Художница

Светлое пятнышко переместилось правее. Будто заигрывает со мной, подумала она. И брызнула на холст неаполитанской желтой с капелькой красного вперемешку. Красного прекрасного. Словно яблочко наливное. Или роза в бабушкином палисаднике. Да, роза, пожалуй, романтичнее будет.

Улыбнулась, вспомнив о бабуле, и украдкой вверх взглянула. Смотрит, ага. Занавесочку клетчатую отодвинула и смотрит. Улыбается, кажется. Чудесная старушка. И дворик чудесный. Солнечный такой, уютный, умиротворенный. На хозяйку свою похож...

Она вздохнула и окунула кисточку в глубокую зелень. Настолько глубокую, что затянуло, заворожило, дыхание сбило и... лес привиделся, высокий, темный. Как за бабулиной деревней. И тропинка к нему - вдоль сараюшек, заборов танцующих, полей привольных. Тишина. Как здесь, в этом тесном дворике...

Опять вздохнула. Говорят, скоро эти дома сносить будут. Жалко. Красиво тут. Необыкновенно. И старушка такая приветливая. Пирожками вчера угощала, с вишней сахарной. Сок по губам тёк, вкусно, весело! А сегодня — смотрит из своего окошка, улыбается.

Она взяла другую кисточку, потолще. Хорошо, что решила маслом писать, акварелью бы так не вышло. А ведь до отъезда чуть-чуть осталось. Три дня... За три дня этот дворик уютный, и чудесная темная лестница с кривыми ступеньками, и детский мяч, позабытый в углу, и дряхлая будка собачья - будка есть, а хозяина в ней не видно, - перенесутся в другое место и совсем другую жизнь начнут жить. На холсте, что позавчера так старательно папины руки натягивали...

Пятнышко света на этюдник упало. А за ним еще одно. И вот уже горсть рассыпалась, расцветила деревяшку. Она подняла голову — высокое небо улыбалось ей сквозь ветки, от ветерка моргая. Совсем весело стало. Второй день сюда приходит, и уходить не хочется. Но... три дня, всего три дня...

Она провела кончиком языка по губам и старательно линию вывела. А за ней еще одну. Раз, ступенька, два, ступенька. Сколько ног по ней ходило, бегало. Вверх, вниз, останавливаясь на полпути, вишней раскидистой любуясь, соседке шляпой помахивая — доброе утро, Евдокия Федоровна, как здоровьичко нынче, как спалось? А вот и маленькие ножки протопали, пробежали. Баба Дуня, ты мой мяч не видала?... Теперь не бегают, не ходят, не встречаются. Только баба Дуня и осталась. И гости — ветер-насмешник, солнце жаркое, да она, художница юная, девочка нескладная. Жердь - смеётся Алёшка, тростинка моя — улыбается папа.

- Жердь она и есть, - пробормотала тихонько. - Тощая, угловатая, длинная, с волосами, будто пакля. И носом, как у мальчишки деревянного. Одним словом — Буратино! Бу! — ля-ля-ля-ляля-ля... Ра!...

Тихонько подпевая, к будке собачьей потянулась. Вот тут мазнуть, и здесь, и пошире окошко сделать, чтобы нос влажный и челку мохнатую миру открыть. И пусть только на холсте, пусть не взаправду, ну и что ж! Пусть хоть так - оживет, заиграет, по двору вприпрыжку забегает, затявкает радостно. Она макнула кисточку в белила и по носу черному мазнула. Так-то лучше! Светится от счастья, что домой вернулся! И я бы светилась, - подумала, - в такой-то дом! Вот тебе, Бонька, миску, а в миску - косточку, а сюда водички налью. Жарко, небось? И мне жарко. А шляпу свою я дома оставила. Представляешь? Так спешила к тебе и хозяйке твоей приветливой, что забыла. Ничего, завтра принесу, обещаю!

И к палитре глаза опустила. Что бы такого придумать для пёсика, чем еще порадовать? А нарисую-ка я девочку... Маленькую, пухлую, на щечках - ямочки, курносый нос и... Ой, кто это?

Вздрогнула и чуть с лавки не вскочила. Бонька. Живой. В ногу уткнулся, хвостом машет. Да нет же, нет, вот выдумала, глупая, какой это Бонька? Вот он, с холста на меня глядит....

А и нет никого в будке. Пусто. Миска стоит и косточка нарисованная дремлет, а собаки нет. Ой-ой-ой....

Она замерла и только во все глаза на пса смотрела. Кудрявая челка, нос влажный, черный и точка белая на носу. И хвост тугим колечком от радости подрагивает. Конечно, я бы тоже.. - подумала, - если бы домой вернулась...

Вверх посмотрела, на окошко бабулино. Улыбается. И как будто не удивлена совсем. Вот так история!

