь зубами чеканишь. И голову поднять страшно. Учили травы нужные знать, учили по следам зверей узнавать, учили собирать березовый сок в марте.. Крест положить – это как? И торопливо, смутно припоминая как делают это другие, крестишься левой рукой снизу вверх слева направо.

Тут словно вечность пронеслась. И пол ушел из-под ног. Взрыв дикого хохота толпы со стороны. Взрослые сбоку собрались и смотрят как на представление. Чуть грудь не разорвало. Ба, да там толпа со свечками. И все смеются. Кровь, если и была, то схлынула. Белая, как полотно. В одну секунду тело этого мохнатого человека устремляется к девчонке, хватает за другую руку: «Не так. Повторяй». Снова бубнит. Нужно повторять каждое слово за ним. Рукой водит твою руку как-то иначе. Но от страха ничего непонятно. Зачем все это? Что это? Зачем им я?

Как выходили – память отшибло. День был исковеркан, скомкан, смех преследовал долго и не давал покоя. Но все видели, что девчонка что-то очень быстро сделала «не то». И пришлось незадачливому батюшке все «переделать».

Только через двадцать с чем-то лет станет понятно «что» именно. А причины, с тех пор, просто прояснятся, как звезды.