Ах, папа, как жаль, что ты не видишь!

Вниз склонилась, мохнатый бок погладила. Теплый. Мягкий. Живой.

- Тяф!
- Ой!

У ног улегся и, довольный, заурчал, как мотор у Алёшиной лодки. Ровно, ходко, довольно. А она растерянно на холст посмотрела. Что теперь делать? Дальше, дальше рисуй, - подсказал кто-то. Дальше? Ну что ж... Кисточка черную краску подцепила и, на миг замерев, к окну направилась. Нарисованному. Пусть здесь кот будет лежать. Большой, полосатый, с длиннющими, словно папины удочки, усами. Кот, котик, хитрый ротик. И звать тебя будет Васька!

Засопела, насупилась. Уши треугольниками вывела, хвост пушистый, лапы короткие, острые когти на каждой и...

- Мяу!
- Ой!

Голову подняла. Сидит. На окне сидит и на нее смотрит. Глаза разные - поспешила! - и уши торчком. Вот так-так! А бабуля из соседнего окошка совсем разулыбалась.

- Васька, Васька! - зовет.

И фортку за шпингалет - звяк. А кот туда - прыг! И на руки. Улыбаются оба. Счастливые!

Рисуй, говорят, еще рисуй. А что рисовать-то? Она огляделась по сторонам. Вот разве что мячик для Боньки? Полоска красная, полоска синяя, а посередине - горошинки. Опа, готово!

Сонное урчание превратилось в радостный визг. Ага! Вот чего тебе не хватало! Подскочив, пес бросился к веселому мячу и ну его по двору гонять. Как мальчишка. Бегает, а сам на нее поглядывает. Ну, как я его, а?

- Молодец, Бонька, ловкий парень! - кричит она.

А руки уже сами не останавливаются. Кисточка только и бегает - от палитры к холсту и обратно. Надо вам вишни урожай вырастить? Пожалуйста! Розы в палисаднике посадить? Да раз плюнуть! Солнцем белье разноцветное высушить? Мне не жалко!

Смеется старушка, моргает кот, Бонька по двору носится. Весело! Вот и клумбы водой насытились, дом посвежел, стронциановой желтой окрасился, загордился — чем я не солнце? Ах, солнце! Призадумалась и — раз, два три, лучи струнами вниз протянулись, а на струнах — птицы щебечут. Разные. Тут вам и сойки, и воробьи-заморыши, и ласточки длиннохвостые. Ага, и снегирь на краешке сел, примостился. Пузо красное к свету выставил, любуйтесь, мол.

Ах, красавец! - рассмеялась. И солнцу в лицо посмотрела. Яркое! Моргнула, зажмурилась на секунду — ох, ослепило! - и распахнула глаза.

Бабуля рядом стоит. В руках — миска с пирожками, на голове платок клетчатый. Синий.

- Заснула, Танюша?

Ахнула. Как заснула? И по сторонам огляделась. А где же...

- Бабушка Дуня!
- Вот, пирожки тебе принесла. С вишней. Покушай, деточка. Свеженькие, только испекла.
- А я шляпу дома забыла. Вот голову и напекло...
- Да, с нашим солнышком не забалуешь. Поди, к другому совсем привыкла-то.
- К другому, - выдохнула.

И глаза на холст скосила. Чистый. Ни одного мазка, ни одной линии. Папины руки натягивали. Позавчера. Или вчера?

- На сколько же ты погостить приехала, девочка?

Глаза у старушки светлые, будто молоком разведенные. И седина из платка проглядывает.

- Еще три дня, бабушка Дуня. В воскресенье с папой уезжаем.
- Так до воскресенья еще четыре денька-то! - рассмеялась бабка. - Небось, по арифметике тройка, а?
- Как же четыре? - вспыхнула. - Когда четверг сегодня!
- Среда, матушка, среда! Да ты бери пирожок-то, не стесняйся. Мне больше некого угощать. Даже Бонька и тот... - она рукой махнула. - Ну, рисуй, не буду мешать тебе. Косточки старые погрела, да в дом пойду. Рисуй... И... завтра приходи, ждать буду.

Зашаркала, забормотала что-то. Раз, ступенька, два, ступенька. Как здоровьичко, Евдокия Федоровна, как спалось? Баб Дунь, а ты мячик мой не видала?...
Ушла.

А она опять на холст взглянула. Белый. Нетронутый.
Вздохнула. И подцепила кисточкой неаполитанскую желтую с капелькой красного вперемешку. Красного прекрасного. Словно яблочко наливное. Или роза в бабушкином палисаднике...

Будут вам розы. И вишни цветущие. И мяч горохово-полосатый. И Васька ленивый, и снегири. И даже Бонька с белым пятнышком на носу. Будет!!!